В восьмидесятые годы я начала работать в сельской уральской школе. Она была слеплена из двух деревянных зданий.
Когда-то это был большой просторный дом зажиточного крестьянина. К нему пристроили продолговатое помещение с классами, учительской, столовой для учеников и туалетами. На стенах учительской бежали глубокие трещины. Мы расширяли щели большими гвоздями, замешивали раствор и быстро замазывали. Не только вели уроки и внеклассную работу, помогали колхозу в уборке турнепса и картофеля.
На угорах высаживали с детьми крохотные лиственницы, сосенки и ёлки. И если сейчас там поднялись леса, в этом есть и наша заслуга.
Мы выращивали яблони, малину и крыжовник на пришкольном участке и ухаживали за садом и огородом вместе с детьми,
выкармливали поросят для школьной столовой. Такое было время.
Ещё не началась перестройка. Мы переживали за события в Афганистане и воспитывали ребят на примерах Зои Космодемьянской, Вали Котика, Лизы Чайкиной, героев Молодой гвардии…
В школе было около девяноста учеников.
Во дворе стояли огромные старые тополя. Они были настолько стары, что их корни бугрились над землёй.
Про эти тополя дошла до нас легенда. Однажды баран общего стада вырыл рогами горшок. Этот горшок был наполнен золотыми монетами. Судьба клада никому не известна.
Частенько я уходила из школы последней или приходила первой.
В школе вдруг сами по себе хлопали шторы на окнах.
Трещали трубы парового отопления в жуткой тишине коридора.
Но я старалась победить в себе страх. Однажды мы разговорились на эту тему. У всех были одинаковые ощущения. Особенно боялась рано утром приходить повариха. Неосознанное чувство тревоги и страха поселилось в нас. А тут ещё бродячая кошка упала в бездонный старый колодец, который был прямо под учительской.
Подвал школьного здания был высокий, в рост человека. Там находилась большая, выложенная старинными кирпичами яма. Её мы использовали для овощехранилища.
Мы ходили с ребятами в поисках интересной информации по домам. Однажды зашли к одному ветерану войны. У Лаврентия были слабые ноги, он болел, мало ходил, был бледен лицом. Простудил ноги, лёжа в болотах под Ленинградом.
Я поведала ему о наших страхах. На что он мне ответил:
- Это кровь ходит.
- Какая кровь? – удивилась я.
- А в этом подвале расстреливали людей в гражданскую войну.
То белые приходили, то красные, то зелёные.
И я вспомнила, что однажды мальчишки откопали где-то в логу заржавевшую винтовку времён гражданской войны и принесли её в школу показать мне.
Так вот в чём дело… Видно, какая-то память гражданской войны сохранилась в стенах старого дома и не давала нам покоя.
Однажды я пришла утром в школу и не узнала её. Н том месте, где была подземная котельная, зияла огромная яма. В развороченной взрывом земле, в сплошном месиве торчали искорёженные трубы. Стёкла лопнули.
Произошла трагедия. Кочегар со своей женой, возвращаясь из гостей, добавили в раскалённый котёл воду. Котельная взлетела на воздух. Кочегар и его жена погибли. Он прошёл через войну, вернулся домой. А смерть нашла его дома.
Вылетели стёкла у рядом стоящего дома. Детей мы учили в библиотеке.
Я ещё не знала, что мне предстоит по воле судьбы быть директором школы в вологодской глуши и больше двадцати лет отвечать за котельную. Близился девяностый год.
И я глаз не буду спускать с котельной, даже в потёмках, ночью буду ходить и проверять, всё ли там в порядке.
И однажды увижу, как под раскрытой топкой лежит кочегар. А будить его бесполезно. Упади искра на ватник, и погиб человек. Я закрыла дверцу топки, сходила к его родителям и попросила увести сына подальше от греха.
Незавидная доля директора сельской школы. Десятки километров от района. Колхоза уже нет. Нет и техники, чтобы привезти дрова. Руководство постановило, что уголь обойдётся дороже, чем дрова. А дров надо было заготовить четыреста кубометров. Я и завхоз, я и сдаю экзамен, как кочегар. Я одна во многих лицах…
Солярка замерзает на морозе. Сижу на оставшихся брёвнах и плачу.
Чем отапливать школу?
- Не плачь, Ивановна! Знаем мы, где под снегом есть брёвна, - успокаивает меня кочегар.
У него есть большой гусеничный трактор, который он окрасил в красный цвет. Сохранил и древко с выцветшим за годы дырявым кумачом.
Нет, он не был комсомольцем, не принадлежал к партии коммунистов.
Просто с этим древком было связано нормальное время, когда надо было идти в мастерскую и получать разнарядку.
В это время был жив колхоз.
И люди бились кучей за эту жизнь.
Трудолюбивый и экономный, умеющий заработать со своей Степанидой ( так ласково он называл трактор) копейку, во хмелю он не предсказуем, и совершал отчаянные поступки.
И этот лихой человек, кочегар, жалея меня, уговаривал не плакать, потому что понимал, что плачу я не о своих бедах, а о школьных.
В трескучий мороз, когда замерзает солярка, он сумел разворошить из окаменевших сугробов завалявшиеся сушины и приволок их в котельной.
Это обычный русский мужик.
Он и горькую пьёт, и работу знает.
А выбора не было, это не город.
И приходилось находить общий язык с теми людьми, которые были рядом.
фото автора