(послесловие к жизни)
Я, конечно, презираю отечество моё
с головы до ног — но мне досадно,
если иностранец разделяет со мной
это чувство - А. С. Пушкин
«Уходя, гасите свет!»
- правило ТБ
«Уходя, оставьте свет!»
- правило жизни
Мы – бэби-бумеры. Наше поколение 48-50-х – это последние осколки послевоенного демографического взрыва, его умирающее эхо, его оседающая пыль. При нас культ личности начал становиться историей. Мы получили самостоятельность одновременно с рождением всесильного и ненасытного Молоха застоя, наши лучшие годы совпали с его расцветом и именно поэтому нас называют несостоявшимся, затоптанным в небытие поколением.
«Наш рассвет был попозже, чем звон бубенцов,
и пораньше, чем пламя ракеты.
Мы не племя детей и не племя отцов.
Мы – цветы середины столетья»
– М. Анчаров
Мы - последнее поколение, лазавшее в детстве по деревьям, бегавшее и прыгавшее по крышам гаражей в догонялки на высоте два метра, рискуя упасть и сломать себе что угодно. Мы, приезжавшие через полгорода к друзьям без предварительного звонка, чтобы узнать, что их нет дома. Орда эпохи стеклотары, обносившая сады, воровавшая арбузы на баштане и пустые бутылки в приемном пункте, (просто ради азарта) Мы, то есть люди, не играющие в жизнь, а по-настоящему живущие.
Бесстрашные и веселые, мы дрались так же легко и естественно, как ходили, плавали, дышали и так же просто мирились. В старших классах было сложнее, - нечаянно разбил однажды нос товарищу, расплевались в пух и прах, дело дошло до потасовки. Кто-то кого-то толкнул, кто-то взвыл от обиды, кого-то обозвали, кто-то развернулся и ушел в отчаянии. Помнится ощущение беды, обиды горчайшей, не прощаемой. Вмиг сделалось пусто. На следующий день мы не виделись, в школе не разговаривали. На другой день – тоже. Становилось все тяжелее. Пару месяцев мучились, но все же я подошел первым, протянул руку и оба облегченно и счастливо вздохнули.
Друг друга знали, как облупленных. В мире, где все друг друга любили, не смотря на ссоры, конфликты, драки и примирения, мы учились пониманию, что любой человек имеет право на то, чтобы ему было просто хорошо. Что за то, что один чем-то отличается от другого, наказывать невозможно.
Вопреки генам рабства мы взращивали хромосомы свободы.
В нашем детстве друзья были не в Инете, а онлайн во дворе. Мы звали друзей погулять не по сотовому телефону, а орали под окнами – Выходи! Мы играли не в сетевые игры, а в «жмурки» и догонялки, в «войну» и в классики, на свежем воздухе. Мы не сравнивали у кого дороже и круче мобила, для этого у нас были дневники, игры, футбол. Наше детство было реальнее!
СССР был, а скорее – слыл, мирной страной, но ходить строем, носить противогаз, кидать гранаты и стрелять из винтовки нас, пацанов, учили еще со школы. Девочек – перевязывать раны. И в этом тоже были наши реалии.
Слухи и анекдоты были для нас параллельными средствами массовой информации. Они несли нам истину, в которую боязно было верить.
У нас не было зависти к Юрию Сенкевичу. А чего завидовать?! – так, как он, попутешествовать все равно не удастся. Мы даже ловили себя на мысли, что нам как-то сказочно, почти несправедливо, повезло родиться в этой стране, где буквально всё – лучшее в мире, где всех нас ждёт КОММУНИЗМ, этот рай на земле, когда в магазинах будет ВСЁ, и при том БЕСПЛАТНО. А пока в Совдепии мы, как дорогую вещь, давали друг другу посмотреть западные каталоги продукции Nekkerman и Quelle. Они продавались на книжной «бирже» и стоили, как самые дорогие и редкие книги и подписки. Советский человек ничего из перечисленного в каталогах купить не мог – где он это всё купит? – но смотрел, смотрел и смотрел во все глаза, листал сотни страниц цветных фотографий с одеждой и прочими чудесами капиталистического легпрома.
И при этом мы стояли в очередях, за колбасой и в мавзолей, - каждая длиной в половину огромного дня нашей такой короткой, как сейчас выяснилось, жизни. И человек в ожерелье из туалетной бумаги не был смешным. Мы стояли. Мы героически выстаивали, держа оборону, умирая но, не сдаваясь, чтобы
купить кусок колбасы и взглянуть на лысого жмурика. В этом диком и постыдном сочетании был весь Совок и наша жизнь.
Для нас, правоверных октябрят, пионеров, комсомольцев, абсолютно зомбированных советской пропагандой, не было бога кроме Ленина, а каждый очередной генсек был пророком его.
Идеология была буквально во всем. Пособие «Домашнее консервирование» начиналось со слов, что коммунистическая партия и правительство СССР проявляют неуклонную заботу о здоровье советского народа, о качестве его питания и успешно осуществляют продовольственную программу.
Даже победа в борьбе с рукоблудием была заслугой советской власти. – «Онанизм – чрезвычайно широко распространенное явление в животном мире. Онанизм можно встретить у обезьян, собак, кошек, лошадей, быков и даже слонов. В царской России онанизм был широко распространен и среди людей. Великая Октябрьская Социалистическая Революция с корнем подорвала основы этого буржуазного явления» - А. Н. Горелов, “Онанизм”, Биб-ка судебной медицины, Наука, М., 1963.
Мы, мальчики шестидесятых, молодые специалисты эпохи жрущей и хапающей протоплазмы, мужчины эры торжествующего крепчайшего маразма – к возрасту «акме» в трагически подавляющем большинстве своем так и не дали миру ни гениальных произведений, ни оглушительных открытий, которые были бы достойны сравнения с деяниями предыдущих поколений. Нет, мы не были глупее или ленивее отцов и нас не высылали и не расстреливали. Мы радостно пахали в стройотрядах и сидели в ракетных шахтах, слушая эфир и боясь пропустить «боевой» сигнал. Нам хватало трех рублей, чтобы купить бутылку «Московской» и сырок «Дружба», а вкуснее вин, чем, сначала домашнее, а позже – «биомицин» за рубль двадцать две, просто не существовало. В парках и подъездах, и у костров мы смолили болгарскую термоядерную дешевку «Сълнце» и кубинский «Партагаз», бренчали на семирублевых гитарах, (первые свои аккорды я взял под «Облака» Галича), и тискали наших девочек. Мы читали «самиздатовских» Цветаеву и Булгакова, Бродского и Солженицына, слушали «Голос Америки», Высоцкого, «Машину времени» и «Битлз». Я не знаю, горе это или счастье, что уже нет СССР, но как же нам повезло, что у нас были, есть и еще какое-то время будут «Yesterday» и «Back in USSR»! Как здорово, что есть прошлое и есть куда вернуться!
В конце концов, мы все переженились, родили и вынянчили детей, кто-то спился, кто-то уехал, кто-то не выдержал и скурвился, а многие уже ждут нас ТАМ.
Перестройка предложила только оттеночность, зыбкость и немало из нас, не сумев продуктивно соотнести себя с реальностью, просто махнули на нее рукой и бездумно потратили жизнь на решение чисто функциональных, утилитарно – потреблятских задач: квартира, деньги, секс, работа. Как остроумно сказали в одном КВНе – Гласность – это когда рот открыт, но положить в него нечего. Нас опять отравили блевотиной ежеминутной лжи, извели еще в колыбели наши очередные румянощекие, ясноглазые надежды алхимией идеологии и пропаганды, иезуитством посулов и ядом рекламы. Мы попали между, - не старые и не бедные, но не молодые и не богатые. Мы не смогли отряхнуть пыль Союза, но и не простудились на ветрах-сквозняках перестройки. Мы не любим нынешний лик своей страны, и знаем, что немцы, в итоге, оказались победителями, но можем заехать в рожу, когда нам это говорят другие. Мы стараемся выставить наших детей на учебу и на ПМЖ за границу, но, приезжая к ним в гости, через месяц уже плачем от ностальгии. Да, мы не стали патриотами, но и не мутировали в космополитов. Мы ругаем
совок, но до сих пор 23 февраля отмечаем день Советской Армии и каждый Новый Год слушаем гимн СССР.
Мы верили в себя и теперь видим, что кладбища состоят из патриотов, верящих и незаменимых. «Нас учили не жить,
нас учили умирать стоя», а потом нас расформировали прямо на марше. У нас ничего не было, но и это закончилось. И слова «все еще впереди» потеряли смысл.
Советское время бесстрастной рукой написало наши судьбы. Наша правда оставалась правдой, а ложь становилась историей. Эта история была, (и пока еще есть), - хаос, балаган, фарс, бордель, бестиарий, бойня, необозримая панорама бессмысленности, анархии, непредсказуемости и неопределенности.
Мы пережили гибель плакатных богов, трибунных вождей и картонных кумиров. На наших глазах осело и развалилось то, что, казалось, должно было пережить всех и остаться в вечности. Страшное разочарование, мучительное желание избавиться от лжи, лжи, которую впитывали с молоком матери, выработали в нас устойчивый иммунитет к ней. На всю, оставшуюся нам, жизнь. Нас уже очень трудно построить по ранжиру и засрать нам мозги. Потому что мы вкусили свободы, и нам понравился этот вкус. Мы запомнили его. И пусть обломки и пыль наших мировоззрений переполняют нашу жизнь, нам есть, с чем сравнить, что вспомнить.
Нам пришлось учиться строить свои цели и идти к ним своей дорогой. Мы любим жизнь, нам ещё хочется и пока можется. Мы – последние совки империи. И вот-вот останемся единственными. Спасибо тебе СССР за то, что ты был, и за то, что ты кончился!
А когда «последним костром догорала эпоха», мы с нетерпением и без устали подбрасывали в этот яркий костер
дрова, чтобы как можно быстрее догорела она, эта уставшая сама и утомившая всех эпоха…
Уроки времени! Спасибо ему, оно воспитало в нас здоровый философский, защищающий душу, цинизм.
Не зная, что осядем илом,
в водичке мутной ждали рыбу,
ловили отблески Магриба,
не всё имели, но спасибо
эпохе той, что нас учила,
но никогда нас не любила.
Судьба не пощадила нас. Раскидала, покорежила. Мы стали такими, что до нас бы не додумался никакой Достоевский, нас не сочинил бы даже самый лукавый Эзоп! Мы потерянное поколение циничных романтиков - индивидуалистов; волчата, что родились и выросли в клетке, охреневшие от внезапной свободы и не сумевшие ею распорядиться и косящиеся иногда в прошлое. Но клетка сломана, а настоящее уже не наше. Хотя цинизм оно взращивает все так же исправно и откровенно. Цинизм безжалостно-волчий, философию заплевано-тротуарную, душу бездумно-свинскую.
Но мы были, и нашу не дожитую жизнь, пусть по-своему, проживут наши отпрыски, наши последыши.
«Нас мало, юных, окрыленных,
не задохнувшихся в пыли»
- В. Набоков
Уже нас мало, умудренных
жестоким опытом земли,
еще живых, не оглушенных
шершавым шорохом петли.
Тех, кто не в сказке, а воочию
на взмахе мысли пролетел,
разбрызгав бисер кровоточий
в конце страниц, мелодий, дел.
Уже мы – тени в снах сыновних,
мы – лепет гаснущей листвы,
мы – отзвук страсти, эхо крови,
потусторонний всхлип совы
в ночи. Мы бредим старым парком,
гитарой под «биомицин»
и девочками в платьях ярких,
твистОм, «битл;ми». Мы, отцы,
уже мы – только снег вчерашний,
отдавший влагу тополям.
Нам грустно и немного страшно,
нам горестно и сладко нам.
Мы цедим из ущербных рюмок
дождя тепло, надежды лед,
стаккато счастья, горечь думы
и осень, осень – сердцу мед.
И все ж не зряшными ногами
бродили мы среди тревог
и фарса этой вечной драмы
отцов-детей: коль внуки с нами,
с нами Бог!
Да, конечно, и для них однажды настанет время, когда их прошлое будет их настоящим. Но это потом, а пока…
Они энергичны, клыкасты, расчетливы и обладают способностью к молниеносной линьке: прошлое ниспадает с их одежд подобно пыли, которую они смахивают одним небрежным жестом, походя. Они тоже продукт эпохи, поэтому необязательны, как все и вся вокруг. У них уже наши внуки, но они до сих пор подъедаются нашей вялой печенью и время от времени пощипывают истрепанные верхушки наших нервов. Что поделать, таков великий и вечный биодиалектический маразматериализм человеческой отары, - они все еще наши ягнята-янычары, наши ястребята, ящерята, яблонята, яйценята, яхвенята. И таковыми пребудут, даже когда перестанем быть мы! Ибо в них наше «Я». То, что отстоялось и не состоялось, скисло, перебродило и заглохло в нас, должно вызреть, выпрямиться и зазвенеть не только в их кошельках, желудках, промежностях, но и в душах, головах, сердцах. Иначе, зачем?!!
Какое счастье, что память возвращает нам прошлое не для того, чтобы переделать его, а лишь затем, чтобы осмыслить и, поняв, оплакать. Мы в ответе за все, за каждый поступок и за каждое слово, и память предлагает нам обдумать, зачем мы жили, что мы сделали со своей жизнью, было ли у нас назначение и выполнили ли мы его.
Мы, наше поколение, как и все в нашем возрасте, не знаем, что делать со старостью, как не хотели знать, думать, что делать с юностью. Так случилось, что мы намного старше, чем рассчитывали, (догадывались), в юности. И опять же мы не знаем, что делать с этими сверхнормативными остатками времени, куда их девать. Действо вот-вот закончится, занавес уже почти упал, в ушах еще звучит стук опущенных кресел, шарканье ног уходящих зрителей. Затихает эхо жидких аплодисментов. Роль сыграна, текст оборвался. Мы стоим на сцене перед опустевшим залом.
В Книге Жизни дочертим последний вираж,
расплатившись наличными, а не в рассрочку,
и замрем на странице, где год и тираж.
Там, где Главный Редактор поставит нам точку.
Мы уходим. Подобно уставшему сердцу, шаги
отдают наши медленно, сбивчиво, глухо,
мы уходим, чтоб там, где в тоннеле ни зги
не видать, тумблер щелкнуть, надежды и духа
оставляя огонь. Как прекрасна была, лишь посмей,
наша жизнь! Коротка, но прекрасна! И смеха
и слезы – до краев! Эх, остаться б!
Останется эхо.
Мы уходим! Уходим мы!! Э-э-э-э-й!!!
P. S. Продолжение следует. Потому что продолжение следует всегда. Надеюсь, еще встретимся. Ведь встречи придают смысл расставаниям.
(с использ. Сети)