Палата 10

ПАЛАТА №10
(из жизни одной провинциалки)

Люди, прошедшие через наши судьбы,
Люди, чьими судьбами мы проходили,
С одними нам расстаться трудно,
С другими вновь встретиться трудно,
Вы нас забыли?

Соседи по далёкому детству
Из квартир коммунальных,
Домов неприглядных.
Мы жили радостно – тесно,
Вы были рядом.

Попутчики по последним трамваям,
В переполненных электричках
Встреченные однажды,
Мы друг друга забываем
И вдруг потом вспоминаем
И думаем о каждом.

Вы, идущие по тропам,
Бурьяном заросшим,
И те, кто неясно маячили
Вдали от шумных путей,
Вы во взглядах, мною брошенных,
И все вы в жизни моей.

Забайкалье. Небольшой провинциальный городок. Районная больница. Люди реальные, а имена вымышленные. Но всё близко к реальности.

              Мила прожила жизнь, без серьёзных болезней, без лекарств, без больниц и вра-чей. И сторона жизни, связанная с медициной, её мало привлекала. Она была учителем. Кажется, хорошим, потому что в каждом ребёнке видела человека.  А тут вот приключи-лась с ней беда. Ногу она сломала. Тривиальное падение с высоты. И раньше падала, но всё обходилось как-то. Пришлось скорую помощь вызвать. Всё это было так незнакомо, непонятно, противоречило всему порядку её жизни. Казалась, сама жизнь остановилась, оборвалась. Она смотрела на всё происходящее, как бы со стороны. Вот эту лежащую женщину какие-то парни – санитары несут на  машину, машина трогается с места и увозит её от этого зелёного дома, от которого она уже больше года никуда не уезжала. В машине жарко, прилично трясёт. Но эта женщина лежит спокойно, равнодушно поглядывая на белый потолок машины. Воля её парализована. Надо сказать, состояние совсем не знакомое. Вся жизнь её – это сгусток её воли, терпения, терпения и снова терпения. И вдруг какое-то новое чувство бессилия и равнодушия.
 - Пускай, делайте, что хотите.
Это был конец. Но конец чего, она ещё не понимала.  Машина подъезжала к травматоло-гии. Мила приблизительно представляла, где она находится. Мимо этого нового меди-цинского корпуса много раз проходила, но она не обращала на него внимания, ей до него дела не было. 
         И вот когда её внесли (как принцессу) на носилках в приёмные покои, забегали ка-кие-то люди: врачи, нянечки, она поняла, что попала в работу налаженного конвейера, что от тебя теперь тут ничего не зависит, и пусть будет – что будет. Можно было просто лежать, закрыв глаза и даже подремать, ибо, честно говоря, за эти летние дни она просто выдохлась, устала. Ей ничего не говорили, ни о чём не спрашивали, забрали документы, полис, молча брали нужные анализы, обращались с ней как с неодушевлённым предметом, и это ей нравилось, ибо такой она себя и ощущала в это время. Молодой врач ругался с опытной медсестрой, когда забивал зачем-то Миле в ногу металлические спицы, некоторые ломались, это наше отечественное качество. Мила молчала, даже пыталась думать о чём-то другом, точнее ни о чём. А что ты можешь в таком положении, ты ничто и никто, и пускай, так лучше.
            Потом её увезли в палату на пять кроватей. В палате холодильник, туалет с умы-вальником, душа не было. Да ей в её положении всё это было не надобно, всё равно ле-жать в одной позе. Окна в палате были большие и светлые, целых два окна. Можно было хотя бы смотреть на небо, видеть кусочек августа. Кусочек другого мира. Кровать была около двери и холодильника.  В палате было жарко. Дверь постоянно держали открытой, и можно было, слегка приоткрыв глаза, наблюдать ещё  кусочек коридорной жизни, слышать обрывки телевизионных новостей из холла, это вносило некоторое разнообразие.
                В палате на пяти кроватях лежало пока три человека вместе с Милой. Сезон был малотравматичный. На одной кровати лежала бабулька – божий одуванчик, я о ней отдельно расскажу. На соседней с Милой кровати появлялась иногда молодая девочка с переломом ключицы. Ей уже сделали операцию, она пришла в себя, оклемалась и постоянно пропадала у знакомой в соседней палате, вместе они бегали по каким-то тайным лестницам курить на улицу. Звали девочку Аней, надо сказать, что у неё уже была дочка лет пяти. Она с бабушкой навещала мамочку. И Аня, и бабушка, и Анина дочка  - все были одинаковые, сделанные как будто под копирку. Все маленьких габаритов, круглолицые, темноволосые, сходство необычайное. В субботу вечером приходил Анютин бывший муж, устраивал скандал с охранником, его слышала вся больница, потом долго обсуждали это. Аня вычеркнула его из своей жизни, а вот у него был другой настрой.
         Интересное дело, если попадаешь в палату на значительный срок, то можешь стать свидетелем текучки её населения. Одних выписывают, приходят другие на несколько дней. Люди разные, разные имена. Некоторые быстро сходятся друг с другом на разных основах, но в основном доброжелательны и стараются помочь друг другу и тем, кому особенно плохо. Иногда сопалатники даже обмениваются телефонами, и общение их продолжается ещё и после больницы. А дальше у кого уж как получится.
         Хотя по рассказам соседей, имеющих больший опыт лежания в больнице, случаются и менее приятные товарищи с капризами и претензиями. Но это было в других палатах, Передвигаться Мила не могла, она одна была такая лежачая. Связи с соседями наладила самые поверхностные, необходимые для взаимного существования. Соседи не вызывали у неё чувства отторжения, они нормальные, обыкновенные люди, помните, как Воланд   говорил про москвичей, которых испортил квартирный вопрос, - люди со своими судьбами, проблемами, семьями, - это всё тут быстро и остро обнажалось в вынужденных разговорах, ибо делать особенно было  нечего: только болеть и выздоравливать. Так примерно случается в вагонах поездов. Попутчики раскрывают свои души и сходят на промежуточной станции, больше в этой жизни они не встретятся. Но они – соседи тоже были другими, и  Мила наблюдала равнодушно, как на экране телевизора, сериал под названием «Человеческая жизнь». Она сама была частью этого сериала и старалась играть роль второстепенную, малозаметную, так «случайной больной», а оно так и было. Соседи сменялись. И за две недели их было разных больше десятка.


Наташа
           Про Наташу скажу отдельно. Появилась она через несколько дней после попадания Милы в эту палату. Сначала все в палате услышали крик, ругань с некрасивыми словами. Потом на пороге появилась она. Наташа – женщина молодая ещё, черноволосая, крупная и с очень симпатичными чертами лица. У неё был сипловатый и очень громкий голос. Одета она была в чёрные брюки и чёрный свитер. На пороге стояло что-то большое, чёр-ное, громкое и сквернословило. Она ругала медсестёр, которые поместили её сначала в одну палату, потом решили перевести в другую, где, как ей показалось, было слишком много пожилых людей. А опыт пребывания в палате с такими людьми у неё был печаль-ный. Все в палате как-то сжались, притихли. Больным казалось, что Наташа всех сейчас под одну гребёнку поколотит. У неё был огромный  целлофановый пакет с вещами и пал-ка, что говорило о том, что у неё проблемы с ногами.
           Но, как потом оказалось, она была добрейшей души женщина, мать двоих детей, но с определёнными недостатками воспитания. А, как она любила своего малыша, которому было около трёх лет, как она с ним по телефону разговаривала - сюсюкала, какие ласковые слова она ему находила. Это было умиление для всей палаты. Когда Наташа переворачивалась на кровати, такой грохот стоял, в соседних палатах слышно было, а пружина кровати проседала почти до пола. Она сама этого очень стеснялась, но что поделаешь. Она  ругала непонятно кого: то ли растянутые сетки кроватей, то ли себя за свой вес и неуклюжесть, каждый раз по-разному. Любила эта девушка покурить и поесть. Курить девчата бегали на улицу по каким-то потайным лестницам. А поесть начиналось поздно вечером перед сном. Нападал на неё жор. И опустошались тогда тумбочки и холодильник, правда, при согласии хозяев. Приносила Наташа из хлеборезки булку хлеба. В ход шли Анютины котлеты, колбаса Милы и прочее, у кого, что было. Наедалась Наташа, и всю палату кормила на ночь, что, как известно, не всегда полезно.
       Работала она в пекарне. А муж - разнорабочим на рынке. Вот и подумаешь иной  раз – как можно ошибиться в человеке, опираясь на первые впечатления. Наташа пролежала недолго, ей удаляли железку, вставленную при операции. Таких долго не держат.
         Так вот любила Наташа отгадывать кроссворды. У неё по всем сумкам и карманам были рассованы газетки  с кроссвордами. Эрудиции, правда, на всё не хватала, но много клеточек ей всё-таки удавалось заполнить. Вот, когда она сбегает покурит, все свои дела переделает, достаёт она заветную газетку и начинается процесс отгадывания. Сначала она отгадывала, что сама могла. Потом она начинала привлекать всю палату. Ну, вот как-то так получилось, что Мила попала у неё в большие авторитеты в этом занятии. Наташа сразу её зауважала. Потом пожелала знать, кем та работает, как-то эрудиция у неё повыше, чем у остальных. К учителям у неё было глубокое почтение. А тут ещё Мила как-то вставила, что у Наташи очень красивые черты лица, что было абсолютной правдой, ей бы немного похудеть и она была бы прямо красавицей. Наташе это польстило, видно, не часто она слышала такие комплименты. Вообще, мы не привыкли говорить другим хорошие, поддерживающие  слова, а зря. Как там, у Окуджавы, «Давайте восклицать, друг другом восторгаться…». Мила стала «умной головой», того не желая. Ну, есть такие люди, которые без особых усилий умеют внушить к себе уважение, Мила была такой. Ей старались помочь, она же одна была абсолютно - лежачей, с ней советовались, соседки её даже немного стеснялись в нескромном иногда своём поведении.


Таисья
              Сейчас в связи с бардовскими песнями на ум пришли ещё одни строки «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались». Это я про жителей палаты номер десять.
        Рядом с Наташей лежала Тая, женщина ещё молодая, но недавно ставшая бабушкой. У неё операция на руке была, всего один палец поломала. Её тоже долго не держали, отпустили домой вскоре после операции, ей нужно было появляться на перевязку в назначенное время. Жила она совсем рядом с городом, но в сельской местности. Была она полугородская – полу деревенская. Работала она раньше на разных незатейливых городских работах. Город небольшой, его она хорошо знала и с населением его тоже была неплохо знакома. Тая тоже была женщиной простой и неглубокой. И хорошо. Она рассказывала, как мужа своего, попавшего раньше тоже в травматологию, лечила одними соками. И была уверена, что так и вылечила, быстро он поднялся на ноги. Речь у неё была скуповатая, обрывистая, женщина она была высокая и тонюсенькая, но с грубоватыми чертами лица, прямо кержачка какая-то. Запас слов был небольшой, в разговоре  она напоминала некую небезызвестную Эллочку. Она любила, подмигнув грубоватенько бабульке, хитро так сказать
- ну что, баба, идём на дискотеку вечером, Ага?
 И так за день десяток раз. Бабушка молча отмахивалась от надоедливой соседки, а Милу начинало от этой фразы передёргивать. Всему же есть предел.  А Тая чувствовала себя такой умной и деловой. Курить она тоже бегала с девчатами, бабушка она была молодая и курящая.
                Вот такой контингент больных был в палате в первые дни. Потом были и другие люди, о них, может быть, дальше расскажу. Смотрела Мила на своих соседок без особого любопытства, без восхищения и без брезгливости, разнообразие людской популяции её не удивляло, такова жизнь!  С одной стороны, в ней самой помещались: Москва с университетом, Ойстрах, Таганка, Ахматова и Пастернак, звучали песни бардов, а какой  набор любимых писателей – Гессе, Кафка, Булгаков, Белый и т. д. , вы о таких слышали?  С другой стороны – это вульгаризмы, ненужная тупая суета, грубость и пустота отношений, когда быт заедает, когда нужно выполнять много формальных вещей, а не хочется, но делаешь. Это плохо, когда человек живёт в таких противоречиях, как бы на двух берегах реки жизни сразу. Проще быть на одном берегу. Мила это понимала, но ничего изменить не могла.
         Её долгий учительский опыт многому научил.  Наблюдала она детей в трудных, пьющих  семьях, детей, которые по каким-то непонятным причинам проявляли особый интерес к чтению. Читали они книги о приключениях, о далёких странах, о другой красивой жизни. Это были дети, жившие одной жизнью, и понимающие, что есть другая, но не для них. В редких случаях это подвигало маленьких человечков в стремлении вырваться из своего жизненного кошмара, и получалось. Но чаще противоречия раздирали молодую душу, и из таких противоречий ничего хорошего не выходило, человеки такие были очень сложными и жили они трудно. И Мила в своих противоречиях жила трудно.
            Одного такого парнишку она знала хорошо ещё со школы. Родители, совсем не дураки,  сильно пили и такое вытворяли. Теперь они уже не молоды, больны и алкоголем так не увлекаются. А раньше это было что-то! Так вот, Виталька читал книжки запоем. Он читает их всю свою жизнь. Всю сельскую библиотеку перелопатил. Тематика разная, сначала это были приключения, детективы, война, потом пошли сибирские романы, семейные саги. В перерывах между чтением Виталька успел жениться, заиметь четверых детей. Но вот дела, он приобрёл себе отдельный домик, чтобы не слышать, как кричат дети, они мешают ему читать книжки. Так он и живёт на два дома. А жену его это вполне устраивает, она книжки совсем не читает и дети полуграмотные тоже.
      Но бывают и положительные примеры.  В таких случаях она всегда вспоминала свою любимую ученицу – Людмилку. Мама её скромнейшая, добрейшая женщина – школьная техничка. Вместо отца – отчим. Человек он был жестокий, грубый, Люду не любил. С матерью не церемонился, и та иногда приходила на работу с синяками.  Людочка была умницей, рукодельницей. Мама её хорошо шила и научила многому дочь. Так вот эта девочка после школы закончила колледж, выучилась  на программиста, потом заочно институт, сама себя выучила. По переписке в сетях нашла себе будущего мужа в Израиле и живёт неплохо, недавно родила двойню. Мила много знает про её жизнь, иногда общаются в одноклассниках.
Друзья - товарищи
             Она почти ни с кем не поддерживает связи. Такой это человек. Пытались её быв-шие друзья с ней контакты сохранять. Сейчас это очень просто через телефоны, интернет. Но не тут-то было. Она убрала интернет(временно), не отвечала на незнакомые номера телефона. Девчата присылали ей голосовые сообщения. Требовали: «Лада, отзовись немедленно, не молчи». Почему Лада? Потому что у неё была такая фамилия раньше, она с ней родилась. Это было тогда, когда весь Советский Союз не знал ещё этого красивого слова. Ещё не было машин с таким названием, не бегали собачки с такой кличкой. А она уже была. Отец Милы был из Украины, там была одна половина её корней и её души. Вот девчонки из её далёкой юности и не приняли её новой фамилии, они так и звали её просто Лада.
               Была у них по молодости весёлая компания в селе. Присылали в школу на отра-ботку молодых учителей отовсюду. Представьте себе в маленькой сельской школе такой цвет: МГУ, Томский университет, НГУ, ну и лучшие таланты пединститута - художники, музыканты, парни,  не рвущиеся в армию. Такие были времена, лучше туда было не попадать. Я не преувеличиваю.  В основном это были учителя гуманитарии. Такой был тогда их круг общения. О каждом можно рассказывать отдельно и долго. Но это тема другого разговора. 
             Да, девушки были развития достойного. Это одна из них привезла «Мастера и Маргариту» в самиздате и дала почитать её на одну ночь. И читали Булгакова взахлёб, и утром вернули прочитанный роман. А другая на плёнке подарила последние записи Окуджавы и Никитина С..  Помнится, там была «Виноградная косточка», Мила раньше её не слышала, да её и не было ещё. Иногда девчата вели душевные разговоры, гадали после субботников на блюдечке, вызывая дух Василия Макарыча  или Владимира Ильича, спорили на литературные темы, не ругались, как ни странно. Мила подпускала их близко, но дистанцию всё равно держала. Не скажу, чтобы она была лучше или хуже, всё равно она была другая. Девчонки тянулись к ней. Им это нравилось, что она не совсем такая, как они, они хотели с ней поближе общаться. Но это не всегда удавалось. Она была натура более цельная, на мелочи старалась не размениваться. А зря. Например, вместе с Булгаковым девчонки привезли и «Поднятую целину» - это подпольное название Камасутры. Это в те времена!  Все читали её с умилением и раскрасневшимися лицами.  Они не ханжи. А Мила даже не взглянула на это творение, настолько это было ей не интересно и противно. Фригидность? А может быть, целомудренность?
            Кстати, Никитины Сергей и Татьяна учились с ней на физфаке МГУ в одно время. Только Сергей был уже аспирант, а Татьяна завершала  шестой курс. Каждый год прово-дился смотр художественной самодеятельности факультетов МГУ.  Концерт физфака со-стоял из двух частей. В первой части выступали всякие таланты. Вся вторая часть это было выступление ансамбля Сергея Никитина. Мила была на этом смотре – концерте. Ансамбль только приехал из Германии с какого-то фестиваля. Никитины все в чёрной коже. Ансамбль интернациональный. Пели много хороших песен. Слова одной французской песни так и шли с Милой по жизни, хотя она её больше ни разу не слышала
Проходит жизнь, проходит жизнь,
Как ветерок по полю ржи,
Проходит явь, проходит сон,
Любовь проходит, проходит всё.
И жизнь прошла, и жизнь прошла,
И ничего нет впереди,
Лишь пустота, лишь пустота,
Не уходи, не уходи…
             А какие были  учителя мужского пола в этой деревенской школе:  «Все они красавцы, все они таланты, все они поэты».  Все они были её друзьями, вели с ней душевные разговоры, делали её душевно поверенной, где-то даже восхищались ей, но это всё.  У каждого была своя жизнь. О Серёженьке – нашем художнике надо отдельно рассказывать, хотя бы для того, чтобы продлить память о нём, ибо около десяти лет назад он покинул этот мир.
          Последняя встреча с этим талантливо - противоречивым человеком произошла на вечере встречи выпускников. А последние слова, которые он сказал Миле, прощаясь: «Как мне тебя жалко». Говорил он это выразительно грустно, внешне он был похож на страдающего Христа. Через пять лет его не стало. А она его тоже жалела. Это была встреча двух мечущихся душ, бредущих по миру своими не очень схожими дорогами. У каждого из них был свой путь, своя судьба. О Серёже есть что рассказать, и я это сделаю.  А кто о нём ещё расскажет. Но это в другой раз, ибо цель данного повествования – рассказать о людях более скромных из палаты номер десять. Отклоняться нельзя.

Вернёмся в палату номер десять.
              Мила отдалась полностью на попечение медперсонала. Что будет – то будет! Те-перь от неё ничего не зависело. Она не хотела думать о том, что будет дальше, интуиция ей подсказывала, что ничего хорошего не будет. Она просто лежала и тупо смотрела в потолок, на облака, плывущие за окном, на всё, вокруг неё происходящее. Приходили молодые бойкие медички, брали кровь, измеряли всё, что можно было. На руках появились огромные синяки, так как вены плохо проступали, в них трудно было попасть. Интересно, что в контакт с больными медики  не вступали, так было положено или такой стиль выработался сам собой, не знаю. Думаю, что было бы неплохо, если бы в палату входили улыбающиеся, доброжелательные сёстры, обращали бы внимание на разные мелочи, полезные для больных. Доброе слово – оно и кошке приятно -  известная истина. Но медсёстры были все на одно лицо: дробные, светловолосые, беленькие, чистенькие, как клоны, без лишних эмоций, чётко выполняли свои обязанности, одним словом – автоматы, до Матери Терезы им далеко было.  Зачем себя растрачивать на каких-то посторонних людей, очень недолго пребывающих в данном месте. Эти уйдут, придут другие.  И так у них - больничных годы проходят. А текучка здесь большая, держат больных не более двух недель, а то и того меньше. Так как Мила раньше в больнице не лёживала, смутное представление имела о больничных порядках, о разных процедурах. Она думала, что добренькие врачи всё ей объяснят, всё расскажут, предложат какие-то варианты лечения, подскажут лучший. Но душещипательных бесед не было. В больницу она попала в субботу и два дня пролежала наедине со своими иголками, торчащими из разбитой ноги. Выходные дни – святое дело, у врачей отдых.
           Лежала она на спине, в одной позе, нога была зафиксирована, можно было только слегка елозить по кровати влево – вправо. Кто это испытал, посочувствует несчастной женщине. Мила терпела, молчала и даже думала, что это ей такое наказание за её пре-грешения, и всё надо просто вынести, никто в этом не виноват, кроме неё самой. А, вообще, она и думала мало, мысли у неё были мрачные, неприятные, она гнала их. Она лежала почти в прострации, в разговоры с соседками не вступала. Иногда ей звонила подруга, если, правда, можно допустить, что у такого человека могли быть подруги, ну, по крайней мере, добрый, заботливый человек, соседка Сонечка. Это она снабдила Милу всем необходимым для пребывания в больнице, помогла, одним словом. Сонечка перенесла за свою жизнь около десятка операций на разных органах, легче было сказать, что у неё было не резано. В больнице она была «свой человек». Вот это, действительно, была Мать Тереза местного масштаба. Сонечка подняла на ноги и всю московскую родню Милы, сама дозвонилась до сестры и тётки Милы. Хорошо, что на свете есть такие люди. По ночам шли из Москвы звонки, телефонные послания. Палата спала, приходилось говорить шёпотом. В Москве был ещё вечер. Звонила племянница и Лиза.
               В понедельник в больнице началось движение. Проверялись холодильники, тумбочки. Всё протиралось, очищалось, убиралось. Воскресное расслабление прошло. Все ждали обхода врачей. Их было трое, четвёртый в отпуске, все мужского пола. И, казалось, им не было дела до тумбочек больных, до их холодильников. Проходили мимо быстро, бросали какие-то им понятные замечания, на больных почти не смотрели. А что с ними говорить, боги с Олимпа не сходят к простым людям. Около Милы тоже не задержались, кажется, смотрели рентгеновские снимки. Впрочем, и она к ним – обходчикам  особого интереса не проявила, даже отвернула голову, ибо туловище повернуться не могло. Она заметила только, что все они были в зелёном, сразу возникла ассоциация с «зелёными человечками», о которых много в последнее время говорили в связи с войной на Украине, якобы это российские солдаты. Странный, чёрный юмор, не правда ли?
        Потом были совсем ненормальные три дня. Она сама не могла  в них разобраться. К четвергу наступило какое-то прояснение, в пятницу её оперировали. Эти три дня можно назвать  «окаянными», как там у Бунина.


Зелёные человечки
                Главврач Александр Сергеевич, как и положено, был уже человек немолодой, с седеющей бородкой, красивой фамилией, среднего роста, дока в своём деле, но душев-ные силы свои на больных не растрачивающий, их много, а он один. Ходил слух, что к нему даже из областной больницы приезжали оперироваться.
          У каждого больного был свой лечащий врач, к которому этот больной был прикреп-лён, всего врачей было четыре. Мила об этом не знала, но скоро догадалась, да и соседки подсказали. Не сразу, но она поняла, что её врач – это молодой зелёненький человек по имени Иван Иванович. Это он ей забивал железки в ногу, и с запалом ругался с опытной операционной медсестрой, которая пыталась показать, что опыт – большая сила. Иван Иванович был парнем высоким, солидным, но вызывал по ряду причин у Милы недоверие и внутреннюю усмешку.
         Связано это было с разными ассоциациями, вдруг у неё возникшими, и отделаться от которых она не могла.  Сейчас поясню. Был у неё в недалёком прошлом ученик тоже Ванечка. Ну, уж очень на молодого доктора похожий он был. Парнишка был крупный, бритоголовый, сходство необыкновенное. Но вот беда, Ванечка был, мягко сказано, слабо обучаемым ребёнком, он в шестом классе года три просидел, на том школа с ним и распрощалась. Он не бедокурил, как бывает со второгодниками, он не хотел учиться, это была патологическая лень. И вот смотрела Мила на своего доктора, а видела Ванечку из шестого класса. Сейчас он, кстати, уже вырос до взрослого Ванюши, женился, попивает. Ну, живёт как все. Голова его покрылась порослью волос, и даже усы он отпустил, так что сходство исчезло. Но тогда ассоциация была такой навязчивой, что, конечно, доверия молодому доктору не добавляло.  А когда Иван Иванович развивал активную врачебную деятельность, то на ум уже другое сравнение приходили. Так и казалось, что это мальчик пытается быть очень похожим на Брагина из «Склифосовского» - известного фильма. Кстати, внешнее сходство было. Хотелось спросить - смотрел ли он этот фильм и, вообще, какое отношение у профессионалов к тому, что показывают на экране. Но, извините, для этого надо, чтобы между людьми хоть какой-то контакт был. А вообще особого любопытств у Милы не было, так, можно сказать, отдельные проблески сознания и пустота.
             В жизни Милы был уже один доктор. Это сказочный доктор из далёкого почти сказочного детства. Она сейчас почему-то про него вспомнила. Было ей шесть лет, каталась она на горке. Горка большая деревянная, её строили каждую зиму. Старшие дети катались на ногах, ну и она решила попробовать. Проехала Мила горку, ледяную дорожку, почти остановилась и почему-то в конце упала, подвернув левую руку. Потом была больница и операция под наркозом. Так что медицина в жизни Милы всё-таки присутствовала. Но это было так давно, что вроде бы и не было совсем. И вот лечил её тогда такой же молодой, красивый и очень добрый доктор по фамилии Сартан. Мила в шесть лет уже читала бегло, как все дети любила сказки, особенно рифмованные – Пушкина, Ершова…. Многие знала почти наизусть. У Пушкина в одной из сказок был царь Салтан, если помните. Вот и превратился доктор Сартан в царя Салтана. Так это имя за ним в палате и закрепилось, а потом в больнице. Позже Мила узнала, что её царь стал известным, великолепным хирургом, а ещё позже он уехал в Израиль, тогда многие уезжали. Рука ни разу за многие годы не напомнила о своём травма прошлом, остался только грубоватый шрам, но это мелочи. Живи и помни.
               Так что Иван Иванович был вторым доктором в жизни Милы. Хотелось бы, чтобы  доктор присел  около больной, рассказал бы ей о её положении, о перспективах операции, какие варианты возможны, что от неё требуется. Но началась какая-то катавасия, Ванечка вёл себя своеобразно.  Мила об этих днях вспоминает как о каком-то кошмаре, никакой последовательности, всё перепуталось, переплелось, сплошная достоевщина.

ДОСТОЕВЩИНА
          Кстати, о Достоевском. Лет в семнадцать молодая и душевно уже развитая девушка прочитала всего Фёдора Михайловича, примерно, дней за десять. У бывшей соседки была подписка. Кто одолел хотя бы часть его творений да под таким временным напором, тот поймёт, что после этого можно спокойно попасть в смирительный дом. Но Милу это миновало. Если бы её тогда спросили – кто её любимый литературный герой, она сказала бы – князь Мышкин.  Дома у неё всегда висели два портрета  Достоевского и Эйнштейна.
               Вот события тех дней  и напомнили Миле кошмар со страниц любимого писателя.  Некоторые непонятные вещи прояснились позже, а тогда  ничего нельзя было понять. Наверное, доктору надо было вести с ней какие-то переговоры. А она упорно сопротивлялась этому. И тогда её молодой доктор принял какую-то странную тактику. Может её вид к этому располагал? Выглядела она некоммуникабельно.  Иван Иванович прибегал в палату, с ходу начинал разговор, начинал что-то рассказывать, даже доказывать, что-то пытаясь объяснить. Но всё это было как-то на ходу, мимоходом, сумбурно, непонятно, носило форму монолога.  Он говорил о каких-то пластинках, которые, оказывается, надо было вставить в разбитую ногу. Мила об этом раньше не подозревала. Потом выяснилось постепенно, что пластины бывают наши отечественные – железки и импортные, кажется, платина. Импортные пластины  лучше, но за них надо платить приличную сумму. Наши окисляются, и их нужно вытаскивать, а импортные необязательно. Но беда ещё в том, что за платиновыми надо ехать в областной центр. Мила обременять свою Мать Терезу ещё такой поездкой не могла, тем более та в это время сама была не очень здорова. Но всё это выяснилось не сразу. Доктор появлялся в палате несколько раз. Сначала он говорил, что одну пластину поставить надо нашу, другую -  заграничную. В следующий приход всё менял местами. Потом он прибежал и в сердцах заявил, что все пластины одинаковые и наши такие же, не хуже, и нет никакой разницы. У Милы было предистерическое состояние. Она не знала, что делать, совсем растерялась и не понимала, что от неё требуют и как поступить лучше. У неё был стресс. Потом почувствовала, что ей это, в конце – концов, всё равно, всё надоело, пусть делают, что хотят и оставят её в покое. Пришло состояние апатии,  и со стороны это выглядело, как начинающаяся депрессия. Доктора это совсем не устраивало. Всё это называлось отсутствием контакта с больным, и такое состояние перед операцией было совсем не желательно. Этому медиков ещё в институте учат. Психология – важная вещь. У  больного должно быть большое желание выздороветь. Главный жал сверху, да и сам Иван Иванович понимал, что это не нормально, нужно выходить из этого тупика. Вот я сейчас и расскажу, к чему иногда приводят эксперименты над живыми людьми в области психологии.
           Иван понимал, что нужно установить с больной контакт. Но как, если она не хочет с ним разговаривать, отворачивается от него, всем видом даёт понять: надоел ты доктор мне, оставь меня в покое, всё мне надоело. Ивана это только раззадоривало. Вот и при-цепился он к бедной женщине с каким-то  нелепым, с её точки зрения, разговором. Он пытался задавать вопросы, очень даже настойчивые и иногда даже злые. Это он делал специально, что бы разозлить Милу,-  может хоть поругается  она – думал молодой пси-холог, это лучше, чем пренебрежительное молчание и отвёрнутая голова. Речь его стано-вилась всё более ядовитой, вопросы более злые. Он с любопытством смотрел на свою пациентку. Он заходил к ней то с одной стороны, то с другой - никакой реакции.
- Вот поставим железку и вытаскивать не будем, до конца жизни хватит, так, да? Не так уж много и осталось в жизни-то.
Ну, уж это хоть кого заденет. Он старался свои злые рассуждения заканчивать вопросом, чтобы вовлечь Милу в диалог. Вот сейчас она взорвётся, может его обругает. Нет, женщина отворачивается и говорит равнодушным голосом:
- Мне всё равно.
            Иван суетится, шагает по палате туда – сюда, заходит с другой стороны. Ничего нового, по-видимому, не придумав, начинает с того же на чём остановился:
- До конца жизни с этой железкой проходите, сколько уж тут осталось. Так ведь? Правда?
Он смотрел на неё с высоты своего роста, собрав всю силу свою душевную, как смотрит удав на кролика. Наверное, это была попытка гипноза.
- Ну, посмотри, ну ответь что-нибудь, очнись (это были мысли про себя).
Мила повернула голову, ей хотелось только сказать – оставьте меня в покое. И тут-то про-изошло что-то странное, что не предполагал ни один участник этого  разговора - пытки.


      Иван

             Он смотрел с упрямством, даже с каким-то ожесточением. Голова женщины по-вернулась. Прикрытые глаза раскрылись, нет, они постепенно распахивались. Какие это были глаза? Таких глаз он в жизни не встречал и больше не встретит, да, да.. . В чём была их необычность, сказать не могу. Но хотелось смотреть и смотреть в них бесконечно долго.  А какой он встретил взгляд!  Это был взгляд, в котором была такая вселенская глубина, такая вселенская печаль. От этих глаз нельзя было оторваться. Невозможно теперь было понять, кто кого гипнотизирует. Ванечка дар речи потерял, на ум ничего не шло. Да и не хотелось ничего говорить. Хотелось смотреть и знать только один ответ на один вопрос. Какой? Он спросил больше глазами, телом, всем выражением лица, знаете, как-то без губ, что-то вроде – ДА? – это такое внутреннее звучание, этого  слова. Что он спрашивал?  Они были врач и больная. Что может спросить доктор у своей подопечной, которую он и видел-то впервые. Но так уж вышло, что тут поделаешь, отныне они связаны, хотят они этого или нет, через это странное, неожиданное слияние  взглядов, они зацепились ими друг за друга.  Уж кто-то сверху об этом позаботился. Немного высокопарно?  Пройдёт время, всё перемелется, а память об этих секундах не сотрется.  Доктор Ваня, ну зачем Вы так? Разве можно так над людьми экспериментировать.

      Мила
           Ей надоели эти надуманные вопросы. Ей не хотелось ни о чём говорить, лишь по-слать этого молодого докторишку куда подальше, как сейчас говорят – достал! Содержа-ние вопросов её мало трогало, она чувствовала, что её специально пытаются провоциро-вать. Когда этот зелёненький психолог в очередной раз задал свой въедливый вопрос, она не выдержала, сдалась, по крайней мере, повернула к нему голову, раскрыла глаза. А они как-то сами раскрывались всё больше и больше, распахивались, от неё это уже не зависло. Эффект удава и кролика всё таки сработал. На неё сверху смотрели не два глаза, а два светящихся прожектора. Они прожигали её, и она как-то окончательно теряла волю. Это длилось совсем недолго, секунды, когда прозвучал, скорее, возник из воздуха, из движения лица, рук, всего его тела тот самый вопрос …  Она не совсем понимала,  что от неё требуют.  Но она знала уже ответ. У неё была полностью парализована воля, это было впервые в её жизни. Чувство странное, незнакомое, но не сказать, чтобы оно было ей неприятно. Она, видимо, так устала за последнее время, что рада была расслабиться и даже отдаться на чужую волю. Всё, что было дальше, не подчинялось её рассудку. Глядя прямо в эти незнакомые глаза - горящие прожектора, она ответила то странное  - ДА, и головой ещё кивнула в подтверждение. Чего это она? Но это было уже выше её сил, и она обессиленно откинула голову и закрыла глаза.
         Два человека откровенно и настойчиво смотрят в глаза друг другу несколько секунд, уже не подчиняясь своему рассудку, странная история. А Миле показалось, что это дли-лось очень долго, было растянуто во времени.
           Что это было?  Она потом не раз об этом состоянии вспоминала и не могла понять. Странный вопрос, совсем странный ответ. На этом сеанс гипноза, кажется, закончился. Но, войти-то они вошли в то гипнотическое состояние, а выйти-то как?
        Ванечка глаз не отводил от её лица, он мужчина, да ещё и доктор, к тому же он всё это затеял. Ему это новое странное состояние было незнакомо, но приятно. Этакий владыка над жертвой. Так стоял бы и смотрел бы.
   Она сдалась быстрей, она просто устала, не было сил, последние  она вложила в своё откровенное, непонятное ей самой «ДА».
             Вот и ответьте себе на вопрос - что произошло между этими двумя людьми,  кто всё это организовал? Судьба, скажете. Вдруг между ними  возникло какое-то абсолютное доверие друг к другу, а ей казалось, как будто они были давние знакомы и даже, может быть, друзья.
         Жили, как и прежде, два человека, ничего внешне не изменилось, но они теперь знали что-то друг про друга то, чего не знали другие, у них была общая тайна. Как там у Ахматовой

 «Как будто вышедшие из тюрьмы,
Мы что-то знаем друг про друга ужасное.
 Мы в адском круге.
 А, может, это и не мы…»

          У Ивана было ощущение, как будто ему доверили какую-то чужую тайну, как писал Экзюпери «Мы в ответе за тех, кого приручили». Не хотелось больше глупо шутить, лезть к ней со своими нелепыми разговорами, Мои фантазии? Может быть. Но чего в этом мире не бывает.
        Её не покидала одна мысль: как она прожила несколько секунд без навязчивого контроля своего разумного мозга, она ощутила за эти секунды душой своей такую от него свободу, сладкое слово «Свобода». Это было необыкновенное чувство. Можно было прожить всю жизнь и не понять, что такое возможно. Она была благодарна этому стран-ному доктору за эти мгновения, когда она не управляла собой, плыла по течению, осво-бодилась. И для себя она решила: «Наверное, у меня был такой несчастный вид. Он меня просто пожалел. Но ведь и это не мало. Жалость не такое уж плохое чувство, как это часто преподносят».
         Я думаю, если бы она не была обременена так годами, а он не был бы таким юным, то возможно, перед ними, как у Булгакова, за одну секунду выскочила бы, словно из-под земли, – помните что?  Называть не буду и так умному человеку всё понятно. Но эти - если бы - были  такими невозможными, такими весомыми. А жаль. Ну чем не достоевщина случилась в этой самой обыкновенной палате номер десять.

Жизнь иногда
В порыве вдохновенья
Сердца соединяет на мгновение.

Всё в глазах ты найдёшь,
Всё прочтёшь, всё прочтёшь.
Зная всё наперёд,
Что пройдёт, всё пройдёт.


   С психологией      
               Рассказы с психологией всегда интересней, чем простое повествование. Но здесь надо быть осторожным, нельзя переборщить. В связи с этим вспоминается один из Чеховских  рассказов "Циник" о зоопарке.
      Работник зоопарка проводит экскурсию с очередной группой. И он предлагает всем послушать рассказ о животных  «с психологией». Ну, конечно, все согласны, а как же ещё. И тут экскурсовод никого не жалеет, доводит бедных женщин до истерики, мужчины морщатся и отворачивают лица.  Он рассказывает о несчастном кролике, которого принесли на обед удаву. А у кролика семья, детки малые, которые своего папочку очень любят. Он рассказывает, как удав будет его постепенно, гипнотизируя, заглатывать и потом долго переваривать, всё это в подробностях и с деталями. Люди затыкали уши и кричали: «Хватит, прекратите». Вот такая она психология. Шутить с этим нельзя.
         Мила Чехова не очень любила раньше, спиной  к нему стояла, если честно сказать. Уважала только его повести.  Но повернулась к нему лицом позже, совершенно случайно. Я же говорил, что она постоянно совмещала несовместимые вещи.  Например, у них была огромная свинья Маняша, которая должна была опороситься. Для Милы - принять такие роды было пустячным делом. Надо – так надо. Думаю, акушерка из неё получилась бы хорошая. Надо было уловить момент, когда Машка разрешится поросятами. Мила сидела около Марии Ивановной ночью при слабом свете лампочки одна в сарае, ждала начала родов и читала ЧЕХОВА!  У неё  была большого формата книга его рассказов, книга старинная. Как она тогда смеялась, нет, хохотала до слёз! Кто бы слышал, как из ночного сарая доносится гомерический хохот в час ночи, думаю, любой  очень бы удивился. Вот так - - Чехов и свиньи. Вот с тех пор она иногда и почитывает  Антона Павловича.
Как там, у В. Долиной:
Чехов в Мелихово едет,
Граф гуляет по стерне,
Только мне ничто не светит,
Скоро я остервене…
   Интересно работают человеческие мозги. От Достоевского перепрыгнула к Чехову, от Чехова к Долиной и Толстому и так можно до бесконечности скакать, кто дальше?
    Я пишу


Авторитет – большая сила
          Сонечка постоянно была на связи, и с её помощью вопрос об операции и деньгах был всё-таки разрешён.
              Сонечка, честно сказать, сначала сама как-то растерялась, не знала, что делать и как лучше поступить. Позвонила она главному врачу, тот велел приезжать для беседы. Сонечка решила, что она не достаточно представительна для таких официальных бесед и привлекла  к данному делу ещё одну коллегу и подругу Алевтину.  Она несколько лет проработала директором школы, дочь была врач в областном центре и даже заведовала клиникой. Так что и в медицине она была более подкована.
         В среду Алевтина отправилась в травматологию для беседы с главврачом. Точно передать их беседу не берусь. Но Сонечка сообщила, что аудиенция длилась долго, более часа, разговор получился душевный, глубокий. Алевтина рассказала обо всех превосходных качествах Милы: и человек она умный, тонкий, высоко организованный, пишет стихи и книги, все её любят, ценят. Потом упомянула о её несчастной судьбе, вдаваться не будем в подробности, это тема для других повествований. Алевтина выглядела очень авторитетно, у неё были свои счёты с больницей. Отношение к медицине у неё было двояким. Муж её, к великому несчастью, умер под ножом хирурга ещё очень молодым, но дочь была прекрасным  врачом.

Алёшенька
        Это грустная история всё о тех же превратностях судьбы. Правду говорят – кому сго-реть, тому не утонуть,  не избежать того, что судьбой намечено.
                А было Алексею  немного более сорока.  Молодой мужчина, видный симпатичный, не глупый и образованный. Жена у него умница, двое детей – как там - в кино девочка и девочка. Все они,  и Мила в том числе, из одного времени. Много общего, похожая жизнь. Сергей  был на разных работах, как говорят, номенклатурный работник. Всё посты немаленькие занимал. Всё время был в разъездах,  а у него в пищеварительной системе, говоря словами медиков, не всё было в порядке. Сколько он соды перепил, пачки пустые в машине валялись. Мучала его изжога. Когда надумал провериться, поздновато уже было, нужна была операция на пищеводе. Я вас грузить не буду излишней медициной. Познакомился Алексей с хирургом, который должен был его оперировать, вроде как бы дружбу с ним завёл. Тот всё ему подробно объяснил, что, как и почему. Гарантию давал девяносто девять процентов, знакомил с больными, которым такую операцию уже сделали. Началось это всё ещё зимой, перед Новым годом.
              С сентября Алексей перешёл на работу в школу, заместителем директора – соб-ственной жены, по хозяйственной части. Начал он готовиться к операции и психологиче-ски тоже. С Милой они были в приятельских отношениях, вместе начинали когда-то в школе работать, так по жизни шли рядом. Милу он уважал, относился к ней с доверием - свой парень. У Милы в кабинете устанавливали компьютерный класс, Алексей этим занимался. Каждый день он пропадал у неё в классе. Ну, конечно, велись и душещипательные беседы, так, за жизнь. Вот книжки он у неё кое-какие брал – «Лолиту», «Степного волка», как вам,  и не всегда возвращал, Бог с ними с книжками-то.  О чём бы они ни говорили,  каждый раз возвращались к его болячкам, к предстоящей операции.  Он снова и снова вспоминал аргументы доктора, что операцию надо делать. А сам, понятно было, не хотел, очень не хотел этого. Он, может быть, надеялся, что его кто-нибудь убедит, отказаться. Мила это чувствовала. Но что она во всём этом понимала.  Так продолжалось долгое время – изнурительные беседы за компьютером. Алексей попутно брал у Милы уроки компьютерной грамоты. К сожалению, они ему потом не пригодились.
            Когда приблизился срок ложиться в областную больницу, Алексей начал помаленьку болеть. То у него температура поднимется, то кашель, то ещё какое-нибудь незначительное заболевание обнаружится. Организм что-то чувствовал и сопротивлялся предстоящей операции. А с температурой нельзя было оперироваться. Всё это тянулось до июня месяца. В конце – концов, врач не выдержал и заявил, что он положит Алёшу с температурой, вылечит его и потом оперирует. Дело в том, что ему скоро надо было идти в отпуск. Алексей сдался. Ну, подумаешь, операция, ну кому их не делали, убеждал он себя. А под сердцем что-то ныло. Распрощались они с Алёшкой  в начале июня. Уехал Алексей в большой город, в большую больницу. Навсегда уехал.
             Операция прошла в понедельник 20 июня, после Троицы, которая в тот год совпала ещё с Днём Медиков. У всех была эйфория после праздников, хорошо отдохнули. Теперь за дело. Я не специалист, но со слов Алевтины всё выглядело так: пищевод Алексею удаляли, формировали ему новый, сделали замену, зашили. Вот и всё. Беда в том, что, когда удаляли пищевод, хирург задел кровеносный сосуд, не заметил его, особое устройство гортани что ли. Через некоторое время обнаружили утечку крови. Снова резали. А крови размороженной рядом не было, не приготовили. Умер Алёшенька от потери крови. Это всё со слов Алевтины. Вот он этот один процент из ста. Недаром говорят, что у каждого хирурга есть своё маленькое кладбище. Было, было у Алексея предчувствие. Искал он поддержку у окружающих - остановите меня, скажите слово против операции, но мы же, как всегда, твердим свою мантру «всё будет хорошо». И если не хорошо, тоже твердим – ХОРОШО. Вот такая трагедия разыгралась в селе Березовке. Через три дня прошёл в школе выпускной вечер, проводила его Мила. Алевтина долго ещё в себя прийти не могла, да и сейчас не смирилась она с потерей родного человека. Вот такой был пир среди чумы. Ещё одна могилка появилась на старом сельском кладбище в Берёзовке. Ушёл из жизни молодой ещё, умный, добрый человек, несправедливо это. Так теряются соратники – по жизни.
                Рассказала Аля свою историю главврачу, чем вызвала ещё большее доверие и сочувствие. Главный растолковал Алевтине всё о проблемах  с ногой Милы. И порешили они, что пригласят агента в больницу с импортными железками, и тут  врачи и выберут подходящую. В четверг агент посетил больницу. Купля – продажа состоялась. Впечатление он на Милу произвёл не очень приятное. Был он такой маленький, вежливый, крайне юркий, шустрый человечек. В пятницу прошла операция.

ОПЕРАЦИЯ
             Иван Иванович серьёзно готовился к операции. Не могу описать их врачебные хитрости, не моё дело. Иван пришёл в пятницу, готовый к врачебному подвигу. Но неожиданно оперировать начал сам Главный. Видимо, сказалось посещение Алевтины. Доктор Ваня был неприятно удивлён, что ему не позволили выполнить свой врачебный долг. Но с другой стороны он понимал, что  Главный - ас, и ему он доверил бы своих близких людей. Оперировали в пятницу, день не операционный. Но что-то поднакопилось плановых больных.
          Она спала последнюю перед операцией ночь, как младенец. Ни одна тревожная мысль её не посетила. Даже мыслей о девяноста  девяти процентах не было. Хотя пример Алексея был перед глазами. Она не знала, кто её будет оперировать, ей не было до этого дела. Никаких чувств и предчувствий. Хотелось, чтобы скорей убрали эти ненавистные иголки и, вообще, всё скорей бы пошло на выздоровление. Бессмысленное лежание уже опостылело. Всё происходящее от неё не зависело.
       Грохот подъезжающей каталки, голое тело, прикрытое простынёй, глупая мысль – вот так, наверное, и в морг увозят,- поездка по коридору. Все, кто видели это, подумали - ко-го-то повезли оперировать. Небольшая заминка перед операционной, что-то там было ещё не готово. Сквознячок, окна были приоткрыты, мысль – ещё продует голое грешное тело.  Ну, вот всё, она в операционной на столе. Анестезиолог - чудная немолодая жен-щина ( ударение на первый слог), спасибо ей от всех больных. Она и подбодрит, и под-держит. Она над Милой поколдовала. Обезболивают только нижнюю половину туловища.
        Тело распято на столе, в обе руки вколоты иголки капельниц, тело полуприкрыто. Пе-ред глазами экран, закрывающий врача и все те кровавые действия во спасение, которые он совершает. Над головой экран от рентгеновского аппарата. Туда выводятся снимки костей, с которыми производятся манипуляции.  С правой стороны стенка, напоминающая стену солнечной летней веранды. День уходящего августа был солнечный, яркий. Солнце проходило через все окна, стёкла и попадало в операционную. Милая женщина – анестезиолог, видимо, что-то Миле вколола, что вызывало чувство слабой эйфории, ни одной тревожной мысли ей в голову не приходило. Ведь во время операции всё возможно. Всё будет хорошо…
          Главный уже копошился около её ноги, что он там делал, не было видно из-за экра-на. Операционная сестра подавала нежный приятный голосок, девочка, наверное, была совсем молоденькой, и это ещё больше успокаивало. Через некоторое время над головой засветился экран от рентгеновской установки. На ней было изображение костей ноги. Мила бросала на эту картинку короткие взгляды и тут же отворачивалась, картина ей эта была неприятна.
         Оказывается в окне веранды, так Мила назвала для себя правую стенку операцион-ной, было действительно потайное окошко. Оно неожиданно открылось, и в небольшом солнечном квадратике появилось не менее солнечное, улыбающееся личико Ивана Ива-новича. Он перекинулся несколькими шутливыми фразами  с теми, кто был в операцион-ной. Мила не очень прислушивалась к врачебным шуткам. Но потом услышала совсем отчётливую,  с сожалением сказанную фразу, как будто она звучала для оперирующих и ещё для кого-то в операционной:
-  Значит, я сегодня зря приходил.
             Он хотел ей сказать, что готов был её оперировать, но решает всё Главный, он не виноват. Он хотел, чтобы она слышала его и чувствовала, что  он всё видит, он всё знает, он готов ей помочь, он рядом.
          Доктор Ваня бросал на распятую Милу короткие, но частые взгляды. Он как бы хотел сказать всем своим участливым видом
-  Я с тобой, не бойся.
       Если же дальше добавить по Фрейду – перед ним навязчиво мелькали белые обна-жённые плечи, руки, шея, полублаженная улыбка, но взгляд страдающих глаз сегодня был неуловим. Вот, тебе наука, не шути с глубинными силами.
              У Милы были странные руки, точнее пальцы. Почему бы у странного человека не быть странным рукам? Пальцы были длинными с утолщениями в суставах. В молодости они были привлекательно странно - красивыми. Теперь просто странные. Сама Мила это обнаружила давно только благодаря своей соседке по общежитию в МГУ и одногруппни-це. Та была большим эстетом. Это она сказала Миле, что если бы она была художником, то только что и делала, так это рисовала бы её руки. Милу это удивило, и она стала к сво-им рукам более благосклонна.
      Доктор Ваня улыбался немного виноватой улыбкой и напоминал ласкового солнечного клоуна.  Мила подумала про него – солнечный доктор.
     Поскольку присутствие его не было необходимостью, ему скоро пришлось со всеми распрощаться. Невезуха.
        Когда первая основная часть операции была завершена, на экране не было зловещей, страшной щели в кости, операционная сестричка достаточно громко объявила
- Пять с плюсом.
      Видимо, так школьными отметками она оценивала работу доктора – аса, может, так у них было принято. Это ещё больше успокоило Милу. Всё шло хорошо.
     Потом опять поездка на каталке в палату. Несколько часов отходил наркоз, пока к ниж-ней части тела вернулось телоощущение. Потом медсестра с обезболивающим, сон.
     Два следующих дня – суббота и воскресенье. В больнице относительный покой. Нет обходов, беготни медсестёр.

БАБА ШУРОЧКА
                Вернёмся в палату номер десять. Население её как раз поменялось. Но был в палате ста-рожил. Баба Шура лежала здесь уже до Милы неделю. У них был один доктор. Человеком она была старым и, её раны зарастали очень плохо. Хочется о ней рассказать, пусть память об этом человечке поживёт ещё хотя бы на этих страничках.
       Бабулька, удивитесь, девяносто лет от роду.  Ростом она была невеличка. Примерно полтора метра от земли. Волосы у неё были белые, как одуванчик, венчали её голову. Но-ги у неё были целые, не подумайте, что из-за них она в этой палате прибывала. Но были они слабоваты, и передвигалась бабушка  с палочкой. А часто на перевязку её возили на каталке, далековато было туда добираться. У неё с рукой беда приключилась, да хорошо ещё с левой. Ну, все подробности об этом попозже расскажу.
         Бабушка была словоохотливая, в разговор  вступала, на вопросы отвечала. По этой причине все про неё всё знали. Бабулька пользовалась легко мобильным телефоном, кста-ти, у неё был установлен красивый гудок – звенели колокола. Разум у неё был ещё свет-лый, и склероза за ней однопалатники не замечали. Речь у бабы Шуры тоже была доста-точно правильной по сравнению со многими её одногодками. Любила она говорить не только о прошлом, что характерно для людей такого преклонного возраста, но и о своей теперешней жизни.
      Какую она прожила жизнь? А всякое было, но в целом - неплохую. Плохое забылось. А всё хорошее помнилось, и об этом хотелось говорить. Миле сразу приглянулась эта ба-бушка. Видно было, что той хотелось разговаривать, но население палаты было беззабот-ным, шумливыми, до бабы Шуры дела им не было. А Миле она напоминала её маму, тоже Александру, такую же маленькую седенькую женщину, которая давно уже почила там да-леко на подмосковном кладбище. Хотелось подойти, погладить её по пушистой головке. У мамы волосы были тонкие, она рано поседела, голова была, как будто покрыта лёгким серебристым пухом. Но Мила была совсем не ходячая, и подойти к бабульке не могла. Обитатели палаты часто убегали стайкой по каким-то своим делам, иногда покурить. Вот тогда и возникали душевные беседы. Баба Шура  была совсем одинокой бабушкой. Она несколько раз поминала  про  единственного племянника. Но она всегда добавляла, что он теперь уже помер, что где-то недалеко живёт его жена, пьёт беспробудно, связи с ней нет.
            Вся остальная родня на том свете, она всех пережила. Была она замужем всего один раз, муж был хороший человек Михаил Прокопьевич. Жили они душа в душу. Он был работящий, мастер на все руки. Прибрался он лет пятнадцать назад, болел. Работал он на железной дороге, а она на стройке. Всегда в передовиках ходили.  Детей было двое – сын и дочь. Ушли они из жизни один за другим ещё малолетками. Теперь уже бабушка Шура по ним и не сокрушалось, давно это было, всё быльём поросло. А вот мужа всё ещё сильно жалела. Хозяйственный муж оставил ей в наследство дачу на берегу Обского залива, дача - громко сказано, просто деревенский дом. Но был он со всеми удобствами. Гараж рядом стоял, погреб, банька что надо. Домик с верандой, на которой бабушка отдыхала в жаркий полдень. Участочек был возле дома, на котором всего было понемногу, что сердцу угодно. Бабушка любила перечислять, что там у неё произрастало, говорила она об этом с любовью, хвалилась. На даче у неё всё было : и холодильник, и телевизор и прочее. А ещё у неё было много добрых соседей. Они помогали ей, не безвозмездно, конечно. В городе у неё была квартира о двух комнатах на третьем этаже, а так же ещё гараж с погребом, которым она теперь не пользовалась, а в комнатах два больших холодильника, которые ей заменили погреб. Бабушка рассказывала обо всём этом, не хвастая, а просто  с удовольствием рассуждая о своём житье – бытье. Ей бы поменьше в наше время всё это излагать первому встречному. Не дай Бог, на дурного человека нарвёшься. Навещали её из соцзащиты. Небольшую помощь оказывали. Пенсия у бабушки была хорошая. Зиму она сидела дома. Гулять выходила изредка на балкон. А вот летом уезжала на всё тёплое время в деревню, на свою дачу.
         О деревенской жизни она рассказывала с великим удовольствием, сейчас это было главное в её жизни. Но в деревне с ней беда и приключилась, из-за которой она в больни-цу попала. Бабушка рассказывала, как она какими-то самодельными сетками ловила рыбу даже этим летом. Потом она трудилась в огороде, в полдень отдыхала на прохладной террасе, иногда топила баню. С разными работами более тяжёлыми ей помогал молодой мужик Петька, так она его называла. Жил он в соседнем доме с матерью. Быт был налажен. Много ли надо старому человеку. Это всё длилось уже много лет, может такая размеренная полудеревенская жизнь и позволяла бабе Шуре удерживаться на этом свете уже столько годков. Рассказывала она, что на дачу к ней воры залезали, но всего только раз, украли маленький телевизор и нагадили посреди зала. Вспоминала она о своих соседках по деревне, в основном таких же одиноких и стареньких, как и она. Бабульки помогали друг другу, чем могли, да и в гости друг к другу ходили разговоры всякие вести на свои старушечьи темы.
       Этим летом в начале августа баба Шура чем-то по двору занималась, просто шла, просто несла ковшик воды, какую-то садинку полить. И упала. Она так и не помнила – запнулась она или просто голова закружилась. Да упала как-то неудачно. Получился у неё открытый перелом в левом предплечье, как она говорит, кости торчали и кровь шла. Сознание она потеряла. И конец пришёл бы бабульке, если бы сосед Петя её не подобрал вовремя, не знаю, что его к бабушке понесло, поздно уже было, но оказался он её спасителем. Бабушка попала в больницу на неделю раньше Милы. Ей сразу сделали операцию, всё было в норме, но процесс заживания раны шёл долго. Когда начинался обход, первой навещали врачи бабушку, она лежала у окна в дальнем углу.
     С соседками по палате отношения были нормальные. Все жалели старого, одинокого человека. Навещали её посетители редко. Один раз тот самый Петька сосед заходил, был в городе по делам. Бабулька потом всё возмущалась, что Петька не догадался ей даже конфеты купить, которые она так любила.  А потом приходила пару раз знакомая её зна-комой - пожилая женщина, уже пенсионерка, но работающая стоматологом в соседнем корпусе. Лично её бабулька и не знала, но посещению была рада. Женщина была такая общительная и словоохотливая, что вскоре Мила знала уже всё про её нелёгкую судьбу, ибо у кого жизнь лёгкая, найдите такого человека.
                Бабульку привезли, а положенный узелок с вещичками для больницы - нет. Некому собрать было, некому привезти. Выделили ей тут нянечки какую-то широкую белую рубаху. Она сползала с её плеч и выглядела не очень элегантно. В этой больнице была, как положено теперь, палата – церковь. Служители её обходили больных, искали таких, к кому не приезжали родственники, кому нужна была помощь, а некоторые желали совершить какие-то обряды - исповедаться, причаститься, креститься. Бабушку записали в такой список и скоро ей принесли новенькую ночнушку, халатик и ещё какие-то принадлежности. Бабушка расцвела. Потом она решила исповедаться и причаститься. Странно, конечно, всё это проходит в присутствии больных – соседей, какая тут тайна исповеди. Человек она немолодой не знает о чём говорить на исповеди. Лет прожито девяносто, за это время столько можно было нагрешить. Да в представлении старого человека многое и не выглядит теперь как грех. Тогда молодой священнослужитель с чёрной острой бородкой, как положено, начал задавать бабульке вопросы по списку. Прямо как на ЕГЭ: прелюбодействовала или нет, богохульствовала, или нет и т.д. Подслушивать не хорошо. Но ведь уши не заткнёшь.  Судя по бабушкиным ответам, была она праведником. Но, кажется, она не очень понимала,  о чём её спрашивали. Ну и ладно, ведь Бог дал ей такую длинную жизнь, значит,  он её любит. С Милой они были долгожителям в палате. Соседи прибывали, убывали, а они лежали. Хочешь – не хочешь, контакт между ними наладился. Вообще, обитатели палаты люди были разные, но доброжелательные и не жадные. Бабушку все подкармливали, ей же передачи не носили. Она с удовольствием ела и малосольные огурчики, и слоёное печенье, и колбаску. Милу навещали знакомые и соседи. Заезжали попутно, когда были в городе по делам. У неё в холодильнике были разные разности. Вот аппетита только не было. До операции она кроме винограда, которым утоляла жажду, ничего не ела. После операции заставляла себя съесть кое-что, так как понимала, что надо выздоравливать. Продукты из холодильника надо было как-то ликвидировать, не нарушая сроки хранения, не выбрасывать же. Вот и начиналось столование перед сном.
              Обязательно находился человек, которому надо было на ночь хорошо перекусить. Кто-то шёл в хлеборезку и приносил булку хлеба. Кто-то искал нож порезать колбаску и пошло – поехало. Мила в этих обжорствах не участвовала, но свой существенный вклад продуктами вносила. Все с удовольствием кормили бабу Шуру. Сердца у наших женщин добрые. Люди как люди, ничто человеческое им не чуждо. Однажды Мила распечатала очередной пакетик конфет. Она и сама раньше такие не ела. Это были батончики из халвы. Начался процесс угощения. Передали и бабушке несколько штук. И тут она как закричит на всю палату. Все перепугались и насторожились, что бы значил этот  неожиданный дикий, прямо скажем, крик. Бабулька объяснила.
-Это мои любимые конфеты, я давно их не ела. У меня зимой всегда стоит большая банка на столе полная батончиков, я их ем, когда сладкого захочется, очень уж я их люблю.
            Все успокоились. Больше Мила конфеты не раздавала всем. Она берегла их для Бабы Шуры. Сразу все отдать она тоже не хотела. Она хотела сохранить эффект приятной неожиданности.  Когда у бабушки начинала рука ныть или так - настроение было неваж-ное, она угощала её любимыми батончиками, и жизнь становилась послаще. Так все конфеты бабушке и скормила. Врачи крутились вокруг бабы Шуры, соседи по палате старались ей помочь, бабулька поправлялась, но медленнее, чем другие. Что я об этой девяностолетней бабушке столько разговоров веду? Странно жизнь поворачивается к нам разными своими сторонами. Я запрыгну немного вперёд, нарушив ход повествования.
        Милу выписали из больницы, баба Шура продолжала пребывать в палате номер де-сять. Но главный врач уже вёл речь о её выписке. Начались переговоры с соцзащитой.  Но это Мила уже не видела, она была дома в своей Берёзовке. Но было у этой истории печальное продолжение.
          У Сонечки было трое детей, все уже взрослые, у всех семьи. Под Новый год у млад-шей дочери Катеньки должен был состояться обмен квартиры, расширение с использованием материнского капитала. Обмен был тройной. Хлопот было много, ждали перевода денег. И вот переезд состоялся. Соня помогала дочери, как могла. С детьми сидела, а их уже было у Катеньки двое, второй совсем малыш. Кое-как перебрались, распаковались, начали обживаться. По случаю пришлось и с соседями познакомиться. И надо же, как мир тесен!
        Соня звонила Миле каждый день. Рассказывала ей о своих делах, расспрашивала о Милиных проблемах. Вот она и говорит в одном из звонков
- С соседкой тут познакомилась, старушка такая маленького роста, седенькая, ей уже де-вяносто лет. Как звать не помню. Ну, я ей сказала, что если уж что-нибудь нужно будет срочно, чтобы она к Кате моей обращалась, потому что бабушка она одинокая.
           Тут Мила сразу вспомнила про свою бабу Шуру. Та рассказывала, что как раз жила в этом районе, этаж третий. Сомнений у неё не было, это была её бабушка из больницы. Мила, конечно, всё сразу рассказала подруге про бабулечку, которая съела все батончики, купленные Сонечкой, и была просто от этого счастлива. Мила очень просила Соню узнать, как точно звали бабушку соседку и при случае напомнить ей о больнице, о ней Миле. Она думала, что бабушке это будет приятно. Ещё она думала, что это пересечение линий их жизни - двойное пересечение не случайно. У Катеньки скоро заболел малыш, и много разных хлопот навалилось на Соню, не до соседки было. Через некоторое время, ну скажем месяц, Соня увидела моложавого ещё человека, посещающего квартиру соседки. Она решила с ним заговорить при случае. Такой случай скоро представился. И узнала Сонечка, что это, действительно, баба Шура, которая ломала руку и долго лежала в больнице. Всё совпало. Но оказывается, что с бабушкой за этот месяц что-то произошло, какой-то приступ, что она лежит без сознания. Мужчина даже пригласил Соню в квартиру. Баба Шура лежала чистенькая, на чистенькой кровати, дома всё было прибрано. Поговорить с ней уже не удалось, она никого не узнавала. Больше Соня  бабушку не видела.
            Прошло ещё некоторое время, месяц или больше. Звонит Сонечка  подружке Миле и сообщает вещь не очень приятную.
- Всё, вот в окно вижу- крышка гробика стоит возле крыльца, привезли бабульку в маленьком аккуратном гробике. Поставили его на табуреточки у подъезда, соседи выходили с ней прощались. Рядом сидели  две старые женщины из этого же дома, они дружили с Шурочкой. Так и закончила свой путь на этой земле Смирнова Александра Петровна. Сразу какие-то родственники дальние нашлись или не родственники?
       Долго печаль не покидала Милу. Вроде бы и пожила бабушка достаточно и неплохо. А что-то не давало покоя. Она была кусочком её - Милиной жизни там, в больнице. С ней все так много возились, её старались вылечить, жалели её. И всё спрашивается для чего? Чтобы она через полгода совсем по другой причине ушла из этого мира. Непостижимы дела твои, Господи. Царство тебе небесное, дорогая бабушка Шура из палаты номер десять.
           Добавлю. Совсем недавно Соня ещё кое-какие сведения донесла об усопшей. Это были сведения от другой соседки. Оказывается, баба Шура со своими соседями была в ссоре из-за кур, которых она умудрялась держать в городской квартире зимой. Запахи от них шли по подъезду неприятные. Говорила соседка, что бабулька и выпить любила. Ну, уж это совсем, думаю, наговоры. Она и выходила-то из квартиры редко, и никто её не навещал, и в магазин она практически не ходила. Допускаю, что могла она наливочку из своих ягодок иметь и употреблять, ну это совсем и не грех. Обижены соседи были на неё из-за кур, вот и наговоры от этого. А вы доживите до девяноста годков и останьтесь ещё ангелочком для всех. Попробуйте.
    Теперь Мила часто покупает эти батончики с халвой, хотя их не очень любит, но покупает и их ест в память бабульки Шурочки из той палаты.

Другие обитатели палаты

Лидия
                Возвращаюсь в палату номер десять. Пока и бабушка Шура жива и всё идёт по привычному, больничному плану. Население палаты поменялось частично. Справа от Милы лежала Лидия Ивановна, она была постарше Милы. Почему я её так официально? Потому что она женщина серьёзная, чиновник среднего ранга, грамотная. Что-то там, на даче, красила и с лестницы летела на асфальт. Разбила она себе всю пятку. Тоже покупали импортную пластину. Тут муж всё суетился, появлялся в палате, решал денежные вопросы. Мила и Лидочка были заочно знакомы, у них много общих знакомых оказалось, были общие темы для разговоров. Но Человек она была из другого мира, и Мила на сближение не шла. К Лидочке приезжали навестить её такие же, как она, женщины – немолодые, в париках, с излишним макияжем на стареющих лицах, с испорченными возрастом фигурами, много сюсюкающие, излишне сочувствующие бедной Лидочке. В воскресенье они шли цепочкой одна за другой. Утомительно было слышать бесконечные однообразные разговоры. Мила накрывалась простынёю с головой, это было её личное пространство в больнице, но это мало помогало.  Кстати, и дома ей всегда его не хватало. Она уходил на улицу, находила себе зачастую бессмысленную работу, только чтобы побыть одной, без радиоприёмников, телеэкранов и людей. Ещё она любила рано вставать и поздно ложиться. В это время она была тоже одна, могла писать, сочинять, да и просто думать, иногда полезное занятие.
              Лидочка очень ждала внука. Старший внук окончил школу и по баллам был принят в Томский политех. Был конец августа, мальчик собирался на учёбу и перед отъездом должен был навестить любимую бабушку. Он приехал к ней в воскресенье, уезжал ночным поездом. Мальчишка, как мальчишка, худенький, высокий по имени Слава. Я к чему про него веду разговор. Лиду позвали на перевязку. Она после операции на костылях сама уже ходила по разным делам, в холл смотреть телевизор, курить не бегала с девчатами. И остался бедный Славик один в палате фактически на попечении Милы. Хочешь – не хочешь, пришлось Миле паузу заполнять. Заговорить, если надо, она могла легко с любым человеком, тем более с почти ребёнком. Разговор завязался быстро, темы общие: студенческая жизнь, Томск, наука, школа. Поболтали хорошо. Даже Славик немного разочаровался, когда пришла бабушка, и пришлось прервать  эту беседу. Темы разговора с бабулькой были более приземлённые и прозаические. Потом со Славиком распрощались, и Мила подумала :
- вот начинается ещё одна судьба, ещё одна взрослая жизнь, заканчивается опека роди-телей. Что ждёт впереди этого доброго и окрылённого мечтами мальчика. Будут печали, будут радости. Он проживёт сам свою жизнь. Она мысленно благословила его.  Зачем эта встреча с юным человечком на пороге его новой жизни? Всё в этом мире неспроста  делается, не случайно.

Татьяна
          Ещё в палате появилась Татьяна, с точки зрения театралов типаж необыкновенный, Мила раньше таких не встречала. И снова возникала мысль – как ты разнообразен божий мир. Татьяна сломала палец на правой руке, или даже два. Сломала давно, месяца три назад. Но она и все её родственники решили, что это просто сильный ушиб и всё пройдёт само собой. Пальцы не гнулись, наверное, там уже срослись, как попало, да ещё хрящами обзавелись. Теперь надо было всё это ломать и складывать заново.
           Таня была баптисткой. Она так сразу и заявила – я баптистка.  Видела Мила адептов этой религии, все они были ярые верующие, агитировали за свою веру везде, даже в сельском автобусе. Они цитировали Евангелие, знали много молитв, люди отличающиеся и выделяющиеся.  А Татьяна была в этой вере уже много лет и абсолютно была не образована в религиозной части. У неё было трое взрослых детей. В молельный дом, как ни странно, её привела старшая дочь, когда та ещё в школе училась. Нравилось Татьяне ходить на молебны. Там после проповедей их собирали за стол, они пили чай, вели долгие душевные беседы. Дочь выросла, имеет два высших образования. Недавно её в Москву на работу приглашали, что-то связано с аудитом. И дочь своей религии не предаёт.
           Татьяна даже «Отче Наш» не знала. Когда молодой священник посещал палату, бабушку Шуру, Татьяна консультировалась у него, а как перейти в другую веру, это она про православие спрашивала. Но это были, по-моему, пустые разговоры. Зато Татьяна рассказывала, как она много  мест в стране и мире посетила  благодаря своей причастности к баптистской вере. У них налажены тесные связи с единоверцами. Они ездили путешествовать по приглашению, в разные уголки земли. Татьяна рассказывала об этом взахлёб.  У неё была очень быстрая, через чур быстрая речь. Она строчила как пулемёт, по любому поводу у  неё были примеры, на все случаи жизни. Молчала она только тогда, когда спала. А это случалось редко. Поэтому палата почти всегда была наполнена её  воркующим,  полу приглушённым голоском. Татьяна была житейски развита, но мало образована. И они очень сошлись с Лидией. Общего между ними ничего не было. Татьяна играла роль оруженосца при своём господине. Лидочка привыкла командовать, Татьяна привыкла о ком-то заботиться. Ей эта роль очень нравилась. Был у Татьяны большой плюс. Она многое могла своими руками. Она очень хорошо вышивала и нитками, и бисером, делала мелкие поделки – бабочки, стрекозы, она показывала фотографии на телефоне. Теперь у неё была проблема с рукой. Как это дальше скажется на её рукотворчестве? Это мы уже не узнаем.

Женя
           Третья новенькая – Женечка. Этой нужно было железку из ключицы вытащить, ко-торую вставили ей туда семь лет назад в Иркутске. Женечка была ещё молода, но её старшей дочери уже исполнилось пятнадцать лет, а родила она её в семнадцать. Такое часто случается – первая любовь. А потом был и есть ещё второй брак и двое детей. Жила семья раньше у Байкала, там женина мама и теперь проживала, заслуженный учитель физкультуры. Дети всё лето гостили у бабушки. Было ей уже под семьдесят, а она всё трудилась на пользу российского спорта и жениной семьи. Женя с удовольствием долго рассказывала про свою маму, какая она! Она часто звонила ей и вела переговоры с детьми.
               В этот городок семья их попала благодаря дому, полученному в наследство жениным мужем. Решили они тут попробовать пожить. Но специальности у обоих не было. Она работала в частном магазинчике, он где-то на стройке. Так жили без особого шика. Мама помогала. Семь лет назад Женя попадала в автокатастрофу. Она испытала на себе действие аппарата Елизарова, много было серьёзных травм. В ключице была спица с крюками на концах. Она в аэропорту звенела при проверке, один конец начал сильно выпирать. Женя решила её удалить из своего молодого красивого тела. Женщина она, правда, была симпатичная: фигуристая, волосы тёмные, глаза крупные восточные. Она за собой очень следила, что было абсолютно правильно. Даже когда на операцию шла какой-то макияж наводила. В палатах, понятно, всякие разговоры ведутся. Мне запомнилось одно её рассуждение по поводу местного населения. А сказала она следующее:
- вот почему-то здесь местное население какое-то безликое, мало симпатичных людей. Все бесцветные какие-то, не на ком взгляд остановить. Вот у нас в Иркутске столько кра-сивых лиц, ярких, выразительных.
             Мила сама думала  об этом иногда, рассматривая на экранах красивые лица во-сточных людей. А вот почему в Прибайкалье?  Она подумала,  чтобы не оставлять ответ незаконченным, предположила:
- наверное, там много гибридов русских и коренных местных народов. Первая разумная мысль, пришедшая ей в голову.
          Жили у них в селе потомки русских и эвенков, русских и якутов. Дети у них красивые получались. А вот в следующих поколениях вылезали национальные признаки очень очевидно.
              Женя работала в магазине на хозяина. Работала она недавно. Прошла у них про-верка и приключилась недостача. После этой проверки она и оказалась в больнице, но не вследствие. Так что все мысли её и усилия были направлены на разрешение возникшей ситуации. Она не сходила с телефона. Звонила напарницам, которым доверяла, звонила хозяину магазина. Закрутила она карусель. Всю историю про  события в этом магазине Мила выслушала подробно  раз пять, хотя этого не хотела., но куда денешься. Женя проводила заочное расследование. Чем всё в этом магазине закончилось неизвестно.
        После наркоза все отходят по-разному. У Жени началась истерика. Она плакала, со-биралась куда-то бежать. Женщины и нянечки её удерживали. Ну, вот и всё, что интересного можно сказать об этой молодой особе из Забайкалья, другие детали опущу. А вообще-то она от наших девушек отличалась, другая кровь.  Как говорил всё  тот же  Булгаков – кровь великая сила.
              Одну ночь провела в палате молодая мамаша с малышом, который опрокинул на себя тарелку с супом.
           Потом привезли девочку, её сбил мотоцикл, правда, немного задел, были ушибы и сотрясение слабое. С девочкой Мила долго разговаривала, нашлись же общие темы с ребёнком.
        Да и пару дней пребывала в палате тёзка Милы с переломом в шейке бедра, это был тяжёлый случай. Две милы тоже вели переговоры, но лежали они в разных углах палаты. В лицо они друг друга так и не увидели, вот как бывает. Голос тёзки сильно напоминал ей голос одной из её хороших знакомых, и ей всегда казалось, что это она с ней разговаривает, а не с какой-то другой женщиной. Милу два перевели в другую палату, возле неё всегда была куча родственников, очень дружное семейство.

Нянечки
          Особый приходящий контингент палаты – это нянечки. Их несколько, они меняются. У каждого своё лицо, свой стиль работы. Женщины приезжают на смену из соседних деревень. Кому надо до пенсии доработать, кому подработать, а у кого в деревне просто нет работы. Свои обязанности они выполняют, но, конечно, по-разному. Они привозили из своих деревень радость настроения ранней осени, рассказы о полевых уборочных работах, хотя дома у каждой были свои проблемы и даже неприятности. Одна  - Татьяна ещё молодая трёт стены и окна с удовольствием. Она охотно вступает в разговор с больными, рассказывает новости. Было начало сентября. Татьяна, оказывается, была грибником и ягодником. Но собирала она дары природы на продажу. По её рассказам, она знала хорошо все заповедные места, где можно было собрать хороший урожай. Она с удовольствием рассказывала не о своих сборах, а о том, сколько чего и как продала и сколько выручила. Но всё равно это было интересно, хоть какие-то новости из того – другого мира за стенами палаты. Татьяна носила крупные золотые серьги, это выглядело как-то вызывающе и  не очень гармонировало с её резиновыми перчатками и щётками и швабрами. Но в этом мире сейчас всё перемешалось.
           Наденька была совсем другой. Она дорабатывала свой стаж до пенсии. Она была попроще, более услужливая, как, впрочем, и следовало быть в соответствии с её возрас-том. Она провожала Милу из палаты домой на коляске до машины. Мила с ней щедро рассчиталась. Это была простая благодарность. Наденька курила, а сигареты вон какие стали дорогие.
      Ещё запомнилась женщина на раздаче обедов. Но она производила не очень приятное впечатление. Она была не очень доброжелательна, и было такое впечатление, что больные её объедают. Но у неё болела нога и возможно причина была в этом.
        Медсёстры особого следа в памяти не оставили. Они все показались Миле одинако-выми: маленькими, беленькими клонами, как машины выполняющие процедуры с больными и исчезающие мгновенно после этого.
          Девочки, делающие перевязки, были Миле симпатичны, не смотря на то, что она фактически не видела их лица, так как они всегда были за марлевыми повязками. Но у них были приятные голоса и умелые руки. Они не причиняли боли и за это спасибо.


Красивый доктор
           Вторая неделя была более спокойная. Перевязки, лечение «каскадом», всё шло  на поправку. Убрали ненавистные иголки. Молоденькие медсёстры делали по утрам перевязку. Медсестра привозила прибор «каскад». Она устанавливала его на ноге и уходила  поболтать к своим коллегам. Отсутствовала она долго, Прибор сам отключался в нужный срок.  У окон были большие подоконники, как внутри палаты, так и снаружи. Прилетали голуби целыми стаями. Больные через фрамуги выбрасывали им недоеденные кусочки хлеба и смотрели на птиц. Это было забавно. Иногда приходили родственники больных. Это были люди из другого мира. Они приносили отзвуки этого мира. У них всё было хорошо, были другие - житейские проблемы. А больные лежали, вырванные из этой цепочки жизни. Правда, часто звонили мобильные телефоны. Звонили дети, мужья, соседки, коллеги по работе. Так что полного забвения не было.
           Очень нравились Миле ночные звуки больницы. Из коридора доносился приятный, мелодичный звук работающего лифта. Через окна были слышны редкие звуки подъезжающих машин. Иногда был слышан лай собак, их выгуливали где-то рядом. Одну ночь какой-то ненормальный или пьяный дядька где-то под окнами часа два так жалобно и протяжно кричал одно и то же странное слово, все слушали и не могли понять – чтобы оно значило. Так это и осталось загадкой из той ночной больничной жизни.
      Был август. Погода стояла чудесная. Каждое утро приходило с солнцем, чистым небом через окна палаты, явлением нянечек по оказанию некоторых услуг. Все просыпались, умывались, готовились к обходу.
         Это был обычный обход врачей среди недели. Группа медиков заходила в палату и сразу направлялась к бабушке Шуре. Она лежала в самом дальнем углу, оттуда и начинали. Особо тяжёлых больных  в палате не было, у коек долго не останавливались. Всё  как всегда. Мила на эту летучую группу уже не обращала внимания, как, впрочем, и они на неё. А это и хорошо, значит, у неё всё в порядке. Мила бросила на вошедших короткий взгляд. Так как она была в лежачем положении, а глаза поднимать не хотелось, то она видела только нижнюю половину вошедших. Она отметила для себя – всё то же: старшая медсестра, два доктора. А это что такое – не зелёный костюмчик, а белый халат. В халатах никто из этой компании не ходил. Из-под халата серые брюки. Странно. Это же доктор Ваня, это его ноги, остальных она узнала.
   Что это он? – Удивилась Мила.
Сразу на ум пришла мысль – наверное, не успел переодеться, опоздал. Потом были и другие варианты - а вдруг у него сегодня день рождения… . Ну, это только её и заинтересовало, но не надолго. Она об этом и забыла бы, и не вспомнила бы, и значения этому не придала бы. Но ТОТ сверху не даёт спокойной жизни. На этот раз от имени Его вмешалась соседка Лидочка. Когда вся процессия удалилась, она повернула свою головку в сторону Милы и так невинно громко спросила:
- Мила, а вы заметили, какой ваш доктор сегодня был красивый, в рубашечке и галстуке. Прямо чудо! Красавец!
        Мила поддакнула соседке, хотя кроме серых брюк и краешка белого халата ничего не видела. А жаль. Ванечка, действительно, был хорош. Это не был зелёненький задиристый мальчишка. Это был молодой, красивый мужчина, способный тронуть женское холодное сердце. Может быть, он и хотел чьё-то равнодушное сердце тронуть, мало ли в отделении симпатичных девочек - сестричек, это осталось загадкой. А Мила снова подумала - наверное, опоздал на обход и не успел переодеться. И зачем соседка потревожила её ненужными словами  и образами. Всё сомнения …

Последнее – прости
         Мила отлежала в палате две недели и два дня. По здешним меркам – много. Пора на выписку. Швы ещё не совсем зажили, это пустяки. Главный решил – выписка и всё! Здесь всё решает Главный. Ногу надо было погрузить в гипс, а швы ещё сочились в отдельных местах. Надо было сделать в гипсе окошко, через которое Миле предстояло в домашних условиях долечивать самостоятельно ногу. Ну, надо, так надо. Вот беда была - состояние её самой было неважным. Она пыталась и раньше приподниматься над постелью: голова кружилась, в глазах темнело. А надо было здесь добраться до машины, дома до заветного дивана, сил не было. 
         Главный дал распоряжение.   Ванечка стоял около своей больной. Он понимал всю трудность сложившегося положения, чувствовал и себя отчасти виноватым, что идёт на выписку, что сделать ничего не может.  Ванечка руководил медсестрой, делающей в гипсе окошко, ворчал. Поторапливал её.
- шевелись, у меня ещё три человека на приёме лежат, один с трепанацией.
Мила с улыбкой думала:
- Ну да, конечно, он умный и очень востребованный доктор, что уж тут говорить.
А сам он ещё вёл такой полу - интимный разговор со своей пациенткой, с некоторых пор это стало возможным:
- вот лезут, куда не просят,  - потом какое-то ещё длинное ворчание  в адрес Главного, воспроизводить не буду, это слышала только она, и заключительная фраза:
 - я бы ещё не выписал.
Это он сказал совсем виноватым  и тихим голосом, это предназначалось только Миле. Он вроде бы извинялся.
 А она, как всегда, приняла это равнодушно-
- что будет – то будет.
Доктор Ваня дал ей ещё какие-то указания, наказы. И всё. Потом дорога домой.  Физиче-ски всё это было нелегко, но Мила терпела, бывает и хуже. У неё кружилась голова, она была такой бледной, что напугала Сонечку. Никто не виноват в случившемся, кроме неё. Но история палаты номер десять закончилась.

Ещё одна  встреча
                Рассказывать вам, как шёл процесс домашнего лечения – выздоровления? Я думаю, что это не интересно. Это из другой жизни. Через восемь недель надо было ехать в больницу снимать гипс. К этому времени уже наступила сибирская зима, выпал снег, сугробы были ещё не очень большими, к дому можно было проехать на машине. Мила ехала в больницу с Виктором, мужем Сонечки. Сама Соня была в няньках с внуком, а у Витенки были свои болячки, и ему тоже нужно было срочно посетить лечебное заведение, да и других дел накопилось много в городе.
           Передвижение по больнице было на коляске. Виктор катал Милу по кабинетам. И смешно было, и неловко. Сделали рентген. Гипс сняли. Какое это сладостное ощущение – отсутствие этого пудового груза на ноге. Нога, правда, выглядела после гипса неблестяще, но это мелочи, их можно легко пережить. Врач была женщина средних лет, думаю – не плохая. Но она была винтиком того же больничного конвейера, о котором у нас уже были разговоры. Всё делать быстро, не вдаваясь в подробности, без лишних эмоций. Для дальнейших манипуляций с бедной Милиной ногой был приглашён Милин доктор. Да, тот самый Иван Иванович. Витенка укатил Милу в конец  длинного коридора к кабинету, где принимали поступающих больных, отдал туда карту и снимки. Там восседала ещё одна немолодая женщина, тоже врач. Коридор от лифта был не такой длинный, но узкий и полутёмный, окон было мало. Мила сидела в своей коляске уже несколько минут, Витенка как часовой стоял рядом, разглядывая без особого любопытства больных, проходящий медперсонал, но думал о своём. Ожидание немного затянулось.
              Вдруг, как всегда многое в этой жизни начинается с этого слова, вдруг Мила под-няла глаза и увидела стремительно надвигающуюся знакомую зелёную фигуру. Она ничего не успела подумать, когда, ну конечно, пересеклись два взгляда. Это была встреча двух людей, между которыми, напомню, была некая тайна. Со временем её воздействие ослабевает, а потом при встрече вспыхивает с новой силой. Доктор Ваня, может быть, на секундочку притормозил от неожиданности, а Мила снова начала цепенеть, как кролик, но длилось это недолго, обошлось. Они даже обменялись каким-то официальным приветствием. Теперь только Мила разглядела, что у Иванушки были ярко серые глаза. Лампочки в них зажечься не успели. Потом её пригласили в кабинет.
          Да, поговорили. Какой это был разговор? Странный, я думаю. Доктор спросил её пила ли она лекарство, которое он ей выписал. Кстати, лекарство, наверное, было хорошее, немецкое, очень дорогое. Это были капсулы в желатине, две за раз. Миле казалось, что от этого желатина у неё изжога начиналась. Она пожаловалась. Как Ванечка убеждал её, что этого не может быть, что лекарство это хорошее.  Главное были не слова, и голос, те интонации, с которыми это всё произносилось. Голос этого мальчишки действовал на неё ещё сильней, чем взгляд гипнотизирующего удава. Она потом часто вспоминала эти слова, эти интонации, чёрт побери, да, что же это за наваждение! Последствия гипноза? Потом что-то говорили о массаже. У Милы от этого разговора не осталось полезных мыслей, одни звуки и интонации.
               Доктор Ваня уже для себя решил, что надо вытащить кое-какие железки из несчастной ноги пациентки, и  назначил операцию на ближайшее время, ничего подробно, как всегда, не объяснив. Всё, аудиенция была закончена.  Кстати, во время всего разговора за столом сидела ну очень любопытная женщина – врач, слушала  и вникала, хотя дела ей до этого разговора никакого не было, но это всё не очень приятно. Последние слова были про костыли – Они Вам низковатые. Вы сутулитесь. -  Ну и что – подумала Мила – я и так всю жизнь сутулюсь и без костылей.
          На улице шёл крупный мокрый снег. Виктор, не желая ставить машину на эстакаду, прямо по снегу и под снегом покатил Милу на больничной коляске, без куртки, кстати, к машине. Это была разрядка. Было смешно, два чудика под снегом на каталке. Со стороны картина была действительно забавная. Можно было фотографировать и выкладывать в сеть.

Виктор
           Один эпизод из жизни этой славной пары:  Витенки и Сонечки. Про Соню вы уже многое знаете. Я про Виктора хочу немного рассказать. Но начинать всё равно придётся с его жены. Сонечка за свою долгую жизнь перенесла около десятка операций. Легче было бы назвать, какие органы у неё не резали. И наркозы она все попробовала. Она, кстати, после школы поступила в медицинский институт, но ей не понравилось, и она ушла в педагогику. Так уж у них в семье было заведено : либо пед, либо мед. Отец Сонечки всю жизнь на скорой помощи проездил шофёром. Славный был человек. Когда его хоронили, все машины города сигналили – голосили по нему. Сонечка и в лекарствах разбиралась, и уколы запросто ставила. Жизнь всему научила – поболей-ка столько. Когда ей делали операцию на жёлчном пузыре, Витенка всегда рядом был. Он ждал её в приёмной, ухаживал за ней в палате. Привезли Соню из операционной, как полагается обнажённой. Наркоз начал отходить. Тут как начало её бить – колотить. Замёрзла она или озноб такой прошибает, а может всё сразу. Укрыли её чем можно, навалили на неё, что можно. Ничего не помогает. Так её бедную трясло, даже подбрасывало.  Тогда доктор спрашивает Витенку:
- вы кто, муж?
-ну конечно
- тогда раздевайтесь до плавок и в пастель к жене, быстро. Согревайте её своим телом, это метод проверенный и действенный.
          Послушал Виктор врача. Нырнул к Сонечке в пастель. Обнял её своими ручищам. Посолидней намного он жены был, и грел он её. Сонечка стала стихать. Биться, как рыбка об лёд, перестала. И скоро уснула.  Сначала все серьёзно к этому делу отнеслись. А потом разговоров, шуток, хохота было. Привезли ещё одну больную после операции в таком же состоянии. Все шутят:
- теперь и эту спасай, лезь согревай, опыт уже имеется.
- ну, нет уж, у неё муж есть, пусть он этим и займётся – отпарировал Витя.
А тот муж-то, кстати, в больнице не появлялся, так по телефону изредка звонил.
Вот какие мужья бывают – тепло своё душевное и телесное всё жене отдают, ничего не жалеют. Таков наш герой. А уж женщину на коляске покатать по больнице, пусть и чужую, для него совсем не проблема.


КАЛЕЙДОСКОП  ВРАЧЕЙ
         Анализы Мила сдала не без приключений. Я коротко об этом скажу. Кардиограмму сделала тут же. Это был кошмар.  Врач наставила ей электроды в разные места. Это нормально. А вот когда аппаратуру подключила  к источнику тока, началось. В груди у Милы забил набат  – это большой такой колокол. Было неожиданно и страшно. Представляете, ощущение – внутри тебя бьёт колокол. Наверное, это был резонанс. Но что с чем резонировало? Серд-це и токи аппаратуры? Мила подумала, что, видимо, так должно быть, удивилась, но про-молчала.  Потом она с разными людьми вела разговоры об этом, такие явления у других не наблюдались. 
                С остальными анализами было не лучше. Сдавать их надо было незадолго до назначенного срока операции. Можно их было сдать у себя в Берёзовке. Фельдшеры брали кровь и везли сами всё в город, приезжала скорая помощь. Но было это не часто, были определённые дни. К этому времени прошли уже такие снегопады, все дороги позасыпало, от дома до дороги, которая ещё как-то чистилась, была узенькая тропинка довольно длинная. Надо было её преодолеть на костылях. Не буду всё подробно описывать, это не интересно, но представление о медпомощи на селе имейте.
           В назначенный срок вся компания, всё те же, отправились в город. Витенка к своему врачу, Мила к своему, а Сонечка - их подмога. Приехали. И тут началось, как всегда у нас бывает. Оказывается, вся травма забита – сезон такой подошёл. Мест свободных  в палатах нет. Стали передвигать сроки операции.  Да не беда была бы, если бы Мила была городским жителем. А опять сдавать анализы, добираться по занесённым дорогам, вообще будет ли она эта дорога к тому времени, всё это было нереально. Сонечка побежала по врачам, стала всё объяснять, что-то доказывать. В результате её усилий скоро нашли решение. Предложили сейчас же оперировать и отправить больную домой без стационара. Значит, надо было опять самой долечивать раны, снимать швы. Ну и ладно, теперь уже некоторый опыт самолечения был. Нормально было бы, чтобы оперировал её Иван Иванович – её врач, но почему-то появился другой доктор. Наверное, доктор Ваня был занят на другой операции. Оперировал её хирург с фамилией известного биатлониста, а имя отчество у него, как у любимого  племянника Милы. Вобщем, чудеса. Все твердили, что операция пустяковая, нечего переживать. Разрезали, вытащили, забинтовали и отправили в лифт и домой. Операционная сестра подарила Миле несколько стерильных салфеток для перевязки, грустно так на неё посмотрела. Вообще у Милы всё как-то странно складывалось. Иголки ей в ногу забивал один врач, он же её вёл, оперировал другой, железки вытаскивал третий. Калейдоскоп врачей. А раны свои долечивала она сама дома.
            Потом Мила с Соней долго сидели в узком коридорчике, ждали свою машину. Виктор занимался своими делами в городе. Сидели, болтали, смотрели по сторонам, разговорились с огромным таким охранником, марширующим по коридорам. Он периодически появлялся из своей комнатки и делал обход.  Женщин он уже заприметил и  пытался с ними поговорить,  даже пошутить.
          И вот пролетел доктор Ваня. Он в этом полутёмном коридоре Милу не заметил, наверное? А, может, в горячке не до того было? Он долго ругался с врачом на приёме больных, потом ещё сбегал к другому врачу, это она организовала Миле операцию «по блату», потом прибежал и снова ругался. Наверное, он был сердит, что с его больными поступают так вольно, и его не уведомив. Но всё, как всегда, решает Главный.  А что, лю-бой бы обиделся. Мила заметила, что ругаться Ванечка – доктор умеет громко и сердито и совсем не тем нежным голоском, которым он с ней разговаривал.


        Ну, вот, пожалуй, и всё….  Сейчас в десятой палате лежат другие люди, они меняются. Каждый день бывает обход. Те же доктора работают на своём медицинском конвейере. Идут операции. Но о них напишет кто-нибудь другой, может быть… .  Доктор Ваня вырастет до классного хирурга. Главный уйдёт на пенсию. Клоны медсестёр будут так же мелькать в больничных коридорах. Это особая жизнь за стенами нового больничного корпуса. Она не закончится никогда. Лучше туда вы не попадайте.


               Сейчас в этом городе живут люди, которых судьба ненадолго свела, соединила и развела навсегда. Анечка будет решать вопросы со своим непутёвым мужем, который дважды в больнице устраивал скандалы, она не хотела его видеть. Наташа будет ругать  выпивающего мужа и нежно любить своего малыша, выпекая для горожан свежий хлеб. Женя разберётся с виновниками недостачи, её милое личико можно увидеть за прилав-ком одного из городских магазинов. Лидочка наконец-то уйдёт на пенсию и будет регу-лярно звонить любимому внуку в Томск. Татьяна вернётся к рукотворчеству, если рука позволит. А баба Шурочка уже нашла своё успокоение. Она жаловалась, подозреваю не совсем искренне, что Господь её долго не забирает. Потому что в словах её проскальзывало и в девяносто лет:
 - А пожить-то ещё хочется.

       А что же Мила?  Да,  ничего. Что хорошего ещё может быть в её жизни. Всё может быть только хуже и хуже. А о плохом, что рассказывать.  А гипноз всё - таки был. Теперь она это точно чувствовала, она ощущала его последствия. Наверное, пройдёт и это со вре-менем.
           А нужно ли, что бы прошло?


Отзвуки былого
            Прошёл почти год. Завершался июнь очередного года. Мила стала выходить в лю-ди. Жизнь заставляла. Нога полностью не восстановилась. Скованная коленка напоминала одну из пыток инквизиции – «испанский сапожок». «Хромая утка» - думала она про себя, и это на всю оставшуюся жизнь. Вот эта последняя фраза казалась совсем отвратительной. Она иногда вспоминала своих соседей по палате и думала, что у них-то всё должно быть нормально уже. Ну, подумаешь – палец или там пятка. У неё был самый трудный случай.
          В июне надумали проводить День села. Обычно это был август. Вероятно, это было связано с предстоящими в сентябре выборами. Мила давно игнорировала подобные меро-приятия, а раньше сама занималась их организацией. Но всё поменялось. Другая жизнь, другие люди, другая Мила.
         После прошедшего праздника был звонок от доброй старой знакомой М.И.. Она со-общила, что в городской делегации была та самая Лидочка, что лежала с Милой рядов в палате номер десять. Она же районная чиновница.  Это та, к которой внук приезжал – но-воиспечённый студент. Лидочка уже тогда в палате начинала бойко бегать на костылях, когда Мила не могла ещё просто посидеть на кровати. Подумаешь – разбитая пятка. Ли-дия гуляла по коридору, смотрела в холле телевизор со своим оруженосцем Татьяной. Мила думала, что у неё-то уж всё в полном порядке. Но не тут то было. Лидочка действи-тельно вышла на работу, но ходит плоховато с палочкой, хромает. Она очень хотела Милу увидеть, так всегда бывает, к ней люди тянутся, но не судьба. Мила, конечно, не радова-лась чужим неприятностям. Но всё- таки её немного утешало то, что не везёт не ей одной. Что это некая закономерность – такие последствия травмы.
             Друзья – соседи Милы отправились в город. Они раза два в месяц совершали такие вылазки. В городе были кое- какие дела, и заодно отоваривались, снабжение в селе было плохим. В первый раз они уговорили Милу поехать с ними. Город она знала плоховато, только центральную часть, да немного Южный микрорайон. Витенка был здесь, как рыба в воде, да и Соня тоже. Это их Родина, их детство, их юность. Здесь живут их дети. Пока ехали в город, машина раз пять отказывалась их везти. Не буду описывать эти курьёзы. Витенка мастерски с ними справлялся. Жара была страшная.
                В городе побывали в разных местах проживания их детей. Стояли под окнами младшей дочери, в дом не заходили. Но это был тот самый дом и подъезд, где проживала наша бабушка Шура из палаты номер десять. Здесь у подъезда совсем недавно стоял её маленький гробик, и соседи прощались с ней. Эта мысль мелькнула в голове Милы.
- Не отпускает меня бабулька, -  думала она..- вот и показала она мне место своего земно-го обитания. Сонина дочь махала им рукой из окошка третьего этажа. Там рядом и было окошко бабы Шуры, там теперь жили другие люди. Не прошёл и год, а в жизни уже такие перемены и совпадения, случай, скажете?
               А теперь немного психологии. Мила смотрела на окружающий её город удивлён-ными, но грустными глазами. Мир воистину изменился, на примере этого городка это было хорошо видно. Это был уже не её мир, не её жизнь. По городу ходили какие-то другие молодые пары. У них были другие лица, другие манеры, другая одежда, другой язык. По городу ездили другие машины. Возле домов – одни парковки. Зелени, практически, нет. Жара, пыль, цемент, чахлые городские цветы, теснота, толкотня, и опять машины, машины…
         Привела Соня её в супермаркет с красивым названием «Апельсин». Масштабы, устройство магазина совсем сразили Милу. Она видела себя маленьким, ничтожным су-ществом в масштабах этого дворца. Масштабы давили, уничтожали её, а вот  у девушек на кассах были добрые приветливые лица.
         Сын Сони  жил в частном секторе. Из старого бабушкиного дома, где выросла его мать Соня, он сделал с помощью Витенки двухэтажный коттедж с  гаражами, саунами, надземными и подземными постройками. У парня руки золотые. Он классный автомеха-ник. Мастерство своё передал ему отец.
      Улочка, на которой находится его коттедж, узенькая, это пережиток прошлого. Дома лепятся один к другому. У каждого дома, прижатая к забору, стоит современная машина. Заборы высокие, как стены. Да, здесь иначе  и нельзя, слишком большая плотность посе-ления,  вся жизнь семьи будет у всех на виду. То есть, тут соединилось прошлое и совре-менность, и они пытаются как-то  ужиться вместе. Рядом у дороги, где стояла их машина, находилась соседская невысокая углярка. Сонечка рассказала, что на её крыше они – мо-лодёжь готовились к экзаменам, учили билеты. В этом доме жил парень, за которого вы-шла замуж её родная сестра. Жених через дорогу. Нет уже ни сестры, ни её мужа. Всё бы-ло так давно, что иногда думаешь, а было ли вообще. Может это всё нам привиделось или приснилось.. «А был ли мальчик?» (М. Горький)
         Эта поездка получилась как экскурсия в новую жизнь, в которой, как давно уже определила Мила, ей места не было и в то же время это экскурсия в прошлое Сони. Мила вспомнила свои юные годы, когда она заканчивала школу. Не было у неё такой весёлой компании, с которой можно было на крыше учить билеты, травить анекдоты, флиртовать с мальчишками. Соня в молодости была очень даже симпатичной девчонкой, судя по фотографиям и её популярности среди парней. У неё всё было просто и ясно. Впереди педучилище, работа с маленькими детьми и Витенка на горизонте. Не то, что у Милы, какие-то заморочки: Моденовы, Москва, ядерная физика -  кошмар. Жить надо проще, и тогда всё получится. Но Мила поняла это слишком поздно. Да у неё всё равно не могло быть иначе.
             Приехали домой часов в восемь. Под окном огромный цветник – благоухает. Цве-тёт жасмин.  Дальше огород картошки и прочие мелочи, собака радостно встречает. За  окнами раскидистая лиственница и тополь. Другой мир, другая жизнь. Здесь задержалось, затерялось прошлое и Мила.