Г Л А В А П Е Р В А Я
Май с первых дней был тревожным. В речах политруков все чаще звучали нотки о ходе расширяющегося военного конфликта в Европе, угрожающе приближавшегося к границам Советского Союза.
Первого мая 1941 года, мы курсанты, строем с командирами и политработниками школы впереди военной колонны, последовали в центр города, где заняли место в нескольких метрах от возвышающейся трибуны.
Войск с винтовками на плече без какой-либо техники было не много. Гражданские колонны, в основном учащиеся – дети и юноши. Флаги и транспаранты пестрили всюду, но картина не выглядела празднично и впечатлительно.
Кто-то из партийного руководства Литовской республики сделал короткий доклад, а затем мы и другие, выведенные сюда воинские подразделения, прошли мимо трибуны, с которой нас приветствовали поздравительными и воинственными лозунгами.
В военный городок мы вернулись к обеду. Остальная часть дня прошла в смотре выступлений нашей художественной самодеятельности. От нас не скрывали все усиливающееся враждебно-нелояльное настроение со стороны местного литовского населения.
Нам объясняли, что это вызвано выселением местных немцев в Германию, что в силу этого и участились случаи контрреволюционных вылазок литовских националистических и фашистских элементов.
Но это было не главным в нашей службе. Факты явного унижения и ущемления человеческого достоинства, предпринятые накануне войны к рядовым военнослужащим Красной армии, имели последствия.
Они самым отрицательным образом повлияли на моральное состояние всего личного состава армии с вытекающими отсюда далеко идущими трагическими последствиями.
Нам внушали: следует всегда помнить, что Рабоче-крестьянская Красная армия в подавляющем своем большинстве состояла из крестьянской молодежи. Если и служила в ней какая-то прослойка из рабочих и интеллигенции, то их отцы и деды в недалеком прошлом были также крестьянами.
Я пишу об этих фактах потому, что в начальный период войны с нацистами имели если не решающее, то первостепенное значение упомянутые факторы в вопросах стойкости и организации достойного отпора агрессору.
Теперь, в канун очередной годовщины вооруженного столкновения между Германией и Советским Союзом, именуемого Великой Отечественной войной, следовало бы начать рассказ, скажем, не с первого часа или даже не с первого дня войны, а за месяц-два раньше. Так вот с этого и начну. Мой рассказ будет построен по следующей схеме.
Вначале я опишу события, последовавшие за первомайским парадом 1941 года в городе Вильнюсе до первого часа и дня начала войны. Затем последует краткий рассказ в том же плане о событиях первых, но уже военных дней в городе Вильнюсе, участником и очевидцем которых довелось мне быть.
Далее рассказ пойдет о двухнедельном периоде – последних днях июня и начальных днях июля – соприкосновения с передовыми отрядами германской армии и арьергардными боями в составе разрозненных групп войск Северо-Западного фронта, отступавших в минском направлении.
Все изложенное мной будет описано таким, каким я его видел, каким его воспринимал, и обо всем том, что мне было известно и запомнилось. Только факты – никаких вымыслов или домыслов.
Само собой разумеется, что я не мог охватить всей полноты происходивших событий. Поэтому вслед вышеизложенному о том же периоде, о тех же событиях я процитирую сведения, заполученные из современных российских источни¬ков, которым, как мне видится, в данном случае можно довериться.
Тем самым я исполню свой долг, вспоминая тех, кто не уцелел, не забыв о тех, кто сложил свои головы в боях или безвестно пропал лагерях военнопленных на чужбине.
В одну из первых майских ночей нас подняли по тревоге. Нам выдали шинели, винтовки без боеприпасов, противогазы, зачехленную малую саперную лопатку и алюминиевый котелок с такой же алюминиевой флягой, кружкой и ложкой.
Кое-как свернули в скатки («хомуты») шинели, просунув в них головы, надели на себя – кто на левое, а кто – на правое плечо. Стар¬шина кричит на нерадивых курсантов, заставляя надеть скатку «как положено по уставу» на левое плечо.
Мы в суматохе покидаем казарму и бежим к колонне полуторок, залезаем в их кузова и усаживаемся на деревянные доски-скамейки, закрепленные на бортах грузовика. Нас в кузове учебный взвод курсантов с командиром в кабине – 25 человек.
Из городка выехали и по улицам города двигались в потемках – с потушенными фарами, а за городом – на ближнем свете. Первый привал был вызван перегревом двигателей полуторок, от чего тянулся длинный шлейф пара кипящей воды в их радиаторах, покрывая лобовое стекло кабины, вынуждая водителя видеть дорогу, только высунувшись из окна дверцы автомобиля.
Мы опустились на землю, и расселись на обочине дороги. Тем временем шоферы в поисках воды бегали с ведрами. На привале выдали нам сухие пайки: сухари, рыбные консервы и брикеты пшенной каши. Мы проголодались и занялись едой.
В разговорах между курсантами выяснилось, что по указателям на дороге мы следуем на северо-запад по каунасскому шоссе. Около часа ушло на остывание двигателей и заправку их водой, а затем, заняв места, мы продолжили свой путь, приглядываясь к дорожным указателям, большинство которых были на литовском языке.
Двигались медленно, временами останавливаясь по той же причине перегрева двигателей, а заодно для заправки горючим и маслом. Проезжали мимо и через небольшие, ухоженные литовские города, не вызывая к себе интереса местного населения, вообще избегающего всякого контакта с нами.
Я не могу более подробно описать этот путь из-за давности лет, незнания местности и ничего такого примечательного, запечатлевшегося в памяти. Остановились на опушке леса, сделав там большой привал.
Перед нами выступил начальник школы с орденом Краснок знамя на груди и двумя «шпалами» на петлицах – майор Огнев. Из его выступления мы поняли, что находимся вблизи Рижского полигона, где будут проведены учебные стрельбы зенитно-артиллерийских батарей 349-го ОЗАДа по воздушным и наземным целям, на которые мы будем иметь возможность наблюдать из окопов.
Батареи дивизиона уже на полигоне, а мы вскоре присоединимся к ним. Затем мы заняли свои места на грузовиках и, повернув в сторону, начали углубляться в лес.Вот тут-то показали себя наши полуторки.
Дорога грунтовая лесная, изрезанная колеями и ручьями дождей, разбитая и вся в ухабах. Грузовик бросает из стороны в сторону, а мы, в его кузове живой груз, наклоняя автомобиль то на один, то на другой борт.
Спешиваемся и идем рядом с полуторкой, иногда плечами подталкивая забуксовавший грузовик, или сталкиваем его с парившим радиатором с дороги.
Наконец, мы добрались до стоянки батарей дивизиона, оставив позади десяток-полтора с кипящими радиаторами грузовиков.
Немного отдохнувших и подкрепившихся пшенной кашей нас тут же распределили по батареям: кому копать траншеи, а кому помогать рыть котлованы для установки в них зенитных орудий.
Ведь для орудийного расчета из шести человек и седьмого командира на рытье котлована под орудие и траншеи для укрытия расчета требовалось много времени, так что мы оказались ко времени и были востребованы и не только как наблюдатели, но вроде участников учебных стрельб.
Примерно метров двести по фронту в шахматном порядке была установлена батарея - четыре орудия и вспомогательные средства. Позади батарей мы отрыли в полный профиль с ходами сообщения траншеи, в которых и разместились.
На все эти приготовления ушло два дня. Затем все застопорилось и стало день на день откладываться начало стрельб по воздушным целям. Окончилось тем, что эти стрельбы отменили, мотивируя отсутствием буксирующего средства, т.е. самолета с воздушной целью.
Стрельбы состоялись по наземным целям, для чего буксирующим средством был избран грузовик ЗИС-5, а целью – макет фанерного танка. Позади батареи и траншеи находился грузовик с гибким длинным металлическим тросом, второй конец которого присоединялся к макету танка.
При движении удаляющегося от нас грузовика на нас двигался макет танка, по которому следовало вести прямой наводкой огонь. На каждое орудие была отпущена одна обойма – 5 снарядов.
Стрельба велась поочередно: одни промахнулись, другие попали, от чего макет разнесло вдребезги так, что для не успевших открыть огонь орудий исчезла цель, и пришлось все начинать сначала.
По окончании стрельб нас всех собрали на полянке, и инспектирующие оценили, что наши занятия были проведены более чем успешно. Затем нам разрешили несколько часов отдыха, после которого мы тронулись в обратный путь, но уже с несколько меньшим числом полуторок, часть которых осталась на полигоне для ремонта.
Теперь в кузовах грузовиков нас было больше, что заметно влияло на скорость и время нахождения в пути к Северному военному городку.
День-два спустя после возвращения с полигона в дивизионе произошло ЧП (чрезвычайное происшествие, вызвавшее переполох среди командного и политического состава дивизиона, а заодно и школы.
В помещении артиллерийской мастерской, расположенной в орудийном парке, был найден мертвым воентехник второго ранга (лейтенант) преподававший нам материальную часть 37-ми мм пушек.
Кто-то из курсантов утверждал, что в ночь нашего выезда на полигон воентехника не было. Никто из нас не видел его на стрельбах и по возвращению в городок.
Тем временем шло расследование, вызывались командиры и политруки, некоторые курсанты и, естественно, ширилась утечка информации, сводившаяся к тому, что воентехник был похищен литовским подпольем и удерживался им в течение почти двух недель.
Затем воентехника освободили, а он, якобы напуганный предстоящими последствиями, зашел в мастерскую и застрелился, использовал для этого личное оружие пистолет «ТТ».
Но это была наша, курсантская версия самоубийства воентехника и мы, разумеется, не были посвящены в то, что действительно скрывалось за этим случаем.
Наступили теплые июньские дни. Мы все чаще и чаще выходили за пределы городка, где проводили практические занятия почти у самого берега реки Вилия. По реке сновали небольшие прогулочные катера, переполненные детьми и их родителями, недружественно смотревшими в нашу сторону.
А на противоположном берегу реки вдоль одна за другой возвышались виллы и коттеджи со сверкающими стеклами веранд, обнесенных декоративной изгородью.
Курсанты, в большинстве своем вчерашние крестьянские юноши из украинских, белорусских, российских, других республик, краев и уголков огромной страны с болью в сердце смотрели на веселье и радость людей, воспринимая все увиденное как горькую обиду, от чего им хотелось выть волками.
Не чему было радоваться. Около нас сновали лотошницы, предлагая нам за копейки всевозможные сладости, печенье, бублики и коржики, цветные открытки и безделушки, зажигалки, сигареты и много другое. Но мы не могли что-то у них купить, у нас просто не было денег.
Помню, как-то я получил письмо от моей бедной матери, в котором она писала, что вскоре соберет маленькую посылку, в которой будет немного сахара, а в нем мне следует найти конфеты.
Письмо несколько озадачило меня. Вскоре пришла посылка и, вскрыв ее, я тут же развязал мешочек и в нем вместо конфет обнаружил свернутую в трубочку зелененькую тридцатирублевую купюру.
Для меня это были большие деньги, да еще в Литве, где так все дешево. Таиться деньгами не стал и тут же истратил их за пределами городка, дружественно поделившись с курсантами нашей группы.
Последняя предвоенная неделя была тревожной: занятия за пределами военного городка были отменены. Нам вновь выдали винтовки, но без боеприпасов к ним, шинели, противогазы, котелки, кружки, ложки и лопатки.
Наших командиров учебных групп, взводов и преподавателей перевели на казарменное положение. Никто из них не имел права отлучаться из казармы, без разрешения на это начальника школы.
Спали они на нарах в одном из учебных классов, кормились одновременно с нами в столовой. Тем временем в городке гудели моторы тракторов, тягачей и автомобилей, чистились и осматривались артиллерийские орудия и другая боевая техника. На политзанятиях нас успокаивали: части гарнизона готовятся к выходу в летние лагеря.
В ночь на четверг от гула моторов дрожали стекла в окнах казармы. Колонна за колонной боевой техники, автомобилей с красноармейцами в кузовах покидали военный городок.
Утром, спускаясь по лестнице вниз, мы увидели открытые настежь окна и двери опустевшего первого этажа. Рядом с казармой боксы и навесы, парки опустели, наши соседи – противотанковый артиллерийский полк также покинул городок.
Не было в парке и зенитно-артиллерийской батареи 349-го ОЗАДа. Опустела и казарма личного состава дивизиона в нижнем этаже нашего корпуса.
День начался необычно.
Шестеро курсантов из нашего взвода, в числе которых оказался я, по приказу нашего командира должны были взять из пирамиды свои винтовки, все то, что нам выдали в последние дни, и быть готовыми к отправке к какому-то неизвестному нам объекту для принятия его под охрану.
Мы вышли из казармы к подъезду, где уже громыхала полуторка, а на ее подножке-крыле стоял наш командир Эмиль Гарбер и жестом указывал нам залезать в кузов.
К мосту на реке Вилия мы ехали по запруженной транспортом улице, а за мостом свернули куда-то в сторону, и скорость движения заметно стала увеличиваться. Мы ехали уже около часа, и, наконец, выехали на знакомое нам шоссе, идущее в каунасском направлении.
Казалось, что мы покидаем город, но водитель полуторки резко свернул влево, и мы очутились в каком-то переулке, вдоль которого слева виднелось несколько жилых домов. Справа, почти у проезжей части улицы на столбах несколько рядов шло утопающее в декоративных зарослях проволочное ограждение.
Мы подъехали к закрытым воротам и остановились. Из проходного помещения вышел с винтовкой на плече красноармеец и, подойдя к окошку ворот, спросил:
– Чего надо?
– Смена прибыла,– ответил Гарбер, подавая в окошко предписание.
Калитка проходной открылась, и мы один за другим, вошли на территорию объекта. Мне нечего сказать о тех, кого мы сменили, они не были курсантами, а рядовыми красноармейцами.
Мы сразу же приступили к ознакомлению с объектом, который нам предстояло охранять. Это была небольшая, обнесенная несколькими рядами колючей проволоки, территория. Входом и выходом из нее был возможен только через ворота или калитку.
С противоположной, юго-западной стороны, территория переходила в возвышенность, за которой пролегала невидимая нам железная дорога.
У подножья возвышенность образовывала стену, в которую были вставлены две кованные, скрепленные мощными заклепками железные двери, каждая из них опечатана сургучным оттиском на небольшой деревянной дощечке.
Как нам коротко объяснили, без каких либо уточнений, в подземелье хранились боеприпасы. Остальная часть территории представляла ровную площадку, напоминающую собой парк для размещения на нем четырех зенитно-артиллерийских пушек.
Вооружений или боеприпасов на нем не было, но территория все же оказалась достаточно захламленной.
Мы обошли территорию объекта, и на этом процедура сдачи-приема окончилась. Смененные нами красноармейцы тут же уехали на своем старом «ЗИСе». А мы, сняв с полуторки наше имущество: шинели, противогазы, сухие пайки и ящик с патронами, внесли его в помещение проходной.
Затем наш командир коротко проинструктировал о порядке несения службы по охране объекта и, выдал каждому из нас по 10 патронов. Назначил старшего над нами курсанта-ефрейтора, имя которого мне не запомнилось.
Прощаясь, Гарбер заверил, что вскоре нас сменят другие и одновременно привезут нам еду, так как у нас запас ее только на два-три дня. Затем, уже садясь в кабину, он помахал нам рукой, а полуторка, обдав нас синей вонючей гарью, тут же скрылась за воротами.
Мы распределились: один на посту в проходной, другой – в постоянном обходе по территории. Остальные четверо пока бодрствуем, а затем поочередно сменяем друг друга.
На стенке проходной каждый час в «ходиках» открывалось окошко, из него высовывалась птичья головка, в сопровождении какой-то мелодии чеканившая очередное «ку-ку».