В том, что всеобщее благорастворение воздухов вокруг ненавистной Алинки было не вполне всеобщим, Артём таки убедился - злорадно, но поздно для полноценного этим наслаждения, почти непосредственно перед формальной процедурой собственного рекрутинга. Упрямо не благорастворялась под действием алинкиного обаяния как минимум секретарша Белкинга фрау Нидель, напротив: видимо подбиралась, обрастала бронёй, щетинилась ядовитыми иглами. Вообще с фрау Нидель Артём общался до странности мало, принимая во внимание, что та - огромная, монументальная, в карминовой помаде и проволочном перманенте - безвылазно сидела в предбаннике к офису Урса, куда Артём забегал по дцать раз на дню, и строго по-немецки отвечала на все звонки Белкингу, откуда бы они ни исходили.
В процентах где-то восьмидесяти случаев звонки исходили извне географически невеликого германофонного пространства, фрау Нидель с бесподобной, лингвистикой обязывающей сталью в голосе просила корреспондента говорить по-немецки, в ответ на беспомощное английское бульканье замыкалась в арктическом безмолвии и после пятнадцати секунд монолога с той стороны, просительного, умоляющего, жгуче-эмоционального, с треском опускала телефонную трубку на рычаг. Передаче животрепещущей информации на расстоянии это, конечно, не способствовало. Только на памяти Артёма из-за монолингвизма фрау Нидель до Мюнстрика не сумел доехать профессор Курейши из Стамбула, которого вплоть до трусов и ярмолки обокрали на вокзале Франкфурта-на-Майне, опоздал с подачей манускрипта на соискание ученой степени аспирант-ирландец Питер О'Рэн, неожиданно оставшийся без интернета на летней школе в Татрах, да и сам Урс однажды вылетел на конференцию в Индонезию, несмотря на данный организаторами по телефону отбой, и попал прямо в эпицентр извержения вулкана Карангетанг.
Собственно, и документами Артёма - сплошь на непризнанных фрау Нидель языках - занималась не она сама, как того требовали логика и субординация, а секретарши других профессоров факультета, улыбчивые, общительные девчонки, бойким английским своим, скорее, гордящиеся. Артём, бывало, недоумевал в разговорах с Урсом, каковы в принципе функции фрау Нидель при нём, не проще ли было бы её нафик упразднить, но Урс отвечал с неизменной уклончивостью, что фрау Нидель он, молокосос, получил в наследство от предшественника и научного руководителя, что не след рубить с плеча и сразу вывозить устаревший скарб иерархов на свалку, едва дорвёшься, что приличиями предписывается погодить, потерпеть - и странно, многозначительно смотрел Артёму в глаза. Тот не настаивал. Настоящий интерес к фрау Нидель проснулся в нём после инцидента с Алинкой. Та защищалась в июле, в июне же, в самые Белые Ночи, Урс вытолкал её на большую конференцию в Питер, дабы впервые показать лицом перед компетентной публикой свеженький, отшлифованный, играющий всеми кристаллоформами результат. Артём тоже уж смотался заоодно с Шуриком и чадами, ловко пристегнув их в счёт, оплачиваемый факультетом, благо летели они все, и с Алинкою тоже, неизвестным российским лоукостером через Калининград. Впрочем, обратно летели они уже порознь: Алинка заехала на выходные домой, в Москву.
К этому крюку маршрута и прицепилась фрау Нидель, наотрез отказавшись подавать бумаги Алинки в бухгалтерию на возмещение стоимости билетов и отеля и грозя донести на неё самоё ректору за попытку жульничества с казёнными средствами. Визгливую немецкую перебранку с хорошо порою узнаваемыми словечками вроде Bestrafen и Polizei прекрасно было слышно из офиса Артёма. Артём ликовал: впервые в его жизни москвизм оказывался наказуем. Алинка, рыдая и заколачивая сваи каблуками, пробежала по коридору, но почему-то не вышла на лестницу, а процокала дальше, в отсек начальства. Артём навострил уши и даже приоткрыл дверь. У него мелькнула мысль, что и сам-то он в этом деле чист не вполне, хоть его документы фрау Нидель и не задержала - вдруг Алинка, спасая шкуру и командировочные, сейчас его и сдаст? Алинкины каблуки, сопровождаемые более солидной обувью, проследовали к офису Урса. Артём услышал неожиданно громкий хохдойче-лай декана, Курта Деррингера, сбивчивые, но уверенные объяснения Алинки и звенящее молчание фрау Нидель, алинкино слёзное "Данке!", молодецкое "Da hilft kein Sch;tteln und kein Klopfen, in die Hose geht der letzte Tropfen!" Деррингера.
Артём попытался погуглить стишок на слух, но не преуспел, а потому, снедаемый тревогой, вышел к Алинке навстречу с наскоро надетым сочувствием на лице. "Ну, что там случилось-то?" - Алинка махнула рукой: "Фрау Нидель. Прицепилась к моим билетам - я же обратно через Москву летела, ты помнишь. Я попыталсь ей объяснить, что так вышло в два раза дешевле, чем у остальных, летевших сразу в Питер-из Питера, но Люфт-Ганзой, что, наконец, о моём заезде в Москву была договорённость с Урсом, но она, зараза, пользуется тем, что Урс сейчас в Штатах, и гадит, и гадит. Завистливая сучка. " - "Так Деррингер тебе поверил?" - "Конечно, поверил. Только, кажется, у него недовольство на Нидель долго копилось - он сказал, что больше этого терпеть не будет - последняя капля. Как бы её не уволили..." Артём не успокаивался: "А про меня ты ничего не сказала?" Алинка недоумённо посмотрела на него: "Про тебя? Зачем?" "Ну, тем лучше, "- Артём поспешно сменил тему, - "а Нидель да, позор один, секретарь в ВУЗе, где больше половины - иностранцы, и не говорит даже по-английски, на питерский мой диплом и вовсе смотрела как Ленин на буржуазию". Алинка так же, как Урс, загадочно и странно, посмотрела ему в глаза: "Ты что, ничего не знаешь? Ведь фрау Нидель - русская!" И бездны человеческих судеб разверзлись перед Артёмом.