И всем разумом своим глава 3

               
               


                ХОМА БРУТ И КОНЕЦ СОВЕТСКОЙ КЛАССИЧЕСКОЙ  ФИЛОСОФИИ
        (обрывки философских тетрадей, найденные в туалете Финляндского вокзала)


                ----------------- *** ---------------
                Нет такой нелепости или такого абсурда, о которых
                те или иные философы не утверждали бы, что это – истина
                (Джонотан Свифт)

      “Когда философ вздумал подняться из-за стола, то ноги его сделались как будто
деревянными, и дверей в комнате начало представляться ему такое множество, что
вряд ли бы он отыскал настоящую”. Известный ученый философ-материалист 19-го века
Хома Брут, жизнеописание которого Николай Васильевич Гоголь сохранил для потомков
в повести “Вий”, был не  единственным, кто вряд ли бы отыскал настоящую дверь к Истине.
Людвиг  Фейербах, как меня учили, тоже временами путался в этих идеалистических и 
материалистических входах-выходах, хотя перед этим, в отличие от Х. Брута, к горилке
даже не притрагивался. Справедливости ради стоит отметить, что кроме Х. Брута и
Л. Фейербаха, на протяжении истории человечества существовало великое множество 
выдающихся материалистов и естествоиспытателей, так и не преодолевших узости идеализма.
Правда,  материализм здесь рассматривается не как некая идеология, а как взгляд на
существующую и окружающую человека объективную реальность, доступную  физическому
или мысленному восприятию. Материалистическое мироощущение  может даже включать
в себя необходимость Бога как разумной Первопричины всего нашего бытия. Однако Бог
здесь непременно мыслится как нечто материальное (пусть и из “другой материи”), т. е.
такое, что можно умозрительно  “пощупать руками” при всей его недоступности для нашего
физического восприятия. Чистых идеалистов, способных представить бытие как абсолютно
бестелесную идею, как обособленную мысль, существующую вне чьей-нибудь  головы,
было не так уж много. Первым из известных нам великих мыслителей такого толка был
основоположник идеализма Платон. Для него бытие представлялось бесконечным
множеством самосущих мыслей-идей в отсутствие  какой-нибудь “головы”. Если же мысль
воплощается в нечто материальное,  то она перестаёт быть, такое состояние равносильно
небытию идеи той вещи,  в которую материализовалась сама идея. Если вещь или
разрушается и исчезает  или становится чем-то иным (выражением другой идеи), то
предыдущая идея  возвращается в мир идей, т. е. в мир бытия. Поскольку подобный
философ самолично осознаёт такой круговорот идей в природе, его личные мысли
становятся  тем средоточием, в котором все идеи осознают свое бытие. И хотя Платон
и его последователи не говорят об этом открыто, невольно приходишь к выводу, что 
человек, а вернее, его мысли, и есть самое наивысшее из возможного в бытии. Ведь
человеческая мысль, способная охватить весь мир идей. Следовательно, человек
в этом смысле и есть бог.

       Полное завершение такого мировоззрения мы находим в солипсизме (комбинация
слов: единственный и сам), обоснованным спустя два тысячелетия после Платона
ирландским епископом Джорджем Беркли. Это философское направление, видоизменяясь,
существует и сейчас в добром десятке различных измов.  Оно же, немного приодевшись в
какую-то материю-энергию, лежит в основе  антропософии Штайнера. Солипсизм утверждает,
что в так называемом физическом мире на самом деле ничего объективного не существует.
И вообще в бытии существую  только я, разумеется, как сознание. Причем лично и
исключительно я, а не вы, к примеру,  читающий эти строки, прошу не путать! А “внешний”
мир – так сказать, среда моего  самопроявления – это всего лишь мои и только мои мною
же порожденные образы-идеи.  Я их и порождаю, я их и убиваю, как Тарас Бульба своего
пронатовского сынка. И если в данный момент у вас болит зуб, и разнесло половину лица,
то этого на самом деле нет,  потому что нет ни вас, ни зуба – все это образы, возникшие в моем
разуме.

        Попробуйте одними только аргументами логики, не прибегая к нецензурной
аргументации, сокрушить меня как солипсиста. А ведь не удастся. Что бы вы ни говорили 
о своем существовании и об объективном существовании окружающего вас мира,
я буду  твердить одно и то же: все это – мои субъективные представления! Так уж устроено
мое сознание, что в нем я непрерывно и непроизвольно разыгрываю сам с собой некую
 бесконечную шахматную партию, изменяя по ходу и правила игры, и число и вид
действующих фигур. Самое интересное, что и себя я ощущаю такой же фигуркой,
находящейся в самом центре этого “первичного бульона” моих же собственных  спонтанных
порождений ощущения собственного бытия. И вас как оппонента я тоже всего  лишь
вообразил и вложил в ваши уста все, что вы сейчас скажете. Говорите, что солипсизм
выдумал Беркли, который двести лет как умер, а мы до сих пор все еще существуем и
без  его сознания, вообразившего себя источником всего и вся? Это вы говорите, что
солипсизм придумал Беркли. Но я-то знаю, что и вы, апеллирующий к Беркли, и сам
Беркли, и Платон, и Аристотель – все это всего лишь образы, порождения моего сознания.
Это ведь  я наделил вас возможностью якобы знать друг друга, создал такие продукты
свободной игры моего разума как история, причинно-следственная связь, науки, искусства
и прочее,  составляющее “среду обитания” моего сознания. Да что там Беркли! Я, вернее,
мой разум, например, придумал, что Вселенная началась с Большого Взрыва, придумал даже,
как это  якобы экспериментально подтвердилось, придумал и Жоржа Леметра – священника,
которому я и поручил первому высказать гипотезу о расширяющейся Вселенной. Более
того, даже я сам, в том виде каким я сам себе представляюсь, есть не что иное, как
порожденный моим разумом способ “проникновения” в мир моих же фантазий. Так вот,
скажите на милость, есть ли у вас хотя бы какие-нибудь вещественные или логические
доказательства вашего существования вне моих представлений? Только не говорите
вслед за Декартом, что вы  существуете, потому что вы мыслите. Это тоже придумал я –
и Декарта и его афоризм. Если бы  вас не было вообще (если бы я не породил в себе
ваш образ), то что, я перестал бы  существовать? Нет, я просто бы беседовал сейчас с
самим собой, имея в воображении  какой-нибудь иной, более подготовленный для
этого дела образ якобы мыслителя. Я даже  уже наметил будущий ход событий. Сейчас
вы махнете на все это, нелогично выругаетесь и якобы уйдете, так и не убедив меня в
истинности вашего существования. Боже, почему никто не в силах опровергнуть мое
представление о мироздании?!  Да потому, что оно – истинно!

        Ну и как? Можно переубедить солипсиста? И никогда не получится, ибо, как еще
Гегель  заметил, доказательств истинности или ложности формальной системы в рамках
этой системы  не существует! Требуется некий внешний по отношению к ней критерий
истинности. Но  солипсизм, как крайняя форма субъективного идеализма, втягивает в
себя любое внешнее, не оставляя шансов на успех. На самом же деле это не совсем так.
По-моему есть такой  критерий и для солипсизма. Спросите себя как солипсиста: почему
кроме зубной боли у кого-то другого вы порождаете образ зубной боли и у себя самого?
Ведь этот образ вызывает у вас явное желание от него избавиться как-нибудь иначе,
кроме как создавая образы бормашины и палача в белом халате при этом орудии пыток.
Или вы, разнообразя и делая непредсказуемой игру воображения, вымыслили такой
порядок, чтобы образы в вашем разуме порождались случайно? Тогда мир образов –
это относительно беспорядочно выскакивающие шары из лототрона. Но кто-то же их
там формирует и перемешивает? Если вы не желаете некоторых  образов, а они
выпрыгивают, значит не вы их туда вложили, есть нечто такое, что тоже участвует в этих
играх, и не подвластно вашему разуму в рамках вашего же самоощущения. Но тогда вас
 как минимум двое, и слово соло для этой философии неприемлемо. Тогда уже пахнет
дуа – вечным единством и борьбой противоположностей, как правило – единством и
противоборством добра и зла. Есть и еще один самый главный вопрос для проверки
любой философии или религии: “Для чего все это?” Попытайтесь ответить хотя бы себе
самому. И еще: можете вы остановить ход своих солипсических брожений ума?
По-видимому, нет. Тогда вы есть всего лишь исполнитель чужой воли, вы всего лишь
певец, но не композитор. И быть Богом в этом случае вы, к сожалению,  не можете.

       Так долго остановился на солипсизме по очень простой причине. На примере этого
философского направления видно, насколько сложно подтвердить или опровергнуть
какое-либо умопостроение о внутренней причине бытия. Внешнее проявление бытия
нам доступно в опыте, это и составляет предмет научного поиска закономерностей
построения нашего материального мира. Но узнать, как все это работает, это не одно и
то же, что понять или хотя бы представить себе, почему все это так и только так устроено.
Речь не только о живом организме, в мире атомной физики и квантовой механики чудес
никак не меньше. Недаром Нильс Бор как-то заметил, что квантовую механику понять
нельзя, к ней надо просто привыкнуть. Уже сейчас ясно, что чем глубже мы познаем свой
материальный мир, тем неизбежнее мы приближаемся к некой недоступной для
исследования и понимания тайне – тайне нашего бытия. Как оно устроено, узнать,
по-видимому, можно. Но как узнать: что является причиной именно такого устроения?
Развитие науки в нашем столетии привело нас к пониманию, что все разнообразие видимых
форм материи обусловлено наличием всего лишь считанного количества фундаментальных
частиц и фундаментальных взаимодействий. И теперь, когда причина всех причин
нашего мироздания может предстать в виде чего-то единственно-единого, остается все
тот же, даже теоретически нерешаемый вопрос. Почему у этого единого набора –
прародителя всего материального – такие удивительные свойства, комбинаторика
которых может приводить к разумным последствиям, примером которых является и
наш разум? Впрочем, можно и не ждать сведения материи к чему-то единому. Ведь и
сейчас, когда все материальное сводится всего лишь к нескольким фундаментальным
частицам и взаимодействиям, этот вопрос столь же правомерен.

        Человек не в силах предметно представить себе открытого бесконечного пространства.
И бесконечность времени он может представить только частично. Что касается будущего –
это мы вообразить можем, поскольку имеем зримое настоящее. На худой конец,
можно представить, что когда все остынет и обратится в холодную пыль, эти крупицы и
будут существовать сколь угодно долго, непрерывно удаляясь друг от друга. Но
вообразить бесконечное прошлое мы не можем. В нашем предметном житейском
(да и в научном физическом) опыте все имело какое-нибудь начало. Имела начало и
данная нам в ощущение Вселенная. Ныне этот научный факт всерьез не оспаривается уже
 никем. Саму актуальную вечность Бытия мы, вне зависимости от деления на материалистов
или идеалистов, ощущаем все. И не потому, что это очень просто себе представить, а потому,
что такое, когда изначально не существовало ничего, невозможно вообразить вообще!
Все мы имеем твердую уверенность, что что-то существовало всегда. Оно-то и является
причиной нашего теперешнего материального мира. Наука в данный момент не может
объяснить возможность вечного существования материи в том виде, как она открывается
нашему опыту. Единственная возможность вечного существования – осциллирующая
Вселенная по типу “упал – отжался”. Но эта гипотеза противоречит определенным
фундаментальным положениям, отменить которые наука не может, ибо рухнут все
научные представления о существующем ныне. Речь идет о неизбежном уменьшении
числа частиц и о соответствующем увеличении числа фотонов в каждом цикле сжатия
и расширения. Если Вселенная уже испытала бесконечное число циклов, частицы вообще
наблюдаться не должны, в мире не существовало бы ни единого атома!

        Не следует думать, что научные открытия нашего столетия в области космофизики
и физики микромира доказывают наличие или отсутствие некоего Творца. Нет, оснований
делать такие выводы наука не дает. Но она не позволяет сохранить то, уже архаичное
представление об известных нам формах  материи, как о самодостаточной, не требующей
посторонней причины вечной круговерти частиц и энергии во Вселенной. Иными словами –
наш материальный мир не может быть ВСЕМ Бытием, причина существования Вселенной
не может лежать в ней самой! На мысль же о возможности разумной внешней Причины
наводит совсем другое. Это другое – гармоничность, т. е. почти явная целенаправленная
упорядоченность нашей материи во всех ее видах и формах.

        “Кстати, все наиболее характерные особенности этого наблюдаемого нами мира –
от исключительной стабильности Солнечной системы до систематического расширения
всей нашей квазизамкнутой Метагалактики – вполне могут быть лишь естественными
необходимыми условиями для самого нашего существования, т. е. для возникновения
простейших форм жизни и для их развития до подобных нам разумных существ”. Эти
слова специалиста в области космогонии, доктора физмат. наук Г. М. Идлиса, взяты из
его статьи “Современная революция в космологии. Полное преодоление космологического
эгоцентризма”, напечатанной в журнале “Природа” №4 в 1978 году, когда подобный
разгул свободы мысли отнюдь не поощрялся. Далее автор подробно перечисляет те
признаки материи нашего мира, которые наводят на высказанную мысль. Чем глубже
ученый погружается в изучение тайн природы, тем с большей неизбежностью он
приходит к такого рода выводам. Представителям же технических дисциплин (слишком
далеки они от природы!), или “среднему” человеку, порхающему по верхам естествознания
на уровне слухов, такое никогда не угрожало и не угрожает. Для этого нужно быть хотя
бы немного любознательным.

       “Простая процедура – вскрывание куриных яиц день за днем на протяжении
 трехнедельного периода инкубации – позволяет увидеть, как тонкий валик клеток
постепенно превращается в сложный организм птицы. Аристотель проделал этот опыт
 и проследил за формированием основных органов. Это явление может поражать
воображение практически любого человека, но только ученый пытается ответить на
вопрос, как именно протекает развитие. Более углубленное понимание этого процесса
не рассеивает ощущения чуда, но лишь усиливает его” (С. Гилберт).       Смею утверждать,
что я за свою самостоятельную жизнь навскрывал яиц поболе чем Аристотель – по две
штуки каждое утро сорок лет кряду. К весенне-огородному сезону накапливался целый
мешок скорлупы, которую, в соответствии с рекомендациями специалистов, я вносил
под косточковые культуры и под смородину. Иногда даже попадались яйца с каким-то
валиком или даже с кровяными ниточками. И это явление ни разу не поразило мое
воображение, вызывая в лучшем случае досаду. И лишь после того, как недавно залпом
прочел “Биологию развития” С. Гилберта, от изумления у меня отвисла челюсть (нижняя).
Так до сих пор и висит.

        Гармоничность нашего мира подсознательно воспринимается человеком в том
числе и как красота. Как только не пытались сформулировать философскую подоплеку
этого чувства человеческого духа! Прибегаю к идеалистической терминологии только
потому, что человек как живой организм не имеет органов, воспринимающих такой
идеализм как красота и прекрасное. Тысячелетний опыт утверждает, что чувство
прекрасного возникает у человека, когда он осознаёт (часто даже безотчетно) гармонию
бытия, т. е. видимую или сокрытую взаимосвязь – некий смысл. Видимый натуральный
статистический хаос равновероятностей никогда не вызывает ощущения красоты. Это –
нечто серое, однотонное, бесструктурное, как шаровая краска на бортах эсминца, которой
и пользуются только в целях маскировки. Такой хаос может восхитить лишь физика,
ибо он увидит в нем глубокий смысл термодинамического или иного равновесия.
Псевдохаос художественного творения модерниста все же несет в себе какую-то структуру.
Выискивая ее и найдя, посторонний обозреватель такого шедевра застывает в восхищении:
это же надо – так упрятал! Когда мы видим нечто перекошенное членораздельное с одним
 глазом за ухом, и с другим, натянутым совсем не на то место, где ему полагается быть,
мы все равно радуемся. В этом творении маэстро Пикассо мы угадали человеческое
обличье! Именно эта радость разгаданной шарады и лежит в основе ощущения
прекрасного. Но это же чувство возникает и тогда, когда вроде бы и разгадывать-то
нечего. Смотря на почти фотографические картины Шишкина мы тоже ощущаем
красоту того, что на них изображено. Бродя по лесу, каждый из нас видел такие шедевры
тысячи раз в натуре, но проходил мимо, не удостаивая эту красоту своим вниманием.
Художник натуралист и художник фотограф ничего нового не изобретают, они всего
лишь останавливают наше внимание. И этого краткого мгновения остановки бывает
достаточно, чтобы осознать гармонию того, на чем остановилось внимание. Ощущение
прекрасного – это всегда ощущение разгадки сокрытого смысла!

       Бывают, правда, и иные художественные творения, которые не вскрывают сокровенного
смысла, лежащего под изображением, а являются неким магическим предметом,
концентрирующим внимание человека и не дающим ему отвлекаться на окружающий
его мир. Это очень помогает человеку замкнуться в своем собственном сознании
(или подсознании). Такое состояние погружения в самого себя достигается средствами
медитации, одним из которых и может служить некое изображение, отдельный предмет
или монотонно повторяемое действие. Естественно, что на такой картине очень мало
деталей, ибо они отвлекают, побуждая к аналитической деятельности. Обыкновенный не
экзальтированный зритель, как правило, не видит в таком шедевре никакой особой
красоты и открывающейся гармонии. Ее видят только теоретически подготовленные
или соответственно настроенные люди, или тот, кто этот шедевр малевал.  Черный квадрат
Малевича ощущения красоты, как откровения тайны спрятанного смысла, не дает. Зато он
вполне годится, чтобы помочь тому, кто этого желает, провалиться в бесконечность
пространства и испытать свое безграничное одиночество. Но это уже медитация, т. е.
помощь в психическом движении к самоизоляции, к выпадению за пределы сознания.
Сколько бы вы не пялились на этот квадрат в попытке найти скрытую мысль художника,
вам этого не найти. Ее там нет. Если только под мыслью не подразумевать знание
геометрии. Такой шедевр изобразительного искусства есть те самые новые ворота,
притягивающие и концентрирующие взор, способствующие состоянию глубокой
задумчивости при полном отсутствии каких-либо мыслей. Только к чувству прекрасного
это отношения не имеет. Когда в соответствующем возрасте наша старшенькая дочь
вдруг переставала прыгать в кроватке, затихала и становилась отвлеченно задумчивой,
мы уже твердо знали – пора менять ползунки.

        Красота видимого мира доступна всем. У нас имеются соответствующие задатки для
ее восприятия. Мы, например, из мешанины зрительных образов мгновенно выхватываем
симметрию или периодическое повторение. Не анализируем с помощью левого полушария
головного мозга, а воспринимаем сразу как цельный признак, присутствующий в поле
зрения. Симметрия относительно вертикальной оси воспринимается намного быстрее и
легче, чем относительно горизонтальной. Это, по всей видимости, есть генетическое
отражение того факта, что живые объекты, которые годятся нам в пищу, или в пищу
которым годимся мы, демонстрируют именно такую симметрию при встрече “глаза в глаза”.
Но ощущение красоты не покидает человека и тогда, когда он умозрительно погружается
в материи невидимые, например, начинает изучать атомное строение. У ученого
присутствует эмоциональное чувство-правило: чем проще формула, описывающая явление,
тем она красивее. Если две теории приводят к одинаковому результату, ученый выберет ту,
которая более “элегантно” описывает явление. Если бы формула Эйнштейна, связывающая
энергию и массу, была бы нагромождением трехэтажных интегралов и восьмиэтажных
бесселевых функций, думаю, что великий физик не получил бы должного удовлетворения.
Незадачливый спиннингист, распутывающий “бороду” после неловкого броска, распутав,
не испытывает ничего кроме чувства облегчения. Он просто монотонно вытягивал звенья
этой перепутанной цепи причин и следствий, эмпирически нашел определенный порядок
действий, приводящий к искомому результату. Но формула эквивалентности массы и
энергии содержит всего три буквы (три известных фундаментальных понятия), знак
равенства, да еще со школьной парты до боли знакомую цифру два. И такая простота
определяет всю глубину нашего материального мира! Не мудрено, что человек, увидевший,
что все многообразие движения и форм материального мира определяется простым
математическим абстрактным соотношением, начинает ощущать во всем этом некий
смысл. Но смысл есть застывшая материализовавшаяся мысль, и хочешь того или нет,
приходится думать и о том, кто ее породил. Вот что говорит об этом сам Эйнштейн:
“Моя религия – это глубоко прочувствованная уверенность в существовании
Высшего Интеллекта, который открывается нам в доступном познанию мире”.

       Нам, выросшим в определенной системе педагогики, всегда хочется провести
четкую инвентаризацию понятий, всему дать свое определение. “Или-или” нас не
устраивает, все должно укладываться в прокрустово ложе нами же придуманных
 определений. Так кто же такой Эйнштейн – мракобес-идеалист или материалист? Как
нас учили, деление на таковых начинается с ответа на вопрос: что первично – материя,
или сознание? Как выясняется теперь, когда к премудрости мировой философской мысли
 можно прикоснуться напрямую, минуя обязательных толкователей, вся стройность
черно-белой классификации диалектического материализма летит в тартарары. С одной
стороны Эйнштейн уверен, что материальное оформление нашего мира глубоко продумано,
но он и не утверждает, что Высший Интеллект есть нематериальная бестелесная Идея,
витающая над нашим миром. Для Эйнштейна Бытие не замыкается в рамках данного нам
в ощущение и осмысление материального мира. Только и всего! В этом смысле наша материя
действительно вторична. Все, за что ни возьмись – любая форма любого движения и
существования определяется каким-нибудь математическим уравнением. Вот и возникает
“глубоко прочувствованная уверенность”. В этом прочувствовании Эйнштейн не одинок.
Это я, выросший в клетке единственно верного учения, ничего прочувствовать не могу.
У меня нет этого органа удивления, мне его отбили еще в детском саду. И сейчас,
примеряя к мыслителям свои “философские” представления о мироустройстве, мне
легче обозвать их каким-нибудь заученным ругательным штампом, чем пытаться
вникнуть в суть их мироощущения и мысли. И у меня, как и у большинства бывшей
советской научно-технической “интеллигенции”, тяги к прочувствованию просто не
возникало. Это физики-лирики сплошь и рядом философы. А нам – инженерам, врачам,
учителям, а теперь и бизнесменам –  вся эта философия просто ни к чему. И духовной
потребности докапываться до каких-то истин тоже не было, поскольку со школьной
скамьи я уже знал, что материя первична, что венцом человеческой жизни является
кладбище, а все остальное – суета сует.

       Однобокость образования в нашем столетии зацепила весь мир. Все мы, “простые люди”,
вне зависимости от того, по какую сторону и какого занавеса родились и выросли, все мы
довольствуемся философией ползучего идиотизма бессмысленности существования от
 и до. От звонка и до звонка. От звонка будильника, поднимающего нас на работу – до
глухого стука молотка по шляпке последнего гвоздя. Да и что может дать какое-то
любомудрие человеку, изначально знающему, что все закончится гвоздем и крышкой?
Ничего! Ничего, если хотя бы раз самому не задуматься над вопросом: для чего же, все-таки,
я родился? Вопрос о смысле жизни, хотя и не является основным вопросом той или иной
философии, тем не менее, в повестке дня обычно числится. Но ни в одной из них не находит
 окончательного логически ясного, пусть даже фантастического решения. Как это ни странно,
 но все философские системы – разумеется идеалистические, диамат такими глупостями
не занимается, – все эти системы повторяют научный подход: они своими средствами
пытаются представить, как устроено Бытие! Да, они выходят за пределы реалий нашего
материального мира, погружаются в мир абстрактных (нематериализованных) идей,
но предмет изучения все тот же – как все это устроено. Спросим Платона: для чего идеи
носятся туда-сюда из бытия в небытие? Какая цель этого вечного движения? Ответа не
получим. Солипсиста мы уже спрашивали, зачем он создал образ собственной зубной
боли. Ответа не получили. Единственно, что он нам поведал, так это то, как все это
происходит в его мире, замкнутом на самоё себя. Во всех философиях, во всех их
комбинациях, везде присутствует нечто, что заставляет вечно крутиться бестелесно-телесную
карусель мира идей. Даже в религиях, так сказать – в прикладной философии, четкого
ответа на этот вопрос не содержится.



                ----------------- *** ---------------
                Эпиталама гипоталамусу.
                (Слова и музыка З. Фрейда)

      В одном из рассказов Честертона есть удивительное определение любви. Старый
 многоопытный черт, инструктируя молодого, объясняет, что любовь – это желание
соединить себя с предметом любви. Но, соединить особым способом. Если ты любишь
кого-то или что-то, ты должен это самое сожрать, т. е. принять и заключить в себя!
Любовь – это жгучее желание поглотить, присвоить, сделать своим. Удивительно, но в
эту чертову формулу укладывается почти все, что нам известно о любви, как о
человеческом побудительном поведенческом импульсе. Если попросить простого
советского человека привести несколько наиболее ярких литературных примеров
описания, так сказать, идеально сильной любви, то одним из них, наверняка, будет
повесть, печальнее которой на свете нет.  Ромео и Джульетта Шекспира в нашем
сознании есть пример предельно возвышенного проявления любви. Два любящих
сердца предпочли умереть, не мысля своего существования друг без друга. И этот
извечный романтический сюжет является, тем не менее, самым ярким выражением той
самой “чертовой любви” Честертона! Да, два юных сердца имели неодолимую тягу
слиться друг в друге, каждый хотел поглотить тот “предмет”, который должен был
принадлежать именно и только ему.  Здесь не было самопожертвования во имя
продолжения жизни другого – каждый из них убил себя уже после смерти другого!
Именно так запутан сюжет печальной повести. Яркое, всепоглощающее, всесокрушающее
чувство любви, данное природе человека (и не только), есть всего-навсего побудительный
импульс к продолжению рода, если спуститься до уровня бесстрастного исследователя.
Наша природа просто вынуждает нас не прерывать эту нескончаемую нить особой формы
коллективного существования белковых молекул. ДНК хочет жить вечно и во что бы то ни
стало, и мы – рабы этого молекулярного хотения! Ничуть не унижая романтику полового
влечения человека, мы видим, что все живое ведет себя подобным образом. Но в случае
 человека дело осложняется наличием сознания и свободной воли, которые могут
как преодолеть, так и усугубить силу инстинкта размножения. И все же, здесь налицо
стремление “сожрать”. Мое должно принадлежать мне!

         Мало кто сразу вспомнит спокойное и лирическое определение любви несколько
иного рода:
                Я вас любил так искренно, так нежно,
                Как дай вам Бог любимой быть другим!
Здесь человеческое начало в человеке побеждает неодолимость инстинкта. Здесь уже
первый шаг к осознанной жертвенности – штука, неизвестная в животном мире.
Инстинктивная жертвенность во имя сохранения потомства в животном мире распространена
очень широко, но жертвенный отказ от обладания предметом влечения во благо этого
предмета – явление неизвестное. Чувства Александра Сергеевича Пушкина, выраженные
поэтическим словом, не очень-то укладываются в схему Зигмунда Фрейда. Да, здесь налицо
конфликт неудовлетворенного подсознательного инстинкта (стремление к наслаждению)
и сознания, якобы победившего этот инстинкт. Но все это замечательное лирическое
стихотворение показывает, что автор как раз и испытывает некое, пусть и с оттенком грусти,
но удовлетворение от того, что глагол любить звучит у него в прошедшем времени, несмотря
на явные признаки сохранения этого чувства в настоящем. Мазохизм какой-то! Человек
получает удовлетворение от того, что он не получил удовлетворения? Нет здесь мазохизма,
здесь уже есть высшее проявление человеческого чувства, обобщенно именуемого любовью,
когда жертвенность во благо другого дает более сильное удовлетворение (наслаждение,
по Фрейду), чем удовлетворение инстинкта “чертовой любви”. Я не зря лезу в эти непроходимые
дебри психологии человека, мало что соображая в этом предмете. Это нужно мне для того,
чтобы яснее сформулировать некую гипотезу, ради которой я и взялся за все это дело.
Поэтому наберитесь терпения, мне потребуется еще один пример человеческой любви.

       Имеются тысячи известных и еще большее число неизвестных примеров любви совсем
иного рода, но я остановлюсь только на одном примере – на давно забытом имени
Александра Матросова, закрывшего своей грудью амбразуру вражеского дота. Никакой
инстинкт, никакой Фрейд никогда не объяснят стремление человеческого духа к предельному
 самоотвержению во благо других. Этот, пока еще мальчишка, не только не имел детей,
которых мог бы закрыть своей смертью, но даже, вероятно, по настоящему и не влюблялся.
Мать, которую в мгновение опасности инстинктивно мог бы закрыть сын, находилась где-то
далеко. Он отдал свою жизнь сознательно, хотя и импульсивно, за нас, за Родину. Другие,
такие же, в обреченной Брестской Крепости отдавали свою жизнь по каплям в течение
месяцев. Чувство, которое определяет поведение человека в такой ситуации называется
жертвенной любовью. Это не трезвый расчет человеческого сознания, загнанного в тупик
однозначности выбора, это – действительно чувство, т. е. побудительный импульс
поведенческой реакции. В человеке это явно духовное чувство присутствует. Жаль только,
что для его проявления надобятся критические и трагические ситуации. Можете не соглашаться,
но мне видится, что это чувство есть проявление ИНСТИНКТА БЕССМЕРТИЯ, скрытого от
человеческого сознания, но материально присутствующего и проявляющегося как некая
программа движения его разума. Это – последнее оружие самозащиты, инстинкт
самосохранения человеческого “я”, даже в ущерб его телесной оболочке. Инстинкт
этот личного, а не стадного бессмертия, и именно он в редчайших критических ситуациях
помогает нерелигиозному человеку сознательно, а не в состоянии аффекта, победить
страх смерти. И инстинкт этот не может лежать в телесной природе человека. ДНК,
содержащая гены самосохранения путем личного “бессмысленного” самоуничтожения,
не направленного на спасение вида, эволюционно обречена на вымирание в первых
же поколениях! Никакая эволюция инстинкта “волочения крыла”, отводящего беду
от беспомощного потомства, к появлению такого духовного инстнкта привести не может.
Впечатляющая человеческое сознание “жертвенность” животного, безоглядно идущего
при защите детёныша на врага, имеет иной механизм. Это – аффект, последний патрон,
генетически заложенная возможность перевозбуждения “центра агрессии”, который,
становясь доминантой, искажает масштаб восприятия соотношения сил и напрочь
подавляет остальные инстинкты, включая инстинкт самосохранения. Иными словами,
у этого страха на глазах появляются “уменьшительные линзы”. А уж если море по колено,
то чего только не сделаешь! Поэтому в жизни всегда есть место подвигу.

        Ни одна философская система, не рассматривающая надмирное Начало или
эйнштейновский Высший Интеллект как Личность, не может выпутаться из замкнутого
причинно-следственного круга. Ни Платон, ни Аристотель, ни остальные мыслители,
комбинирующие в разных пропорциях материю нашего мира и бестелесные идеи, не
могут ответить на вопрос, с какой целью все это бесконечно вертится и варится. Ответ на
него попыталась сформулировать религиозная философия христианства: Бог любит свое
творение – человека – как свое дитя! Но если Бог это Личность, то его поступки должны быть
мотивированы, т. е. осмысленно целенаправленны. Продолжить род человеческий на
земле нас вынуждает животный инстинкт, намертво зашитый в структурах нашего мозга,
конкретно – в гипоталамусе. Нервные клетки этой формации генетически соединены так,
что в определенный момент нашей жизни этот жесткий процессор начинает работать и
буквально заливает нас нейрохимией, заставляя забыть обо всем на свете ради продления
рода. Для этой биологической мотивации не существует преград и ограничений.
В определенное время она становится хронической доминантой, подавляющей все мотивации,
включая чувство самосохранения. Когда стрела Купидона попадает под хвост, мы все как один,
от амебы и до гомо сапиенс, закусив удила, несемся сломя голову, теряя способность
сперва мыслить, а уж потом действовать. Для этой мотивации не существует вышестоящих
инстанций. Турнирные бойцы прут друг другу на рога, коты выцарапывают друг другу
глаза, петухи могут заклевать друг друга насмерть. Даже тарантул, который отлично знает,
что как только он обеспечит рекомбинацию генов, то его подруга тут же не отходя от
кассы попытается его сожрать за дальнейшей ненадобностью, – и тот туда же. Конечно,
человеческое сознание, воспитанное под присмотром социальных мотиваций, может
вмешаться в этот процесс. Но ничего хорошего из этого не получается, хотя дров наломать
можно. Неудовлетворенный инстинкт полового влечения, извините за такое вульгарное
предположение, это и есть основа очень многих высокопоэтичных человеческих драм
и трагедий. И факт этот зафиксирован в мировой литературе со времен Гомера и до
наших дней.

        Самое интересное: до рождения, по крайней мере, первого ребенка, о нем, как о
конечной цели, как правило, не думают. Здесь нет плана: сотворим человека по образу
и подобию своему. Природа всего живого сначала вынуждает сотворить собственное
подобие, а уж потом осознает (в нашем лице), что из этого получилось.  После того, как
ребенок появляется на свет, он становится для нас, существ мыслящих, неким нашим
продолжением во времени. Мы как бы видим себя в нем, узнаем некоторые свои черты
характера, возникает какое-то чувство завершенности нашего бессмысленного
существования. Очень образно говоря – мы продолжаемся в наших детях и внуках, снова
живем и в их жизни. “Все опять повторится с начала!” Чувство собственной продленности
во времени (даже если мы и не отдаем себе отчета в его наличии) есть очень сильный
побудительный мотив для человека, так сказать, в послеродильный период этой гонки
преследования жизни, простирающийся до самого ее конца. Но в то же время мы
отлично осознаем, что мы смертны, и это продление будет продолжаться без нашего
личного участия. В христианской философии Бог возвращает (потенциально) каждого
родившегося на земле в Свой Мир вечной жизни. Разрывается порочный круг
бессмысленности вечного атеистического бытия. Такая любовь в системе “отцы и дети”
понятна нашему ограниченному разуму. В этом неразрывном круге любви каждый
участник любит в другом свое несколько иное продолжение. Мотив очень сильный,
 намного сильнее мотива разумного Начала, забывшего сообщить своим апологетам
цель Творения. “Вдох-выдох” Брахмы критически настроенное человеческое сознание
не устраивает, ибо в рамках разумности это есть некий абсурд бесконечного
циклического бытия, не требующего для своего обозначения никакого имени, будь
то Брахма, самодостаточная материя, или иной вечный двигатель. Да и время наше
во Вселенной ограничено как снизу, так и сверху, и нас как носителей разума во
Вселенной явно маловато. А просветителей-инопланетян, которые могли бы рассказать
нам о возможности преодоления прогрессирующего паралича нашей Вселенной,
все нет, как нет! Но тоненький лучик понимания назначения человека в рамках
религии христианства упирается все в тот же вопрос: а какова же начальная цель
этого Творения? В философии христианства нерелигиозное сознание на пути понимания
цели нашего появления на свет может уловить некоторые тонкости, позволяющие
как-то приблизиться к ответу. Речь идет (согласно Евангелию) о невозможности для
человека перейти в вечную жизнь, если его личность не будет обладать определенными
качествами. Вернее – если она станет обладателем некоторых нежелательных качеств.
То, что христианская философия наделяет человека свободной волей как обязательным
атрибутом, это понятно. Без этого условия дитя не сможет вырасти отличным от своего
родителя, в таком варианте клонирования это будет хорошо продуманная живая
игрушка, скопированная “с себя”. В ней нечего любить кроме своего собственного
умения творить. В детях мы любим не только свою похожесть, но и то их собственное
особое и личное, что является для нас некоторой неожиданностью, смешит, умиляет,
или даже порой порядком огорчает. Но в опыте человеческих взаимоотношений
человек с нормальной психикой никогда не сможет окончательно отвергнуть
(убить) своего ребенка только за то, что тот воспитал в себе не те качества, которые
нам хотелось бы в нем видеть. Обожение же человека, т. е. преодоление смерти и
возврат в мир Отца согласно Евангелию обусловлено правильностью поведения
человека в земной жизни. Так что должно быть еще что-то кроме Любви, и именно оно
должно лежать в истоках предназначения человека в рамках философии Творения.
Человека не просто любят, но он еще и ПРЕДНАЗНАЧЕН ИЗНАЧАЛЬНО для чего-то такого,
что вынуждает накладывать некие ограничения на его человеческие “свойства”.
Родительская любовь, как известно, слепа, а материнское долготерпение так вообще
не имеет границ! Слепо любящий родитель не может диктовать условия по типу:
“Тот не войдет в Царство Отца, кто...” (далее следует перечень непроходимостей).
Таким выражением любви может оперировать только “представитель заказчика”,
осуществляющий строгую военную приемку.

        Эти строки пишет закоренелый материалист. Не в смысле идеологии марксизма,
а как человек, не представляющий возможности существования сознания, идеи или
свойства, без наличия хотя бы какой-нибудь несущей их субстанции. Для информации
нужен носитель, для сознания нужен процессор-мозг, для появления идеи требуется
голова, отягощенная сознанием, эту идею порождающим. Именно в этом смысле
материалистическая закоренелость везде ищет исток цепи причинно-следственных
отношений, чем бы этот исток не являлся: чьей-то мыслью, или первичным хаосом
равновероятностей. Даже легкая попытка пошевелить собственными мозгами
ликвидировала многие догматические преграды диамата как религиозного
идеологического мировоззренческого принципа. Колючая проволока догмата о
первичности материи оказалась не прочнее паутины. И представление, что наш
материальный мир может и не являться единственным проявлением материи, тоже
далось без соскальзывания в болото платоновского или Аристотелева идеализма.
То что данная нам в ощущение материя не есть вся материя, материалистического
видения мироздания не поколебало. Для меня не может существовать мира
бестелесных идей. Если у нашей Вселенной есть Творец, то он должен иметь и мозг,
и тело, и личное, а не неопределенно-личное сознание, главенствующее над этими
субстанциями. Пусть мне неведом масштабный фактор, отделяющий мир Творца от
нашей “бесконечной” Вселенной – пусть! Пусть материя тела и мозга Творца
(как субстанция) мне совершенно недоступна для понимания. Но, она должна быть!
Мне очень многое неизвестно или вообще недоступно даже для умозрительного
ощущения. Но мне ничего не стоит допустить и даже представить, что наша Вселенная,
наш мир, есть всего лишь изолированная часть некой неизвестной нам Системы.
И свойства этой Системы, когда она проявляет себя в качестве материи нашего мира,
до тонкостей продуманы Тем, кто запустил маховик нашей Вселенной. Эту продуманность
афористически выразил Гегель: все разумное – действительно, все действительное – разумно.

       Идеализм, в котором я сейчас начну барахтаться, связан с именем Пифагора. Это из
его штанов выпорхнуло представление о Разумном Вечном Двигателе бытия, битком
набитом математическими формулами для реализации всего и вся. Диамат запросто
преодолел это заблуждение. Диамат такая же штука, как и солипсизм. У него на все
вопросы всегда есть один и тот же ответ: “Оно такое, потому что так было всегда!” Да,
в нашей материи существуют вечные математические соотношения. Но они не есть плод
чьего-то ума, они есть вечное свойство вечной и неизменной материи. И человек,
открывающий в материи математические закономерности, всего лишь познает нечто
уже вечно существующее и складывает все это на полку с им же придуманной рубрикой
“Математика”. Если он рассматривает этот склад добытых истин как отражение чего-то
разумного, как целенаправленные правила движения природы, то такой человек
становится пифагорейцем, неоплатоником, или иным последователем какого-нибудь
ограниченного идеалиста-основателя. Если он признает, что все это суть всего лишь
перечень вечно существующих свойств, – он постигает высшую истину "единственно
верного учения".

       Представьте себе, что человек взял да и сотворил, т. е. выдумал какую-нибудь
дурацкую формулу, диким образом скомпоновав известные понятия, наставив наобум
знаков равенства и степеней. Если он, например, как физик-теоретик всего лишь интуитивно
подбирает некую формулу для описания наблюдаемого или прогнозируемого явления, то он не
творит, а всего лишь ищет то, что пока спрятано и недоступно. Открытие, рождающееся
“на кончике пера”, есть обыкновенный процесс познания уже сущего. Но это – физики,
они ведь живут на земле. В кучу с физиками следует свалить и химиков, и биологов, и
других натурокопателей нетворческих профессий. Сюда нельзя свалить только философов
идеалистов да чистых математиков, творящих иногда свои умозрительные абстракции из
своего ума, а не черпающих истины из данного нам в ощущение материального мира.
Правда, и этот тип праздношатающихся мыслителей иногда выкидывает такие фокусы,
что становится как-то не по себе даже закоренелому материалисту. Риман, Лобачевский
и им подобные, высасывая из пальца свои фантастические абстрактные пространства,
изучали свойства этих порождений ума вовсе не с прикладными целями, а так – посмотреть,
что из этого получится. Но оказывалось, что в окружающем нас мире находился некий
класс явлений, которые описывались их мыслительной абракадаброй!

        Одно из потрясающих открытий такого рода случилось в двадцатом столетии.
Французский математик Гастон Жюлиа, залечивая в госпитале раны, полученные на
полях Первой Мировой, от нечего делать занялся теорией комплексных чисел. В этом
море умозрительных абстракций он проанализировал некие закономерности, к реальной
жизни никакого отношения не имеющие, получил, по-видимому, удовлетворение, на
том и успокоился. Через некоторое время, лет этак двадцать тому назад, другой любитель
чистой математики продолжил эти игры и придумал слово “фрактал”, для обозначения
абстрактных объектов в области тех же самых ирреальностей – комплексных чисел.
Американец Б. Мандельброт решил простое квадратное уравнение, известное любому
второгоднику, но подставил в него комплексные переменные и коэффициенты. В его
распоряжении, в отличие от Г. Жюлиа, уже были средства компьютерной графики. И он
воочию увидел все, что он натворил. Фрактальная геометрия, оказывается, математически
описывает поведение хаоса на стыке с миром порядка! Святое святых всех языческих
религий – Хаос, с которым изначально воевали все известные боги, – описывается
математической формулой! Оказывается, и он (хаос) стоит, бедолага, по стойке смирно
перед математикой. Я не буду подробно говорить об этом открытии, в этих тонкостях я
мало чего смыслю. Но с точки зрения дилетанта от математики, остановлюсь на одном его
аспекте. Когда в компьютер заложили некую фрактальную формулу и дали ей как следует
покрутиться, на экране выросло дерево! Дерево – лиственной породы с хаотически
правильной кроной, привычной нашему глазу. Что-то вроде рябины, клена или
пирамидального тополя (с вертикально-наклонным направлением роста веток). Форма
кроны дерева описывается квадратным уравнением! Я многое могу проглотить из концепции
естественного отбора, но как проглотить такое? Ведь сие означает, что “деревянная” ДНК
содержит в себе фрагмент, шифрующий математическую формулу с комплексными
переменными! Это сколько же раз нужно трясти эту ДНК, чтобы образующие ее нуклеотиды
устойчиво сложились случайным образом в такую комбинацию, которая при развитии
растительного организма заставляет появляться ростовые почки в соответствии с такой
математической формулой! Я могу себе представить хаос случайностей в вечно
существующей материи, несущей в себе некую математическую закономерность как свое
извечное свойство. Но ДНК не есть порождение хаоса. Она есть, как меня учили, успешная
попытка некоего упорядоченного состояния вырваться из небытия мешанины хаотических
случайностей. И она вырвалась, о чем я, как ееполномочный представитель,
свидетельствую лично. Но каким образом на ней записалась математическая формула
упорядоченного хаоса, с которым она неосознанно боролась почти три миллиарда лет?
Причем записалась не так уж и давно, лет этак миллионов четыреста тому назад в
девоне, когда мы уже выползли из океана на сушу, и некоторые из нас даже пустили
корни. Господи, помоги стать идеалистом! С ума сойти можно в рамках своей “философии”
житейского материализма. Когда ни Бога и никого другого нет, а формулы кто-то до
сих пор все пишет и пишет. И смысловые гены откуда-то берутся пачками.
Нет, в этом супе явно чего-то не хватает!

       Бог с ним, с Пифагором и его идеалистическими последователями. Они ведь тоже
не могут ответить на вопрос, для чего существуют такие явления как жизнь, разум,
сознание. Особенно – сознание, в котором (по Марксу-Энгельсу) материя осознает самое
себя. Сначала наворочала математических формул, а потом вырастила и нас, чтобы,
осознав это, мучиться в бессилии своего познающего сознания. Все философские системы
пытаются из багажа наших человеческих знаний и представлений сконструировать нечто,
лежащее за пределами применимости этих представлений. А ведь это то же самое, как
если бы катет и гипотенуза, осознав свое математическое родство, стали бы строить из
материала своих знаний образ самого Пифагора. Представляю, каким бы он явился их
философскому взору! По-видимому, в виде очень больших разносторонних штанов
шириной с Черное море! Как на Тарасе Бульбе.

       Самое спокойное, что человек научно мыслящий может позволить выбрать себе из
идеалистического меню, так это предположение, что данная нам в ощущение материя
действительно была сотворена Высшим по отношению к нам Разумом. Но после акта
творения сам Творец из нашего мира устранился. Достаточно того, что он определил все
математические и физические законы – правила поведения сотворенной им материи.
Труднее понять – для чего он это сделал. Поскольку такой Творец не проявляет себя и
не ставит перед своим творением каких-либо иных задач, кроме как обязательности
подчинения извечным законам природы, то, казалось бы, нет и необходимости
предполагать в нем личностный аспект. Личность, она всегда проявляет себя в какой-нибудь
информации, направленной на тот или иной объект. А уж тем более, если таким объектом
является мыслящее существо – человек. Но в научных знаниях, базирующихся на
объективном способе познания, на эту тему не содержится ничего. Науке объективно
открывается только в высшей степени вероятный факт Разумного Надмирного Начала.
Поэтому подавляющее большинство представителей научного естествознания обходилось
 и обходится довольно своеобразным религиозным представлением – внекультовым
ощущением Бога только как Начальной Причины (Высшего Интеллекта в определении
Эйнштейна). В табели о рангах философской классификации такому мироощущению
отвели клетку с названием “Деизм” (от латинского слова Deus – Бог).  Адепты
диалектического материализма выучены считать деизм “интеллигентским” вывертом
религии.

        Любопытно, но представители культовых религий считают деистов атеистами!
Деизм – это “атеизм” неидеологизированной науки (не обязательно естествознания)
в том смысле, что это мироощущение, не отрицая Акта разумного Творения, не видит
следов личного присутствия Творца в круговерти сотворенного им материального мира.
Материальный мир живет по законам Творца, они и только они являются регулировщиками
на любом перекрестке материальных потоков. Творец трансцендентен нашему миру!
А если по-русски, то он – вне его, по крайней мере, в смысле “оперативного управления”.
Ощущение Разумного Начала возникает тогда, когда научному взору открывается
невыводимость высших форм организации материи из низших. Не существует ни одной
научно обоснованной гипотезы, не говоря уже о теориях, способной объяснить появление
жизни в результате случайных комбинаций химических реакций с участием
углеродосодержащих химреактивов. И не потому, что гипотезу трудно измыслить
(сценариев на эту тему на историческом пути человека было множество), а потому, что
в результате таких реакций должно родиться статистически невероятное – информационная
система! Система материальных объектов, взаимосвязь и трансформация которых
происходит с помощью создания, передачи и приема ОБРАЗОВ. Причем все эти процессы
управляются программой, то есть набором логических функций типа "если – то"! А это уже
не просто что-то упорядоченное, но в высшей степени смыслоносное. Жизненный процесс,
включая естественный отбор, это не просто самосборка подходящего биомеханизма –
носителя и обслуживателя информации, – это еще и направленное наращивание и
усложнение самой генетической информации.  И направление это нам известно –
в сторону возникновения информационной системы высшего порядка,
называемой мыслящим разумом. В главном своем проявлении жизнь – это не способ
существования белковых тел, а способ самонаписания и самосохранения информации,
записанной на этих и иных телах, как на своем носителе. Правда, обо всем этом мы
узнали только в середине двадцатого века с открытием структуры ДНК. Те же, кто добывал
научные знания и сто, и двести лет тому назад, ощущали Творца в величии открывающихся
им взаимосогласованных законов природы, управляющих всем механизмом видимой
Вселенной, механизмом физических и химических взаимодействий. И не мудрено,
что эти ощущения расходились с некоторыми примитивными представлениями
официальной теологии о мироустройстве, застывшими на уровне человеческих знаний
последнего тысячелетия перед началом Новой эры. В отличие от теизма христианства,
в деизме присутствует ощущение Творца, “оперативно трансцендентного” нашему миру,
и вовсе не обязательно безличного, как трактуется деизм христианским богословием.

       Не следует, однако, путать “атеизм” деистов с “научным” атеизмом – этим идеологическим
бульдозером антихристианской пропаганды. Я не оговорился – именно антихристианской,
на этой основе “научный” атеизм и зародился. Все остальные верования, включая
набирающий ныне обороты фундаментализм исламского толка, рассматриваются в русле
становления человеческого мироощущения как некий период почти языческого “детства”
малограмотного человечества. В пылу конкурентной религиозной борьбы антихристианского
похода “научный” атеизм сметает на своем пути все, в том числе и представителей “атеизма”
науки – деистов. Все они объявлены ограниченным, не доросшими, погрязшим в какое-нибудь
болото беспомощным стадом. Тот факт, что в этом стаде собраны наилучшие умы человечества,
никакого значения не имеет. Об этом можно и не говорить, зато можно рассказать, как
некоторые из них боролись с церковниками, как церковь уничтожала людей науки. Джордано
Бруно и Галилей – самые ходовые примеры, которые запали в память с детства. А ведь оба они
были глубоко религиозны, правда, не в той форме, как того хотелось бы идеологам того времени.
Эйнштейн в своей религиозности, не исключающей материалистического видения нашего мира,
не одинок. Примерно такие же или более глубокие религиозные переживания, оказывается,
испытывали люди, чьи имена попадаются на каждом шагу в любом учебнике физики, или
даже в памятке для электромонтера! Коперник, Кеплер, Паскаль, Ньютон, Ломоносов,
Гальвани, Вольта, Ампер, Попов, Менделеев, Павлов, Гейзенберг, Шредингер, Де Бройль...
продолжать? Но ведь это только основоположники и корифеи, религиозная окраска
мироощущения которых подтверждается документально их собственными высказываниями.
Менее выдающиеся ученые обычно менее документированы. Но нет сомнений в том,
что и они не зависали в пустоте бессмыслицы ими же открываемого глубочайшего
смысла взаимосвязей в природе. Не обязательно думать, что каждый из них в душе
был монахом, но ни один из них так или иначе не мыслил наш мир без внешней
Разумной Силы и начального Акта Творения. Правда, формально деизм это не религия,
а обобщенное мироощущение и философское видение мира. В деизме спокойно
уживаются “непоследовательные” христиане, язычники, иудаисты, буддисты и мусульмане.
Как меня учили, формально религия характеризуется тремя признаками: наличием
вероучения, наличием культа, наличием организации, обеспечивающей функционирование
двух предыдущих признаков. Так вот, религией по всем этим признакам является
марксизм-ленинизм. Вероучение – диамат плюс истмат, культа было столько, что даже
иногда с ним боролись, а уж какая организация – неужели забыли? Пред нашей инквизицией
любой средневековый поджигатель костров выглядит сопливым мальчишкой,
целящимся из рогатки в танк!




                ----------------- *** ---------------
                Только тот может познать сущность вещей,
                кто знает их происхождение и развитие
                (Гераклит Эфесский, очень древний грек)

       Критика чистого абсурда в программу моего исследования не входит. Это – не более
чем лирическое отступление. Мне просто хотелось намекнуть, что я не единственная
человеческая особь, потерявшая способность мыслить в рамках единственно верного
учения. Были, оказывается, и такие, которые до этого учения даже и не дорастали. В их
числе и те, кто познавал сущность вещей не по учебникам, а в своем личном
первопроходческом опыте добывателя знаний. А причиной деистического мироощущения
был все тот же проявляющийся разрыв причинно-следственных связей, невыводимость
существования высших форм материи из низших. Причиной существования живого организма
являются уникальные свойства химических элементов, обусловленные структурой
электронных оболочек атомов. Особенно выделяются такие элементы как водород,
кислород и углерод – основа основ нашей жизни. Структура электронных оболочек в свою
очередь обусловлена закономерностями квантования энергии и пространства нашей материи.
Эти закономерности являются фундаментальными, т. е. изначальными, ниоткуда не
вытекающими. Они без всяких кавычек родились 14 миллиардов лет назад в сингулярной
точке Большого Взрыва, положившего начало нашей Вселенной. Что было до этого? Вариантов
ответа два. Либо в этот момент произошел необратимый фазовый переход вечной праматерии
в свою конечную энергетически умирающую форму, либо это было моментом пуска
грандиозного (по нашим понятиям-масштабам) до тонкостей продуманного Механизма.
Каков букет сюрпризов-совпадений “случайно” возник при рождении нашей материи,
иллюстрируют не только биологические примеры. Первичный дозвездный состав
расширяющейся горячей Метагалактики – около 70% водорода и 30% гелия. Случилось
это вследствие выверенного количества энергичных первичных гамма-квантов,
предотвращающих преждевременный нуклеосинтез в космической плазме. При их
дефиците все первоначальное вещество, состоящее из взаимно превращающихся
нейтронов и протонов, сразу бы превратилось в гелий. Никаких иных элементов в
природе бы просто не существовало. При переизбытке таких гамма-квантов космический
нуклеосинтез вообще бы не имел места вплоть до превращения всех свободных
нейтронов в протоны. И самое главное – квантовые соотношения, проявляющиеся в
нашем мире, таковы, что только в этом случае возможна конденсация вещества в
форме очень подвижных в своем разнообразии и взаимодействии сгустков-атомов.
Все последующие формы вещества, включая биоорганические соединения,
определяются квантовой механикой. А вот Господней (как без кавычек выразился
Шредингер), или случайной (как утверждают партайгеноссе от диамата, ставя слова
Физика в кавычки) – об этом науке ничего не известно. Но ей известно, что
самопроизвольное возникновение самоорганизующихся островков высокоэнергетического
и информационного порядка (каковой является органическая жизнь) с точки зрения
той же квантовой механики невозможно. Для такого состояния материи действительно
должны существовать свои "квантовые" законы. Только в этом случае из хаоса
статистически равновероятного энергетического состояния могут возникать устойчивые
формы – “биологические атомы”, широчайший, но не бесконечный набор белковых
молекул, способных легко самособираться в огромное, но не бесконечное число
агрегатных комбинаций, формирующих различной сложности информационные
системы. В том числе и такую систему, как мыслящий разум. Самое же поразительное –
у каждой белковой молекулы есть свой информационный полинуклеотидный двойник,
а для их совокупности имеется информационная полинуклеотидная “техническая
документация”, определяющая правила и порядок сборки молекул в органические
“коацерваты”, именуемые Живыми Организмами!

       Если бы основатели теории биохимического самозарождения жизни в коацерватах –
А. И. Опарин, Дж. Холдейн и их последователи – не ограничивали себя идеологическими
шорами, экспериментальное изучение возможности первоначальной самосборки живого
организма могло бы быть более продуктивным. Но цель, которую они перед собой
поставили, была далека от действительного поиска истины. В данном случае не было
целенаправленного исследования того, как и каким образом самоорганизуется неживая
органическая материя. Здесь изо всех сил старались доказать, что самоорганизуется она
 чисто случайным статистическим образом, и этим – напрочь исключить саму возможность
говорить о некой "квантовой" предопределенности появления живого вещества. Этот
 момент как раз и отвергался априори, как несовместимый с видением мира сквозь очки,
 оснащенные светофильтрами религии диалектического материализма. Почему? Да все по
той же причине – это противоречило определенной догме. На первый взгляд гипотеза
биологической квантованности, т. е. вынужденной самосборки в строго определенные
конфигурации, сама по себе вроде бы ничего вредоносного не несет. Ведь все твердые тела,
если они успели в процессе твердения приобрести равновесную структуру, – квантованы.
Базальты, граниты, гнейсы и прочие полевые шпаты, покрывающие Землю, представляют
собой кристаллическое состояние вещества. Здесь не может быть разгула хаоса. Отклонения
от стехиометрического состава кристаллов допускаются физикой нашей материи лишь
в ограниченных пределах. Добавляйте в железо углерод. Какое-то количество этого внедренца
кристаллическая решетка железа вынесет. А потом начнется расслоение, избыток углерода
будет концентрироваться в другой фазе – в кристаллах совсем иной конфигурации,
вкрапленных в железную основу на правах совершенно постороннего квартиранта. Присутствие
этих крупиц второй фазы сделает кусок железа более прочным и он превратится в сталь
определенной марки, в зависимости от количества добавленного углерода. А потом – в чугун,
а потом – вообще перестанет называться железом и станет карбидом. А вот золото и медь
можно перемешивать в любых пропорциях, кристаллическая структура никаких качественных
изменений не претерпит. Квантовая механика это позволяет. А почему же зазорно предполагать,
 что и органические молекулы могут преимущественно образовывать только определенные
квантованные конфигурации высшего порядка – биополимерные апериодические кристаллы?
Ничего бы зазорного не было, если бы не было нас, существ мыслящих. А так ведь может
получиться, что квантовая механика, определяя при некоторых условиях неизбежность
самосборки определенных органических соединений в биологические системы,
предопределяет в том числе и появление высшей формы рефлексии – разумность. А это
уже, по словам академика Опарина, – “господня квантовая механика”, которой не может
быть, потому что этого не может быть никогда. Кристаллы могут быть, а вот разум возник
 чисто случайно наперекор законам природы из мешанины равновероятностей. Иначе
появляется та самая целенаправленность в природе, интуитивное ощущение которой так
одурманивало лучшие умы первопроходцев естествознания. А для нас она как кость в горле.
Мы не можем допустить даже и мысли, что наше появление физически чем-то или, не
дай Бог, кем-то предопределено!  Нет, мы не могли ждать милостей от природы, наша
задача состояла в том, чтобы самозародиться наперекор всему и вся. Наперекор энтропии,
наперекор законам информатики! Судя по результату, мы ее выполнили. Только вот
запамятовали, каким-таким образом нам удалось перехитрить и энергетическую и
информационную энтропию. А вот кристаллам ничего вспоминать не надо. У них не было
другого выбора. За них подумала квантовая механика. Возможно – та самая господня,
почему бы и нет.  Эйнштейн, по крайней мере, думал, что это именно так.


       Первооткрывателями биологической “квантовой механики” были Чарльз Роберт
Дарвин и Альфред Рассел Уоллес. Причем Уоллес письменно сформулировал теорию
происхождения видов даже раньше Дарвина. Подобные парные совпадения хорошо
известны. Законы Грегора Менделя были снова независимо переоткрыты спустя 35 лет
сразу тремя естествоиспытателями. Сама возможность независимого прихода к
одинаковым выводам указывает на определенную объективность того, о чем говорят
первооткрыватели. Закономерности эволюционного развития живых организмов
(особенно после того, как об этом подробно рассказали и все расставили по полочкам)
настолько очевидны, что диву даешься, почему это же самое еще в Древней Греции
не открыл кто-нибудь из знакомых нам Гераклитов, Демокритов или Архимедов.
И хотя теория Дарвина-Уоллеса не давала и не могла дать ответ на вопрос о происхождении
жизни, она сразу же была принята на вооружение вульгарным материализмом прошлого
столетия (натурфилософией) как раз для этих целей. Единственно, что действительно
подрывала эта теория, так это теологические представления о начальном единоразовом
творении всех живых существ в готовых застывших формах, в коих они существуют в наше
время. Эти представления в свою очередь базировались на архаическом, мифологизированном
знании человека, сложившимся несколько тысячелетий тому назад, когда никаких
объективных способов познания “внутреннего устройства” природы существовать попросту
не могло. Отторжение средневековой церковью объективного знания и людей, эти знания
добывающих, сыграло зловещую роль в разрастании бездуховности технически
развивающегося человеческого общества, плоды которого в полной мере вызрели к
концу прошлого столетия. Ведь открытие законов природы и безграничности Вселенной
вовсе не должно было приводить к отторжению идеи Творения. Наоборот, открывались
все более и более глубокие пласты изумительного сопряжения деталей Мирового
Механизма, невыводимость открывающегося математического порядка из круговерти
хаоса случайностей взаимодействия всех “первичных стихий”. Но, традиция консерватизма
и в тех вопросах, которые к ведению церкви, мягко говоря, могли бы и не относиться,
сделала свое дело.
НЕ СТАВЬТЕ ПРЕДЕЛА КРОМЕ ТОГО, ЧТО Я УТВЕРДИЛ ВАМ, И НЕ ДАВАЙТЕ ЗАКОНА КАК
ЗАКОНОДАТЕЛЬ, ДАБЫ ВЫ НЕ БЫЛИ СХВАЧЕНЫ ИМ!
Эти слова Христа так и остались в апокрифе, они не были включены в канон, который
сразу же и расставил все пределы человеческому знанию. А жаль!

       Когда в 1873 году на русский язык была переведена работа Дарвина “Происхождение
человека и половой отбор”, поэт М. Логинов, будучи председателем Комитета по печати,
наложил запрет на ее публикацию. Его приятель А. К. Толстой, тоже поэт (и по совместительству -
немножко Козьма Прутков), живо отреагировал на это едким стихотворением. Вот выдержки
оттуда.

                Если ж ты допустишь здраво,
                Что вольны в науке мненья –
                Твой контроль с какого права?
                Был ли ты при Сотворенье?
                Способ, как творил Создатель,
                Что считал Он боле кстати –
                Знать не может председатель
                Комитета по печати.
                Отчего б не понемногу
                Введены во бытие мы?
                Иль не хочешь ли уж Богу
                Ты предписывать приемы?

       На почве отторгнутого естествознания вырос деизм. Ведь отрешить человека от
института церкви можно. От ощущения необходимости Надмирного Творца – нельзя.
А от деизма уже было рукой подать и до вспышки вульгарного всеотрицающего
материализма, особенно в среде полуобразованной массы, скользящей по поверхности
 эмпирического знания.

                От скотов нас Дарвин хочет
                До людской возвесть средины –
                Нигилисты же хлопочут,
                Чтоб мы сделались скотины.

Наука открывала скрытые доселе законы взаимодействия и развития материи. Они
становились очевидными, приобретали статус самодостаточности. Глубинные же
первопричины всех этих закономерностей от пытливого взгляда эмпирика ускользали,
уходили в какую-то смутную глубину непознаваемости, обусловленной, как казалось,
всего лишь отсутствием нужных инструментов для исследования. Но это объявлялось
делом времени: познали как устроен атом, узнаем как устроен и электрон. Материя
неисчерпаема, ибо никакого дна у нее не видно. А раз не видно, значит его и нет.
И Дарвин был возведен в ранг стихийного диалектического материалиста первой руки,
сотрясателя основ религиозности. Такое ему не могло привидеться даже в страшном сне.

       Дарвин, открывший эволюционную связь в мире живого и сформулировавший роль
естественного отбора в этом процессе, так и не узнал причину дискретности видов.
Правда, мы ее тоже не очень-то знаем. Почему не существует непрерывного спектра
переходных форм? Даже открытие корпускулярного носителя наследственности (ДНК)
не позволяет объяснить зияющие прорехи, разделяющие многие явно генетически и
эволюционно родственные группы известных живых существ. Считалось и считается,
 что эти недостающие преходящие звенья эволюционной цепи конечно же были, но их
палеонтологические свидетельства могли и затеряться. Вон ведь сколько  воды утекло!
Воды утекло действительно много. Очень мало свидетельств осталось от самого
значительного этапа развития жизни, охватывающего, как полагают, период 2,5 – 0,6 млрд.
лет назад. В это время жизнь была представлена исключительно планктонными формами
организмов. Вода же – самый страшный реактив. Она разрушает и растворяет все. Сколько
раз прокрутилась начальная биомасса в круговороте жизни, первоначально существовавшей
в океане, не знает никто. Лишь 600 – 400 млн. лет назад, когда началось бурное развитие
известковых и диатомовых водорослей, неорганические скелеты этих существ стали
накапливаться в отложениях к вящей радости будущих палеоботаников и других
разгребателей доисторических навозных куч. И лишь 400 – 365 млн. лет назад, когда
жизнь стала выползать из океана и заселять сушу, ископаемых свидетельств о ее
существовании стало скапливаться значительно больше. Как известно из опыта, хорошо
провяленная на солнышке вобла может храниться значительно дольше, чем таковая,
складируемая в водной среде ниже средней солености.


       Одним из парадоксов эволюции является появление цветковых растений. Появились
они в масштабах геологической шкалы практически мгновенно. У них не было
эволюционных предшественников! Этот сложнейший, отличный от всего ранее известного
способ половой рекомбинации генов, природа вылепила буквально в одночасье. В одночасье
вдруг вымирали и некоторые существовавшие долгие миллионы лет виды животных.
Причем, на протяжении этих миллионов вид изменялся незначительно, как будто бы
необходимости эволюционировать для него попросту не было. А ведь живой организм не
выбирает – быть ему мутантом или нет. Мутации, согласно эволюционизму, происходят
независимо от чьего-либо желания с частотами, определяемыми физико-химическим
окружением живого организма. То, что они мгновенно вымирали, особого удивления
не вызывает. Изменились резко условия – они и вымерли. Любопытно другое. На их месте
опять появлялись родственные, но явно отличающиеся от них виды. Ни о какой постепенности
перехода в данном случае речи быть не может. А есть и такие орлы, для которых время
вообще остановилось. Скорпион, кистеперая рыба латимерия (целокант), головоногий
моллюск наутилус, некоторые виды папоротников сегодня точно такие же, какими были
их предки, жившие сотни миллионов лет назад совершенно в иных климатических условиях. 
Если для кого-то закон писан, а для кого-то нет, то это уже не закон, а так – предписание,
которое можно и не выполнять, ссылаясь на возникшие обстоятельства. И если эволю-
ционный характер развития жизни на Земле отрицают лишь очень немногие ученые,
зато сомневающихся в ведущей роли случайного накопления мутаций как двигателя
биологического прогресса, уже существенно больше. В их числе на склоне своих лет
оказался и сам Чарльз Роберт Дарвин.

       Чтобы преодолеть этакое безобразие, эволюционисты всех стран соединились и к
семидесятым годам двадцатого столетия выработали новую теорию прерывистого
равновесия.        “Согласно этой точке зрения, виды могут существовать на протяжении
более или менее длительного времени, не изменяясь; это означает, что частоты разных
генов остаются вблизи некоторых положений равновесия, определяемого некими
общими селективными факторами. Затем какое-то изменение среды или крупная
генетическая мутация вызывает быстрые (в эволюционном масштабе времени)
изменения в генофонде, и всего за несколько тысяч лет появляется новый вид со своим
собственным генетическим равновесием.”        Здесь я цитирую книгу “Введение в биологию”
П. Кемп и К. Армс для студентов-биологов и медиков младших курсов. Как раз мой уровень
понимания. Но вот с точки зрения специалиста, которому методология научного поиска
достаточно известна (пусть и из другой научной области), я вижу, что теория прерывистого
равновесия ничего принципиально нового для эволюционной теории не дает. Она лишь
наукообразно, т. е. в научных терминах, феноменологически закрепляет наблюдаемый
факт неравномерности и прерывистости эволюционного развития, втискивая его в некий
придуманный сценарий, базирующийся на любезном сердцу принципе случайности.
Когда частоты разных генов остаются вблизи некоторых положений равновесия, это очень
хорошо. Значит вид жизнестоек, у него лишь то укорачивается, то удлиняется хвост,
комбинирует цветовая гамма подшерстка или чешуи, и все такое прочее. Более-менее
вредные мутации мгновенно вытесняются как класс в небытие вместе с их носителями.
Для самоочистки генома от сравнительно редких нейтральных генетических признаков
по закону “3/4”) состояние равновесия есть наилучшее состояние. Волны жизни, неизбежные
спутники сезонного непостоянства и ветрености климатических условий, делают это еще
быстрее. А вот выдающихся (и обязательно комплексных!) полезных генетических
приобретений у равновесного вида почему-то долгое время нет. Почему? Или и здесь
 как у нас – пока гром не грянет, о мутациях забыли? С другой стороны, случайные мутации,
особенно крупные и судьбоносные, это ведь не достояние вида, как множества разбросанных
по континентам локальных популяций. Это – благоприобретение всего лишь у одной
единственной особи в одной единственной точке планеты. И новый комплект генов
тоже должен собраться у одной единственной особи. С позиции равновероятного
случайного возникновения мутаций, такая сверхвезучая особь может выродиться в нечто
выдающееся, и может, если она не потеряла способность скрещиваться со своими пока
еще консервативными сородичами, стать основателем нового вида. Но почему при этом
остальные представители вида где-нибудь за тысячи верст от этого события должны
непременно потерять генетическое равновесие и вымереть? Или закон сохранения
распространяется и на генофонд? Если где прибудет, то у других непременно убудет?
Нет, господа биологи, с описательной стороной здесь все в порядке, но с объяснением
этого явления что-то не так. Если рассматривать внезапное зарождение нового вида
в недрах старого в какой-то обособленной популяции, то здесь все сходится лишь при
одном условии. Самозарожденец должен в этой лотерее выиграть не просто что-нибудь
полезное, а существенно высокий по сравнению с другими особями личный коэффициент
размножения, или, что одно и то же, – коэффициент выживаемости в поколениях.
Иначе первой же волной жизни его может смыть в небытие. Не будет волн – смоет
законом “3/4”. В момент утраты равновесия (выпало одно звено пищевой цепи,
обеспечивавшей жизнеспособность данного вида) вид, если не сможет найти пищевую
замену, попросту вымрет. Или переберется в другие, пока еще съедобные места.
Все ясно, когда катастрофа глобальна. Примерно 65 миллионов лет назад в Северную
Америку врезалось небесное тело (суперметеорит – кусок астероида  или ядра кометы)
и геоклиматическая реакция на такое возмущение привела к вымиранию очень
большого количества видов. В том числе и абсолютно всех динозавров. Нечем им стало
питаться, кислотные дожди попросту выжгли землю. С этим все ясно. Но почему вдруг
именно синхронно в этот же момент частоты полезных мутаций как с цепи сорвались
в отношении главным образом тех других видов, не очень пострадавших от данного
катаклизма? Если частоты мутаций находились вблизи некоторых положений равновесия,
то почему мутационное равновесие должно быть нарушено именно в нужную сторону,
как только виду стало неуютно в своей экологической нише? Ведь в условиях
благоденствия вида полезные приобретения (более выраженная всеядность, например)
тоже вроде  бы не лишние. Бытие определяет мутации? Ламарк прав? Вопросов тьма.
Ответов меньше. Ответ, правда, напрашивается сам собой, но он выпадает за пределы
эволюционной теории в том виде, как ее принимает большинство ортодоксальных
эволюционистов, и как этому учат в школе и в институтах.




                ----------------- *** ---------------
                Жираф большой, ему – видней!
                (Песня про жирафа. Слова и музыка Ж. Б. Ламарка)

       В любом учебнике биологии вы можете найти рассказ о том, почему у жирафа
длинная шея. Иногда он подается иронически, иногда к автору проявляют снисхождение,
в зависимости от того, где и когда издан учебник. Этим примером выдающийся биолог
своего времени Жан Батист де Ламарк в 1809 году (год рождения Ч. Дарвина)
иллюстрировал свою теорию эволюции: организмы на протяжении своей жизни могут
приобретать приспособительные признаки, которые могут генетически наследоваться
потомками. По мнению Ламарка, изменения среды обитания вынудили нормальношеего
предка жирафа перейти на несвойственное ему питание с более высоких деревьев.
Хочешь жить – умей вертеться, вытягивать шею, вставать на цыпочки. Естественно, что
 такой ежедневный культуризм приводил к некой гипертрофии определенных групп
мышц и растяжению позвоночника, особенно в области шеи. И эти изменения, по Ламарку,
в конце концов могли передаваться и по наследству. В итоге появилось животное с
могучей шеей уникальной длины, приспособленной для освоения высоколиственной
целины. Кроме того, признак оказался полезным и с точки зрения безопасности вида.
Она, эта точка зрения, оказалась очень высокой: жираф большой, ему видней! В том
числе и тех, кто жирафами питается. Во времена Ламарка считалось, что различные
части тела представлены в яйцеклетках и сперматозоидах крошечными частицами,
переносимыми током крови в репродуктивные органы. Так что с логикой такого
теоретического построения было все в порядке. С появлением теории эволюции путем
естественного отбора, ламаркизм был решительно отвергнут. И жирафа снова поставили
 с головы на ноги. Постановили, что жираф это животное, которое случайно приобрело
данный генетический признак, который позволил ему освоить соответствующую высотную
пищевую нишу. Вместо упорного ежедневного целенаправленного труда в двигатели
эволюции записали слепой случай. А между тем я до сих пор помню наизусть, что
именно труд сделал из обезьяны человека! Уж если человека сделал, то жирафа-то
почему не смог? Окончательный удар под дых ламаркизму нанес немецкий зоолог
Август Вейсман (мое поколение не только помнит это имя, но и успешно с ним боролось
сидя за школьной партой или на институтской скамье). Вейсман провел оригинальный
эксперимент. В течение нескольких лет (22 поколения!) он с немецкой пунктуальностью
отрезал хвосты всем родившимся в специально изолированной популяции мышам,
после тщательного измерения длины их хвостов перед этой операцией хвостоэктомии.
В результате оказалось, что такое длительное воздействие в поколениях никак не
сказывается на длине данного мышиного органа, что и доказывало полное несоответствие
теории Ламарка действительному порядку вещей в живой природе.

       Сейчас этот эксперимент вспоминают лишь как некий курьез. Собаководы, которые
издревле делали то же самое с некоторыми породами собак (еще и уши подрезали),
могли бы сообщить результаты такой генетики для еще более долгого периода
наблюдения. В данных опытах Вейсмана, основоположника неодарвинизма и учения
о генетической роли зародышевой плазмы в половых клетках многоклеточного организма,
можно легко усмотреть методологическую некорректность, не позволяющую ему делать
те самые выводы о теории Ламарка, которые он сделал. Ведь по Ламарку организм
занимается самосовершенствованием всю свою жизнь, хронически, включая период
полового созревания, предшествующий репродуктивному. А Вейсман воздействовал
на организм остро и одноразово. Вот если бы он непрерывно на протяжении всего
периода от рождения и до размножения вытягивал бы своим подопечным хвосты
(с помощью какого-нибудь мышиного аппарата Илизарова), тогда другое дело.
Тогда опыт методологически был бы чистым. Но размножаться с таким техническим
устройством в районе хвоста ни одна порядочная мышь не сможет, если бы и очень
захотела. Между прочим, не существует ни одного уважающего себя кота, у которого
уши бы не были разодраны в рыцарских турнирах. А у котят они всегда целые.
Да что там уши!

       Сухие протоколы знаменитой сессии ВАСХНИЛ, на которой тов. Лысенко стирал в
порошок генетиков, сохранили для истории любопытную дискуссию. Его, который
постановил, что никакого вещества наследственности не бывает, а бывает лишь
диалектическое развитие организма путем сохранения хорошего и отбрасывания
ненужного, ехидно попросили прокомментировать следующий бесспорно научный факт.
Как, мол, это могло случиться, что на протяжении тысяч и тысяч поколений всего
человечества природа с постоянным упорством сохраняет у лучшей половины этого
человечества совершенно физиологически ненужную деталь, которую, к тому же,
приходится болезненно разрывать, когда ее владелица вступает в детородный процесс.
Давно бы пора утерять этот бесполезный признак, так ведь нет, до сих пор появляются
на свет, так сказать, в опечатанном виде. Вот уж такой статистики “отрубания хвостов”
не снилось ни одному вейсманисту-морганисту! А у жирафа шея все равно самая
длинная. И если труд сделал человека, то почему он же (труд) не мог сварганить и жирафа?
Так что вопрос об экспериментальном доказательстве несостоятельности ламаркизма
все еще остается открытым. Возможны инженерные варианты. Кто следующий?

       Интересная, все-таки, наука биология. За что ни возьмись, оно, оказывается,
существовать не может. То физика не разрешает, то информатика, то химия. Какая-то
нескончаемая карусель невозможности и невероятности. А оно существует и, более того,
живет припеваючи, несмотря ни на какие катаклизмы и бесчисленные попытки
негостеприимной планеты запретить, закоптить вулканами, залить кислотными дождями,
засушить, выморозить, в конце концов, всякими там оледенениями. Что же это за штука
такая – Жизнь, если ее, как песню советских композиторов, не задушишь, не убьешь.
В своем учении о биосфере Владимир Иванович Вернадский связал все живое в единое
целое – в систему. Все что плавает, летает, произрастает, ползает, бегает, или даже
заседает в президиумах или в Думах, первый Президент Академии Наук СССР назвал
живым веществом, в отличие от вещества неживого. Поскольку эти физические категории
были разнесены, то подразумевается, что живое вещество должно иметь некие
характерные свойства, которыми обделено вещество неживое. Сам факт классификации,
как известно, ничего нового для понимания явления не дает. Он лишь заостряет внимание
на некоторых разграничительных моментах, выделяя нечто из всеобщего коацервата.
А так – хоть горшком назови, только не употребляй не по назначению, как гласит инструкция.
А вот системный подход к живому содержал в себе значительный элемент новизны.
Ведь в системах действуют свои внутрисистемные законы сохранения, свои связи, в том
числе и обратные. Если какой-нибудь атом углерода, глубинный житель мантии Земли,
при извержении вулкана выскакивал наружу, с ним почти мгновенно вступала в
преступную связь подозрительная парочка атомов кислорода. Почему преступную?
Да потому, что это является посягательством на химическую свободу выбора
новорожденного. Почему подозрительная? Да потому, что никакого свободного
кислорода ни на какой нормальной планете быть не может. Он весь должен содержаться
в разных окислах, как это и имело место в эпоху доисторического материализма
1,5 – 2 миллиарда лет назад. И это сладкое слово “анархия” для атома углерода
перестало существовать. Тот самый порядок, мамой которого является вышеупомянутое
философское течение, на планете Земля больше уже никогда не выпустит атом углерода
из своих объятий. Сколько раз и в кого он проинкарнирует, уже не суть важно. Главное,
что ему век свободы не видать! Даже если он снова спрячется в недра, его выкачают и
оттуда, сожгут в топках, или продадут за границу в обмен на памперсы и сникерсы с
крылышками, от которых всегда сухо даже во рту. А потом из атмосферы его снова
извлекут путем фотосинтеза, обратят в сахар, и снова сделают сникерс или еще какой-нибудь
блендамет с кокосовым ксилитом. И это действительно так, ибо он попал в систему.

       Не знаю, как у биологов, но у инженера-физика при слове система начинают чесаться
руки и от охотничьего азарта начинает подрагивать кончик хвоста. Ибо система есть
понятие абсолютно земное, переводимое на простой язык человеческой логики и
математики. Солнечная (планетарная) система, периодический закон, открытый
Д. И. Менделеевым, квантовая механика – все это системы. При этом нет нужды тужиться
в философических упражнениях, рискуя нажить грыжу левого полушария (у кого
доминирует), или набить мозоль на мозолистом теле (это тоже где-то там же, только между).
Если система долгое время может существовать, без посторонней помощи сопротивляясь
давлению энтропии (беспорядка), то такая система именуется гибкой, самонастраивающейся,
т. е. автоматизированной. Кто и когда ее автоматизировал – такие вопросы для пытливого
ума на начальных этапах исследования можно и не ставить. Расследуем – разберемся.
Вскрытие покажет. Можно, конечно, постулировать какого-нибудь автора априори,
а потом всю оставшуюся до остывания Солнца, или до Конца Света жизнь доказывать это,
придумывая и нанизывая друг на друга всяческие измы. Но мы пойдем другим путем.
Ведь можно, когда исследования дадут хоть какие-нибудь систематические результаты,
простым тестированием выделить всех подозреваемых претендентов на авторство
(равно как и самозванцев), вне зависимости от их классовой принадлежности и
занимаемой должности в табели о рангах единственно верных учений. Возьмем да и
спросим: а это вы можете? А можете доказать, что вы можете то, о чем говорите,
что можете? Конечно, знания наши будут относительны и ограничены.
Нельзя объять необъятное. Но зрить в корень все-таки придется.
Правильным путем иду, товарищи?





                ----------------- *** ---------------
                Требовалось тут же, не сходя с места,
                изобрести обыкновенные объяснения
                явлений необыкновенных.               
                (М. А. Булгаков, “Мастер и Маргарита”)

       Приступая к изложению собственного представления о некоторых свойствах живого
вещества, я совершенно сознательно готов принять и вытерпеть все обвинения в
недеалектическом подходе, в упрощенчестве, в скатывании в механицизм или еще куда
 подальше. Но и вы, уважаемый читатель, примите, пожалуйста, на вооружение тезис
А. К. Толстого, “что вольны в науке мненья”. Помните? Там есть еще и такие слова:
“Твой контроль с какого права? Был ли ты при Сотворенье?” Я лично не был, не знаю,
как вы.  А узнать очень хочется, только вот руки коротки. Не задаваясь вопросом откуда
все взялось, попробую с инженерных, а не философских позиций ответить на вопрос,
как изучаемая нами система в доступном нашему наблюдению опыте самонастраивается
на свое продление во времени в условиях, отчаянно препятствующих этому процессу.
Поэтому готов приступить к изложению инженерно-механистического взгляда на живую
материю, собранную в систему. Тем более что Московский Инженерно-Физический институт,
который я окончил, при моем поступлении туда назывался Московским Механическим.

       С точки зрения инопланетного пытливого наблюдателя, склепанного из каких-нибудь
неорганических (но тоже соображающих!) материалов, живая клетка и живой
многоклеточный организм должны представляться высокоавтоматизированными
биохимическими устройствами определенного назначения. Эти самоподстраивающиеся
и саморегулирующиеся автоматы выполняют две целевые функции: обеспечивают
продолжение существования данных автоматов как устройств, а также наращивают свою
биоинженерную сложность синхронно с повышением информационного содержания
программ, управляющих работой этих саморазвивающихся биомашин. Опять оговорюсь:
не стоит морщиться, уличая нашего инопланетного исследователя в попытке поставить
телегу впереди лошади. Он ведь изучает нас со стороны. Давайте лучше спокойно
попробуем вникнуть в ход его мыслей, а после уж выведем его на чистую воду и ткнем
его инопланетным носом в его инопланетные ошибки. Если, конечно, сможем. А пока,
будем снисходительны к данному индивиду, порхающему по верхам биологических
знаний и совершенно не знакомому с философскими доктринами. Он, естественно,
видит, что условия существования подвержены изменениям. Устойчиво благоприятные
периоды сменяются неблагоприятными, но биоавтомат во многих случаях успевает
приспособиться к любым вывертам окружающей среды и самосохраниться. Правда,
сохраняется он не как данная конкретная биохимическая конструкция, а несколько в
ином виде, более приспособленном для существования и выполнения своих функций
в новых условиях. Старые формы попросту перестают существовать, распадаются,
оставаясь, правда, в рамках системы в качестве исходного низкоорганизованного
биовещества, используемого выжившими автоматами в качестве строительного
материала (продуктов питания).
Какие механизмы самосохранения заложены в эти автоматы?

       Наблюдение первое. Прежде всего видно, что в некоторых пределах изменения
параметров внешней среды автомат может сохранять свою внутреннюю функциональность
за счет какой-то внутренней перестройки биохимических процессов. В его генотипе
(а генетику в объеме знаний студентов первого курса наш “ино” уже освоил) записаны
запасные метаболические механизмы, которые могут включаться и выключаться в
зависимости от химсостава окружающей среды. Если в окружающей водной среде
растворена глюкоза, ДНК бактерии настраивается на синтез ферментов, способных
осуществлять расщепление этого моносахарида. Если она попадает в среду, где вместо
глюкозы растворена лактоза, снижение притока глюкозы и повышение лактозы запустит
синтез иных ферментов, с другого участка ДНК. И бактерия начнет питаться лактозой,
станет “млекопитающейся”. Главное, что запас таких программ, записанных химическим
языком на ДНК, у клетки имеется. Она их накопила в очень длинной череде
предшествовавших “реинкарнаций”. Таким образом, в достаточно широком диапазоне
изменения внешних условий в клетке работает устойчивая обратная связь, обеспечивающая
гомеостаз – постоянство внутреннего биохимического соответствия в допустимых
пределах. В таком случае биоавтомат живет и побеждает пространство и время,
оставаясь генетически неизменным и однородным.

       Наблюдение второе. В жизни одноклеточных бывает всякое. При пищевом несоответствии,
или когда что-то препятствует притоку нужных веществ в клетку и она не может с помощью
имеющихся ресурсов поддерживать гомеостаз, включается другой защитный механизм.
Но спасает он вовсе не данную клетку или, вернее, не данный конкретный образец
биохимического устройства автомата. Он спасает автомат как таковой, как функциональное
устройство, которое не имеет права исчезнуть. Можно поступиться конкретной схемой
биохимических процессов, но поступиться принципами нельзя. И автомат эту программу
имеет. Подмечено, что когда бактерия живет в условиях, когда под каждым ей кустом
приготовлен стол и дом, она размножается простым делением. Когда запасы всего, на что
 может быть перенастроен внутренний генетический механизм защиты, иссякают, в ней
просыпается неуемная тяга к перестройке собственного генетического набора ДНК.
Возможно, что клетка в силу какого-то изменения внутренней биохимии утрачивает способность
нормально питаться даже в достаточно питательном окружении. Аппетит пропал, изжога
замучила, или еще что-нибудь в этом роде. В любом случае, клетка выпадает из нормы и
ищет выход. А это означает, что включается следующая степень защиты. Последние
оставшиеся ресурсы клетки начинают расходоваться на структурную перестройку ее
организма. Она, по-видимому, начинает выделять во внешнюю среду некую сигнальную
химию, которая привлекает к ней таких же оголодавших или страдающих от несварения
желудка сородичей. Сытый одноклеточный организм, не успевший еще проесть свои
запасы и генетические ресурсы, голодного не разумеет в самом прямом химическом
смысле этого слова. Он на эту приманку не клюет. На нее реагирует такое же одноклеточное
несчастное существо, находящееся на грани краха. Хемотаксис как опытная сводня организует
встречу двух любящих (покушать) сердец лицом к лицу. А далее начинаются чудеса автоматики.
У бактерий прокариотов начинают отрастать половые пили – микротрубочки из
полимеризующегося глобулярного белка тубулина. Пили покрыты шкуркой – базальной
мембраной, изолирующей эту трубу от внешней среды. При встрече двух половых партнеров
половые пили – эти иголки в стоге сена – с непостижимой точностью находят друг друга,
стыкуются и организуют цитоплазматический мостик между клетками – своего рода
межклеточный водопровод. Я очень подозреваю, что тяга к приключениям у клетки
возникает тогда, когда основной регулятор ее биохимии – главная кольцевая ДНК
начинает давать сбои, т. е. перестает обеспечивать гомеостаз. Тогда заботу о выживании
автомата берет на себя другая ДНК, присутствующая в клетке вроде бы как некая запчасть.
У бактерий это маленькое обособленное колечко ДНК называется плазмидой (не путать
с плазмодием – он ей не муж и не родственник). В нормально плодящейся простым
делением клетке плазмида относительно пассивна, все белки, жиры и углеводы
синтезируются с помощью основной генетической ДНК.  Но в свои критические дни
клетка начинает подчиняться этому, не то бывшему паразиту, не то симбиоту, а может
и просто отложенному прозапас лишнему генетическому материалу. Вроде бы и не
нужен, а выбросить жалко. Далее события развиваются стремительно, как в хорошем
боевике. Плазмиды в коопулирующих клетках разваливаются на куски и некоторыми
из них клетки обмениваются, т. е. посылают друг другу через тубулиновый “генопровод”
в качестве свадебных подарков. Такой половой процесс носит название коньюгации.
Потом они расходятся, плазмиды в каждой бактерии собираются снова в кольцевую
структуру и клетка продолжает спокойную жизнь, размножаясь простым делением.
Плазмида при этом, как и основная ДНК, тоже удваивается и в качестве серьги раздается
каждой новоявленной сестре. В некоторых случаях фрагмент плазмиды может
встраиваться в основную ДНК бактерии. Вот там он уже становится информационной
матрицей для синтеза какого-нибудь очень нужного клетке химического ингредиента.
Кстати, когда бактерий травят антибиотиками, почти всегда находится такая, у которой
в плазмиде есть фрагмент, способный синтезировать противоядие. И с помощью
коньюгации копия этого щита передается тем немногим клеткам, которые успевают
его получить, встроить в генотип и выжить. А уж размножиться и заменить собой павших
бойцов бактерии умеют. Через два часа они удваиваются, через двадцать умножаются на
тысячу, через пару суток потомство одной бактерии может превышать 16 миллионов.
С бактериальной круговой порукой справиться очень сложно. У них в запасе всегда находится
какой-нибудь подходящий временно ненужный ген.
Вторая ступень самозащиты работает четко.

       Более высокоорганизованные одноклеточные организмы обмениваются генами
по более сложным схемам. У парамеций (в школе мы их проходили как “туфельки”)
обмен идет на уровне маленьких ядрышек – микронуклеусов. Это тоже некий запас,
т. к. основной рабочий генетический материал у них сосредоточен в ядре – макронуклеосе.
При спаривании парамеций выполняется такой свадебный ритуал, что невольно
задумываешься: как и при каких обстоятельствах могла первично появиться такая
выверенная генетическая пошаговая поведенческая информация, если вероятность
случайной сборки всего лишь одного шага-гена, т. е. одной команды-операции, составляет,
допустим, не более (1/4)^33=10^-20. Эта оценка – для коротышки гена, состоящего всего
из 100 нуклеотидов в предположении, что информацию кодирует лишь одна треть,
а две трети нуклеотидов могут сочетаться как им вздумается. Максимум, что сможет
закодировать такой ген – так это какой-нибудь химический фактор-полипептид из 30
аминокислотных остатков. Возможно, он и нажмет там на какую-то химическую педаль
и парамеция сделает первый шаг в своем брачном
стремлении к обмену генами. При половом обмене генами у парамеций синхронно
и последовательно в автоматическом режиме выполняется шесть укрупненных
структурных внутриклеточных преобразований. Даже если каждое из них контролирует
всего лишь один 100-нуклеотидный ген-недоносок, вероятность случайной самосборки
такого комплекта равняется 10^-120. Правда, интересно? Наверное у естественного отбора
глаза разбегались, когда ему первоначально подсунули такое разнообразие выбора.
А ведь когда-то такое должно было случиться? Иначе, откуда у парамеций такой набор?
А вот после коньюгации парамецию даже родная мама не узнает. Та туфелька, которая
была до этого, перестала существовать, оставшись, тем не менее, живой и здоровой.
У нее появился совершенно иной рекомбинантный набор генов, которого до этого в
природе не существовало. Телевизор сам перепаял себе свои схемы и готов настроиться
на сотый канал, если таковой вдруг объявится в эфире. Такая степень автоматизации
не снилась ни одному генеральному конструктору.
Автомат умер, да здравствует автомат!

       Если живая клетка – это самонастраивающийся автомат, то должна существовать и
исключительно точная система химической обратной связи, управляющая этой настройкой.
Этого требует теория автоматов. И такая система в клетке имеется. К примеру, мышечная
клетка генетически не участвует в процессе размножения организма. Поэтому она и
называется соматической, т. е. формирующей тело. Комбинируют и передают генетический
материал потомкам половые клетки – гаметы. Но и мышечная клетка это тоже живой
организм, способный разбудить свою ДНК, когда потребуется. С открытием летнего
огородного сезона даже у пролетариев умственного труда начинают укрепляться бицепсы,
 трицепсы и все остальные псы, ворочающие лопатой. При этом увеличивается объем
мышечной массы, хотя количество мышечных клеток остается примерно таким же, как
и в зимний период, когда усиленно работали только мышцы на которых сидят, да лицевые
мышцы, приводящие в движение жевательно-глотательный аппарат. Почему в клетках
усиленно работающей мышцы увеличивается количество белкового набора, формирующего
сократительное волокно? В БМЭ и учебниках ответа я не нашел. По-видимому, это уже
специальный вопрос, выпадающий за пределы обязательного минимума биологических
знаний. А раз так, то у меня открывается возможность вволю пофантазировать и на эту тему.
При этом я почти ничем не рискую. Если опять снесу какую-нибудь чушь, то люди знающие
должны бы, по идее, меня снисходительно простить. Что, мол, возьмешь с такого, который
в калашный ряд лезет торговать продуктами явно животного происхождения. А вдруг дойду
до чего-нибудь не очень абсурдного? Можно рискнуть полаять и на слона.

       Поскольку с инженерных позиций клетка – это автомат, то, если бы конструктором был я,
обратная связь в данном случае выглядела бы следующим образом. В условиях нормальных
адекватных нагрузок энергозатраты в мышечной клетке компенсируются за счет
 расщепления гликогена. Конечный продукт гликолиза – пировиноградная кислота.
Если мышца особо не надрывается, эта кислота благополучно проходит по циклу Кребса
вплоть до полного окисления с переходом в углекислоту и воду. Если же дебет с кредитом
не сходятся, если мышца горит на работе, а кислород подтаскивать не успевают,
пировиноградная кислота может прицепить водород, в результате чего получится молочная
кислота. Несмотря на свое аппетитное название, молочная кислота является клеточным
ядом и рано или поздно должна быть из клетки удалена. Удаляется она через клеточную
оболочку-мембрану (другого пути попросту нет), которая, возможно, по этому случаю как-то
химически перенастраивается. Относительно длительное повышение избыточной концентрации
молочной кислоты в кровяном русле в конце концов должно найти своего адресата –
соответствующий хеморецептор в центральной нервной системе (ЦНС), строго следящей
за химическим порядком в вверенном ей организме. Избыток молочной кислоты
(превышающий порог срабатывания хеморецептора) – это химический крик о помощи: мол,
надрываюсь, но не сдаюсь, шлите подкрепление!  ЦНС сигнал SOS приняла, но кто его там
передал, она может и не знать. Может быть, там не одна клетка не может удержать лопату,
может их там миллион? Поэтому, я, как самозваный конструктор этого автомата, повелеваю
немедленно отреагировать на это событие, не вдаваясь в выяснение личности потерпевшего.
ЦНС должна сделать так, чтобы этот сигнал перестал звучать. Пусть с этой целью данный
высокоорганизованный биопроцессор включит в  работу какие-то подведомственные
клетки, которые начнут вырабатывать специфический анаболический гормон и выбрасывать
его в кровяное русло, т. е. тоже безадресно. Пусть этот гормон проникает только в те мышечные
клетки, мембраны которых настроены на активный транспорт молочной кислоты. 
Известно, что гормоны, ферменты и им подобные деятели сферы обслуживания, работают
 строго прицельно по типу ключ-замок. Вот и пусть этот самый анаболик-допинг своим
ключом откроет во впустившей его в себя клетке только тот фрагмент ДНК, с которого
начинается транскрипция РНК-матрицы всех нужных белков, которые увеличат миозин-
актиновую массу данной клетки. И мускулы начнут наливаться! Прямо хоть обмазывайся
серебрянкой и беги на конкурс бодибилдинга. В результате натяжение в волокнах мышцы
снизилось, к. п. д. повысился, мышца вздохнула свободнее и перестала кричать благим
химическим матом, что ей тяжело. Обратная связь сработала. Возникший в организме
стрессовый сигнал химической тревоги принят и подавлен в зародыше, т. е. именно там,
где он и зародился. Все довольны, ЦНС может дремать дальше. Куда денется гормональный
ключ? Он ведь катализатор, и поэтому не расходуется. А пусть он тоже выключается при
снижении кислотности, когда хроническое закисление клетки будет преодолено. А уж
в клетке его, ненужного, быстренько разберут на запчасти. Там есть молекулярные
специалисты по таким вопросам. И не таких переваривали. Вот какой метаболизм
можно придумать для автоматического пожаротушения!

       В шестидесятых годах двадцатого столетия чемпионом мира и олимпийских игр в
тяжелой атлетике долгое время был выдающийся спортсмен Томми Коно. Этот
американский атлет полутяжелого веса с лицом японской национальности однажды
ради интереса принял участие в конкурсе мужской красоты. Так раньше назывались
выставки культуристов. Кроме умения играть мускулатурой, надувать бицепсы и
ягодичные мышцы, участники должны были перед соревнованием пройти некий
 искусственный отбор. Каждый из них должен был разочков десять отжаться от пола,
сколько-то раз подтянуться на перекладине и поднять на грудь штангу, равную половине
своего веса. И добрая треть претендентов на звание красавца-мужчины выбыла из борьбы,
не преодолев этого барьера. Многократного мирового рекордсмена от этого испытания
уволили. У судей хватило юмора, наверное, догадывались, что он мог бы взять на грудь
всю судейскую коллегию скопом. Но этот атлет смог победить всех остальных и во втором
туре, когда главным была уже демонстрация мышечной массы и владение ею. И Томми
Коно к своим трудовым золотым медалям добавил еще одну – победителя в конкурсе
культуристов.

       Ни для кого не секрет, что любители бодибилдинга, наращивая мышечную массу,
прибегают к услугам соответствующих гормональных препаратов. В спорте они входят
в число допингов и строжайше запрещены. Побеждать нужно трудом, а не химией.
Возможность увеличить внутриклеточный миофибрилльный объем химическим путем
это – яркий пример биохимической природы обратной связи. Но за обман обмена
приходится расплачиваться. Настоящий атлет наращивает мышцы естественным путем,
вынуждая организм реагировать на превышение нагрузок. При этом синхронно включаются
и другие защитные механизмы, сопутствующие гормональному ответу. Ведь клетка
захлебывается молочной кислотой вследствие недостатка кислорода и перехода на
анаэробный способ дыхания, доставшийся ей в наследство с доисторических прокарио-
тических времен. Кроме решения проблемы путем увеличения сечения мышцы, организм
умеет налаживать и более экономное и эффективное внутриклеточное дыхание. Но это –
главным образом у тех, кто упорной тренировкой этого добивается. Когда на беговую
дорожку выходил стайер Петр Болотников, на него было страшно смотреть. В пиджаке
он еще смотрелся, а в майке и трусах – в чем только душа держалась? А он, при таком
"дефиците" мышечной массы, был мировым чемпионом! Такой же высушенный бегун из
Эфиопии удивил мир, став олимпийским чемпионом по марафону. Мало того, что у него
и мышц-то по настоящему не было, у него не было и тапочек. Так и шлепал Абу Бекила
по горячему асфальту босиком все 42 км к своему золотому финишу. У классных лыжников,
велосипедистов, бегунов на длинные дистанции, упорным трудом выработалась способность
терпеть.  Ведь ЦНС задыхающегося организма тоже изо всех сил кричит и призывает
сознание снизить планку нагрузки. При этом создает такой уровень ощущения дискомфорта,
который останавливает любого из нас уже на первой стометровке. И у спортсменов – тоже.
Но они терпят. Тогда, исчерпав потенциал этой ступени самозащиты, ЦНС включает
следующую. Видя, что к инстинкту самосохранения данного чокнутого индивида не
докричишься, организм химически начинает расходовать неприкосновенный запас
внутриклеточного дыхания. И у человека появляется второе дыхание. Если же он
попытается переступить и через эту черту возможности, его сознание попросту временно
выключат из жизни. Обмороки у спортсменов тоже случаются.
И это – еще одна ступень автоматической самозащиты.

       Еще раз вернемся к наращиванию мышц. Там есть один любопытный момент. Если
тренировать мышцы рук, то именно они и будут увеличивать свою массу. Ноги при этом
какими были, такими и останутся. А что это означает на внутриклеточном уровне?
Это означает, что химический сигнал проникает именно в напряженно работающие клетки.
Конечно, все намного сложнее той простой схемы, которую я примыслил в качестве
примера. Но общий ход событий ей соответствует. Допустим, в клетку попал некий
химический фактор, способный активировать ту группу генов, которая обеспечивает синтез
белков, нужных для построения миофибрилл. Но ведь мышц у человека в соответствии с
анатомической классификацией 1108 штук! Под номером один числится самая внутренняя
мышца живота, а под последним номером – малая скуловая мышца. Это она поднимает
угол рта в презрительную ухмылку, в том числе и у любого идейно закаленного материалиста,
читающего эти откровения явного ренегата! И каждой мышце соответствует свой набор
генов, по крайней мере – регуляторных. Это ведь они в конечном итоге запускают в работу и
выключают структурные гены, нарабатывающие мышечный материал в нужном месте в
нужное время. Значит химический ключ, попавший в клетку-трудягу, должен точно
подойти только к замку, открывающему данную группу генов? Именно здесь он что-то
"откроет", гистоны изменят пространственную структуру и хроматиновый чехол ДНК
распахнется, как полы халата. Хромосома распушится, расхорохорится, и ДНК станет
доступной для транскрипции. И ключ этот не подходит к областям хромосомы, несущим
регуляторные гены производства иных мышц, ворочающих совсем другими костями
нашего прелестного скелета. А что будет, если вы почти от рождения всю оставшуюся
жизнь будете перенапрягать только определенные мышечные группы?
Наверное, они будут расти и расти куда надо, пока этот процесс не выключит обратная
связь, если ваша мускулатура сможет более или менее адаптироваться к давящим на
нее внешним условиям. А если давление никогда не кончается? Пилит и пилит регулярно
каждый день, как несознательная жена. Если организм это автомат, то химический
сигнал-ключ к данной группе генов будет присутствовать в крови хронически. Других
компенсаторных механизмов у организма на этот случай может и не быть. А раз так,
то его потенциальное влияние на соответствующую область хромосомы тоже будет
хроническим. Возможно такой длительный химический прицельный дискомфорт
не может не сказаться и на гаметах.

       У жирафа не только шея длинная. В каирском зоопарке, куда мы водили нашу
маленькую дочь, чтобы показать ее разному зверью, у нас была неожиданная встреча
и с жирафом. Представьте: вы перемещаетесь по пешеходной дорожке вдоль какой-то
ограды, увитой зеленью. Вдруг перед вами откуда-то сверху из кустов появляется
невообразимая образина, размерами с половину вашей персоны. На этой голове растут
какие-то рожки-грибочки, а глаза, с хорошие блюдца, выжидательно смотрят на вас.
Честно говоря, я малость опешил, поскольку никогда таких зверей на расстоянии метра
лицом к лицу не наблюдал (или – морда к морде? – как правильно?). Но тут как из-под
земли вырос местный бизнесмен – служитель зоопарка с мешком на боку. И протянул нам
пару булочек, естественно, за соответствующую плату в неконвертируемой валюте.
Эти булочки с нашего высочайшего позволения он сам и протянул голове, перед которой мог
бы спасовать даже славный рыцарь Руслан, а не то что бледнолицый консультант-атомщик
с малолетним ребенком на руках да еще и при жене, которых полагается закрывать впалой
грудью от всяческих бед. У жирафа не только шея длинная. У него и язык длиной не менее
полуметра! И шурует он им – как рукой! Булочки он этой розовой лентой обвил, засунул
куда-то в свое бездонное горло, и, как ни в чем не бывало, продолжал то ли попрошайничать,
то ли вымогать (уж больно страшон вблизи!). Но нас сменила следующая группа жаждущих
острых ощущений, и мы спокойно пошли кататься на слоне. Я так думаю, что у жирафа
с этим хлеботорговцем была мафия. Один вымогает, а другой, тут как тут, "спасает" вас от
вымогателя за пустяковое вознаграждение. И так – целый день. Бизнес!

       После этого случая я с большим уважением отношусь к Ламарку. Особенно после того,
как оценил вероятности случайной самосборки самых простеньких генов. Если жираф –
это действительно некое нормальное копытное, выдавленное обстоятельствами из
привычной пищевой ниши и попавшее на скудные подножные кормовые угодья, то именно
в этом случае должна работать схема хронического дискомфорта, о которой говорилось выше.
Если, конечно, над головой на полудосягаемой высоте было чем питаться. Представьте, что
данная группа животных вынуждена заниматься таким бодибилдингом каждый день всю
свою жизнь на протяжении многих и многих сотен или даже больше поколений. Половые
клетки, как известно, не образуются сразу при рождении. В процессе эмбрионального
развития при дифференцировании образуются стволовые клетки, которые в пору полового
созревания будут вырабатывать гаплоидные гаметы – спермии или яйцеклетки. И все это
время организм находится в состоянии стресса. Постоянное несоответствие мышечно-скелетных
параметров выполняемым физическим действиям, по-видимому, не может оставаться
безнаказанным. Если у отдельного индивида происходит гипертрофия определенных групп
мышц, связок, костяка, это значит, что в организме постоянно присутствуют биохимические
факторы-ключи, вынуждающие усиленно работать соответствующие участки генетической
ДНК. Усиленно работать же означает, что определенный локус определенной хромосомы
наиболее часто атакуется определенным веществом, при этом хроматиновый чехол в этом
месте “расстегивается” и на какое-то время делает данный участок ДНК доступным для
химического воздействия, чем, собственно, и пользуются молекулы, начинающие транскрипцию
информации ДНК на РНК. Почему нельзя предположить, что длительное присутствие в кровяном
русле адресно направленного химического агента не может сказываться и безадресно, пусть
и в значительно меньшей степени? В том числе – и на гаметах. Клеточная мембрана не является
непреодолимым диффузионным барьером. Длительный же избыток внешней химии – это
своеобразный фактор риска. И если мембраны пропустят этот химреактив в гаметы, или
даже еще раньше – в стволовые клетки, то он может сработать там как элемент обратной связи. 
Конечно, никаких миофибрилл там вырабатываться не будет. У гамет совсем другая биохимия.
А сейчас – еще одно предположение с точки зрения инженера-механициста, рассматри-
вающего биоавтомат живого организма. Не знаю, когда и как, какая эволюция-революция
могла это сделать, но мне видится, что в половых клетках имеется механизм обратной связи,
реагирующий на хронические биохимические стрессовые раздражители, указывающие
на несоответствие реакции определенной группы генов на внешние условия существования
организма. Иными словами, те же самые факторы, которые длительно и сверх меры
насилуют соматические клетки, заставляя приспосабливаться к перегрузкам, могут
увеличивать вероятность самопроизвольных приспособительных мутаций и в гаметах,
или в их предшественниках – стволовых клетках. И делать это будут именно в тех местах,
которые не могут обеспечить (а должны!) подавление игнала химической тревоги и
восстановить гомеостаз по данному конкретному параметру. В результате, на протяжении
длительного периода непрестанного стрессового давления, повышенная частота мутаций
может подбросить и такие варианты, которые будут способствовать избирательной
адаптации отдельных особей в нужном направлении. Лишний позвонок у будущего
жирафа – это было бы уже неоспоримым преимуществом, которое естественный отбор,
естественно, одобрит. Генетическое “уродство” в виде удлиненных костей скелета тоже
будет приветствоваться. В итоге за многие сотни поколений обратная связь, наиболее
часто снимающая защиту с определенных участков ДНК, создаст букет разнонаправленных
случайных мутаций. А среди этих мутаций  может сформироваться и такое, что предстало
из кустов каирского зоопарка и слопало пару булочек за счет представителей страны
Советов. Если же ждать равномерно вероятных случайных мутаций по всему геному,
то вероятность вырастить жирафа не выше, чем вероятность появления у вашей собачки
пятой ноги к восьмому марта прошлого года.
Можете оценить сами. Техника подсчета вам известна.

       Родословная жирафа слабо изучена. И лишних позвонков у него нет. Зато те, которые
есть – прямо-таки лошадиные! Родословная лошади известна по ископаемым останкам
на протяжении примерно 55 миллионов лет. От существа размером с лисицу, щипавшим
мягкую травку на заболоченных берегах эоценовых рек, данный организм развился в
мускулистого красавца, приспособленного для жизни в сухих степях, где кроме него в
согласии с природой могут обитать только степные волки да красавцы ковбои. Последние
в процессе параллельной эволюции тоже приобрели некоторые приспособительные
признаки – особую форму ног, клещами обхватывающих лошадиные бока, и кавалерийскую
походку, когда передвигаются несвойственным им пешим способом. На протяжении сорока
миллионов лет, после того как климат на земле стал сухим, а все, что безудержно росло,
цвело и пахло, превратилось в угольные пласты, у предков лошади направленно изменялась
“конструкция” ноги. Это животное из более-менее оседлого стало бегающим безродным
космополитом.  Никаких лишних позвонков у него не появлялось, более того – лишние
неработающие кости стали укорачиваться и вырождаться в какую-то бесполезную мелкоту.
В миоцене у этого уже сравнительно рослого животного отпал за ненадобностью
позвонковый хвост. Зато то, что непрерывно и сверх всякой меры работало, устойчиво
разрасталось и трансформировалось именно в направлении, обеспечивающем снижение
хронического гипернапряжения в данном органе. Бывший самый работящий палец
(средний) стал копытом и бабкой, а гибкая кисть стала той самой почти монолитной
ногой, которая наблюдается ниже лошадиного “колена”. Колено взято в кавычки
потому, что это вовсе и не колено, а запястье. Колено у лошади (вернее – локоть, речь
о передней ноге) расположено, там, откуда руки растут, т. е. в районе нашего плеча.
Подозреваю, что меня снова обвинят в перепутывании местоположения головы и ног.
Мол, как это я не могу понять простую вещь, что не внешние условия диктовали генотипу,
что и где трансформировать, а сам мутирующий генотип, как слепой умалишенный
художник, случайно выдавал и такие шедевры, которые помогали кой-кому убежать
от волков чуть-чуть быстрее, чем их эволюционно недоделанные сородичи. А потом еще,
потом еще... и все в том же направлении максимального удовлетворения материальных
потребностей трудящихся костей и мозолистых мышц. Что ж, может быть и так. Я лично
“при Сотворенье” не был, врать не буду. Но вот опять, в силу когда-то случайно
приобретенного далекими предками инстинкта, рука потянулась к перу,
а перо – к бумаге с цифрами.

       В Большой Медицинской Энциклопедии о лошадях говорится мало. О человеке –
больше. Из нее я и узнал, что костный скелет человека состоит более чем из 200 костей,
причем на долю верхних и нижних конечностей приходится соответственно по 64 и 62
туки. Позвоночник формируют 26 костей, а череп – аж 23! В другом руководстве на эту тему
встречалась цифра 29. Грешным делом, я думал, что череп у нас вообще сплошной, а тут их,
оказывается, – больше чем в хребтине. Вспомнив указание любимого поэта моей пролетар-
ской юности о том, что “все мы немного лошади”, я смело переношу количественный состав
нашего скелета и на брата нашего меньшего (не в смысле массы, а в смысле, конечно же,
нашего большого ума). Но, учитывая слово “немного”, для грубых оценок предполагаю, что
конечности лошадиных предков содержали примерно 10 костей (6:1 в пользу контргипотезы).
Допустим, что лет этак миллионов 40 назад где-то в олигоцене бегал отдельно взятый табун
мезохиппиусов численностью в 100 голов. Больше раздувать эту микропопуляцию невыгодно,
иначе резко сократится вероятность совпадения нужных нам мутантных аллелей в одной
гомозиготе при свободном скрещивании. Допустим, что в генотипе этого предка быстроногого
ахалтекинца было 10^5 всяческих генов. И мутировали эти гены случайным образом с частотой
10^-5 на одно поколение. Сие означает, что каждая новорожденная голова из этого поголовья
появлялась на свет, будучи носителем одного искалеченного аллеля. Следовательно,
ежепоколенно табун обогащался сотней новых случайных аллелей. Если 10 костей конечности
это 10 соответствующих генов, то в каждом поколении табун приобретал (100:10^5)*10=10^-2
мутантов по каждому генетическому костяному признаку передней ноги. Допустим, что
только один из мутантов был прогрессивным, зато другие 99 рождались генетическими уродами,
которых тут же кушали степные предки волка, вечные санитарные спутники лошади. Примерно
за 10^4 лет все кости конечности в среднем по одному разу куда надо промутируют и,
возможно, по степи уже будет бегать нечто фенотипически более напоминающее ишака,
чем травоядную лисицу. “Тю! – сказал бы мой славянский предок – Хиба ж цэ богато?”
Ни! – согласился бы я с ним по-русски – это очень мало, если рассматривать эволюцию на
фоне геологического масштаба. Там ведь счет идет на десятки миллионов лет! Так что
времени для обышачивания им вполне бы хватило. И разошлись бы
мы с моим пращуром по своим самостийным квартирам в твердом убеждении о
справедливости эффекта Сьюэлла Райта, постулировавшего ведущую роль причинно-
необусловленного дрейфа генов в деле эволюционного происхождения видов.

        Но у его потомка (у потомка моего деда, а не Райта!) в генотипе уже была хромосома,
пристегнутая и от другого деда угро-финского происхождения. В паре они, согласно
историку В. О. Ключевскому, исторически сформировали мой этнический генотип,
называемый русским. А русский мужик – это ленивый мужик (по твердому убеждению вождя
мирового пролетариата, объединявшего в себе еще и не такой генный набор!). Пока гром
не грянет, мужик не перекрестится. Гром грянул. И с перепугу в сонном русском мозгу,
спрятанном за двадцатью тремя сросшимися с ним костями, вдруг возник вопрос. А,
собственно, – почему? Почему, и главное как случайные спонтанные мутации могут создавать
жизнеспособные генетические КОМПЛЕКТЫ? И очнувшееся сознание потребовало “тут же
не сходя с места изобрести”. И тоже разбуженный этим шумом профессиональный
изобретатель, угнездившийся в том же сонном русском  мозгу, взял в конечность,
состоящую из 64 костей, карандаш.

       Представьте, что вы – и ныне дикий сын степей. Вы проживаете в прерии и каждый
день изо всех сил убегаете от  наступающих на пятки вечноголодных волков. И вот при
рождении вы случайно приобрели хороший (в плане долгосрочной эволюции)
генетический признак – у вас выросла огромная особопрочная коленная чашечка с
прицелом на дальнейшее объединение с такими же гигантскими костями, которые пока
не выросли, но обязательно со временем случайно вырастут у кого-нибудь из ваших
хороших знакомых. А уж потом, объединив гены, вы в случае чего отбрыкаетесь от любой
стаи и вовремя смоетесь не иначе как в первых рядах. Мне очень неприятно говорить вам
об этом, но волки в этой ситуации, извините, в первую очередь скушают именно вас. Причем,
задолго до того, как вы встретите подругу с метровой голенью высокой проходимости,
приспособленной к вашей чашечке. Преимуществом в беге может обладать только тот
индивид, у которого все соответствующие костяные изменения произошли сразу и одновременно.
Ведь если вы случайно станете гомозиготным по какому-то рецессивному, ждущему своего
часа аллелю, именно этот новый генетический признак и проявится в фенотипе. Совсем
необязательно, что такое событие неизбежно повлечет за собой соответствующее изменение
всех сопряженных деталей вашего организма. Их форма строго определяется совсем другими
генами. А они пока еще нормальные. Ведь когда на голове выпадают волосы, ума, как
правило, сразу не убывает. Если, правда, он до этого тоже был. Если у вас случайно огрубел
и покрылся копытом опорный при беге третий палец, то это – единичный вполне самостоятельно
положительный прогрессивный генетический признак. Но если у вас выросла выдающаяся
пястная кость, а маслак остался прежним, то вы, простите, будете не бегуном на дальние
дистанции, а обыкновенным инвалидом, едва двигающим свои несогласованно
промутировавшие “костыли”. Волки же – они неграмотные. Они не знают, что данная
мутация потенциально прогрессивна. Они питаются фенотипом, который, при
недоукомплектованности прогрессивного генотипа, является самым  доступным звеном
в их пищевой цепи. Все эти подчеркнуто наглядные примеры – всего лишь рассуждения.
А теперь дадим волю вычислительной технике.

               Тише, ораторы!
                Ваше
                Слово,
                Товарищ
                Пентиум!

       Я не зря полез в суставы. Именно там и должно проявляться конформное несоответствие
 в случае несогласованных мутаций. “Конструкция” любого сустава настолько сложна и
подогнана, что диву даешься, как эта штука могла согласованно видоизменяться в процессе
эволюции. Однако, будем полагать, что могла. Если в суставе сходятся всего лишь две
взаимно притертые своими мыщелками кости, то вероятность одновременного появления
согласованного видоизменения рассчитывается очень просто. Она равна произведению
вероятностей нужных мутаций в двух генах, ответственных за построение этих сопрягаемых
костей. А это значит, что в случае нашей вольной оценки поголовья изолированного
доисторического табуна и постулируемых, явно завышенных, частот случайных снайперских
генных мутаций, время, необходимое для проявления такого парного совпадения в
фенотипе, должно увеличиться. Иными словами, наши 10^4 поколений превратятся в
(10^4)^2=10^8 поколений.

       А это уже многовато, это вам – не тю! Лошадка, даже первобытная, – это не дрозофила,
а тем более – не бактерия, размножающаяся со скоростью курьерского поезда. Это уже
ближе к сотням миллионов лет, которых у данного высокоорганизованного живого
организма попросту не было. Если, конечно, мутации не были согласованными. А в коленном
суставе человека имеется четыре кости! И такие суставы тоже эволюционно видоизменялись.
Мениск гориллы трансплантировать в ногу шимпанзе нельзя. Хотя до этого они, в лице
далекого предка, сидели рядышком на одной ветке. И мы в этом же лице – тоже. Но, на
мой взгляд, ноги у гориллы ни капельки не привлекательны. Я бы никогда не женился,
если бы у моей невесты были такие ноги. Но ведь ножки-ножки, о которых так восторженно
печаловался великий поэт, существуют! И в геноме нашей семьи их три пары (моя персона
в их число не входит; боюсь, что горилла бы за меня замуж пошла). А как же они произошли,
если всего лишь с десяток миллионов  лет тому назад их прародительница пользовалась
ими не хуже, чем своими же волосатыми руками и хвостом? В коленном суставе – четыре
кости, и вероятность возникновения единичной случайной суставообразующей мутации в
этом случае нужно возводить в четвертую степень! Только тогда и получится работоспособное
колено, при виде которого захватывает дух!

       Ни один идейно закаленный материалист, из тех, кому “Платон” дороже любой истины,
никогда не простит мне того, о чем я буду говорить сейчас. Почему – ясно и без объяснений. 
Мало того, что мой инженерно ориентированный мозг додумался до того, что биохимический
спутник стресса в надрывающемся от несоответствия организме может, якобы, прицельно
влиять на соответствующий локус в ДНК, – в своих безответственных фантазиях он пошел еще
дальше. Теперь он подсказывает мне, что крупномасштабные (не точковые) мутации это
вовсе и не мутации, а какие-то извлечения уже имеющихся в генотипе резервных генетических
блоков, которые организмы за всю свою миллиардолетнюю историю накопили про запас в клетке.
Речь даже не о тех, которые невесть для чего при развитии зародыша выращивают у нас в
онтогенезе то жабры, то еще какой-нибудь позабытый бесполезный реликт. Речь о совершенно
неиспользуемых генетических блоках, которые лежат до поры до времени, замотавшись в
устойчивый гетерохроматин, и ждут своего часа, если таковой наступит. У бактерий
прокариотов таким складом является плазмида. Главная генетическая ДНК прокариотов
транслируется в белки и прочие соединения на полипептидной основе одним махом
 за пару часов. В ней нет ни одного лишнего полинуклеотидного интрона, который бы
не кодировал что-либо нужное для клетки. А вот плазмидная ДНК, хотя исправно и
реплицируется, т. е. тоже удваивается при делении клетки, в плане производства белков
особо не надрывается. Зато в минуту трудную какой-нибудь ее участок вдруг встраивается
в главную ДНК и начинает производить противоядие против очередного антибиотика.
Самым удивительным механизмом генной рекомбинации, на мой взгляд,
является трансформация. Клетка донор, погибшая под действием неблагоприятного
внешнего фактора (например, убитая в эксперименте перегревом), распадаясь выделяет
в окружающее пространство куски своей ДНК. Живые клетки этого же или близкого типа
преспокойно находят и втягивают через свои мембраны эти драгоценные сгустки информации,
включая их затем в состав своих ДНК. Приобретенный фрагмент замещает похожий, хотя
и не обязательно идентичный фрагмент ДНК клетки рецепиента, и начинает как ни в чем ни
бывало работать. И живая клетка несколько иной конституции снова превращается в
своего погибшего собрата. Жизнь продолжается даже после смерти! Несмотря ни на
какие происки. Следовательно, живая клетка принципиально владеет механизмом
поглощения из внешней среды не только низкомолекулярных предшественников
полинуклеотидной цепи, но даже и вполне информационно сформированных цепей.
Итак, уже на самых низших этажах живого вещества появилась “сберегающая технология”,
не позволяющая разбазаривать генетическую информацию и страхующая жизнь
почище знаменитой страховой компании Ллойда. Да, друг Гораций, такое не снилось
ни одному мудрецу, ни одному специалисту в области автоматики!

        Еще одним средством самосохранения Жизни является трансдукция. Это – еще более
любопытное приспособление. Вирусы способны встраивать свою ДНК в ДНК бактерии.
Вирус при этом как таковой физически исчезает, но дело его живет. ДНК бактерии с этим
чужеродным фрагментом может реплицироваться и передаваться из поколения в поколение
следующим бактериям. Но в какие-то моменты встроенный вирусный фрагмент активируется
и начинает кодировать производство новых вирусов.  ДНК хозяина (бактерии) разрывается,
а ее родные (не вирусные!) фрагменты иногда захватываются внутрь вирусных частиц.
В некоторых случаях фрагмент ДНК бактерии в новоиспеченном вирусе целиком вытесняет
вирусную ДНК. Такие “вирусы” затем как взаправдашние атакуют новые бактерии и
переносят в ДНК нового  хозяина то, что эти мародеры прихватили у прежнего хлебосольного
хозяина. А мародеры ли? А может быть – предохранительная система, обеспечивающая
выживание и приспособляемость данного вида бактерий как целого? Ведь в результате
трансдукции популяция практически никогда не сможет потерять ни один фрагмент
драгоценной генетической информации, накопленной в популяционном генохранилище.
И в случае чего, в этом хранилище всегда окажется ген, способный выручить данную
форму живой материи от полного уничтожения. Следовательно, при таком способе
самозащиты каждый конкретный когда-либо сформировавшийся в популяции
ген обречен на бессмертие!


                ----------------- *** ---------------
                И на челе его высоком не отразилось ничего!
                (Диалектический закон отражения)

       Если помните, то диалектический закон отражения, впервые сформулированный
Михаилом Юрьевичем Лермонтовым еще в эпоху доисторического материализма,
полностью звучит так:
                Презрительным окинул оком
                Творенье Бога своего,
                И на челе его высоком
                Не отразилось ничего!

В процессе развития диалектики закон трансформировался. Нам, как части материи,
все-таки стало позволено отражать, но не все подряд, а только то, что не противоречит
диалектике. Если что-то противоречит, и у нас от удивления начинают вылезать из орбит
глаза, то закон отражения рекомендует либо эти глаза закрыть, либо набросить на зеркало
тряпку и отправить его с глаз долой куда подальше. Вплоть до Магадана.

       Когда-то давным-давно на поверхности Земли был единый монолитный материк,
который геохронологи окрестили Пангеей. Примерно 200 – 250 миллионов лет назад
в перми и триасе картина была уже иной. Лавразия (теперешняя  Северная Америка и
Евразия) обособилась как единый кусок, но пока не откололась от того массива суши,
который остался в южном полушарии и провозгласил себя самостийной Гондваной.
Окончательный разрыв дипломатических отношений между Лавразией и Гондваной
произошел в юрском периоде мезозойской эры, когда на Земле во всю хозяйничали
динозавры. А уж потом материковые плиты, формирующие Гондвану, чего-то там и
вовсе не поделили и разошлись как в море корабли, бросив на произвол полярных
ветров под созвездием Южного Креста зазевавшуюся Антарктиду. Индию прибило тече-
нием к Азии, Африка решила иммигрировать на свою историческую родину в Израиль и
воткнулась в Синай, Южная Америка воссоединилась с северной сестрой. И только
Австралию никуда не прибило, а, наоборот, отбило и вынесло в открытое море, бросив
там вдали от остальных более-менее связанных перешейками и проливами континентов.
И это –  к великой радости будущих ученых, зародившихся в результате многочисленных
точковых мутаций в четвертичном периоде кайнозойской эры в далекой Евразии.  Когда
евразийские мутанты достигли берегов Австралии, их научному взору открылось такое
разнообразие сумчатого зверья и всякой заграничной экзотики, что понадобился гений
Дарвина, чтобы дать ключ к объяснению такого феномена. Но и этот ключ не смог открыть
все австралийские замки. Речь идет о конвергентной, т. е. сходящейся эволюции. Замечено,
например, что вся волчья порода, как бы она не называлась – собаки, лисы, шакалы, гиены
и др. – “построена” по единому генетическому укрупненному плану. Тот, кто никогда не
 видел живого волка, может запросто принять его за собаку. Даже гиену, окажись она
случайно в вашем дворе, можно принять за какую-нибудь экстраординарную беспризор-
ную внеплановую собачью помесь, так сказать – плод свободной любви. И ничего особен-
ного в этом нет, все они происходят от единого корня какого-то плацентарного существа,
имевшего еще более глубокий предковый корень, общий с сумчатыми животными. Но было
это так давно, что ничего собакообразного в том пра-пра-предке вовсе и не было. Все эти
признаки, отличающие современных собак от верблюда, а верблюда от человека, появились
десятками миллионов лет позже в процессе приспособительной дивергентной, т. е. расхо-
дящейся генетической адаптации. А по Австралии бегает сумчатый волк. Он, между прочим,
такой же волк, как я – кенгуру. Но если и его выпустить в ваш двор, вы тоже не отличите его
от очередного безмедального собачьего лица дворовой национальности. Если сумчатую
австралийскую мышь (которая вовсе и не мышь) выпустить в вашей кухне, вся прекрасная
половина вашей микропопуляции будет запрыгивать на стулья и визжать точно так же,
как если бы у нее под ногами бегал плацентарный млекопитающий грызун эволюционно
выросший вдали от изолированной Австралии. А уж сумчатый австралийский крот, кото-
рый нашему забору двоюродный плетень, тем не менее, своим устройством вообще
почти не отличается от лавразийской плацентарной землеройной биотехники. Посадите
этих детей подземелья рядом спинками кверху и угадайте, кто из них сумчатый, а кто –
ваш плацентарный родич, самостийно вспахивающий ваши огуречные грядки.
Если вы не зоолог, то ни за что не отгадаете! Ну, и что же из этого следует?

       Если вам сообщить, что вашим далеким предком был какой-то плоский червяк, вы,
даже не будучи советским потомственным дворянином, наверное обидитесь. А уж
будучи, обидитесь наверняка, если только вы не буддист, ясно помнящий все свои пред-
шествовавшие реинкарнации. Согласно эволюционной теории все млекопитающие имели
одного общего предка-мутанта, который случайно вылупился из яйца, но затем резко
снизил свою яйценоскость в пользу живорождения. Пока этот предок бегал по неразде-
ленной Гондване, деления на наших и не наших еще не было. По-видимому, все наши
были какими-то однопроходными утконосами, или чем-то в этом роде. Когда же в юрской
"беловежской пуще" постановили Гондвану разделить, океаны границ разделили и этих
существ, живших до того единой предплацентарной живородящей семьей. В дальнейшем
для развития австралийских отщепенцев природа изобрела сумку. По признаку сумчатости
все сумчатые обитатели Австралии – родичи. У них был единый сумчатый предок. А уж
потом в результате бесконечных изнурительных мутаций его потомки начали морфоло-
гически изменяться до неузнаваемости. И естественный отбор, как бесстрастный судья и
палач в одном лице, сметал с лица Австралии неприспособленных уродов, или разгонял
их по разным экологическим нишам, в зависимости от того, чего это они там намутировали.
В результате для каждого прогрессивного урода нашлась своя кормовая база, точно соот-
ветствующая тем фенотипическим признакам, которые появлялись у них в результате
дрейфа генов имени Сьюэлла Райта, который этот дрейф придумал. Дескать,  СЛУЧАЙНЫЕ
латентные (спящие, не проявляющиеся до поры в фенотипе) мутации имеют тенденцию
не просто накапливаться, но и направленно формируют генные комплексы, кодирующие
новые генетические признаки для будущего прогресса. А по-моему, здесь опять кислое
перепутано с пресным. Ведь дрейф это медленное движение в определенном направлении.
И обязана существовать некая сила, которая толкает именно в этом направлении. Случайные
воздействия (или мутации) дрейф вызвать не могут. Это - "Броуновское движение" - толкотня
на месте. И если происходит дрейф генов, то должна существовать и причина, обеспечи-
вающая перевес появления нужных мутаций над ненужным мутационным хламом. А так -
дрейф генов С. Райта это просто-напросто видоизмененный ламаркизм.
        Так или иначе, но точно такой же как в Австралии случайный механизм мутаций и
естественного отбора работал и среди дальних родственников, оставшихся на остальных
континентах. Но на других континентах сумки в моду не вошли. Здесь природа организо-
вала такое биочудо как плаценту – полупроницаемую перегородку сложнейшего устройства,
позволяющую генетически иному организму некоторое время развиваться непосредственно
в материнском теле без всякого отторжения. Как вы думаете, сколько генов кодирует пла-
центу и плацентарный тип развития? А ведь это неразрывный и согласованный комплект.
“Немного” плацентарным быть нельзя! Но это – к слову.  Когда же спустя много миллионов
лет некоторые двуногие дети плацентарного биопрогресса начали проводить сравнитель-
ную классификацию всего живого на планете Земля, выяснилось, что и там и здесь в сходных
условиях образовались до неприличия похожие высокоорганизованные существа. К ним
даже пришлось приклеивать одинаковые ярлыки, правда, или с прибавкой “сумчатый”,
или без таковой. Даже если в ДНК животного всего лишь 10^8 нуклеотидов (к примеру),
то общее число всевозможных генных комбинаций, которые можно построить, на базе
такой ДНК будет порядка 4^100000000. У этого числа не существует никакого логического
аналога кроме понятия бесконечность! И вот из этой бесконечности слепой товарищ
Случай надергал и там и тут совершенно одинаковых вариантов мутаций?!
Наверное, можно случайно найти мышиный хвост. Можно найти грызунскую форму зубов,
можно – заостренную форму мордочки, можно – мышиный скелет. Но найти все это
вместе взятое, да еще и в двух независимых испытаниях?! Вы не пробовали в двух
денежно-вещевых лотереях выиграть по автомобилю в каждой? Я пробовал, и не раз.
Один раз выиграл рубль. А ведь там и было-то всего-ничего: 10^7 билетов-вариантов.


        “Конвергентную  эволюцию можно объяснить как результат действия окружающей
среды путем естественного отбора, благоприятствующего тем изменениям, которые
сообщают организмам выживаемость и репродуктивный потенциал” (Н. Грин и др.,
Биология).
        Милости просим, объясните! Но где нам взять именно “те изменения”, а не “эти”?
Причем – те же самые, что и на других континентах? Известно, что частота случайных
мутаций гена в гаметах колеблется где-то около величины 10^-5.
Если любая и каждая мутация у будущей сумчатой мышки-норушки была благоприят-
ствующей, то в одном поколении у популяции из 100 тысяч свободно скрещивающихся
особей появлялся один нужный аллель. Во всех учебниках и популярных книжках,
где упоминается закон Харди-Вейнберга, примеры на его применимость стыдливо
обрывают на первом скрещивании, дающим гомозиготу. Концентрация гомозигот
равна квадрату концентраций гетерозиготных носителей данного аллеля. А что дальше?
Если и этому, уже проявившемуся в фенотипе генетическому признаку, потребуется
дополнительная поддержка? Если к волчьим зубам нужна волчья, а не мышиная челюсть?
Если в плаценте – сотни взаимно сопряженных биодеталей и биопроцессов? А дальше
этот закон будет работать все в том же экспоненциальном направлении. Будьте любезны,
умножайте концентрацию этого фенотипа на концентрацию следующего нужного вам
аллеля другого гена, комплектующего ваш фенотип в виде волка. А потом – опять умно-
жайте на концентрацию, потом опять... Исходная концентрация 10^-5 при парной
комбинации превращается в 10^-10, при тройной в 10^-15, при стократной в 10^-500. 
Неужели дяденьки биоидеологи об этом никогда не слышали? А может быть просто
не хотели слышать? Если в жертву науке отстрелить (мысленно, конечно!) занесенного
в Красную книгу сумчатого волка и извлечь из его желудка только что занесенную туда
сумчатую мышь, можно, препарировав обоих, обнаружить в них около 200 похожих
по функциональности, но довольно разных по форме костей. Похожие, но разные.
Дивергентно-адаптивные мутанты, стало быть. У них и биохимия пищеварения отличается,
и поведенческие реакции, намертво зашитые в структурах нервной системы, тоже
разные. Но у них, и у их "дивергентных" плацентарных собратьев, возникших на других
континентах, был единый предок! Берусь утверждать, что принципиально схожих
морфологических, анатомических и так далее признаков (а значит – и их схожих моле-
кулярных кодов, имеющихся в генотипе) у сумчатой и плацентарной мыши не менее сотни.
Но если даже и десять(!), то по закону Харди-Вейнберга концентрация особей с таким
объединенным случайным генным сочетанием должна быть на уровне 10^-50.
Суммарная популяционная гора, которая на протяжении своего существования в
среднем могла бы родить одну-единственную сумчатую мышь, похожую на плацен-
тарную по десяти генетическим признакам, соответственно, должна состоять примерно
из 10^50 особей.  Можете посчитать сами, а можете и поверить на слово, что в такой
ситуации, при плодовитости мышей в 50 поколений в год (для ускорения прогресса)
и при площади Австралии в 7,7 миллионов квадратных километров, этот изолированый
континент на протяжении всех 150 миллионов лет, начиная с юрского периода,
непрерывно должен был быть покрыт слоем мышей, высотой порядка 10^25 км.
Это повыше, чем Эверест. Свет такое расстояние проходит за сто миллионов милли-
ардов лет. Геометрические размеры мышки, включая и ее авоську, в расчетах
принимались равными 5х1х1см^3. На других континентах высота плацентарной
мышиной горы могла быть поменьше, в обратной пропорции к их жилой площади.
Но и от тех вершин свет к нам пока еще не дошел.

       Сколько бы раз вы не тасовали колоду с разными генетическими гипотезами, этот
пасьянс никогда не сойдется, пока вы не извлечете на свет две карты:
1) – Бытие определяет частоту и локус мутации.
2) – На определенное внешнее воздействие у организма уже имеется возможность
определенного генного ответа, или он получает поддержку от некоего пока неизвест-
ного нам механизма обратной связи, спрятанного в наше природе.
Но игра здесь должна идти по-крупному. Речь не о мутационной приспособительной
пошаговой мелочи вроде длины хвоста или маскирующей окраски. Речь о судьбоносных
комплексных генных преобразованиях, захватывающих сразу и одновременно целые
области генетической ДНК, содержащие взаимодополняющие гены, формирующие
основу нового генотипа. Наиболее вероятно, что это происходит в святое святых генотипа –
в его гомеобоксе.

       Каким может быть механизм реализации этих гипотез? Если бы удалось хотя бы
предположительно сформулировать ответ, не выходя за рамки материалистических
представлений, гипотеза не будет казаться вздорной. В высокоорганизованном организме
язык межклеточного общения – химический. Все переговоры – кому, когда и что синтези-
ровать или переваривать – ведутся на уровне химической обратной связи. У организмов,
обладающих нервной системой, будь то мозг приматов, или нервный ганглий плоского
червя планарии, часть регуляторных химических сигналов-команд вырабатывают нервные
клетки. Они же имеют и хеморецепторы, зорко следящие за химическими сигналами
тревоги, поступающими к ним гуморальным путем, т. е. с током крови или ее аналога.
Когда я фантазировал на тему бодибилдинга, я уже предлагал свое видение системы
химических переговоров по типу обратной связи. Но думаю, что в том виде она не полная.
Центральная нервная система, приняв сигнал о несоответствии мышечной возможности
жизненным потребностям, знает(!) из какого отдела мышечной системы идет крик о помощи.
Трудно сказать, избирательно ли она повышает проницаемость мембран данных клеток,
используя подведомственные ей нервные сигнальные пути, или все-таки посылает анабо-
лический безадресный ответ по типу “всем, кого это касается!”. Похоже, что в основном
работает второе. Культуристам химическим путем удается обмануть нервную систему.
Не так уж и надрываются они, накачивая свои мышцы. И все же, ЦНС знает, откуда идет сигнал.
Если ЦНС, исчерпав все свои химические средства стимуляции, не может длительное время
погасить сигнал тревоги, значит организм действительно не приспособлен к тем условиям,
в которых он оказался. Уже у низших одноклеточных форм мы видим механизм защитной
реакции такого типа – перекомбинировать свой генотип, и дело с концом! Даже безмозглые
миксамебы ради этого дела жертвуют собой! Жизнь здесь предстаёт как способ сохра-
нения и наращивания генетической информации. Все остальное – вторично. Отдельная
живая конструкция-клетка или целый организм особой ценности для Жизни, по-видимому,
не представляют. Главное, чтобы продолжалась эта бесконечная информационная круго-
верть, главное, чтобы ни один генетический блок не был потерян. А для этого приходится
жертвовать формой. Чтобы сохранить содержание. Думаю, что такой механизм самозащиты
живая материя не только сохранила и в своих высших формах, но даже существенно
рационализировала. Если в период полового созревания ЦНС хронически не может обеспе-
чить компенсацию сигнала определенного несоответствия, она может проявить химическую
активность иного рода в отношении судьбы будущего поколения – оказать стрессовое
давление на гаметы. Вырабатывать разного рода короткохвостые прицельные пептиды-факторы
наша нервная система умеет. Автомат живой материи работает как часы! Я очень далек от
мысли, что наша защитная автоматика знает, в какую именно сторону нужно изменять наш
генотип. Думаю, что единственно, что она знает – так это, на каком генном локусе нужно
понизить стойкость хроматиновой защиты. А там уж – пусть мутирует куда глаза глядят.
Если стресс действительно общепопуляционный, то мы должны наблюдать всплеск
частот всевозможных мутаций по данной группе генов. В результате что-нибудь нужное
да и получится. Естественный отбор обеспечит строгий выходной контроль. Этот не
промахнется! Но варианты выбора он создавать не умеет. Он не созидатель, а палач.
И обижает всегда только слабеньких. Если же в популяции от несоответствия возможно-
стей и потребностей страдает какой-нибудь одиночка-неудачник, очень велика вероят-
ность того, что его персональное мутантное потомство не сможет сразу попасть пальцем
в небо.  В статистике побеждают числом! Если же попадет – это принесет популяции
еще один запасной аллель, на всякий случай. Если, конечно, волны жизни или закон “3/4”
не вычистят его в первых же поколениях. Судьбу одиночного бесполезно-безвредного
аллеля может сделать счастливой только необратимый популяционный взрыв. Когда,
в потенциале, все имеют возможность размножаться до потери сознания.
А волна жизни – она и есть волна: два раза подбросит, а один раз поймает.

       То, что на частоту хромосомных мутаций можно воздействовать не только кувалдой
облучения, известно уже давно. Даже у такого эволюционно бронированного организма
как человеческий и то наблюдается бытийная зависимость сдвигов в работе генетичес-
кого аппарата. Хронический стресс может влиять на частоту появления особей того или
иного пола! Статистически достоверно наблюдение, что в периоды затяжных войн, в
воюющих странах увеличивается процент рождаемости мальчиков. Каким-то путем
хронический стрессовый сигнал тревоги несколько чаще выключает определенный
фрагмент ДНК, связанный с формированием женского полового аппарата. А поскольку
свято место пусто не бывает, у зародыша начинает формироваться мужской. Природа
вообще в первую очередь любит женщин. Как однажды заметила наша знакомая
четырехлетняя Лидочка Орлова: девочки в двадцать раз полезнее мальчиков!
Конечно, относительно величины числового коэффициента можно и поспорить,
но по факту – спорить не о чем. У них все хромосомы на месте, а у нас одна какая-то
недоделанная, похожая на костыль. Даже свое мужское достоинство мы, оказывается,
получаем во вторую очередь, как что-то ненужное, оставшееся после женщин. А вот
в периоды, когда мужская часть популяции начинает сокращаться, возможно происходит
прицельная химическая генная корректировка. Конечно, речь не идет о наследовании
данного признака. Здесь нет мутации. Но здесь есть указание на то, что ЦНС умеет точно
командовать внутриклеточной химией, обслуживающей спящую геноносную царевну – ДНК.

       Еще одним ярким примером того, что не случайный дрейф, а бытие определяет работу
генетики, является изменение генетически обусловленных поведенческих реакций.
После того как живая материя сформировала нервную систему, в генетически повторяемых
структурах нейронных соединений стала записываться и поведенческая информация.
Вылупившийся на свет морской черепашонок сразу же из последних, вернее, из первых сил
чешет к воде, как будто бы кто-то еще под слоем песка провел с ним рекогносцировку на
данной местности. Шедевром такого рода генетических автоматов является коза. Сразу же
после появления на свет козленок ведет себя так, будто бы он уже сто лет только и делал,
что бродил по этим местам и щипал травку, соображая, кстати, что можно есть, а что нет.
Его не надо учить, как это делает курица, показывая желтым комочкам, как нужно клевать
и как дрыгать ножкой с целью разгребания в процессе добывания. Или, к примеру, на
солнечной поляночке, дугою выгнув бровь, сидит кузнечик маленький коленками назад.
Когда он запиликает на скрипке, это знак, что данный индивид, являясь обладателем
данной территории, приглашает на предмет продолжения рода какую-нибудь подруженьку.
Такую же зеленую, желательно – коленками назад. А любой непрошеный безземельный
соперник будет с позором изгнан за пределы круга, огороженного получше всякой колючей
проволоки определенным уровнем децибел. И вся эта сложнейшая цепь поведенческих
реакций намертво зашита в генах. Но вот что-то не заладилось в окружающей среде. Не
всем желающим стало хватать солнечных поляночек. Над видом нависает опасность.
И в потомстве оседлых домовитых родителей начинают появляться детки, которые плевать
хотели на ваши предрассудки о неприкосновенности частной собственности на землю.
И все начинает идти прахом. Никакие децибельные заборы никого уже не останавливают,
кто кого где встретил, там же и размножился. В мгновение ока, потеряв тормоза, популяция
экспоненциально взрывается в численном отношении. И фенотип у них уже совсем иной,
и характер агрессивный до предела. Как по новым нотам у этих заднеколенчатых люмпенов
генетически пробуждается непреодолимая охота к перемене мест, однако, не в личном
порядке, а только строем и только под знаменами. И с песней “Мы кузнецы, и труд наш
молод!” над землей взмывают тучи саранчи! Природа пощадила нас. Если бы эти пере-
работчики полисахаридов инстинктивно не сбивались в тучи, а разлетались бы в инди-
видуальном порядке, то сухопутных форм жизни попросту бы не существовало. При
неограниченном потенциале размножения эта золотая молодежь в историческое
мгновение слопала бы все сельвы, всю тайгу, все джунгли, все прерии и все худосочные
лишайники, прозябающие на будущих айсбергах Антарктиды. Но они – ходят только
строем и только туда, куда задним коленом укажет впередилетящий вождь.
Правильным, мол, путем дранг нах остен, товарищи! Это в конце концов их и губит.
Но из тех, кто ведет других за собой, всегда остаются самые сообразительные особи,
которые вроде бы и в куче, но когда надо, сразу линяют в другой цвет и уступают
дорогу массам, честно и до конца решившим выполнить свой интернациональный долг.
Слинявшие находят свои, не до нуля объеденные ниши, и как по нотам изменяются
до неузнаваемости! Их детки теряют родительские фенотические признаки беспре-
дельного интернационализма и снова разбредаются по своим национальным квартирам.
У них снова начинает работать та часть генотипа, которая кодирует оседлость, добро-
порядочность и мелкособственнические буржуазные инстинкты.  Но – уже на новом
месте, в смысле географической долготы и широты. Возникший на почве стайного
недоедания стресс выключил гены странствий как раз вовремя. Вид не имеет права
исчезнуть с лица Земли, обглодав ее до самой мантии!

       Точно такая же картина генетического переключения, передаваемого по наследству,
известна и у млекопитающих. Оседлые территориальные лемминги в определенных
условиях перенаселения вдруг генетически теряют эти инстинкты и начинают безудержно
размножаться. И начинается великое переселение народов! Причем такое, что через эти
живые реки не решаются перейти вброд даже олени. Даже пищевые партнеры леммингов –
песцы – и те до времени стараются убраться куда подальше, а то, неровен час, могут и
затоптать. В обычных же условиях лемминги вполне оседлый вид. Мне даже приходилось
встречаться с этими пушистыми обитателями Крайнего Севера глаза в глаза. В одном из
лыжных походов по Кольскому мы перед броском через озеро Умба и Ловозерские Тундры
к Сейдозеру дневали в полуживой охотничьей избушке в заливе Тульилухт. И, валяясь на
полу на спальниках, кормили через щели в полу этих симпатичных тупоносеньких
бесхвостышек сыром. Верещат эти зверушки на частоте 6 – 8 килогерц. Да так громко!
Особенно, если начинаешь подразнивать, вынимая обратно из щели посланный им туда
 кусочек сыра. Такой звон поднимают! Причем, явно с элементами нецензурщины.

        Закончив с первым вопросом, можно переходить и ко второму. На определенное
внешнее воздействие у организма потенциально имеется определенное число генных
ответов. Геологические катаклизмы отделили Австралию от остального животного мира
еще тогда, когда все будущие виды млекопитающих были представлены, по существу,
одной близкородственной предковой популяцией какого-то существа. И вот на двух 
совершенно изолированных “планетах” началась адаптивная радиальная эволюция.
Степи и там и тут примерно одинаковые. Леса – тоже. Справедливо, что природные условия
Австралии наверняка имели лоскутный аналог природных условий на других континентах.
Ну и что из этого? Ведь двигателем эволюции, согласно эффекту Сьюэлла Райта, является
случайный дрейф генов, а вовсе не условия обитания. Условия обеспечат естественный
отбор, но направить в нужное русло переформовку ДНК они не могут. Это уже противо-
речит догмату случайности. Сколько у живого существа генов, вы уже знаете. В полном
соответствии с тем же Райтом все они обязаны случайно куда-нибудь сдрейфить. Так
неужели случаю было трудно случайно скомбинировать мутации так, чтобы в Австралии
вместо волка получился хищник иной морфологии? На остальных континентах волки
эволюционировали параллельно тем видам, которыми питались. Выросли у лошадок
кости кисти рук до размера нашей бедренной кости – и у волка тоже ножки вытянулись.
И не мудрено, они его и кормят. А по Австралии начала прыгать тройным прыжком
сумчатая антилопа-кенгуру. А волки почему-то в этом прогрессивном и самобытном
направлении не промутировали. Форма их тела, скелета, да почти всего, что отделяет
это семейство от остальных, в изолированной Австралии продрейфовало точно туда же,
куда все такое же продрейфовало и на остальных континентах. Что, у природы нет другой
погоды? А ведь похоже, что нет. Иначе Земля кишела бы инженерным разнообразием
биоформ. Не разнообразием красочных деталей одного и того же типа организма, а
действительно – разнообразием фундаментальных биоконструкций. Любой мальчишка
десяти лет в своих фантазиях может наизобретать таких хищников на позвоночной
основе, которые с одинаковым успехом могли бы питаться и кенгурами, и мышами и
даже ленивцами-коалами. К тому же – еще и переплывать или перелетать Тихий океан.
Кстати, человек давным-давно сочинил драконов, химер и прочих русалок, вполне
жизнеспособных с биоинженерной точки зрения. Но Природа не допускает бесконечности
вариантов. И для всяческих “случайных дрейфов” выделяет очень узкий фарватер.
Поэтому-то и у курицы есть кисть-предплечье-плечо, и у нас с вами, и у дельфина. А у
птенцов некоторых орлов даже когти-ногти на крыльях отрастают. Как у археоптерикса.
И никаких принципиальных отклонений от этого магистрального пути у высших позво-
ночных нет. Летай иль ползай, ныряй ли за кальмарами на глубину до километра или
ройся всю жизнь в подземелье – у всех принципиально один и тот же набор, который
почему-то никуда принципиально не дрейфует. Дрейфует по приспособительным
мелочам. Природа предусмотрела все способы передвижения во всех средах. Но у
природы нет промежуточных форм. И в Африке и в Австралии, как в анекдоте времен
конверсии(!), независимо, из этого "детского конструктора" самособрался автомат
Калашникова! Да не в единственном экземпляре, а целыми арсеналами: от крота и
до волка, от кролика и до муравьеда. Пусть хоть все братья Райт, прихватив с собой
биологического однофамильца, слетятся на построенном ими аэроплане и начнут
рассказывать сказки о случайных мутационных дрейфах, я им не поверю. Худо-бедно,
но вероятности простых линейных случайных процессов я оценивать умею. Знаю также,
что вероятность системного процесса выражается произведением вероятностей
составляющих его субпроцессов. А живая материя – это система. Поэтому и нельзя
рассматривать ее как мусорную свалку, содержание которой в результате пронесшегося
над ней урагана случайно собралось в виде Боинга-747. Здесь я перефразировал
ехидное замечание известного американского астронома Фрейда Хойла по поводу
возможности случайного самозарождения жизни. А ведь звездочеты тем более умеют
считать, с арифметикой они очень даже в ладах. Только на мой взгляд Хойл здесь
немного неточен. Ураган собрал не Боинг, а полностью укомплектованные штатом
высококвалифицированных специалистов конструкторское бюро и завод по про-
изводству Боингов. А заодно – и автоматов Калашникова, тоже распространившихся
на все континенты, включая и изолированную Австралию.

       До сих пор я как профессиональный думский кисло-яблочный вытаращенный
диссидент только и делал, что твердил: “Не может! не бывает! нельзя!”  А как льзя?
На мой взгляд – все так же – по принципу обратной связи со случайной радиацией уже
информационно существующих возможных приспособительных крупноблочных вариан-
тов-мутаций. А там - уж как кому повезет. Случайно вытянули талон на новые зубастые
челюсти – пожалуйста живите, кусайте и тщательно пережевывайте. Потеряли даже то,
что имели – извините, здесь не та среда. Планктон на суше не водится. А беззубый вариант –
это для планктона. Но во всех случаях, когда организм хронически на протяжении всего
периода до полового созревания подвержен определенному стрессу несоответствия,
вероятность перекомбинации соответствующего участка генотипа при формировании
гамет должна быть очень высока. И в этой “розе мутаций” сосредоточены многие варианты
изменений биологического развития живого организма на органической основе. Что из
этого получится – вот это уже действительно дело случая. Возможно, что тысячи и тысячи
раз изменения генотипа будут летальными. Мутантные потомки попросту не смогут родиться.
А те, что родятся, будут нежизнеспособны в этой безжалостной игре в кошки-мышки.
Возможно, что полезной окажется лишь миллионная попытка. И она спасет жизнь
обреченного вида, сразу генетически преобразовав его в нечто новое. Но такой вариант
может реализоваться только тогда, когда данный стресс одновременно испытывает если
не вся, то значительная часть данной популяции. Вот тогда произведение поколений на
размер популяции и на вероятность счастливого билетика сможет отползти от нуля.
Если успеет. Динозавры не успели. Но речь здесь не о точковых мутациях пары-тройки
нуклеотидов, а о масштабных перекомбинациях генов в совершенно определенных
областях ДНК. Наш автомат не детерминирован. Он – самонастраивающийся. И он обязан
генетически реагировать на действия "товарища Вейсмана", если только данный
неодарвинист постоянно на протяжении веков сидит внутри гамет и, зажмурив глаза,
наугад рубит и рубит и рубит определенный генотипический хвост. Но число жизне-
способных обрубков строго ограничено. Все остальное это хлам, издержки. Вот только
в этом случае в двух изолированных точках планеты на свет могут появиться два вида
жизнеспособных животных, почти неотличимых и по внешности и по части морфо-
логических признаков. Если же число случайных вариантов потенциальных мутаций
бесконечно – то ни один новый вид не сможет появиться вообще. Ибо вероятность
такого согласованного совпадения видоизменения костей и прочих элементов
биоинженерной конструкции организма неотличима от нуля.
Помните мышиные горы высотой в триллионы парсек?

       Приведенные выше рассуждения это попытка материалиста так или иначе остаться
в рамках привычного мировоззренческого “убеждения”. А вот в общефилософском плане
(а эта глава у нас как раз общефилософская) на перипетии нашей приспособительной
беспроигрышной эволюции можно взглянуть и другими глазами, скажем – инопланетными.
       Тут намедни с устатку, панима-ашь, решил это я расслабиться. А наутро после вчерашнего,
с больной головы, начал медитировать и неожиданно вышел на потустороннюю связь с
каким-то инопланетянином. Он, оказывается, уже тысячи лет болтается в своей тарелке
вокруг нашего шарика и ведет наблюдение. У них, у этого вида инопланетян, зрение,
оказывается, работает только на каких-то таких частотах, через которые они вообще ничего
другого не видят, а только кристаллические образования металлической природы. И вот
этот инопланетный исследователь поведал мне жуткую историю. Он уже давно заметил,
что в бульоне диффузного размытого поверхностного слоя нашей планетки, окутывающего
плотное железное ядро, творятся какие-то аномальные явления. Прямо полтергейст какой-то!
Время от времени то там, то сям, в поле его зрения появлялись сгустки каких-то остроконечных
железных барабашек, которые, вроде бы, как будто бы даже дрались между собой.
Нападали друг на друга, кололи, резали, фехтовали, скрещивались, аж искры сыпались.
И, что самое любопытное, все время конвергентно и дивергентно эволюционировали в сторону
прогресса. Через сотни лет эти железяки превратились в трубы, которые начали плеваться
друг в друга сначала шариками, а потом уж и вовсе чем-то таким баллистическим со смещен-
ным центром тяжести. Как я понял из его объяснений, центр зарождения этого вида
плюющихся существ находился где-то в районе теперешнего Китая. Сначала он думал, что
это всего лишь случайные завихрения материи, а потом начал подозревать. Уж больно,
говорит, какие-то они живые и хитрые, да притом все время усложняются и усложняются.
И уж совсем обалдел, когда его телескоп случайно наткнулся на какое-то место, где эти
существа самозарождаются! Представляешь, говорит, гляжу и глазам своим не верю.
Ползет какая-то лента, а к ней со всех сторон сами по себе сползаются то колеса, то
поршни, то гайки, то задние и передние мосты, и вообще – куча всякого непонятного
барахла. А потом этот коацерват так ловко друг с дружкой самособирается, что в конце
концов получается совсем живой организм, который  спрыгивает с ленты и катается по
вашему шарику куда захочет, не соблюдая никаких правил дорожного движения, если
гаишника поблизости нет. А недавно у инопланетянина начались галлюцинации, которые
совсем его чуть было не доконали. Прямо под его носом, говорит, в открытом косми-
ческом пространстве начало самозарождаться и самособираться чего-то живое и
орбитальное. Он случайно на это наткнулся, так чуть тарелку свою не расколол. Четыре
дня подряд крутил ручку своего компьютера, все рассчитывал вероятность случайности
дрейфа такой конвергентной эволюции железной формы движения материи, да
так и не смог рассчитать, все время нуль в осадок у него выпадал. Он все шестеренки
у своего железного феликса стер, а толку никакого. И вот тут-то он и почувствовал
себя малость не в своей тарелке. Что-то, говорит, непонятное в воздухе – чувствую,
говорит, нуждаюся в отдыхе. Как я понял, он там с устатку расслабился, погрузился
в нирвану, тут-то мы с ним случайно и состыковались. Как только он немного в себя
пришел, сразу же и поинтересовался, а с кем это он имеет честь беседовать, с какой-
такой формой движения материи. С самой-самой наивысшей биологической, отвечаю,
с какой же еще! Не бывает, говорит, такой формы, это, мол, сплошной идеализм,
мистика и мракобесие, потому что он, видите ли, не видит меня своими глазами,
сфотографировать не может, и вообще никак объективно меня не ощущает кроме
субъективного гула в своей больной голове, которая у него тоже трещит после
вчерашнего. Хотя, нет, говорит, какой-то пустячок он вроде бы и видит – какие-то
материальные, т. е. железные точки у него перед глазами вроде бы мельтешат
(это он меня лично имеет в виду). И это, говорит, и есть вся ваша высшая форма
движения? Ну раз уж на личности перешли, тут уже и я обиделся. Это, говорю,
не форма,  это у меня коронки на зубах. А под коронками, спрашивает, что? А под
коронками, говорю, вернее, над ними, у меня кило особоорганизованных нервных
клеток мозга, который и является самой высшей вершиной организации материи.
После этого инопланетянин так заржал,  что мне даже неудобно за него стало.
А потом начал сам себе под нос бормотать, что пора, мол, завязывать, а то так и до
чертиков можно дорасслабляться, вон, мол, какая чушь ему в голову лезет. Мне так
обидно стало! Ну а ты, - говорю, - ты, межпланетная морда, ты-то, говорю, из какой
материи склёпан? Катись, говорю, на свою историческую родину, пока мы тут тебе
твою летающую посуду не расколошматили или не сдали на обмен! Слышу –
серьезным вдруг таким стал.  А я, – гордо так заявляет, – а я являюсь, мол, высшей
формой самозарождения особо организованной икс-мезонной материи с изначально
неисчерпаемым числом свойств и сторон, включая и свойство разумности до пяти раз
в неделю!  Сказал – и вырубился. И больше о нем я ничего не слышал. Ну а потом,
когда малость поостыл, вот о чем подумал. А ведь и правда, если мы для него пустое
место, если он видит и ощущает одни только винтики и прочие наши железки, которые
“сами по себе” собираются в механизмы, то что он в этом случае может обо всем этом
подумать? Ведь он и вправду знает, что он является высшей формой движения, выше
которой ничего уже нет и быть не может. А у него прямо на глазах шла железная
эволюция и естественный отбор, шло накопление и усложнение “генетической”
инженерной информации в отсутствие какого-либо источника этой информации.
С ума можно сойти! И сошел бы, если бы не я. Вовремя я его послал на икс-мезонную
родину. У нас и своих психов девать некуда. Но в массе же своей мы народ крепкий.
Нас никаким накоплением не прошибешь! Раз накапливается, значит так и должно быть,
чему тут удивляться? Диалектика природы!


       Предковая форма млекопитающего, положившего начало этой ветви живых существ
на Земле, в соответствии с эволюционными представлениями была одна. Это уже потом
в процессе расселения и приспособления она преобразовалась и в волка, и в мышку,
и даже в жирафа. И у плацентарных животных предок был тоже один. Изменение генома
оторвало его от предшествовавшей схемы выращивания беспризорного потомства.
Новая схема оказалась более прогрессивной и сразу же пришлась по вкусу естественному
отбору. Предполагается, что первоначально это млекопитающее существо размерами и
формой тела напоминало теперешнюю крысу. Так что относительно внешней схожести
континентальной плацентарной мыши и островной австралийской сумчатой можно не
удивляться. Их общий предок был мышеобразным. А вот потом пошли чудеса. Сумчатые
мутанули в волка – и плацентарные в волка. Сумчатые мыши влезли на эвкалипты и
стали белками-летягами – и континентальные туда же. Спасаясь от сумчатого волка,
сумчатые мышки зарылись в землю и стали кротами – и у меня на огороде появился
плацентарный мутант этой же морфологии. Если отпустить идеологические тормоза,
то безнадзорный разум сразу же начинает нашептывать на все эти вопросы один очень
простой ответ. Генетическая информация, создавшая волчью стать, мышиное тело,
полуслепое землеройное орудие – эта информация уже содержалась в генотипе того
предкового существа, которое было родоначальником всех млекопитающих. А уж
какая из форм смогла реализоваться, это зависело от внешних условий. Вернее –
от степени несоответствия живого организма этим условиям. И длительный стресс
несоответствия на протяжении долгих поколений методически разваливал соответ-
ствующие участки ДНК на определенные куски, из которых равновероятно формиро-
вались все возможные, но вполне определенные принципиальные варианты. И работа
эта продолжалась до тех пор, пока не исчезал повышенный стрессовый фон. Обратная
связь разрывалась, наступал период равновесия. Виды могли спокойно жить, особо
не видоизменяясь. Разве что так – по мелочам. И так – до следующего катаклизма,
будь то очередное падение кометы, или появление хищника с повышенной склонностью
к нарушению всяческих равновесий. На континенте Африка таковым стал особо гордо
звучащий вид приматов из семейства узконосых обезьян.  Но число возможных вариантов
глобальных перекомбинаций генотипа никогда бесконечным не было! Случайно
выудить из Бесконечности двух волков, плюс двух мышей, плюс двух кротов, плюс
еще десяток морфологически (но не генетически!) близкородственных пар животных
невозможно! Так что естественный отбор, по-видимому, не очень-то и перенапрягался.
Не так уж и велик был выбор.

       Что же касается несоответствия длины ДНК тому объему генетической информации,
который требуется для построения невыразимо сложного автоматизированного биоме-
ханизма нашего тела, то здесь дело обстоит, возможно, следующим образом. Уникальные
последовательности структурных генов записаны линейно. Так они и транслируются в
молекулы белков. Это - всего лишь производство материала, непосредственно нужного
для строительства или функционирования организма в данный момент. А где находится
тот план или та программа, которая определяет что, где, когда и как строить?  По совре-
менным представлениям эта информация частично содержится во всей совокупности
хроматина у клеток, имеющих ядро, либо в совокупности той части оперонов у безъядер-
ных бактерий, которая не транслируется в белок. Хроматин это комплекс ДНК, РНК и
белков, чехлом прикрывающий генетическую ДНК.  Другая часть программной
информации ассоциирована с тем невообразимым набором молекулярных ключей,
отмычек и затычек, которые открывают нужные хроматиновые замки в нужное время.
В качестве оных могут выступать сравнительно короткие цепи полипептидов или  РНК,
образующиеся в реакциях, которые обязательно должны завершиться к данному
моменту.  Это - химические рапорты-сигналы того, что всё, что нужно в настоящее время
успешно выполнено! Если эта совокупность ключей-сигналов сможет открыть хроматиновые
замки какого-либо гена, начнется его экспрессия - преобразование генетической инфор-
мации в конечный продукт.  Как видите: работает типичный оператор IF ....  THEN ....!
А теперь попробуйте примыслить какую-нибудь очередную "дивергенцию-интервенцию",
которая могла бы с материалистических позиций равновероятности случайностей объяснить
как в живой, но "малограмотной" клетке могли появиться сотни и тысячи подобных
взаимно согласованных программных операторов.
Слабо?
       
      
       Две первые главы опуса И ВСЕМ РАЗУМОМ СВОИМ написаны “физиком” главным
образом для “условного биолога”. Для того, который набираясь биологических знаний
в школе или в институте, так привык к описательности биосказаний, что напрочь утратил
способность удивляться чему-либо вообще. А ведь в русском языке кроме повествова-
тельной формы предложений существует еще и вопросительная. Но эту форму в процессе
“изучения” биологии в альмаматерах не проходят. Поэтому у “биолога” и не возникает
вопроса, каким образом мышь может родить гору. Простые и занудные примеры подсчета
всяческих невероятностей приведены в первых главах лишь для того, чтобы показать
“биологу”, что биология и генетика это не такие уж и описательные предметы, какими
их выставляют в учебниках. И проверить эту гармонию алгеброй не так уж и сложно.
Конечно, солидная ученая братия, копающая биологию и генетику вглубь, а не порхающая
по общеобразовательным верхам, все это знает. Но в учебниках, причем не только в
отечественных, изданных под присмотром недремлющего ока единственно верного учения,
но и в переводных заграничных, вся биологическая премудрость излагается только в духе
соцреализма – не так, как оно есть, а так, как этого очень хочется, закрывая глаза на все то,
что не укладывается или противоречит желаемому.

       Для условного "математика", чтобы ощутить всю глубину биомифотворчества, вместо
этих глав, наверное, хватило бы всего одного простенького глобального примера из серии
Reductio ad absurdum. Давайте еще раз сведем к абсурду начальные условия, а потом
посмотрим, что из этого получится. Вместо того чтобы вычислять комбинаторику того или
иного гена, давайте предположим, что в полинуклеотидной цепи любого гена ключевым,
то есть строго определенным, является ВСЕГО ЛИШЬ ОДИН ТРИПЛЕТ!! А все остальные
позиции могут быть замещены любой буквой жизни, любой базовой парой – АГ, ГА, ТЦ
или ЦТ в любом порядке. Абсурд? Дальше ехать некуда!  Вот и поехали.
ДНК человека содержит порядка 50 тысяч генов. Какова вероятность, что в процессе всех
возможных революций, эволюций, контрреволюций, конвергенций-дивергенций, преры-
вистых равновесий и разных прочих дрейфов, случайно самособерется хотя бы часть генома
человека, составляющая, допустим, всего 1% от общего числа генов? 
         Ответ прост. Для этого в процессе перечисленных махинаций нужно случайно найти 500
строгих триплетов, определяющих однозначность каждого гена. Вероятность случайно
вставить нужный триплет в нужном месте равна 1/64. Следовательно, искомая вероятность
будет равна (1/64)^500. В привычном для нас десятеричном виде это же число по порядку
величины будет равным 10^-903 = (0,0 ...... 01), где вместо точек стоят еще 900 нулей.
         Ну и как, товарищ математик, впечатляет? Вероятность случайной эволюционной
самосборки даже максимально абсурдной модели ДНК человека, неотличима от нуля
во всех смыслах!
Может быть хватит? У трясины абсурда дна не бывает.


       Если бесцельно странствующий рыцарь Случайного Образа, оседлавший Росинанта
Эволюции, умеет случайно находить на своем пути горы смысловой информации, руково-
дящей построением биоавтомата живого организма, да к тому же умудряется упаковывать-
кодировать эти горы в полинуклеотидные ниточки органических молекул, то имя у этого
специалиста должно быть иным. Вам, случайно, на уроке биологии не говорили – каким?
Мне тоже. Зато мне называли имя академика Опарина и говорили, что “мы можем предста-
вить себе колоссальное число <...> бесчисленных поколений доклеточных живых существ”,
совершенно случайно зародившихся в толчее первичного бульона. Поскольку “бесчисленное”
всегда больше любого наперед заданного численного, то никаких сомнений в справедливости
данной единственно верной теории происхождения жизни у меня и не возникало. Чем меня
когда-то набили, то во мне и сконцентрировалось в виде информационного фарш-коацервата
убеждений. И только теперь, когда я вдруг невзначай вспомнил, что умею кое-как считать
на пальцах и худо-бедно думать самостоятельно, мне стали более понятны и близки проблемы
другого, не менее выдающегося чем я философа –  Хомы Брута. Проблемы, когда “дверей в
комнате начало представляться ему такое множество, что вряд ли бы он отыскал настоящую”. 
И не мудрено! Их там, оказывается, было в колоссально
бесчисленное число раз больше чем 10^903.
Пойди, отыщи настоящую!