ГАЗЕТА ДЕЙЛИ-ПОСТ, 139 выпуск, апрель 1903г.
Охотник
Солнце скрылось из поля зрения. Нет, оно не зашло за край земли. Солнце, этот огромный, багровый шар огня, спряталось за дымом сотен труб. За монолитными громадами промышленных цехов. За испражнениями тысяч паровых котлов и печей. Солнце убралось из Чертограда. И правильно сделало, нечего ему здесь делать. Итак, солнце ушло, наступает ночь, а значит, я иду на охоту. На охоту за историями.
Я вышел из своей квартирки и направился к центру города. В трущобах, где я влачил своё жалкое существование, обретались низы общества. Что забавно, только они-то и помнили о словах «доброта» или «правда». Но мостовая вела меня дальше, прочь из спального квартала. И я шёл, шёл по ночному городу в поисках жизни во всей её отвратительной красоте. Вот, из заблёванного переулка, смердящего говном и помоями, доносились стоны на грани слёз. Какую-то бедняжку насиловали прижав к стене. Через минуту ублюдок, желавший утвердить своё доминантное начало будет похваляться подвигом в ближайшем кабаке, пропивая украденные деньги.
Но я иду дальше. На грязном тротуаре в луже собственной мочи лежит старик-алкоголик. На лице его безмятежная улыбка. Ещё бы, ведь он раздобыл где-то несколько монет и смог напиться в стельку. И боятся ему нечего, всё ценное, что было, уже давным-давно конвертировано в выпивку, которая сейчас плещется в его желудке. Каждому своё в этом позабытом всеми богами городе, и этот способ быть счастливым ничуть не хуже других.
Дальше – квартал красных фонарей. Я иду без опаски. Даже самые забитые и несчастные шлюхи не видят во мне клиента. Тем лучше я могу их рассмотреть: синяки от сутенёра, скрытые белилами; штопаные платья и старые чулки; одновременная нахальность и безнадёжность во взгляде. Но я увлекаюсь рассматриванием несчастных шлюх, и одна из них замечает это.
-На хер иди, мразь! Вали отсюда! – кричит она на всю улицу, так её взбесил мой полный спокойствия и интереса взгляд. Ведь я пытался увидеть не её дряблые груди, вываливающиеся из корсажа, а её потаённое естество, душу этой несчастной потаскухи, если такая вообще есть. Я выслушал её тираду, стоя к ней лицом, а после развернулся и направился дальше, не сказав ни слова. Слова нужно беречь для статьи.
Я понемногу уставал от улиц. Люди слишком быстро мелькали вокруг, и медленно, но верно ясный рассудок задыхался от реальности. Я зашёл в первый попавшийся кабак и заказал самое крепкое и дешёвое пойло. Любой алкоголь после стольких пьянок был отвратителен на вкус. Поэтому нужно было что-то крепкое, чтобы выпить как можно меньше этой дряни. Но что за чудесный кабак это был! Осушив первый стакан, я оглядел своих соседей по стойке.
Справа сидел сорокалетний жирный клерк. Его сорочка была в пятнах неизвестного происхождения, пот крупными, отвратительными бисеринами блестел на его лысине. Кошмарные моржовые усы песочно-рыжего цвета нервно подрагивали. Хотя, что там усы, казалось, что он весь дрожит от непомерной похоти: изо всех сил он пялился на молоденькую шлюху, которая этому старпёру в дочки годилась. Быть может и клерк и смог бы позволить себе её услуги, ну проститутка сидела рядышком со здоровым амбалом самого бандитского вида. Да, не повезло тебе, несчастный толстый ублюдок…
Я с отвращением отвернулся от похотливого клерка. Слева сидел тощий мальчишка. Он с каким-то интересом взглянул на меня. В скудном освещении бара пронзительным жёлтым цветом ярко блеснули его глаза. Отлично, не извращенец, а наркоман! Какое разнообразие! Парнишка плотненько сидел на «совином глазе» - отличной новой дряни, которая улучшает работу мозга и зрение. На месяц. А потом ты подыхаешь в какой-нибудь подворотне от кровоизлияния в мозг. Но этот мальчишка, кажется, ещё ничего. Кожа не такая бледная, синяков под глазам нет. Но нервный слишком, руки вон так и трясутся, пока он что-то бешено кропает в своём блокноте. И улыбочка его мне совсем не нравится.
Вокруг же кипела жизнь. Шлюхи, чуть респектабельнее уличных, заманивали клиентов, чтобы те потеряли часть своих денег и приобрели несколько специфических заболеваний. Кто-то горевал. Кто-то веселился. Кому-то было всё равно. Но пили здесь все и всё. Лишь бармен, молча, с флегматичным лицом протирал грязной салфеткой не менее грязные стаканы. Так сказать размазывал грязь поровнее. Ему сохранить флегматичность и спокойствие позволяла бронированная барная стойка и дробовик под ней. Этот город именно таков: чтобы продержаться в бизнесе или хотя бы выжить, нужно думать головой. Я жестом попросил подлить мне в ещё немного этой бурды, которая здесь называлась виски. Бармен небрежным движением наполнил стакан, который я тут же опустошил. Бросив на стойку несколько монет, я неровной походкой вышел прочь. Снаружи ночь дыхнула мне всем своим смрадом в лицо, я же достойно выдержал удар и отправился домой, чтобы исторгнуть слова из моей головы на бумагу.