(Вариация на тему «Парижские вечера» на основе подлинных воспоминаний Натальи Трухановой, Алексея Игнатьева, и Тамары Красавиной)
«Я покажу Вам, что такое La vie en rose, и почему и как La vie est belle.»
Розовое солнце медленно всходило, озаряя небо над Парижем. Первые лучи ласкали благозвучный Сен Жермен с не меньшей нежностью, чем его тихое предместье, подрумянивая одинокое облачко, зацепившееся за острый шпиль дремлющего Сен-Жермен-де-Пре. Старая церковь хранила еще прах незабвенного математика Рене Декарта.
Проснулся бульвар Сен-Жермен и ослепительно заиграл всеми красками радуги. Ранним утром 1926 года Латинский квартал, хранивший прелесть старины и подлинного Парижа, благодаря своим старинным особнякам, сгрудившимся вдоль узких улочек, и стройным аллеям, не тревожили праздные горожане, что так любили вольготно прогуливаться вечерами под теплым театральным светом газовых фонарей. И только крестьяне катили свои тележки на местный рынок. Среди растянувшейся шеренги фермеров возвышалась фигура высокого белокурого мужчины, явно русского, с поклажей, прикрытой серой льняной тканью, из под которой выглядывали белые глазки шампиньонов.
Минуя помпезные застройки времен Османа, украшенные булочными, богемными ресторанчиками, доживавшим свой век самым старым кафе в мире, что завел еще Сицилийц Прокоп, стены которого помнили великого Вальтера, опорожнявшего в свой желудок по сорок чашек кофе в день, процессия, гремя тележками по каменной мостовой сливалась в гудящий поток.
Местный рынок кишел вкусами французского шоколада, круассанов и сыров, паштетов, конфитюров, колбас и прочих прелестных мелочей французской жизни, дразнящих воображение, обоняние и желудок. И где-то здесь вечерами бродила голодным зверьком Верочка Берберова, зависая над витринами и упиваясь видом свежайших паштетов и самой бесподобной кровяной колбасой в округе.
Все это великолепие не было доступно не только для бедной Верочки и многих эмигрантов из России, но и для простого французского народа.
Пока одни эмигранты ныли и проклинали Россию, перебиваясь случайными заработками, тут же спуская деньги на рестораны, спиваясь, как они привыкли делать в России, другие не отчаивались и работали не покладая рук, скрашивая невзгоды верой в возвращение.
Ближе к предместью квартал приобретал патриархальный деревенский вид. Лучи солнца добрались и до маленького ухоженного сада вокруг старого, живописного в своей беспорядочности, с одной страны трех -, а с другой четырехэтажного каменного домика с маленькими комнатками. В садике уже копошилась молодая женщина, проводив на рынок своего мужа. Лишь пара дорожек, окаймляющих ряды поперечных грядок в центре сада, оставались в тени самшита. Да сквозной забор с соседскими участками веером прикрывали ветви яблонь, груш и персидской сирени.
Неожиданно задребезжал входной колокольчик, скрипнула садовая калитка, и по одной из дорожек странным видением засеменила легкая женская фигурка.
Встревоженная хозяйка оторвалась от работы и подняла ладошку к глазам, прикрываясь от солнца.
- Боже мой, Анна! – радостно воскликнула Наташа, не ожидавшая вместо сборщика налогов увидеть подругу в столь ранний час.
Женщина отбросила лопату и заспешила к гостье, вытирая руки передником.
- Голубушка, дорогая, Наташенька! – воскликнула Анна, и подруги обнялись со слезами на глазах. – Я прямо с поезда. Спектакль только вечером, и я решила навестить своих старых друзей. Правда я молодец?
- Господи, Аннушка, я так рада. Пойдемте, провожу Вас в дом, отдохнете, а я поставлю самовар.
- Нет, что Вы, а как же грядка? Для чего? – взгляд Анны загорелся, увидев вскопанную землю.
- Да вот решили с Алексеем розы пересадить, освободить место под овощи.
- А где же он сам?
- В городе, по делам. Скоро будет, какой приятный сюрприз его ждет!
- Ах, Наташа, у него свой «сюрприз» под боком живет, - махнула ладошкой Анна. – Слава богу, что граф жив и здоров. А розы непременно надо утром пересаживать. Позвольте, я помогу. Я совсем не устала. Так соскучилась по своему саду в Лондоне. Для меня это сущее удовольствие.
- Как, прямо в дорожном платье и туфлях?
- Я аккуратная, не запачкаюсь, и ужасно ловкая.
И Павлова настояла на своем, несмотря на напрасные увещевания.
- Я крепкая-крепкая. Дайте мне лопату! Вот увидите, я эту грядку до конца
вскопаю! А туфель не жалко. Они рваные. У меня всегда рваные туфли, и это плохая примета, — тараторила Павлова.
Наташа давно знала о вере Анны в приметы: боится грозы, встречи со священником, пустых ведер… Это казалась таким милым и забавным.
Две хрупкие изящные женщины, склонив милые головки: одна - белокурую с вьющимися непослушными прядями, другая с гладко причесанными темными волосами, удивительно ловко орудовали садовыми лопатами, вскапывая землю возле дома для посадки кустов роз, и перекидываясь фразами.
Закончив работу, женщины поочерёдно опускали кусты корнями в землю. Пока Анна придерживала ветви, Наташа засыпала лунки.
- Ох! — вдруг воскликнула Павлова, уколовшись о шип стебля розы. — Теперь мы с этим кустом умрем одновременно!
- Ну что вы, Аннушка, такое говорите!
- Нет, я это знаю точно! Ведь есть такая примета… Когда этот куст завянет, я умру. – говорила Анна, печально вздыхая.
Пока Наташа обильно поливала кусты из большой садовой лейки, Анна, упершись тонким подбородком на сплетенные пальцы, охватившие черешок лопаты, задумчиво смотрела.
- Но полно обо мне. Расскажите, Наташенька, лучше о Вашем замечательном Алексее. Мне кажется Вы так искренне и неподдельно счастливы с ним, как я уже не буду никогда с Виктором. Говорят, каждая женщина рождена для любви. Но меня никто не любит по-настоящему, даже моя мать, и я никого не люблю. Значит, моя жизнь не удалась?
- Вам ли сетовать. И как же Дандре? Анна, Вы звезда! Вас обожает весь мир! – изумилась Наталья.
- А я обожаю ВиктОра, но счастье… - безвозвратно испорчено - его больше нет. В глубине души, так и не смогла простить ВиктОру нежелание на мне жениться, когда только об этом и мечтала. Он же мечтал сделать из меня великую балерину, отводя при этом постыдную роль содержанки. Ах, чтобы заслужить его любовь, я так долго притворялась, что он мне безразличен, что, кажется, сама поверила в это!
Убеждая собеседницу, Анна красиво всплеснула руками в воздухе, уронив лопату в траву.
- И вот наши мечты сбылись. Но теперь, счастлива только тогда, когда… танцую на сцене. … Счастье не в аплодисментах толпы, а скорее в удовлетворении, которое получаешь от приближения к совершенству. Когда-то думала, что успех — это счастье. Я ошибалась. Счастье — мотылек, который чарует на миг и улетает.
Наташа внимательно ловила каждое слово гениальной танцовщицы и удивлялась ее откровенности. На память пришли дни, когда она работала в труппе Анны. Дандре был главным распорядителем. Держал в своих руках все дела труппы: расчеты с артистами, переговоры; связи с прессой, гастроли: от разработки маршрутов до поковки багажа. Скупой чрезвычайно, чтобы не платить неустойку, заставлял Павлову выступать порой тяжело больной. Сухо вежлив, но жалование платил исправно, бесстрастно улаживая ссоры. В труппе его побаивались и уважали. Анна прилюдно проявляла к нему искреннее дружелюбие, доверяя дела и советуясь, представляя, как мужа на официальных приемах. Но иногда, с подхваченными с полуслова фразами, с понимающими улыбками, вдруг набегала туча холодной отчужденности. Казалось бы, по совсем пустяковому поводу Павлова разражалась слезами, и на Дандре налетала буря, обрушиваясь, далеко не всем понятным в труппе, градом слов, отдающих презрением и не скрываемой ненавистью. После того, как буря стихала, Анна несколько дней светилась словно солнце в ясную погоду, была тиха и уступчива.
- Он теперь должен делать все для меня на свете. Он знает, что виноват. Пусть терпит. Пусть все думают, что он просто так при мне. Он ведь мой, только мой, и я его обожаю. Поэтому я вправе его третировать. И верьте — в этом его счастье.
- Что ж, счастье бывает разным, – сказала Наташа, а про себя подумала: «Если б Анна не любила Дандре больше, чем саму себя, разве уехала бы из Петербурга?».
- Мне в этом году отказали в последнем ангажементе в Гранд Опера,- грустно призналась вслух, - из-за взглядов Алексея, принявшего революцию и признавшего Советы. Хотят, чтобы отреклась от него. Никогда! Не дождутся. Сначала мы отказались от прислуги, затем сдавали квартиру на Бурбонной чужим людям, но потом пришлось пойти на расторжение контракта и продажу всей обстановки. Один посредник, армянин, привел своих клиентов, те скупили все коллекции вееров, табакерок и фарфора, старинную мебель и бронзу, ковры и разные дорогие по воспоминаниям безделушки. Мы взяли только носильные вещи - туалетные и письменные принадлежности. Перевезли рояль в наше новое жилище и самую необходимую мебель. Освободились как от собственности, так и от долгов, продали все, кроме свободы.
- Она-то, конечно, всего ценнее в стране, "где золото стало молитвой", – заметила Анна.
- Так переехали в этот дом с подземельем, купленный еще во время бомбежек в 1918 году. Пришлось очищать полы от каменной многовековой пыли. Алексей грузовиками вывозил мусор с участка, освобождая землю для огорода от камней и стекла. Так что у нас круглый год овощи. Но самое главное подспорье – грибы.
- Грибы? – удивилась Павлова.
- Шампиньоны, Алексей сам выращивает в подземелье. На продажу. Грибы покупают охотно. Только от сырости его легкие пострадали. На лекарства уходит много средств. Но мы держимся. Продаю свои брильянты. И даже странно, что, когда-то эти стекляшки так радовали меня в другой жизни, до Алексея Алексеевича. Вот пригодились.
- Так, что он за человек, Ваш милейший Алексей Алексеевич? – спросила Павлова с выражением почти детского любопытства на лице. – Ах, расскажите мне, все с самого начала, как Вы с ним познакомились.
- Хорошо, я Вам расскажу, за чаем - согласилась Наташа, желая отплатить откровенностью за откровенность. Прошу в дом.
И молодые дамы грациозной походкой пав вместе пошли в дом.
В ожидании хозяина женщины спокойно пили чай в маленькой гостиной, вспоминая былое.
****
Париж накануне войны утопал в роскоши. И в то время, как окна французского военного штаба не гасли до глубокой ночи, Петербург пребывал в благодушии.
Зимним теплым вечером 1914 года к горящему огнями окон "Grand Opera" съезжалась приглашенная светская публика. Около величественного здания наблюдалась суета экипажей и автомобилей, подвозивших знать и знаменитостей.
Давали «Большой бал» в честь дня освобождение русских крестьян. Именно в этот день, девятнадцатого февраля в далеком тысяча девятьсот шестьдесят первом году, крепостным царской милостью была дарована свобода, которую праздновало если не все прогрессивное человечество, то хотя бы часть его, пребывающая во Франции. И, по крайней мере, для двух представителей человечества этот вечер стал судьбоносным.
Уже к десяти часам Наташа, полностью готовая к балу, в своей большой, но уютной Парижской квартире с высоченными окнами и потолками, сохранившимися от дворца генерал-интенданта короля Людовика XIV, президента Жаско, не торопилась, внимательно разглядывая себя в зеркале.
Декольтированное с короткими рукавчиками, открывавшее шею и плечи, малиновое платье от Поля Пуаре, муслинового бархата, тисненного цветами, с высокой талией без корсета, изумительно вышитым золотом и отделанным жемчугом корсажем, с длинным шлейфом, перекидывающимся через руку, чудесно оттеняло светлый цвет вьющихся от природы и красиво уложенных волос. Золотистые туфли на ножках, облаченных телесными чулками, дополняли гардероб.
Жемчужные подвески и браслеты переливались в ушах и на запястьях.
Прислуживающая девушка с осторожностью застегнула на шее Наташи бриллиантовое колье.
- Вы словно жарптица, барыня, - восхитилась Анюта.
Наташа открыла шкатулку на столике, любуясь, достала широкую бриллиантовую повязку, глядя в зеркало, приложила к пышной прическе.
- Помоги, Анюта.
- Мигом, барыня, сейчас прилажу, - прошептала служанка, придерживая одной рукой повязку, а другой закрепляя ее шпильками.
- Ну, хорошо, иди,- отпустила девушку Наташа. Взяла флакончик духом, оросила несколькими каплями мочки ушей и виски. Бросила последний оценивающий взгляд: «Обворажительна! Ну, просто, да!» И мгновенно заскучала.
Ей всегда казалось смешным появляться на балу раньше полуночи. Она сидела за туалетным столиком, тоскливо поглядывая то за медленно продвигающимися стрелками настенных часов, то на предательски молчавший телефон, то на портрет Масснэ, с лестной надписью, стоявший у нее на столике. Встала и подошла к приоткрытому окну в сад. Вздохнула свежий, но уже по-весеннему теплый воздух, и затем прошла в библиотеку. Взяв с полки Бодлера, недолго полистала, но любимые строчки не трогали. Тогда она присела к секретеру. И, чтобы чем-нибудь себя занять, неспешно стала перебирать накопившуюся пневопочту. Равнодушно пробегая глазами письма и рекламные объявления, она по очереди откладывала их в сторону своими тонкими пальцами, пока вдруг не наткнулась на приглашение в клуб «Мартиньи». Девушка задумалась.
«Какой-то захудалый артистический клуб, но, пожалуй, там можно будет показаться, чтобы протянуть время до бала, лишняя реклама не помешает».
Наташе доводилось слышать об этом заведении, но она никогда не была там раньше. Задуманный когда-то группой художников, «Мартиньи» привлекал богему: писателей и поэтов, различных деятелей искусств, и прочую интеллигенцию, словом, tout Paris.
«Программы там исполняются любителями, это возможно не так уж и скучно, скорее забавно», - профессиональная эстрадная танцовщица не прочь была развлечься зрелищем дилетантов.
***
Серебристый автомобиль остановился возле парадного входа в здание с вывеской «Клуб Мартиньи».
«Хороший квартал», - не без удовольствия отметила Наташа.
Выпорхнув из такси в прекраснейшем настроении, юная дама преступила порог с мелькнувшей в головке мыслью: «Прелестный особнячок!»
Однако передняя предстала хаосом душной раздевалки, сквозь распахнутые двери просматривался холл с гулом голосов и звоном посуды. Место показалось девушке не совсем для нее подходящим. Желая тут же уйти из этого бедлама, спешно сделала шаг обратно, и чуть не столкнулась с появившимся, не весть откуда, словно из-под земли, стариком Поляковым.
- Ага, наконец-то! - любезно, шаркнув ножкой, воскликнул советник русского посольства. - Мы годами посылаем приглашение, а Вы никогда к нам не жаловали. А у нас ведь и посол Извольский бывал, Шаляпин завсегдатаем, Вам непременно у нас понравится!
Подхватив не успевшую опомниться молодую даму под руку, повел в зал.
В зале парочка присела за большой стол, беспорядочно заставленный приборами и тарелками, которые время от времени меняли лакеи. Отдыхающая за соседними столами публика, влекомая звуками джаза, постоянно срывалась со своих мест и неслась по узкой лесенке танцевать на второй этаж, затем разгоряченная возвращалась обратно. Морща носик, поглядывая по сторонам и не скрывая досады на это вульгарное место, девушка рассеяно слушала Полякова, пока, наконец, не решилась все же уйти.
Наташа повернула головку к выходу, желая встать, и … передумала. Ее взгляд столкнулся с взглядом вошедшего, невероятно привлекательного, статного блондина, явно направляющегося к их столу. В вечернем фраке, с орденом почетного легиона в петлице, ладный да пригожий, он непринужденно шел, а она, с замиранием в сердце следила за великаном с вьющимися волосами.
Поприветствовав советника, незнакомый господин попросил: «Представьте меня, пожалуйста, своей очаровательной собеседнице!».
- Граф Алексей Алексеевич Игнатьев, – представил Поляков с подобострастной улыбкой, - кавалергард, военный атташе русского посольства, - и ретировавшись, исчез.
Какое-то время оставшись наедине, мужчина и молодая женщина молча неотрывно смотрели друг на друга, не решаясь начать разговор. Наташа, с особым вниманием, жадно рассматривала незнакомца. Взгляд его голубых, меняющихся словно облака, глаз, искрящихся то по-детски веселым выражением, то пристальной зоркостью, буквально завораживал девушку. Наконец, Наташа очнулась, и даже смогла любезно улыбнуться.
Граф привстал, и галантно прикоснулся к руке дамы.
- Что же мы тут с Вами делаем? Не лучше ли нам потанцевать в верхнем зале? Не откажите мне в туре вальса? - предложил Алексей Алексеевич, заслышав приятную музыку.
- Пожалуй, - легко согласилась Наташа.
Они поднялись на второй этаж, и закружились в вальсе под громыхание оркестра в окружении неблестящего вида публики
Когда музыка стихла, перед парой все расступились, рассматривая ее в восхищении. Так, по крайней мере, показалось Наташе, полагавшей, что она с графом танцевали лучше всех.
Как истинный кавалер, тот подвел свою даму к креслу, и присел рядом.
- Такая артистка, а до чего Вы скверно вальс танцуете! – огорошил он девушку, удивленную бестактностью самодовольного тона.
- Я? – воскликнула с досадой, обиженно вспыхнув.
- Вы. Ну да ведь Вы балерина! Они обычно плохо вальсируют. Смешно, не правда ли? В вальсах они светским дамам не чета! – голос просто надрывался от самодовольства.
Наташа приготовилась, было, сказать какую-то колкость в адрес светских дам, но тут оркестр заиграл модный фокстрот, и граф, ловко обняв девушку, умчал ее под веселый мотив « La Matchiche».
Партнер танцевал отменно. Но в одном из па, Наташе показалось, что, касаясь спины большой ладонью, граф слишком фамильярно прижал ее к себе. Очарование мгновенно разбилось вдребезги.
- Извините, - девушка резко остановилась, и отстранилась от кавалера, - но мне пора уезжать, я опаздываю, - и направилась к выходу. При этих словах лицо самоуверенного красавца приняло совершенно растерянный вид.
«Вот тебе и Мата Хари», - подумал с недоумением граф, провожая глазами Труханову. «Что за сплетни ходят о ее распущенности и громких романах?»
***
Фланируя между знакомыми, средь блеска женских плеч, и равнодушно танцуя, со сменяющими друг друга не менее блестящими кавалерами, Наташа все никак не могла забыть встречу с Алексеем Алексеевичем. Особенно огорченное, почти ребяческое, выражение лица при расставании. Она находила его очень милым. Наташа старательно искала и не находила глазами его в толпе, пока не увидела под руку с моложавой дамой аристократической внешности.
«Видимо это его жена. Ну и пусть, мне нет никого дела», - подумала балерина, и отвернулась.
Но когда Игнатьев, сумев оторваться от жены, предложил Наташе тур вальса, она не в силах была отказать.
***
Уже дома, ранним утром в постели, засыпая, раздумывала:
«Аристократ, «голубая кровь». Умница, граф, кавалергард, к тому же женат. А я - танцовщица, дочь провинциального актера Бостунова, с примесью цыганской крови. Актриска эстрадного жанра!»
Наташа лукавила самой себе, слава превосходной балерины баловала ее, успех сопровождал выступления повсюду, во Франции, Англии, Бельгии, Германии, Италии, Румынии, кроме, правда, России. Именитые французские композиторы специально для нее писали музыку, ее одаривали дружбой Морис Ровель и Жюль Массне, Федор Шаляпин, Анна Павлова и Айседора Дункан. Весь Париж восхищался ею, любил и чествовал, как вдохновенную жрицу божественной Терпсихоры.
Наташу разбудил телефонный звонок.
Бархатный мужской голос приветствовал девушку и выражал надежду, что не разбудил.
- Разбудили, конечно. А как Вы узнали мой номер?
- О, Натали, для военного атташе, поверьте не проблема узнать номер телефона известной артистки. Я хотел бы пригласить Вас сегодня отужинать со мной в одном прекрасном ресторане.
- Я право, не уверенна …, что смогу прийти.
***
Парижский ресторан был раскошен. Стол в отдельном кабинете, куда пригласил Наташу граф, украшал большой букет чудесных роз, белых и алых.
- Это для Вас, - сказал Алексей Алексеевич. – Я знал, что Вы придете. Белый с красным – наши кавалергардские цвета…
Как только пара расселась, вошел метрдотель
- Вы пьете? Что именно? - спросил любезно Алексей Алексеевич.
- Конечно, – ответила Наташа. - Только шампанское! - добавила, желая проявить особую изысканность.
Граф поморщился.
- Подайте полбутылки шампанского,- приказал метрдотелю, удивив Наташу.
- А разве Вы не пьете?
- Отчего же, пью. Ну, уж, тогда подайте бутылку шампанского! – досадливо поправился Алексей Алексеевич. И продиктовал метрдотелю, уже не спрашивая девушку о выборе блюд, полностью меню ужина, выказав очень тонкий вкус.
- А почему…Почему Вы меня не спросили, что именно мне хочется из блюд? – недоумевала Наташа.
- Вас? Да что Вы можете понимать в кухне? – с иронической снисходительностью граф взглянул на молодую женщину. – Вам ведь ведомо одно только театральное искусство, а кухня это знаете ли , и искусство и наука.
-Позвольте, а Вы сами, кроме приемов, да заказов меню, что-нибудь в ней понимаете? – невольно съязвила Наталья.
- Я? Да, Вы знаете, с кем имеете дело! Я? – на этот раз пришла очередь обижаться графа.
Он не на шутку разгорячился.
- Вы вот считаете меня профессиональным военным и дипломатом?
Притихшая Наташа утвердительно качнула головкой.
- А еще и профессиональный повар. Да-с,- продолжал граф.
- Что там меню! – махнув небрежно рукой, воскликнул Алексей Алексеевич. – Я любые блюда, начиная с бульонов и супов до всякого рода сладких блюд, - граф взглянул на свои ладони,- своими руками приготовить умею.
- Вы шутите! - Наташа была поражена. – Откуда Вам это знать?
- Позвольте: с детства! – улыбнулся граф. Я с детства в дружбе с поварами и с детства же, как и профессионалы начал с бульонов.
- Положим! Мне, например, с детства было запрещено хождение на кухню, а Вы ведь человек привилегированного класса…, - продолжала не верить девушка.
- Именно, поэтому не чета буржуазному, – сказал Алексей Алексеевич, не дав договорить Наташе. – Мне не то что запрещали появляться на кухне, а посылали с «секретнейшими» поручениями.
Наташа смешливо сморщила носик.
- Вам смешно?
И граф увлекательно поведал о том, что его мамАн была милой, но скуповатой женщиной, а папА напротив был щедр и хлебосолен, как граф Илья Ростов. Когда он загорался идеей угостить друзей или родных получше, то вручал сыну тайком деньги на добавочную провизию, отправляя на кухню к своему, прославленному по тем временам, повару. Превосходный мастер - кулинар, Александр Иванович Качалов, увлек мальчика интересом к приготовлению блюд и составлению меню.
- С этого началась моя дружба с поварами, - улыбулся Алексей Алексеевич.
Его дружба с поварами продолжалась и в молодости, и всю последующую жизнь.
- Потом мне это пригодилось, - граф немного задумался, вспоминая как во время русско-японской войны 1904 -1905 года довелось самому приняться за поварское дело.
И он рассказал, как с группой своих сослуживцев получил назначение в место, где все попали в затруднительное положение, лишившись офицерской столовки.
- Так что мне пришлось заниматься и оборудованием новой кухни, и приготовлением пищи. Тут-то я и проявил себя поваром, - закончил Алексей под восхищенный взгляд бездонных глаз девушки, слушавшей затаив дыхание.
После этой встречи, последовали другие, частые, бесконечные разговоры по телефону, прогулки, цветы.
***
Спектакль на кануне пасхи окончился в обычное время, в одиннадцать часов вечера. Уставшая Наташа, незаметно ускользнув от назойливых поклонников, помчалась домой. Быстро сняла грим, и запрыгнула в теплую постель с любимой книгой на сон, вовсе не грядущий. Чтение было излюбленным занятием во время случавшейся бессонницы. Но сегодня она никак не могла спокойно погрузится в беззаботное чтение, в нервном ожидании, то и дело, поглядывая на, стоявший на столике рядом, телефон, пока не раздался радостный звонок.
«Наконец-то!» -Наташа стремительно сняла трубку и услышала милый сердцу голос. Алексей Алексеевич говорил, неслыханные прежде девушкой вещи…, почти целый час. Наташа была на верху неземного блаженства от упоительных неповторимых слов, каждое из которых дарило ощущение бесконечного счастья.
- Рассудку вопреки, наперекор стихиям, своим перерождением я обязан встрече с Вами, Наташа. Разлетелись в прах мои предрассудки, я почувствовал себя свободным и самостоятельным. Я знаю, что приобрел в жизни того друга, рука об руку с которым перешагну через любые жизненные испытания.
Алексей признавался ей в неодолимой любви, в полном доверии, и уповал:
"Все будет по-хорошему, Наташенька, по-нашему!"
В эти чудные мгновения прошлое, дробясь и распыляясь, кануло в лету, а будущее растворилось в дымке небытия, и лишь огненным ярким шаром горело и переливалось одно настоящее.
«Этот миг, эту минуту, этот час, равные вечности, я сохраню в памяти до конца жизни», - подумалось возбужденной Наташе.
В воодушевлении Алексей Алексеевич просил о скорейшем свидании.
- Какой день Вас устроит, граф?
- Любой день меня устраивает!
- Послезавтра я иду в церковь на пасхальную службу, а после заутрени приглашаю Вас к себе разговляться.
- Но Вы же знаете, - тут голос Алексея Алексеевича дрогнул и зазвучал смущенно, - в этот день весь посольский состав разговляется у посла…
- Как хотите,- в голосе Наташи проскользнули нотки обиды и разочарования от развеявшейся, словно мираж, мечты.
- Христоваться будем и без Вас, – уже спокойно и сухо добавила девушка, кладя, теплую от руки, трубку на телефон.
***
Православная церковь в Париже была залита ярким светом от многочисленных свеч. Великие князья и княгини, посол и посольский состав, светские дамы стояли поближе к алтарю. Наташа же - возле свечного ящика, она специально пришла на службу до начала, чтобы занять свое любимое, так называемое « мыторское», место. Вскоре среди дам она приметила антипатичную и вездесущую графиню Игнатьеву и Алексея Алексеевича, все время оборачивающегося в поисках кого-то глазами. Заметив ее, стал пробираться через всю толпу, не обращая внимания на недовольство, выраженное в посторонних взглядах. Подойдя к балерине, при всех почтительно с нею поздоровался, до глубины души растрогав и удивив этим жестом Наташу.
«Какой он смелый и самостоятельный!» - восхитилась молодая женщина мысленно.
***
После окончания службы Наташа поспешила домой. Прислуживающая Анюта устроила великолепный пасхальный стол, за которым уже собрались в ожидании хозяйки приглашенные гости. Это были скромные французские друзья: партнер по танцам Кино с женой, и писатель Рене Бизэ.
Французы с интересом слушали Натали, живо описывающую друзьям православную пасху. А она, занимая гостей, беспрестанно думала только об Алексее. Ее воображение улетало в посольство, рисуя роскошные картины проходившего там разговения, не избежав невольного сравнения. Ее одиночество на этом фоне казалось особенно убогим.
«- Ведь я же русская. Праздник русский, а вот сижу одна, с чужими», - предавалась Наташа грустным мыслям.
Но только гости собирались приступить к застолью, как квартиру прорезал звонок, и в открытых Анютой дверях прихожей появился, при полном параде и орденах, запыхавшейся, и весь светящейся счастьем Алексей Алексеевич.
- Христом воскресе! – крупный, румяный, вплыл в комнату с улыбкой радости на лице, христуясь со всеми приглашенными и с молодой смущенной хозяйкой.
- Вот не ожидала! Я так Вам благодарна за внимание! А как же посольство и …
- Обойдутся и без меня. Пасха – это праздник сердца! Я иду туда, куда оно меня влечет, - ответил граф, не дав договорить Наташе. - До чего же у Вас хорошо! А я думал, что, живя за границей Вы совсем обасурманились! – сказал, и усевшись, приступил с великим удовольствием к трапезе.
Граф, легко «ликвидировав официальности», перелетал с темы на тему: от разговора о Фрацузко-русском союзе к превосходству православных ритуалов. Темпераментно кидался словами, качался над столом, тыкал воздух пальцами, порой заходился громким хохотом. Было в нем что-то пленительное - с жаром с пылом, с огромной сердечностью, подобно распекающей буре. С ним стало проще, теплее, как показалось Наташе. Однако ее застенчивые друзья, стушевавшиеся под блеском и напором Алексея Алексеевича, поговорив немного, вскоре распрощались. Как только они ушли, Наташу сковала неловкость.
- А где же Ваша гитара? Дайте я что-нибудь Вам спою, мой друг, - просто и ласково сказал граф.
- Сейчас принесу, - от этой просьбы Наташа вновь пришла в свое естественное расположение веселой непосредственности.
- А что Вы споете? – спросила она, с улыбкой подавая гитару.
- О, откуда… Откуда у Вас такая прелесть? – вопросительно взглянул на девушку Алексей, взяв трепетно в руки инструмент. - Это ведь очень старинная гитара … Какая работа! – восхищался, настраивая.
- Мой прадед и дед – чистокровные цыгане. У меня врожденная страсть к цыганскому пению и коням. На скачки всегда езжу без денег, а то бы все проиграла. Лошадь –это знаете, что такое? – взгляд огромных прекрасных Наташиных глаз вспыхнул тайной страстью.
- Еще бы! Я кавалерийскую школу окончил.
- Первым?
- Как всегда и все – первым, - Алексей Алексеевич надменно вскинул брови.
- Сейчас я Вам спою нашу уланскую песню, - граф взял несколько бойких аккордов и своим звучным, бархатным баритоном лихо запел «Улане – Мальване».
"Гой, вы улане – малеваны чапки!
Сёнде, поядонь до моей коханки!"
Следующий куплет, вышел у Алексея Алексеевича, подражающего сначала слабому болезненному голосу умирающей панны, а потом лукавому тону польского ксендза, особенно хорош и комичен.
"Панна умирала – ксендза сень пытала:
«Чи на там-тем евеци сон' улане пршеци?» –
Ксендз ей отповедзял, же и сам не ведзял,
Чи там сон' уланы, чи ксендзы коханы..."
Граф пел искристо, вдохновенно. Песня звучала прекрасно, сквозь веселую задорность беззаветную удаль мелодии порой прорывались чисто славянски занывающие нотки. И все это великолепие эффектно завершилось жгучим мотивом начальных слов.
"Гей-гоп, улане! гол, мальваны чапки!
Гоп! сёнде, поядон' до моей коханки!"
- По всему, видно граф, Вы большой артист в душе! – не удержала восхищение хозяйка. - И очень недурно играете на гитаре!
Увлеченный, как и Наташа, он, как бы в ответ ей, запел старый кавалерийский Преображенский марш.
«Славны были наши деды,
Помнит их и швед и лях,
Их парил орел победы
На полтавских на полях
Знамя их полка пленяет
Русский штык наш боевой
Он нам и напоминает
Как ходили деды в бой…»
За бравым маршем потянулись русские народные песни. Сначала «Я вечор моя милая»:
"Я вечор моя милая у гостях был у тебя
Я вечор моя милая у гостях был у тебя
Ты не ласково приняла, огорчила ты меня,
Ты не ласково приняла, огорчила ты меня…"
Следом зазвучала «Незабудка». Наташа слушала с упоением, ценя и наслаждаясь мастерством исполнителя. Граф удивительно понимал цыганскую и в особенности русскую песню.
- Еще, еще пожалуйста! – просила она.
Граф, перебирая струны, задумался.
- А «Шереметьевскую» знаете? – спросил он. – Послушайте.
"Нашу милую Парашу
Ведут с барином венчать…"
История избранницы графа Шереметьева, сделавшего своей женой крепостную, западала в душу.
- Видите, - сказал Алексей Алексеевич, окончив последний куплет, - Россия всегда была и будет страной чудес. А ведь пресловутая Параша просто и безоговорочно является бабушкой моего товарища по Кавалергардскому полку – графа Шереметьева.
- Да, но ведь это просто сказка наяву, только в действительности это теперь больше не встречается, - грустно заметила Наташа.
- Как сказать!
И вдруг, Алексей Алексеевич, словно юноша, рухнул перед Наташей на одно колено, держа на другом гитару.
- Наталия Владимировна, - начал он, - я беден, не свободен, но встретив Вас, я понял, нет, убежден, что могу любить только Вас так, как никогда никого не любил и не полюблю. Верьте, мы будем жить и умирать вместе… Я ничего не могу представить Вам сегодня, но вступаю в добровольный плен! Я Ваш и Вы должны быть моей. Спросят Вас: «Вы чья?» - И Вы должны ответить: «Алексея Алексеевича Игнатьева!» - произнес он с какой-то почти детской верой в глазах, устремленных на девушку.
Каждое слово, произнесенное Алексеем Алексеевичем, от которого веяло неподдельной правдой и чистотой, навсегда врезалось в сердце и память Наташи.
- Да, я Ваш навеки!
- И, если бы я сказала Вам тоже самое? - сердце девушки учащенно билось и кружилась голова.
- Я бы этому поверил! – подхватил граф.
К действительности обоих вернул бой настенных часов.
- Три часа. Пора разойтись. Я буду беспрестанно думать о Вас, граф ... - у Наташи хватило духу проститься.
- Но когда мы увидимся?
- В воскресенье на скачках на «Grand Pris»
Поцеловав Наташе руку на прощанье с новым особым выражением лица, граф шел к двери, непрестанно оборачиваясь назад. После того как дверь закрылась, молодая женщина какое-то время еще чутко прислушивалась к его удаляющимся шагам.
В голове все звучал милый голос:
«Нашу милую Парашу
Ведут с барином венчать»
И где-то на дне сердца навечно прошивались все им сказанные слова.
***
Беседа подруг была нарушена шумным приходом графа. Но лишь для того, чтобы с новым жаром возобновиться снова.
- Как я рад Вам Анна, - целуя руку воскликнул немного уставший, и заметно похудевший Алексей Алексеевич. Какими судьбами?
- Запланированные гастроли. Танцую сегодня Жизель в Грант Опера. До спектакля куча времени, с кем же мне его провести, как не с милыми друзьями. Вы же знаете, как я не люблю эту «белую» Парижскую эмиграцию.
- А уж как она нас не любит, - посетовала Наташа. После того, как Алексей передал все деньги Российской военной казны, которые сохранил, рискуя своей жизнью, Красину под расписку, его подвергли жуткому остракизму. Даже родственники от него отказались.
- Так что в нашей уединенной жизни Вы для нас настоящий подарок, - улыбнулся граф Анне. - Помните, когда Вы в первый раз увидели Париж?
- В 1909 году, во время гастролей с Дягилевым, как же такое забыть, - покачала головкой Анна.
- Я тогда уже второй год танцевала в Гранд-Опера, - заметила Наташа.
- О, эти русские сезоны! Помню, какой они производили фурор! А Париж накануне войны был просто рай! – воскликнул Алексей Алексеевич.
- В Париже русское искусство подавали, как русские кушания, по обычаю, слишком роскошно, слишком уж сытно, – возразила Анна, любуясь садом. - Какой милый уголок, и какие красивые цветы! Сколько труда, какой же Вы молодец, граф.
- Что Вы Аннушка, Вы сами как цветок, – улыбнулся Алексей Алексеевич, взял гитару и запел красивым голосом.
"Тростинка, девушка, лоза
И вдохновенные глаза,
Как песню дивную поете
В движеньях легких и в полете.
Вся жизнь, как сказка и мечта,
Что созидает красота
В стремленьи вечном к совершенству,
Уподобясь беспечно детству
В игре на сцене бытия,
Когда арена - вся Земля.
Принцесса, фея в высшем мире
Предстала на весеннем пире
Цветов и юности в цвету,
Влюбленной в красоту*."
- Но главное для нас сегодня не цветы, - вздохнул граф, - позвольте, Аннушка, я Вам что-то покажу.
И Алексей Алексеевич, захватив ацетиленовую лампу, повел Анну демонстрировать тянувшиеся под домом глубокие подземелья, обрывающиеся большим сводчатым залом.
- Этот домик был построен Иаковом II, последним английским королем из Стюартов, вынужденным за свою приверженность к католицизму бежать к своему "кузену - Людовику XIV, - рассказывал Алексей, спускаясь по витой каменной лестнице, одной рукой освещая путь лампой, другой аккуратно поддерживая Анну.
- Неужели? – удивилась гостья.
- Да, Людвиг отдал Иакову II Сен-Жерменский дворец. Король, потерявший престол, возведенный в ранг святых, божьими молитвами с собой из Англии умыкнул золотую корону с алмазами, брильянтами и прочими драгоценностями. И, не доверяя никому, в лесу у подножия горы построил прочный домик, наказав личному камердинеру замуровать драгоценный клад поглубже в подземелье.
- И что же стало с кладом? – с любопытством поинтересовалась Анна
- Много прежних владельцев нашего домика пытались разыскать этот клад, но сегодня о нем напоминают только две еще сохранившиеся пустые ниши.
- Ах, словно звезды! – восхитилась балерина, разглядывая в темноте белоснежные россыпи грибных шапочек на песчаных грядках, уходящих в глубину сырого подвала.
- Звезды приносят неплохой доход, - улыбнулся Алексей. - За этот год заработал около тридцати тысяч франков, но здоровья потерял в своем подземелье, вероятно, тоже на немалую сумму: всем известно, что лечение в капиталистическом мире представляется, пожалуй, самой дорогой роскошью.
Хозяин снова вывел гостью в сад.
- Как же Вы, Алексей Алексеевич, со всем справляетесь без рабочих?
- Вот так. Возвращаюсь из города, скину городской костюм с накрахмаленным воротничком, и вместе с ними все людские предрассудки, привинчу к наружному медному крану кишку для поливки, и дарю водяной прохладой жизнь поникшим от дневной жары своим питомцам - и помидорам, и моркови, и огурцам, - поведал просто граф. – Вдохнешь - вдохнешь вместе с ароматом роз и гвоздик радость жить и работать на земле. Земля благодарна за всякое твое к ней внимание, за всякий окученный кочан, за всякий выполотый сорняк и воздает тебе десятерицей за твой труд.
- Как верно, - согласилась Анна.
Игнатьев своими руками ловко приготовил легкий обед для гостьи и семьи.
- Перед спектаклем я никогда не ем, но такую красоту не могу не попробовать. Вы просто кудесник, граф, - рассматривая блюда на столе призналась Анна.
Откушав салат из свежей зелени и артишоков, фаршированных грибами, компания еще долго пила кофе в гостиной и вела задушевные разговоры.
Анна вдыхала кофейный аромат, обнимая изящной ладонью фарфоровую чашку и неотрывно разглядывая прекрасную пару, радуясь за них.
«Хоть кто-то счастлив в этом мире, слава Богу», - думала она. – А когда же в Россию, голубчики?
Алексей погрустнел.
- Пока не приглашают. Но мы ждем, - ответил граф, задумавшись о том, сколько раз мечтал о Москве, представляя себе Красную площадь, зубчатые стены Кремля. - Моя мать хотела иметь хотя бы горсточку родной русской земли, я же хочу жить на ней, дышать ее воздухом, верно служить своему народу.
- Верьте Алексей, все еще может случиться. Вы столько пережили, я знаю. Наташа рассказывала, что Вашей жизни в Париже угрожала опасность.
- Теперь все позади. Передача прав Советскому правительству на двести двадцати пяти миллионов франков, хранящихся в Банк де Франс и в других парижских банках, а также оставшихся на руках промышленников, оформлена двумя письмами.
Граф, извинившись вышел с соседнюю с гостиной маленькую комнату, и вскоре вернулся с листами бумаг в руках.
- Ознакомьтесь, пожалуйста, Анна, - и Игнатьев с гордостью протянул танцовщице копии документов.
"(Бумага с Государственным гербом СССР)
г. Париж, 15 января 1925 года.
No 248
Бывшему Военному Агенту во Франции
А. А. Игнатьеву
В предвидении предстоящих переговоров с французским правительством по урегулированию финансовых вопросов я считаю необходимым предложить Вам поставить меня в курс тех русских денежных интересов, кои Вы охраняли здесь по должности Военного Агента до дня признания Францией Правительства СССР.
Полномочный Представитель СССР во Франции
(Л. К расин)"
* * *
"(Бумага на бланке Русского Военного Агента во Франции) на No 248
Полномочному представителю СССР во Франции Л. Б. Красину
г. Париж, 17 января 1925 года.
Я счел долгом принять Ваше обращение ко мне от 15 января за приказ, так как с минуты признания Францией Правительства СССР оно является для меня представителем интересов моей Родины, кои я всегда защищал и готов защищать.
А. Игнатьев"
- Так и сдал "часовой" свой пост "разводящему". Свой долг перед Родиной выполнил. Ни одна пуля, ни одно ружье, ни одна пушка, купленные на французике займы не послужили белогвардейцам. А вы Анна не хотите вернуться в Россию? - серьезно спросил граф. - Делать новых маленьких лебедей из детей трудового народа, вы же сами из простой семьи.
- Хочу, очень хочу, милый Алексей Алексеевич. Но я повязана по рукам и ногам. Контракты, труппа, неустойки. Это невозможно. Но как могу помогаю друзьям в Советской России, посылаю посылки.
- Для нас все так же солнце станет сиять огнем своих лучей..., - напел Алексей, и в этих словах таилась надежда. - Будем верить, Аннушка, что и для нас когда-нибудь будет светить и нас будет греть солнце родины.
После обеда Наташа обычно с наступлением темноты, захватив свечку и мотыгу, выходила на "охоту" на вылезавших из всех щелей улиток, спасать овощи. То в одном, то в другом конце огорода мелькал огонек свечи, и долго граф слышал возгласы жены.
- "Двести!.. Триста!.." – объявлялось количество поверженных врагов.
Но сегодня вместо охоты Наташа с дорогой гостьей и родной матушкой, проживавший в доме, отдыхали в маленькой уютной гостиной на первом этаже, переделанной Игнатьевым из бывшего курятника, а граф играл на рояле "Tiegel", очаровательно мягком и глубоком на нижних октавах.
Со стены на Анну смотрела с единственного, сохранившегося из всех картин Игнатьевых, портрета кисти неизвестного художника XVIII века голубыми очами молодая женщина с милым лицом, придерживающая рукой спадающее с плеча платье. Бессмертные звуки великой музыки смывали горечь, что накопилась в душе, даруя веру в лучшее будущее.
Когда хозяева прощались с гостьей маленький садик тихим вечером под Парижем в предместье Сен-Жермен ласкали уже лучи заходящего солнца, в которых словно растворилась гениальная балерина.
- Как я Вам завидую, милый друг, по-хорошему, по-нашему! – Анна ласково приобняла подругу за плечи одной рукой на прощанье и поцеловала.
***
Посаженный Анной Павловой куст завял после ее скоропостижной кончины. Наталье Трухановой предстояло пережить свою подругу. И однажды, заложив последний брильянт для покупки билета до Москвы, вернуться на Родину вместе с мужем.
Многочисленные ходатайства Игнатьева, почти потерявшего надежду, неожиданно были удовлетворены в середине апреля 1937 года. Заместитель Советского торгпреда в Париже с радостной улыбкой передал Алексею Алексеевичу текст расшифрованной телеграммы о немедленной командировке в Москву в распоряжение Наркомата обороны.
От счастья у графа захватило дух.
- Не знаю, в силу каких причин русская земля всегда мне казалась легче французской, почему по ней легче было ходить. Но как-то необычайно легко дышиться по возвращении в Москве, - признавался Алексей Алексеевич Наташе на Первомайском параде под слепящим русским весенним солнышком, высвечивающим празднично коней с белыми бантиками на ногах на площади перед "Метрополем", и стройные пехотные колонны, обгонявшие Игнатьева, в мягкой фетровой шляпе, от Рождественки до Красной площади.
Спустя годы, проведенные вдали от Родины, граф увидел, как на белоногом рыжем коне к построенным безупречными квадратами войскам из Спасских ворот легким галопом выехал Ворошилов. И Игнатьев подумал, что не было таких парадов в старой армии, а фронт объезжался шагом, что утомляло войска и навевало скуку. Затем он вздрогнул, услыхав родные слова команды, которые не слышал столько долгих лет.
- На пле-чо! Первый батальон - прямо! Прочие - напра-во!
И то, что случилось дальше, пронзило графа, как самая редкая диковинка. Вслед за безупречно прошедшими, под треск барабанов и удары сводного оркестра, каре пехоты в защитных касках и рабочими батальонами в штатском, участниками революции, как только стих оркестр, раздались знакомые звуки старого кавалерийского сигнала «Рысь».
- Тра-тра-та-та-та…, - и у Исторического музея появилась конница.
Сердце Алексея Алексеевича громко забилось.
«Неужели, - думал он, - конница перейдет в рысь?»
Перешла!
Его глаза впились в чудесных коней, в натянутую струной посадку комсостава.
На рысях прошла и артиллерия в конных запряжках. Первая батарея - на рыжих.
"Неужели вторая пройдет на вороных?» - сердце готово было вырваться из груди.
Вторая прошла - на вороных.
«А третья - на гнедых? Быть не может!" – не верил чуду граф.
И его душу заполнила радость от сознания, что русские военные традиции сохранены.
После окончания парада Игнатьев провожал долгом взглядом колоны советских людей, словно слившихся в единый монолит, о который в будущем обломает свои зубы западный фашизм, и который своим трудом созидал это светлое будущее бессмертной Родины.
И долго гуляя с Наташей по улицам Москвы, Алексей Алексеевич с улыбкой сравнивал настоящее с прошлым.
- Были булыги, на которых, идя в караул, все ноги, бывало, поломаешь, а теперь асфальт.
Вспоминал, как чуть не угодил один раз на "брандуру" за то, что по городу с песнями эскадрон водил.
- А теперь в тихий летний вечер несутся с бульваров родные звуки песни, и с песней же шагают плечом к плечу роты красноармейцев, - делился искренней радостью с женой.
И думалось ему :" Настоящее выигрывало от сравнения с прошлым, а то из прошлого, что справедливо пощадила революция, стало еще дороже".
***
Все сказанное Алексеем Алексеевичем в далекие Парижские вечера, накануне пасхи по телефону и в день пасхи, казавшееся тогда бредом души, не только запечатлелось навсегда в памяти Наташи, но и осуществилось на протяжении долгих сорока лет совместной жизни.
Любовь Натальи Владимировны и Алексея Алексеевича, выстояла, пройдя годы тяжких испытаний, и осталась незыблемой, доверие – нерушимым, и никогда граф не изменил своим словам, озвученным когда-то, …до последнего вздоха:
- Все будет по-хорошему, по-нашему!
*слова Петра Кале