Глава 21 «Кто не спрятался, я не виноват» (из детской игры в прятки)
К ужину столы в кают-компании пришлось уже накрывать влажными простынями, чтобы не приходилось ловить тарелки по столу. Хорошо, что первое блюдо на ужин не полагалось, а компот в стаканы, команда наливала в два приёма, чтобы не расплескать на себя. Налил половинку – выпил. Мало – повтори.
Океан раскачал волну баллов до четырёх-пяти. Мощный ветер выгибал антенну на радиорубке дугой, свистел всё сильней и сильней в снастях, срывал кучерявую пену с водяных валов и, бросал к подножью только лишь затем, чтобы через мгновение обрушить на неё молот гребня волны. Постоянные наши спутницы – чайки над кормой, исчезли. Точный признак, что надвигающийся шторм будет нешуточным.
Поужинав, Саныч заглянул ко мне, кивнул на бак с пищевыми отходами, накопившимися за день.
- Без меня не выбрасывай, сейчас схожу на мостик, узнаю, сколько нам осталось до бухты и вернусь.
- Хорошо, - удерживая равновесие на вздыбившейся в очередной раз палубе и, хватаясь за поручень на плите, я добавил:
- И какой только умник назвал этот океан Тихим?!
- А ты вспомни, каким ты его увидел утром? – Вот таким его и застали первые умники, как ты их называешь.
Вернулся он минут через пятнадцать, спросил с порога:
- У тебя какого-нибудь завалящегося куска мяса нет в холодильнике? – Для дела надо.
- Саныч, ты что?! – Мяса осталось всего на пару дней, картошки тоже. – Есть резанная сухая, буду её пускать в ход.
- Ты сам её когда-нибудь ел? – Щуря глаз и ухмыляясь, он смотрел на меня.
- Не доводилось.
- Повезло тебе, не вздумай варить её, один чёрт никто есть не будет, голодными людей оставишь. – Отдай мне эту гадость, на прикормку сгодится, - и, нагнувшись, поднял с палубы за плитой монтажный пояс.
- Надевай, подстрахую тебя, болтает уже прилично, баллов пять есть, а до бухты ходу ещё, почти час.
Застёгивая пояс, я думал не о том, что сейчас в очередной раз, надо выйти на пляшущую под ногами мокрую палубу, а о хлебе насущном, которого осталось меньше чем мяса и картошки. До моих мучений с выпечкой оставались только одни сутки. Но я молчал, думая: «Кого интересуют мои проблемы?»
Конец тросика привязан к плите, небольшую слабину боцман обвил на своей кисти, страхуя меня, пояс застёгнут и я, держа в руках посудину с отходами, шагаю на палубу кормы.
Свиста ветра в оснастке уже не слышно, всё тонет в рёве волн. Мельчайшие брызги хлещут по щеке. Ноги расслаблены, передвигаюсь как бы вприсядку, ловя дикую вибрацию и отдачу палубы на гребне воны, когда на какие-то мгновения оголяются винты. Наклоняю туловище в обратную сторону при наклонах мокрой палубы, то в одну сторону, то в другую. Осторожно приближаюсь к борту судна, выбирая момент.
На самом гребне водяного вала, судно продавливает его, разрезает и, в эти мгновения ты видишь волну, как бы в разрезе. И этот срез не на уровне бортов, он выше их, он на уровне твоих глаз, а зачастую и выше. Всего лишь миг и затем, срез волны пролетает мимо, рушится за кормой, взбивая пену.
Это сейчас, спокойно всё можно объяснить обычными законами физики, где присутствует масса судна, сложение скоростей, а вдобавок, низкие борта речного сухогруза. А тогда?
В такие моменты, ты как зачарованный смотришь на это буйство стихии, смутно понимая её ужасающую мощь. И не успеваешь осознать, испугаться, когда в очередном срезе водного вала, прямо напротив, всего в паре метров, видишь красивое, мощное тело касатки.
Гребень волны бледно голубой и прозрачен.
Веретенообразное тело, белый, красивый зигзаг в подбрюшье и умный, тёмный глаз. Мгновение и всё исчезает. Палуба кренится, судно катится вниз с очередного вала, и хищница идёт в волне параллельно, но уже невидимая для тебя. Мозг просто не успевает обработать полученную информацию от этого зрелища, и ты не осознаёшь, что перед тобой было не толстенное стекло океанариума, а две стихии. Она в одной, ты в другой и, между вами всего два метра.
Судно выравнивается, оказавшись между волнами, я делаю шаг к борту и вытряхиваю отходы в воду. Разворачиваюсь и бегу к открытым дверям камбуза, в которых стоит Саныч.
Влетел внутрь, боцман поддёрнул тросик и захлопнул дверь. Я начал расстёгивать пояс, а в голове зародилась идиотская мысль, которая кривила губы, в не менее идиотской улыбке. Саныч молча достал из пачки две сигареты, одну протянул мне. Чиркнул спичкой. Прикуривая, я коснулся его пальцев и почувствовал, что подрагивают не только мои.
- Вот зараза! – Первым пришёл в себя боцман.
– Ты обратил внимание, какой у неё живой взгляд? - Мне в молодости пришлось как-то столкнуться в воде с акулой. - В Индийском это было. – Так вот, у той твари глаза были белыми, пустыми, мёртвые глаза убийцы, а у этой совсем другое дело, видно, что умная тварюга.
- Ты знаешь Саныч, я как-то ей в глазки не очень заглядывал, а вот мысль о её зубках, у меня успела промелькнуть.
- Я так и понял, когда увидел, как ты улыбаешься, - подколол меня боцман.
- Нет, это другое. – Просто представил, что могла подумать касатка, увидев меня на этом поводке, - и я указал на тросик от пояса.
- Видно, с первого раза не сообразила, что за наживку ей подсовывают, но второго шанса я ей не очень хочу представлять.
Боцман хлопнул меня по спине, и мы расхохотались.
- Ох, и дураки же мы, - отсмеявшись, продолжил Саныч.
- До бухты меньше часа осталось, а нас с тобой, чёрт понёс аттракцион устраивать.
Затем резко сменил тему.
- Давай сухую картошку и пару рыбин достать из морозильника, этого добра у тебя навалом и ступай спать, а мы с ребятами в бухте делом займёмся. – Надо же рацион свой улучшать, а то, похоже, постные дни грядут.
- Постные, не постные, но точно, будет не до жиру, - подтвердил я, доставая из морозильной камеры две рыбины.
Добрался до своей каюты, разделся и лёг. Засыпать при такой болтанке я не любил, но усталость начала брать своё. Уже засыпал, когда судно получило сильный удар волны в борт, и я чуть не вылетел из койки. Потом ещё и ещё, по затухающей силе удара. Сухогруз делал поворот в бухту, невольно подставляясь под волну.
Как уже отдавали якоря, я не слышал – спал.
Крутился, ворочался в постели с бока на бок и наконец, проснулся часа в два ночи. Проснулся от еле доносившихся звуков говора людей, некоего движения на судне. Сел в кровати прислушиваясь. Шторка на иллюминаторе просвечивалась. Отдёрнул её и увидел на воде в районе кормы световое пятно и тросы, уходящие в воду. Что за чёрт! Начал быстро одеваться. Перед тем, как выйти из каюты, ещё раз посмотрел в иллюминатор.
В световом пятне отлично просматривался поднимаемый из воды обруч затянутый сеткой в виде большого сачка, в котором копошились, проваливаясь длинными лапами-ходулями в крупные ячейки, камчатские крабы.
При помощи моих сеток из-под картошки, стрелы от шлюпбалки и лебёдки, подсвечивая всё прожектором, ребята ловили в бухте крабов.
Точно так в далёком детстве мы с мальчишками на Кубани ловили раков, только это было днём, без прожектора и лебёдки.
Пропустить такое зрелище было невозможно, и я помчался на корму. Выгрузив очередной улов в камбуз, Санька с мотористом уже вновь опускали за борт сачок, с большим куском трески в центре сетки. Увидев меня, матрос дурашливо пропел:
- И кому не спится в ночь глухую? – И добавил:
- Что шеф, решил на деликатесы камчатские посмотреть?
- Само собой, вживую-то я их не видел никогда.
- Открывай дверь и любуйся, там Саныч с Лёхой на твоём месте хозяйничают.
Я распахнул дверь камбуза и замер в растерянности.
Свет был притушен. На Лёхе и Саныче клеёнчатые камбузные фартуки, на ногах резиновые сапоги. Стук больших ножей о разделочные доски, слабые, но неприятные звуки треска рассекаемого и отсекаемого хитина – ребята разделывали крабов. На плите парила и булькала бульоном самая большая кастрюля из моего камбузного арсенала.
Обернувшись ко мне, Лёха подмигнул, а Саныч, заметив меня в дверях, крикнул:
- Мы у тебя тут малёха покомандовали. Специи и всё, что надо, нашли.
Не отвечая ему, я смотрел вниз, на пол камбуза. Вид затемнённого помещения с ползающими по нему камчатскими крабами был каким-то фантастическим, не земным.
Они ползали, сшибались, падали, пытались встать, удержаться на скользком полу на своих членистых «ходулях», шлёпались на брюшко. Толкались, пытаясь встать, тёрлись друг об друга, издавая неприятный звук от соприкосновения хитиновых тел и конечностей. Раскрытые клешни, слегка вывалившиеся кругленькие глазки и всё вокруг ощупывающие усы.
Полумрак и кишащие под ногами членистоногие, создавали ощущение фантастической нереальности, будто мой камбуз атаковали, космические пришельцы или не очень крупные, но противные монстры.
Я и не старался скрыть брезгливого выражения. Заметив это, Саныч подумал совсем другое и, поспешил заверить меня:
- Всё вымоем, отдраим, палубу кипятком окатим – смоем жир. – Не стой над душой, вали отсюда, иди спать. Всё будет в порядке.
Что я и не преминул сделать. Вернулся в каюту и уже засыпая, подумал, что красные крабы на этикетке консервной банки, всё же смотрятся лучше.
Утром камбуз встретил меня идеальной чистотой. Убедился ещё раз, что мужчины, имеющие отношение к флоту, не важно, к военному или к гражданскому, умеют делать уборку не хуже хорошей хозяйки. Придраться было совершенно не к чему. Обо всём, что творилось здесь этой ночью, напоминали только две трёхлитровых баки, набитые мясом крабов с добавкой специй и рассола.
Поставил кипятить воду для чая и вышел покурить на корму. И только сидя в курилке, сообразил, что прошла первая тёмная ночь и, сейчас полыхает восходом, первое настоящее утро. Уходя на юг, мы наконец-то ушли из зоны многомесячного, тусклого, солнцестояния.
Совсем рядом ревел, беснуясь, Тихий океан, а в этой крошечной, укрытой с трёх сторон сопками бухточке, было тихо. Относительно тихо, а виной всему – вечно голодные чайки. Одна колония птиц горланила на скалах у входа в бухту, они изредка срывались вниз, выхватывая что-то из откатывающейся волны. Другие – голодные и ленивые, оседлали борта на корме всех судов, стоявших на якорях. Эти не просили подачек, они громко требовали, а не получая ничего, мстительно гадили на палубу.
Всё, как всегда, за исключением берега. С проплешинами мха, унылый, серо-чёрный с мрачными скалами, он сменился сопками, покрытыми кустарником. То тут, то там, из расщелин в камнях тянулись к небу хилые, изогнутые ветрами невысокие деревья. Первый ряд сопок сменялся более внушительными. А за ними, в утренней дымке просматривалась ещё одна, на вершине которой, как белый берет, надетый набекрень, заночевало белоснежное облачко. Мы были уже у берегов Камчатки. Ужасно далеко от дома и, в то же время, на пути к нему.
В свободное время между завтраком и обедом провёл ревизию остатков продуктов. Результат, как я и ожидал, был неутешительным. Рыбы полно, а мяса, в лучшем случае на пару дней. Картошки осталось только если в первое. Хлеб должен закончиться за грядущим ужином.
Перечитал мамины наставления по выпечке хлеба, которые записал в тетрадь, ещё стоя в переговорной будке архангельского телеграфа. «Хлеб любит чистоту и тишину, лучшее время для выпечки - ночь», - так она говорила. Да, это хорошо, когда хлеб печёшь для семьи на пару дней, а у меня за спиной шестнадцать едоков и все мужики. Последнюю часть маминого постулата мне пришлось изменить уже со второго раза, иначе, был вариант «протянуть ноги», ведь четырёхразового питания, когда судно на ходу, никто не отменял.
После обеда замесил и поставил тесто для хлеба в самой большой ёмкости, что у меня была. До ужина и после, несколько раз обминал, когда оно поднималось. Когда на судне всё затихло, и экипаж разошёлся по каютам – приступил.
До боли в руках вымесил тесто и разложил по формам, которых оказалось всего двенадцать. Стало ясно, что придётся выпекать, как минимум дважды. Когда ушёл спать в ту ночь, сейчас трудно сказать, но двадцать четыре горячие булки с хрустящей корочкой остались на столе, прикрытые чистой тканью.
Добрёл до каюты, проверил будильник и рухнул в кровать. Утром, на камбузе первым делом сдёрнул ткань, укрывавшую свежий хлеб. Двух буханок не было! - Черти, заразы!
Первым делом я помчался на мостик.
Лёха дремал на диване, а на штурманском столе лежала краюха недоеденного хлеба. Всё, что полилось из меня в тот момент, обычно на телевидении запикивают. Когда я набирал полную грудь воздуха для следующей не литературной тирады, ухмыляющийся матрос, прервал меня.
- Ишь, как прорвало-то тебя! - Даже не думал, что ты так красочно изъясняться можешь. - Да ладно тебе, сюда с камбуза такой духан тянул, когда ты с хлебом возился, что мы со штурманом чуть слюной не захлебнулись. – Вот и послал он меня за хлебушком, а я прихватил ещё одну буханку, для мотористов.
Злость немного схлынула, и я почти спокойно спросил Лёху, подходя к столу:
- Ну, и как хлеб?
- Отличный! Правда, слегка на кекс смахивает.
Я отломил кусочек от краюхи, а матрос, успокаивая меня, продолжил.
- Нормально, смолотят всё.
«Кто бы сомневался», - подумал я, глотая действительно слегка сладковатый, но душистый кусок хлеба.
Вторая выпечка была уже более удачной, но как мне это давалось – другой вопрос. Уставал ужасно, до темноты в глазах, а впереди было ещё дней десять таких вахт.
В бухточке, спрятавшись от шторма, мы простояли три дня. Когда шторм спал до трёх-четырёх баллов, вышли в океан.
Только я прилёг вздремнуть немного, как в каюту вошёл боцман и присел на кровать.
- Всё, с сегодняшнего дня ты на вечерний чай можешь не выходить. – Сами всё сделаем.
И не давая мне выразить удивление и спросить что-либо, начал рассказывать.
- Вызвал меня капитан и говорит:
- Не заметил, похоже, нашего кока уже без шторма качает?
- Ещё бы! Хлеб по ночам печёт, тут не только закачает.
- Вот и возьмите на себя вечерний чай. - Составь график и по одному человеку от матросов и мотористов подменяйте его. - Справитесь, не велик труд, а парень хоть отдохнёт, отоспится, иначе, уйдёт он из нашей конторы и, опять будем искать да ждать кока.
- Сделаем, не проблема.
Вот так я получил хоть какое-то облегчение и возможность поспать днём пару часиков.
Чем дальше мы уходили на юг, тем более оживлённым становился океан: то рыбацкие сейнеры встретятся, то встречный военный сторожевик поприветствует караван. Береговая полоса, как в калейдоскопе меняла картинки, всё более и более раскрашивая их яркими красками. В отличии от Чукотки в этих местах царила осень со всей только ей присущей палитрой красок.
На подходе к первому курильскому проливу, по команде флагмана, встали на якоря на одной из мелководных банок. Всех капитанов каравана флагман пригласил к себе на совещание.
Стоя у кормовой лебёдки Саныч отдавал якоря и недовольно бормотал:
- Ясно всё, страхуется, не хочет, чтобы в эфире все слышали.
Ему было ясно, а мне нет и, я спроси:
- В чём дело, что он их решил собрать, за весь перегон такого не было?
- Радист утром получил сводку погоды в этом регионе на неделю. – Ухудшения вроде бы не обещают.
Боцман замолчал, сосредоточенно выуживая из пачки сигарету. От носовой лебёдки прибежал Санька.
- Так это ж хорошо, что дальше-то? – подтолкнул я Саныча к продолжению разговора.
- А чего хорошего?! – Впереди пролив, а за ним Охотское море, одно из самых поганых морей в это время года. – По инструкции мы имеем право идти только в виду берега, а это дней семь до Николаевска-на-Амуре.
- «И нахрена попу гармонь, золотые клавиши», если погоду дают хорошую, - возмутился и возразил одновременно Санька, словам боцмана.
- Вот видишь! – Саныч ткнул сигаретой в сторону матроса. – Вот и флагман на это рассчитывает, только согласием капитанов заручиться хочет. – Двинет сейчас караван по диагонали через всё море, а это, если карта ляжет, всего четыре дня ходу.
- А если не ляжет?! - и он резко развернулся к Саньке. – Забыл уже, как нас трепало здесь три года назад? - Так тогда хоть берег был рядом, если что, могли и выброситься на него.
Матрос уже открыл рот, чтобы ответить, но не успел, на верхней площадке трапа появился капитан.
- Спускайте мотобот, Сашка отвезёт меня.
- Сашка, так Сашка, как скажете, - недовольно проворчал боцман.
Вернулись они от флагманского сухогруза примерно через час. Смуглое лицо Ароныча, как мне показалось тогда, за этот час ещё больше потемнело. Желваки бугрились на скулах. Он быстро поднялся по трапу и скрылся в каюте, а как только мотобот подняли и закрепили на корме, по трансляции разнеслась его команда о подъёме якорей. Голос капитана был резким и злым, видно, не отошёл ещё Ароныч от разговора с флагманом. Не сошлись они во мнениях.
На судах натужно гудели лебёдки, втягивая цепи и якоря в клюзы.
Впереди и справа по курсу последние лучи заходящего солнца ещё золотили верхушки деревьев на оконечности Камчатки, а слева они уже не дотягивались до темнеющего в вечерней дымке первого из цепочки Курильских островов. Караван входил в очередной пролив. Сколько их было до этого, я уже и со счёта сбился.
Запись из старой коленкоровой тетради.
10.10.84 года 22.30. Вошли в первый Курильский пролив. Впереди Охотское море. Скоро домой!