И тут в душе у Толика раздался голос: « Пусть всё останется, как есть». Действительно, подумал он, какое мне дело до душевных терзаний Валентины? Ей противно ложится под ненавидимого ею любовника, однако она это делает! Ей жалко Ирину, однако она упекла её в сумасшедший дом! Она платит своим работникам мизерную зарплату, однако собирается построить храм! Она бросила живую ещё Волович в яму, а обвиняет в этом Иру! Она возомнила себя пупом земли, однако, как только запахло жаренным – прикинулась слабой женщиной! Какое мне дело до вас до всех, а вам до меня? – вспомнил он слова из песни.
Толик решительно встал с дивана, поднял с пола пакет с деньгами, твёрдым голосом сказал, обращаясь к Свете:
- Пошли! – он казался спокойным, только был смертельно бледен, - Сожжём это - он потряс пакетом, - и начнём жить по-новому!
Света тяжело поднялась с кресла, и, не вытирая лицо с подтёками косметики, нерешительно пошла вслед за ним на кухню.
Толик сдвинул кочергой конфорку в сторону, вынул из пакета пачку долларов, протянул Свете, и сказал:
- Бросай!
Света растерянно смотрела на Толика, не прикасаясь к деньгам.
- Я… не могу…- пролепетала она. Лицо её от расплывшейся косметики сделалось беспомощным. Лишь теперь Толик заметил, как она постарела за эти несколько тревожных дней. Рядом с ним, у пышущей жаром печки, стояла сломленная, незнакомая, постаревшая за одну ночь, женщина, которая когда-то была восхитительной, прекрасной Светланой, в присутствии которой терялись даже самые интеллектуальные мужчины.
Толик сам кинул первую пачку долларов в печку, дождался, когда огонь весело и с треском начал пожирать самое главное зло человечества, вывалил остальное содержимое пакета в огонь, следом бросил пакет. Потом налил из железной канистры литровую кружку солярки, вылил её поверх долларов, задвинул кочергой конфорку на место, и, взяв Свету под руку, вывел во двор. Джек подбежал к ним, весело виляя своим пышным хвостом, взвизгнул, подпрыгнул и лизнул Свету в лицо.
Они отошли вглубь двора и оттуда наблюдали, как чёрным дымом уходила в небо их тайна.
Считать деньги даже частной сущностью – настоящее идолопоклонство и признак примитивного мышления. Так думал Толик.
Валентина в три года построила храм. Она забрала Иру из сумасшедшего дома и пристроила в церкви прислужницей. Ира стала покорной, молчаливой, носила на голове, повязанный на подбородке чёрный платок, и часто тихо плакала стоя в храме на коленях перед образами.
Свету свалил инсульт, и она тихо умерла через семь дней после освещения храма.
Валентина разорилась, тронулась умом, бродила по городку во всём черном, в старом китайском пуховике. Если у женщины нет ни шубы, ни дублёнки, ни пихоры, а лишь повседневный китайский пуховик, это признак бедности. Каждый день, в одном и том же одеянии, Валентина ходила в церковь и тихо молила Бога о чём-то своём. Они жили на зарплату Валька, который сильно похудел от переживаний и нежданно свалившейся на них нищеты. В сравнении с тем, как они жили раньше – ни в чём себе не отказывая, нынешнее их существование тянуло на нищету.
Теперь уже Валёк заботился о Валентине, так как она сама неспособна была даже ухаживать за собой. Валёк кормил её, чуть ли не с ложечки, купал, стирал, готовил еду, укладывал спать. Когда Валёк уезжал на вахту, за Валей присматривала Ира.
Толик оставил квартиру своим детям, вернулся на прежнюю работу водителем. За то время, пока Толик бичевал, потом – разбирался со своими женщинами, Юрий Петрович стал директором предприятия, и он без всякого морализаторства, ни в чём, не упрекая Толика, принял его на работу. Как обычно, будто Толик всего три дня отсутствовал на работе, а не несколько лет, он спросил:
- Выздоровели?
- Выздоровел! - бодро ответил Толик.
Вернувшись на работу, где все знали друг друга по двадцать и по тридцать лет, Толик ещё раз убедился в том, что, как говорил Виктор – действительно, всё было, как всегда, как обычно. Все оставались на своих местах и при своих сложившихся с годами традициях. Виктор каждый квартал злоупотреблял, и даже за два дня до очередного Нового Года – сломал ногу. Его очередной «оправданный риск» сыграл с ним злую шутку, нет, как настоящий автолюбитель, Виктор никогда не пил за рулём, разве что – иногда, однако он споткнулся на ровном месте, пытаясь догнать очередную свою пассию, которая, напившись, закатила истерику на пустом месте!
Лёха по-прежнему был в авторитете, и ему было негласно позволено то, за что другого просто бы уволили. Поликарп по утрам восстанавливал равновесие вестибулярного аппарата, при этом умудрялся не пьянеть и работать. На время отпуска мастера его назначали на эту собачью должность. Впрочем, он никогда никого не притеснял, и по-честному, поровну делил заработанные на «шабашках» деньги между участниками «левого» заработка.
Даже завгаром, Серёга, когда-то спасённый Лёхой, отставив в сторонку свою патологическую жадность, купил дорогие конфеты и торт, когда Толик вернулся на работу. Он попытался таким образом загладить свою вину перед ним за то, что когда-то необоснованно подтолкнул Толика к увольнению. Видимо, всё это время, пока Толик отсутствовал, чувство вины не покидало Серёгу. Своёй жадностью, вечным поиском, где бы, чего урвать, он загнал себя до такой степени в грязь презрения со стороны водителей, что биохимический процесс в его головном мозгу привёл к распаду его, как личности. Но что-то человеческое в нём ещё оставалось, если он, таким образом, покупкой дорогих конфет и торта, пытался загладить свою вину перед Толиком. Не словами извинения, а символами!
Они пили чай, а Серёга говорил, говорил, говорил! Он будто оправдывался перед Толиком. Говорил о том, как тяжело ему на этой должности, как вышестоящее начальство наседает на него, подсовывая заведомо завышенные требования.
Жаловался, что нет запчастей, что он из кожи вон лезет, чтобы обеспечить выход машин на линию. И всё это – обиженным голосом, чуть ли не со слезами на глазах. Суетливый, заполошный он выглядел до того смешным в глазах всего штата предприятия, что почти никто на него никогда не обижался.
Толик слушал его враньё, и ему вдруг стало жаль этого нерадивого Серёгу, в сущности безобидного малого, с которым маленькая власть сыграла злую шутку, вывалив наружу все тёмные стороны его натуры. Он так ничего и не понял – остался тем, кем и был всегда; скупым, изворотливым, шумным. Это было примирение, только и всего. Чтобы работать, необязательно уважать начальника. На время работы, личные обиды нужно оставлять дома.
Толика всегда интересовал вопрос: Как человек, проработавший с тобой на одном предприятии десять лет простым водителем, став начальником, превращается в курву? В чём причина? В повышенной зарплате? Во власти, пусть и мизерной? От чего начинается психоз - от неожиданного взлёта? Или он всегда был таким, а ты не обращал внимания на его невежество и безумную глупость? Дело даже не в том; «что вышли мы все из народа». Никакое образование, ни среднее, ни высшее неспособно преодолеть умственную отсталость, если в человеке нет природного такта.
Нужно увязывать характер человека с его мировоззрением – с тем, чему он обучался. С тем, в какой среде он вырос. С тем, какие книги он читал – с какими людьми общался. Мировоззрение не формируется ниоткуда. За взлётом неизбежно следует падение, но падение не повод для отчаяния. Когда душа ещё хочет, а тело уже не может, когда случайная догадка осветила твой ум, тогда есть надежда на выздоровление.
Это же надо до такой степени презирать тот социальный слой, из которого тебе удалось выскочить, что скудность твоего ума возводится тобой в степень необходимого зла! Конфуций сказал: «Я не видал человека, который мог бы замечать свои погрешности и внутренне осуждать за них себя».
Не имело никакого значения – вернулся бы Толик на прежнее рабочее место или нет, - жизнь продолжалась – с рутинными буднями и незамысловатым досугом. Толику иногда казалось, будто он вернулся в родную среду с другой, агрессивной планеты, на которой смыслом жизни было беспощадное утопление конкурентов.
Там, в другом мире, он весь дрожал и трепетал, как если бы оказался во власти незримых сил. Здесь, среди родных ему людей, он понял то, чего раньше не замечал; - как ни странно, но тяжёлый труд помог воспитать в них дух веселья, доброты и благожелательного отношения друг к другу, и такое произошло во времена, когда озлобленность и стыд ввергли многих людей в пучины отчаяния и неверия. Мрачная сторона прошлой жизни, безнадежно отдаляющая и умертвляющая всякий интерес к ближнему своему – осталась где-то там, в глубинах подсознания, пугающая его временным, загадочным и таинственным затишьем.
Толик обитал в хижине скромно, тихо – заботясь о Мурке и Джеке. Толик всё-таки поставил крест на месте захоронения незнакомой ему, женщины. Крест внутри огороженного места означает – выйти из затруднительного положения.
Он не стал спрашивать у Валентины – перестала ли посещать её мёртвая Волович, просто он сделал то, что, как ему казалось, поможет Вале избавиться от ночных кошмаров.
Димон получил очередное офицерское звания – подполковника, и его назначили начальником полиции. Он перестал заходить к Толику в хижину, - не тот уровень.
Джек постарел, стал плохо видеть, плохо слышать, лежал на паласе, тяжело вздыхал и из его помутневших, усталых и печальных глаз катились на пол слёзы.
Мурка бегала в лес, ловила мышей, приносила их в зубах Джеку, тот только обнюхивал муркину добычу, но не ел. Она ложилась на палас, рядом со спасённой ею когда-то собакой, с тоской наблюдая за постаревшим Джеком. В этот раз она ничем не могла ему помочь.
Эту история я записал со слов Толика, слегка отредактировав её. Некоторые эпизоды я не стал включать в повествование, чтобы не утяжелять структуру рассказа. Главное – как Толик избавился от своего недуга, и не сломался от выпавших на его долю передряг.
Я иногда захожу к нему в хижину, мы пьём чай и беседуем на самые разные темы. Возможно, в следующий раз, я продолжу рассказ о людях, которых Судьба однажды вознесла до небес, а затем, уронила на земную твердь. Как известно, с высоты больней падать. Такое происходит оттого, что раз оказавшись на вершине жизни, не следует пренебрежительно относиться к тем, с кем ты когда-то ел, пил – делил кусок хлеба.
Все мы одиноки в этом мире, и каждый в страхе блуждает среди безликой толпы. Избавиться от этого страха и безликости возможно лишь тогда, когда Судьба даст нам шанс достичь всей полноты самосознания. Толику такой шанс выпал – он один из нас и мы не вправе рассуждать о нём, как о ком-то постороннем. Конфуций сказал: «Кто не признаёт судьбы, тот не может сделаться благородным мужем».
С каждым может произойти то, что случилось с Толиком – никто не застрахован от превратностей Судьбы.
Нельзя просто сидеть и ждать, будто тебе кто-то поможет – пришло время самим спасать себя, ибо: «Человек одинокий, и другого нет; ни сына, ни брата нет у него; а всем трудам его нет конца, и глаз его не насыщается богатством. «Для кого же я тружусь, и лишаю душу мою блага?». Однако не следует забывать и о том, что «горе одному, когда упадёт, а другого нет, который поднял бы его» (Екклесиаст, 4:8, 10).
КОНЕЦ.
Март 2013 г. - март 2014 г.