Последний бой Ермака

                ПОСЛЕДНИЙ БОЙ ЕРМАКА

                Предварительное замечание:
Все лица, имена, отчасти и события выдуманы автором. Всякое совпадение с реальной жизнью – случайность.

               Официантка маленького полупустого кафе «Форт Байард» несколько раз в недоумении поглядывала на посетителя, сидевшего за крошечным отдельным столиком, одной стороной, прислонённым к стене, стилизованной под свод средневекового замка. Тусклая лампочка, вмонтированная между бутафорских каменных глыб гранита, бросала неяркие блики на могучую фигуру, неподвижно застывшую в раздумье. Лицо незнакомца тонуло в тени, поэтому официантка из любопытства, желая лучше разглядеть лицо гостя, щёлкнула выключателем, включив люстру посреди зала. Лучи электрического света дотянулись до самых дальних уголков помещения и осветили объект, заинтересовавший женщину. Им оказался мужчина лет пятидесяти. Представьте себе атамана Ермака Тимофеевича – покорителя Сибири, каким его изображают на картинах и ваяют в мраморе и бронзе: среднего роста, но с широченными плечами, могучей грудью и орлиным взором. Единственной чертой, отличной от этого героического образа, являлся нос незнакомца – крупный мужской нос мужественной формы, но утративший первоначальное совершенство, очевидно неоднократно сломанный, как это бывает у боксёров. Несмотря на отмеченный дефект, лицо мужчины производило благоприятное впечатление своим открытым и спокойным выражением, какой-то серьёзной и доброй внутренней сосредоточенностью. В некоторых людях могучее сложение и независимый вид субъекта, умеющего за себя постоять, вызывают у посторонних какое-то беспокойство и дискомфорт, как это бывает  в соседстве с уголовниками или другими потенциальными агрессорами. Незнакомец подобных чувств не вызывал, хотя заметно было, что он наделён исполинской силой. Кстати, его и звали Ермаком, во святом крещении Ермолаем, сразу можем добавить - отцом Ермолаем, так как герой наш был священником, правда на данный момент запрещённым в священнослужении. Родом отец Ермолай из Сибири, где имя грозного атамана до сих пор славно, любимо и популярно, так что  с полным правом, подобно знаменитому тёзке, носил гордое прозвище «челдона», то есть «человека с Дона», а родословная его восходила к сибирским первопроходцам. Столик перед ним был пуст, если не считать наполовину опорожненной чашечки кофе. «Хоть бы какой-нибудь бутербродик взял или печенье!» - досадовала официантка, - «сидит битый час, не ест и не пьёт!», но поскольку в данное время посетителей в кафе было мало, она воздержалась от выражения недовольства, кроме того, незнакомец ей чем-то нравился: «Вот мужчина, так мужчина!» - отметила она про себя. Подперев щёку широкой, как лопата ладонью, отец Ермолай о чём-то сосредоточенно размышлял. От недавних печальных событий своей жизни он обратился к воспоминаниям более старым и приятным. Вот он молодой перспективный боксёр-тяжёловес, мастер спорта. Ему прочат блестящее будущее. Хотя ему ведомы поражения на ринге, никому ещё не удавалось его накаутировать, хотя сам он посылал противников на пол неоднократно. Удары у Ермака страшные: резкие и такие сильные, что и лошадь опрокинут. Он заканчивает институт физкультуры и возможно поступит в аспирантуру, хотя чувствует, что спорт не его стезя. Пускай тренеры его хвалят и рисуют заманчивые перспективы будущего. В спорте он человек случайный. Просто когда-то пришёл в секцию с другом. Тот позанимался пару месяцев, да и ушёл вместе с многими другими мальчишками, горячо взявшимися и быстро остывшими. А Ермак остался. Он такой – всякое начинание доводит до конца, терпеливо преодолевая все препятствия. Его целью сначала было – научиться постоять за себя, поэтому кроме бокса он изучал ещё и самбо. На этом поприще тоже добился успехов – получил 1 разряд, но потом пришлось выбирать, и тренеры уговорили его предпочесть бокс. Своей первоначальной цели он давно достиг, то есть мог дать отпор любому, но ему просто не дали бросить спорт – давили, просили, взывали к совести: «Ты должен выступить за честь школы (затем института, предприятия, общества и т. д.)!» В институт его приняли без экзаменов (обо всём договорился тренер). По полгода он проводил на тренировках и сборах в каких-нибудь курортных местах, а зачёты и экзамены выставлялись автоматом. Хотя занятия спортом на профессиональном уровне (это только теоретически в советское время в спорте не существовало профессионалов) требовали известного аскетизма, в целом жизнь перспективного спортсмена в тот период была радужной. Впрочем, денег особо не давали, зато питание и медицинское обслуживание, поездки за границу и кое-какие бытовые льготы для многих были заманчивой приманкой. Постепенно и Ермак пристрастился к такой, относительно лёгкой жизни, хотя всё время ощущал её пустоту и какую-то неподлинность, что ли. Первым разочарованием для него явился проигрыш на юношеском чемпионате РСФСР. Он выигрывал бой, даже послал противника в нокдаун, но тому присудили победу по очкам, ибо его наставником был главный тренер сборной СССР. На месте Ермака многие забросили бы спорт навсегда, но он пережил несправедливость, что многие сочли за проявление силы духа и восхитились упорством «Сибирского Чудовища» (такое прозвище ему дали  за  сокрушительные правые прямые). Дело, однако, было не в упорстве. Ермак не ощущал особенного азарта и не стремился выиграть, во что бы то ни стало. Просто он к тому времени понял, что ни в одном другом деле (как ему казалось) больших успехов не добьётся, а в боксе он ещё поживёт и сможет обеспечить себе безбедное существование. Неудача не ожесточила его, а лишь подтвердила давние предчувствия и ощущения, что спорт дело не чистое, в нём много несправедливости и вокруг него вьётся множество проходимцев. Ермак это всегда предполагал, а теперь и знал по опыту. Просто судьба ему выпала такая: быть среди этих людей, не всегда ему симпатичных. Из-за отсутствия свойственного многим спортсменам вкуса к борьбе он сражался на ринге очень хладнокровно, быстро замечая сильные и слабые стороны противника и находя свои весомые контраргументы, но не хотел и не умел выкладываться до конца, не был фанатиком, а потому и не стал чемпионом. Из-за его сравнительно небольших для тяжеловеса размеров попасть в него было непросто. Кроме того, Ермак был очень быстр. Обычно в первой части боя его противники усиленно колотили кулаками, сотрясая в основном воздух, а когда они выдыхались, Ермак приближался на среднюю или ближнюю дистанцию и сокрушительно бил в корпус или в челюсть коротким прямым резким ударом. Противнику казалось, что его двинули кувалдой и, если удар был нанесён «чисто», снопом валился на пол.
                2
               Меньше всего, казалось бы, следовало ожидать, что человек, подобный нашему герою, может стать священником, даже просто прийти в церковь. Однако, пути Господни неисповедимы и жизнь человеческая столь удивительна, многообразна и загадочна, что реальная действительность превосходит всякую причудливую выдумку и художественную фантазию. Ермак с детства был верующим. Этим он, прежде всего, обязан влиянию бабушки Степаниды Гавриловны. В их маленьком захолустном городке не было храма, но верующие в нём имелись. Изредка, по большим праздникам они собирались у кого-нибудь в доме и вычитывали службу, как умели, то, что возможно вычитывать и петь мирянам. Главным «уставщиком» на этих собраниях была Степанида Гавриловна, во времена оно окончившая церковно-приходскую школу и знавшую по- церковнославянски. Мало того, большая часть поселковых младенцев обязана ей своим крещением, ибо старушка за неимением священника крестила их в корыте, что допускается уставом в подобных обстоятельствах при условии произнесения мирянином правильной формулы крещения. Ближайший храм находился в Новосибирске за 400 километров и конечно не каждый мог добраться туда с младенцем. Правда, сама Степанида Гавриловна, когда появились внуки, не пожалела времени и средств на поездку в областной центр ради правильного крещения Ермолая и его сестры Ольги. Её спрашивали, стоило ли тащиться с малолетними в такую даль, а она отвечала: «Стоило, конечно стоило! Там их батюшка ещё миропомазал и причастил Христовых Таин, а я этого сделать никак не могу».
           Благодаря бабушке Ермак знал кое-какие основные молитвы и прочёл Евангелие, когда стал постарше. Детство его отчасти совпало с хрущёвскими гонениями на церковь и последующими годами государственного атеизма, но в Сибири, по крайней мере, на родине Ермака, народ был особенный: с одной стороны потомки казаков – челдоны, с другой – ссыльные и зеки и их наследники разных поколений, а эта публика меньше обращала внимания на государственную пропаганду, чем прочие граждане, ибо советскую власть не любила, и к верующим относилась с уважением. Впрочем, Ермак рано покинул родной дом. Как перспективному спортсмену ему предложили переехать поближе к столице – в подмосковный Х. Там он учился в детско-юношеской спортивной школе-интернате. В Х. имелась церковь, и Ермак иногда тайно её посещал, ставя свечки и прикладываясь к иконам. Дальше этого его религиозная жизнь не простиралась, если не считать кратких обращений к Богу перед боем, когда предстояла схватка с трудным соперником, но в те времена молодежь вообще обходила храм стороной, так что Ермак со своими свечками уже был исключением из правил. Неизвестно, каким образом шло бы его религиозное развитие в дальнейшем, если б не одна встреча. Ермак нашёл девушку из верующей семьи.

                3
            К тому времени он уже отслужил в армии, причём армейский период в отличие от многих пережил вполне благополучно, так как состоял в спортивной роте и все два года службы занимался привычным делом – боксировал. Переменились тренеры и спарринг-партнёры, а в остальном всё осталось прежним, даже регулярные выезды на сборы, да и спортивный клуб был всё тот же – ЦСКА. Ему исполнилось 23 года, Зое – 18. Встретились они случайно. Впрочем, это так только говорится, на самом деле верующие люди знают: случайностей нет и правильней сказать, на то была воля Божия. Женственная  мягкость и обаяние девушки поразили и размягчили сердце нашего бойца. Зоя резко отличалась, как от девиц его окружения – разбитных спортсменок, так и от восторженных поклонниц – болельщиц, всякий раз повисавших на нём после очередного объявления судьи: « Победил Ермолай Гривенников!» С Зоей он мог говорить о самом сокровенном, в том числе и о религии. И тут она его во многом просветила. Впервые Ермак пошёл на исповедь, впервые причастился и стал бывать в храме не от случая к случаю, а регулярно. Правда, к таким успехам подошёл не сразу, не вдруг, а постепенно. А в начале их знакомства он пригласил Зою на своё выступление, вручив билет в первом ряду. Случилось так, что его противником в тот вечер оказался очень высокий дюжий парень, на целую голову выше Ермака. Последнего подобный расклад не слишком-то смущал, но в тот раз, выходя на ринг, наш герой почувствовал странное волнение, вызванное, однако ж, не грозным видом соперника, а боязнью опозориться перед Зоей. Ощущение было новым, и Ермак слегка занервничал. В результате он никак не мог нащупать нить боя и полностью взять инициативу в свои руки, как ему обычно удавалось. Противник держал его на дальней дистанции, используя преимущество в росте. Желая быстро и эффектно закончить бой, Ермак опрометчиво, без должной подготовки, ринулся вперёд и пропустил пару увесистых ударов. В этот момент ему послышался сдавленный крик. «Неужели Зоя?» - мелькнула мысль, и он слегка скосил глаза в её сторону. Этого мгновения оказалось достаточно для зоркого соперника, моментально проведшего хук в челюсть и, придись он на пару сантиметров ниже, быть бы нокауту, но Ермак лишь слегка качнулся и устоял на ногах, а рефери то ли вправду не заметил, то ли сделал вид и не защитал нокдаун. Теперь Ермак разозлился, но головы не потерял. Поняв, что проигрывает, он применил тактику, к которой прибегал в исключительных случаях – сменил стойку. Дело в том, что большинство людей, процентов 70 – правши. Остальные левши. И очень редко у кого обе стороны тела развиты одинаково. Ермак был таким феноменальным исключением. Вернее, строго говоря, он был правша, писал и держал ложку правой, но удары с обеих рук у него мало чем отличались. По совету тренера он ещё в начале своей карьеры развивал и тренировал левую руку, чтобы закрепить это удивительное качество. И теперь, если в бою наступал трудный момент, Ермак менял стойку. Этот маневр неизменно озадачивал и нервировал противника, который уже было, привык к манере Ермака, а тут на него сыпались удары из другого положения и он их неминуемо пропускал. Данная практика и на сей раз принесла результаты. Высокий боксёр пропустил три удара по корпусу, попятился, но Ермак уже прилип к нему и в этом положении нанёс сокрушительный апперкот, сваливший верзилу с ног. Победа была чистой.
                К своему удивлению, победитель нашёл Зою в слезах. «Не беспокойся. Всё кончилось. Мне не больно. Подумаешь, пару плюх пропустил!» - попытался успокоить он девушку. «Да тебе-то что!» - всхлипнула Зоя, - «а тот паренёк то еле с пола поднялся. Что с ним будет?» «Вот это да!» - оторопел кавалер, - «может ты хотела, чтобы он меня на пол отправил? Если б знал, я б для тебя это устроил!» «Нет, нет! Я не хочу, чтобы тебя побили, но и его жалко!» Ермак понял, что зрелища боксёрских поединков не для его избранницы и больше никогда не приглашал её на состязания. Зоя всегда болела за него, но картина боя вызывала в ней отвращение. Она долго пыталась уговорить его бросить спорт, но Ермак объяснил, что, ни на что другое не способен и, если они хотят создать семью, он не видит другого способа содержать жену и будущих детей и намерен выступать на ринге, пока есть силы. В конце концов, Зоя смирилась, но время от времени снова поднимала больную тему. Вобщем-то Ермак соглашался с супругой, просто он не видел пока для себя другого поля деятельности и считал, что ни к чему, кроме бокса, не способен.
                Между тем, они регулярно посещали храм. Благодаря жене Ермак стал ориентироваться в церковной жизни, познал и полюбил богослужения, чему много способствовало выдающееся по красоте пение в местном соборе, регулярно читал Священное Писание и те книги на религиозную тему, что в то непростое время удавалось доставать, в первую очередь святоотеческие толкования. Раз пять-шесть в году причащался Христовых Таин. Супруги также совершили несколько паломнических поездок по святым местам.
                После 33-х лет Ермак всё чаще стал задумываться, чем заняться дальше. Он стал проигрывать более молодым соперникам. Нет, всё так же сильны были его знаменитые прямые и боковые удары, опасные даже для самых дерзких соискателей титулов, но быстрота ушла, всё труднее становилось восстанавливаться после боёв, стали сказываться травмы. Пока ещё его не нокаутировали, но он стал проигрывать по очкам. Не за горами был момент, когда большой спорт придётся бросить. Тренерская работа Ермака не привлекала, ибо, чем дольше он узнавал спортивный мир с его интригами, сплетнями, завистью, корыстью и обманом, тем меньше он ему нравился. К тому же он хорошо знал: не каждый первоклассный боец хороший тренер.
                Время его раздумий совпало с грандиозными переменами в стране. Шумно, радостно и пышно отпраздновали 1000-е крещения Руси. Власть дала свободу церкви. Повсюду открывались новые приходы, из руин восстанавливались старые храмы. Народ ринулся креститься и венчаться. Священнослужителей стало катастрофически не хватать. Вот тогда Зоя  буквально за руку привела Ермака к Старцу. Она уже давно хотела сделать это, да всё что-то мешало.

                4
                Ермак, закрыв глаза, вспомнил то незабвенное первое свидание со Старцем. В крошечной тесной келье, где все стены завешаны иконами и иконками, плыл лёгкий аромат воска и ладана. Десятка два чисто восковых свечей без примеси стеарина, которые хозяину кельи привозили откуда-то с Украины, оплывали, мерцая жёлтыми язычками, на начищенном медном подсвечнике. Худощавый невысокий монах с впалыми щеками и седыми кудрями, выбивавшимися из-под скуфейки, зорко глянул на вошедшего Ермака, широко перекрестил его и усадил рядом на древний, музейного вида сундучок. Гость слегка робел от необычной обстановки, от присутствия Старца, слава которого гремела по всей России.  А тот, с улыбкой взглянув гостю в глаза, тихим слабым голосом произнёс: « Иерей Божий!» «Что батюшка: » « Говорю: быть тебе священником» - повысил голос монах. «Но я спортсмен, да ещё боксёр…» «И такие люди церкви нужны». «Но я ничего не умею…» «Научат». «Я не смогу». «Сможешь, сможешь!» А когда Ермак уже выходил из кельи, тихо, про себя, добавил: «Сможешь, но горя хлебнёшь и кровь прольешь!» Правда, посетитель последних слов не услышал.
                Потом в келью снова вошла Зоя и долго о чём-то беседовала с духовником. Вскоре она отвела мужа (в духовных делах она всегда оставалась лидером) в епархиальное управление, где Ермака приняли в качестве кандидата в священники по рекомендации Старца.
                Началась новая, совершенно иная жизнь. Прежде всего, выяснилось, как много совершенно необходимых вещей кандидат пока не знает. После беседы с ним владыка посоветовал Ермаку поработать алтарником в храме, приглядываясь к действиям духовенства, запоминая порядок служб и священнодействий, не стесняясь обращаться за разъяснениями. Кроме того, его снабдили целой кипой необходимой литературы от учебника церковнославянского языка до «Настольной книги для пастырей». А после рукоположения архиерей благословил его поступать на заочное отделение семинарии. Пением и чтением по-славянски с мужем занималась Зоя – музыкант по образованию. У Ермака оказался сносный слух и недурной голос – бас. Через пару месяцев епископ счёл кандидата достаточно подготовленным и рукоположил его сначала во диакона, а через неделю во пресвитера. Ермак несколько опасался такой скоропалительности, но ему всё время твердили о необходимости возрождения Православия на Руси, о катастрофической нехватке духовенства, о храмах, остающихся в руинах..., короче о том, что «жатвы много, а делателей мало» (Мф. 9,37).
                Его прежние товарищи и знакомые по-разному оценили такой демарш. Одни удивлялись, другие смеялись (поп-боксёр!), но некоторые сочувствовали и выражали поддержку неожиданному решению Ермака, а были и такие, кто не обинуясь заявлял: «Денег захотел! У попов их куры не клюют». Последнее предположение как раз было в корне неверным, ибо приход, на который попал отец Ермолай, оказался бедным, запущенным, деревенским и достаточно труднодоступным – в 25 километрах от Х. Повезло хотя бы в том, что здание церкви не было разрушенным, ибо в нём размещался ранее сельский клуб, но пришлось переделывать интерьер, ставить иконостас ( с самыми простыми и дешёвыми иконами, не только потому, что писаные иконы дороги, а ещё и оттого, что существовала реальная угроза ограбления прихода) и восстанавливать колокольню. Прихожан поначалу было совсем мало, затем стало больше, но сама деревня была умирающей, полупустой, и жили здесь в основном старушки, так что помочь новоиспечённому настоятелю было некому. Единственным и естественным его помощником оставалась лишь супруга – матушка Зоя, проявившая завидную энергию, твёрдость и изобретательность в трудной приходской жизни. Она и пела, и читала, и стояла за свечным ящиком, и мыла полы в храме, и чего только она не делала! Отец Ермолай всегда говорил: « Если б не Зоя, прихода бы не было!» Господь не дал им детей, поэтому все силы попадьи уходили на это жертвенное служение. Через какое-то время храм села Нахимовка был полностью восстановлен. Отстроили колокольню, повесили колокола, основали небольшую библиотеку книг религиозного содержания, появился маленький приходской хор, облагородили территорию – разбили сад и огород. По воскресеньям действовала воскресная школа для взрослых. На все эти преобразования ушло 15 лет тяжёлого труда, хождений и унижений, не всегда успешного постоянного поиска денег. Особенно не любил отец Ермолай просить у богатых и сильных мира сего, с трудом смирял себя, но, как ни странно, в некоторых случаях его спортивное прошлое   помогало. Кое-кто ещё помнил блестящего тяжеловеса Гривенникова и раза два –три его бывшие почитатели жертвовали довольно значительные суммы на храм в Нахимовке.

                5
                Можно было ожидать, что после расставания со спортом, Ермак утратит физическую форму, как это случается с многими бывшими спортсменами, которых «разносит» до неузнаваемости. Однако этого не произошло, так как к удивлению начинающего священника, ему пришлось очень много трудиться физически: таскать и разгружать стройматериалы, рыть землю под водопровод, лазить по лесам и лестницам и т. п. Несколько уменьшалась нагрузка зимой. Тогда Ермак вешал в гараже мешок, надевал кожаные перчатки  и отрабатывал прежние удары, как когда-то в спортзале или тягал гири, правда проделывал всё это втайне, стесняясь посторонних глаз, предполагая, может быть, что подобные занятия священнику не совсем к лицу, но полностью отказаться от прежних привычек было свыше его сил.
Он, между тем, заочно закончил семинарию. Читал много специальной литературы, особенно Святых Отцов, как ему советовали знающие люди, и со временем стал хорошим, истовым и опытным священником. Звёзд с неба не хватал, но старался нести служение достойно: тщательно готовился к службам, часто говорил проповеди, отличающиеся простотой и доступностью изложения, так что аудитория его хорошо понимала, храм содержал в идеальном порядке. Всё шло хорошо до поры до времени, пока, как пишут в романах, не грянул гром или иначе: ладья его жизни подплыла к водопаду. Иными словами, случилась большая неприятность. Каким-то роковым образом все обстоятельства дружно обратились против отца Ермолая. К тому времени сменился викарный архиерей, который его рукополагал. С новым епископом отношения не сложились, как до того они не сложились с новым благочинным. При отце Евгении – прежнем благочинном, Ермак делал первые шаги в церкви. Чуткость и тактичность старого священника много способствовали успеху начинающего. Отец Евгений добрым словом, а главное собственным примером учил новопосвящённого. Какие бы ошибки не совершал новичок, он никогда не сказал ему даже резкого слова. Все наставления и разъяснения делались тоном спокойного дружеского участия. Но отец Евгений умер, а новый благочинный оказался совсем иного настроя, чем добрый старик – его предшественник. Выходец из Западной Украины – отец Богдан З. отличался практической сметкой и решительностью характера. Был строг и умел требовать с подчинённых. В описываемое время отношение власти к церкви изменилось в лучшую сторону по сравнению с социалистическим периодом, и новый благочинный весьма преуспел в деле налаживания контактов с власть имущими. Он очень умело и плодотворно договаривался о ремонте церковных зданий, подъездных дорог, о выделении земли приходам и т. п. Знал лично всё районное начальство и директоров всех крупных предприятий. На его приходе было всегда полно гостей, всё людей полезных и нужных, которых отец Богдан умел принять с блеском, так что они проникались симпатией к общительному и приветливому хозяину – хлебосолу. На епархиальных собраниях энергичного благочинного ставили в пример. В вверенном ему округе открылось наибольшее число храмов и воскресных школ. Как только объявляли какие-либо сборы пожертвований, в пользу ли пострадавших от землетрясения, или утонувших во время тайфуна в Юго-Восточной Азии, благочиние отца Богдана давало рекордные сборы в рекордные сроки. Гуманитарная помощь от разных лиц и организаций текла в храм благочинного рекой, а оттуда мелкими ручейками по приходам для вручения прихожанам. Кроме того, во дворе его храма всегда стояли какие-то фуры с продуктами (в основном с Украины), которые распродавали по дешёвой цене. Недавно восстановленный храм отца Богдана блестел золотом и свежими красками. Правда, люди компетентные в церковном искусстве критиковали манеру исполнения настенной росписи, называя её «плакатной», но на них шикали и говорили, что это пустяки по сравнению с той пользой, какую приносит деятельность отца Богдана. 
    Вскоре после своего назначения новый благочинный посетил приход отца Ермолая. Осмотрев восстанавлимое здание церкви, заглянув во все уголки, благочинный сделал несколько критических замечаний, показавшихся настоятелю несправедливыми. Он вспыхнул и довольно резко ответил, что прикладывает все силы и возможные средства для благоукрашения храма и развития приходской жизни, но возможности его ограничены, так как Нахимовка расположена в дальнем углу области и мало населена. Благочинный, не привыкший к возражениям, нахмурился и посоветовал отцу Ермолаю «не выгораживать себя, а принять к сведению мнение начальства, которое является проекцией воли митрополита и требует не критики, а безусловного исполнения». Благочинного сопровождали три священника того же округа. Они начали дружно выговаривать отцу Ермолаю за «несговорчивость» и «строптивость», на что настоятель хладнокровно предложил им заняться разрешением собственных проблем, не беря на плечи груз чужих. В итоге дальнейшее общение хозяина и гостей стало натянутым и прохладным,  а отец Богдан обрисовал викарному епископу деятельность нашего героя и самую его личность в самом невыгодном свете, что отчасти объясняет последующие события.

                6
                Так как  по существу придраться к отцу Ермолаю было не за что, благочинный, затаив обиду, просто лишил последнего своего благоволения: никогда не хвалил ни перед начальством, ни перед подчинёнными, избегал в дальнейшем посещений нахимовского прихода, строго взыскивал за любые мелкие промахи (промедлил с отчётом, опоздал на собрание и т. п.), затем вдруг потребовал, чтобы на приходе отца Ермолая была детская воскресная школа. «У меня воскресная школа есть, но для взрослых» - заявлял тот. «А теперь сделай для детей» - приказывал благочинный. «В Нахимовке нет детей, живут одни старики». «Так летом бывают, небось приезжают на каникулы? Вот и организуй их». «Кого же из детей заставишь летом заниматься? Да и всё равно их мало – человек шесть-семь…» «А тебе что,  сотня нужна? Организуй сначала шесть-семь, затем другие потянутся. Действовать, действовать надо, а не сидеть сложа руки, как ты. я вижу, привык по старинке, отец Ермолай!» «Да, в прежнее время священнику били по рукам за всякую инициативу» - кипятился Ермак, - «попробуй при коммунистах кто-нибудь позаниматься с детьми, посетить воинскую часть или тюрьму! Но теперь другая крайность: требуют активности безоговорочно. Ходи, посещай, беседуй, проповедуй! Правильно, но у меня на приходе нет ни больниц, ни воинских частей, ни тем более тюрем. Где я их возьму? Уж вы мне поверьте: я делаю для своих прихожан, что могу. У такого бедного прихода, как мой, свои трудности, но спросите у прихожан сами! Я прекрасно понимаю свой долг пастыря, а вы от меня требуете бумажного отчёта по деятельности, которой заниматься я не в состоянии, просто потому, что это физически невозможно,  а вы уверены, что все, кто строчит полновесные отчёты, на деле выполняет хотя бы 50 процентов работы?» Ясно, что вследствие подобных диалогов напряжение между благочинным и настоятелем нахимовского прихода всё возрастало. Впрочем, их отношения ещё нельзя было назвать конфликтом, так как наружно всё было пристойно: при встрече они раскланивались и лобызались, но в кругу своих клевретов отец Богдан не раз заговаривал о том, что «нерадивых священников» следует снимать с настоятельских должностей, отправляя на большие приходы под руководство «опытных и деятельных» пастырей, препоручая настоятельство достойным. Затем намекал, что и средствами прихода надо распоряжаться «честно и справедливо, забывая о себе и заботясь в первую очередь о церкви». Все понимали, о ком идёт речь, но придраться к отцу Ермолаю с точки зрения финансовой дисциплины представлялось мало вероятным, ибо в быту он был скромен – имел 2-х комнатную квартиру  в стандартной многоэтажке (полученную за победу в матче тяжёловесов СССР – США) и ездил на банальной «восьмёрке».
                Церковный собор 1666 года, осудивший патриарха Никона, поставил ему в вину все мнимые и действительные грехи, даже расчёсывание волос в алтаре. Точно так же, но в совершенно ином, мелком масштабе, всё повернулось против отца Ермолая, когда явился повод для его осуждения. Событие, перевернувшее его жизнь, произошло ранним погожим сентябрьским утром, когда матушка Зоя попросила его отвезти её в новооткрытый супермаркет. Это был второй магазин подобного рода в Х. и, если цены в первом отличались доступностью и в нём всегда толпился народ, в основном пенсионеры, то в новом, как сразу выяснилось, товары оказались более изысканными и цены, соответственно, много выше. Супермаркет уже действовал два-три дня и пред его дверями на стоянке стояли сплошь одни иномарки. Как большинство мужчин, Ермак не слишком любил ходить по магазинам,  поэтому, отправив матушку Зою с объёмистой тележкой в недра супермаркета, он приготовился к длительному ожиданию. Просидев в машине с полчаса, он соскучился, вышел и направился к дверям супермаркета, чтобы поторопить супругу. Почти одновременно с ним из роскошной иномарки вышел холеный мужчина в дорогом костюме и сверкающих до блеска кожанных ботинках на толстой подошве. Быстрым шагом, опережая отца Ермолая, он спешил к магазину. Случилось так, что Зоя в этот момент тоже собралась выходить на улицу, толкая перед собой наполненную тележку. Она столкнулась с незнакомцем в дверях, распахивающихся в обе стороны, как в метро. Вместо того, чтобы пропустить немолодую почтенного вида женщину, холеный тип толкнул створку от себя навстречу ей. Тяжёлая дверь с силой ударила по тележке, которая в свою очередь больно врезалась Зое в живот. Она вскрикнула и выпустила ручку тележки. Нахал собирался проследовать мимо, но могучая рука развернула его обратно и низкий голос Ермака внушительно произнёс: «Извинись!» «А пошёл ты..» - начал нахальный субъект, но не договорил, получивши сильнейшую затрещину. «Сюда, ко мне!» - заверещал он, снова обретая дар речи. Скосив глаз, Ермак успел различить две рослые фигуры, метнувшиеся к нему из-за спины. Резко развернувшись, он встретил первого телохранителя размашистым сильнейшим боковым ударом в челюсть, так называемым крюком, усиленным энергией всего туловища, описавшего полукруг. Охранник без чувств растянулся на земле. Второй, учтя печальный опыт товарища, не стал сближаться, а попытался достать противника высоким ударом ногой в голову. Если б Ермак не был так рассержен, то наверняка бы ухмыльнулся про себя: такие удары выглядят эффектно, но мало результативны – чем выше удар, тем он слабее. Вообще, экстяжёловес был не высокого мнения обо всех этих восточных единоборствах, по крайней мере, отечественного разлива, зная по опыту, что наиболее результативны два-три приёма или удара, доведённые бойцом до автоматизма и совершенства. Этого достаточно, чтобы вывести из строя одного или нескольких противников.
                Быстро пригнувшись, он выкинул левую руку вперёд, целя в нос охранника, но парень успел отодвинуться и вновь попытался ударить его ногой в живот. Ермак поставил блок и его тяжёлые предплечья соприкоснулись с голенью каратиста. Тот взвыл от боли. В это время очухавшийся пижон, из-за которого случился инцидент, вызывал по мобильнику милицию. Понукаемый воплями патрона, второй телохранитель снова сделал попытку ударить Ермака на этот раз беспорядочным боковым рукой слева. Ермак без труда ушёл в сторону и двинул парня правой в корпус. Тот согнулся  и стал оседать на асфальт. Оставалось лишь добавить ему по физиономии, но в это время виновник конфликта бросился на Ермака сзади и, обхватив его руками, завопил: «Милиция, милиция!»

                7 Последняя не заставила себя ждать и, вопреки обыкновению, показала чудеса расторопности и быстрого реагирования. Когда Ермак заученным движением двинул обхватившего его сзади мужика правым каблуком по носку ботинка, а левым локтем в живот, сразу две резиновые дубинки опустились на его голову и плечи. Только вмешательство матушки Зои, которая с плачем кинулась к озверевшим блюстителям, спасло Ермака от тяжёлого увечья. Впрочем, он получил достаточно серьёзное повреждение – сотрясение мозга с потерей сознания и большие гематомы на шее и плечах. Любой на его месте не скоро опомнился после подобной взбучки, но бывший боксёр уже через несколько секунд был на ногах, правда, уже с «браслетами» на запястьях. Его и «потерпевшего» отвезли в отделение, обоих телохранителей на «скорой» в больницу. Зое не позволили сесть в патрульную машину, и ей пришлось добираться до участка самостоятельно. Дежурный милиционер сообщил ей, что мужа посадили в КПЗ.
               Оказалось, Зоиным обидчиком, из-за которого произошла вся история, был крупный Х-й бизнесмен, владелец двух фирм и трёх магазинов. Он сразу вызвал адвоката и вместе с ним состряпал донос, представив инцидент в превратном виде. Даже выяснение личности отца Ермолая мало помогло делу. Его обвинили в нанесении тяжёлых телесных повреждений, чуть ли не в попытке убийства, и держали в тюрьме, пока шло следствие, то есть около восьми месяцев. Зоя приложила все мыслимые и немыслимые усилия для спасения мужа. Все их небольшие сбережения ушли на хорошего адвоката. И тот добился успеха: Ермака осудили условно на два года, хотя он надеялся на полное оправдание и сам обвинил Зоиного обидчика в качестве главного виновника происшествия, но на судью произвело сильное впечатление не священнический сан подсудимого, а его боксёрское прошлое, которое сыграло роль отягчающего обстоятельства. Обвинитель очень красочно обрисовал, «как это «Сибирское Чудовище» (обратите внимание на эту кличку, господа!) разделалось с мирным гражданином и чуть не убило двух юношей, почти мальчиков» (каждый из которых был выше  осуждённого на целую голову и килограмм на двадцать тяжелее). «И это называется священник!» - разливался обвинитель, «как может служитель церкви быть таким безжалостным и жестоким!» Словом, судебное заседание превратилось в фарс и адвокату священника пришлось попотеть, чтобы спасти обвиняемого от заключения. Местная газетка либерального направления упомянула о процессе и тоже разразилась обличениями в адрес церкви и её служителей. Вследствие такого поворота событий отец Ермолай уже не очень удивился, когда узнал от жены о своём запрещении в служении, последовавшем ещё в дни тюремного заключения под следствием. Зоя не стала тогда его огорчать, сознавая, в каком тяжёлом положении оказался супруг, и какое впечатление подобное известие может произвести на него. Кстати, в тюрьме к Ермаку относились сносно и заключённые и администрация. Его дело получило за решёткой некоторую огласку. Среди зеков он пользовался, как здесь выражаются, «авторитетом», каким только может располагать «фрайер», то есть не блатной. И тут главную роль сыграл именно его священный сан (не то, что в суде!), а не умение драться. Ермака никто не трогал, а тюремное начальство ему даже мирволило. Выражалось это в том, что Зоины посылки несколько раз принимали вне очереди и почти не «шмонали» и дважды позволили отцу Ермолаю повидаться с женой.
                Несмотря на эти благоприятные обстоятельства, Ермак пережил серьёзный стресс. Он не чувствовал за собой никакой вины. Ему вменялось «превышение пределов необходимой обороны» - очень коварная статья, по которой многие невиновные отправились на зону, но он внутренне не мог согласиться с таким обвинением и ни минуты не жалел о случившемся. Несправедливость и сбои в работе юстиции ещё можно было пережить, но его до глубины души обидело и огорчило, что церковное начальство не только не вступилось за него, но даже не попыталось разобраться, в чём было дело. Ему сразу дали от ворот поворот и в 50 лет он остался без места и без куска хлеба. Ещё в первые дни заключения мужа Зоя попыталась поговорить с благочинным, но тот отправил её к викарному епископу, как уже упоминалось, дурно расположенному к отцу Ермолаю. Он не пожелал выслушать расстроенную женщину, а к митрополиту её просто не пустили. Узнав о неудачной попытке заступничества супруги, отец Ермолай решил написать архиерею письмо с изложением всех фактов в истинном свете. Ответа не пришло. Тогда он прекратил всякие поползновения к оправданию своего поступка. Вероятно, при других обстоятельствах, если б не была задета честь его жены, смирился бы, но теперь не мог.
                Он попытался найти какую-нибудь работу, но кроме спорта и своей второй основной профессии не знал ничего. К тому же и возраст. Всюду на неквалифицированные работы требовались мужчины до 35-40 лет, а в сторожа и охранники в очередь выстраивались пенсионеры. Правда, Зоя нашла себе пару частных уроков музыки, но в Х. имеется две музыкальные школы, так что большинство желающих отдавали своих чад туда. Вот в это невесёлое время поиска работы и безденежья  мы и застали отца Ермолая-Ермака в маленьком кафе «Форт Байард».

                8
                Его сегодняшнее хождение по инстанциям снова не увенчалось успехом. Работа конечно имелась и люди требовались, но заработки предлагались мизерные – в пределах 5000 рублей. Ну как прожить вдвоём на такую сумму, даже ведя самый скромный образ жизни? «Восьмёрка» отца Ермолая (мы позволим себе по-прежнему называть его так, даже под запрещением) давно уже стояла на приколе, а мобильник молчал по одной и той же прозаической причине – отсутствию денег. Некоторое время назад его бывшие прихожане, кстати, не забывавшие его и в дни заключения, прислали посылку с домашними гостинцами. Среди баночек и свёрточков, собранных приходскими старушками обнаружилась открытка «книжкой» с тёплыми словами приветствий и поздравлений с выходом из заключения. Из открытки выпали деньги – небольшая сумма. На мелочь, оставшуюся от этого трогательного знака внимания Ермак пил свой пустой кофе.
                Какой-то посетитель, сидевший сбоку, уже несколько раз внимательно поглядывал на Ермака и дважды пытался привлечь к себе его внимание, но тот, погружённый в свои невесёлые думы, не обратил на посетителя внимания. Теперь последний, по-видимому, вознамерился более решительно заявить о своём присутствии, так как покинул свой столик, направив стопы в направлении закручинившегося священника и плюхнулся на стул по соседству. Это был неопрятный мужчина с небритым красным лицом, располневший, лысый, с заплывшими хитрыми глазками без ресниц и без бровей. Физиономия его была покрыта шрамами, а рот, как выяснилось, когда он заговорил, был полон золотых зубов. В довершение портрета добавим, что нос незнакомца настолько потерял форму, данную ему при рождении, что возникало опасение, не прошлись ли по нём молотком. Секунду Ермак вглядывался в неожиданно нарисовавшегося субъекта. «А-а, Бармалей» - без особого энтузиазма протянул он. «Собственной персоной» - отозвался прибывший, ничуть не обидевшись на не слишком приятное прозвище. Это был Лёня Бармалей, в прошлом тренер, а когда-то неплохой боксёр-средневес, выгнанный с работы за пьянство и какие-то тёмные делишки. Поговаривали, что с наступлением демократии и либерализма Лёня нашёл себя, связавшись с преступными элементами, тренируя «братков» и вербуя бывших спортсменов в бандитские формирования. Несколько поколебавшись, священник протянул руку для пожатия – всё же когда-то они выступали в одной команде. На безымянном пальце Бармалея жарким огоньком сверкнул громадный перстень с печаткой. От него разило спиртным в смеси с дорогим хорошим одеколоном. «А я смотрю: кто это там сидит? Ты или не ты? Оказывается, это он – наш поп-боксёр!» - начал Лёня, - «слушай! Давай я закажу пива?» Сморщившись, Ермак сделал отрицательный знак рукой. «Давай, давай! Я угощаю! Я ведь за тобой уже с полчаса наблюдаю. Ты заказал лишь кофе, да и тот не пьёшь. Что, плохи дела? Наслышан о твоих приключениях». « Что ты имеешь ввиду?» «Да ладно! Читал я статью в «Градусе». «Что за статья?» «А ты не знаешь?» «Вправду: нет». «Таким в церкви не место!» - так она называется». «А-а». «Да ладно! Я же всё понимаю! Этот хмырь – корреспондент даже подписаться не решился под своей стряпнёй, так две буковки, шакал, поставил: И. А. , догадайся, мол, сама!» И Бармалей захохотал. «Чего ты от меня хочешь Лёня?» - спросил Ермак, когда собеседник перестал смеяться. «Да ничего не хочу. Просто подошёл к старому другу-приятелю, которого давно не видел. А помнишь, как мы с тобой давали? Какие бои проводили! Эх, рановато мы на свет родились, не в ту эпоху! Сейчас бы знаешь, какую деньгу зашибали! Чем мы хуже этих Дзю, братьев Кличко, Валуева?» «Ну, не знаю, не уверен. Раньше хоть обучали даром, секции бесплатные были, а теперь за всё плати». «Это, пожалуй, верно. Слушай, а как ты этих паразитов сделал! Обоих накаутировал! Это ж здорово! Есть ещё порох в пороховницах?» Ермак промолчал, машинально отхлебнув из большой кружки с пивом, предупредительно принесённой и поставленной перед ним на столике расторопной официанткой. «И всё же, зачем ты ко мне подсел? Ведь мы прежде пару раз встречались на улице и ты делал вид, что меня не узнаёшь?» «Ну, было дело. Видишь ли, Ермак, я постеснялся. Ведь ты попом стал. Как-то неудобно…» «Понятно. А теперь, что?» «Теперь ты снова наш, свой парень. Теперь ты расстрига…» При этом слове лицо Ермака снова болезненно сморщилось и покрылось краской. «Да не красней ты, что есть, то есть! Ты меня знаешь: я всегда правду-матку выкладываю». «Ну давай, выкладывай дальше». Бармалей повертел головой по сторонам и понизил голос до шёпота: «Тут знаешь, один человек есть, страсть богатый, у него деньги из всех мест сыпятся!» «Ну?» «Он бои любит смотреть. Никаких баксов не жалеет, лишь бы хорошую драку увидеть. Бокс, правда, или какая-то там классика, не для него. Ему бои без правил подавай. Платит щедро. Победителю за один бой тысячу «зелёных» отваливает, а проигравшему 300». «К чему ты ведёшь?» «Не хочешь ли попробовать?» «Ты Бармалей совсем рехнулся!» «Ну не скажи, не скажи! Многие с удовольствием идут, даже наши бывшие…» «Ты хочешь пригласить меня-священника, да ещё 50-летнего, на бой ради увеселения какого-то подонка!» «Ну не ершись, не ершись! Я ж помочь хотел! Вижу, ты одно кофе из напёрстка целый час пьёшь… И не такие, как ты, а рангом повыше, случается, развлекают моего шефа!» «На здоровье, пускай продолжают в том же духе!» «Ну ладно, не хочешь – не надо, а то подумай и позвони». С этими словами Бармалей бросил на стол визитную карточку, положил деньги за выпивку, подсунув их под пустую кружку и, покачиваясь, вышел из кафе.

                9
       Первой мыслью отца Ермолая после ухода старого товарища была: как низко я пал, раз мне делают подобные предложения типы, вроде Бармалея но затем он вспомнил сегодняшние неудачи в поисках работы и целую серию подобных провалов в предыдущие дни и остановился. А что, в самом деле, остаётся? Только самая грубая физическая работа, для которой не нужны мозги. Да, подобных предложений хватает, и он вытащил из кармана смятую местную газету под названием «Фокус», печатавшую объявления о найме рабочей силы. Только одно из многочисленных предложений привлекло его внимание: «Приглашаются рабочие на строительство туркомплекса в Пискарёво. Заработок до 25 тысяч рублей». Пискарёво в часе езды на электричке от Х. и нигде больше такую высокую зарплату не предлагают, а всё в пределах 3-5 тысяч.
 Ермак аккуратно сложил газету в карман, расплатился за кофе и вышел на улицу. «Хватит мечтать! Одними грёзами сыт не будешь!» - подстегнул он сам себя, - «пора начать действовать». В его машине уже давно не было бензина. Она стояла в гараже на приколе, поэтому он отправился в Пискарёво электричкой. По выходе из вагона пришлось отмахать пешком ещё пару километров, так как автобусы в направлении новостройки не ходили. Площадь будущего комплекса составляла 400 га в прошлом совхозных земель, приобретённых какими-то предприимчивыми людьми. Местность, как нельзя больше подходила для целей новых владельцев – поля, окружённые лесами, сзади не широкая, но глубокая речка, за ней болото. Строительство началось недавно, но главный офис рядом с широкими железными воротами уже был полностью отделан и блестел свежей краской. Отец Ермолай доложил дежурному охраннику, одетому наподобие американского полицейского начала ХХ века, о своих намерениях. Тот забрал у посетителя паспорт и указал на дверь кабинета отдела кадров. Кадровик внешне больше всего походил на рецидивиста, но старался быть любезным. Некоторое время он внимательно изучал документы, представленные соискателем, и пару раз внимательно глянул на Ермака. Затем, подумав немного, предложил ему на выбор чай или кофе. Удивляясь про себя столь щедрой предупредительности (нигде до этого никаких напитков ему не предлагали), гость выбрал каркаде, который вскоре принёс на подносе дюжий охранник, а не секретарша, как можно было ожидать. Затем кадровик стал задавать вопросы. В основном его интересовало спортивное прошлое Ермака, но осведомился он и о трудовых навыках – имеет ли кандидат строительную специальность или иную, полезную на данном объекте и т. п. Сначала испытуемый отвечал достаточно подробно, затем его ответы стали односложными. Минут через пять он почувствовал неодолимую сонливость, лицо кадровика стало шириться и расплываться и вдруг, сморённый сном, Ермак прилёг на диванчик, на котором до этого сидел.
                Очнулся он в совершенно пустой комнате с маленьким окошком под самым потолком. Он лежал на железной кровати, на такой, что в советское время использовались в казённых домах, застеленной одним матрасом, и в одном белье. На руках у него были кандалы. Голова раскалывалась от боли и ещё плохо соображала. Когда он шевельнулся, оказалось, что кандалы надеты и на ноги. Кроме кровати убогую обстановку комнаты дополняли умывальник и унитаз в углу. Не без труда отец Ермолай поднялся и попил воды, после чего его стошнило, но головная боль стразу утихла, и сознание немного прояснилось. Он вспомнил разговор с Бармалеем, чтение газеты в кафе и поездку на электричке в Пискарёво, беседу с кадровиком-рецидивистом, чай… Очевидно, в каркаде подмешали какую-то дрянь. Но зачем? Кому он понадобился? Ведь с него и взять нечего! Потом беспокойные мысли перекинулись к Зое. Он ей ничего не сообщил об объявлении и поездке в Пискарёво, только утром, уходя из дома, сказал, что снова будет искать работу. Она не знает, где он и, вероятно, уже встревожилась, но вряд ли догадается, что случилось и где искать пропавшего мужа. И что это за комната, похожая на тюремную камеру, с которой он совсем недавно распрощался? Вообще, что всё это значит? Ситуация, как в детективном романе или в дурном сне! Его взгляд упал на узкую железную дверь без ручки, выкрашенную в мрачный чёрный цвет, с глазком, как в каземате. Пошатываясь, узник вновь поднялся с кровати и замолотил в дверь кулаками. Через пару минут загремел засов, дверь распахнулась, и в камеру заглянул дюжий охранник с модернизированным «калашом» на груди. Лицо стража распирала глумливая улыбочка: «А, очухался! Лицом к стене!» Ермак удивился и разозлился. Точно так же ему недавно приказывали в тюрьме, а теперь это чучело в камуфляже и фуражке снова командует ему, словно бесправному зеку! Он помедлил, собираясь протестовать, мучительно подбирая слова в гудевшей голове, но тут же получил чувствительный удар дубинкой по животу. «Я кому сказал, дерьмо собачье!» - заорал охранник и с силой развернул его в нужном направлении. Герой наш чувствовал себя ещё слишком слабым, чтобы сопротивляться и выполнил приказание, хотя внутренне кипел от возмущения. Однако, эти парни не шутят! Тем временем страж зычным голосом позвал напарника, затем небольшим ключом разомкнул кандалы на руках и ногах пленника. «Одевайся» - буркнул он, когда в дверях нарисовался второй «полисмен» с аккуратно свёрнутой одеждой в руках. Одеяние оказалось не его собственным, как ожидал Ермак, а выцветшей чёрной робой из грубого и прочного материала. К ней прилагались и высокие крепкие, хотя и поношенные ботинки, и какой-то блин на голову, вроде берета. После облачения кандалы снова защёлкнулись на его руках и ногах. «Что от меня надо?» - вопросил арестованный, сдерживая гнев и негодование, клокотавшие в груди. Всё происходящее было до того вызывающе возмутительным, что казалось нереальным, словно из сна. «Сейчас узнаешь. Тебе всё объяснят» - хмыкнул охранник, - « а пока веди себя скромно, а то получишь у меня!» Отца Ермолая вывели наружу на широкую площадку, вроде армейского плаца. По периметру её тянулись длинные низкие строения барачного облика, сложенные из шлакоблоков. Впереди маячили громады строящихся зданий и виднелись контуры двух кранов, ревели моторы бульдозеров и раздавался стук отбойного молотка. Повсюду копошились люди, одетые в ту же одежду, что получил и наш герой. На всех обзорных точках и в маленькой башне, возвышавшейся над бараками, торчали вооружённые охранники. «Боже мой! Куда я попал!» - пронеслось в голове священника, - «это уже не шутки! Господи, помоги выбраться из этого обстояния! А как же бедная Зоя? Она же вне себя от беспокойства!» С трудом подавив панику он, следуя указаниям своих конвоиров, двинулся наискосок по плацу к группе рабочих, таскавших бетонные бордюры для оформления тротуара. «Группа сопровождения» сдала его своему «коллеге», надзиравшему за работягами, предварительно сообщив этому новому Церберу, что «объект ещё не очухался». Этот новый тюремщик с минуту разглядывал новичка, словно какое-то диво. «Ну, что мне с тобой делать?» - вдруг вопросил он.  «На-ка, вот метёлку, давай мети за ними». И он ткнул пальцем в ту часть дорожки, которую уже увенчали бордюром.

                10
                Испытав на себе, как обходятся с непокорными, Ермак счёл за лучшее повиноваться, по крайней мере, пока, когда он ощущает в голове и в теле действие проклятого дурмана. Размеренно-неторопливо помахивая метлой, он старался незаметно приблизиться к своим товарищам по несчастью, желая присмотреться к ним. По его наблюдениям это в основном были люди бомжеватого вида без проблеска интеллекта. Из десяти работающих трое явно нацмены, то ли таджики, то ли узбеки. Они не выглядели особенно истощёнными, но одежда на них болталась грязная и изношенная, а у двоих на лицах пламенели синяки, явно от ударов «демократизатором». Охранник, стоя в стороне, ни во что не вмешивался, спокойно покуривая, но когда два таджика уронили тяжёлый бордюр, давший после падения трещину, стремительно подскочил к ним и огрел обих по спине, обозвав «тупыми чурками» и «урюками». Земляк наказуемых что-то выкрикнул гортанным голосом, за что получил обещание охранника добраться и до него. Остальные молча равнодушно взирали на экзекуцию, видимо приученные к подобным зрелищам. Охранник, по-видимому вовсе не был ксенофобом и националистом, так как раздавал тычки у удары всем подряд, не исключая и провинившихся в его глазах русских. В душе священника поднималось и разгоралось возмущение. Ему всё не верилось, что случившееся с ним - явь. Да, он слышал и читал о современных рабах и рабовладельцах, но где-то далеко отсюда, может быть на Кавказе, но никак не здесь, в Подмосковье. «И как об этом не знают власти?» - недоумевал он.
             Через час работы бригаду повели на обед в один из безликих бараков, повместительней прочих. Внутри за рядами грубо сколоченных столов сидели другие бригады таких же новых товарищей Ермака по несчастью. Перед каждым алюминиевая миска, ложка из того же материала и кружка, на больших блюдах нарезанный чёрный хлеб. Дежурные разнесли большие баки какого-то варева по столам и с помощью половников оделили каждого этим «деликатесом». Пойло издавало неприятный, хотя и мясной дух и представляло из себя смесь крупно нарезанной капусты, дроблёного риса и жира. Давали его вволю, как и чёрного хлеба. На «сладкое» - чай без сахара. С непривычки новичок даже не притронулся к «яствам» и ограничился чаем, оказавшимся жидким и невкусным. Вся трапеза заняла минут 15, затем все снова вышли на работу. Во время обеда отец Ермолай попытался перекинуться парой слов со своим соседом напротив – неопределённого возраста мужиком с впалыми щеками и беззубым ртом, причём, несмотря на последний изъян, было ясно, что он ещё не стар, но тот ничего не ответил, выразительно показав глазами на охрану. «Тюрьма, да и только!» - вновь подумал священник, - « а вернее концлагерь, да-да, лагерь!»
              Физически, тем не менее, он почувствовал себя лучше: головокружение прошло, но горечь во рту пока не исчезла. После обеда их снова отвели на плац и остаток дня новый заключённый, вернее, новый раб, занимался уборкой. После жалкого ужина, состоявшего из тарелки овсянки и бурды, которую важно величали чаем, всех рабочих развели на ночлег по баракам. Перед тем, как запереть помещение, в котором спало двадцать человек, охранник снял со священника кандалы. Спальней служила просторная комната с двадцатью железными кроватями, на которых лежали грязные матрасы с плоскими подушками и серыми байковыми одеялами в отсутствие такой роскоши как пододеяльники и простыни. В одном углу барака находились умывальник и унитаз, отделённые от остального помещения занавесью из грубой тяжёлой ткани. К новичку подошёл худой долговязый таджик-староста и указал ему свободную койку в середине ряда. Соседом слева оказался давешний щербатый мужик. Сморённый усталостью длинного рабочего дня, который для здешних бедолаг растягивался на 12 часов и более, народ заваливался спать. Щербатый завернулся в одеяло и лёг на правый бок, оказавшись, таким образом, лицом к новоприбывшему. «Эй!» - шёпотом позвал отец Ермолай, - «как тебя зовут? Я хотел поговорить…» «Зовут Александром» - шепелявя, отозвался сосед, - «но вообще-то у нас здесь больше по прозвищу. Меня, например, Щербатым кличут, а правда, что ты поп?» «Да, я священник». «И как тебя сюда занесло?» Отец Ермолай, не вдаваясь в подробности, объяснил, что остался без прихода. «А я смотрю, тебе здесь особый почёт» - продолжил сосед. «В каком смысле?» «А в таком, что кандалы одевают на немногих, которых опасными считают. Был у нас тут один по прозванию Федька Лохматый. На нём тоже цепи болтались, но он всё равно охранника убил». «Как убил?» «Как-как! Лопатой». «А потом?» «А потом пропал». «Что с ним сделали?» «Смекай, как знаешь». «Да что у вас здесь творится?» «А ты не понял?» «Да уж понял, что беспредел!» «Вот-вот, в самую точку, беспредел и есть! Держат, как рабов, а ты и пикнуть не смей! Чуть что – в расход!» «Что, сразу в расход?» «Ну, может не сразу, а отходят тебя дубинками, поживёшь пару дней и душу Богу отдашь». «Да как же вы это терпите?» «А что ты предлагаешь? Паспорт у тебя забрали?» «Забрали». «Ну вот тебя и нет. Без бумажки ты букашка». «Ну, а семья, близкие… Они искать будут». «Ты семейный? Тебе легче. А у меня вот никого нет. Бомж Щербатый. И паспорт у меня старый, просроченный, и все мы здесь такие – многие вообще без документов. А тебя хоть и будут искать, всё равно не найдут». «Это почему же?» «Кто видел, как ты сюда пришёл? Твоя жена видела?» «Нет». «Ну и всё». «Что всё?» «Значит, нет тебя». «Ну, а милиция?» «Какая милиция! Думаешь, она тебя искать будет? Да тут ни одного милиционера сроду не бывало». «Слушай, друг Щербатый, а ты давно тут?» «Восемь месяцев. Почти с начала». «А другие?» «По-разному, но в основном уже после меня пришли». «А что же дальше?» «А я почём знаю? Вот ты – батюшка, давай молись, что б нам выбраться отсюда, да только мне не верится, что мы отсюда ноги унесём, верно, Сварной?» Последний вопрос относился к соседу Ермака с правой стороны, который, приподняв над изголовьем голову, прислушивался к разговору. «Ду уж!» - прохрипел новый собеседник. У него был глухой простуженный голос. «Ты слыхал?» - продолжил Сварной, обращаясь к Щербатому, - «Цыпе сегодня опять врезали. В карцере сидит». «Здесь и карцер имеется?» - осведомился новичок. «Имеется. Всё, как на зоне» - заверил Сварной. «Эй вы, потише там!» - крикнул староста. «У, чурка - холуй!» - зло прошептал сосед слева, - «давай спать, а то пожалуется охране – не до сна будет». И с этими словами закрылся одеялом и почти сразу захрапел. Щербатый последовал его примеру, а отец Ермолай долго не мог заснуть. Услышанное ошеломило его. Средневековый произвол и жестокость творимых здесь беззаконий превосходили всякое воображение. Попавших сюда бедолаг очевидно и за людей не считали. Все они, похоже, без роду и племени – бомжи и алкоголики, списанный материал, а треть, так сказать, гастарбайтеры, которых тоже искать никто не будет. Но как его-то рискнули залучить в эту компанию? Он всё-таки не бездомный бродяга, не бич какой-нибудь, а хоть и бывший, но священнослужитель! Стоп! Вот именно, что бывший! Кому он нужен, кроме жены! Епархии? Вряд ли. О нём тоже скоро забудут. Значит вся надежда лишь на Зою, а сможет ли она?.. «Господи! Вразуми мя грешного!» - взмолился отец Ермолай, - « не оставь меня! Дай выбраться отсюда и другим помочь! Верни мне силы!» И ещё долго молился и своими словами и писаными молитвами, которые знал наизусть.

                11
                Он засыпал, а мысль - вопрошение постоянно всплывала в мозгу: «Зачем? Зачем всё это? Почему именно со мной это случилось и для чего мне Это послано?» Под утро, ещё до подъёма, отец Ермолай проснулся с удивительным чувством, что нашёл ответ на вопрос, заданный перед сном. Да, вот он, всплывший в памяти из недавно прочитанной книги, где преподобный Серафим Саровский говорит: «Если самовольно изнурим своё тело до того, что изнурится и дух, то таковое удручение будет безрассудное, хотя бы сие делалось для снискания добродетели. Буде же Господу Богу угодно будет, чтобы человек испытал на себе болезни, то Он же подаёт ему силу терпения. Итак, пусть будут болезни не от нас самих, но от Бога». Стало быть, нынешняя «болезнь» его - Ермака – от Бога. Эта мысль-догадка принесла ему некоторое успокоение и всё дальнейшее, начиная с несносного вставания в 6 часов 30 минут с воплем старосты «Подъём!», как в армии, воспринималось в новом свете. Утренний туалет ограничился поверхностным омовением холодной водой из крана, сочащейся в ржавую раковину, приделанную к стене барака. «Здесь в баню водят?» поинтересовался Ермак у Сварного, брызгавшего себе на шею водой из соседней раковины. «Ага. И на политзанятия тоже» - сострил тот.
                Лязгнула входная дверь и, обложив всех, в виде приветсвия, отборным матом, охранник приказал строиться на завтрак, причём для отца Ермолая повторилась церемония надевания кандалов. По-видимому, в отделе кадров учитывали его прошлое спортсмена.
                На завтрак опять дали овсянку с чёрным хлебом и чай. На этот раз, поняв, что разносолов не будет, новоиспечённый зек или раб съел всю порцию, сознавая, что следует поддерживать силы, если он желает выжить в этом аду. Впрочем, каши давали без ограничений – ешь хоть целый бачок, правда размазня на воде мало насыщала. На сей раз бригада старосты-таджика Тохтачжона, которого все для краткости называли просто Джоном, к которой приписали священника, занималась укладкой дороги за плацем. Перед тем, как дорогу заасфальтировать, надлежало выровнять кочки, натаскать песка и щебня. Отца Ермолая поставили на носилки. Его напарником оказался маленький, но мускулистый молодой узбек с приветливым лицом. «Меня зовут Кадыржан, Кадыр, а русские Колей зовут» - заулыбался новый товарищ Ермака. «Тебе со мной Коля - Кадыр тяжело работать будет – я ростом выше и основная тяжесть ляжет на тебя». «Ничего, я молодой, сильный, немножко борьба занимался». «Ну, смотри». Носилки с песком приходилось таскать далеко, метров за двести. Несмотря на возраст, Ермак легко справлялся с этой работой. Тренированные мышцы работали безотказно. Неплохо срабатывался с ним и Кадыр. Охранник сидел на чурбаке в том месте, где возвышались груды щебня и песка, так что удаляясь от него с гружёными носилками священник и его товарищ могли вполголоса разговаривать. «Откуда ты Кадыр?» «Из Оша. Город Ош знаешь?» «Это где столкновения между узбеками и киргизами были?» «Да-да». «Это при тебе было?» «При мне, при мне. Там мой папа убили и брат убили». «А ты, как спасся?» «Мама, сестра, другой брат и я бежал. Всё бросил: дом, скотина… бежал к родственник в Ташкент» «А потом?» «Там брат мой мама живёт. У него ребята много – маленький-маленький, а денег мало. Звал меня Россия ехат. Ну, я поехал. Суда попал». «А как попал?» «Пришли мы на шоссейку. Нас дэсят был. Приехал мужик на хороший машина, стал нас суда зват. Много дэнэг, говорит, дам. Мы поверили, поехали…» «А твой дядя тоже здесь?» «Дядя нэт. Его старший сын Ахмет в другой бригада работает. А я тебе так скажу: я тоже в Бога верую». «В Аллаха?» «Да». «Ты молишься ему?» «Да, отец меня учил. Он ходжа был». «В Мекку ездил ?» «И в Медину. Самолёт летал… Ты говоры тыхо, этот охранник ничего, не злой. Завтра другой будет, его берегись».
                Когда выпал удобный момент и отец Ермолай убедился, что за ним никто не наблюдает, он внимательно осмотрел и изучил  свои оковы. Кандалы были сделаны из какого-то твёрдого сплава. Внутренняя сторона ручных «браслетов» и более толстых ножных колец обмотана плотной тканью, чтобы не ранить кожу. Тонкая, но прочная цепь продевалась сквозь кольцо, висевшее на уровне пояса, соединяя ручные «браслеты» таким образом, что полностью раздвинуть руки было невозможно. Через то же кольцо проходила и другая цепь от «браслетов» нижних. Длина последней  позволяла делать лишь шаги средней длины, возможности бежать или даже быстро идти закованный лишался начисто. Каждая пара «браслетов» открывалась разными ключами. Если б имелась возможность распилить цепи, движения конечностей получили бы большую амплитуду, но бегать всё равно не было возможности. Полной свободы движений можно было добиться, лишь сняв «браслеты». Придя к такому заключению, Ермак присмотрелся к замкам. Они не показались ему особенно замысловатыми. И тут мысленно наш герой вернулся в своё детство. Начитавшись в своё время детективов, он с двумя дружками изобрёл увлекательную игру: с помощью самодельных отмычек они открывали замки почтовых ящиков в своём посёлке. Нет, они ни разу ничего не украли: ни писем, ни журналов, ни газет, ничего…кроме самих замков. Это было очень увлекательно и щекотало нервы – ведь их могли в любую секунду обнаружить. Правда, мальчишки действовали довольно хитро – один стоял на стрёме на верхней лестнице, другой – на нижней, а третий открывал замок. Это «хобби», заслуживающее хорошего ремня, продолжалось целый месяц, но никто юных взломщиков не поймал, а они (особенно Ермак) столь преуспели в манипуляциях с отмычками, что любой замок ( и не только навесной) открывали за считанные секунды. В конце концов у них скопился целый ящик этих снятых замочков самых разных вариаций и систем. Хранить такую коллекцию становилось опасно, и они не придумали ничего лучшего, как утопить её в реке. На этом эпопея «великих взломщиков» закончилась. Теперь же пленник вспомнил свой подростковый криминальный опыт и уверился, что попади ему в руки подходящий кусок проволоки, он сумеет освободиться. На любой стройке полно всякого мусора, надо только смотреть в оба…

                12
                Уже неоднократно в разговорах товарищей и охраны отец Ермолай слышал кличку «Одноглазый», которую первые произносили с ненавистью и страхом, вторые – с угрозой: «Вот скажу Одноглазому». Этот персонаж обладал самыми большими полномочиями на этой каторге, и ему подчинялась охрана. Когда священник попытался узнать подробности, Шепелявый замахал на него руками, а Сварной сказал: «Молись своему Богу, что б не иметь с ним дел. Придерётся – беда будет!»
                На третий день своего пленения отец Ермолай увидел это пугало. После завтрака всем невольникам устроили нечто вроде армейского развода или пионерской линейки – собрали на плацу и построили побригадно. Появился невысокий, плотный и лысый тип с весьма отталкивающей физиономией, на коей самое видное место занимал большущий горбатый нос, одетый в дорогой красивый костюм и белую рубашку, с кольцами и перстнями на каждом волосатом пальце. На первый взгляд было непонятно происхождение его прозвища,  но с близкого расстояния полная неподвижность левого глаза объясняла происхождение клички. Левый глаз субъекта был искусственным. Одноглазый начал свою речь с циничного приветствия, обильно приправленного похабными выражениями, но суть его выступления сводилась к следующему: плохо работаете, буду наказывать, если не обратите внимания на мои слова, пеняйте на себя. Обходя шеренгу понурых работяг, он приостановился перед отцом Ермолаем и с гаденькой улыбочкой внимательно его оглядел. Потом подозвал ближайшего Цербера и, ткнув пальцем в сторону новичка, тихо сказал охраннику несколько слов, очевидно инструктируя. «Заметил тебя» - констатировал Сварной, когда они уже брели к месту работы, - « и ты зря уставился на него во все глаза. Он этого не любит». «Пускай не любит!» - отозвался отец Ермолай, - «должен же я своего главного командира знать!» «Ещё узнаешь. Он тут часто бывает. Сегодня что-то добрый, а то подойдёт и врежет кому-нибудь просто так, ни за что или, того хуже – «пиявки» пальцами по голове отбивает и делает их хоть сотню, пока не скажешь «спасибо». «Да как вы терпите всё это!» «Как, как! Что-то ты больно шустрый, хоть и батюшка! Смотри, научат тебя, как жить на свете, не посмотрят, что здоровый, как буйвол!» «Ладно» - подумал про себя Ермак, - «уж я тебе жирный боров не спущу! Попробуй мне только такое внимание оказать!» Но вслух ничего говорить не стал.
                В этот день их ждала вчерашняя работа – таскание носилок с песком.  Помимо пары Ермак - Кадыр песок носили ещё двое работяг. Один из них Зуб – молодой парень с тупым лицом и большими ровными белыми резцами, обнажавшимися всякий раз, когда их владелец разговаривал. Другой – невзрачный щуплый мужчина с робким, даже забитым выражением лица, которого все называли Инженер, так как по слухам, он закончил бауманский институт. Отец Ермолай про себя сразу его отметил, выделив среди других бедолаг. Он отличался от всех прочих своим потерянным видом, словно ребёнок, которого забыли на вокзале и интеллигентной речью без матерного аккомпанемента, столь привычного в здешнем окружении. Так вот, этот Инженер, отнеся пару-тройку носилок с песком, видимо почувствовал себя плохо, поскольку стал садиться, пока другие рабочие набрасывали на носилки песок. За бригадой надзирал другой, не вчерашний, охранник. Этому, в отличие от давешнего, до всего было дело. Заметив отдыхающего интеллигента, он сделал ему замечание в той форме, в какой здесь было принято, то есть обрушил на инженера поток уничижительной брани, в котором выражение «интеллигент ср-й» было самым мягким. Объект «нотации» испуганно вскочил и, схватив лопату, торопливыми суетливыми движениями стал помогать нагружать носилки. «И смотри у меня: что б как следует накладывал! Давай-давай! Клади больше! Это чо такое! Такой груз дошкольники таскают. Ещё наваливай!» В результате носилки стали в полтора раза тяжелее, чем обычно. Священник глядел в след удаляющимся напарникам и видел, как прогибаются от непомерной тяжести тонкие ноги Инженера, плетущегося сзади. Вторые носилки оказались такими же тяжёлыми и, принеся их, измученный Инженер без сил опустился на какой-то обрубок. «А-а, ты снова сачковать!» - обозлился страж, - «ну-ка Зуб! Пусть он обратно один носилки тащит. Донесёшь и бросишь. Понял?» Зуб кивнул головой, подобострастно хихикнув. Выполняя инструкцию, этот тупица бросил пустые, но громоздкие носилки напарнику и тот потащился с ними обратно один, спотыкаясь, вызывая смех охранника и туповатого Зуба. В следующий раз обе пары носилок опорожнялись одновременно и отец Ермолай, сделав шаг к Зубу, твёрдо сказал: «Меняемся». Тот поколебался. «Ну!» - гаркнул Ермак. Парень послушно перехватил рукоятки других носилок и затопал вслед за Кадыром, а священник помог Инженеру. Увиденное повергло Цербера в ярость. Подскочив к подходившему Инженеру, он сильно ударил его дубинкой по животу. Заскочив сзади, он размахнулся для второго удара, но вдруг почувствовал, что не может шевельнуть рукой, ибо в неё вцепился Ермак. В мгновение ока свисток, висевший на шее стража, своим сигналом собрал его ближайших помощников. Три охранника дружно напали на нарушителя дисциплины и знатно его отделали, хотя, вероятно следуя инструкции, они не били по жизненно важным органам, чтобы не вывести работника из строя, но удары были очень болезненными, а из-за цепей наказуемый не мог, как следует обороняться. «Ну, чёртов расстрига, получил? Не лезь не в своё дело, а то карцера отведаешь!» Два больших синяка расплывались под глазами священника, кровь капала из разбитой губы. Никто не помог ему. Вся бригада боязливо жалась в стороне. Инженер сидел, втянув голову в плечи и, казалось, вот-вот заплачет.

                13
        Официантка кафе «Форт Байард» ленивыми движениями протирала стойку. Кафе, как обычно по утрам, пустовало. Неожиданно перед ней возник мужчина средних лет, плотный, коренастый с серым невыразительным лицом, с сигаретой в зубах. Он вошёл так тихо, что увидев его перед собой, официантка вздрогнула. «Частный детектив агенства «Треф» - представился мужчина, показывая удостоверение, - «скажите, вам знаком этот человек?» и сунул официантке фотографию бородатого мужчины. «Ну, как же, он заходил сюда раза два» - отозвалась несколько обеспокоенная женщина. «Когда вы его видели здесь в последний раз?» «Точно не помню. У нас ведь много народу бывает…» «Постарайтесь вспомнить» - попросил вошедший, поигрывая долларовой купюрой. Официантка стрельнула глазами в направлении движения его узловатых и волосатых пальцев и, отведя взгляд, произнесла: «Неделю назад, в это же время». «Что он делал? Встречался ли с кем-нибудь?» «Сначала заказал чёрный кофе и долго сидел один, о чём-то задумавшись. Потом к нему подсел мужчина…» «Что за мужчина? Постарайтесь его описать». «Лысый, неприятный такой…» И она описала Бармалея. «О, этого знаю» - подумал сыщик. «А дальше? О чём они говорили, что делали? Не помните?» «Не помню»- отозвалась официантка, выразительно глянув на купюру, зажатую в руке детектива. Последний, недовольно хмыкнув, разжал пальцы, роняя долларовую бумажку на стойку. «А теперь?» «Теперь вроде как припоминаю»- отозвалась пришедшая в себя официантка. «Этот другой заказал по кружке пива. Они пили и разговаривали, но о чём, я не слышала. Этот второй – страхолюд расплатился и ушёл». «А тот, первый, что стал делать?» «Достал из кармана газету и стал читать». «Какую газету, не разглядели?» «Вы что же, думаете, что нам больше заняться нечем, чем следить за клиентами? Кажется ту,  в которой печатаются разные объявления». «Фокус?» «Да». «Спасибо, как говорится в детективных фильмах, вы нам очень помогли». С этими словами сыщик с видимой неохотой расстался со второй купюрой, бросив её на поднос перед официанткой, и молча, удалился так же бесшумно, как и появился, так что официантка, любопытство которой было не на шутку возбуждено этими вопросами, не успела в свою очередь распросить детектива, что натворил тот симпатичный бородач, что его теперь разыскивает сыскное агенство.
               Выйдя на улицу, он швырнул окурок в урну, достал из кармана мобильник и спешно набрал какой-то номер. «Ваня! Кое-что накопал. Срочно добудь мне прошлый номер «Фокуса». Да, за прошлую неделю. Встретимся в офисе. Нет, матушке пока ничего не сообщай, ещё рано».
                Сергей Сергеевич Мишин – хозяин «Трефа», как и большинство частных детективов был в прошлом сотрудником уголовного розыска, где дослужился до майора. Выйдя в отставку, организовал агенство, для которого самолично придумал звучное название. Треф – кличка легендарного пса-добермана, когда-то шедшего по следу самого знаменитого преступника всех времён и народов – В. И. Ульянова-Ленина. Цветное изображение собаки украшало эмблему агенства на входе в офис и на визитных карточках. С названием Мишин попал в самую точку, так как, хотя в городе у него имелась парочка конкурентов, занятых подобными же делами, большинство клиентов подсознательно реагировало на яркое название конторы, знакомое многим ещё с пионерского детства. Матушка Зоя не была исключением. В первый же вечер, уверившись, что с любимым мужем произошло какое-то несчастье, она начала энергично действовать. Некоторые люди, далёкие от религии, часто неправильно толкуют поступки христиан. Им представляется, что эта категория людей не способна к активным действиям, ведёт себя пассивно, надеясь на какую-то абстрактную (для атеиста) «волю Божию», отчего всем бунтарям и революционерам по их мнению свойственно безбожие. Дескать, жизненная активность не совместима с покорностью судьбе, но вот, что по этому поводу пишет наш замечательный христианский философ Иван Ильин: «Узнав своё место в замысле Божием и найдя своё верное служение, он (христианин – прим. С. М.) стремится наилучше осуществить своё призвание – исполнить свой «оптимизм», и если он знает, что это делает, тогда на него нисходит спокойная жизнерадостность и духовный оптимизм. Он верит в своё призвание и в своё Дело. Он расценивает себя, как нить в Божией Руке, он знает, что эта нить вплетается в Божию ткань мира, и чувствует через это свою богохранимость. С молитвой идёт он навстречу неизбежным опасностям жизни и спокойно «наступает на Аспида и Василиска», «на змия и скорпия» - и остаётся невредимым, и потому исповедует вместе с Сократом, что Божьему слуге не может причиниться зла…» (И. А. Ильин «Поющее сердце». «Дар». Москва. Стр. 294-295).
                То есть, первым делом Зоя прибегла к привычному способу решения всех своих проблем – к молитве, а помолившись, стала обзванивать все морги, больницы и отделения милиции, другими словами, действовать. В милиции ей заявили,  что розыски пропавшего человека начинаются лишь после трёх суток отсутствия. Вот почему она обратилась в «Треф», адрес и телефон которого нашла в том же «Фокусе». Сергей Сергеевич Мишин сразу отозвался на её просьбу, но предупредил о своих расценках – 100 долларов в день. Таких денег в доме священника на тот момент не было, но встревоженная матушка тут же пообещала детективу срочно продать «восьмёрку», а если понадобится, то и другие мало-мальски ценные вещи, чтобы оплатить услуги агенства. Обычно при таких обстоятельствах детектив отказывался начинать работу, пока ему не дадут задаток, но учитывая необычность ситуации и контингент клиента (он впервые в своей практике имел дело с священнослужителем), согласился поработать в долг.
                В тот же день матушка Зоя продала машину, выручив, конечно же, минимум, всего 70000 рублей, именно из-за срочности, но зато обеспечив немедленные поиски пропавшего. Мишин подробно расспросил её о Ермаке. Его интересовало всё: внешность, черты характера, профессиональная деятельность, привычки, пристрастия, увлечения. Изучив биографию клиента, детектив заметил, что имя пропавшего сразу показалась ему знакомым: «Я помню его выступления. Ваш муж был выдающимся бойцом». Осмыслив полученную информацию, сыщик начал работать и, как видим, сразу, что называется, взял след, подобно животному, изображённому на эмблеме агенства. «Догадываюсь, с какими предложениями к нему подкатывался Бармалей» - соображал Мишин, - «но очевидно батюшка их отверг, раз остался на месте и принялся изучать газету. Может быть просмотр «Фокуса» в офисе даст мне ключ разумения?» И действительно, объявление о строительстве туркомплекса тут же привлекло внимание детектива большой суммой сулимых гонораров.

                14
          После возвращения в барак отец Ермолай с трудом опустился на кровать. Тело нестерпимо ныло от побоев, опухшие глаза слезились и болели, губа вздулась и саднила. «Ну щего ты полез!» - шепелявил ему в ухо Щербатый, - «тут за себя бы ответить! А ты, если вздумаешь заступаться за других, долго не проживёшь!» Ничего не ответив, тяжело ступая, Ермак прошёл к умывальнику и остудил лицо холодной водой. Получив от этого некоторое облегчение, он  развернулся и столкнулся лицом к лицу с Инженером, который молча и смущённо, с видом побитой собаки, протягивал ему какую-то мокрую и не очень чистую тряпку. «Вот, приложите к синякам холодное». «Да ничего, не беспокойтесь. Синяки для меня дело привычное». «Почему привычное? Ведь говорят, вы бывший священник?» «Вот потому и привычное. К тому же, я не всегда был священником». «Вы вступились за меня… Я… я благодарен вам…» «Не стоит благодарности. Вам следует попроситься на другую работу. Носилки вас убьют». «Я уже просился. У меня грыжа, понимаете? Никто и слушать не хочет. «Работай!» - орут, - «и не отлынивай!»
Они вернулись от умывальника и сели на койку Ермака. «Как вы попали сюда?» поинтересовался священник. «Разговоры!» - крикнул Джон, считавший себя обязанным следить за порядком. «Ты – «шестёрка» допросишься!» - зло буркнул Сварной. «Чего «допросишься»! Вот скажу Одноглазому» - пообещал бригадир. «Чурка с глазами, стукач черномордый! Что б тебе твой шайтан косоглазый во сне приснился!» - прохрипел Сварной, который как редкий специалист, трудящийся отдельно от всех, на сварке, знал себе цену, уповая, что из-за дефицитной специальности его не тронут, - «ты на производстве командуй, а тут заткни рот, мы у себя дома!» Джон почёл, что политичней не продолжать и замолчал.
              «Попал, как и все» - шепотом ответил Инженер, кстати, отрекомендовавшийся Всеволодом, - «сначала лишился жены – ушла к другому, затем квартиры, а работы ещё раньше. Бомжевал. Жил на чердаках и по подвалам. Потом узнал об этой стройке и…всё». «Вы действительно инженер?» «Был когда-то, но у меня… понимаете, психическое заболевание. Обнаружилось, когда ещё учился в институте. Я мало работал по специальности». «В чём проявляется ваша болезнь?» «У меня всё время какой-то страх и уныние. Всё время жду, что произойдёт что-то очень нехорошее, неприятное…» «Что именно?» «Ну на меня накричат, меня оскорбят, ударят…» «Но ведь это здесь с каждым может случиться». «Со мной в особенности». «Верите ли вы в Бога?» «Да, хотя родители мои были коммунисты, религиозного воспитания я не получил». «Вы молитесь Богу?» «Да, иногда, как умею, но мне кажется, что Он меня не всегда слышит. Здесь ведь так страшно и одиноко…» «Бог слышит каждого». «Не знаю, не уверен». «Во-во!» - подхватил Сварной, - «объясни ты мне, батюшка, куда девался твой Бог и почему Он  мне и всем нам не помогает и раньше не помогал?» «Не прав ты, Сварной, кстати, как твоё настоящее имя?» «Владимир». «Вот Володя, Господь часто посылает нам испытания для нашей пользы…» «А какую пользу получил я, когда меня и всех русских из Душанбе выгоняли? Мы там этим чучмекам такой завод отгрохали! Работали честно. У меня этих грамот целый ворох был. А как нас отблагодарили? Еле ноги унесли! Квартиру продали за бесценок. Вещей всего один контейнер взять разрешили. Приехали в Россию в Новгородскую область, а нам местные власти говорят: «Зачем вы сюда приехали? Тут работы нет». Поселили в каком-то общежитии, в одной комнате три семьи и все с малыми детьми. Мои-то взрослые – сын и дочь – поехали в другие места счастья искать и парень мой там погиб – машиной сбило, а жена от потрясений взяла, да и померла…» Тут Сварной остановился, словно захлебнулся накопившимся горем и, поворочавшись на кровати, продолжил: «я этим чуркам всё равно отомщу! Ишь, припёрли сюда! Что, приспичило?» - заорал он на бригадира, - «без русских вы никуда, только наркотой торговать можете!»
В этот момент дверь барака резко распахнулась, впуская двух мордоворотов-охранников. «Опять бузить начинаете! Кто орал, ты Сварной?» Владимира-Сварного подхватили под руки и вытащили наружу. »В кандей его!» - слышались крики за дверью. Некоторое время все подавленно молчали. Священника удручало, что он не успел возразить оппоненту, и последнее слово осталось за озлобленным собеседником, дерзновенно предъявившим счёт Всевышнему. С другой стороны, отцу Ермолаю было известно по опыту, как трудно успокоить и убедить в чём-либо озлобленного и отчаявшегося в горе человека. Тут подал голос бригадир Тохтачжон: «Чурки, чурки! Во всём только чурки виноваты! Только это и слышу. А я так скажу: не мы страна развалил! Нам прежде ой, как хорошо жилось! Мешок денег был… Я базар торговал, бай был…» «То-то рожа у тебя капиталистическая!» - отреагировал вполголоса Щербатый. «Говори, говори Джон» - ободрил таджика священник, - «а потом, что потом?» «Потом? А собрал я целый «Камаз» кураги и орехов и повёз на базар в Волгоград. «Камаз» не мой был, а соседа. Он его и вёл. Уже почти доехали, глядим: поперёк дорога «Волга» стоит. Выходят из неё пять парней и рукой мне машут: вылезай. Я подошёл, а они: «Деньги давай! Это наша дорога. Едешь – плати». Я заспорил, а один сзади зашёл и стукнул меня чем-то по башка. Я упал, а когда глаза открыл – никого нет: ни «Камаза», ни соседа, ни парней. Шапка упал, башка разбитый, кров… А холодно и снег на дорога. Я тихо-тихо пошёл. Гляжу: домик маленький, деревянный. Стук-стук. Открыл бабушка. Он целый месяц мене лечил, пока поправился нэмножко. Он говорил: «Ты здесь не первый такой». Хороший бабушка! Мене почти совсем вылечил. Потом я долго домой ехал. Приехал, а сосед нэ-эт! И «Камаз» нэт». Он только весна пришёл и без «Камаз» и говорит мне: «Плати! Из-за тебя «Камаз» больше нэ-эт!» И я отдал ему своя квартира. А потом заболел и больница лежал долго-долго. Было у мене три жена. Только первый больница ходил, другой – нет. Я больница ушёл, всех выгнал. Теперь один жена живу. От всех жена у меня семь детей. Я всем помогаю, но пока больница лежал, все деньги тратил. Поехал суда за деньги, да опят не повезло… Стал бригадир, думаю: может отпустят, мне же дети кормить надо!»
      «Никто тебя отсюда не отпустит» - заметил Щербатый. «А зачем ты бригадиром стал?» - спросил священник, - «закладывать своих товарищей – последнее дело, или ваш Коран учит иначе?» «Наш Коран плохому не учит. Просто, как говорите вы-русские: с волком (по-нашему кашгар) жить, кашгаром выть, а у меня семеро детей, вот и вою». « И довоешься! Тебе уже Сварной пообещал!» - напомнил Щербатый, - « ты ради своих волчат всех нас с потрохами сдашь!» «Не надо ссориться. Давайте лучше вместе подумаем, как выбраться отсюда» - предложил отец Ермолай. «Да уж пытались, и ничего не вышло» - подал голос Инженер. «Что ж, так и будем сидеть, сложа руки?» «А что сделаешь?» «Думать надо!» - не сдавался священник. «Вот ты батюшка и придумай что-нибудь». « И придумаю». «Посмотрим».

                15
                Детектив Мишин сидел перед пискарёвским кадровиком, подложив ему под нос поддельные документы – паспорт, трудовую книжку и прочее на чужое имя, а сам, исподволь разглядывая собеседника, силился вспомнить, где он уже его видел. «С такой рожей только замки взламывать, а не кадрами заведовать, которые, как известно, решают всё» - отметил он про себя. Контора вызывала подозрения. Высокие оклады, кадровик –рецидивист, что-то здесь было нечисто… Кадровик, между тем, на минуту отлучился из кабинета. Подойдя к вахтёру, он позвонил с его аппарата: «Эдуард Михайлович! К нам мент пришёл. Я его узнал. Это Мишин – бывший майор угро. Подсунул документы на чужое имя. Говорит, что на работу хочет устроиться». «Чего ему надо?» - недовольно поинтересовался Одноглазый. «Ищет кого-то, не иначе. Я же говорил – попа искать будут!» «Заткнись! С чего ты взял, что он именно попа ищет?» «Так мы ж всех других, кто по объявлению в последнее время приходил, заворачивали, а попа взяли». «Ладно. Ты знаешь, что говорить. Давай разузнай, чем твой мент отставной теперь занимается, да срочно!» «Будет сделано!» «Сразу докладывай!» «Обязательно!»
                За время отсутствия кадровика Мишин так же вспомнил, где встречал его протокольную физиономию: «Это же Налим! Имеет три ходки за грабёж и наркоту. Как я его сразу не узнал! Прибарахлился, подлец – выглядет чуть ли не респектабельно – пиджак, галстук…» Налим, узнавший детектива первым, осклабившись, стал рассыпаться в извинениях, докладывая, что, к сожалению, все вакансии уже заняты.
                Выходя из офиса, Мишин внимательно оглядел доступную взгляду территорию стройки и отметил, что заросли с западной стороны подступают к забору почти вплотную. Несколько высоких деревьев, вполне пригодных для засидки, возвышалось над кустарником.
                Утром за завтраком Щербатый озабоченно шепнул на ухо отцу Ермолаю, что Сварного из карцера не выпустили. «Ты, батюшка, как я подам знак, заговори о чём-нибудь с охраной, а я ему быстренько хлебца подкину, а то отощает с голодухи Сварной-то». В это утро снова состоялся «развод». Проходя мимо священника, Одноглазый задержался, сверля его единственным злым своим оком, и прошипел: «Ты мне не нравишься, поп! Я думал, ты будешь вести себя тихо, а ты суёшь нос во все дела. Теперь за тобой будут следить и следить очень многие, так что заглохни, а то сильно пожалеешь!» Ермак выслушал эту тираду с равнодушным выражением лица, вперив взгляд поверх головы Одноглазого, хорошо помня правило, знакомое любому укротителю: если не хочешь раздражать зверя, не смотри пристально ему в глаза. У него теперь хватало времени для осмысления последних событий в жизни. В памяти всплыло высказывание аввы Дорофея: «… каждый, молящийся Богу: «Господи, дай мне смирение», должен знать, что он просит Бога, дабы Он послал ему кого-нибудь оскорбить его». «Да, именно смирения мне всегда не хватало и я неоднократно просил помощи Божией для его стяжания, вот Господь и создал мне условия» - рассуждал священник, - «но если так, должен ли я молча терпеть создавшееся положение или волен предпринять нечто для его исправления?»
                По пути к месту работы отец Ермолай выполнил просьбу Щербатого и обратился к стражу: «Охрана!» «Чего тебе?» Это был ленивый флегматичный парень, не тот, что бил Инженера. «Можно я поменяюсь местами с Зубом?» «Мне то что, меняйтесь,  а чем тебя узбек не устраивает?» «Слишком мал ростом. Нам вместе с ним неудобно». «Ну меняйся, коли хочешь». Во время этого диалога Щербатый, поровнявшись с маленькой будкой, размером три на два метра, сваренной из железных листов – карцером, проворно просунул куски хлеба в узкие щели, служащие окнами. «Не дрейфь, Сварной, подкрепляйся, завтра ещё принесу» - негромко сказал он. «А, это ты Щербатый! Спасибо». Охранник, отвлечённый священником, ничего не заметил.
                В этот день нашему герою повезло – он нашёл кусок медной проволоки подходящей толщины, чтобы сделать отмычку для разъятия ручных «браслетов». Ножные требовали большего диаметра приспособления, но и для них что-нибудь со временм найдётся, а пока пленник согнул проволоку в нужном месте, положив её на край бетонного бордюра и вместо молотка для сгибания используя камень. Со второй попытки замок раскрылся. Нет, Ермак не утратил навыка. Он снова защёлкнул «браслеты» и спрятал изготовленную отмычку под стелькой ботинка. Иногда «гастарбайтерам» устраивали шмон и нещадно наказывали, если находили что-либо запрещённое. Отмычку для ножных кандалов Ермак изготовил через день и запрятал её в другой ботинок. Теперь при желании он мог освободиться от оков за считанные секунды. Настанет момент, и скоро, когда отмычки ему пригодятся. Он в это верил твёрдо, так как разумел свою миссию здесь не только и не столько в том, чтобы спастись самому лично, но и выручить других, а это, как полагал священник, можно совершить только свободными руками.
                Всего за несколько дней пребывания на пискарёвской «каторге» его одежда сильно загрязнилась и выглядела, как будто ей уже не один год. Пот и грязь пропитали ткань, хотя отец Ермолай дважды стирал её (без мыла и холодной водой). Если б он сам не был закалён многолетним обливанием, на его теле, разъеденном потом, образовались бы прыщи и нарывы, как у многих его товарищей, которые из боязни простудиться или по небрежению не омывали тело холодной водой из-под крана. Но священник взял за правило не давать себе распускаться и ежевечерне устраивал себе водные процедуры, радуясь, что хотя бы такая гигиеническая процедура ему доступна. Так как стоял июль, и было тепло, выстиранные одежда и бельё просыхали за ночь. Пища по-прежнему оставалась однообразной и противной. Как все физически активные мужчины, отец Ермолай из всех яств предпочитал мясо. Когда он женился и стал под влиянием Зои держать посты и особенно, когда принял священный сан, привыкнуть к отсутствию животных белков в рационе было нелегко. Однако он сумел преодолеть тягу к мясной пище и со временем почувствовал, что и постная еда даёт достаточно энергии для физической активности. Матушка Зоя очень хорошо готовила. Даже из простой картошки делала множество разных блюд. Ермак понял: чтобы меньше есть надо выбирать еду не вкусную и просил жену не фантазировать на кухне. Она обижалась, не понимая его, ибо, как всякая любящая женщина любила потчевать любимого мужчину. Теперь же всё обстояло просто: ешь столько, сколько нужно для поддержания сил. Уже то было хорошо, что количественно еда не ограничивалась, но даже не всякая бродячая собака соглашалась хлебать подобную бурду. Впрочем, все эти физические лишения не шли ни в какое сравнение с душевными. Постоянное унижение, кощунственная брань не только в устах охраны, но и собственных товарищей, произвол, расправы над провинившимися, неопределённость в будущем – всё это выматывало. Когда отец Ермолай задумывался о грядущем, становилось жутко, ибо очевидно было: если кому-то дадут выйти отсюда, всё станет известно властям, а они просто не смогут не среагировать на такое вопиющее средневековое безобразие и беззаконие. Значит, живыми отсюда не выйдет никто. С другой стороны, время от времени в СМИ  появлялась информация о каких-то обществах, тоталитарных сектах, где человеческое достоинство, здоровье и самая жизнь беззастенчиво попирались беспринципными жестокими людьми, а государство не спешило вмешиваться, чтобы спасти своих граждан и наказать виновных… Отчего? От равнодушия, слабости или продажности ответственных лиц? Нет гарантии, что и в этой ситуации помощь придёт со стороны. Надо самому искать выход.

                16
                На пятый день Сварной появился в бараке. Он лежал на своей кровати под одеялом, несмотря на жару, и тихо стонал. Он сильно исхудал, но глаза его опухли. Когда отец Ермолай склонился над ним, Сварной тихо сказал: «Мне конец. Они отбили мне почки. Моча красная. Ходить не могу. Температура высокая, а лекарств нет. У меня, батюшка, к тебе одна просьба: окрести меня». «Разве ты некрещёный?» «Нет. Говорил же я, что родом из Душанбе, а там у нас церкви не было, да и родители, правду сказать, у меня тоже не крещёные, но я не хочу оставаться нехристем…» «Видишь ли, Владимир, я запрещён в служении, то есть священнодействовать не имею права, но вообще-то крещение в случае необходимости может совершить и обычный православный мирянин, если правильно произнесёт формулу крещения…» «Ты скажи просто: можешь крестить или нет?» «Да, но не как священник, а как рядовой христианин». «Сделай это, я до утра не доживу». «На всё Божья воля». Священник налил воды в кружку. Попросив у Щербатого спички, соорудил из них крестик, связав ниткой две маленькие перекладины. Такой же крест он сделал и себе ещё в первый день, когда обнаружил пропажу всех вещей, в том числе и серебряного крестика с цепочкой. Многие молитвы из чина крещения отец Ермолай помнил наизусть, выучив их за долгие годы священнической практики. Правда, теперь он был в недоумении, читать их или нет или ограничиться одной лишь формулой: «Крещается раб Божий имярек» и т. д.? Поразмыслив, всё же решил вычитать, особенно заклинательные. От одного старца, занимавшегося «отчиткой», то есть изгнанием злых духов, он однажды услышал, что в чине крещения эти молитвы особенно важны, так как защищают новокрещённого от бесовских козней и,  если священник по небрежению, утомлению или в силу иных каких-либо причин эти молитвы не вычитал ( что частенько случалось в советское время, когда крестили большими партиями), достаточно над некоторыми бесноватыми прочитать заклинательные молитвы из чина крещения, чтобы страждующие успокоились. К удивлению отца Ермолая всё происходящее вызвало волну сочувствия у обитателей барака. Нет, не окончательно они отвердели душой! Даже мусульмане – таджики и узбеки с благоговейным вниманием следили за таинством крещения раба Божиего Владимира, а некоторые даже его поздравили. К удивлению всех, Сварной выжил. На работу он не вышел, и завтрак ему принесли в барак товарищи, но температура спала, и он заявил, что чувствует себя лучше. «Гляди-ка! От крещения исцелился!» - удивлялся Щербатый.
   В этот день отец Ермолай подтаскивал кирпичи для каменщиков на строительстве гостиницы. Опорожнив очередной поддон с кирпичами, он неожиданно обнаружил под ним кусок полотна ножовки. Сидя в тюрьме, Ермак наслушался рассказов уголовников, как из самых неподходящих предметов можно сделать оружие. Охране тоже известно об этом, поэтому заключённым не передают даже консервные банки, не говоря о других металлических предметах. Он спрятал находку за подкладку своей куртки и при всяком удобном случае медленно и методично затачивал кончик полотна то о кирпич, то о камень. Через некоторое время конец заострился и фрагмент полотна, обмотанный с одной стороны изоляционным проводом, превратился в небольшой, но достаточно грозный нож, одна сторона которого могла служить лезвием, а другая пилкой.
           На очередном «разводе» Одноглазый снова остановился перед священником: «Ты чего это, поп? Богослужения у меня развёл?» Отец Ермолай молчал. «Я тебя спрашиваю!» В ответ молчание. Священник с отсутствующим видом глядел поверх головы Одноглазого. «Молчишь! А я всё знаю. Говорил же: за тобой будут следить и всё мне доложат, а ты чего творишь, проповедник хренов! Ну молчи, молчи! Посмотрим, сколько ты будешь молчать!» И Одноглазый, приложив ладонь правой руки к голове священника и оттянув средний палец  левой рукой, с треском сделал ему «пиявку». «Ну, говори «спасибо»…» Закончить он не успел, получив сокрушительный и практически неотразимый удар головой в лицо. Большой горбатый нос Одноглазого хрустнул, как надкусанный огурец, и из него фонтаном брызнула кровь. Вопли пискарёвского тирана и ругань охранников, свист и улюлюканье «гастарбайтеров» слились в единую какофонию. Дюжие мордовороты нещадно лупили дубинками Ермака и забили бы его до смерти, если б не вмешательство Одноглазого. Держась обеими руками за разбитую физиономию, он хрюкнул: «Хватит! В камеру его! Я с ним там поквитаюсь». Ермака тащили волоком. Идти сам он не мог, так как от боли потерял сознание.

                17
 Сидя на вершине могучей ели, одетый в камуфляж Сергей Сергеевич Мишин наблюдал за описанной выше сценой в бинокль. С час назад он подъехал в Пискарёво на стареньких «жигулях». Спрятав машину в кустах, осторожно по кругу обошёл офис и со строны леса подобрался к ранее облюбованной ели, на которую взобрался с помощью проволоки, свёрнутой восьмёркой. С высоты пятнадцати метров ему открылся вид на плац. Это был уже второй визит детектива на пискарёвское строительство. В прошлый раз ему не удалось обнаружить пропавшего, но он долго наблюдал за лагерем и понял, что здесь происходит. Увидев сцену с Одноглазым и Ермаком он, забывшись, громко выругался вслух и сразу соскользнул на землю. Не раздумывая, детектив, наскоро стряхнув с одежды приставшие кору и хвою, вознамерился проследовать к своей машине, собираясь вызвать ОМОН через бывшего коллегу в милиции, как в спину ему упёрся автомат и грубый голос рявкнул: «Не двигаться!» Мишин замер на месте и, скосив глаза, увидел ухмыляющуюся рожу мордоворота, приставившего «калашникова» к его лопатке. «Руки!» - продолжил детина. Детектив немедленно выполнил требование, но вдруг, развернув корпус, уходя от дула автомата, резко выбросил руку, ударив головореза ребром ладони за ухом. Тот без звука растянулся на земле, но в то же мгновение второй охранник, которого Мишин не заметил, двинул детектива прикладом в спину. «Полежи супермен!» - произнёс этот новый персонаж, хотя оглушённый сыщик не мог его слышать. Вызванная по мобильнику подмога доставила обнаруженного детектива и его неудачливого противника в предназначенные для каждого из них апартаменты.
                «Эдуард Михайлович! Давешний мент попался. Да, Мишин. Что, его по второму варианту? Рискованно Эдуард Михайлович! Вдруг он предупредил  кого, что к нам едет? Ладно, как скажете». Больше Мишина никто не видел. Лишь много позже на допросе от арестованных пискарёвских охранников узнали, что его труп замуровали в фундаменте одного из строящихся зданий. К сожалению, Сергей Сергеевич действовал в одиночку, никому на сей раз не сообщив о своих намерениях, такая уж у него была привычка – держать догадки при себе, пока не появятся доказательства, так что его второй сотрудник ничего не знал о поездке шефа в Пискарёво.
                Дней через пять после описанных событий Одноглазый велел собрать всех своих рабов, предварительно объявив этот день и час датой расправы над отцом Ермолаем или, как разъяснил он своим клевретам «показательной акцией устрашения для быдла и укрощения расстриги». Эта новость горячо обсуждалась в бараке, где жил отец Ермолай. Все его жалели, но не знали, как помочь. «Ему конец!» - уверял Сварной, - « кто попал в карцер – тот покойник: бьют ежедневно, жрать и пить не дают. Никто не выдерживает!»
                В назначенное время перед строем невольников появился Одноглазый с заклеенным пластырем лицом. Сверкая единственным глазом, долго говорил специально подготовленную речь для устрашения слушателей. Закончил так: «А теперь вы увидите, что бывает с непослушными и теми, кто рискнёт тронуть меня хоть пальцем». Подвели отца Ермолая, закованного в цепи и «браслеты». Он выглядел истощённым и больным. Лицо с незажившими синяками осунулось, плечи сгорбились, борода и волосы взлохмачены. Рядом с ним встали два самых здоровенных охранника с автоматами на груди. Одноглазый подошёл вплотную к провинившемуся и, обернувшись к публике, громогласно объявил: «Вы помните, как этот наглец, в прошлом служитель культа, а ныне за недостойное поведение – расстрига, решил показать мне свою крутость. Вот посмотрите теперь, куда эта крутость девалась!» С этими словами он дал Ермаку жесточайшую «пиявку». Тот только молча понурил голову. «Видите! Этот «храбрец» молчит и терпит. И ещё будет терпеть и помалкивать. Где твоя борзость и крутизна!(Вторая «пиявка»). Где твоя крутизна, я спрашиваю? Так будет с каждым из вас, кто позабудет своё место, поняли гады?» Он собрался в третий раз дотронуться до головы истязуемого, как вдруг, у всех на глазах «браслеты» с рук Ермака упали и в одной из них оказался нож, острие которого он приставил к шее Одноглазого. Другой рукой Ермак обхватил левое запястье мерзавца и завернул его левую руку назад. «Стоять!» - рявкнул священник на дёрнувшихся было охранников. Толпа закричала и засвистела, охрана растерялась. «Прикажи отворить ворота» - велел Ермак заложнику. «И не подумаю! Тебе конец, падла!» - зашипел Одноглазый. Отточенное лезвие вонзилось в шею, закапала кровь. «Убью, ты меня знаешь!» - пообещал Ермак. Поколебавшись, Одноглазый крикнул своим, чтобы выполнили это требование. «Прикажи своим головорезам положить автоматы на землю» - продолжил священник, - «а вы ребята из ворот и врассыпную!» охрана повиновалась. 200 человек понеслись к воротам, а Ермак велел своему пленнику медленно следовать за всеми. «Попробуйте только пошевелиться и он труп!» - пообещал Ермак охранникам. «Что ты задумал? Всё равно тебе не уйти» – оскалился заложник. «Давай, давай, шагай, там видно будет» - отозвался Ермак. Они двигались неспешным шагом, медленно и осторожно вслед за толпой, которая миновала уже распахнутые ворота. Плац опустел, только растерянные охранники стояли по периметру. Всё оружие забрали освобождённые невольники. Вот отец Ермолай с заложником поравнялись с караульной вышкой. До ворот каких-нибудь 50 метров… Здесь неожиданно Одноглазый сполз на землю, имитируя обморок. Его тучное тело больше не загораживало священника. В ту же секунду с вышки грянул выстрел. Ермак выронил нож и зашатался. Втрого и третьего выстрела он уже не слышал, только фонтанчики крови брызнули из его спины между лопатками. Он сделал ещё шаг и тяжело свалился на асфальт. Створки железных ворот качались от ветра. Внутри ограды не осталось ни одного невольника. Охрана бежала к Одноглазому, пытавшемуся спихнуть с себя тяжёлый труп священника. Он рычал и, брызгая слюной, материл охранников, которые не смогли его уберечь от внезапного нападения, а стрелок с вышки, единственный в спешке не разоружённый, спускался с лестницы.


                Январь 2008