10

Вернулся домой я совершенно счастливый. Нет, больше не было благоговейного трепета в душе, бесконечного восхищения и восторженной радости от того, что я увидел объект этой самой радости. Ничего такого. Счастье моё было другим.

Вообще, мой малый жизненный опыт не позволяет мне с точностью утверждать, будто я знаю, что в те часы испытывал. Мало того, я пребывал в весьма странном состоянии, которое заставляло меня напряжённо размышлять и делать выводы, так что я больше думал, чем чувствовал. Воспоминания о том времени сложились в какой-то яркий, но размытый рисунок, разобрать что-либо в котором попросту невозможно. Так что постараюсь передать свои эмоции и мысли с максимальной точностью, но… но. Прошу лишь уделить этому особое внимание, потому что с этого дня и начинается удивительная перемена во мне и в мире вокруг меня, имевшая значительные последствия, как благоприятные, так и роковые.

Я чувствовал себя живым. Раньше я был скорее ожившим мертвецом — равнодушным, усталым, даже не идущим, а ползущим по жизни мертвецом. А в тот день я действительно стал человеком — не тем, кто цепляется за последнюю цель, не рабом своих же иллюзий, не потерявшим последнюю надежду на нормальную жизнь. Я словно изменился в лучшую, гораздо лучшую сторону.

Да, больше всего на свете мне не хватало нормального общения. Такого, чтобы собеседник интересовался моим мнением, рад был встретить меня и со мной пообщаться, каким бы ужасным рассказчиком я ни являлся. Жутко хотелось поговорить с кем-нибудь, кто не будет рассказывать исключительно о себе. Вот за что я был бесконечно благодарен Марку; о, я не забуду этого удивительного человека до конца своих дней! И всё же Антон, малейшее упоминание о котором приводило меня в состояние восторга, намного лучше. Я готов страдать и дальше, быть лишь подобием человека, лишь бы иметь возможность за ним наблюдать. И всё, больше ничего не надо.

Но в то же время я понимал, что с такой мечтой у меня нет будущего. Не то что бы мне не хотелось губить себя — просто при мысли об этом становилось не по себе. Каким человеком я буду? Продолжу ли себя ненавидеть или останусь тем же, в кого временно превратился в этот вечер? Стану навсегда счастливым или глубоко несчастным? Получится ли у меня, в конце концов, всегда наблюдать за своим братом, слушать его, видеть перед собой? Что, если он сам меня рано или поздно возненавидит за это преклонение?..

Нужно было мыслить здраво, безо всяких иллюзий. Идол мой, каким бы идеальным я его ни представлял, всё-таки человек, которому присущи определённые слабости и недостатки. Я не знал ни одной отрицательной черты его характера, но тем не менее. Следует быть осторожным. Я хочу жить — это факт; я буду жить — это предположение. Если придётся, то я пожертвую всеми своими желаниями и целями ради благополучия Антона — это я точно знаю. Следовательно, я готов рискнуть своей жизнью ради возможного счастья? Но что я называю счастьем, если одновременно осознаю, сколь счастлив сейчас? Счастлив ли я на самом деле?..

Если честно, то я запутался в своих догадках и ощущениях. И тогда, когда это понял, вдруг раздражился и сказал самому себе, что не следует портить прекрасное мгновение тяжёлыми раздумьями и мыслями о неизвестном будущем. Пока я счастлив — это я чувствую. Я ещё не закончил главное дело, пожалуй, всей своей жизни, и на этом должно сконцентрировать всё внимание.

А остальное… это хоть и не мелочи, но всё равно кажется мне неописуемо далёким. С этим я разберусь потом.

***


А на следующий день… ох, даже вспоминать не хочется, что произошло, но рассказать надо. Иначе эти призраки прошлого настигнут меня и убьют безо всякой жалости — я бегу от них, лишь пока хватает сил, но скоро они кончатся, и придётся встретиться с этим самым прошлым. Встретиться с ним лицом к лицу. Возможно, если я смогу изложить все минувшие события, то мне станет легче, и с моих плеч спадёт этот ужаснейший груз. А может, и нет. Но бездействовать я попросту не имею права.

Утром я встал на удивление рано, так, как никогда в жизни не вставал. Ещё даже не рассвело, однако спать дальше я не собирался — не мог. Мне приснился очень странный сон, верить в который мне жутко не хотелось, но он всё равно не давал покоя и буквально заставил меня подняться с кровати. Я подошёл к окну, распахнул его, и ледяные потоки воздуха устремились мне в лицо; разум мой немного прояснился. Меня недружелюбно встретила ещё ночная темнота, так что я смотрел на этот непроницаемый мрак и по крупицам собирал остатки сновидения.

Комната. Образ, выдернутый из давних воспоминаний. Маленькая неуютная комната с низким потолком и словно сжимающимися стенами. Всё в ней было неприветливо: и огромных размеров лампа, и овальное старинное зеркало, и стены безупречно белого цвета. И кровать. Она запомнилась мне больше всего — небольшая, железная и дешёвая, резко контрастировавшая с довольно дорогой мебелью в этом чуждом мне помещении.

Моя комната в доме дедушки, в которой я жил во время летних каникул (забирали меня из интерната очень неохотно, но на лето никому из учеников не разрешали там оставаться). Она была худшей из всех, но я не жаловался.

Посередине — письменный стол, который на самом деле всегда стоял справа у стены. А за ним… за ним Дмитрий Александрович, улыбающийся весьма злобной улыбкой (хотя в жизни он выглядел вполне добродушным) и сверкающий хитрыми голубыми глазами.

Комната вмиг показалась мне омерзительной; захотелось поскорее забыть её, я зажмурился, лишь бы не видеть ни комнату, ни человека напротив меня, но вдруг он заговорил.

— Я знаю, тебе никогда здесь не нравилось, — внезапно он рассмеялся, словно последний безумец, и вскочил с места. Он всегда был нелогичен в своих действиях, но это даже для него было… необычно. — Ты забыл писать мне письма! Ты забыл про Антона! Ты увлёкся не тем! Не сбивайся с курса, ты слышишь меня? Не сбивайся! Твой брат мёртв, как ты посмел упустить это? Как-ты-по-смел?..

Он отшвырнул стул, на котором сидел совсем недавно, от себя, да с такой силой, что тот проехал некоторое расстояние и ударился о стену. Дедушка снова улыбнулся, но на этот раз не просто злобно, а уже зловеще — я начал медленно отступать, не чувствуя ничего — ни страха, ни ужаса, ни горечи. Ничего. Совершенно. Это было на меня не похоже, и это ещё один повод называть мой сон очень странным.

Я почти дошёл до двери, как вдруг этот человек сделал рывок вперёд и вцепился в меня крепкой хваткой, начав трясти моё ставшее бессильным тело — я попытался, естественно, сопротивляться, но старик оказался сильнее меня (что тоже непривычно, ведь он казался обычным пожилым мужчиной, не отличающимся особыми физическими данными). Меня охватил запоздалый ужас. Лицо Дмитрия Александровича вытянулось, почернело, он внезапно вспыхнул, а я смотрел на это (пламя почему-то меня не касалось), уже не стараясь освободиться, и дрожал, в глубине души понимая — это не он, совсем не он, а какой-то другой человек, да кто угодно, хоть сам Дьявол, но не он!..

Наконец, это... существо превратилось в гору пепла. Переведя дух, я сделал было шаг назад, но не тут-то было — что-то удерживало меня здесь, на этом месте, и я не понимал, что именно. Мне вдруг представилось, как через несколько часов, дней, месяцев я буду вот так вот стоять, не в силах двигаться, и лихорадочно рассуждал, вернётся ли это или я так и останусь в одиночестве. Я судорожно вздохнул и — проснулся.

«Твой брат мёртв!». Брат. Мёртв. У меня позорно тряслись руки, и я ничего не мог с этим сделать; унять эту дрожь не представлялось возможным. Что произошло с ним, с моим идолом, с этим прекраснейшим человеком, который действительно заслуживает жизни, и наилучшей? Ещё вчера я видел его, но быстро забыл, предпочтя общество Марка, и вспомнил лишь вечером — впрочем, время как раз таки подходящее мечтам и тяжким раздумьям! Можно ли считать, что я предал Антона?..

Если бы я додумал эту мысль, то точно сошёл бы с ума, вне зависимости от того, каким был бы итог этой мысли. Потому что осознал бы, что предположил, и одного осознания вполне было бы достаточно для безумия; но — нет, меня спасло воспоминание. Я вспомнил дом на окраине города безмолвия, большой, богатый, с окнами разных форм и размеров, а также то, что хотел узнать его хозяев. Мне вдруг показалось, что в нём должна быть разгадка – не зря же я просыпался напротив него несколько раз подряд!..

Рассветало. Слишком рано для того, чтобы идти к неизвестным людям знакомиться. Необходимо подождать, но… разве я мог спокойно ждать в таком состоянии и будучи тем человеком, каким я являлся? Нет, отнюдь нет — оторвавшись от окна, я принялся ходить взад-вперёд по своей маленькой комнате, смотря себе под ноги и стараясь ни о чём не думать. Мысли всё же обступали меня, кружили где-то рядом, словно назойливые мухи, порой заставляли останавливаться и обдумывать любую пришедшую на ум мелочь — словом, не оставляли в одиночестве.

Я был напряжён так, как не был даже при встрече с Андреем. С единственным, пожалуй, исключением — на мне не было маски, делавшей меня совершенно другой, наверное, лучшей, чем я сейчас, но другой личностью. Тогда я был настоящим, и это беспокоило меня в первую очередь. Я понял, что по натуре своей не могу прекратить весь цирк вокруг себя, что плыву по течению и что жить мне не суждено. Лишь быть тусклым, бледным подобием человека.
Впрочем, как бы то ни было, какие бы выводы я ни делал, я всё равно страшно беспокоился о будущем. Кто живёт в этом странном доме, буквально преследовавшим меня несколько дней подряд? Что за ужасный сон мне приснился и правдив ли он? Что вообще происходит в моей жизни?

Брат. Умер. Брат. Нет, Антон не должен умереть! Этого просто не может быть, это было бы слишком жестоко; я был уверен, в мире есть справедливость, иначе зачем вообще в нём жить? Так или иначе, я сильно взволновался и принялся ходить по комнате всё быстрее и быстрее, едва не срываясь на бег. Мысли напоминали рой встревоженных пчёл, безумный, гудящий, приносящий боль всем, кто оказался рядом и не смог сбежать. Я схватился за голову. Всё это нужно остановить, иначе я просто сойду с ума. Мой идол определённо заслуживает жизни, следовательно, он будет жить; я отказывался верить во что-либо другое. Это был своего рода самообман, но от этого становилось намного легче.

Солнце окончательно взошло, и я всей душой чувствовал — начинался новый день, сулящий надежду на лучшее. В помещении стало ощутимо теплее. Я подумал, что, может, брат не отошёл в мир иной и не собирался, и Дмитрий Александрович хотел сказать совсем не это, а намекал на что-то гораздо более мрачное и опасное. Вот только… что? В этом мне предстояло разобраться, и я твёрдо решил сделать это до полудня. В полдень — узнавать, кто живёт в том доме.

Это было крайне самонадеянно, надо сказать. Я ходил из угла в угол, грыз в напряжении ногти, стоя посреди комнаты, садился на кровать, вставал, садился прямо на пол — и думал, думал, лихорадочно соображал, вспоминая самого дедушку, его реплики в моём сне, и строя разнообразные предположения. Так прошло несколько часов, и в итоге я зашёл в тупик. В единственной более-менее нормальной моей версии говорилось, что умер мой идеал, что Антон всё-таки здорово изменился в душе и стал иным человеком. Но, во-первых, неизвестно, причём тут именно брат, а во-вторых — разве это столь важная информация для него, что он приходит ко мне в сновидении и намекает на это?..

И тут я вспомнил, что раз это сон, то может присниться что угодно, неважно, правда это или нет. Следовательно, я вполне могу забыть про этот ночной бред и больше никогда к нему не возвращаться, и ничего, абсолютно ничего в моей жизни не изменится…

Но если допустить — на одну лишь минуту, полминуты, на одно мгновение, — что подсознание моё шлёт мне некие сигналы, что сновидение это отражает все мои страхи и тревоги, что хотя бы часть из показанного мне имеет смысл, то пребывание моё в городе безмолвия прошло зря. То вся моя жизнь абсолютно бесцельна. То мне следует утопиться, лечь под поезд или повеситься — как угодно, но уйти из этой жизни. Потому что я пропустил, не заметил, эгоистически отвлёкся на свои внутренние противоречия и многочисленные проблемы, не оправдал доверия Дмитрия Александровича, не выполнил то, что от меня требовалось! Кто я после этого?..

Впрочем, я лишь допустил это, а точно утверждать не мог. Но от одной мысли о возможности вышеописанного у меня разрывалось сердце; невыносимо хотеть жить и знать, что не заслуживаешь жизни. Я понимал, что предположение моё может оказаться ошибкой, но в то же время может быть истиной — от всех этих мучительных сомнений в конце концов начала раскалываться голова. Действительно, решение обдумать всё до полудня оказалось самонадеянным.

Обессиленный и отчаявшийся, я лёг на кровать и закрыл глаза в надежде хоть немного отдохнуть. И тут же услышал громкий стук в дверь, столь неожиданный, что я вскочил на ноги; очнувшись, я пошёл вперёд, чтобы открыть её, попутно пытаясь угадать, кто же решил меня навестить — Марк, Антон или кто-то ещё.