маккаммон 2

 Глава 7

— Тост! — Гарри Сэндлер поднял свой бокал. — За гроб Сталина!

— Гроб Сталина! — повторил вслед за ним чей-то голос, и все выпили.

Майкл Галлатин, сидевший за длинным, богато сервированным столом как раз напротив Гарри Сэндлера, не раздумывая осушил свой бокал.

Этот вечер, а было уже восемь, Майкл, вместе с Чесной ван Дорне проводили в шикарных апартаментах полковника СС Джерека Блока, оказавшись в числе прочих двадцати приглашенных: нацистских офицеров, прочей знати рейха и их спутниц. По такому случаю на Майкле был черный смокинг, белая рубашка и белый галстук-бабочка. Сидевшая по правую руку от него Чесна в этот вечер надела длинное черное платье с глубоким декольте и жемчужное ожерелье. Все военные были в парадной униформе, и даже Сэндлер предпочел своему дорогому твидовому пиджаку официальный костюм серого цвета. Майкл, как, по всей видимости, и большинство приглашенных, не мог не порадоваться тому, что на этот раз Сэндлер пришел один, оставив своего любимого сокола у себя в номере.

— За надгробие на могиле Черчилля! — предложил седовласый майор, сидевший недалеко от Чесны, и все — Майкл тоже — вновь весело осушили бокалы.

Майкл огляделся вокруг, обводя взглядом длинный стол, всматриваясь в лица приглашенных на этот званый ужин гостей. Самого хозяина вечера, так же как и его адъютанта, в подбитых железными подковками тяжелых сапогах нигде не было видно. В его отсутствие всем распоряжался молоденький капитан, пригласивший гостей к столу и теперь направлявший ход вечеринки в нужное русло. После еще нескольких тостов, во время которых были вспомянуты экипаж затонувшей подводной лодки, доблестные воины, павшие в боях за Сталинград, а также жертвы Гамбурга, официанты начали подавать ужин. Главным блюдом в этот вечер был зажаренный кабан, и Майкл, не без удовольствия заметил про себя, что внесенный поднос был поставлен напротив Гарри Сэндлера. Заядлый охотник, скорее всего, подстрелил зверя во время вчерашней охоты в заповеднике, и теперь, отрезая большие куски жирного мяса и ловко перекладывая его на тарелки, Сэндлер демонстрировал перед всеми, что с ножом за столом он управляется так же ловко, как и с ружьем на охоте.

Кабанье мясо было слишком жирным, и Майкл ел мало, он с большим интересом прислушивался к разговорам окружающих. Наигранный оптимизм и напускную уверенность, что русские еще будут отброшены назад, а англичане сами приползут на коленях к Гитлеру, умоляя его подписать договор о перемирии, можно было сравнить с пророчествами ярмарочного цыгана, предсказывающего будущее по хрустальному шару. Отовсюду слышался смех и громкие голоса, вино лилось рекой, а официанты подносили все новые и новые блюда. Атмосфера нереальности происходящего все сгущалась, еще немного — и Гарри Сэндлер сможет нарезать ее ломтями. Нацисты давно привыкли к такого рода пиршествам, все они выглядели сытыми и довольными.

Майкл и Чесна провели за беседой большую часть уходящего дня. Чесне тоже ничего не было известно о «Железном кулаке». Точно так же не знала она ничего ни о разработках доктора Густава Хильдебранда, ни о том, что происходило на облюбованном им острове в Норвегии. Разумеется, Чесна была осведомлена, что Хильдебранд высказывался в пользу применения химического оружия — это было общеизвестно, — но Гитлер, по всей видимости, еще не забыл, как ему самому во время Первой мировой войны довелось повстречаться с ипритом, и он поэтому не спешил открывать сундучок Пандоры. Или, по крайней мере, пока не спешил. Но были ли у нацистов в наличии химические бомбы и снаряды? Майкл тоже задавался этим вопросом. Чесна затруднялась назвать точную цифру, но, по ее подсчетам, в рейхе имелось самое меньшее пятьдесят тысяч тонн химического оружия, приведенного в полную боевую готовность на тот случай, если Гитлер вдруг изменит свое решение. Майкл обратил особое внимание на то, что немцы могут применить газовые снаряды при высадке союзников, но Чесна не согласилась с ним. Для того чтобы сорвать такую операцию, Германии понадобились бы тысячи бомб и снарядов. К тому же газ того типа, в разработке которого участвовал отец нынешнего доктора Хильдебранда — иприт во время Первой мировой войны, а также табун и зарин в конце тридцатых годов, — может быть подхвачен непредсказуемыми прибрежными ветрами, и тогда газовая завеса накроет позиции самих обороняющихся. Таким образом, доказывала ему Чесна, газовая атака на союзников обернется против германской армии. Подобная возможность, должно быть, уже рассматривалась высшим военным командованием, и она не думает, что Роммель — командовавший укреплениями на Атлантике — пойдет на это. Тем более, продолжала Чесна, что воздушное пространство в этом регионе в настоящее время контролируется союзниками, и они наверняка собьют любой немецкий бомбардировщик, осмелившийся приблизиться к месту высадки.

У них не было конкретных данных, и им оставалось только теряться в догадках, пытаясь понять значение загадочного словосочетания и карикатуры на Адольфа Гитлера.

— Вы почти ничего не едите. Что-нибудь не так? Или, может быть, мясо недостаточно сырое?

Отрешившись от одолевавших его раздумий, Майкл посмотрел на Сэндлера, сидевшего напротив. От многочисленных тостов, произносившихся один за другим, щеки Сэндлера заметно разрумянились, и лицо его не покидала блаженная улыбка.

— Все просто замечательно, — заверил его Майкл, против воли отправляя в рот кусок жирного мяса. Он отчаянно завидовал Мышонку, расположившемуся в крыле для прислуги, ужин которого состоял из чашки бульона и пирога с ливерной начинкой. — А где же ваш талисман?

— Блонди? Она недалеко. Мой номер рядом. Знаете, боюсь, что вы ей не понравились.

— Какая жалость.

Сэндлер хотел сказать ему что-то в ответ — несомненно, какую-нибудь очередную пошлость, — но тут внимание его переключилось на сидевшую рядом с ним рыжеволосую женщину. Майкл слышал, что Сэндлер рассказывает своей пассии что-то о Кении.

Вдруг дверь столовой отворилась, и в комнату вошел сам Джерек Блок. Сапог неотступно следовал за ним. Послышались громкие приветствия и аплодисменты, а один из приглашенных на ужин предложил поднять тост за Блока. Полковник СС порывистым жестом взял бокал с подноса, улыбнулся и выпил за собственное здоровье. Блок — высокий, худощавый человек с усталым, нездорового цвета лицом, в парадном мундире, грудь которого была увешана наградами, — медленно шел вокруг стола, воздавая должное гостям, останавливаясь для дружеских рукопожатий. Сапог не отставал от него ни на шаг.

Наконец Блок оказался рядом с Чесной.

— Моя дорогая девочка! — воскликнул он и, наклонившись, поцеловал ее в щеку. — Как твои успехи? Догадываюсь, что замечательно. А как твой новый фильм? Вышел уже? — Чесна сказала, что это событие ожидается со дня на день. — Разумеется, он произведет фурор, и все мы снова будем восторгаться тобой, ведь так? Конечно же! — Тут его колючий серый взгляд — как у ящерицы, подумал Майкл, — остановился на бароне фон Фанге. — Ага! А это, надо думать, и есть тот самый счастливчик! — Подойдя к Майклу, он протянул ему руку для приветствия, и Майкл поднялся со своего места, чтобы ответить на него. Сапог, стоявший у Блока за спиной, разглядывал барона. — Фон Фанге, да? — продолжал тем временем Блок. Протянутая для рукопожатия рука оказалась несколько вялой и влажной. У полковника был длинный, узкий нос и острый подбородок. У висков и лба в его коротко подстриженных русых волосах проглядывала седина. — В прошлом году в Дортмунде мне довелось повстречать одною фон Фанге. Это не ваши родственники?

— Вполне возможно. Мой отец и дяди часто путешествуют по Германии.

— Точно, он тоже был фон Фанге, — кивнул Блок. Он выпустил из своей ладони руку Майкла, у которого осталось ощущение, словно ему пришлось прикоснуться к чему-то жирному. У Блока были плохие зубы — на всех нижних передних зубах серебряные коронки. — Вот только имени не припоминаю. Как зовут вашего отца?

— Леопольд.

— Благородное имя! Нет, сейчас уже не вспомнить. — Блок все еще улыбался, но это была только игра: улыбка его была пустой. — Вы лучше расскажите мне вот о чем: почему такой крепкий молодой мужчина до сих пор не пополнил ряды СС? Учитывая ваши данные, я бы в два счета заполучил для вас офицерское звание.

— Он собирает тюльпанчики, — сказал захмелевший Сэндлер и протянул руку, державшую пустой бокал, чтобы ему налили еще вина.

— Семья фон Фанге вот уже на протяжении более полувека занимается выращиванием тюльпанов, — вступила в разговор Чесна, повторяя информацию, почерпнутую из социального регистра Германии. — К тому же им принадлежат прекрасные виноградники, урожай которых идет на вино их собственной марки. Большое спасибо, Гарри, что ты не забыл обратить на это внимание полковника Блока.

— Тюльпаны, значит? — Улыбка Блока несколько померкла. Майкл видел, что он задумался, видимо, со службой в СС подобное занятие никак не вязалось. — Ну что ж, барон, должно быть, вы какой-то уникум, если вам удалось очаровать Чесну. И представьте себе, этот секрет она упорно скрывала от своих друзей! Вот уж ничего не скажешь: актриса! — Его сверкающая серебром улыбка была снова обращена к Чесне. — Примите мои наилучшие пожелания, — сказал он, двинувшись дальше, чтобы поприветствовать очередного гостя — мужчину, сидевшего по левую руку от Майкла.

Майкл делал вид, что он ест. Сапог удалился из столовой, и Майкл слышал, как кто-то из гостей спросил у Блока о его новом адъютанте.

— Это совершенно новая модель, — объявил во всеуслышание Блок, занимая свое место хозяина во главе стола. — Сделан из крупповской стали. Под коленными чашечками скрыты дула автоматов, и еще целая пусковая установка в заднице. — Послышался смех, и было видно, что ему это доставляет удовольствие. — До недавнего времени Сапог служил во Франции в подразделении, которое боролось с партизанским движением. Я передал его в распоряжение своего друга — Харцера. Бедному придурку там вышибли мозги — да простят меня дамы. После этого пару недель назад я снова забрал Сапога под свое командование. — Он поднял наполненный бокал. — Тост. За клуб «Бримстон»!

— За клуб «Бримстон»! — отозвался хор голосов, и все снова выпили.

Ужин продолжался. Был подан запеченный осетр, телячий зоб в коньяке, перепела, фаршированные рублеными немецкими колбасками, после чего принесли десерт — щедро пропитанный ромом пирог и малину в замороженном розовом шампанском. Майкл чувствовал тяжесть в желудке, хотя ел он мало; Чесна же за весь вечер почти не прикасалась к еде. Но зато подавляющее большинство приглашенных с таким азартом наваливались на жратву, будто ели последний раз в жизни, ожидая назавтра Судного дня. Майкл вспомнил о тех далеких временах, когда над занесенной снегом землей лютовал зимний ветер и голодная стая собралась вокруг искалеченной ноги Франко. Все это масло и тяжелый почечный жир не вязались с волчьей диетой.

После ужина принесли коньяк и сигареты. Большинство приглашенных встали из-за стола, перейдя из столовой в другие комнаты. Майкл и Чесна стояли на длинном балконе. В руке у Майкла была рюмка коньяку. Низкое облачное небо над Берлином прочерчивали яркие лучи прожекторов. Чесна одной рукой обняла его, склонила голову ему на плечо, и их наконец оставили в покое.

— А каковы мои шансы пробраться внутрь? — тихо сказал Майкл томным воркующим голосом пылкого влюбленного.

— Что? — Она чуть было не оттолкнула его от себя.

— Пробраться сюда, — объяснил он. — Я думаю, что было бы неплохо оглядеться в номере у Блока.

— Практически никаких. Ко всем дверям подведена сигнализация. Нужен особый ключ.

— Ты не можешь его достать?

— Нет. Слишком опасно.

Он на мгновение задумался, сосредоточенно глядя на то, как пересекаются в вечернем небе лучи прожекторов.

— А балконные двери? — спросил наконец Майкл.

Он уже заметил, что они не запирались. По-видимому, считалось, что на седьмом этаже замка, на высоте более сорока пяти метров, можно не беспокоиться о таких мелочах, как запоры на дверях балконов. До ближайшего балкона справа — это был номер Гарри Сэндлера — было не меньше двенадцати метров.

Чесна заглянула ему в лицо.

— Тебе захотелось пошутить?

— Наш номер располагается этажом ниже, не так ли?

Он подошел к каменному ограждению и глянул вниз. Примерно в шести метрах под ними находилась еще одна открытая терраса, но это был чужой номер; апартаменты Чесны были по другую сторону угла замка и выходили окнами на юг, а окна люкса Блока смотрели на восток. Майкл окинул взглядом стену замка: на массивных камнях древней стены были заметны трещинки и небольшие выбоины; украшением стенам замка служили каменные орлы, выложенные из камня геометрические узоры и нелепые каменные лица горгулий.[10] Каждый ярус замка окружал узкий каменный карниз, но на седьмом этаже карниз был сильно разрушен. И все же при желании даже здесь можно было бы выбрать место, куда поставить ногу или за что ухватиться рукой. Если быть очень и очень осторожным.

При мысли о высоте у него засосало под ложечкой. Но ведь при прыжках с парашютом его прежде всего пугала необходимость шагнуть из люка самолета в пустоту, а не сама высота.

— Я смогу войти через балкон, — сказал он наконец.

— В Берлине немало возможностей свести счеты с жизнью. Если тебе надоело жить, можешь прямо сейчас рассказать Блоку о том, кто ты есть на самом деле, и он с радостью всадит тебе пулю в лоб. По крайней мере, это избавит тебя от необходимости совершать самоубийство.

— Нет, я говорю серьезно, — сказал Майкл, и Чесна видела, что он не намерен шутить.

Она принялась было доказывать ему, что только безумец может отважиться на такое, но тут неожиданно на балконе появились хихикающая девица и следовавший за ней нацистский офицер, который по возрасту годился ей в отцы.

— Дорогая, дорогая, — блеял старый козел, — скажи мне, чего ты хочешь?!

Майкл привлек к себе Чесну, и они направились к дальнему углу большого балкона. Ветер дул им в лицо, принося с собой хвойный запах соснового леса и сырого тумана.

— Возможно, другой такой возможности мне не представится, — сказал он тихим бархатным голосом. Чесна почувствовала, как он проводит рукой по ее спине, спускаясь все ниже, и она не оттолкнула его только потому, что знала: старый козел и его юная нимфа смотрят в их сторону. — К тому же у меня есть некоторый опыт в покорении горных вершин.

Майклу пришлось пройти специальный непродолжительный курс скалолазания, перед тем как отправиться в Северную Африку. Это было искусство — заставить небольшой выступ на камне удержать целых восемьдесят килограммов веса, и эти навыки очень пригодились ему в парижской Гранд-опера. Он посмотрел вниз через перила и вновь мысленно прикинул свои шансы.

— Я смогу, — сказал он, чувствуя нежный аромат Чесны, а ее прекрасное лицо было совсем близко.

В небе над Берлином продолжали танцевать столбы света от прожекторов. В порыве охватившего его желания он еще крепче прижал к себе Чесну и поцеловал ее в губы.

Она собиралась оттолкнуть его, но не стала этого делать, зная, что за ними наблюдают. Она обняла Майкла, чувствуя, как под черным смокингом перекатываются железные мышцы, а рука его опускается все ниже. Майкл ощутил вкус ее губ, они показались ему сладкими как мед, и вдобавок в этом медовом вкусе присутствовал чуть заметный перечный привкус. Она уперлась ему в грудь ладонью, но у нее ничего не вышло: рука словно не желала ей повиноваться. Его поцелуй становился все глубже, и Майкл почувствовал, что Чесна отвечает на его ласки.

Майкл слышал, как смазливая девица сказала пристававшему к ней старому козлу:

— Вот чего я хочу.

Тем временем еще один офицер выглянул на балкон.

— Время, господа! — объявил он и тут же скрылся за балконной дверью.

Козел в мундире и продолжавшая хихикать юная нимфа ушли в комнаты. Майкл прервал бесконечный поцелуи, и Чесна перевела дух.

— Время для чего? — переспросил он.

— Для встречи в клубе «Бримстон». Это происходит раз в месяц, внизу, в зрительном зале. — Откровенно говоря — смешно подумать! — у нее закружилась голова. Наверное, от высоты. Губы ее пылали. — Кстати, и нам следует поспешить, а то займут все лучшие места. — Она взяла Майкла под руку, и они чинно проследовали с балкона в гостиную.

Вниз их доставил переполненный лифт. Остальные гости устроенного Блоком званого ужина спешили в холл Майклу клуб «Бримстон» представлялся чем-то вроде нацистской мистической секты, появление которой в стране, где традиционно процветали всякого рода ордена, братства и тайные общества, вовсе не казалось чем-то сверхъестественным. Но как бы там ни было, ему предоставлялась возможность выяснить это. Майкл отметил, что Чесна еще крепче сжала его руку. Она явно была встревожена, хотя лица ее не покидала ослепительная улыбка. Актриса продолжала играть свою роль.

Зрительный зал на первом этаже замка, в который вела дверь в дальнем конце холла, постепенно заполнялся публикой. Около полусотни членов клуба уже заняли свои места. На сцене был опущен красный бархатный занавес, на стропилах висели разноцветные прожектора. Нацистские офицеры все как один явились в парадных мундирах; большинство остальных участников вечера отдали предпочтение строгим костюмам и вечерним туалетам. Майкл с Чесной шли по проходу между рядами.

— Чесна! Сюда! Идите к нам! — встав со своего места, призывно замахал им Джерек Блок. Сапога поблизости не было. Блок сидел в компании нескольких офицеров из числа приглашенных им на ужин. — Подвиньтесь, господа! — сказал он им, и те сразу же повиновались. — Пожалуйста, сядьте рядом со мной, — пригласил он. Чесна села, а Майкл устроился рядом, у самого прохода Блок накрыл руку Чесны своей ладонью и широко улыбнулся. — Прекрасный вечер! В воздухе пахнет весной, чувствуете?

— Еще бы, — согласилась Чесна. Она мило улыбалась полковнику, но в голосе ее звучали напряженные нотки.

— Я очень рад, что и вы тоже составили нам компанию в этот вечер, барон, — обратился Блок к Майклу. — Вам, должно быть, известно, что членские взносы нашего клуба полностью идут во Фронтовой фонд.

Майкл кивнул. Блок о чем-то заговорил с женщиной, сидевшей впереди него. Майкл увидел, что Сэндлер занял место в первом ряду; две женщины сидели по обеим сторонам от него, и он им что-то увлеченно рассказывал. «Небылицы про Африку», — подумал Майкл.

За пятнадцать минут в зале собралось около восьмидесяти зрителей. Свет в зале начал гаснуть, тяжелые двери закрылись, оставив за стенами зрительного зала тех, кто не удостоился приглашения. Разговоры смолкли сами собой, наступила напряженная тишина. «Черт возьми, что здесь происходит?» — недоумевал Майкл. Чесна все еще держала его за руку, и он чувствовал, как ее ногти впиваются ему в кожу.

На сцене появился мужчина в белом смокинге. В зале послышались вежливые аплодисменты. Первым делом он поблагодарил уважаемых членов клуба за то, что те вновь собрались на эту традиционную встречу, и за то, что они оказались так щедры в своих денежных пожертвованиях. Он продолжал говорить что-то о боевом духе рейха и о том, что доблестная молодежь, надежда и опора Германии, непременно разобьет наголову русских и обратит их в бегство. На этот раз аплодисменты оказались менее дружными, а кое-кто из офицеров даже недоверчиво усмехнулся. Мужчина на сцене — про себя Майкл назвал его конферансье, — ничуть не смутившись, продолжал расписывать блистательное будущее рейха и заявил, что Германия обретет сразу три столицы: Берлин, Москву и Лондон. Пролитая сегодня кровь, вещал он, завтра обязательно обернется венками победы. А поэтому мы будем сражаться! Неустанно сражаться!

— А сейчас, — напыщенно объявил он, — представление начинается!

Открылся занавес, и сцену осветили огни рампы. Конферансье поспешил за кулисы.

Посреди сцены стоял стул, на котором сидел мужчина. Он читал газету и курил сигару.

Майкл едва не вскочил с места.

Это был Уинстон Черчилль. Совершенно голый, с зажатой в бульдожьих зубах сигарой и потрепанным номером «Лондон тайме» в коротких, жирных руках.

В зале раздался смех. Скрытый от глаз зрителей духовой оркестр грянул веселенькую мелодию. Уинстон Черчилль невозмутимо сидел на стуле, закинув ногу на ногу и не отрываясь от газеты. Пока публика, смеясь, аплодировала, на сцене появилась вышедшая из-за кулис девица, весь наряд которой состоял из высоких черных сапог. В руках у нее была кожаная плеть-девятихвостка. На ней был грим — черный квадратик нарисованных углем гитлеровских усиков. Каково же было изумление Майкла, когда он узнал в голой девице Шарлотту, ту самую Шарлотту, которая просила автограф у Чесны. Теперь же от былого смущения не осталось и следа; она маршировала по сцене, и груди ее тряслись на каждом шагу. Оторвавшись от газеты, Черчилль словно невзначай взглянул в ее сторону и истошно завопил. Публика в зрительном зале покатывалась со смеху. Черчилль упал на колени и, обратив к публике свой плоский белый зад, поднял вверх руки, моля о пощаде.

— Свинья! — заорала девица. — Жирная, вонючая свинья! Пощады захотел?! Вот тебе пощада! — Взмахнув плетью, она с размаху полоснула ею Черчилля по плечу, оставляя на белой дряблой коже красные полосы.

Тот взвыл от боли и повалился на пол, к ее ногам. Девица принялась охаживать его плеткой по спине и толстому заду, понося свою жертву площадной руганью. А оркестр все продолжал наигрывать веселую мелодию, и публика заходилась от хохота. Майкл знал, что это вовсе не премьер-министр Англии, он понимал, что это всего лишь актер, очень похожий на него, но, с другой стороны, плетка была настоящая. И ярость девицы тоже была неподдельной.

— Это за Гамбург! — орала она. — И за Дортмунд! И за Мариенбург! И за Берлин! И…

Она продолжала перечислять названия немецких городов, подвергшихся воздушным налетам бомбардировщиков союзников. И вот уже из-под плетки полетели капли крови, и публика ответила на это очередным припадком безудержного веселья. Вскочив с места, Блок восторженно аплодировал, подняв руки над головой. Другие зрители тоже вставали со стульев, радостно крича, а мнимый Черчилль лежал, распластавшись на полу у ног девицы, содрогаясь всем телом при каждом новом ударе. Спина его превратилась в кровавую рану, но он даже не пытался подняться с пола или хотя бы увернуться от новых ударов.

— Бонн! — неистовствовала девица, взмахивая плетью. — Швайнфурт!

На плечах и между грудями у нее блестели капли пота, тело было напряжено и дрожало от усилий, уголь, которым были нарисованы усы, смазался.

Порка продолжалась, и вот уже вся спина и зад истязаемого были вдоль и поперек исполосованы кровоточащими рубцами. В конце концов лже-Черчилль содрогнулся всем телом и зарыдал, и тогда девица-Гитлер, хлестнув его напоследок плетью, с победным видом поставила ему на шею ногу в сапоге. Потом, повернувшись к публике, она вскинула руку в нацистском приветствии. Зал разразился одобрительными криками, утонувшими в аплодисментах. Занавес закрылся.

— Замечательно! Просто замечательно! — восторженно проговорил Блок, снова садясь на свое место. На лбу у него выступила легкая испарина, и полковник вытер лицо белым носовым платком. — Ну, барон, теперь вы видите, сколько удовольствия здесь можно получить за свои собственные денежки?

— Да, — отозвался Майкл; он с трудом заставил себя улыбнуться. — Теперь вижу.

Занавес снова раздвинулся. На сцену выкатили тачку, вокруг нее расхаживали двое мужчин с совками, разбрасывая по помосткам что-то блестящее. Майкл понял, что они зачем-то посыпают пол битым стеклом. Когда дело было сделано, тачку увезли за кулисы, а нацистский солдат выпихнул на сцену хрупкую темноволосую девушку. На ней было грязное, заплатанное во многих местах платье, сшитое из грубой дерюги, из которой делают картофельные мешки. Под ее босыми ногами хрустело битое стекло. Она стояла на осколках, низко опустив голову, и лица ее не было видно из-за ниспадающих распущенных волос. К платью из грязной дерюги была приколота большая желтая звезда Давида. Из-за левой кулисы на сцену вышел скрипач в черном смокинге. Он приложил скрипку к щеке и принялся наигрывать веселенькую мелодию.

И тут вопреки всем законам природного разума и человеческого достоинства маленькая еврейка начала танцевать на осколках, двигаясь словно заводная игрушка.

Публика от души смеялась и хлопала в такт музыке.

— Браво! — вопил офицер, сидевший впереди Майкла.

Если бы у Майкла оказался при себе пистолет, он, наверное, не задумываясь, вышиб бы мозги этому негодяю. Даже в годы, проведенные в российской лесной глухомани, ему не доводилось быть свидетелем подобной дикости; эта вечеринка превратилась в сборище диких, кровожадных тварей. Майклу пришлось сделать величайшее усилие над собой, чтобы не вскочить со своего места и не потребовать немедленно прекратить это безобразие. Сидевшая рядом Чесна заметила, что его начинает бить дрожь. Она видела, с каким отвращением следит он за происходящим, и вместе с тем было в его взгляде еще что-то, что напутало ее и встревожило до глубины души.

— Нет, не смей, — прошептала она.

Майкл чувствовал, что под элегантным черным смокингом и крахмальной белой рубашкой кожа над позвоночником начинает быстро зарастать волчьей шерстью.

Чесна крепко сжала его ладонь. Ее глаза были пустыми и безжизненными, эмоции отключились, словно электрическая лампочка. Скрипач играл все быстрее, девчушка танцевала все отчаяннее, и по полу за ее босыми пятками тянулся кровавый след. Майклу стало невмоготу; он не мог больше спокойно сносить глумление над безвинной жертвой. Душа его пришла в смятение. Он чувствовал, как шерсть продолжает расти, покрывая руки, плечи, лопатки и достигая бедер. Он стоял на пороге превращения; все кончится катастрофой, если это произойдет на виду у всех. Закрыв глаза, он думал о зеленых лесах, о белокаменном дворце, о протяжном пении волков; там была совсем другая, особая жизнь, и она осталась далеко-далеко отсюда — в прошлом. Игра скрипача стала неистовой, а публика хлопала в такт мелодии. Майкла бросило в жар, на лице у него выступила испарина. Он почувствовал, как его кожа источает терпкий мускусный запах — запах зверя.

Ему пришлось сделать огромное усилие, чтобы не дать этому вихрю овладеть собой. Майкл отчаянно противостоял превращению: он сидел, крепко зажмурившись, чувствуя, как на груди под рубашкой начинает шевелиться жесткая волчья шерсть. Полоса черных волос показалась из-под кожи и на тыльной стороне ладони правой руки, крепко вцепившейся в подлокотник кресла. Чесна, к счастью, ничего не заметила. Но вот наконец превращение отступило. Оно, словно тяжелый товарняк, стремительно несущийся под откос по темным рельсам, проскочило мимо, и на смену легкому ознобу пришел сильный зуд, когда шерсть скрылась под кожу.

Скрипач играл с дьявольской скоростью, и Майкл слышал, как под босыми ногами девчонки хрустят битые стекла. Музыка добралась до вершины и смолкла. Со всех сторон неслись громкие крики:

— Браво! Браво!

Он снова открыл глаза. Солдат увел танцовщицу за кулисы. Она покорно шла, отрешенно глядя перед собой, словно лунатик, которого каждую ночь преследует один и тот же бесконечный кошмар. Скрипач раскланивался, с его лица не сходила широкая улыбка, на сцене появился человек со щеткой и начал сметать с подмостков окровавленное стекло. Занавес закрылся.

— Превосходно! — выдохнул Блок, ни к кому не обращаясь. — Это самое лучшее представление за последнее время!

В зрительный зал вышли обнаженные красотки. Они катили по проходам тележки, на которых стояли бочонки холодного пива. Время от времени они останавливались, чтобы разлить пиво по большим кружкам и передать их изнывающим от жажды, разгоряченным членам собрания клуба «Бримстон». Публика разошлась вовсю, хриплые голоса пытались затянуть похабные песни. Ухмыляющиеся лица раскраснелись и блестели от пота, произносились скабрезные тосты, большие пивные кружки с размаху чокались друг о друга, и пиво выплескивалось на пол.

— Как долго все это будет продолжаться? — спросил Майкл у Чесны.

— Несколько часов кряду. Мне известен случай, когда веселье затянулось до утра.

Для Майкла каждая минута, проведенная в этом зале, казалась вечностью. Он тронул карман, нащупал в нем ключ от их номера, который ему еще раньше вручила Чесна. Блок разговаривал с сидевшим рядом с ним военным, и, когда Майкл посмотрел в его сторону, полковник что-то увлеченно объяснял своему собеседнику, для пущей убедительности стуча кулаком по подлокотнику. «Железным кулаком»? — неожиданно подумал Майкл.

Занавес опять раздвинулся. Посреди сцены стояла кровать, застеленная вместо простыни красным советским флагом. На кровати лежала обнаженная, за руки и за ноги привязанная к стойкам изголовья и спинки, темноволосая женщина. Наверное, это была славянка. Затем под бурные аплодисменты и громкий смех публики из-за кулис на сцену один за другим вышли двое крепких обнаженных мужчин в солдатских касках и высоких кожаных сапогах. Их орудия были воинственно подняты и вполне готовы к предстоящей атаке; женщина на кровати отчаянно извивалась, но вырваться не могла.

Терпению Майкла настал предел. Он встал и, повернувшись спиной к сцене, быстро пошел к выходу из зала.

— А куда направился барон? — поинтересовался Блок. — До конца представления еще далеко!

— Он неважно себя чувствует, — ответила Чесна. — Переел за столом.

— Вот незадача… Животик заболел, да? — Сверкнув серебром улыбки, он взял Чесну за руку, не давая ей подняться и пойти следом. — Но ведь я тоже могу составить вам компанию, разве нет?

Чесна хотела вырваться, но Блок еще крепче сжал ее руку. Ей еще никогда не приходилось уходить из клуба раньше времени; она всегда была не прочь поддержать компанию, и если она покинет этот зал до конца вечера, даже последовав за бароном, это неизбежно навлечет на нее подозрения. Поборов беспокойство, она улыбнулась Блоку своей чарующей улыбкой кинозвезды.

— Ну тогда я бы с удовольствием выпила сейчас пива, — сказала Чесна, и Блок тут же подозвал жестом одну из обнаженных официанток. Со сцены раздавались громкие стоны, и зрители бурно реагировали на них криками одобрения.

Отперев ключом дверь в номер, Майкл прошел на балкон и постоял там, вдыхая полной грудью свежий воздух. В животе у него громко урчало. Через минуту туман в голове рассеялся; это было словно наваждение. Майкл взглянул на узкий карниз, идущий от балкона вдоль стены замка. Ширина, в лучшем случае, сантиметров двадцать. Растрескавшийся серый камень стен украшали выщербленные ветрами и непогодой скульптуры орлов и горгульи. Но если он оступится или не удержится…

Все равно. Он решился, и это надо сделать сейчас.

Майкл перелез через балюстраду и, найдя пальцами рук опору в пустых глазницах каменной горгульи, попробовал осторожно поставить ногу на карниз. Потом рядом встала и вторая нога. Майкл оставался в таком положении несколько секунд, ища устойчивое равновесие, и, лишь найдя, осторожно двинулся по карнизу. От земли Гитлера его отделяла высота в сорок пять метров.
Глава 8

Карниз был скользким от дождя. Заметно похолодало, и налетавший пронизывающий ветер трепал волосы Майкла, рвал на нем смокинг. Майкл медленно, сантиметр за сантиметром продвигался вперед. Он осторожно, не отрывая ног, ступал по карнизу, прижимаясь грудью к каменной стене замка. До балкона соседнего номера оставалось метров десять, и от него до юго-восточного угла нужно было преодолеть еще два с половиной метра. Отрешившись от всех мыслей, думая лишь о следующем шаге, Майкл осторожно пробирался к соседнему балкону. Когда он ухватился за каменного орла, изваяние рассыпалось, и его обломки полетели в темноту. Майкл прижался к стене, успев большим и указательным пальцами ухватиться за трещину в камне шириной в сантиметр, и оставался в таком положении, пока ему не удалось восстановить равновесие. Немного погодя он отправился дальше, шаря пальцами по стене, пытаясь нащупать трещины в старинной каменной кладке, испытывая на прочность карниз впереди, прежде чем сделать очередной шаг. Со стороны он, наверное, был похож на муху, ползущую по краю большого квадратного пирога. Шаг за шагом. Снова послышался треск. «Осторожно, осторожно», — твердил он себе. Карниз оказался достаточно прочным, Майкл благополучно добрался до следующего балкона и перелез через каменную балюстраду. Над балконной дверью были опущены шторы, но по другую сторону балкона находилось большое, ярко освещенное окно. Карниз проходил как раз под ним. Ему придется пробраться мимо этого окна, чтобы достичь угла замка, где каменные лица горгулий и выложенный из камней геометрический орнамент восходили к карнизу верхнего этажа. Пройдя по балкону, Майкл глубоко вздохнул и перелез через каменное ограждение, снова ступив на узкий каменный карниз. Ему было жарко, он чувствовал, как взмокла рубашка на спине и под мышками. Но он все шел вперед мимо окна, полагаясь на узкую каменную дорожку под ногами, стараясь не касаться руками стекла; за окном оказалась просторная спальня, на кровати была разбросана одежда, но в комнате никого не было. Миновав окно, Майкл с некоторым неудовольствием отметил, что все же оставил на оконном стекле свои отпечатки. Но зато угол был совсем близко.

Он стоял, прижавшись к холодной каменной стене близ юго-восточного угла «Рейхкронена». Порывистый ветер дул в лицо, и столбы света от мощных прожекторов скользили по облакам, прочесывая небо над Берлином. Теперь ему придется покинуть оказавшийся довольно надежным карниз, чтобы, взбираясь по камням изваяний как по лестнице, подняться этажом выше. По небу прокатились громовые раскаты, и Майкл взглянул вверх, пытаясь повнимательнее рассмотреть каменные украшения и лица горгулий, размышляя, за что он сможет ухватиться руками и куда в следующий момент поставит ногу. Ветер мешал удерживать равновесие, тут ничего нельзя было поделать. «Давай, ну давай же», — подгонял себя Майкл; он поглядывал в сторону заветного угла, ощущая при этом небывалую решимость и воодушевление. Изловчившись, он намертво сомкнул пальцы обеих рук, уцепившись за вытесанный из камня треугольник у себя над головой, и подтянулся. Мыску одного ботинка нашлась опора в пустой глазнице каменной морды, украшавшей горгулью, другая нога встала на крыло орла. Майкл карабкался вверх по стене, а за спиной у него завывал пронизывающий ветер.

Примерно в четырех метрах над карнизом шестого этажа, когда он в поисках опоры сунул пальцы в пустые глазницы высеченного в камне лика, из чернеющего в темноте разинутого рта каменного демона выпорхнул, роняя перья, вспугнутый голубь. Майкл замер на месте, сердце гулко стучало в груди, а в воздухе кружились голубиные перья. Пальцы были содраны в кровь, но теперь от карниза седьмого этажа его отделяли какие-то два с половиной метра. Он продолжал упрямо карабкаться вверх по украшенной изваяниями и лепниной стене и наконец поставил на узкий карниз одно колено, а затем осторожно поднялся на ноги. Раздался негромкий треск, с карниза посыпались камешки, но опора под ногами была более или менее надежной. До следующего балкона, дверь которого вела в апартаменты Гарри Сэндлера, он добрался относительно легко. Быстро пройдя по широкой террасе, он перелез через каменное заграждение на противоположной стороне, убедившись в том, что карниз между балконами Сэндлера и Блока почти полностью обвалился. На месте прежнего выступа уцелели лишь каменные обломки, торчащие из стены, с зияющими между ними провалами. Самый большой из них, там, где карниз обвалился полностью, был шириной метра полтора, но Майклу это расстояние теперь показалось больше раза в два. Ему придется лезть по стене, цепляясь за малейшие выступы и неровности в кладке, чтобы преодолеть и это препятствие.

Майкл двинулся дальше по полуразрушенному карнизу, осторожно ступая, старательно удерживая равновесие, нащупывая пальцами трещины среди камней. Когда при очередном шаге он начал было переносить вес своего тела на ближайший уцелевший участок карниза, камень не выдержал тяжести и обвалился. Прижавшись грудью к стене, с трудом найдя опору для носков ботинок, он еще крепче вцепился пальцами в трещины каменных глыб. Плечи его затекли, руки онемели от непомерных усилий. «Давай! — приказывал он сам себе. — Да не останавливайся же ты, черт возьми!» Он прислушивался к своему внутреннему голосу, и его жаркий шепот растопил лед страха сковывавший ноги в коленях. Он шел вперед медленно, осторожно, шаг за шагом и наконец очутился на краю бездны — там, где карниз заканчивался.

— Он обратился ко мне за советом, и я ему еще тогда откровенно высказал, что я думаю по этому поводу, — донесся до слуха Майкла откуда-то снизу тихий голос. На балконе шестого этажа разговаривали. — Я сказал, что у тех частей нет боевого опыта, они еще зеленые, словно ранние яблоки, и было бы просто безумием посылать их в такое пекло.

— Но он, разумеется, сделал все по-своему, — сказал другой голос.

— А то как же! Он лишь посмеялся надо мной! Форменным образом! И сказал еще, что он-то уж знает свои войска получше меня и что в данный момент мое мнение по этому вопросу вовсе его не интересует. И что же из этого вышло? Восемь тысяч солдат оказались в окружении русских, и еще четыре тысячи попали в плен. При одной только мысли об этом хочется блевать!

Майкл раздумывал над тем, как лучше перелезть по стене через зияющий провал, и ему тоже было не по себе. Пока офицеры тихо беседовали на своем балконе, он потянулся так далеко, как только мог достать, цепляясь содранными пальцами за трещины между камнями и напрягаясь всем телом. «Сейчас!» — мысленно приказал себе Майкл, и, не раздумывая, на одних пальцах повис над провалом, между двумя обломками полуразрушившегося карниза. Он висел уже несколько секунд, пытаясь поставить правую ногу на ближайший уцелевший участок карниза. От карниза откололся небольшой камень, и вслед за ним начали осыпаться камешки помельче.

— Это убийство! — гневно продолжал голос первого офицера. — Форменное убийство. Тысячи молодых людей обречены на верную смерть. Я знаю, мне доводилось читать рапорты. Но когда об этом станет известно народу Германии, кое-кто поплатится сполна.

Майклу никак не удавалось опереться — карниз осыпался. На лице у Майкла выступил пот. Плечи и запястья свела судорога. От кладки карниза откололся еще один обломок и на лету ударился о стену замка.

— Что это было? — спросил другой офицер. — Что-то как будто упало.

— Где?

«Ну давай! Давай! Быстрее!» — приказывал себе Майкл, проклиная свою медлительность. Он поставил мысок правого ботинка на маленький выступ, оставшийся на месте разрушившегося карниза, и камешек, к счастью, остался на месте. Давление на запястья и плечи ослабло. Но мелкие камешки все еще осыпались, с дробным стуком отскакивая от земли.

— Вот! Слышишь?! Я же говорил!

Сейчас эти двое наверняка перегнутся через перила балкона, посмотрят вверх и увидят, как он болтается на карнизе, пытаясь удержать равновесие. Майкл продвинул правую ногу подальше, освобождая место для мыска левого ботинка. Он находился на расстоянии вытянутой руки от балкона полковничьих апартаментов. Ухватившись правой рукой за балюстраду, он подтянулся и перелез через ограждение, выложенное из шероховатого камня. Здесь он остановился, тяжело дыша, чувствуя, как медленно расслабляются сведенные судорогой мышцы рук и плечей.

— Чертов замок рассыпается на глазах, — желчно проговорил первый офицер. — Как и сам рейх, а? Черт возьми, я не удивлюсь, если этот балкон, на котором мы сейчас стоим, рухнет у нас под ногами.

Последовало молчание. Майкл слышал только тихое покашливание одного из собеседников, потом внизу открылась и хлопнула балконная дверь.

Майкл осторожно повернул ручку балконной двери и вошел в номер Джерека Блока.

Он знал, где находится столовая и что дверь в дальней стене ведет из нее в кухню. Там ему было делать нечего, тем более что он мог столкнуться с кем-нибудь из официантов или кухонной прислуги. Оказавшись в огромной гостиной с высокими потолками, Майкл прошел мимо камина, облицованного черным мрамором, с неизменным портретом Гитлера над ним, и остановился перед следующей дверью. Он попробовал осторожно повернуть до блеска начищенную медную ручку, и дверь бесшумно поддалась. В открывшейся перед ним комнате было темно, но ему было все хорошо видно и без света; полки с книгами, массивный письменный стол из дуба, два черных кожаных кресла и такой же диван. Должно быть, это был кабинет Блока, где он работал, приезжая в «Рейхкронен». Притворив за собой дверь, Майкл прошел по мягкому персидскому ковру. («А коврик-то из России, — угрюмо думал он. — Лежал небось себе раньше в усадьбе какого-нибудь дворянина») к письменному столу. На столе стояла лампа под зеленым абажуром. Майкл включил ее, чтобы продолжить поиски. На стене висела большая фотография, на которой Блок был снят на фоне большой каменной арки. Позади него виднелись деревянные постройки, забор, опутанный кольцами колючей проволоки, и кирпичная труба, из которой валил густой черный дым. «ФАЛЬКЕНХАУЗЕН» — было выбито на арке. Концлагерь в окрестностях Берлина, где Блок служил когда-то комендантом. Это была фотография человека, испытывающего чувство гордости за свое любимое детище.

Теперь все внимание Майкла было сосредоточено на столе. В пресс-папье был вставлен лист чистой промокательной бумаги. Блок, судя по всему, был педантом и любил порядок. Майкл потянул за ручку верхнего ящика: закрыто. Остальные ящики тоже были заперты на ключ. К столу придвинуто черное кожаное кресло, на деревянной спинке которого виднелась серебряная инкрустация — «СС», а на его сиденье лежал портфель. На портфеле был серебряный значок СС и серебряные инициалы в виде трех готических букв — JGB. Майкл положил портфель на стол, открыл замок, запустил в него руку и, нащупав папку, вытащил ее.

В папке оказались именные бланки Блока, на которых были напечатаны какие-то цифры. Многозначные числа, расположенные колонками, по-видимому, означали денежные суммы. Скорее всего, смета. Рядом с цифрами были проставлены инициалы: возможно, инициалы людей, а может быть, просто условные обозначения или какой-нибудь код. В любом случае у Майкла не было времени на то, чтобы разбираться в них. Судя по всему, на какую-то цель истрачена огромная сумма и то ли сам Блок, то ли его секретарь подсчитали здесь все расходы с точностью до последней марки.

Кроме того, в папке лежал большой коричневый конверт.

Майкл отогнул клапан и вытряхнул содержимое на стол.

В конверте оказались черно-белые фотографии. Майкл был явно разочарован, но затем склонился над столом и вгляделся внимательнее.

На первой фотографии было лицо мертвого мужчины. Точнее сказать, то, что от него осталось. На правой щеке зияла дыра с неровными краями, такие же дыры были на лбу, нос провалился, а из истерзанных губ торчали зубы. Дыры, каждая из которых была диаметром сантиметра два, темнели на подбородке и шее. Правого уха у трупа не было: от него остался лишь маленький клочок, как будто его выжгло. Глаза у трупа были широко открыты, век у него тоже не было. Внизу, на истерзанной шее трупа, табличка, на которой мелом по-немецки была сделана надпись: «2/19/44, образец испытания 307, Скарпа».

Профиль, изображенный на другой фотографии, скорее всего, был женским. Прядка темных вьющихся волос прилипла ко лбу. Большая часть кожи с головы трупа содрана, раны настолько глубокие, что виден дугообразный изгиб корня языка. Глаз превратился в белую желеобразную массу, похожую на комок расплавленного свечного воска. Поперек изуродованного плеча трупа лежала табличка «2/22/44, образец испытания 345, Скарпа».

Майкла прошиб холодный пот. Он взглянул на третью фотографию.

Какого пола и возраста было человеческое существо на этом снимке, разобрать было невозможно.

От лица не осталось ничего, кроме зияющих дыр и месива уцелевших мягких тканей. Оскаленные зубы стиснуты, как будто для того, чтобы удержать предсмертный вопль. Шея и плечи трупа пронизаны глубокими дырами, а табличка уточняла: «2/24/44, образец испытания 359, Скарпа».

«Скарпа…» — вертелось у Майкла в голове. Норвежский остров, на котором доктор Густав Хильдебранд обосновал свою вторую резиденцию. Очевидно, Хильдебранд принимал там гостей. Поборов отвращение, Майкл снова взглянул на фотографии. Образцы, безымянные номера. Возможно, все они были русскими пленными. Но Боже милосердный! Какое же оружие могло оказать столь разрушительное действие на человеческую плоть? На такое не способен даже огнемет. В голове у него мелькнула мысль о серной кислоте, потому что края ран у всех трех трупов носили на себе следы ожогов, причиной которых мог быть огонь или химикаты. Майкл не был знатоком кислот и щелочей, и все же он сомневался, что с помощью серной кислоты можно было бы добиться подобных результатов. «Образцы испытаний», — размышлял он про себя. Испытаний чего? Какого-нибудь нового химиката, созданного Хильдебрандом? Вещества настолько опасного, что его испытания можно было проводить только на пустынном острове вдали от берегов Норвегии? И какое отношение это может иметь к «Железному кулаку» и карикатуре на Гитлера?

Вопросы без ответов. Но Майкл Галлатин был твердо уверен в одном: он должен ответить на них до того, как через месяц с небольшим союзники перейдут в наступление.

Он сложил фотографии в конверт и вместе с остальными бумагами засунул в папку, а папку — в портфель, аккуратно закрыл его и положил на сиденье кресла, туда, где его оставил владелец. Майкл пробыл в кабинете у Блока еще несколько минут, но не обнаружил там больше ничего достойного внимания. Майкл выключил лампу и, пройдя через комнату, направился к выходу в коридор. Он был уже почти у самой двери, когда услышал звук поворачивающегося в замке ключа. Он замер на месте и затем быстро отступил к двери на балкон. Едва Майкл успел закрыть ее за собой, как дверь в гостиную отворилась.

— Ах, какая прелесть! — восторженно сказал в темноте женский голос.

— Полковнику нравится жить в роскоши, — послышался сиплый ответ.

Дверь закрылась, и ее тут же заперли изнутри. Майкл стоял на балконе, прижавшись спиной к стене. Повернув голову, он решил заглянуть в комнату. Сапог нашел себе подружку и завел ее в номер Блока, рассчитывая, по-видимому, охмурить шикарной обстановкой. Майкл и сам был неплохо знаком с искусством обольщения, ему не составило труда догадаться, что Сапог выведет девицу на балкон и перегнет ее через перила. Вряд ли ему стоило здесь задерживаться.

Майкл перелез через ограждение и ступил на полуобвалившийся карниз. Нащупывая на стене зазоры между камнями и крепко цепляясь за них израненными пальцами, он пустился в обратный путь. Куски кладки карниза крошились и осыпались, но ему нужно было поскорее перебраться на балкон к апартаментам Сэндлера. Он слышал, как восторженный женский голос сказал:

— Высоко-то здесь как, правда?

Открыв балконную дверь, Майкл проскользнул в нее и осторожно закрыл за собой. Апартаменты Сэндлера были зеркальным отображением номера Блока, с той лишь разницей, что камин здесь был сложен из красного камня и портрет фюрера над ним тоже был несколько другим. Все было тихо: видимо, Сэндлер еще веселился в «Бримстоне». Майкл бесшумно направился к выходу и увидел, что у самой двери стоит большая клетка с соколом. На Блонди не было колпачка, закрывающего глаза, и ее темный взгляд был устремлен на него.

— Привет тебе, маленькая стерва! — сказал Майкл и постучал по прутьям клетки. Сокол дрожал от ярости, перья на шее птицы воинственно топорщились, и она злобно зашипела на него. — Следовало бы, конечно, свернуть тебе шею и сожрать, а косточки выплюнуть на пол, — продолжал Майкл. — Ну да ладно, отложим до следующего раза.

Он взялся за ручку двери.

В воздухе прозвенело высокое, чуть слышное «пим-м-м!». Что-то звякнуло. Майкл взглянул на клетку и с ужасом увидел, что с потолка стремительно опускаются противовесы. Тонкая цепь натягивалась. Майкл с опозданием понял, что только что он неосторожно оборвал тонкую проволоку, привязанную к двери. Времени на раздумья у него не было, потому что цепочка подняла дверцу клетки и Блонди, оказавшись на свободе, метнулась к нему. Ее острые когти со свистом рассекали воздух.
Глава 9

В то время как Майкл балансировал на карнизе отеля, Джерек Блок смеялся до слез. Веселье было в самом разгаре. На сцене в очередном номере была задействована женщина-лилипут и вместе с ней неуклюжий славянин, который, очевидно, раньше юродствовал в какой-нибудь глухой, богом забытой российской деревушке. Его телесное орудие было огромным, и в ответ на взрывы хохота в зале он тоже глупо посмеивался, как будто бы понимал, в чем заключалась шутка. Блок посмотрел на часы; он пресытился зрелищем оргий, происходивших на сцене, и настало время, когда все зады — вне зависимости от того, были они большими или маленькими, — перестали вызывать у него интерес. Он наклонился к Чесне и положил ей руку на колено. Жест этот нельзя было назвать отцовским.

— Твой барон, должно быть, начисто лишен чувства юмора.

— Он плохо себя почувствовал, — отозвалась Чесна. Ей тоже было не по себе. Она устала от притворных улыбок.

— Пойдем, хватит пивных увеселений. — Он встал и взял ее за локоть. — Я угощу тебя шампанским.

Чесну чрезвычайно обрадовала возможность покинуть зал. До окончания представления было еще далеко — в программе предполагались импровизированные номера при непосредственном участии зрителей, — но сам «Бримстон» никогда ничего не значил для Чесны, это был просто удобный способ войти в общество и поддерживать связи и знакомства. По пути к бару она позволила полковнику Блоку взять себя под руку, думая при этом, что барон, наверное, сейчас пробирается в его апартаменты, а возможно, уже отправился в обратный путь. Может быть, этот человек — каким бы ни оказалось его настоящее имя — и безумец, но, с другой стороны, он не смог бы так долго оставаться в живых, учитывая его столь рискованную профессию, если бы был просто легкомысленным. Они сели за столик, Блок заказал большую бутылку шампанского и снова взглянул на часы. Он попросил официанта принести ему телефон.

— Работа? — осведомилась Чесна. — В такой час?

— Ничего не поделаешь. — Блок закрыл крышку циферблата и бережно положил часы в карман мундира. — А теперь, Чесна, я хочу услышать от тебя все о твоем бароне: где вы познакомились, что тебе о нем известно. За все время нашего с тобой знакомства я и думать не мог, что ты решишься на такое безрассудство.

— Безрассудство? — Чесна удивленно вскинула свои светлые брови. — Что вы имеете в виду?

— Все эти графы, князья и бароны — дешевка. Конечно, они умеют ухаживать и к тому же одеты с иголочки, как манекены в дорогом магазине. В наше время любой проходимец, в чьих жилах течет капля благородной крови, может выдать себя хоть за чистое золото, а на самом деле окажется лишь чугунной чушкой. Тебе следует быть осторожнее, — заключил Блок и предостерегающе поднял указательный палец. Официант тем временем принес телефон и принялся подключать его. — У меня сегодня уже был разговор с Гарри на этот счет, — продолжал Блок. — Ему кажется, что твой барон… — как бы это получше сказать? — что ему от тебя нужно нечто большее, чем настоящая, большая любовь.

Она ожидала услышать продолжение; сердце в груди дрогнуло и стало биться чаще. Длинный нос Блока что-то унюхал.

— Ты говоришь, что вы с бароном познакомились совсем недавно, так? И тем не менее вы собираетесь пожениться? Ну так вот, Чесна, позволь мне перейти к сути дела: ты красивая и состоятельная женщина, у тебя хорошая репутация в рейхе. Сам Гитлер любит смотреть твои фильмы, и это при том — Бог не даст соврать, — что больше всего фюреру нравится видеть на экране самого себя. А ты никогда не задумывалась о том, что барон хочет жениться не на тебе, а на твоем состоянии и славе?

— Задумывалась, — ответила она, тут же пожалев, что поспешила с ответом. — Но барон любит меня и принимает такой, какая я есть.

— Но как ты можешь быть уверена в этом, если вы знакомы так недавно? К чему такая спешка? Почему бы не погодить со свадьбой, не отложить ее хотя бы до осени? — Блок снял трубку с аппарата, и Чесна смотрела на то, как он набирает номер. Она знала, что это был за номер, и внутри у нее все похолодело от ужаса. — Полковник Блок, — сказал он в трубку. — Медицинскую службу, пожалуйста. — Он снова обратился к Чесне: — Отложите свадьбу на три месяца, всего на три месяца. Разве это срок? Должен сказать, что ни Гарри, ни я не разделяем твоего выбора. И взгляд у барона нерасполагающий, я бы сказал, хищный взгляд. В нем есть что-то настораживающее. Прошу прощения! — Он снова переключил внимание на телефон. — Да это Блок. Как прошла операция?… Хорошо. Значит, он поправится?… Но говорить-то он сможет?… И когда этого можно ожидать?… Нет, не через сутки! Слишком долго! Самое большее двенадцать часов! — Голос его звучал властно. Выслушивая доводы невидимого собеседника на другом конце провода, он обернулся к Чесне и подмигнул ей. — А теперь послушай меня, Артур! Я хочу, чтобы Франкевитц…

Это было настолько неожиданно, что у Чесны перехватило дух. Ей показалось, что на шее у нее медленно стягивается стальной обруч.

— …смог давать показания через двенадцать часов. Да, именно так! И никаких разговоров! — Он бросил трубку на рычаг и раздраженно отодвинул от себя телефон. — Так вот, мы ведь говорили о бароне. Три месяца. За это время мы сможем разузнать о нем решительно все. — Он пожал плечами. — В конце концов, это моя работа.

Чесне удалось с трудом удержаться от крика. Ей померещилось, что от страха лицо ее заливает мертвенная бледность, но, даже если Блок и заметил, что с ней творится что-то неладное, он ничего не сказал.

— А вот и наше шампанское! — Блок дожидался, барабаня по накрытому скатертью столу длинными тонкими пальцами, пока официант разливал его в высокие фужеры. — За твое здоровье! — произнес он, поднимая фужер. Чесне пришлось сделать над собой огромное усилие, чтобы унять дрожь пальцев.

В то время как Чесна с Блоком пили шампанское, противовесы, гремя цепью, упали на пол, дверца клетки распахнулась, и почувствовавшая свободу Блонди набросилась на Майкла Галлатина.

Острые когти прочертили воздух там, где всего секунду назад была его голова: Майкл успел пригнуться, и Блонди проскочила мимо. Отчаянно хлопая крыльями, она затормозила и, развернувшись на лету, снова набросилась на незваного гостя. Майкл пытался закрыть лицо руками. Он сделал ложный выпад вправо и тут же стремительно бросился влево, Блонди снова проскочила мимо, успев, однако, задеть когтями по плечу Майкла и разорвав черную ткань смокинга. Издав гневный крик, она развернулась и вновь устремилась к нему. Майкл отступал, пытаясь подыскать хоть что-нибудь, чем можно было бы отбиться от птицы. Блонди кружила под потолком гостиной, но, внезапно изменив направление и широко расправив крылья, она спикировала на Майкла, нацеливаясь когтями ему в лицо.

Майкл залег на полу. Блонди пролетела над ним, на лету пытаясь остановиться. Проносясь над подлокотником кожаного дивана, она оставила на его черном боку из мягкой кожи глубокие борозды. Откатившись в сторону, Майкл встал на колени и увидел перед собой приоткрытую дверь в выложенную голубой плиткой ванную. Он слышал, как позади него со свистом вспарывают воздух мощные крылья, и ожидал, что острые когти вот-вот вонзятся ему в затылок. Он стремительно бросился вперед и, перекувырнувшись через голову, влетел через открытую дверь в ванную. Обернувшись, он увидел, что Блонди метнулась вслед за ним. Майкл успел дотянуться до двери и, захлопнув ее, удовлетворенно вздохнул, услышав, как птица на полной скорости врезалась в дверь. Наступила тишина. «Неужели насмерть? — недоумевал Майкл. — Или просто оглушило?» Ответ на свой вопрос ему было суждено узнать всего через несколько секунд: послышался скрежет когтей по дереву — это Блонди яростно атаковала дверь.

Майкл поднялся с пола и оглядел тесные пределы своей тюрьмы. Здесь была раковина, овальное зеркало над ней, унитаз и узкий шкафчик. Ни окон, ни друтой двери. Пошарив в шкафчике, он не нашел ничего, что могло бы ему пригодиться. А Блонди скреблась в дверь, оставляя на дереве глубокие борозды. Для того чтобы выбраться из номера Сэндлера, ему прежде всего нужно было суметь выйти из ванной, миновав по дороге сокола. Сэндлер мог возвратиться в любую минуту; времени на то, чтобы дожидаться, пока хищная птица устанет, не было, и никаких шансов на то, что ей наскучит это занятие и она сама потеряет к нему всякий интерес. Майкл знал, что она чует в нем волка и этот запах выводил ее из себя. Сэндлер, очевидно, не слишком доверял традиционным охранным системам безопасности «Рейхкронена»; тонкая проволока, которую он умудрился намотать на ручку двери, перед тем как уйти на вечеринку, должна была стать неприятным сюрпризом для не в меру любопытных. Он был охотником и оставался им всегда.

Майкл проклинал себя за подобную недальновидность. Из головы у него не выходили те три жестоких снимка. Но добытые с таким трудом сведения могут оказаться ненужными, если ему не удастся отсюда выбраться. Блонди в очередном приступе неукротимой ярости снова бросилась на дверь. Майкл посмотрел на свое отражение в зеркале и увидел, что смокинг разодран на плече, из рубашки торчит клок ткани, но тело оказалось незадетым. Пока. Майкл взялся руками за края зеркала и снял его со стены. После этого он развернул его тыльной стороной к себе. Держа его, словно щит, он подошел к двери. Когти Блонди к этому времени, должно быть, вошли в дерево на целых два сантиметра. Одной рукой удерживая зеркало на уровне лица, другой рукой Майкл повернул ручку и резко распахнул дверь.

Сокол издал пронзительный крик и отпрянул. Птица увидела в зеркале свое отражение. Прикрывая лицо зеркалом, Майкл начал медленно пятиться, осторожно отступая к двери на балкон. Он не хотел лишнего риска, тем более что в коридоре он мог столкнуться с Сэндлером; ему придется возвратиться в номер Чесны тем же путем. Сапог со своей пассией наверняка к этому времени уже управились с делами и убрались с балкона. Майкл слышал, как совсем рядом хлопают мощные крылья пикирующей на него Блонди. Сокол подлетел к зеркалу и принялся царапать когтями по стеклу. Майкл чуть было не выронил зеркало, и ему пришлось еще крепче сомкнуть пальцы на его краях. Отлетев немного назад, Блонди снова перешла в наступление; не обращая никакого внимания на пальцы Майкла, она сосредоточила все силы на том, чтобы убить другого сокола, который осмелился вторгнуться на ее территорию. И снова раздался скрежет когтей по стеклу. Издав пронзительный скрипучий крик и описав круг под потолком гостиной, Блонди снова атаковала зеркало, а Майкл медленно отступал к двери на балкон. Но тут он споткнулся, зацепившись каблуком за ножку кофейного столика, и, потеряв равновесие, упал навзничь. Зеркало выскользнуло у него из рук и с грохотом разбилось об угол камина.

Блонди парила под потолком, вокруг хрустальной люстры. Майкл поднялся на колени; от заветной двери его отделяло расстояние примерно в шесть метров. И тут Блонди облетела в последний раз вокруг люстры и, выпустив когти, снова спикировала.

У Майкла не было времени на раздумья. Сокол бросился на него зловещей золотистой молнией.

Наконец она настигла свою жертву! Захлопали могучие крылья с золотистым оперением, когти были выпущены, и крючковатый клюв готов нанести удар.

Майкл вскинул вверх правую руку, слыша, как с треском лопаются под мышкой швы рукава. В следующую секунду в воздух взметнулось целое облако золотистых перьев. Он чувствовал, как когти Блонди вонзаются ему в руку, разрывая смокинг и рубашку, стараясь добраться до тела, и затем окровавленный, растерзанный комок плоти был отброшен прочь — словно ненужный скомканный лист, он мягко шмякнулся о стену. Блонди съехала вниз по стене, оставляя на ней кровавый след. Кровавое месиво на полу, бывшее еще минуту назад хищной птицей, несколько раз судорожно дернулось и затихло.

Майкл взглянул на свою руку. Сильная волчья лапа обрастала черной лоснящейся шерстью, острые когти были перепачканы в крови и внутренностях Блонди. Мышцы на руке и плечах росли, и смокинг затрещал по швам. Шерсть поднималась все выше по руке, доходя до самого плеча, и он чувствовал, как, повинуясь превращению, начинают изменять форму кости.

«Нет, — думал он. — Не здесь».

Майкл поднялся с пола, стоя на остававшихся пока человеческими ногах. Несколько мгновений ушло на то, чтобы остановить превращение. Чувствуя легкое покалывание в руках, он смотрел, как уходят обратно в тело кривые волчьи когти. Шерсть скрылась под кожей, тело зудело и чесалось. И вот наконец с превращением было покончено, Майкл снова стал человеком, но во рту у него оставался терпкий привкус слюны дикого зверя.

Он поспешил выйти на балкон, зная, что пытаться скрыть следы вторжения в номер Сэндлера бесполезно — слишком уж разрушительными оказались его последствия. Сапог с девицей удалились в роскошные апартаменты Блока. Майкл, перелез через балюстраду и, оказавшись на карнизе, добрался до юго-восточного угла замка, где благополучно спустился этажом ниже, воспользовавшись для этого выступами высеченных в камне демонических лиц и геометрических узоров горгульи. В следующие восемь или девять минут он добрался до балкона их с Чесной номера и, войдя, закрыл за собой дверь.

Он чувствовал себя заново родившимся. Но только где же Чесна? Наверное, все еще на вечеринке в «Бримстоне». Может быть, ему стоит появиться там снова? Но, разумеется, уже не в этом смокинге, изодранном соколиными когтями. Майкл отправился в ванную и тщательно выскреб запекшуюся под ногтями кровь. Надел свежую белую рубашку и достал из шкафа темно-серый пиджак с черными бархатными лацканами. Капли крови не попали на белую «бабочку», и поэтому он надел ее снова. Ботинки, правда, слегка пострадали, но ничего, не слишком заметно. Посмотревшись в зеркало и убедившись в том, что все в порядке, что он не проглядел ни малейшего алого пятнышка, ни единого золотистого перышка, Майкл вышел из номера и спустился на лифте в холл.

Очевидно, посиделки в клубе «Бримстон» к тому времени уже подошли к концу, потому что в холле отеля было полно народу: офицеры в форме нацистской армии и их соратники. То и дело слышался громкий пьяный смех. Высматривая среди этой толпы Чесну, Майкл вдруг почувствовал, как кто-то тронул его за плечо.

— А я как раз вас повсюду разыскиваю, — сказал Сэндлер. Глаза у него были красными, и язык заплетался. — Куда же это вы запропастились? — Пиво довело до конца то дело, что в начале вечера было начато вином.

— Выходил пройтись, — ответил Майкл. — Что-то мне нездоровится. А вы не видели Чесну?

— А как же! Она вас повсюду разыскивает. Меня вот даже попросила помочь. Ну и как вам представление? Здорово, правда?

— Где Чесна? — повторил Майкл. Он заставил себя оторвать взгляд от руки Сэндлера.

— В последний раз я видел ее на улице. Здесь, недалеко, — кивнул он в сторону двери. — Подумала, что вы, наверное, решили отправиться домой, чтобы нарезать букетик тюльпанов. Пойдемте, я отведу вас к ней. — Сэндлер призывно махнул рукой и, нетвердо ступая, пьяной походкой направился к выходу.

Майкл раздумывал. Сэндлер остановился.

— Так идемте же, барон. Она повсюду разыскивает своего влюбленного мальчика.

Он пошел вслед за Сэндлером, пробираясь через толпу, собравшуюся в холле, к парадным дверям, ведущим во двор «Рейхкронена». Майкл весьма смутно представлял себе, какой оборот впоследствии может принять дело с выпотрошенным им соколом. Вся его надежда теперь была на Чесну: она умная женщина и сумеет что-нибудь придумать. В то же время он был рад за Мышонка, что тому не пришлось стать свидетелем такой жестокой «забавы» или непосредственным участником последних событий, иначе маленький человечек наверняка лишился бы рассудка от страха. Майклу было ясно одно: им во что бы то ни стало нужно выведать, над чем работает Густав Хильдебранд. И если возможно, постараться попасть на Скарпу. Но слишком уж далеко была Норвегия от Берлина, а в Берлине опасности подстерегали на каждом шагу. Вслед за Гарри Сэндлером Майкл спустился вниз по лестнице, на каменных ступеньках которой большой поклонник охоты оступился и едва не свернул себе шею, что существенно облегчило бы задачу Майкла. Они пересекли двор отеля, на камнях которого стояли лужи дождевой воды.

— Так где же она? — спросил Майкл, шагая рядом с Сэндлером.

— Вон там, — показал он в сторону темневшего впереди русла реки. — Там сад. Может быть, вы все же расскажете мне, что за цветы растут в нем. Договорились?

Майклу показалось, что голос Сэндлера звучит теперь несколько иначе. Твердость, тщательно скрываемая пьяным бормотанием. Он сбавил шаг. И вдруг понял, что Сэндлер пошел быстрее, уверенно ступая и без труда удерживая равновесие на неровных камнях. Он был вовсе не так пьян, как ему хотелось бы казаться. Так к чему же все…

— Вот он, — вдруг тихо сказал Сэндлер абсолютно трезвым голосом.

Из-за развалин каменной стены вышел человек. На нем были черные кожаные перчатки и длинное пальто серого цвета.

Майкл услышал шорох у себя за спиной: скрип щебня под ногами. Резко обернувшись, он увидел, как к нему почти вплотную подступил другой незнакомец в сером пальто. Оказавшись рядом, этот человек опустил занесенную для удара руку. Удар черной резиновой дубинки пришелся в висок, и Майкл Галлатин рухнул на колени.

— Быстрее! — подгонял Сэндлер. — Поднимайте же его, черт вас подери!

Подкатила черная машина. Сквозь звенящую боль Майкл слышал, как открылась дверца. Нет, не дверца. Багажник? Его приподняли, потащили куда-то, и ноги его волочились по каменистой земле. Двое мужчин волокли его к открытому багажнику.

— Поторапливайтесь! — шипел на них Сэндлер.

Майкла подняли, и он понял, что его собираются, словно чемодан, засунуть в пыльный багажник. Ну уж нет, решил он. Этому не бывать. Он собрался с силами и резко отвел локоть правой руки назад. Удар пришелся по чему-то очень костлявому, и было слышно, как один из злоумышленников грязно выругался. Тяжелый кулак сильно ударил по почкам, и рука ухватила его сзади за горло. Майкл отбивался, пытаясь вырваться на свободу. Ему казалось, что если сейчас он сумеет снова оказаться на земле, то тогда…

И тут ему на голову снова опустилась резиновая дубинка.

Удар пришелся по затылку; перед глазами Майкла замелькали черные искры, рассыпающиеся по ослепительно белому полю.

Запах пыли. Звук с грохотом захлопываемой крышки гроба. Нет, багажника. Моя голова… голова…

Он слышал звук хорошо отлаженного мотора. Машина двинулась.

Майкл попытался поднять голову, но стоило ему слегка пошевелиться, как железный кулак боли сомкнулся вокруг него, увлекая за собой в бездонную темноту.
ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ
ПОСЛЕДНИЙ ЦВЕТОК ЮНОСТИ
Глава 1

Ранним летним утром, когда солнце только-только начинало согревать землю, а лес был одет зеленым великолепием, прохладным и чистым, словно юношеские мечты, через лесную чащу пробирался черный волк. Михаилу шел четырнадцатый год.

Он уже знал много волчьих премудростей и многое умел; всему этому его научили Виктор и Никита. Для того чтобы бежать вперед, нужно сильнее отталкиваться от земли задними лапами, а быстро затормозить и развернуться на бегу помогают передние. Нужно всегда обращать внимание на землю под лапами: то ли это мягкая земля, то ли глина, камни или песок. В зависимости от этого в каждом случае выбирается особый шаг, и потому мышцы всего тела тоже не могут всегда оставаться одинаковыми. Иногда необходимо, чтобы мускулы были напряжены до предела, словно тугие пружины, а иногда, наоборот, их нужно расслабить, чтобы они стали податливыми, словно сделанными из мягкой резины. Но — и этот урок был едва ли не самым важным изо всех, так, по крайней мере, ему строго-настрого наказал Виктор — все поступки должны быть осознанными. Виктор повторил это несколько раз подряд, словно погнутый гвоздь загоняя это слово в нетерпеливый разум Михаила, чтобы оно осталось там навсегда. Осознанными. Осознать и почувствовать собственное тело, глубокое и размеренное дыхание легких, ток крови по сосудам, движение мышц и сухожилий, размеренный ритм четырех лап. Глядя на солнце в небе, осознанно выбирать дорогу и находить путь домой. Смотреть вперед, но знать, что в это время происходит справа, слева, сзади, наверху и под ногами. Все это и еще многое другое нужно было познать самому. Михаил даже и представить себе не мог, как трудно быть волком.

Постепенно волчья жизнь входила в привычку, становясь второй натурой. Превращение сделалось менее болезненным, хотя Виктор и предупредил его, что до конца эта боль не исчезнет никогда. И все же любая боль и неприятные ощущения меркли перед всепоглощающим, ни с чем не сравнимым душевным трепетом, который охватывал Михаила, когда он в обличье волка во весь опор мчался через лесные заросли, а под кожей перекатывались упругие мускулы. В такие мгновения он чувствовал себя могучим и сильным, как никогда. Он был еще очень молодым волком и, если верить Виктору, должен еще подрасти. Учение волчьим премудростям Михаилу давалось быстро и легко. В то знойное лето Михаил проводил большую часть времени в обличье волка, с большой неохотой вновь становясь человеком, чувствуя себя при этом голым и бледным, словно червяк. Спал он мало, днем и ночью рыскал по лесу, глядя на ставший уже привычным мир совершенно другими глазами. Вещи обыденные и привычные для человека казались совершенным откровением, когда он смотрел на них глазами волка; так, к примеру, обыкновенный дождь начинал переливаться разноцветьем радужных брызг, следы, оставленные среди высокой густой травы какой-нибудь маленькой зверушкой, оказывались очерченными по краям слабым голубым свечением — то было тепло живого тела, передавшегося земле, а ветер казался сложным живым существом, разносившим по всей округе новости о других обитателях леса.

И еще луна. Ох уж эта луна!

Волки видят ее иначе, чем люди. Бесконечно завораживающее, чарующее зрелище: серебряная дыра в ночном небе, окруженная по краю ярким ореолом, временами кажущимся призрачно-голубым, в другие ночи — кроваво-красным или какого-нибудь другого необыкновенного оттенка, который невозможно описать словами. Потоки лунного света льются с высоты, пробиваясь сквозь ветви деревьев, делая лес похожим на храм. Михаилу еще никогда не доводилось видеть такое сказочное сияние, и среди этого жутковатого великолепия волки — даже лишившийся лапы Франко — собирались на вершине утеса и пели. Это была их победная песнь, в которой сливались воедино радость и тоска. Мы живы, говорилось в той песне, и мы хотим жить вечно. Но жизнь скоротечна, она не стоит на месте, с каждым днем приближая тот день, когда вдруг потускнеют и закроются навсегда глаза волков и людей.

Но пока светит луна, мы будем петь!

Михаилу нравилось бегать, когда он был волком, и каждый раз при этом его неизбежно охватывало волнение. Когда после долгого бега он вновь становился человеком, ему было трудно удержать равновесие, стоя на двух ногах. Они казались ему слабыми нелепыми ходулями, не позволявшими передвигаться так быстро, как ему хотелось. Михаила приводило в неописуемый восторг ощущение скорости, возможность стремительно двигаться, в случае необходимости резко уклоняясь влево или вправо — тогда хвост выполнял роль руля, помогавшего сохранять равновесие на поворотах. Виктор неоднократно упрекал его за то, что, восхищаясь возможностями своего нового тела, он совершенно забросил учение. Истинное же чудо заключается вовсе не в замене человеческого облика на звериный, повторял Виктор, а в том, что один и тот же мозг может идти на доносимый ветром запах раненого оленя и в то же время по пути восстанавливать в памяти строки Шекспира.

Заросли кустарника кончились, и Михаил оказался на берегу небольшого лесного прудика, где у самой воды лежали огромные валуны. От прохладной водяной глади веяло свежестью, казавшейся как никогда желанной в такой жаркий и пыльный день. Быть обыкновенным мальчиком, честно говоря, тоже совсем неплохо, тем более что в жизни оставались кое-какие вещи, с которыми этот самый мальчик справился бы куда лучше, чем волк. Например, купание. Михаил сначала с наслаждением валялся в мягкой траве, а потом, лежа на боку, переждал превращение. Сам механизм превращения все еще оставался для него большой загадкой: оно начиналось сразу же, стоило лишь ему представить себя мальчиком, точно так же как в обратном случае ему было достаточно вообразить себя волком. И чем более подробной и завершенной была воспроизводимая им мысленно картина, тем быстрее и легче оказывалось само превращение. Не обходилось, разумеется, и без конфузов; случалось и так, что то рука, то нога почему-то упорно не желали повиноваться усилиям воли, а однажды превращение обошло стороной голову. Все это несказанно веселило остальных членов их стаи, чего никак нельзя было сказать о Михаиле, который при этом чувствовал себя весьма неловко. Но со временем приходил опыт, и трудности с превращением возникали все реже. Виктор любил назидательно повторять, что и Москва не сразу строилась.

Михаил с разбегу бросился в воду, окунувшись с головой. Он вынырнул, фыркая и отплевываясь, и нырнул поглубже. Касаясь руками каменистого дна, он припомнил, как и где учился плавать: тогда он был совсем ребенком, и происходило это под присмотром матери в большом крытом бассейне в Санкт-Петербурге. Неужели это был он? Тот изнеженный, застенчивый мальчик в чистенькой рубашечке с высоким крахмальным воротничком, берущий уроки игры на рояле? Теперь все эти события казались чем-то очень далеким, они напоминали о совсем другом мире, но только черты людей, когда-то населявших тот мир, уже успели поблекнуть и понемногу стирались из памяти. Реальной оставалась лишь сама жизнь и этот лес вокруг.

Он снова вынырнул на поверхность, брызги летели во все стороны. Вдруг ему почудилось, что он слышит ее смех.

Вздрогнув от неожиданности, он обернулся: это и в самом деле была она. Она сидела на большом валуне, и золотые блики солнца играли в ее светлых распущенных волосах. Так же как и он, Алекша была голой, но разглядывать ее тело было куда интереснее.

— Надо же! — игриво сказала она. — Какая рыбка мне сегодня попалась!

— Что ты здесь делаешь? — спросил Михаил, оставаясь в воде.

— А что ты делаешь там?

— Купаюсь, — ответил он. — А на что это, по-твоему, еще похоже?

— По-моему, это глупо. Может быть, там и прохладно, но все равно глупо.

Михаил подумал о том, что она, должно быть, не умеет плавать. Интересно, она, может быть, выслеживала его от самого белокаменного дворца?

— Здесь и правда прохладно, — сказал он Алекше. — Особенно если сначала долго бежать. — В том, что Алекша бежала, он был уверен: все ее тело блестело от пота.

Алекша осторожно сползла со своего валуна поближе к воде и зачерпнула полную пригоршню. Поднеся руки ко рту, она принялась по-волчьи лакать, а потом вылила оставшуюся воду на островок золотистых волос между бедрами.

— О да, — сказала она, с улыбкой взглянув на него. — Вот тут и правда стало прохладно.

Михаил почувствовал, как ему становится еще жарче. Он развернулся и поплыл прочь от нее, но прудик был маленьким. Он продолжал плавать по кругу, делая вид, что вовсе не замечает, как она, потягиваясь, переворачивается на теплом валуне, подставляя тело жарким солнечным лучам и, само собой разумеется, его взгляду. Михаил старательно отворачивался. И все-таки что же с ним происходит? Последнее время — на протяжении всей весны и уходящего лета — из головы у него не шли мысли об Алекше: ее длинные светлые волосы и ясные голубые глаза — когда она оставалась женщиной, светлый мех и пушистый хвост — когда превращалась в волчицу. И еще ему снилось… нет-нет, о том было даже стыдно вспоминать.

— А у тебя красивая спина, — сказала она ему. Голос ее звучал тихо и искушающе. — И вообще, ты такой сильный!

Михаил поплыл быстрее. Может быть, для того, чтобы мускулы спины напряглись еще больше, а может быть, совсем не из-за этого.

— Когда ты выйдешь, — снова заговорила Алекша, — я сама вытру тебя.

Наверное, тайно Михаил догадывался о том, как это должно произойти, и тут же почувствовал, что член у него стал твердым, наверное как тот камень, на котором расположилась теперь Алекша. Он плавал, а Алекша загорала и терпеливо ждала.

Михаил решил для себя, что останется в воде и будет плавать до тех пор, пока ей не надоест ожидание, и, может быть, тогда она оставит его в покое и уйдет домой. Она была самкой — так говорила Рената. Но постепенно его движения замедлялись, и он чувствовал, что сердце у него в груди замирает от охватившего его неведомого волнения. Алекша желала его. К тому же он был весьма любознательным, но ведь Виктор мог научить его далеко не всему. Алекша ждала; солнце припекало. На поверхности воды играли ослепительные блики, и Михаил почувствовал, как у него начинает кружиться голова. Он проплыл еще два круга, обдумывая, что ему делать. Но в душе решение он уже принял.

Михаил вышел из воды. Он чувствовал на себе взгляд Алекши, испытывая при этом страстное желание и в то же время страх перед неизведанным. Она слезла со своего камня, а он все еще стоял в траве и ждал.

Алекша взяла его за руку и увлекла за собой в тень, где он лег на поросшую мягким мхом землю. Она опустилась рядом на колени. Алекша была прекрасна, хотя вблизи Михаил видел, что вокруг глаз и в уголках губ у нее появились первые морщинки. Легкой жизнь волка назвать было нельзя, да и сама Алекша давно не была невинной девочкой. Но теперь ее холодные голубые глаза обещали наслаждение, какое ему даже не снилось, и, подавшись вперед, она поцеловала его в губы. Ему предстояло узнать еще очень многое об искусстве любви; и его первый урок начался.

Алекша сдержала свое обещание. Она и в самом деле стала вытирать его: начала с ног, медленно продвигаясь вперед и слизывая языком капли воды, собравшиеся на покрывшейся мурашками коже.

Алекша подобралась выше, и Михаилу показалось, что все его существо оказывается поглощенным ею. Она была дикой самкой, любившей сырое мясо. Он застонал и запустил пальцы в ее длинные волосы. Как и подобает дикой волчице, Алекша то и дело пускала в ход зубы, нежно покусывая кожу и продолжая водить языком вверх и вниз. Михаил чувствовал, как по телу быстро разливается приятная тяжесть. В голове шумело, перед глазами проносились слепящие всполохи, похожие на длинные стрелы молний во время летней грозы. Рот у Алекши был теплым и влажным. Он вздрогнул — противостоять этому движению не было сил, мускулы напряглись, и, казалось, кожа на них вот-вот лопнет. Перед глазами снова затанцевали молнии, они словно задевали о концы обнаженных нервов, опаляя их своим пламенем. И тогда, не выдержав, он застонал; это был глубокий, чувственный стон.

Алекша разжала пальцы и глядела, как из него вырывается струя семени. Он вновь непроизвольно вздрогнул, и вслед за этим последовала еще одна горячая белая струя. Она улыбнулась, гордясь своей властью над юной плотью, и затем снова склонилась к нему, принимаясь водить языком по животу и груди. При каждом ее новом прикосновении по его коже пробегали мурашки. Силы постепенно возвращались к Михаилу, и, придя в себя, он понял, что ему еще только предстоит познать то, о чем монахи даже мечтать не могут.

Их губы встретились и слились в долгом поцелуе. Алекша слегка покусывала его язык; она положила его ладони себе на грудь, а потом села ему на бедра так, что он вошел в нее. Они стали единым существом, и пульс продолжал биться среди жаркой влаги. Алекша медленно задвигала бедрами, и ее движения все убыстрялись. Она смотрела ему в глаза, на ее лице и груди блестели капельки пота. Михаил оказался способным учеником; он пытался войти в нее поглубже. Алекша откинула голову назад, ее длинные золотистые волосы рассыпались по плечам, и из груди ее вырвался крик сладострастия.

Вдруг она задрожала всем телом и, закрыв глаза, тихо застонала. Она подставила свою грудь под его поцелуи; ее бедра двигались в четком ритме, описывая круговые движения, и Михаил снова оказался во власти неуправляемой судороги. Мускулы его напряглись, кровь застучала в висках, и поток семени излился в теплую, влажную глубину ее тела. Он чувствовал себя опустошенным. В этот миг он бы, наверное, не заметил, если бы высокий купол голубого неба вдруг раскололся и обрушился на землю. Невидимое течение подхватило и увлекло его за собой, и вместе с ним он унесся в неведомую страну. Ему было там хорошо, очень хорошо, и он обязательно постарается вернуться туда снова, сразу же, как только обретет силы.

Силы вернулись к нему быстрее, чем он предполагал. Прижавшись друг к другу, они с Алекшей катались по мягкому ковру устилающего землю мха, покидая тень, оказываясь под палящими лучами солнца. Теперь уже внизу была Алекша; подняв ноги и закинув их ему на бедра, она смеялась над тем, с каким рвением он старался поглубже войти в нее. Это было несравненно лучше, чем купание; он никак не мог достать до дна этого пруда. Солнце палило, и под его жаркими лучами их тела стали скользкими от пота. От былого стыда и нерешительности, еще совсем недавно одолевавших Михаила, не осталось и следа. Ее бедра были крепко прижаты к его бокам, его язык был у нее во рту; Михаил прогибался, глубоко входя в нее.

Все произошло очень неожиданно, в то самое время, когда тела их напряженно двигались друг другу в такт. Живот, бедра и руки Алекши начали стремительно покрываться светлой волчьей шерстью. У нее перехватило дыхание, она закатила глаза от удовольствия, и Михаил почувствовал ее дикий, ни с чем не сравнимый аромат. Этот неповторимый запах разбудил в нем волка, и в тот же миг его спина стала зарастать густой черной шерстью. Снова содрогнувшись, Алекша отдалась во власть превращения, ее плотно стиснутые зубы удлинялись, превращаясь в клыки, а прекрасное лицо оставалось красивым, но по-волчьи. Михаил, не переставая обнимать ее, тоже продолжал превращаться; и волчья шерсть покрывала его плечи, руки, спину и ноги. Тела их, охваченные пламенем страсти, вздрагивали от боли, извивались, и вот черный волк наседал сзади на светлую волчицу. Михаил вздрогнул за какой-то миг до того, как завершилось превращение, струя его семени излилась внутрь Алекши. Чувства переполняли его, и тогда он поднял голову и завыл. Алекша присоединилась к его пению, их голоса сливались, звучали в унисон, расходились и соединялись вновь. Это был тоже способ заниматься любовью.

Наконец Михаил вышел из нее. Душа просила еще, но тело оказалось исчерпанным до капли. Алекша каталась в траве, а затем, подпрыгнув, начала кружить на одном месте, пытаясь поймать зубами собственный хвост. Михаил тоже хотел было побегать вместе с ней, но лапы его не слушались, и он лежал на солнце, высунув язык и тяжело дыша. Алекша, очутившись рядом, перевернула его на спину и принялась лизать живот. Михаилу было приятно такое проявление внимания; тяжелые веки сонно опускались, и ему казалось, что этот день безвозвратно уйдет от него и больше никогда не повторится.

На заходе солнца, окрасившем багрянцем небосвод, Алекша учуяла запах зайца, едва доносимый из-за деревьев легким вечерним ветерком. Они вместе бросились в погоню, обгоняя друг друга, соревнуясь, кто быстрее выследит и нагонит добычу. Они бежали наперегонки, то и дело перескакивая друг через друга, и на всей земле не было влюбленных счастливее.
Глава 2

Это была золотая пора. Наступила осень, ей на смену пришла зима, и все это время продолжались уединенные встречи Михаила и Алекши, покуда наконец не стало заметно, что у нее снова начинает расти живот. По мере того как дни становились короче, а морозы крепчали, Виктор уделял все больше внимания и времени занятиям с Михаилом; дела с учебой заметно продвинулись, и теперь в число изучаемых предметов входила и высшая математика, теория цивилизации, философия и религия. Именно тогда, сам того не ожидая, Михаил с изумлением заметил, что его разум стремится к новым знаниям так же страстно, как страстно его тело желает Алекшу. Теперь перед ним оказались открыты две двери: одна вела к познанию тайн секса, а другая — к познанию законов жизни. Виктор учил его думать; и не только думать, а создавать свое собственное представление об очень многих вещах. Во время дискуссий на тему религии Виктор поднял вопрос, ответа на который не было: «Кто есть ликантроп в глазах Господа? Исчадие ада или же дитя промысла Божьего?»

Такие зимы, как в тот год, выдавались в тех краях не часто: без жестоких морозов, когда за несколько месяцев случилось всего три снежные бури и особых трудностей с охотой не возникало. Минула зима, и в лес снова пришла весна. Однажды ранним майским утром Рената принесла новость: по дороге через лес едет повозка с двумя путниками — мужчиной и женщиной. Лошадь можно съесть, а людей принять в стаю. Виктор согласился: их осталось только пятеро, и добавить свежей крови не помешало бы.

Все было спланировано не хуже военной операции. Поравнявшись с повозкой, Михаил и Никита крадучись побежали вдоль дороги по разные стороны от нее, Рената была позади, а Виктор зашел вперед, чтобы выбрать место для засады. Когда повозка загрохотала по дороге, ведущей сквозь густой ельник, послышался громкий голос Виктора. Никита и Михаил разом выскочили из засады среди кустов, разросшихся по обеим сторонам от дороги, а Рената напала с тыла, Виктор появился из своего укрытия и бросился наперерез лошади, которая заржала и забилась, путаясь в сбруе. Михаил видел искаженные ужасом лица двоих седоков; в повозке ехал худой бородатый крестьянин и деревенская баба в платье из домотканого холста. Никита бросился к бородатому мужику и вцепился зубами ему в руку, стаскивая того с повозки. Михаил хотел было вонзить зубы женщине в плечо, как ему наказывал сделать Виктор, но замешкался, стоя над ней, обнажив крепкие клыки, с которых капала слюна. Он вспомнил, какой страшной была его агония, и теперь не мог заставить себя обречь на подобные мучения другого человека. Баба пронзительно завизжала, в ужасе закрыв лицо руками. И тут на повозку запрыгнула Рената, она погрузила острые клыки в плечо крестьянке и сбросила ее на землю. Виктор вцепился в шею лошади и висел, не разжимая зубов, пока не вышел победителем из этого поединка; правда, все тело оказалось сплошь покрытым глубокими царапинами и синяками.

Не выдержав мук превращения, мужчина вскоре умер. Женщина выжила, но потеряла разум. Целыми днями она просиживала в дальнем темном углу, прижавшись спиной к стене, рыдая и читая молитвы. Никому так и не удалось добиться от нее разумного слова, в ответ на все расспросы слышалось лишь невнятное бормотание. Они не узнали ни ее имени, ни откуда она была родом. День и ночь она молила Бога о смерти, и в конце концов Виктор сжалился над ней, дав ей то, чего она так страстно выпрашивала у Бога, разом положив конец ее страданиям. В тот день притихшие члены стаи почти не разговаривали и избегали друг друга; Михаил убежал далеко в лес и вернулся не сразу. А в ушах еще долго звенело, словно эхо, одно-единственное слово: «Чудовище».

Алекша родила, когда лето было в самом разгаре. Михаил смотрел на то, как появляется на свет ребенок, и, когда Алекша нетерпеливо спросила: «Кто? Мальчик? Мальчик, да?» — Рената, утирая пот со лба, ответила: «Да. Хорошенький, здоровенький сынок».

Вот неделя прошла, как в стае появился младенец. Алекша назвала его Петром, в честь своего дяди, которого помнила с детства. У маленького Петра были сильные легкие, и Михаил любил иногда попеть вместе с ним. Даже Франко — чье сердце подобрело, после того как он научился передвигаться на трех лапах, — восхищался малышом. И все же дольше всех рядом с новорожденным оставался Виктор, и его глаза цвета янтаря пристально наблюдали за тем, как Петр мирно сосет грудь. Держа малыша, Алекша хихикала, словно девочка-гимназистка, но все знали, что пытается увидеть Виктор: первые признаки непримиримой войны между волком и человеком. Одно из двух: или детское тело вынесет муки этой войны, вынудив обе натуры к перемирию, или же нет. Прошла еще неделя, потом месяц; Петр все еще жил, все так же громко орал и сосал материнскую грудь.

На лес налетали сильные порывы ветра, в воздухе пахло приближающейся грозой в ту ночь, когда через их лес проходил последний летний поезд на восток, чтобы затем остаться запертым в своем стойле до следующего сезона. И Михаил, и Никита ходили ночами встречать поезд, глядя на него как на живое существо. Каждую ночь на протяжении всего лета они бегали вдоль рельсов, начиная этот путь в облике человека и пытаясь волками перепрыгнуть через рельсы перед паровозом, прежде чем тот с грохотом домчится до восточного туннеля. Оба они стали бегать намного быстрее, но паровоз, похоже, тоже увеличил скорость. Никита предположил, что на нем просто сменился машинист, а новый, наверное, не знал, для чего паровозу нужны тормоза. Михаил согласился; поезд на всех парах вылетал из западного туннеля, словно демон, спешащий вернуться домой, прежде чем лучи утренней зари превратят его сердце в железо. Уже дважды получалось так, что Никита успевал закончить превращение и был готов прыгнуть перед желтым глазом, горевшим у паровоза во лбу, но поезд летел на такой огромной скорости, влача за собой шлейф черного дыма и пепла, что оба раза у Никиты в самую последнюю секунду не выдерживали нервы. Красный фонарь на площадке последнего вагона словно в насмешку над ним раскачивался из стороны в сторону на своем крюке, и огонек его мерцал в глазах Никиты, пока не скрывался из виду в черной глубине туннеля.

Дубы и сосны, росшие по обоим склонам оврага, качали ветвями на ветру, и казалось, что весь мир вокруг пришел в беспокойное движение. Михаил и Никита стояли в темноте, дожидаясь появления поезда, последнего в этом году. Превратившись в волков, они бежали сюда от самого белокаменного дворца и теперь сидели на насыпи у черного провала западного туннеля. Никита время от времени дотрагивался рукой до рельса, чтобы узнать, гудит ли он.

— Опаздывает, — сказал Никита. — Сегодня он пойдет быстрее, чем всегда, постарается наверстать время.

Михаил глубокомысленно кивнул, задумчиво жуя травинку, потом взглянул вверх. По небу ползли грозовые тучи. Он тоже тронул рельс: железо молчало.

— А может быть, он сломался.

— Может быть, — согласился Никита. А потом, помрачнев, заговорил: — Нет-нет! Это же последний поезд! Им во что бы то ни стало нужно отогнать его домой, даже если для этого придется толкать его вручную! — Сорвав пук травы и сгорая от нетерпения, он глядел на то, как травинки разлетаются по ветру. — Поезд придет.

Несколько минут они молчали, прислушиваясь к шуму деревьев.

— Как ты думаешь, он будет жить? — вдруг вслух спросил Михаил.

Этот вопрос беспокоил не только его одного, о нем помнили всегда.

В ответ Никита лишь пожал плечами.

— Не знаю. Вообще-то выглядит он вполне здоровым, но… трудно сказать. — Он опять дотронулся до рельса; снова ничего. — Ты, наверное, очень сильный. Ты не такой, как мы все. Ты особенный.

— Как это? — Михаил был озадачен, у него никогда и в мыслях не было противопоставлять себя остальным членам их стаи.

— Ты только вспомни, сколько раз я пробовал зачать ребенка. И Франко. И даже Виктор. Бог ты мой, неужели ты думаешь, что Виктор не занимался тем, что строгал детей направо и налево? Но все младенцы умирали через несколько дней после рождения, а те, кому удавалось прожить чуть подольше, мучились так, что страшно вспомнить. И вот ты, пятнадцатилетний мальчишка, становишься отцом ребенка, который живет на этом свете уже целый месяц и, судя по всему, замечательно себя чувствует. А как ты справился со своим собственным превращением! Ты цеплялся за жизнь, когда все остальные не верили, что ты поправишься. Конечно, сейчас-то Рената говорит, что она всегда знала, что ты выживешь, но тогда каждый раз, глядя на тебя, она вспоминала о Саде. Франко спорил на куски жратвы, что ты отдашь концы не позже чем через неделю. А теперь он благодарит Бога, что этого не случилось! — Никита слегка наклонил голову, напряженно прислушиваясь, не слышен ли вдалеке грохот колес. — Виктор знает, — сказал он.

— Знает что?

— Он знает, чем я тут занимаюсь. Он знает все обо всех. Ты не такой, как мы. Сильнее. Умнее. Отчего бы это вдруг Виктор стал тратить уйму времени на то, чтобы читать с тобой все те книжки?

— Ему нравится учить.

— Это он тебе сам сказал? — фыркнул Никита. — Ну хорошо, а почему он тогда не хочет учить, к примеру, меня? Или Франко с Алекшей? Или еще кого-нибудь? Думаешь, он считает, что у нас опилки вместо мозгов? — И он тут же сам ответил на свой вопрос: — Нет. Он проводит с тобой столько времени, потому что уверен, что его труды не пропадут даром. А знаешь почему? Потому, что ты сам стремишься к знаниям. — И, видя, что Михаил недоверчиво усмехнулся, Никита утвердительно кивнул. — Это на самом деле так! Я слышал, как Виктор говорил об этом: он уверен, что у тебя есть будущее.

— Будущее? Но ведь будущее есть у каждого из нас, разве не правда?

— Я не это имел в виду. Я хотел сказать, будущее не здесь. — Он обвел широким жестом раскинувшийся по обеим сторонам от насыпи лес. — Не там, где мы сейчас живем.

— Ты хочешь сказать… — Михаил подался вперед. — Что я уйду отсюда?

— Точно. По крайней мере, так считает Виктор. Он думает, что когда-нибудь ты уйдешь из леса и даже сможешь сам позаботиться о себе там.

— Как? Один? Без стаи?

Никита утвердительно кивнул:

— Да. Один.

Вообразить себе подобное было выше его сил. Разве сможет член стаи выжить в одиночку? Нет. Это было уму непостижимо! Михаил собирался остаться здесь навсегда, вместе со стаей. Ведь это их лес, и стая всегда будет жить в этом лесу. А разве нет?

— Если я уйду из леса, то кто же тогда позаботится о Петре и Алекше?

— Этого я не знаю. Но, в конце концов, у Алекши есть теперь то, ради чего она жила всю жизнь: ее сын. И как она теперь улыбается… она будто стала другим человеком. Алекша не сможет жить там. — Никита махнул рукой в сторону запада. — И Виктор знает об этом. Да и сама Алекша это прекрасно понимает. Она доживет свои дни здесь. Так же как и я, и Виктор, и Франко, и Рената. Ну скажи мне на милость, кто мы такие? Просто замшелое и к тому же одичавшее старичье. — Он усмехнулся, но в его словах слышалась горечь. Затем лицо его снова стало серьезным. — А Петр… Трудно сказать. Кто его знает, задержится ли вообще он на этом свете еще хотя бы на недельку-другую и каким он станет, когда подрастет. Может быть, он будет как та баба, что целыми днями голосила в своем углу. Или… — Он перевел взгляд на Михаила. — Или, может быть, он станет таким, как ты? Кто знает? — Никита снова слегка склонил голову и прислушался. Глаза его сузились. Он положил палец на рельсы, и на губах у него заиграла довольная улыбка. — Поезд идет. Быстро, слишком быстро. Он опаздывает!

Михаил тоже дотронулся до чугунного рельса, чувствуя, как дрожит в нем мощь пока еще далекого поезда. Первые капли дождя прибили пыль на насыпи. Встав с земли, Никита направился к небольшим зарослям у темнеющего в скале провала — выезда из западного туннеля. Михаил отправился вслед за ним, и там они оба встали, пригнувшись, словно два бегуна на старте, готовые в любую секунду сорваться с места. Дождь усиливался, на землю обрушился настоящий ливень. Чугунные рельсы вмиг стали скользкими, земля быстро раскисала, превращаясь в грязь. Михаилу стало не по себе: бежать будет трудно. Он откинул со лба мокрые волосы. Теперь уже был отчетливо слышен быстро приближающийся грохот несущегося по туннелю поезда.

— Может быть, не стоит сегодня? — сказал Михаил.

— Почему же? Из-за какого-то дождика? — покачал головой Никита, напрягаясь всем телом и готовясь к броску вперед. — Мне приходилось бегать и не под таким дождем!

— Слишком много грязи.

— Я не боюсь! — огрызнулся Никита. — А этот красный фонарь на последнем вагоне мне уже по ночам стал сниться! Как будто сам Сатана подмигивает мне своим огненным глазом! Сегодня же вечером я обставлю этот чертов поезд! Сегодня или никогда, я чувствую это! У меня все получится, нужно просто бежать чуть-чуть быстрее! Чуть-чуть…

Из туннеля вырвался столб яркого света, за ним последовал длинный черный паровоз, тянущий за собой вереницу товарных вагонов. Новому машинисту, по-видимому, не было никакого дела до того, что рельсы заливало водой. Задувал порывистый ветер, дождь хлестал в лицо.

— Нет! — пронзительно выкрикнул Михаил, протягивая руку, чтобы удержать Никиту, но опоздал.

Никита бросился бежать вдоль путей. Пытаясь остановить друга, Михаил устремился вслед за ним; лил дождь, ветер дул в лицо, поезд шел слишком быстро. Поскользнувшись в грязи, он сам чуть было не угодил под колеса набирающего скорость поезда. Он слышал, как шипят, словно клубок ядовитых змей, дождевые капли, попадая на раскаленные паровозные бока. Но Михаил все еще пытался догнать Никиту и видел, как следы босых ног Никиты на раскисшей от дождя земле сменяются следами волка.

Никита бежал, пригнувшись к земле, почти переходя с двух ног на четыре лапы. Его тело больше не было белым. Его поливали холодные струи дождя… И тут Михаил, снова поскользнувшись, потерял равновесие и растянулся на земле во весь рост. Дождь хлестал по спине и плечам, лицо залепила грязь. Он попытался встать и снова упал, а поезд, тяжело прогромыхав по рельсам, исчез в темноте восточного туннеля. Красный фонарь раскачивался из стороны в сторону, словно криво ухмылялся.

Михаил сидел на земле под проливным дождем, и вода ручьями стекала у него по лицу.

— Никита! — окликнул он. В ответ тишина. Ни человек, ни волк не отозвался. Поднявшись с земли, Михаил полез по грязи, пробираясь к восточному туннелю. — Никита! Где ты?

Он не видел никого впереди себя. Ливень не стихал. Огненные искры с шипением гасли в воздухе. Пахло раскаленным железом и горячим паром.

— Никита!

По эту сторону дороги его не было. «У него получилось! — промелькнуло у Михаила в голове, и он почувствовал в душе приступ бурной радости. — Он смог! У него полу…»

Что-то дрожащее и бесформенное лежало на земле по другую сторону насыпи.

От чугунных рельсов поднимался пар. На земле под сводом въезда в туннель мерцали не успевшие потухнуть искры. И примерно в двух с половиной метрах перед туннелем на земле, среди бурно разросшейся травы лежал Никита.

Волк прыгнул через пути перед самым носом у паровоза, но поезд сумел выиграть этот спор. Железной решеткой-скотосбрасывателем мчавшегося на полном ходу паровоза Никите отсекло всю нижнюю часть туловища. Задних лап у него больше не было, и при одном лишь взгляде на то, что осталось от Никиты, у Михаила перехватило дыхание и он обессиленно упал на колени. Он ничего не мог поделать с собой, его стошнило.

Никита застонал: это был жуткий, глухой стон.

Михаил задрал голову к небу, подставляя лицо под потоки ливня. Он слышал, как Никита снова тихонько заскулил. Сделав над собой усилие, он заставил себя взглянуть на друга и увидел, что глаза Никиты пристально глядят на него и приподнятая с земли благородная голова покачивается, словно хрупкий цветок на темном стебле. Пасть открылась, и снова раздался леденящий душу стон. Глаза подернула пелена, но они были по-прежнему устремлены на Михаила, не давали отвести взгляд, и в них читалась мольба: «Убей меня».

Тело Никиты билось в агонии. Упираясь передними лапами, он попытался отползти от рельсов, но силы оставили его. Голова запрокинулась в грязь. Выбиваясь из сил, Никита поднял голову и снова умоляюще посмотрел на мальчика, стоявшего перед ним на коленях под проливным дождем.

Никита умирал. Но медленно и мучительно. Слишком медленно.

Михаил опустил голову, уставившись в землю. Там в грязи вокруг него валялись куски окровавленной человеческой плоти, местами поросшей волчьей шерстью. Михаил снова услышал тихий стон Никиты и закрыл глаза; воображение рисовало ему сбитого поездом умирающего оленя и то, как Никита взял в руки голову животного. Он помнил и резкий рывок, которым Никита свернул шею оленю, и как трещали ломающиеся кости. Тогда это было проявлением милосердия. И теперь Никита просил его сделать то же самое.

Михаил встал с земли, пошатнулся и чуть было не упал снова. Ему начало казаться, что он плывет совсем один по бескрайнему морю дождя. Никита, дрожа, глядел на него. Он ждал. Наконец Михаил сдвинулся с места. Ноги его увязали в грязи, он выбрался из глины и опустился на колени рядом с другом.

Никита поднял голову, подставляя шею.

Михаил взял в руки волчью голову. Закрыв глаза, Никита продолжал глухо стонать.

«Его еще можно спасти, — лихорадочно думал Михаил. — Я не должен убивать его. Его еще можно спасти. Виктор знает как. Он все знает. Ведь Франко поправился…»

Но сердцем и душой он понимал, что здесь все гораздо хуже и страшнее, чем искалеченная нога Франко. Никита был при смерти и просил избавить его от мучений и боли. Все это произошло так быстро: ливень, дождь, дымящиеся рельсы… так быстро, так быстро.

Михаил взялся покрепче. Теперь он дрожал так же сильно, как Никита. Это в первый раз. В глазах у него потемнело, по лицу текли темные потоки дождя. Он должен сделать это из сострадания. Михаил взял себя в руки. Никита поднял одну из передних лап и положил ее ему на руку.

— Прости, — прошептал Михаил.

Собравшись с духом, он сделал самый резкий рывок, на какой только был способен. Было слышно, как ломаются кости. Никита судорожно дернулся и затих. Обезумев от горя, Михаил отполз прочь, подальше от этого места. Он остался лежать в грязи под проливным дождем, среди буйно разросшейся травы. Когда он все же осмелился оглянуться, то увидел неподвижно распростертое на земле, разорванное надвое туловище волка с человеческой рукой вместо одной из передних лап. Михаил сел на земле и, обхватив колени руками, положил на них подбородок. Он не отводил глаз от останков волка с белеющей в темноте человеческой рукой. Его нужно убрать с дороги, прежде чем утром сюда слетятся стервятники. Нужно похоронить его поглубже.

Никиты больше не было. Куда отправилась его душа? При мысли об этом в памяти Михаила всплыл вопрос, заданный Виктором: кто есть ликантроп в глазах Господа?

Он чувствовал, что в душе у него что-то надломилось. Наверное, это увядал, роняя лепестки, последний цветок юности. То, что оставалось, казалось незащищенным и открытым, словно свежая рана. Для того чтобы человек сумел выжить в этом мире, думал он, сердце его должно быть заковано в железную броню.

Он сидел на земле подле тела Никиты, пока не прекратился дождь. Ветер утих, и на лес спустилась тишина. А потом Михаил побежал домой сквозь темноту и капель, неся Виктору страшную весть.
Глава 3

Петр плакал. Зима была в самом разгаре, за стенами белокаменного дворца завывал ветер. Петр, которому уже исполнилось семь месяцев, лежал на подстилке из сухой травы. Виктор сидел рядом, склонившись над ребенком. Поодаль мерцал разложенный на полу небольшой костер; ребенок был завернут в оленью шкуру и укрыт сверху одеяльцем, которое Рената сшила из одежды двух путников. Петр пронзительно верещал, но причиной тому был не холод. Виктор, в бороде у которого уже проглядывала седина, дотронулся до лба ребенка. У Петра был сильный жар. Виктор перевел взгляд на притихшую стаю.

— Началось, — мрачно сказал он.

Услышав это, Алекша заплакала.

— Заткнись! — рявкнул на нее Виктор.

И Алекша тихонько уползла, чтобы остаться одной.

— Что же делать? — спросил Михаил, хотя ответ на этот вопрос был уже давно известен: ничего.

Петр должен пройти сквозь муки агонии, и никто не сможет помочь ребенку в этом испытании. Михаил склонился над малышом, теребя пальцами край одеяльца, подтыкая его получше, не зная, чем еще занять руки. Лицо ребенка пылало, небесно-голубые глаза покраснели. Жиденькие черные волосики разметались по детской головке. «Глаза Алекши, — подумал Михаил. — А волосы как у меня». И вот теперь в этом хрупком тельце начинается первая битва долгой войны, что еще у него впереди.

— Он сильный, — сказал Франко. — Он еще поживет. — Но в голосе его не чувствовалось уверенности.

И в самом деле, мыслимое ли это дело, чтобы младенец смог перенести такие страдания и выжил? Франко поднялся с пола и, опираясь на сосновый посох, поскакал на одной ноге к лежанке из соломы.

Виктор, Рената и Михаил спали кружком на полу рядом с малышом. Алекша вернулась и легла рядом с Михаилом. Петр охрип, но не унимался и продолжал плакать. За стенами белокаменного дворца завывал ветер.

Шли дни, Петру становилось все хуже. Боль нарастала. Они видели это: его тельце дрожало и извивалось от боли, малыш сжимал крохотные кулачки и сучил ими в воздухе. Они собрались вокруг малыша; ребенок был горячим как огонь. Иногда он лишь тихонько всхлипывал, беззвучно раскрывая ротик и жмурясь от боли, но временами его истошный крик заполнял весь подвал, и тогда сердце у Михаила разрывалось от жалости, а Алекша начинала плакать. Когда боль немного отступала, Алекша пробовала кормить сына разжеванным сырым мясом; малыш ел, но становился все слабее, дрожал, словно дряхлый старик, и угасал на глазах. И все же Петр отчаянно цеплялся за жизнь. Когда плач ребенка становился просто невыносимым, Михаил думал, что Бог в конце концов должен сжалиться над младенцем и положить конец его страданиям. Но тут боль вдруг отступала часа на три, иногда на четыре. Потом она возвращалась, и малыш снова заходился в крике. Михаил знал, что приближающийся кризис будет решающим не только для ребенка, но и для Алекши; за последнее время она осунулась, глаза ее запали, а руки дрожали так сильно, что она едва могла есть. Она сильно сдала в эти дни.

Как-то ночью, после долгой изнурительной охоты, Михаил проснулся оттого, что его разбудил громкий хрип, словно от удушья. Он сел на полу, собираясь подойти к Петру, но его опередил Виктор. «Что такое? Что случилось?» — спрашивала Рената. Взявшись за посох, Франко тоже подобрался поближе к огню.

Алекша глядела на всех широко раскрытыми от ужаса глазами. Виктор опустился на колени возле ребенка, и лицо его заметно побледнело. Младенец не издавал ни звука.

— Он подавился собственным языком, — сказал Виктор. — Михаил, держи его!

Михаил схватил Петра; он был горячим, как уголек из костра.

— Крепче держи! — кричал на него Виктор, раскрывая ребенку рот и пытаясь пальцем вытащить его язык.

Ничего не получалось. Лицо малыша начало синеть, и он захрипел. Он перебирал ручонками, словно пытался ухватиться ими за воздух. Виктору наконец удалось нащупать язык и ухватиться за него двумя пальцами. Он пытался вытащить его, но безуспешно.

— Вытащи же его! — закричала Рената. — Вытащи его, Виктор!

Виктор потянул сильнее. Был слышен хлюпающий звук освобождаемого языка, но лицо Петра продолжало синеть на глазах. Запавшие легкие не могли втянуть воздух. Хотя в подвале было довольно холодно и при каждом выдохе из носа и изо рта поднималось маленькое облачко белого пара, лицо Виктора блестело от пота. Он взял Петра на руки и, перевернув ребенка вниз головой, держа его за ножки, сильно ударил ладонью по спинке. Михаил вздрогнул и поморщился, услышав глухой звук удара. Петр все еще не подавал признаков жизни. И тогда Виктор снова ударил его по спине, на этот раз сильнее. А потом и третий раз. Было слышно, как воздух с шумом врывается в легкие, и изо рта малыша вырвалось облачко пара. Вслед за этим последовал пронзительный рев, тут же заглушивший вой ветра наверху. Алекша протянула руки к ребенку. Виктор отдал ей Петра. Она начала укачивать его, и благодарные слезы медленно текли по ее щекам. Алекша взяла маленькую ладошку в свою и, наклонив голову, прижала ее к губам.

Но тут она резко подняла голову, глядя на происходящее широко распахнутыми глазами.

Из белой кожи младенца показались и начали стремительно расти жесткие волоски темной шерсти. Маленькое тельце в ее руках извивалось; Петр открыл рот и жалобно захныкал. Алекша растерянно взглянула на Михаила, затем перевела взгляд на Виктора; он сидел на корточках, положив подбородок на сцепленные руки, в его глазах цвета темного янтаря поблескивали огоньки горящего костра. Он молча следил за происходящим.

Лицо Петра начало вытягиваться, превращаясь в морду волчонка. Голова зарастала черной шерстью, глаза запали. Михаил слышал тихий возглас удивления стоявшей рядом с ним Ренаты. Теперь у Петра стали удлиняться уши, покрываясь по краям мягким белым пушком. На месте пальчиков на руках и ногах появлялись маленькие загнутые коготки. Кости и суставы с тихим хрустом изменяли свою привычную форму. Петр фыркал, но, кажется, больше не плакал. Превращение длилось примерно минуту.

— Опусти его, — тихо сказал Виктор.

Алекша послушно опустила его на пол. Голубоглазый черный волчонок попытался подняться на лапки. Наконец это ему удалось. Он встал и тут же упал, снова попытался подняться и опять упал. Михаил протянул руку, чтобы помочь ему, но Виктор остановил его.

— Нет. Пусть сам, — строго сказал он.

Наконец Петр разобрался с лапами и смог стоять. Его маленькое тельце зябко дрожало, а в голубых глазах застыло бесконечное удивление. Черный волчонок стоял, поводя маленькими ушками и виляя коротеньким хвостиком. Он сделал шаг, затем другой; задние лапки зацепились одна за другую, и он снова упал. Петр обиженно тявкнул; вокруг его ноздрей клубился пар. Виктор протянул руку и принялся водить указательным пальцем перед самым носом волчонка. Несколько секунд голубые глаза пристально следили за ним, и вдруг Петр рванулся вперед, и его маленькие челюсти сомкнулись на пальце Виктора.

Высвободив палец из маленькой пасти, Виктор поднес руку к глазам. На коже выступила капелька крови.

— Поздравляю, — сказал он, обращаясь к Михаилу и Алекше. — У вашего сына прорезался новый зуб.

Петр же, оставив на время тщетные попытки преодолеть земное притяжение, пополз по полу, принюхиваясь к камням. Из щели в полу, прямо у его носа, вылез таракан и проворно побежал по каменному полу. Петр удивленно тявкнул и продолжил свой обход.

— Ведь он станет таким, как прежде, да? — с надеждой спросила Алекша. — Ведь станет?

— Увидим, — ответил Виктор. Это было единственное, чем он мог ее успокоить.

Где-то на полпути к противоположной стене подвала Петр ударился носом о каменный выступ. Он заскулил от боли и тут же покатился по полу, снова превращаясь в ребенка. Темная шерсть исчезала под кожей, вытянутая волчья мордочка снова превратилась в лицо ребенка — из носа текла кровь, — а лапы стали ручками и ножками. Подвал огласился громким детским плачем. Алекша бросилась к сидевшему на полу малышу и подхватила его на руки. Она принялась укачивать его, что-то тихо заворковала; наконец Петр несколько раз икнул и перестал плакать. Он остался человеческим детенышем.

— Ну что ж, — заговорил Виктор после короткой паузы, — если наше пополнение переживет эту зиму, то наблюдать за ним будет весьма занятно.

— Он выживет, — пообещала Алекша. Глаза ее не казались пустыми. В них вернулась жизнь. — Я заставлю его выжить.

Виктор по-прежнему наслаждался зрелищем своего укушенного пальца.

— Да нет, милочка, сомневаюсь я что-то в том, что тебе когда-либо удастся заставить его что-либо сделать. — Он перевел взгляд на Михаила и чуть заметно улыбнулся ему. — Молодец, сынок, — сказал Виктор и жестом велел Алекше с ребенком вернуться к костру.

«Сынок…» — запало в душу Михаилу. Сынок. Еще никогда ни один человек на свете не называл его так, и теперь это слово звучало для него прекрасной музыкой. Он заснул, слушая, как Алекша убаюкивает Петра, и во сне увидел высокого, стройного мужчину в военной форме и рядом с ним женщину. Он уже почти не помнил, какой она была, но у человека в форме было лицо Виктора.
Глава 4

Зима заканчивалась, а Петр был все еще жив. Он ел все, чем кормила его Алекша, и, хотя он довольно часто, как казалось, без всякой на то причины, превращался в волчонка, доводя окружающих до исступления своим пронзительным тявканьем, большую часть времени оставался человеком. К лету у него закончили резаться зубки, и теперь Виктор старался держать свои пальцы подальше от рта малыша.

Иногда по ночам Михаил сидел на склоне оврага, глядя на проходящий мимо поезд. Он отсчитывал время, за которое паровоз, громыхая по рельсам, проходил расстояние от западного туннеля до восточного. В прошлом году он, впрочем без особого увлечения, тоже бегал вдоль путей, составляя компанию Никите. Его никогда не волновал вопрос, быстро он превращается или нет. Михаил делал это достаточно быстро, но все же уступал Никите. Теперь же останки Никиты были похоронены в Саду, а поезд — его непревзойденный соперник — все так же бежал по рельсам, влача за собой шлейф черного дыма и сверкая в темноте желтым глазом. Михаил нередко задавался вопросом: что подумали машинист и его помощники, обнаружив на решетке скотосбрасывателя запекшуюся кровь и куски плоти, покрытой черной шерстью? «Мы сбили зверя», — наверняка подумали они, если вообще обратили внимание на такую мелочь. Зверя.

Ближе к середине лета Михаил начал состязаться с вылетающим из туннеля поездом. Он не пытался обогнать его, а просто разминался. Паровоз неизменно оставлял его далеко позади в клубах горького черного дыма и роившихся в воздухе огненных искр, которые изредка обжигали ему кожу. Когда поезд скрывался в туннеле, Михаил переходил на другую сторону насыпи, туда, где нашел свою смерть Никита, и сидел там среди высокой травы. «При желании у меня бы все получилось, — думал он. — Получилось бы».

Может быть.

Для этого нужно с самого начала взять быстрый старт. Основная трудность заключалась в том, чтобы удержать равновесие, когда ноги и руки становятся волчьими лапами. Позвоночник выгибается, наклоняя все тело к земле, и из-за этого нарушается равновесие. Суставы трещат, нервы напряжены до предела, и если потерять равновесие и к тому же неудачно упасть, то можно запросто угодить под колеса. Да мало ли что еще может случиться! Нет, не стоит так рисковать.

Михаил уже несколько раз давал себе зарок, что никогда больше сюда не придет. И все же каждый раз знал, что все будет как раз наоборот. Его влекла скорость, возможность попробовать себя в поединке против железного зверя, убившего Никиту. Он начал бегать быстрее, но не наперегонки с поездом. Пока. Он еще не умел сохранять равновесие и падал всякий раз, когда пробовал на бегу превратиться в волка. Было очень трудно достичь согласованности движений, суметь удержаться на ногах, пока передние лапы не опустятся на землю и приспособятся к скорости, задаваемой задними. Михаил продолжал пробовать и неизменно падал.

Как-то раз Рената вернулась с охоты и принесла ошеломляющую новость: меньше чем в пяти милях к северо-западу от белокаменного дворца какие-то люди начали вырубать деревья. Они вырубили целую поляну, тут же принялись строить хижины из нетесаных бревен и проложили дорогу через заросли. С собой люди привезли много повозок, пил и топоров. Рената сказала, что она подобралась к работающим почти вплотную; один из чужаков заметил ее и указал на нее другим. «Что бы это могло значить?» — спрашивала она Виктора.

Виктор догадался, что, видимо, это лесозаготовители. Он наказал ни при каких обстоятельствах не сметь и близко подходить к тому месту. Ни в человечьем, а уж тем более в волчьем обличье. Скорее всего, люди поработают до конца лета и уедут из этих мест. Так что лучше всего оставить их в покое.

И все же Михаил заметил, что Виктор стал каким-то задумчивым и молчаливым. Днем он охотиться запретил, и теперь на охоту можно было выходить только ночью. Нередко Михаил видел, как он нервно расхаживает из угла в угол, после того как все остальные улеглись спать. В тихие, безветренные дни, когда стая нередко грелась на солнышке у стен белокаменного дворца, Михаил и остальные слышали стук топоров и визг пил, вгрызающихся в деревья.

И вот настал этот день.

В одну из ночей, когда на небо взошел полумесяц и весь лес наполнился пением сверчков, Франко и Рената отправились на охоту. Прошло немногим больше часа, и где-то вдали прогремели выстрелы, эхом прокатившиеся по лабиринтам коридоров белокаменного дворца.

Вскочив со своего ложа рядом с Алекшей, Михаил насчитал четыре выстрела. На полу Петр играл с заячьей косточкой. Виктор, читавший что-то на латыни, отложил книгу и встал. Прогремело еще два выстрела, и Михаил невольно вздрогнул; он с детства хорошо запомнил звуки стрельбы и то, чего можно ожидать от пули.

Как только смолкло эхо последнего выстрела, раздался громкий вой: хриплый голос Франко звал на помощь.

— Оставайся с Петром! — приказал Виктор Алекше, направляясь к каменной лестнице наверх и на ходу превращаясь в волка.

Михаил последовал за ним, и вот уже два волка, оказавшись за стенами белокаменного дворца, метнулись в темноту, следуя на зов Франко. Меньше чем через милю они почуяли пороховой дым и терпкий запах людского пота. Горели фонари, и люди перекликались в ночной темноте. Франко отчаянно затявкал, и этот вопль вывел Виктора и Михаила прямо на него. Они нашли его на пригорке, среди густого кустарника, а внизу, прямо перед ними, раскинулась небольшая поляна, на которой стояли палатки и горел костер. Виктор ткнул плечом Франко между ребрами, приказывая ему замолчать, и Франко покорно остался лежать на брюхе; его широко распахнутые глаза блестели от страха — вовсе не из-за того, что он боялся Виктора. Его ужасало происходящее в этот момент на залитой светом костра поляне.

Двое человек с винтовками через плечо тащили что-то из зарослей. Кроме них на поляне было еще шестеро, и все они были вооружены — кто винтовкой, а кто пистолетом. В руках они держали зажженные фонари. Мужчины сгрудились вокруг темного предмета, лежащего в пыли, держа над ним фонари, чтобы разглядеть получше.

Михаилу передалась дрожь Виктора. Ему вдруг стало трудно дышать, как будто в легких застряли острые иглы. У ног людей на пыльной земле лежало тело волка с рыжеватой шкурой, пробитой пулями в трех местах. В темноте, при свете фонарей кровь Ренаты казалась черной. У всех на виду лежал мертвый волк с человеческими рукой и ногой.

«Боже! — подумал Михаил. — Теперь они все знают».

Один из лесорубов начал читать молитву — у него был грубый голос, — закончив ее, он приставил дуло винтовки к голове Ренаты и выстрелом расколол ей череп надвое.

— Мы услышали, как они разговаривают, — рассказывал Франко, когда они вернулись домой. Он дрожал, тело его блестело от пота. — Они сидели вокруг костра и смеялись. От них было столько шуму, что не услышать их мог разве глухой.

— Какого черта вы поперлись туда?! — брызгая слюной, кричал Виктор. — Черт возьми, ведь они убили Ренату!

— Ей хотелось подойти поближе, — продолжал говорить Франко. Он был не в себе. — Я пытался отговорить ее, но… ей хотелось их увидеть. Думала, наверное, подойти поближе и послушать, о чем они говорят. — И он сокрушенно покачал головой. — Мы стояли у самого края поляны… так близко, что было даже слышно, как бьются их сердца. И мне кажется, что… что-то в них ее привлекло, она была словно зачарована. Как будто они пришли сюда из другого мира. Даже когда один из тех людей заметил ее, она не двинулась с места. Я думаю… — он заморгал глазами, медленно соображая и подбирая слова, — я думаю… что в эту минуту… она забыла о том, что была волчицей.

— Но теперь они уйдут отсюда, да? — с надеждой в голосе спросила Алекша, держа на руках старавшегося вырваться от нее ребенка. — Теперь они уйдут обратно, туда, откуда пришли? — Ей снова никто не ответил. — Ведь уйдут, да?

— Тьфу! — плюнул Виктор в костер. — Кто знает, что у них на уме? Люди не ведают, что творят! — Он вытер губы тыльной стороной ладони. — Может быть, и уйдут. Может быть, увидев Ренату, они наложили полные штаны от страха и уже собирают свои пожитки. Черт подери, теперь они узнали, что мы здесь! Нет ничего хуже и опаснее, чем насмерть перепуганный русский с винтовкой в руках! — Он взглянул на Михаила и тут же перевел взгляд на ребенка, сидевшего у Алекши на руках. — Может быть, они уйдут, — продолжал Виктор, — но я не стал бы на это рассчитывать. Теперь мы снова будем нести дозор на башне. Я пойду первым. Михаил, ты сменишь меня? — Михаил кивнул в ответ. — Мы будем сменять друг друга через каждые шесть часов. — Виктор обвел взглядом оставшихся в живых членов стаи: Алекшу, Петра, Франко и Михаила. Ему не было нужды ни о чем говорить; его глаза все сказали за него. Михаил сам читал в них это — стая вымирала. Взгляд Виктора рассеянно блуждал по подвалу, словно в поисках тех, кто покинул их и уже не вернется. — Ренаты больше нет, — прошептал он, и Михаил увидел, как у него на глаза навернулись слезы. — Я любил ее, — ни к кому не обращаясь, сказал Виктор. А затем, запахнув накидку из оленьей шкуры, он резко повернулся и пошел вверх по лестнице.

Прошло еще три дня. Стука топоров в лесу больше не было слышно. На четвертую ночь после гибели Ренаты Виктор и Михаил выбрались на пригорок, с которого открывался вид на поляну, где недавно стояли палатки. Кострище было холодным, палатки исчезли. Улетучился и запах людей. Виктор и Михаил отправились по просеке на северо-запад, к главному лагерю лесорубов. В нем тоже не осталось ни одной живой души. Наспех выстроенные бараки опустели, повозок тоже не было видно. Но проложенная ими в лесу просека осталась глубоким шрамом на темной земле. Тело Ренаты люди забрали с собой. Что же будет, когда глазам большого мира предстанет труп волка с человеческими рукой и ногой? Дорога указывала путь к белокаменному дворцу. Виктор глухо заворчал, и Михаил понял, что он хотел сказать: да поможет нам Господь.

Лето шло — бесконечно длинная череда опаленных жарким зноем дней. Лесорубы так и не возвратились, и колеса их повозок больше не прокладывали на просеке новые колеи. Михаил начал снова по ночам приходить в овраг к железной дороге. Он провожал взглядом грохочущий мимо состав, и ему казалось, что машинист ведет паровоз еще быстрее. Интересно, а слышал ли он что-нибудь о Ренате и дошли ли до него невероятные слухи о том, что в этих лесах водятся чудища?

Несколько раз Михаил пробовал бегать наперегонки с поездом, неизменно сходя с дистанции в тот момент, когда тело из человеческого начинало превращаться в волчье и он чувствовал, что теряет равновесие. Тяжелые железные колеса гремели, оставляя его далеко позади.

Лето кончилось. Лес оделся в золотисто-багряный наряд осенних листьев, косые лучи солнца скользили по земле, а утренние туманы становились все холоднее и задерживались надолго. Тогда-то в лесу и появились солдаты.

Они объявились, как только ударили первые заморозки. Их было двадцать два человека, они приехали на четырех подводах. Виктор и Михаил, спрятавшись в зарослях, смотрели, как они разбивают лагерь, устраиваясь в хижинах лесорубов. У каждого солдата была винтовка, а у некоторых еще и пистолеты. Одна из подвод была доверху нагружена боеприпасами, и среди деревянных ящиков с надписью «Осторожно! Динамит!» стоял внушительных размеров пулемет на колесах. Человек, видимо начальник, распорядился выставить часовых вокруг лагеря, после чего солдаты начали копать ямы, в дно которых они вбивали заостренные деревянные колья. Они расстилали на земле сети и развешивали их на деревьях так, что во все стороны шли шнуры от ловушек. Разумеется, все сети и веревки пропахли ими, и обходить их стороной было нетрудно. После этого половина солдат снова погрузилась на две повозки и отправилась дальше по просеке, туда, где когда-то были расставлены палатки. Там они разбили новый лагерь, опять принялись рыть ямы и развешивать на деревьях сети. Они выгрузили с подводы пулемет и ящики со взрывчаткой. Затем решили испытать пулемет, и первая же его очередь скосила несколько сосенок, словно над ними потрудилась целая дюжина пил. Пулемет так грохотал, что могло показаться, будто наступил конец света.

— У них пулемет, — сказал Виктор, когда они возвратились домой. — Они привезли пулемет! Для того чтобы убить нас! — Как бы не веря сам себе, он покачал головой. — Боже мой, они, должно быть, решили, что нас здесь сотни!

— А я скажу вам, что нужно убираться отсюда, пока не поздно, — твердил Франко. — Прямо сейчас, пока эти сволочи не начали охотиться на нас!

— И куда же мы пойдем? Уже зима на носу! Может быть, станем рыть норы? Без крыши над головой мы долго не протянем!

— Но и здесь нам житья не будет! Они вот-вот начнут прочесывать лес и рано или поздно придут и сюда!

— Как же нам быть? — тихо спросил Виктор. При свете костра лицо его казалось огненно-красным. — Может быть, пойти к солдатам и попробовать убедить их, что нас нечего бояться? Что мы такие же люди, как и они? — Он горько усмехнулся. — Что ж, Франко, ступай первым, а мы поглядим, какой прием они устроят в твою честь.

Франко сердито нахмурился и обиженно поскакал прочь, опираясь на свой посох. На трех волчьих лапах у него это получалось куда лучше. Виктор сидел на корточках и напряженно думал. Михаилу казалось, что он знает, о чем сейчас думает Виктор: солдаты понаставили в лесу полно своих ловушек, и охотиться станет намного труднее и опаснее; Франко был прав: рано или поздно солдаты найдут их; и было страшно даже подумать о том, что солдаты сотворят с ними, когда изловят. Михаил посмотрел на Алекшу, крепко прижимавшую к себе сына. «Они убьют нас или посадят в клетку, — думал Михаил. — Но лучше уж смерть, чем железные решетки».

— Эти гады уже однажды изгнали меня из дома, — сказал Виктор. — Но снова лишить себя дома я им не позволю. Бог ведает, как все обернется, но я останусь здесь в любом случае. — Он решительно поднялся с пола. — Вы, если желаете, можете отправляться на поиски другого укрытия. Может быть, вы даже сможете устроиться пока в какой-нибудь из тех пещер, где мы в свое время выслеживали берсеркера. Но только я не собираюсь, словно загнанный зверь, сидеть, скорчившись и дрожа, в каменной норе. Нет. Мой дом здесь.

Наступило долгое молчание. Первой его решилась нарушить Алекша.

— А может быть, им надоест охотиться за нами и они уйдут отсюда, — тешила она себя ложными надеждами. — Вряд ли они останутся здесь надолго. Скоро наступит зима. Как только ляжет первый снег, они уйдут.

— Верно! — согласился с ней Франко. — Они уберутся из нашего леса, когда наступят холода, это уж точно!

Впервые за все время стая нетерпеливо дожидалась, когда на лес повеет ледяное дыхание зимы. После первого же по-настоящему зимнего снегопада солдатам пришлось бы убраться из этих мест. Но хотя дни и становились все короче и холоднее, небо по-прежнему оставалось безоблачным. С деревьев и кустов опадали последние сухие листья. Виктор с Михаилом следили за тем, как солдаты с винтовками, разбившись на группки, прочесывали их лес. Однажды одна такая группа прошла всего в тридцати метрах от белокаменного дворца. Они вырыли еще несколько ям и, воткнув в земляное дно острые колья, забросали их сверху ветками, листьями и землей. Виктор сказал Михаилу, что это и есть волчьи ямы. Все попытки заманить волков в ловушки оказались безрезультатными, но солдаты все равно не унимались, продолжая прочесывать лес, постепенно расширяя район поиска, и вот наступил такой день, когда Виктор и Михаил в удрученном молчании глядели на то, как их преследователи наткнулись на Сад. Руки и штыки принялись за работу, разрывая могилы, которые после гибели берсеркера были старательно восстановлены. Михаил низко опустил голову и закрыл глаза, чтобы не видеть, как человечьи и волчьи останки безжалостно выбрасываются из могил.

На лесную землю легла первая пороша. То и дело налетал предвещавший скорую непогоду колючий северный ветер, но солдаты все еще оставались в лесу.

Подошел к концу и октябрь. Небо потемнело, и по нему поползли тяжелые серые тучи. Однажды утром, когда Михаил возвращался с охоты, неся в зубах только что убитого зайца, он наткнулся на солдат, идущих по лесу всего в полусотне ярдов от белокаменного дворца.

Их было двое, и в руках у них были винтовки. Михаил бросился в заросли кустарника и затаился. В разговоре они то и дело упоминали о Москве; голоса их била дрожь, пальцы лежали на спусковых крючках. Михаил разжал челюсти, и заяц мягко шлепнулся на землю. «Остановитесь, — мысленно призывал он солдат. — Пожалуйста, не ходите туда. Пожалуйста…»

Солдаты же как ни в чем не бывало продолжали идти. Под их сапогами шуршала пожухлая трава и опавшие листья, и каждый шаг приближал их к Виктору, Франко, Алекше и их малышу. Михаил чувствовал, как гулко стучит сердце в груди, как напрягаются мускулы. «Уходите отсюда, пожалуйста, уходите…»

Они остановились. Один из них принялся раскуривать папироску, пряча от ветра в ладонях огонек спички.

— Что-то мы с тобой слишком далеко зашли, — сказал он, обращаясь к товарищу. — Повернем-ка уж лучше назад, а то Новиков с нас шкуру спустит.

— Сволочь недоделанная, — заключил второй боец, опираясь на винтовку. — Я давно уже говорил, что спалить нужно эти леса к чертовой матери, и дело с концом. И вообще какого черта он собирается разбивать еще один лагерь в этом дерьме? — Он с опаской огляделся по сторонам, и этот страх перед лесом подсказал Михаилу, что был он наверняка городским жителем. — Спалить все дотла — и домой! Я давно об этом говорю.

Первый красноармеец выпустил из ноздрей облачко сизого табачного дыма.

— Вот именно поэтому, Степан, нам с тобой не бывать офицерами, — изрек он. — Мы с тобой слишком умны для того, чтобы носить звезды. Я скажу тебе другое. Если Новикову вздумается вырыть моими руками еще одну чертову яму, то я прямо в глаза, открыто скажу этому мудаку, куда он может засунуть свой… — Внезапно он замолчал и начал пристально всматриваться в просвет между деревьями. — Чего это там? — спросил он у приятеля, переходя на сдавленный шепот.

— Что — чего? — Степан принялся вертеть головой по сторонам.

— Вон там. — Первый боец сделал еще пару шагов вперед и указал в ту сторону. — Прямо вон там. Видишь?

Михаил закрыл глаза.

— Дом, — снова сказал первый солдат. — Видишь? Похоже на минарет.

— Вот это да! И вправду! — согласился с ним Степан. Он нервно передернул затвор.

Этот звук заставил Михаила открыть глаза. Двое солдат стояли всего в каких-нибудь пяти метрах от него.

— Лучше пойти и рассказать об этом Новикову, — сказал Степан. — Один я сюда больше не ходок. — С этими словами он торопливо повернул обратно. Первый боец бросил на землю окурок папиросы и поспешил следом за напарником.

Михаил поднялся из-за своего укрытия. Он никак не мог допустить, чтобы солдаты возвратились в свой лагерь. Он не мог, нет, не должен был этого допустить. Перед глазами промелькнули ужасные картины: как эти люди выбрасывали кости из разрытых могил, словно выкорчевывая из земли тонкие, беззащитные корни, как разлетелся расколотый пулей череп Ренаты. Он думал и о том, что эти люди сделают с Алекшей и Петром, когда вернутся сюда со своими винтовками и взрывчаткой.

Михаил чувствовал, как им овладевает дикая ярость, и глухо зарычал. Солдаты лезли напролом, они почти бежали, продираясь сквозь заросли. Михаил все еще чувствовал у себя во рту вкус крови убитого зайца и бросился им вдогонку, словно черная молния, летящая по серому лесу. Шаги его были бесшумны, ни одного лишнего движения — настоящая поступь убийцы. Он нагонял этих двоих и, выбирая место для прыжка, думал, что слезы волка ничем не отличаются от человеческих.

Он стремительно бросился вперед, оттолкнувшись от земли сильными задними лапами, и настиг беднягу прежде, чем тот успел его заметить.

Михаил повалил солдата на землю, на ковер из сухих, жухлых листьев, и вонзил острые клыки ему в шею. Он принялся неистово мотать головой из стороны в сторону, слыша, как трещат, ломаясь, кости. Тело человека забилось в предсмертной агонии. Солдат умер, не издав ни звука.

Михаил услышал испуганный всхлип и поднял голову, поблескивая зелеными глазами.

Степан уже поднимал винтовку.

Михаил видел, что палец солдата на спусковом крючке. И за мгновение до выстрела Михаил отскочил в сторону и скрылся в густом кустарнике, а угодивший в землю свинец взметнул в воздух фонтанчик земляных комьев. Прогремел второй выстрел, пуля прошла, чуть выше плеча Михаила и вонзилась в ствол дуба. Михаил метался из стороны в сторону по ковру из сухих листьев. Он услышал, как солдат побежал, зовя на помощь других, и Михаил бесшумно последовал за ним, словно черный ангел возмездия.

Солдата подвели ноги, он упал, поднялся и снова побежал.

— Помогите! На помощь! — вопил он, время от времени оборачиваясь на бегу и отстреливаясь от преследователя, который, как ему казалось, гнался за ним по пятам.

Михаил обогнал его и зашел сбоку, чтобы отрезать беглеца от лагеря. Солдат кричал не переставая, в волосах у него запутались сухие листья, но, когда Михаил выскочил из зарослей кустарника, готовясь к решающему прыжку, необходимость в этом отпала.

Земля расступилась под ногами у солдата, и он рухнул вниз. Его истерические призывы о помощи оборвались на полуслове. Михаил осторожно приблизился к краю волчьей ямы и заглянул вниз. Тело солдата пронзили заостренные колья. Дурманяще пахло кровью, и Михаил принялся крутиться волчком, щелкая зубами, словно пытаясь поймать собственный хвост.

Через мгновение он услышал доносившиеся из леса крики: солдаты быстро приближались. Михаил повернул назад и со всех ног бросился бежать туда, где лежал первый покойник. Он ухватился зубами за шею трупа и потащил тело в кусты. Тело было тяжелым, плоть рвалась; это была грязная работа. Краем глаза он заметил, как к нему метнулось что-то белое; Виктор подоспел к нему на помощь, и вместе они затащили труп в укромное место среди непроходимого ельника. Виктор защелкал зубами у самой морды Михаила — сигнал отходить. Михаил остановился на месте в нерешительности; видя это, Виктор сильно толкнул его плечом, и он повиновался. Виктор припал к земле, прислушиваясь к крикам солдат. Их было восемь, и пока четверо из них снимали с кольев и поднимали наверх своего угодившего в волчью яму товарища, остальные четверо расхаживали по лесу с винтовками наготове.

Изверги добрались и до них. Виктор знал, что это было неизбежно. Они не уйдут отсюда, пока не прольется кровь.

Виктор поднялся с земли и, белея призраком между деревьями, повернул к белокаменному дворцу. Он все еще ощущал зловоние, которое принесли люди.
Глава 5

Михаил почувствовал, как кто-то тронул его за плечо, и мгновенно проснулся, придя в себя после двух часов беспокойного сна.

— Тихо! — прошептал Виктор, опускаясь на пол рядом с ним. — Ничего не говори, только слушай. — Он взглянул на Алекшу, которая крепко прижимала к себе маленького Петра, а затем снова на Михаила.

— Что такое? Что происходит? — Франко встал, опираясь на свой посох.

— Солдаты идут, — ответил Виктор, и было видно, как лицо Франко становится бледным, словно полотно. — Я видел с башни. Их там человек пятнадцать-шестнадцать, а может, и больше.

Он увидел их в синей предрассветной мгле. Они перебегали от дерева к дереву, считая себя незамеченными. Виктор слышал скрип колес; они тащили за собой пулемет.

— И что же нам теперь делать? — Голос Франко задрожал, еще немного — и он начнет паниковать. — Нужно уходить, пока не поздно!

Виктор посмотрел на замирающее пламя костерка и медленно кивнул.

— Хорошо, — сказал он. — Мы уходим.

— Уходим? — переспросил Михаил. — Но куда? Это наш дом!

— Позабудь об этом! — ответил ему Франко. — Если они нас здесь накроют, нам крышка!

— Он прав, — согласился Виктор. — Мы спрячемся в лесу. Может быть, потом, когда солдаты уберутся отсюда, мы сможем вернуться домой. — Но по тому, как это было сказано, было нетрудно понять, что он сам не верит в это; если солдаты наткнутся на логово стаи, то они сами займут его, прежде чем выпадет первый снег. Виктор встал. — Мы не можем больше здесь оставаться.

Франко, не раздумывая, отбросил в сторону свой посох, и тело его начало стремительно зарастать серой шерстью. Через минуту он уже был волком. Михаил тоже мог бы сию же минуту превратиться в волка, но Петр оставался ребенком, да и Алекша тоже не могла превратиться. Поэтому он решил остаться человеком. Лицо Виктора начало изменяться; он сбросил одежду, его грудь, плечи и спина быстро зарастали лоснящейся белой шерстью. Франко заковылял по лестнице. Михаил обнял Алекшу, державшую на руках ребенка, за плечи, увлекая ее за собой к лестнице, ведущей наверх.

Покончив с превращением, Виктор возглавил процессию. Они шли за ним по узким извилистым коридорам, мимо высоких сводчатых окон, сквозь которые пробивались ветви деревьев, и внезапно предрассветное небо озарилось ярким сиянием. То был вовсе не свет солнца, узкой полоской розовой зари уже показавшегося над горизонтом; из леса поднялся сверкающий, ослепительный шар белого шипящего огня, который, описав в воздухе дугу, начал медленно опускаться на землю, заливая все вокруг ярким, словно добела раскаленным, светом. Огненный шар упал под стеной белокаменного дворца, и вслед за ним из темноты леса взлетели высоко в небо и снова опустились на землю два точно таких же шара. Третий шар угодил в окно дворца; вдребезги разбивая покрытое трещинами стекло, он влетел во дворец, с шипением разбрасывая искры вокруг и сияя, словно маленькое солнце.

Виктор подал знак остальным идти дальше, не останавливаясь. Михаил прикрыл одной рукой глаза от слепящего света, а другой он крепко сжимал запястье Алекши. Франко скакал на трех лапах вслед за Виктором. Темнота за окнами вдруг превратилась в неестественно белый, холодный свет. Михаилу показалось, что все это происходит с ним во сне, как если бы он шел на неслушающихся ногах по коридорам из ночного кошмара. Ослепительный свет отбрасывал на стены уродливые тени.

Ощущение нереальности всего происходящего не покинуло Михаила даже тогда, когда солдат — безликая тень — возник у них на пути в одном из коридоров и, вскинув винтовку, выстрелил.

Виктор набросился на противника; Михаил услышал, как Виктор захрипел, и понял, что пуля достигла цели. Виктор повалил кричащего солдата на пол и одним хищным рывком порвал ему горло.

— Они здесь! Сюда! — закричал другой солдат. — Их тут целая дюжина!

Было слышно, как тяжело стучат сапоги, их грохот эхом отдавался от камней. Прогремел еще один выстрел, и искры полетели от стены, чуть выше головы Франко. Виктор бросился назад, прикрыв собой Франко и толкая его туда, откуда он только что появился. В коридоре впереди себя Михаил видел еще по крайней мере восемь или девять вооруженных солдат; прорваться через такой заслон было немыслимо. Виктор рычал и лаял, голос его срывался и сделался хриплым от боли; солдаты кричали; на руках у Алекши заскулил Петр. Прогремели еще два выстрела, и оба раза пули рикошетом отлетели от стен. Михаил повернулся и побежал обратно, увлекая за собой Алекшу. Выскочив из-за угла коридора, он остановился как вкопанный, оказавшись лицом к лицу с тремя солдатами.

Они изумленно уставились на него, не ожидая увидеть здесь человека. Но тут к одному из них вернулось самообладание, и он направил ствол своей винтовки в грудь Михаилу.

Михаил почувствовал, как из его груди рвется наружу звериный рык. Он бросился вперед, ухватился за ствол винтовки и направил ее в потолок. Грянул выстрел, и он почувствовал обжигающую боль от задевшей плечо пули. Он замахнулся другой рукой, и его острые загнутые когти вонзились в глаза неприятелю — тут только он заметил, что его рука уже превратилась в волчью лапу. На все ушло какое-то мгновение, это было чудо, творимое разумом над телом. И он одним движением выцарапал глаза солдату, который, вопя от боли, отпрянул назад. Солдат, стоявший позади всех, бросился бежать, призывая на помощь, но второй, обезумев от страха, принялся палить наугад из винтовки. Пули с пронзительным свистом отскакивали от стен и потолка. Мимо Михаила скользнула темная тень. Скакавший на трех лапах волк с налету бросился на солдата. Человек пытался отбиться от Франко, но хотя у того и не было одной лапы, зато клыки были в полном порядке. Франко истерзал лицо солдата и ухватил его за горло. Михаил опустился на колени, тело его продолжало быстро изменяться; он сбросил с себя накидку из оленьей шкуры и полностью отдался во власть превращения.

Было видно, как в темноте блеснул металл. Солдат с силой опустил руку, и нож у него в руке вонзился в шею Франко. Франко вздрогнул, но зубов не разжал. Человек выдернул нож и ударил снова, а потом еще. Франко же продолжал вгрызаться все глубже в гортань солдата. Нож по самую рукоятку вонзился ему в шею, и из ноздрей волка хлынули струйки крови.

В пороховом дыму возникли силуэты еще двух солдат, и из стволов их винтовок вырывались вспышки пламени. Михаил внезапно почувствовал пронзительную боль в боку, и у него перехватило дыхание. Вторая пуля надорвала ему ухо. Еще одна пуля настигла Франко. Он взвыл и все же нашел силы броситься вперед, ухватив одного из солдат за ногу. Второй солдат выстрелил в него почти в упор, но Франко бешено кусался, разрывая когтями плоть. Внезапно откуда-то из клубов дыма выскочил Виктор; темная кровь струилась у него по плечу. Он налетел на второго солдата и повалил его на пол. К этому времени Михаил успел закончить превращение. Запах крови и творящееся вокруг насилие привели его в большую ярость. Он накинулся на солдата, на которого напал Франко, и вдвоем они быстро разделались с ним. Потом Михаил бросился на помощь Виктору; его крепкие клыки вонзились в горло врага.

— Миша.

Это был тихий стон.

Обернувшись, он увидел, что Алекша стоит на коленях. Петр громко плакал, но она крепко прижимала его к себе. Глаза Алекши словно остекленели, а по подбородку у нее ползла тонкая струйка крови. На полу, у ее коленей, уже темнела целая лужица крови.

— Мишенька, — прошептала она, протягивая ему ребенка.

Он не мог взять у нее Петра. Для этого нужны были руки, а не лапы.

— Пожалуйста, — умоляла Алекша.

Но Михаил даже не смог ей ответить. Язык волка не мог помочь ему ни признаться в любви, ни произнести слова скорби.

Голубые глаза Алекши закатились. Она начала оседать на пол, все еще прижимая ребенка, и Михаил понял, что еще мгновение — и Петр размозжит себе голову о камни.

Перескочив через мертвого солдата, он бросился на пол, надеясь своим телом смягчить падение ребенка.

Он слышал, как солдаты бегут по задымленному коридору. Виктор рявкнул на него:

— Следуй за мной!

Михаил не двинулся с места; его рассудок помутился, а тело словно окаменело.

Виктор взял его зубами за раненое ухо и дернул. Солдаты были совсем близко, и Виктор слышал, как скрипят колеса: они прикатили пулемет.

Франко рванулся вперед, схватил Михаила зубами за хвост и дернул изо всех сил, едва не отрывая его от туловища. Боль пронзила все тело. Петр плакал, солдаты приближались, волоча за собой пулемет, а Алекша неподвижно лежала на каменном полу. Виктор и Франко тащили Михаила, заставляя его подняться. Силы покинули его, и он уже ничем не мог помочь ни Алекше, ни сыну. Михаил поднял голову и огрызнулся на Виктора, заставив его отступить, а потом осторожно начал вылезать из-под Петра. Ребенок соскользнул с его спины на пол.

В дыму были видны человеческие силуэты. Послышался металлический лязг затвора.

Франко поднял голову — на него было страшно смотреть: из загривка у него все еще торчал нож — и пронзительно завыл. Его вой эхом пронесся по коридорам дворца. И тут Франко бросился на солдат в последнем прыжке. Он оторвался от пола, челюсти его были готовы растерзать любую плоть. Оглушительная пулеметная очередь разорвала тело Франко надвое.

Виктор повернул назад. Он бежал вдоль коридора, перепрыгивая через тела мертвых солдат. Пулемет не умолкал. Михаил видел, как дернулось тело Алекши, когда в нее попала очередная пуля, и вслед за ней еще одна отскочила от каменного пола рядом с Петром. Выбор был за Михаилом: он мог погибнуть здесь или же попытаться выбраться. Он повернулся и бросился вслед за белым волком.

Уже на бегу он услышал, что пулеметная стрельба смолкла. Петр все еще плакал. Позади кто-то крикнул:

— Прекратить огонь! Здесь ребенок!

Михаил не остановился. Судьба Петра, какой бы она ни оказалась в дальнейшем, была не подвластна ему. Но пулемет не стрелял, и винтовки тоже молчали. Может быть, в этих русских сердцах все же осталась хоть капля жалости. Михаил ни разу не оглянулся; он нагнал Виктора и теперь бежал за ним, в мыслях отрешаясь от настоящего и начиная думать о будущем.

Виктор разыскал узкую каменную лесенку, ведущую наверх, и начал взбираться по ней, оставляя на камнях капли крови. К крови Виктора тут же добавилась кровь не отстававшего от него Михаила. Они выбрались наружу через окно с давно выбитыми стеклами и, соскользнув вниз по покатой крыше, оказались среди подступавших к дворцу зарослей. Потом они долго бежали рядом, уходя все глубже в лес. Оказавшись на безопасном расстоянии, они остановились, тяжело дыша и роняя капли алой крови на бурую листву на земле. Виктор зарылся в сухие листья и лежал, скрипя зубами от боли. Михаил бесцельно бродил вокруг, но тут силы окончательно оставили его, он повалился на землю и принялся зализывать раненый бок. Михаил потерял много крови. Он заполз под нижние ветви ели и впал в забытье.

Он очнулся только вечером. Поднимался ветер. Солнце почти скрылось за деревьями. Михаил увидел Виктора: белый волк лежал неподвижно, зарывшись в листву. С трудом встав, он заковылял к Виктору и, оказавшись рядом, легонько толкнул его. Сначала Михаилу показалось, что Виктор мертв: он был неподвижен и не отзывался, но потом, тихо застонав, поднялся с земли. Вокруг пасти на белой шерсти засохла бурая корка крови, а глаза смотрели на все с безразличием и безысходностью.

Михаила мучил голод, но сил охотиться у него не было. Он побрел было в одну сторону, потом в другую, не зная, что делать дальше. Он стоял на месте, низко опустив голову, и чувствовал, что рана в боку все еще кровоточит.

Где-то невдалеке послышался глухой грохот. Михаил навострил уши. Через некоторое время грохот повторился вновь. Он понял, что этот звук доносится до них с юго-востока, с той стороны, где был белокаменный дворец.

Виктор побрел через лес и поднялся на вершину горного кряжа. Он стоял неподвижно, устремив пристальный взгляд неизвестно куда. Немного погодя Михаил собрал последние силы, тоже взобрался на вершину и встал рядом.

Клубы густого черного дыма поднимались к небу. За дымовой завесой пылали языки красного пламени. Пока Виктор и Михаил смотрели на дым, прогремел третий взрыв. Во все стороны разлетались каменные обломки. Теперь они знали, что произошло: солдаты заложили взрывчатку в белокаменном дворце, и дом взлетел на воздух у них на глазах.

Грянули еще два взрыва, и в наступившей темноте взвились в небо еще два огромных огненно-красных языка пламени. Рухнула башенка, за которую когда-то давным-давно зацепился его змей. Прогремел еще один взрыв, сильнее, чем предыдущие, и в воздухе словно закружила вспугнутая стайка огненных летучих мышей. Их подхватил ветер, и они полетели, кружась и переворачиваясь в бурных воздушных потоках. До Виктора и Михаила донесся горький запах гари. Огненные летучие мыши взметнулись высоко над лесом и начали медленно оседать на землю.

Некоторые из них закружились и над тем каменистым кряжем, где стояли два волка. Ни один из них не повернул головы. Горящие страницы из книг на латыни, немецком и русском. Многие из них еще сохранили то, что осталось от цветных иллюстраций, нарисованных некогда рукой мастера. Они медленно оседали на землю хлопьями черного снега — несбывшиеся мечты цивилизации, но налетевший ветер подхватил золу, поднимая ее высоко в воздух и развеивая по всей округе. Вот и не осталось ничего.

На лес опустилась ночь. Раздуваемое ветром пламя пожара перекинулось на деревья. Волки по-прежнему стояли на вершине небольшого каменистого кряжа. Две пары волчьих глаз поблескивали красным светом отражающегося в них огненного зарева. Языки пламени рвались к небу, танцевали на руинах, и ветви зеленеющих сосен и елей съеживались от их жаркого прикосновения. Михаил подтолкнул Виктора: пора уходить хоть куда-нибудь, но Виктор не двинулся с места. И лишь позднее, когда они почувствовали набегающую волну огненного жара, Виктор наконец подал голос: это был страшный глухой стон поражения. Михаил спустился с вершины кряжа и рявкнул на Виктора, зовя его за собой. Виктор отвернулся от огненного зрелища и начал спускаться вниз, дрожа всем телом и низко опустив голову.

Живые должны жить. Пробираясь через лес, Михаил подумал о том, что старая человеческая истина оказывается справедливой и для волков. Алекша, Франко, Никита и те, кто навсегда покинул их. А как же Петр? Может быть, и его кости остались лежать под руинами белокаменного дворца, или же солдаты забрали его с собой? Что станет с Петром, окажись он в том, диком мире? Михаил понимал, что об этом ему, скорее всего, так и не суждено будет узнать, да это, наверное, и к лучшему. И тут к нему неожиданно пришло осознание того, что ведь и сам он был убийцей. Он убивал людей, сворачивал им шеи, перегрызал глотки… с Божьей помощью… и для него это было так просто…

Но самое страшное, что он делал это с удовольствием, ему нравилось убивать.

Хотя от книг остался лишь пепел да зола, в душе у Михаила продолжали звучать их голоса. Вот и теперь он слышал, как внутренний голос нашептывал ему строки Шекспира из его «Ричарда III»:
Бродить, как Каин, будешь ты в ночи,
И солнце спрячет от тебя лучи.
О горе! Неужели, Боже правый,
Чтоб вырос я, был нужен дождь кровавый?

Вместе с Виктором они уходили все дальше в лес, и вслед им дул ветер, донося жар от занявшихся огнем деревьев.
Глава 6

Михаил и Виктор обосновались в одной из тех пещер, где Виктор когда-то выслеживал берсеркера. Они успели прожить в ней больше десяти дней, прежде чем выпал снег. В каменной норе было вполне достаточно места для двух волков, но не для двоих людей. Налетавший с севера ветер становился злее, и оставаться в такую погоду людьми было равноценно самоубийству. На Виктора напала апатия, и он спал целыми днями. Михаилу приходилось охотиться за двоих, жадно набрасываясь и хватая все, что он только мог утащить из лесной кухни.

Настоящая зима пускала в лесу свои ледяные корни. Михаил отправился к солдатскому лагерю и обнаружил, что он опустел. Следов Петра тоже нигде не было видно. В проложенных подводами колеях лежал снег. Человеческий запах улетучился. Михаил миновал по пути большой выжженный участок леса, где лежали обугленные руины белокаменного дворца, и снова возвратился в пещеру.

В ясные ночи, когда в окружении голубого ореола на небо всходила луна и ярко мерцали звезды, Михаил пел. Это была песня боли и тоски; жизнь его больше не радовала. Виктор оставался в пещере, свернувшись на каменном полу белым мохнатым клубком, и лишь слегка поводил ушами, слушая песню черного волка. Но Михаил пел один. Скитающийся над землей ветер подхватывал его голос, эхом разнося его по притихшему лесу. В ответ — тишина.

Прошли недели и месяцы. Михаил начинал чувствовать, как все меньше остается в нем человеческого. Он больше не чувствовал необходимости в своем беспомощном белом теле; четыре лапы, когти и клыки — вот что сейчас ему было нужно. А Шекспир, Сократ, высшая математика и языки русских, англичан и древних римлян вместе с различными теориями религии — все это было частью совершенно иного мира. В том царстве, в которое сейчас вступил Михаил, самым главным было умение выжить. И первая же ошибка могла стоить жизни.

Зима кончилась. Снежные бури сменились весенними ливнями, леса зазеленели. И вот однажды утром, вернувшись с охоты, Михаил увидел голого седобородого старика, сидевшего на камнях у самого края пропасти. Бледное лицо Виктора было покрыто глубокими морщинами; щурясь на солнце, он взял предложенный ему кусок мяса убитой ондатры и съел его сырым. Его отвыкшие от яркого света глаза смотрели, как на небо восходит солнце. Он слегка склонил голову, оборачиваясь назад, словно на знакомый зов.

— Рената! — позвал он; голос его дрожал. — Рената!

Михаил улегся рядом, на краю пропасти, принимаясь за еду.

Виктор закрыл лицо руками и зарыдал; сердце Михаила разрывалось от жалости к нему.

Виктор поднял голову, глядя на черного волка так, как будто видел его в первый раз.

— Ты кто? — спросил он. — Кто ты такой?

Михаил продолжал есть. Он знал, кто он такой.

— Рената! — снова позвал Виктор. — А, вот ты где… — Михаил видел, как Виктор чуть заметно улыбнулся, обращаясь к кому-то видимому лишь ему одному. — Представляешь, Рената, он и в самом деле считает себя волком. Он думает, что останется здесь навсегда и всю жизнь будет только и делать, что рыскать по лесу. Знаешь, Рената, кажется, он забыл, кто он на самом деле, он забыл, что под этой шкурой скрывается человек. Он думает, что и после того, как я уйду к тебе, он останется здесь и будет ловить крыс себе на обед. — Виктор усмехнулся своей выдумке. — Подумать только, сколько знаний я вложил в него! — Немощные пальцы прикоснулись к темневшему на плече шраму, нащупывая засевшую в теле пулю. Потом его внимание снова переключилось на черного волка. — Превращайся! — приказал он.

Не обращая на него внимания, Михаил продолжал вылизывать оставшиеся от обеда кости.

— Превращайся, — повторил Виктор. — Ты не волк. Стань человеком.

Придерживая лапой маленький череп, он зажал его в пасти, хрустнув костями, вскрыл его и вылизал мозги.

— Рената тоже хочет, чтобы ты снова стал человеком, — говорил ему Виктор. — Слышишь? Она разговаривает с тобой.

Михаил слышал только завывание ветра и голос выжившего из ума старика. Покончив с едой, он принялся облизывать лапы.

— Боже мой, — тихо проговорил Виктор, — боже мой, я схожу с ума. — Он встал, заглядывая вниз, на дно пропасти. — Но все же я еще не сошел с ума настолько, чтобы считать себя волком. Нет, я человек. И ты тоже человек, Михаил. Так стань же им. Прошу тебя.

Михаил продолжал лежать на животе, глядя, как в небе над ними кружат вороны, и думал, что было бы совсем неплохо поймать одну из них. Ему не нравился запах, исходивший от Виктора; он напоминал о смутных силуэтах с винтовками.

Тяжко вздохнув, Виктор понуро опустил голову. Он начал медленно и осторожно спускаться вниз по каменистому склону, было слышно, как хрустят его старческие суставы. Михаил поднялся с земли и последовал за ним, чтобы в случае чего не дать ему упасть.

— Не нужна мне твоя помощь! — закричал, на него Виктор. — Я человек, и мне твоя помощь не нужна!

Он спустился к пещере, заполз в нее и улегся на полу, глядя в пустоту. Михаил прилег на небольшом каменном выступе перед пещерой, и легкий ветерок перебирал его густую шерсть. Он глядел на ворон, круживших над пропастью, словно множество черных воздушных змеев, и у него текли слюнки.

Лес цвел под теплыми лучами весеннего солнца. Виктор больше не становился волком, а Михаил упорно не желал снова превращаться в человека. Виктор очень ослабел. Холодными ночами Михаил входил в пещеру и ложился рядом с ним, согревая старика теплом своего тела, но сон Виктора был очень чуток. По ночам его мучили кошмары, и тогда он вскакивал, призывая к себе Ренату, Никиту или еще кого-нибудь из навеки покинувших этот мир членов их стаи. Днем, когда пригревало солнце, он вылезал из пещеры и забирался на вершину скалы, подолгу просиживая над пропастью и глядя на подернутый дымкой далекий западный горизонт.

— Ты должен отправиться в Англию, — доказывал Виктор черному волку. — Правильно, в Англию. — Он снова кивнул. — Англия — цивилизованная страна. Там не убивают детей. — Он поежился; даже в жаркий солнечный день его тело оставалось холодным, как пергамент. — Ты меня слышишь, Михаил? — спросил он.

Черный волк поднял голову и посмотрел на него, но ничего не ответил.

— Рената, — заговорил Виктор, обращаясь к кому-то невидимому, — знаешь, Рената, ведь я был не прав. Мы жили как волки, хотя мы вовсе не были волками. Мы были людьми, и мы должны были жить в том, другом мире, среди людей. Я был не прав, решив, что мы все должны жить здесь. Не прав. И теперь каждый раз, когда я смотрю на него, — он указал рукой на черного волка, — я понимаю, что ошибался. Мне уже слишком поздно пытаться что-то изменить. Но ему еще не поздно. Он еще может уйти отсюда, если захочет. Он должен уйти. — Виктор сложил руки, переплетя тощие пальцы и затем снова разъединив их, словно распутывал головоломку. — Я боялся мира людей. Я боялся боли. И ведь ты, Рената, тоже боялась всего этого? Ведь так? Да что там говорить, все мы были такими! Если бы мы только захотели, мы бы давно могли уйти отсюда. Может быть, мы и смогли бы научиться, как выжить в этом диком мире. — Он поднял руку, обводя широким жестом западный горизонт, указывая на далекие, невидимые деревни, поселки и города. — О да, там ужасно, — тихо сказал он. — Но ведь это его мир. Михаил должен жить в нем. Но только не здесь. Ему больше нельзя здесь оставаться. — Он снова перевел взгляд на черного волка. — Рената говорит, что ты должен уйти.

Михаил даже не шелохнулся; он дремал, лежа на солнцепеке, слыша сквозь сон, о чем говорит Виктор. Он взмахнул хвостом, отгоняя муху, — это движение было невольным.

— Ты мне не нужен, — раздраженно сказал Виктор. — Ты что, и в самом деле думаешь, что ты меня облагодетельствовал? Как бы не так! Я и сам могу охотиться и вот этими самыми голыми руками поймаю то, что зубами ты не ухватишь вовек! Ты считаешь, что это и есть преданность? Нет, это самая настоящая дурость! Стань человеком. Сынок, ты слышишь меня?

Зеленые глаза черного волка слегка приоткрылись, и веки тут же опустились вновь.

— Ты недоумок, — заключил Виктор. — Я потратил столько времени на обучение идиота. Эх, Рената, зачем ты только привела его к нам? У него впереди целая жизнь, и он хочет отвергнуть ее, отказаться от чуда. Я был не прав… как же я ошибался!

Он встал и, не переставая что-то бормотать себе под нос, принялся спускаться к пещере. Михаил последовал за ним, внимательно следя за каждым движением старика. Как обычно, Виктор бранился и гнал его от себя, но Михаил не отпускал его одного.

Шли дни. Лето было в самом разгаре. Почти каждый день Виктор забирался на вершину скалы и разговаривал с Ренатой, а Михаил дремал рядом, слушая его вполуха. В один из таких дней до них донесся гудок мчащегося где-то вдалеке поезда. Михаил поднял голову и прислушался. Машинист, наверное, пытался согнать с рельсов какого-то вышедшего на пути зверя. Сегодня ночью нужно будет наведаться туда, посмотреть, не сбил ли кого паровоз. Подумав об этом, он снова положил голову на лапы, подставляя спину под лучи жаркого летнего солнца.

— У меня для тебя, Михаил, есть еще один урок, — тихо сказал Виктор, когда паровозный гудок затих вдалеке. — Пожалуй, это будет твой самый важный урок. Живи свободным! Вот и все. Будь свободным, даже когда тело твое заковано в кандалы. Оставайся свободным вот здесь. — С этими словами он прикоснулся к его голове старческой, дрожащей рукой. — Разум нельзя заковать в цепи и огородить стеной. Может быть, это и будет для тебя самым трудным жизненным уроком, Михаил. У всякой свободы есть своя цена, но свобода разума бесценна. — Он замолчал, щурясь на солнце, и Михаил поднял голову, глядя на него. Ему показалось, что сегодня Виктор говорил с ним иначе, не так, как прежде. Это было похоже на завещание. И Михаилу вдруг сделалось не по себе, еще ничто так не пугало его с тех пор, как в их лес пришли солдаты. — Ты должен уйти отсюда, — говорил Виктор. — Ты человек, и твой мир там, среди людей. Рената согласна со мной. Ведь ты остаешься здесь лишь из жалости к обезумевшему старику, разговаривающему с призраками. — Виктор взглянул на черного волка желтыми глазами. — Я не хочу, чтобы ты оставался здесь, Михаил. Твой мир, твоя жизнь там, она ждет тебя. Ты понимаешь меня?

Михаил лежал неподвижно.

— Я хочу, чтобы ты ушел, — сказал Виктор. — Сегодня же. Я хочу, чтобы ты вошел в свой мир человеком. Чудом природы. — Он поднялся на ноги, и тогда Михаил встал с ним рядом. — Если ты не вернешься в тот мир… какой будет прок от того, чему я так долго учил тебя? — Его плечи, грудь, руки и живот начали быстро зарастать густой белой шерстью. Седая борода словно обвилась вокруг шеи, и лицо начало изменять свои черты. — Ведь я, наверное, был неплохим учителем, правда? — спросил он, и голос его грубел, превращаясь в гортанный рык. — Я люблю тебя, сынок, — сказал он. — Не подведи же меня.

Его позвоночник изогнулся. Виктор стоял на четырех лапах, щурясь на солнце, а его слабое тело продолжало зарастать белой шерстью. Михаил заметил, как напрягаются задние лапы белого волка, и вдруг он понял, что тот собирается сделать.

И тогда он бросился вперед.

Но белый волк опередил его.

Виктор оттолкнулся от земли. Он падал вниз, на камни, которыми было усеяно дно пропасти.

Михаил закричал. Это был пронзительный визг, а он ведь хотел закричать: «Отец!»

Виктор не издал ни звука. Михаил зажмурился и отвернулся, чтобы не видеть, как белый волк разбивается о камни.

В небе взошла полная луна. Михаил лег на краю пропасти и пристально смотрел вниз. Его знобило, хотя ночь была теплой. Он пытался петь, но у него ничего не получалось. В лесу было тихо, и Михаил был совсем один среди этого глухого безмолвия.

Голод — зверь, которому неведомы жалость и сострадание, — недовольно заворочался у него в животе. Рельсы, подумал он; мысли разбредались, думать было тяжело. Рельсы. Может быть, поезд сбил сегодня хоть что-нибудь. На рельсах можно найти мясо.

Он отправился через лес к оврагу, спускаясь по склону, поросшему густой травой и побегами дикого винограда. Выйдя на насыпь, Михаил пошел вдоль путей, рассеянно принюхиваясь, но так и не учуял запаха крови. Тогда он решил вернуться в пещеру, ведь теперь его дом там. Может быть, если повезет, он поймает зайца или мышь по дороге домой.

Он услышал далекий гром и прикоснулся лапой к рельсу, чувствуя, как гудит, вибрируя, железо. Через мгновение паровоз вырвется из западного туннеля и с грохотом понесется по дну оврага, а потом скроется в восточном туннеле. На площадке последнего вагона будет раскачиваться красный фонарь. Михаил посмотрел на то место, где погиб Никита. Вокруг толпились призраки, и он слышал, как они разговаривают с ним. И один из них шептал: «Не подведи же меня».

И тут он внезапно понял все. Он может победить поезд на этот раз. Если только действительно захочет. Он победит поезд, начнет эту гонку волком и выйдет из нее человеком.

А если не успеет… какая теперь разница? Этот лес стал домом для призраков; почему бы и ему не стать одним из них и тогда уже петь совсем другие песни?

Поезд приближался. Михаил подошел к темнеющему перед ним черному провалу западного туннеля и сел на насыпи у рельсов. В теплом ночном воздухе кружились огоньки светлячков, трещали крылышки насекомых, временами налетал легкий ветерок, и Михаил чувствовал, как напрягаются и перекатываются крепкие мускулы под черной волчьей шкурой.

«Твой мир, твоя жизнь там, она ждет тебя, — думал он. — Не подведи же меня».

Он почувствовал едкий запах паровозного дыма. В глубине туннеля показался свет. Далекий гром был похож на рев огромного зверя.

И, заливая все вокруг ослепительным светом, осыпая землю дождем огненных искр, поезд вырвался на свободу из темного туннеля и помчался на восток.

Михаил вскочил («Медленно! Слишком медленно!» — думал он) и побежал. Паровоз уже начинал обгонять его, стуча огромными колесами всего в каких-нибудь трех футах от его лап. «Быстрее!» — приказывал он себе, и лапы слушались его. Лапы отталкивались от земли, сердце бешено стучало. Быстрее. Еще быстрее! Он догнал паровоз… поравнялся с ним… и вырвался вперед. Огненные искры обжигали спину, кружились в воздухе у самого лица. Он мчался вперед, чувствуя запах своей паленой шерсти. И вот он был уже впереди паровоза на полметра… на метр… на полтора. Быстрее! Быстрее! Он рвался вперед, его тело словно было создано для скорости и выносливости. Впереди он видел зияющий в скале въезд в восточный туннель. В голове промелькнуло: «Не получится», но Михаил отогнал от себя эту мысль, прежде чем она сумела завладеть им. Он обогнал паровоз на целых шесть метров и тогда начал превращение.

Сперва начали меняться лицо и голова, четыре мощные лапы по-прежнему несли его вперед. Черная шерсть на плечах и спине уходила обратно в тело, уступая место белой гладкой коже. Он почувствовал боль в спине — позвоночник удлинялся. Боль была невыносимой, но он не остановился. Он бежал медленнее, на ногах исчезала шерсть, позвоночник выпрямлялся. Поезд догонял его, и восточный туннель был уже совсем близко. Он споткнулся, но удержался на ногах. На белую кожу плечей и спины с шипением опускались раскаленные искры. Руки и ноги все еще продолжали изменять форму, и вместо когтей на них появлялись человеческие пальцы. Сейчас или никогда.

Михаил, все еще оставаясь наполовину человеком, наполовину волком, бросился через пути перед паровозом, на другую сторону насыпи.

Луч яркого света выхватил его из темноты, и казалось, что на какой-то миг он словно застыл в воздухе. «Око Божье», — промелькнуло в голове у Михаила. Он чувствовал горячее дыхание паровоза, слышал оглушительный стук колес, и решетка-скотосбрасыватель едва не разорвала его тело в клочья.

Он втянул голову в плечи, перевернувшись в воздухе, перелетел через ослепительный луч перед носом паровоза и упал в высокую траву. Над ним пронеслась горячая волна паровозного дыма, жаркий вихрь трепал волосы, искры обжигали голую грудь. Он приподнялся с земли и увидел, как раскачивается из стороны в сторону красный фонарь исчезающего в туннеле последнего вагона.

Михаил чувствовал себя так, словно у него были переломаны все кости. Спина и ребра в синяках. Ноги болели, ступни изодраны в кровь. Но он был цел. Он успел перескочить через рельсы.

Тяжело дыша, он сел на землю; его тело блестело от пота. Михаил и сам не знал, сможет ли он подняться, он уже забыл, как ходят на двух ногах.

— Я жив, — произнес он вслух, и звук его огрубевшего голоса оказался для него настоящим потрясением.

Еще никогда Михаил не чувствовал себя таким голым и беззащитным. Не превратиться ли ему снова в волка? — первое, что пришло ему в голову. Но он тут же отказался от этой мысли. Может быть, позднее. Только не сейчас. Он лежал среди буйно разросшейся травы и думал. Интересно, что там, за лесом? Что ждет его в том мире, о котором Виктор говорил, что это его мир? Наверное, это какое-то страшное место, где опасность подстерегает на каждом шагу, дикая пустыня, где жестокости нет предела. Он боялся этого мира, боялся того, что ждет его там… так же как и того, что, оказавшись там, он вдруг откроет в себе.

«Твой мир, твоя жизнь там, она ждет тебя».

Михаил сел в траве и посмотрел на рельсы, уходившие на запад.

«Не подведи же меня».

В той стороне была Англия — страна Шекспира. Виктор говорил, что это цивилизованная страна.

Михаил встал с земли. Его колени подогнулись, и он снова упал.

Вторая попытка оказалась несколько удачнее. С третьей попытки он встал на ноги. Михаил успел забыть, что он так высок. Задрав голову, он посмотрел на полную луну в небе. Это была все та же луна, но теперь она уже не казалась ему такой завораживающе-прекрасной, какой была все то время, пока он оставался волком. Лунный свет серебрил рельсы, и если в этом лесу водились духи, то сейчас они наверняка пели.

Михаил сделал первый, пробный шаг. Нескладные ноги не желали слушаться его. И как он раньше вообще мог ходить на двух ногах?

Он научится этому заново. Виктор был прав: здесь ему не место. Но он любил этот лес, и расстаться с ним будет нелегко. Это был мир его юности, а теперь его ждал совсем другой, жестокий мир.

«Не подведи же меня», — снова вспомнилось Михаилу.

Он сделал еще один шаг. Потом третий. Хоть и с большим трудом, он все же шел.

Михаил Галатинов шел вперед; в серебристом свете луны его нагое тело казалось поразительно бледным, и он вошел в западный туннель, оставаясь человеком.
ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ
КОРОЛЕВСТВО ДЬЯВОЛА
Глава 1

Майкл услышал гудок паровоза. Может быть, решил вернуться, чтобы вновь потягаться с ним силами? Если так, то на этот раз победителем окажется паровоз. Все тело, каждая косточка в нем нестерпимо болели, голова была готова расколоться на части. Гудок паровоза смолк. Майкл вглядывался в темноту, но так ничего и не увидел. И куда девалась луна? Она ведь только что была здесь, разве нет?

Послышался тихий стук. Потом снова.

— Барон! Вы уже проснулись?

Человеческий голос. Говорит по-немецки. Майкл открыл глаза. Над головой был потолок, обшитый темным полированным деревом.

— Барон! Вы позволите мне войти? — На этот раз стук был настойчивее. Повернулась ручка, и открылась узкая дверь. Майкл поднял голову, чувствуя сильную боль в висках. — А! Вы уже проснулись! — мило улыбаясь, сказал вошедший. Это был худой, совершенно лысый человек с аккуратно подстриженными светлыми усами. На нем был костюм в крапинку и красный бархатный жилет. Вокруг него все сияло красным светом, как будто он стоял на краю открытой топки. — Герр Сэндлер надеется, что вы составите ему компанию за завтраком.

Майкл медленно сел. Голова его гудела, словно чертова наковальня. И каким же это молотом ее так охаживали? Он вспомнил о черной резиновой дубинке; это, должно быть, ее удары так сильно повлияли на его способность держать равновесие и на слух, потому что шум в ушах не утихал и вся комната продолжала мерно покачиваться.

— Завтрак подадут через четверть часа, — любезно объявил человек в дверях. — Что вы предпочитаете: яблочный сок или сок грейпфрута?

— Что это за место?

Еще раньше он понял, что сидит на кровати. Воротничок рубашки был расстегнут, узел белой «бабочки» ослаблен, расшнурованные ботинки стояли на полу. Они выглядели так, как будто их только что начистили. Комната — крохотный, тесный закуток — вмещала в себя стул, обтянутый коричневой кожей, и стол, на котором стояла белая миска с водой. То место, где должно находиться окно, было закрыто железным щитом. Он снова услышал паровозный гудок: высокий, пронзительный звук доносился откуда-то спереди. Ну вот, теперь он знает, где он и почему комната качается, но вот только куда направляется этот поезд?

— Герр Сэндлер ждет вас, — сказал человек в дверях.

Майкл заметил легкое движение позади него. В коридоре, там, где из щелки между занавесками на окнах выбивался алый свет, стоял солдат с пистолетом.

«Черт возьми, что здесь происходит?» — недоумевал Майкл. Немного поразмыслив, он решил, что благоразумнее всего будет играть отведенную ему роль и дальше.

— Прикажите принести яблочный сок, — сказал он, опуская ноги на пол. Он медленно встал с кровати. Ноги слушались.

— Да, сэр. — Человек — скорее всего, это был дворецкий — двинулся к двери.

— И еще, — сказал Майкл, — кофе. Черный, без сахара. И три яйца.

— Да, господин.

— Хорошо. Три яйца в скорлупе.

По лицу человека в дверях было видно, что он не понял последней просьбы.

— Извините, что?

— Три яйца. Сырые. В скорлупе. Вам это понятно?

— Да, сэр. Вполне. — Он попятился к двери и плотно прикрыл ее за собой.

Майкл подошел к железному щиту на окне и попытался подсунуть под него пальцы. Бесполезно. Щит прочно держался на железных засовах. Он нашел свисавший со стены шнур и, дернув за него, включил лампу в круглом белом абажуре на потолке. В шкафу висел его темно-серый пиджак с лацканами из черного бархата, но никаких других вещей в нем не оказалось. Он снова окинул взглядом тесную комнату. Спартанская обстановка. Тюрьма на колесах. Разумеется, солдат в коридоре караулил его. И сколько солдат помимо него ехало в этом поезде, если они были здесь вообще? Как далеко они отъехали от Берлина? Где сейчас Чесна и Мышонок? Он не имел никакого представления, сколько времени прошло с момента нападения, но не сомневался, что всего несколько часов. Итак, если сейчас только встает солнце, значит, вечеринка в «Бримстоне» происходила вчера вечером. Интересно, знает ли уже Сэндлер, что осталось от его сокола? А с другой стороны, если он, как особо опасный шпион, едет сейчас на допрос в гестапо, то почему тогда дворецкий обращается к нему не иначе как «барон»?

Вопросы, вопросы. Пока что ни на один из них невозможно дать ответ. Подойдя к столу, Майкл зачерпнул пригоршню воды из миски и протер лицо. Рядом висело чистое белое полотенце, и он вытерся. Затем сделал несколько глотков. Рядом на стене висело зеркало. Майкл, посмотрел на свое отражение. Белки глаз слегка покраснели, но других заметных следов от удара дубинкой не осталось. Он нащупал у себя на голове две шишки: одну — немного повыше виска и вторую — на затылке. Каждый из этих ударов мог быть смертельным, но они, видимо, наносились расчетливо, вполсилы. А это значит, что Сэндлеру — или еще кому-то кроме него — он нужен был живым.

Глаза все еще застилал туман. Нужно поскорее прийти в себя, неизвестно, какие испытания ожидают его впереди. Прошлым вечером в саду «Рейхкронена» он совершил большую ошибку, не обратив внимания на то, что говорило ему природное чутье. Ему следовало сразу же насторожиться, когда стало ясно, что Сэндлер притворяется пьяным, и уж конечно, тогда он вовремя услышал бы шаги у себя за спиной. Что же, это будет хорошим уроком на будущее. В следующий раз он уже не станет столь недооценивать Гарри Сэндлера.

Он застегнул пуговицу на воротничке рубашки и завязал «бабочку». Не стоит выходить к завтраку в непрезентабельном виде. Он вспомнил о фотографиях в номере у полковника Джерека Блока, истерзанные лица жертв какой-то ужасной по своей жестокости программы испытаний на норвежском острове Скарпа. А что знает Сэндлер о новом проекте доктора Хильдебранда? Или о «Железном кулаке» и трудах Франкевитца, рисовавшего следы от пуль на зеленом металле? Самое время выяснить это.

Майкл достал из шкафа пиджак и надел его. Затем, глядя на себя в зеркало, поправил галстук и, глубоко и решительно вздохнув, открыл дверь.

Дожидавшийся в коридоре солдат немедленно выхватил «люгер» из кобуры и направил его в лицо Майклу.

Сдержанно улыбнувшись, Майкл поднял руки и пошевелил растопыренными пальцами.

— Я чист, — сказал он.

— Туда. — Солдат взмахнул пистолетом, указывая налево, и Майкл пошел вдоль покачивающегося коридора, а солдат шел в нескольких шагах позади.

В вагоне было еще несколько купе, каждое из которых было примерно такого же размера, как и то, что занимал Майкл. На вагон для перевозки заключенных не похоже, слишком уж чисто. Блестели полировкой деревянные панели стен, медные ручки ярко начищены. И все же здесь пахло плесенью: это был стойкий, невыветриваемый запах пота и страха. Что бы ни происходило в этом поезде, это было далеко не так безобидно.

Второй солдат с «люгером» дожидался у раскрытой двери в следующий вагон. Майклу дали жестом понять, чтобы он не останавливался. Переступив порог, Майкл остановился, не ожидая увидеть подобной роскоши.

Это был богато обставленный вагон-ресторан, потолок и стены которого были отделаны темным палисандровым деревом, а пол застелен золотисто-красным персидским ковром. С потолка спускалась люстра, а стены украшали светильники. Под люстрой стоял стол, накрытый белой скатертью, за которым сидел радушный хозяин, пригласивший Майкла на завтрак.

— А! Доброе утро, барон! — Широко улыбаясь, Гарри Сэндлер встал из-за стола. Он выглядел хорошо отдохнувшим; на нем был красный шелковый халат с его инициалами, вышитыми готическими буквами на груди. — Прошу вас, составьте мне компанию!

Майкл бросил быстрый взгляд через плечо. Один из солдат вошел вслед за ним и встал у двери, не выпуская из рук «люгер». Майкл подошел к столу и занял место напротив Сэндлера, там, где специально для него был поставлен еще один прибор — вся посуда была темно-голубого фарфора. Сэндлер вернулся за стол.

— Я надеюсь, вы хорошо спали. А то ведь некоторые испытывают трудности со сном в поездах.

— После первых двух затрещин я спал сном младенца, — ответил Майкл.

Услышав это, Сэндлер рассмеялся:

— Вот это да! Вам не изменило чувство юмора! Весьма впечатляет, барон.

Майкл развернул салфетку. Поставленный перед ним прибор был пластмассовым, у Сэндлера он был из серебра.

— Невозможно предугадать, каким будет ответ, — продолжал Сэндлер. — Бывает, что случаются… ну… очень некрасивые сцены.

— У меня нет слов! — проговорил Майкл, изображая деланый испуг. — Посреди ночи огрели по голове, засунули в багажник, отволокли куда-то, а потом разбудили уже в поезде. И что, находятся еще такие, кто заявляет, будто это некрасивый поступок?

— Сожалею, но это так. На всех не угодишь, не правда ли? — Он снова рассмеялся, но глаза оставались холодными. — А, вот и Хьюго с нашим кофе! — Дворецкий, приходивший в купе к Майклу, появился на пороге двери, которая, должно быть, вела в кухню. На подносе, который он держал в руках, стояли два небольших серебряных кофейника и две чашечки. — Это мой поезд, — говорил Сэндлер, пока Хьюго разливал кофе. — Подарок рейха. Очень мило, не так ли?

Майкл осмотрелся. Он заметил, что на окнах были опущены железные шторы.

— Да, конечно. Вы страдаете светобоязнью?

— Вовсе нет! И действительно, почему бы нам не впустить сюда немного утреннего солнца? Хьюго, открой эти два! — Он указал на окна по обеим сторонам от столика. Хьюго достал из жилетного кармана ключ, вставил его в замок под одним из окон и повернул. Послышался легкий щелчок. Он потянул за ручку, и железный занавес поднялся. Через оконное стекло внутрь вагона хлынули лучи солнца. Хьюго открыл второе окно, поднял железные шторы, после чего убрал ключ в карман жилета и удалился на кухню. Майкл попивал кофе — черный, без сахара, в точности как он заказал, — и глядел в окно. Поезд шел через лес, и яркий солнечный свет пробивался сквозь ветви деревьев.

— Вот так, — сказал Сэндлер. — Вот так гораздо лучше, не правда ли? Это весьма занимательный поезд, и я надеюсь, вам еще представится возможность самому убедиться в этом. Мой личный вагон находится в хвосте, как раз позади того вагона, в котором вы проснулись сегодня утром. Но вот этот вагон от локомотива отделяют еще три. Это просто чудо техники. Вы вообще разбираетесь в поездах?

— В свое время мне приходилось иметь с ними дело.

— Но чем меня больше всего привлекает поезд, так это тем, что в нем, оказывается, можно создать свой собственный, неповторимый мир. Если посмотреть со стороны, в нем, кажется, и нет ничего необычного. Поезд как поезд. И никто даже не обратит на него внимания. Но внутри… это мой мир, барон. Я люблю звук колес, стучащих по рельсам, мне нравится мощь локомотива. Это все равно что ехать, сидя в утробе огромного прекрасного зверя. Вы не согласны со мной?

— Почему же нет? — Майкл отпил еще один глоток кофе. — Мне поезд всегда представлялся похожим на… о да… на огромный железный кулак.

— Правда? Очень интересно. Да, действительно. — Сэндлер кивнул. С лица его не сходило беззаботно-довольное выражение. «Не сработало, — подумал Майкл. — Так все же, знает он что-нибудь о "Железном кулаке" или нет?» — Вы удивляете меня, барон, — сказал Сэндлер. — Раньше я думал, что вы… как бы это сказать… я считал вас нервным. Или, возможно, вы просто очень хороший актер. Да, скорее второе. Но теперь ваши сады с тюльпанами остались далеко. И знаете, барон, меня не покидает чувство, что вы не сойдете с этого поезда живым.

Майкл медленно опустил, чашечку с кофе на стол. Сэндлер пристально смотрел на него, ожидая в ответ жалобных криков, слез, мольбы. Майкл какое-то время тоже глядел на него, а затем взял со стола серебряный кофейник и налил себе еще кофе.

Сэндлер нахмурился.

— Вы, наверное, думаете, что я шучу, не так ли? Друг мой, уверяю вас, что это вовсе не розыгрыш. Я собираюсь вас убить, а будет ли ваша смерть быстрой или же медленной и мучительной, зависит только от вас.

Стук колес поезда внезапно изменился. Майкл взглянул в окно. Они проезжали по мосту над широкой рекой, вода в которой казалась темно-зеленой. Но внимание его было привлечено другим ошеломляющим зрелищем. В полумиле от железной дороги из-за деревьев виднелись башни и башенки огромной постройки. Вне всякого сомнения, это был «Рейхкронен».

— Да, это отель, — сказал Сэндлер, угадав ход мыслей барона. — Последние три часа мы кружили вокруг Берлина. Мы будем кататься здесь до окончания охоты.

— Охоты?

— Точно так. — Сэндлер снова улыбнулся; ему опять удалось перехватить инициативу. — Я буду охотиться на вас по всему поезду. Если вам удастся добраться до локомотива и трижды дать гудок, прежде чем я догоню вас, то ваша смерть будет быстрой — пуля в висок. Но если я изловлю вас раньше, чем вы сумеете добраться туда, то… — Он пожал плечами. — Приговор выносится по усмотрению охотника.

— Вы что, совсем рехнулись?

— Браво, какое самообладание! — Сэндлер лениво зааплодировал. — Ну добавьте же сюда немного эмоций! Неужели вам трудно выдавить из себя хотя бы несколько слезинок? Может быть, вы станете молить меня о пощаде? Или, может быть, для вас окажется полезным узнать, что с самого последнего человека из тех, на кого я охотился здесь, содрали шкуру? Он был недругом Гиммлера, и потому-то эту шкуру я подарил ему. Надеюсь, что он вывесил ее на видном месте.

Хьюго выкатил из кухни столик с завтраком. Он поставил тарелку с бифштексом перед Сэндлером и блюдо перед Майклом, на котором лежали три сырых яйца.

— Вы мне положительно нравитесь, барон! — усмехнулся любитель большой охоты. — Даже не знаю, что и подумать о вас!

Сердце Майкла забилось чаще, в горле появилась легкая сухость, но все же он был еще очень далек от того, чтобы запаниковать. Он снова посмотрел в окно, на быстро проплывающие дома и фабрики.

— Я сомневаюсь, что Чесна обрадуется, узнав, что меня похитили, — холодно сказал он. — Или, может быть, вы украли и ее тоже?

— Разумеется, нет. Она все еще в «Рейхкронене», и ваш камердинер там же. Чесна об этом ничего не знает и не узнает никогда. — Он взял острый нож и принялся разрезать бифштекс. Внутри мясо было почти сырое, и на тарелку стекала кровь. — Сейчас полиция ищет ваше тело в реке. Объявились двое, они будто бы видели вас на берегу реки, после того как вы ушли с представления в клубе «Бримстон». Наверное, вы слишком много выпили в тот вечер. Вы бродили по берегу и упорно отказывались возвратиться обратно в отель. — Сэндлер прожевал мясо и запил его кофе. — Тот берег оказался не самым удачным местом для прогулок, барон. Вам не следовало отправляться туда одному.

— Уверен, что кто-нибудь видел, как я уходил вместе с вами.

— В этой толпе? Вряд ли. В любом случае сейчас это не имеет значения. Относительно вас у меня есть разрешение полковника Блока; он точно так же, как и я, не хочет, чтобы вы с Чесной поженились.

Вот оно как! Майкл понял, что это никоим образом не связано ни с его миссией, ни с тем, что он является агентом британской разведки. Сэндлер и Блок хотят, чтобы барон фон Фанге исчез. Ясно также и то, что Сэндлер еще ничего не знает об участи, постигшей его сокола; скорее всего, вчера вечером ему больше так и не представился случай подняться к себе в номер, и теперь он не вернется в отель, пока не закончится его «охота». Разумеется, Чесна не поверит в то, что Майкл был пьян. Она поймет, что все это подстроено. Только что она сможет сделать? Но сейчас у него не было времени на раздумья. Сейчас его основной мишенью был улыбающийся человек, сидящий напротив него за столом и жующий бифштекс с кровью.

— Я люблю Чесну, — сказал Майкл. — Чесна любит меня. Разве этого не достаточно? — Он постарался сказать это так, чтобы придать своему голосу легкий оттенок малодушия; он был вовсе не заинтересован в том, чтобы Сэндлер вдруг что-то заподозрил.

— Забудьте об этом! Чесна не любит вас! — Сэндлер отправил в рот очередной кусок бифштекса. — Возможно, вам удалось вскружить ей голову. Я даже допускаю, что ей нравится ваше общество, хотя и не могу понять почему. Но Чесна нередко позволяет эмоциям одерживать верх над разумом. Она замечательная женщина, красивая, талантливая, с хорошими манерами. Но это не мешает ей бывать безрассудной. Вы знаете, что она сама управляет собственным самолетом? Воздушные трюки в фильмах, где ей приходится сниматься, она выполняет самостоятельно. Она замечательно плавает и стреляет лучше, чем очень многие из тех мужчин, с кем мне приходилось водить знакомство. Вот с этим, — он многозначительно дотронулся рукой до лба, — у нее тоже все в полном порядке, но все же у нее сердце женщины. У нее и до вас были разного рода ни к чему не ведущие, весьма опрометчивые любовные романы, но прежде она никогда не заговаривала о свадьбе. Я немного разочарован, так как всегда считал, что она неплохо разбирается в людях.

— Вы имеете в виду то, что Чесна предпочла меня, а не вас?

— Чесна не всегда поступает благоразумно, — сказал Сэндлер. — Иногда ее надо подвести к принятию правильного решения. Поэтому мы с полковником Блоком решили убрать вас из кадра. Навсегда.

— Откуда такая уверенность, что если вам удастся убить меня, то она обязательно выйдет замуж именно за вас?

— Я постараюсь. Неплохой повод для пропаганды. Двое американцев, выбравшие для себя жизнь под сенью нацистского знамени. Да и Чесна — звезда. Наши с ней фотографии обошли бы страницы газет и журналов всех стран. Теперь вы понимаете?

Майкл все понял. Сэндлер был не только предателем и убийцей, помимо всего прочего, он оказался еще и редкостным эгоистом. И если бы даже Майкл не собирался убить Сэндлера, то последнее его откровение сыграло решающую роль. Он разбил пластмассовой ложкой скорлупу яйца, поднес его ко рту и выпил.

Сэндлер рассмеялся, глядя на это.

— Сырое мясо и сырые яйца. Барон, ваше детство, должно быть, прошло в хлеву!

Майкл съел еще одно яйцо. Хьюго вернулся из кухни с двумя графинами яблочного сока — для Майкла и для Сэндлера. Поклонник большой охоты тут же опрокинул в себя целый бокал, но Майкл не спешил: он поднес свой бокал к губам и остановился, почувствовав едва ощутимый горьковатый запах. Какой-нибудь яд? Нет, запах яда был бы сильнее. Но в сок явно было подмешано какое-то лекарство. Транквилизатор, заключил Майкл. Нечто, что должно было замедлить его реакцию. Он отставил стакан с соком и снова налил себе кофе.

— Что-нибудь не так? — спросил Сэндлер. — Вам не нравятся яблоки?

— Нет, просто попахивает червоточиной.

Он надколол скорлупу третьего яйца и выпил желток, спеша пополнить запасы протеина в организме. Последнее яйцо он запил кофе. Рельсы повернули на северо-восток, и объезд вокруг Берлина был начат заново.

— Так, значит, вы не собираетесь падать передо мной на колени и молить о пощаде? — Сэндлер подался вперед.

— А это что, может помочь?

Сэндлер помедлил с ответом, а затем отрицательно покачал головой. Взгляд его темных глаз казался настороженным, и Майкл был уверен, что он почувствовал что-то, чего никак не ожидал. Он решил снова прозондировать почву.

— Никаких шансов у меня нет, верно? Как у таракана, попавшего под удар железного кулака?

— Ну конечно же, у вас есть шанс. Не бог весть какой, но все же есть. — И снова по лицу Сэндлера было видно, что он не обратил внимания на последнюю фразу. Что бы там ни скрывалось под названием «Железный кулак», Гарри Сэндлеру не было о нем ничего известно. — Умереть быстрой смертью. Для этого вам нужно добраться до локомотива прежде, чем я доберусь до вас. Само собой разумеется, я буду вооружен. Я захватил свое любимое ружье. У вас, на вашу беду, оружия не будет. Но зато вам положено десять минут форы на старте. После завтрака вы на некоторое время вернетесь в свое купе. Потом будет подан аварийный сигнал. Это и станет сигналом, что для вас охота уже началась. — Он отрезал новую порцию бифштекса, а затем воткнул нож в оставшийся на тарелке кусок мяса. — Только не пытайтесь спрятаться в своей комнате или держать дверь изнутри. Это лишь ускорит вашу поимку. И если вы еще смеете надеяться на то, что вам удастся спрыгнуть с поезда на ходу, вы очень ошибаетесь. В переходах между вагонами будут расставлены солдаты. Кстати, окна… о них тоже забудьте. — Он подал знак Хьюго, стоящему рядом в ожидании, когда можно будет убирать со стола. Хьюго опустил на окнах железные ставни, и солнечные лучи померкли. — Пусть это станет спортивным состязанием, хорошо? — настойчиво продолжал Сэндлер. — Каждый будет играть отведенную ему роль.

Когда Хьюго вытащил из кармана жилета ключ, чтобы запереть замки, Майкл заметил пистолет в кобуре под полой его пиджака.

— Даже не думайте о том, что вам удастся завладеть пистолетом Хьюго, — сказал Сэндлер, проследив направление взгляда Майкла. — Он провел восемь месяцев на русском фронте, и к тому же он отличный стрелок. У вас есть вопросы относительно основных правил игры?

— Нет.

— Вы и в самом деле удивляете меня, барон. Должен признаться, что я рассчитывал на то, что уже к этому времени вы встанете передо мной на колени. Это лишний раз доказывает, что невозможно предугадать, каким человек может оказаться на самом деле. Вы согласны со мной? — Он широко улыбнулся. — Хьюго, а теперь проводи барона в его покои.

— Слушаюсь, господин.

Когда дверь купе закрылась у него за спиной, Майкл обнаружил, что в его отсутствие в комнате произошла значительная перестановка. Зеркало, стол, белая миска и полотенце исчезли. Из шкафа была убрана единственная вешалка. А Майкл как раз рассчитывал на то, что ему удастся воспользоваться осколками зеркала, черепками от миски и вешалкой, для того чтобы попытаться выбраться отсюда. Круглый стеклянный плафон на потолке остался, и теперь Майкл глядел на него. Достать до плафона было невозможно, хотя Майкл чувствовал, что он наверняка смог бы придумать что-нибудь, что позволило бы ему разбить лампу. Он сел на кровать и погрузился в раздумья; поезд плавно покачивался, и колеса стучали на стыках рельсов. А понадобится ли вообще ему оружие, чтобы убить Гарри Сэндлера, если он сам сейчас устроит на него охоту? Едва ли. Он мог бы превратиться в волка и броситься бежать сразу же, как только будет дан аварийный сигнал.

Но Майкл, не стал превращаться. Его чутье было крайне обострено. Вместе с превращением ему пришлось бы лишиться одежды. Но, оставаясь человеком, он мог думать как волк и одержать верх над Сэндлером. Единственная проблема состояла в том, что Сэндлер знал этот поезд лучше его. Майклу нужно найти место для засады, и тогда…

Тогда графиня Маргритта будет отомщена, и душа его наконец избавится от этого тяжкого бремени. Он сможет поставить последнюю точку и написать «конец» под этим печальным эпизодом своей жизни.

Для себя Майкл решил во что бы то ни стало одержать верх над Гарри Сэндлером. И он сделает это человеческими руками, а не когтями волка. Он ждал.

Прошло около двух часов, и все это время Майкл пролежал на кровати. Он отдыхал. Он был совершенно спокоен и готов к предстоящему испытанию морально и физически.

Задребезжал аварийный сигнал. Этот звук раздавался на протяжении, наверное, десяти секунд, но к тому времени, как наступила тишина, Майкл успел выскочить за дверь и устремиться в сторону локомотива.
Глава 2

Стоявший между вагонами солдат взмахом руки, державшей пистолет, дал ему понять, чтобы он проходил дальше, и Майкл вошел в открытую для него дверь, оказавшись в богато украшенном вагоне, где был подан завтрак. Солдат в коридоре захлопнул дверь у него за спиной.

Железные ставни были опущены. Люстра и светильники по стенам вагона горели мягким, приглушенным светом. Майкл пошел вдоль вагона, но затем задержался у стола, накрытого белой скатертью.

Посуду после завтрака еще не убирали. Из куска недоеденного бифштекса на тарелке Сэндлера торчал нож.

Взгляд Майкла был устремлен на этот нож. Дело начинало принимать неожиданный оборот. Отчего же этот нож был все еще здесь? Ответ был очевиден: Сэндлер явно рассчитывал на то, что он заметит и возьмет его. И что тогда? Майкл осторожно дотронулся до рукоятки ножа и, едва коснувшись поверхности металла, обнаружил, что и ожидал найти. Серебряная рукоятка была обмотана тонкой, как волос, почти не различимой на глаз проволокой. Исчезая в царившем в комнате полумраке, она уходила наверх, к висевшей у него над головой люстре. Внимательно оглядев начищенный канделябр, Майкл заметил скрытый среди богатого убранства люстры небольшой, отделанный под бронзу пистолет. Курок был взведен, а свободный конец проволоки привязан к спусковому крючку. Майкл проследил и за углом поворота ствола, понимая, что, если бы он взялся за нож и выдернул его из мяса, курок был бы спущен и пуля угодила бы ему в левое плечо. Майкл хмуро усмехнулся. Вот почему его продержали в купе целых два часа. Сэндлер и его команда готовили свои трюки. «Нечего сказать, — подумал Майкл. — Вот тебе и десять минут форы». Эта охота могла для него окончиться очень быстро.

Он решил дать Сэндлеру повод для размышлений, возможно, это все-таки заставит его немного сбавить скорость. Отступив в сторону, оказываясь таким образом вне линии огня, Майкл ударом ноги выбил ножку из-под крышки стола. Стол завалился, тонкая проволока натянулась, и раздался громкий выстрел. Пуля отколола щепку от панели палисандрового дерева. Майкл поднял с пола нож, и здесь его ждало разочарование: в руках у него оказался тупой обломок лезвия. Он снял пистолет с люстры, заранее догадываясь, что это тоже пустой номер: пистолет был заряжен единственной пулей.

Все, хватит. Бросив пистолет на ковер, он продолжил свой путь, направляясь в противоположный конец вагона. Но теперь шаги его стали медленнее и осторожнее. Майкл пристально оглядывался по сторонам в поисках натянутых шнуров. Он остановился у двери в кухню, и рука его замерла у самой ручки двери. Наверняка Сэндлер рассчитывал на то, что он заглянет и сюда — в надежде завладеть ножами. Медная ручка была недавно начищена и сверкала весьма многообещающе. «Слишком просто», — подумал Майкл. Поворотом этой ручки мог спускаться курок ружья, нацеленного на дверь изнутри кухни. Он опустил руку, отошел от двери и отправился дальше. В переходе к следующему вагону стоял еще один солдат, который безучастно глядел на него, лениво моргая глазами с тяжелыми веками. Майкл подумал о том, что за все время, наверное, очень немногим из жертв Сэндлера удавалось благополучно миновать первый вагон. Но торжествовать победу было еще рано: от локомотива его отделяли целых три вагона.

Через открытую перед ним дверь Майкл вошел в следующий вагон. Через весь вагон шел длинный узкий проход, по обеим сторонам которого стояли два ряда кресел. Окна были закрыты железными ставнями, но две люстры под потолком горели, пожалуй, даже слишком ярко. Вагон мерно покачивало; послышался громкий паровозный гудок. Майкл опустился на пол и взглянул вдоль прохода на уровне колен. Если где-то в проходе между креслами и натянут шнур, то увидеть его отсюда было нельзя. Он подумал, что Сэндлер к этому времени наверняка пустился за ним в погоню, и теперь дверь позади него в любую секунду могла распахнуться от удара ноги. Ждать Майкл не мог; поднявшись с пола, он медленно пошел вдоль прохода, держа руки перед собой и в то же время пристально глядя под ноги, в надежде вовремя заметить блеск тонкой проволоки на уровне колен или у щиколоток.

Ни вверху, ни внизу проволоки не оказалось. Майкл почувствовал, что начинает потеть; наверняка здесь скрывался какой-то подвох. Или, может быть, в этом вагоне не было никаких ловушек и все его опасения напрасны? Он дошел до второй люстры, и теперь до перехода в следующий вагон оставалось еще метров шесть. Приближаясь к люстре, он взглянул вверх, пристально оглядывая ее ярко начищенные медные рожки; оружия видно не было.

Но, сделав очередной шаг, он вдруг почувствовал, как слегка — наверное, всего на полсантиметра — прогибается пол под левой ногой. Послышался легкий щелчок, и внутри у Майкла все похолодело: он только что наступил на пружину скрытого в полу потайного механизма.

Майкл прыгнул вверх, ухватившись руками за висевшую над головой люстру и подтянув колени к груди. Прогремел выстрел; обрез был установлен в полу слева от него, залп свинцовой дроби пролетел через вагонный проход — как раз там, где всего пару секунд назад находились его колени, — угодил в сиденья по правую сторону от прохода. Следом за первым стволом выпалил и второй. По вагону разлетелись деревянные обломки и куски обивки.

Майкл осторожно опустил ноги, разжал пальцы и очутился на полу. Одного беглого взгляда на развороченные сиденья было достаточно, чтобы представить, что случилось бы с его ногами, замешкайся он хоть на мгновение. Безнадежно искалеченный, он остался бы лежать на полу, корчась от боли, пока здесь не появился бы Сэндлер.

Майкл услышал, как распахнулась дверь в дальнем конце вагона. Сэндлер, в охотничьем костюме цвета хаки, поднял двустволку, прицелился и выстрелил.

Майкл успел броситься на пол. Пуля пропела повыше левого плеча и отскочила от железной шторки окна. Не дожидаясь, пока Сэндлер снова возьмет его на мушку, Майкл стремительным прыжком бросился к двери, распахнул ее и упал на пол тамбура. Как Майкл и ожидал, за дверью стоял очередной солдат. Держа в одной руке пистолет, он хотел было другой рукой ухватить Майкла за шиворот и поставить на ноги.

Не дожидаясь этого, Майкл вскочил с пола и головой ударил солдата в подбородок. Тот отшатнулся, глаза его широко раскрылись от боли и удивления. Схватив солдата за запястье, Майкл изо всех сил ударил ладонью по острому арийскому носу. Захрустели, ломаясь, хрящи, из ноздрей брызнула кровь, и Майкл, выхватив «люгер», отбросил солдата от себя, как мешок, набитый соломой. Он обернулся, заглянув в вагон через стеклянное окошко в двери. Сэндлер был уже на полпути к выходу. Подняв руку с «люгером», чтобы выстрелить через стекло, Майкл увидел, что Сэндлер остановился в проходе и тоже вскинул ружье. Оба выстрела прогремели одновременно.

Майкла осыпало градом деревянных щепок, а Гарри Сэндлера — осколками дверного стекла. Майкл почувствовал обжигающую боль в правом бедре, словно кожи коснулось раскаленное клеймо, и упал на колени от боли и неожиданности. Стекла в двери больше не было, а в том месте, где пуля Сэндлера пробила деревянную обшивку вагона, зияла дыра величиной с кулак. Майкл снова выстрелил через дверь, и спустя несколько секунд из вагона раздался ответный выстрел — пуля угодила в стену над головой Майкла. Оставаться здесь было опасно. Майкл привстал с пола и, прижимая одну руку к растекающемуся по правой ноге кровавому пятну, пригнувшись, начал пятиться к двери в соседний вагон.

Звенящий грохот колес за спиной заставил его обернуться. В вагоне, на пороге которого он теперь стоял, не было пола; это была просто верхняя оболочка с опущенными железными ставнями на окнах, и он, Майкл, стоял у самого его края, глядя вниз, где мелькали шпалы. У него над головой по длине всего вагона — метров двадцать или около того — тянулась приваренная к потолку железная труба. В другой его конец было невозможно перебраться, иначе как только перехватываясь руками по этой трубе. Майкл взглянул на изрешеченную пулями дверь, через которую он только что вошел. Сэндлер выжидал. Может быть, один из выстрелов «люгера» все же достиг цели или осколками стекла ему задело лицо. Майкл был уверен, что лучший способ избавиться от этого сумасшедшего — поскорее добраться до локомотива и сбросить скорость. Если Сэндлер был ранен, то, скорее всего, солдаты постараются довести охоту до конца. В любом случае оставаться здесь было нельзя; пуля прошла навылет, и он терял много крови. Еще немного — и от его силы и выносливости останутся одни воспоминания. Засунув «люгер» за пояс, Майкл подпрыгнул над проносящимися внизу рельсами и шпалами и крепко ухватился за железную трубу над головой. Тело его покачивалось, по правой ноге текла кровь. Он двинулся вдоль трубы, стараясь переставлять руки как можно шире.

Половина пути была позади, когда сквозь гремящий перестук колес Майкл услышал ружейный выстрел. Пуля угодила в потолок всего в полутора метрах слева от трубы. Повернув голову, Майкл увидел, что в дверном проеме стоит Сэндлер, готовый приступить к следующему раунду охоты. Сэндлер глядел на него, криво усмехаясь, из порезов на лице сочилась кровь. Он вскинул ружье и прицелился Майклу в голову.

Держась за трубу одной рукой, Майкл выхватил из-за пояса «люгер». Палец Сэндлера был на спусковом крючке, и Майкл знал, что ему не удастся выстрелить первым.

— Брось! — скомандовал Сэндлер, перекрывая своим криком стук колес. — Я сказал, бросай пушку, сукин ты сын, а не то я вышибу твои вонючие мозги!

Майкл лихорадочно подсчитывал в уме сантиметры и доли секунды. Нет, ничего не выйдет; пуля Сэндлера достигнет цели раньше, чем «люгер» успеет выстрелить.

— Я сказал, брось пушку! Быстро! — Лицо Сэндлера исказила злобная гримаса; с подбородка у него капала кровь.

Майкл разжал пальцы. «Люгер» упал вниз на рельсы и исчез.

— Ну что, попался? — орал Сэндлер, глядя на темное кровавое пятно, расплывшееся у Майкла на бедре. — Я знал, что ты все равно от меня не уйдешь! Вообразил себя самым умным, да? — Он провел рукой по лицу и посмотрел на алые разводы, оставшиеся на ладони. — И кровь мне еще пустил, мать твою! — выругался Сэндлер. Майкл видел, что на лице охотника поблескивают стеклянные осколки. — А вы, барон, оказывается, совсем не так просты! Я был уверен, что с вас будет достаточно и одного ножа! А обрез… обычно он и заканчивал охоту! Никто до вас еще не забирался так далеко!

Майкл обеими руками держался за трубу. По лицу его струился холодный пот.

— Но ведь вам не удалось меня поймать! — выкрикнул он в ответ.

— Черта с два! Последний выстрел — и моя коллекция пополнится новым трофеем!

— Но вы не поймали меня, — продолжал Майкл. — И после этого вы еще станете называть себя охотником? — Он хрипло рассмеялся. — Ведь есть еще один вагон, так? И я все равно пройду через него, чего бы вы там ни подстроили… хоть и с раненой ногой, но пройду! — Он видел, как в глазах Сэндлера разгорается пламя азарта. — Можете застрелить меня сейчас, но тогда я упаду на рельсы. Живым я все равно не дамся… А разве вам не этого хотелось?

Сэндлер опустил ружье и облизнул перепачканные кровью губы.

— А вам не откажешь в самообладании, барон! Я никогда не думал, что любитель тюльпанов окажется способен на такое! Мы уже пустили друг другу первую кровь, так? И значит, можно считать, что мы квиты. Но через следующий вагон вам не пройти, это я вам обещаю!

— А я говорю, что пройду.

Сэндлер зло усмехнулся.

— Что ж, посмотрим. Давайте! Даю вам минуту на то, чтобы убраться отсюда.

Майкл ухватился за эту возможность. Он продолжил свой путь вдоль трубы, слыша, как Сэндлер выкрикнул ему вслед:

— До скорой встречи! Еще немного — и вы покойник!

Майкл добрался до небольшой площадки перед выходом из вагона и спрыгнул на нее. Солдат, стоявший у входа в последний вагон, отступил назад и, стараясь держаться на расстоянии от Майкла, взмахом пистолета приказал ему проходить. Оглянувшись, Майкл видел, как Сэндлер перекинул винтовку за спину, готовясь к переходу по трубе. Последний вагон ждал его, и Майкл переступил порог.

Дверь тут же захлопнулась у него за спиной. Стекло в двери было замазано черной краской. Кругом царила кромешная тьма, не было ни единой щелки, через которую мог бы пробиться солнечный свет. Здесь было темнее, чем в лесу в самую черную из ночей. Майкл, вглядывался в темноту впереди себя, пытаясь разглядеть в ней хоть что-нибудь — люстры, погашенные светильники, мебель, но все было напрасно. Вытянув вперед руки, держа ладони на уровне лица, он шагнул вперед. За первым шагом последовал второй. Потом третий. Путь был свободен. Он сделал четвертый шаг, и тут пальцы его обожгла резкая боль.

Майкл отдернул руки. Он понял, что это бритвы или битое стекло. Пошарив рукой, он обнаружил пустое пространство слева от себя. Два шага вперед и третий влево — и он вновь порезал руку об острые лезвия. Майкл почувствовал, как кровь стынет у него в жилах. Это был лабиринт. И стены этого лабиринта были усеяны торчащими из них обломками бритвенных лезвий.

Сняв пиджак, он обмотал им руки и наугад двинулся вперед, осторожно ступая в кромешной тьме. Все его чувства были обострены до предела; потянув носом воздух, он учуял запах паровозного масла, горьковатый дым горящего угля и сладкий аромат с металлическим привкусом — запах собственной крови. Сердце его бешено стучало, глаза вперялись в темноту. Руки Майкла снова коснулись ощетинившейся лезвиями стены — она выросла прямо перед ним. Слева оказалась еще одна стена; ход лабиринта уводил его вправо, и ему не оставалось ничего другого, как пройти по этому узкому коридору. Он резко сворачивал влево, заводил в тупик. Майкл понял: он пропустил выход в коридор и теперь ему придется возвращаться. Бродя в темноте в поисках выхода, чувствуя, как острые лезвия впиваются в намотанный на руки пиджак, он слышал, как открылась и тут же закрылась вагонная дверь: Сэндлер прибыл.

— Ну как вам мой маленький лабиринт, барон? — спросил Сэндлер. — Я надеюсь, что вы не боитесь темноты.

Майкл молчал. Сэндлер рассчитывал обнаружить, где он, по звуку его голоса. Майкл молча водил рукой по стене, морщась от боли, когда бритвы, прорезая ткань, впивались ему в пальцы. Вот он! Узкий коридорчик. Он вошел и двинулся дальше, держа руки перед собой.

— Я никак не могу понять вас, барон! — сказал Сэндлер. Голос его доносился теперь с другой стороны: Сэндлер пробирался по лабиринту. — Я думал, что теперь-то вы уж точно сдадитесь! Или, может быть, вы уже сдались и, дрожа, забились в какой-нибудь угол? Эй, где вы?

Майкл наткнулся еще на одну стену. Узкий коридор уходил под углом вправо, и лезвия, прорезав рубашку, чиркнули по коже на плече.

— Я знаю, что вам очень страшно. Здесь любой испугается, окажись он на вашем месте. Но для меня это и есть самый волнующий момент всей охоты: видеть ужас в глазах животного, когда оно понимает, что спасения нет. Я вам не говорил случайно, что знаю кратчайший путь через лабиринт? Это я сам его построил. Вам не кажется, что эти лезвия приятны на ощупь?

«Болтай, болтай», — думал Майкл. Звук голоса позволил определить, что Сэндлер где-то слева, метрах пяти-шести позади него. Майкл продолжал пробираться вперед, протискиваясь между ощетинившимися бритвами стенами.

— Я знаю, что вы в клочья изрезали себя, — сказал Сэндлер. — Вам бы следовало прихватить с собой пару кожаных перчаток — таких, как у меня. Нужно быть готовым ко всему, барон; это и есть отличительная черта настоящего охотника.

У Майкла на пути снова выросла стена. Он пошарил руками слева и справа от себя в поисках другого прохода Голос Сэндлера тем временем все приближался.

— Если вы сдадитесь, я облегчу ваши страдания. Вам стоит сказать два слова: «Я сдаюсь». И тогда я дарую вам быструю смерть. Ну как, вас это устраивает?

Руки Майкла нащупали угол стены, он оказался слева. Пиджак, которым он обмотал пальцы, был изрезан в клочья, и ткань пропитала кровь. Он чувствовал, как силы оставляют его, как слабеют мускулы. Раненая нога немела. Но выход из вагона должен быть где-то впереди, совсем близко, оставалось пройти еще метров пять, не больше. Наверное, окошко в двери закрашено черной краской, и отыскать дверь будет нелегко. Он пошел вдоль коридора, уходящего налево; вагон покачивало, колеса стучали на стыках. Проход сделался прямее. Запах горящего угля усилился. Теперь Майкл думал, что дверь где-то совсем рядом…

Он сделал еще два шага и услышал высокое металлическое «пим-м-м!» обрываемой, туго натянутой тонкой проволоки.

И в то самое время, как Майкл стремительно бросился на пол, прямо у него перед глазами произошла ослепительная вспышка. Ее яркий свет словно опалил глаза, и Майклу начало казаться, что в мозгу у него закружилось бесчисленное множество ярко-голубых шестеренок. Ослепленный, он лежал на полу, утратив вместе с равновесием и способность ориентироваться в пространстве, глаза его болели, словно их искололи иглами.

— А! Вы уже почти у выхода, да? — Голос Сэндлера раздался у него за спиной, где-то метрах в четырех сзади и справа. — Подождите меня, барон, я скоро к вам приду.

Глаза Майкла все еще были полны голубого пламени. Он отполз в сторону и лежал на полу, касаясь спиной утыканной лезвиями стены. Сэндлер приближался. Под его сапогами скрипели половицы. Охотник рассчитывал найти его совершенно беспомощным, корчащимся на полу, полуслепым. Он перевернулся, чтобы дать свободу рукам, отвернул в сторону изрезанный в клочья пиджак.

— Ну что же вы молчите, барон? Скажите хоть что-нибудь, — настаивал Сэндлер, — и я положу конец вашему унижению.

Майкл лежал на боку и молчал. Он прислушивался к шагам Сэндлера, которые приближались. «Давай-давай, топай сюда! — В душе Майкла все кипело. — Иди ко мне, я жду!»

— Барон? Я думаю, что охота закончена.

Майкл слышал, как Сэндлер щелкнул затвором.

Он уже чувствовал мятный запах его лосьона. Потом совсем рядом с ним скрипнула упругая кожа начищенного сапога, тихо застонала половица, и он знал, что до Сэндлера можно уже достать руками.

Полностью полагаясь на свой слух, Майкл протянул руки вперед. Он обхватил щиколотки Сэндлера и изо всех сил рванул их на себя и вверх.

Сэндлер и вскрикнуть не успел. Ружье выстрелило, пуля отскочила от потолка, а Сэндлер повалился на пол, задев одну из стен, утыканных обломками бритвенных лезвий.

Он пронзительно закричал.

Изнемогающий от боли Сэндлер оказался на полу. Руки Майкла сомкнулись на шее охотника. Но тут неожиданный удар прикладом ружья заставил его ослабить хватку. Майкл успел ухватить Сэндлера за рубашку. Тот пытался уползти от него, продолжая отбиваться прикладом, следующий удар которого пришелся Майклу по ключице. Майкл был вынужден отпрянуть, перед глазами у него все еще проносились голубые вихри, и он чувствовал, как острые лезвия на стене впиваются ему в плечи. Прогремел выстрел; сноп огненных искр вырвался из ствола, но пуля была пущена вслепую. Майкл снова набросился на Сэндлера и бросил его на утыканную бритвами стену. И снова Сэндлер завопил от боли и ужаса. Майкл нащупал в темноте ружье и ухватился за него обеими руками; Сэндлер отчаянно отбивался. Пальцы в кожаных перчатках пытались выдавить Майклу глаза, хватали его за волосы. Майкл ударил кулаком наугад, и удар попал в цель.

Оба соперника стояли на коленях; вагон покачивало, и в спины им впивались лезвия. Ружье было между ними, и теперь каждый пытался подняться на ноги, стараясь опереться на него как на рычаг. Борьба велась молча, проигравшего ждала смерть. Майкл сумел упереться в пол одной ногой и был готов встать, когда Сэндлер нанес удар в солнечное сплетение, снова бросая его на колени. Сэндлер, приподнявшись, высвободил ногу и ударил Майкла в подбородок. Ружье было прижато к горлу Майкла, и теперь Сэндлер наваливался на него всем своим весом. Майкл сопротивлялся, но ему никак не удавалось отпихнуть от себя охотника. Тогда он обеими руками ухватил голову Сэндлера и изо всех сил ткнул его лицом в усеянную бритвами стену рядом. Сэндлер взвыл, забившись в агонии, и отпрянул.

Сэндлеру как-то удалось подняться на ноги, ружье оставалось у него в руках. Майкл ухватил его за щиколотки и опрокинул навзничь, ударившись спиной о стену. Сэндлеру было невмоготу оставаться в своем лабиринте; освободившись из хватки Майкла, он поднялся с пола и заковылял по коридору, завывая от боли. Майкл слышал, как Сэндлер возится с дверной ручкой, пытаясь повернуть ее скользкой от крови рукой, и он вскочил на ноги, устремившись вслед за охотником.

Сэндлер с размаху ударил дверь плечом. Она распахнулась, и в узкий коридор хлынул показавшийся ослепительно ярким свет дня. Бритвы — их было сотни по обеим сторонам коридора — поблескивали в солнечных лучах, и многие из них были обагрены кровью. Майкл снова был ослеплен, но все же он мог видеть достаточно хорошо, для того чтобы различить в дверном проеме силуэт Сэндлера. Он бросился вперед, наскакивая на охотника сзади, и от сильного удара они оба вылетели из вагона, оказавшись на открытой площадке.

Лицо Сэндлера было исполосовано бритвами, глаза слепило солнце. Он бился в истерике.

— Убей! Убей его! — кричал он солдату на платформе.

Солдат был настолько потрясен, увидев двоих окровавленных мужчин, вывалившихся из внезапно распахнувшейся двери вагона, что «люгер» у пояса оставался в кобуре. Рука его торопливо открыла кобуру, он ухватился за рукоятку, вытаскивая пистолет наружу.

Щурясь на свету, Майкл видел лишь темный силуэт солдата. Он ударил его в пах, прежде чем «люгер» оказался наведенным на него; немец согнулся пополам, ударом колена в лицо Майкл отбросил ею назад и перекинул через железные перила на краю платформы. «Люгер» выстрелил в воздух, и солдат исчез.

— Помогите! — стоя на коленях посреди небольшой площадки, кричал Сэндлер, взывая к тем, кто еще мог его услышать. Но стук колес заглушал его вопли. Поставив ногу на ружье Сэндлера, Майкл прикрыл рукой глаза от света: впереди был тендер и паровоз, из трубы которого валили клубы черного дыма. Сэндлер стоял на четвереньках подле него, по изрезанному лицу текла кровь, и его охотничья куртка цвета хаки была усеяна кровавыми пятнами. — Помогите! — взывал он слабым голосом. Он стонал, дрожа всем телом, горестно раскачиваясь из стороны в сторону.

— Я сейчас убью тебя, — сказал Майкл по-английски. Сэндлер вздрогнул и замер. Он сидел на полу, низко опустив голову, и было слышно, как капли его крови стучат по металлу. — Я хочу, чтобы ты сейчас припомнил одно имя: Маргритта Филип. Оно говорит тебе о чем-нибудь?

Сэндлер не ответил. Поезд снова проезжал мимо зеленеющего леса в пригороде Берлина. Там, где теперь находились Майкл с Сэндлером, их не могли увидеть ни машинист, ни кочегар, подбрасывающий уголь в топку. Носком ботинка Майкл пнул Сэндлера в бок.

— Графиня Маргритта. В Каире. — Он чувствовал себя вконец измотанным, казалось, что колени вот-вот подогнутся и он рухнет на пол. — Богом клянусь, что ты ее не забыл, потому что это ты отдал приказ убить ее.

Сэндлер наконец поднял на него глаза; лицо его было истерзано, опухшие глаза превратились в узкие щелочки.

— Кто вы? — выдохнул он, тоже переходя на английский.

— Я друг Маргритты. Вставай!

— Так вы… так, значит, вы не немец?

— Вставай, — повторил Майкл свой приказ.

Он все еще прижимал одной ногой ружье к полу, но уже раздумал прибегать к этому средству. Он голыми руками свернет шею Сэндлеру и потом сбросит его с поезда, словно мешок с мусором.

— Я сказал, на ноги! Я хочу, чтобы ты глядел на меня, когда я буду тебя убивать!

— Умоляю… — застонал Сэндлер. Из носа у него текла кровь. — Пожалуйста, не убивайте меня. У меня есть деньги. Я заплачу вам деньги, много денег.

— Оставь их себе! Встать!

— Я не могу. Не могу стоять. — Сэндлер снова задрожал, едва не падая вперед. — Ноги… наверное, они сломаны.

Майкл почувствовал, как его захлестывает волна дикой ярости. Смерти скольких безвинных мужчин и женщин были на совести Гарри Сэндлера? И разве помиловал он хоть кого-нибудь, внял мольбам о пощаде? Майкл был уверен, что нет. Сэндлеру хотелось откупиться; что ж, теперь он заплатит за все сполна. Наклонившись вперед, Майкл крепко ухватил охотника за воротник куртки, собираясь поднять его с пола.

И тут Майкла снова подстерегла еще одна ловушка, которой и суждено было стать последней.

Сэндлер — он притворялся и на этот раз, так же как накануне изображал из себя пьяного, — внезапно вскочил на ноги, яростно скрипя зубами от злости, и в руке у него сверкнуло желтым блеском лезвие ножа, выхваченного из-за голенища сапога.

Нож описал в воздухе стремительную дугу, его острие было направлено в живот Майклу Галлатину.

Лезвие было перехвачено меньше чем в пяти сантиметрах от цели. Сильные пальцы обхватили запястье Сэндлера. Заплывшие глаза охотника в замешательстве уставились на эту ладонь.

Державшая его рука не была человеческой, хотя и звериной лапой ее тоже назвать было пока еще нельзя. Кожа на ней на глазах зарастала темной шерстью, скрюченные пальцы становились короче, словно втягиваясь в тело, и на их месте показались острые когти. У Сэндлера перехватило дыхание, и он в страхе взглянул в лицо своему противнику.

Лицо барона тоже менялось: нижняя челюсть и нос вытягивались вперед, образуя некое подобие звериной морды, зарастающей темной шерстью. Рот приоткрылся, освобождая место для клыков, с которых капала густая слюна. Сэндлер словно окаменел; нож со звоном покатился по железному полу, в нос ударил звериный запах: пахло потом и волчьей шерстью. Он широко открыл рот, собираясь закричать.

Майкл, у которого к тому времени уже начинала выгибаться спина, подался вперед и вцепился клыками охотнику в горло. Одним быстрым хищным движением головы он растерзал плоть, разорвал вены и перекусил Сэндлеру гортань. Он откинул голову назад, оставляя на месте растерзанной шеи жуткую зияющую дыру. Глаза Сэндлера закатились, лицо исказила судорога, нервы и мышцы были уже неподвластны его воле. Почувствовав вкус вражеской крови, Майкл нанес новый удар, погружая клыки глубоко в кровоточащую плоть, мотая головой из стороны в сторону, вгрызаясь в тело в попытке добраться до спинного мозга. Позвонки хрустели у него под клыками, и вот позвоночник поддался, но Майкл не унимался, продолжая грызть уже треснувшие костяные края. Когда Майкл наконец оторвался от тела Сэндлера, голова охотника была связана с туловищем лишь остатками уцелевших мышц и соединительной ткани. Из дыры в гортани со свистом вырывался еще остававшийся в легких воздух. Майкл, чувствуя, как рубашка на нем трещит по швам, а брюки сами собой начинают ползти вниз, уперся в грудь охотника ногой и сильно толкнул.

Все, что осталось от тела Гарри Сэндлера, плавно соскользнуло с набирающего скорость поезда.

Майкл выплюнул набившиеся в рот куски окровавленной человеческой плоти и лег на пол. Он лежал на боку, и тело его находилось на полпути между двумя полюсами превращения. Он понимал, что ему еще предстоит добраться до паровоза и замедлить ход состава; волчьими лапами не удержать рычагов. Он удерживал себя от окончательного превращения, слыша в ушах вой дикого ветра, чувствуя, как перекатываются упругие мускулы под черной волчьей шкурой, пока скрытой под одеждой. Тесные ботинки стали малы, могучие плечи были готовы вырваться на свободу. «Не сейчас! — думал Майкл. — Не сейчас!» Он начал возвращаться назад, заставляя свое тело проделать весь только что пройденный им путь в обратном направлении, и через полминуты он сумел сесть на полу; на белой человеческой коже блестел пот, а раненая нога онемела.

Он схватил винтовку; пуля была в патроннике. Поднявшись с пола, чувствуя, как кружится голова, он принялся карабкаться по железной лестнице, выходившей к проходу, устроенному по краю вагона для угля. Майкл осторожно добрался до паровоза и, увидев, что и машинист, и кочегар заняты работой, быстро спустился по лестнице в кабину машиниста.

При виде ворвавшегося к ним вооруженного ружьем незнакомца машинист вместе с кочегаром дружно подняли руки вверх. Они были простыми рабочими, а не солдатами.

— Прочь с поезда! — приказал Майкл, снова переходя на немецкий. Он взмахнул стволом ружья. — Быстро!

Кочегар спрыгнул первым и покатился по насыпи. Машинист медлил, оставаясь неподвижно стоять, глядя на Майкла выпученными от страха глазами, пока тот не приставил ему к горлу дуло винтовки. И тогда машинист бросился под откос.

Майкл ухватился за красную рукоятку тормоза и сбавил скорость. Высунувшись в окно, он видел, что поезд приближается к мосту, перекинутому через Хафель. Вдали виднелись башни «Рейхкронена». Это было самое подходящее место. Он сбросил давление пара и взобрался на самый верх тендера. Паровоз приближался к мосту, его колеса вращались все медленнее. Скрежетала паровая турбина, но у Майкла не было времени беспокоиться об этом. Поезд поедет через мост на довольно быстром ходу. Он встал во весь рост, все еще прижимая руку к раненому бедру. Железнодорожный мост сузился, под ним плескались темно-зеленые волны реки. Майкл выплюнул застрявший у него в зубах маленький обрывок кожи Сэндлера. Он надеялся, что река под мостом окажется достаточно глубокой. Если же нет, то очень скоро ему придется поцеловать землю.

Майкл набрал в легкие побольше воздуха и прыгнул.
Глава 3

Чесна стояла на заросшем травой берегу реки близ «Рейхкронена», глядя на лодки, медленно спускавшиеся вниз по течению и затем начинавшие свой путь в обратном направлении. Утреннее солнце безмятежно пригревало. И хотя внешне Чесне и удавалось сохранять спокойствие, в душе ее все кипело. Вот целых четыре часа эти лодки, не переставая, прочесывали реку, но она была уверена, что в их сети не попадется ничего, кроме ила и грязи. Где бы ни находился сейчас барон, что бы с ним ни случилось, на дне Хафеля его не было. Это уж точно.

— Говорю я вам, вранье это все, — говорил стоявший рядом с ней Мышонок. Он говорил очень тихо, потому что поиски тела барона фон Фанге привлекли на берег реки толпы зевак. — Зачем ему было приходить сюда, тем более одному? И ведь пьян-то он не был. Эх, черт, я ведь знал, что за ним глаз да глаз нужен! — Маленький человечек нахмурился и горестно покачал головой. — Ведь должен же был кто-то позаботиться об этом недотепе!

Взгляд светло-карих глаз Чесны был устремлен на реку, легкий ветерок перебирал ее золотистые волосы. На ней было черное платье: черный цвет был частью ее кинообраза, и наряд этот вовсе не был трауром. Солдаты прочесывали берега в нескольких милях вниз по течению — на тот случай, если тело вдруг оказалось выброшенным на мелководье. Чесна заранее была уверена, что и это тоже ни к чему не приведет. Все это было подстроено, но вот только кем и для чего? Пока она могла найти этому единственное разумное объяснение, но именно эта возможность и беспокоила ее теперь больше всего: его могли схватить в номере у Джерека Блока и оттуда сразу же увезти на допрос. Если это и было так, то полковник Блок ни словом не дал этого понять, когда утром известил ее о том, что вызванные наряды полиции будут прочесывать реку. Душу Чесны терзали сомнения: а вдруг барон сломается под пытками и выложит все, что ему известно? Тогда на ее собственной шее и на шеях членов антифашистской организации, работу которой ей удалось так замечательно наладить, затянутся петли виселицы. И как быть дальше: остаться, продолжая играть роль убитой горем невесты, или же выбираться отсюда, пока не поздно? Еще одной причиной для беспокойства были Блок и Франкевитц; полковник объявил врачу из гестапо, что через двенадцать часов Франкевитц должен быть в состоянии давать показания.

Бороздящие реку сети не найдут барона фон Фанге. Очевидно, он попал в сеть иного рода, и, возможно, та же сеть вскоре накроет и Чесну, и ее друзей. «Нужно выбираться, — решила Чесна. — Придумать какой-нибудь предлог. На аэродром, а там только бы добраться до самолета, и тогда можно было бы попробовать перелететь в Швейцарию…»

Мышонок бросил взгляд через плечо, чувствуя, как внутри у него все холодеет от страха: по берегу шли, направляясь в их сторону, полковник Блок и следом за ним звероподобный человек в начищенных до блеска высоких сапогах. Мышонок чувствовал себя как голубь, которого собираются ощипать и зажарить в масле. Но теперь он знал истину: его приятель — тоже мне, барон! — был прав. Это Гитлер убил его, Мышонка, семью, а такие, как Джерек Блок, были послушными орудиями в его руках. Мышонок сунул руку в карман своих безупречно отутюженных серых брюк и дотронулся до лежащего там Железного креста. У медали были острые грани.

— Чесна! — позвал Блок. Серебряные коронки зубов ярко сверкнули на солнце. — Ну что там?

— Ничего. — Она старалась, чтобы голос не выдал ее. — За все время выловили только ботинок.

Блок, на котором был черный эсэсовский мундир, встал по другую руку от Чесны, а Сапог возвышался горой за спиной у Мышонка. Полковник покачал головой.

— Боюсь, что им не удастся найти его. Здесь быстрое течение. Если он упал в воду в этом месте, его могло отнести на несколько миль вниз по реке. Он мог зацепиться за корягу, или застрять в валунах, или… — Он заметил, как побледнела Чесна. — Извини, дорогая. Я, право же, не хотел тебя расстраивать.

Она кивнула. Мышонок слышал позади себя шумное, похожее на работу кузнечных мехов дыхание Сапога и почувствовал, как под мышками у него становится влажно и жарко.

— Что-то Гарри не видно сегодня, — заговорила Чесна. — Не думаю, чтобы ему это было безразлично.

— А я как раз только что от него, — сказал Блок. — Я ему рассказал о бароне. — Блок щурился от ярких солнечных бликов, дрожащих на поверхности подернутой легкой рябью речной воды. — Гарри чувствует себя неважно. Говорит, что у него болит горло. Думаю, он собирается сегодня весь день проспать… но все же он просил меня передать соболезнования и от его имени.

— Но ведь пока еще неизвестно, погиб барон или нет, — холодно заметила Чесна.

— Нет, конечно, — согласился Блок. — И все же двое свидетелей заявили, что они видели, как вчера вечером он бродил по берегу и…

— Это я уже слышала! Но разве они видели, как он упал в реку?

— Одному из них показалось, что он слышал всплеск, — напомнил ей Блок. Он хотел взять ее за локоть, но Чесна отдернула руку. — Я знаю, что ты… что с ним тебя связывало сильное чувство. И наверняка вы тоже огорчены случившимся не меньше, — обернулся он к Мышонку. — Но факты остаются фактами, не так ли? Если допустить, что барон не упал в реку и не утонул, то где…

— Что-то есть! — закричал один из сидевших в лодке, ярдах в сорока от берега. Вместе с напарником они принялись изо всех сил вытягивать сеть из воды. — Что-то очень тяжелое!

— Наверное, сеть зацепилась за затонувшее бревно, — объяснил Чесне Блок. — Боюсь, что тело барона унесло вниз по…

Наконец сеть подняли на поверхность, и из воды показалось перепачканное в грязи человеческое тело.

У Блока от удивления отвисла челюсть.

— Нашли! — кричал человек в лодке, и Чесна почувствовала, как дрогнуло и часто забилось ее сердце. — Боже мой! — вдруг снова послышался тот же голос. — Да ведь он живой! — Когда гребцы попытались втащить тело в лодку, утопленник ухватился за край борта и, перевалившись через него, оказался на дне лодки.

Блок подался еще на три шага вперед, зайдя в воду; вокруг его сапог клубилась поднятая со дна грязь.

— Не может быть! — выдохнул он. — Этого просто… не может быть!

Собравшиеся на берегу зеваки, по всей видимости ожидавшие увидеть мокрый, выловленный из реки труп, начали подходить поближе. Лодка повернула к берегу. Человек, которого минуту назад вытащили из водяной могилы, сидел в лодке, освобождаясь от сетей.

— Невозможно! — снова прошептал Блок.

Чесна заметила, что, когда он, оглянувшись, посмотрел на Сапога, лицо его было белым как полотно. Мышонок с радостным криком бросился к реке, чтобы помочь вытащить лодку на берег; вбежав в воду, он совсем не думал о своих отутюженных брюках.

Когда киль лодки врезался в берег, Майкл Галлатин шагнул за борт. Его ботинки скрипели, свисавшие с плеч лохмотья — все, что осталось от белой рубашки, — были перепачканы грязью. На шее у него по-прежнему был завязан галстук-бабочка.

— Боже милосердный! — воскликнул Мышонок, протягивая руку, чтобы обнять его за плечи. — А мы и не надеялись увидеть вас живого!

Майкл кивнул. Губы у него посинели, он дрожал от холода. Вода в реке была слишком холодной для купания.

Чесна словно застыла. Но потом, опомнившись, бросилась к барону и крепко обняла его. Майкл поморщился, перенеся вес на здоровую ногу, и обнял ее за талию перепачканными грязью руками.

— Ты жив, ты жив! — повторяла Чесна. — Слава богу, ты жив! — По ее щекам катились слезы.

От Чесны пахло свежестью. Если раньше он не потерял сознание лишь потому, что вода в реке оказалась слишком холодной, то теперь им овладевала слабость. Самым большим испытанием оказалась последняя сотня ярдов, которую ему пришлось проплыть под водой, чтобы попасть в сети. За спиной у Чесны кто-то стоял; Майкл взглянул в глаза полковнику Джереку Блоку.

— Вот так так! — проговорил полковник, натянуто улыбаясь. — Да вы как будто с того света вернулись. Сапог, я считаю, только что мы все стали свидетелями настоящего чуда. И позвольте узнать, барон, как же это ангелам удалось откатить ваш камень?

— Отстаньте от него! — вспылила Чесна. — Человек еле на ногах стоит! Вы что, не понимаете?

— Ну конечно, я понимаю, что человек устал, но чего я никак не могу понять, так это почему он вообще еще жив! Барон, насколько мне известно, вы пробыли шесть часов под водой. У вас что, жабры выросли за это время?

— Не совсем, — ответил Майкл. Раненая нога онемела, но кровотечение прекратилось. — У меня было вот это. — Он поднял правую руку. В кулаке был зажат полый стебель речного тростника — трубка около метра длиной. — Боюсь, я был слишком беспечен. Вчера вечером я слишком много выпил и после этого мне вздумалось погулять. Должно быть, я поскользнулся. Но как бы там ни было, я свалился в воду, и меня подхватило течением. — Он поднял руку и вытер грязь со щеки. — Просто потрясающе, как быстро трезвеешь, когда начинаешь понимать, что идешь ко дну. В воде я зацепился за что-то ногой. Наверное, за бревно. Его угол здорово расцарапал мне бедро. Видите?

— Продолжайте, — приказал Блок.

— Я не мог выбраться. Поднять голову над водой не было сил, но, к счастью, там рос тростник. Я выдернул один из стеблей, откусил конец и стал дышать через него.

— Какая удача! — сказал Блок. — Надо думать, барон, этому номеру вы научились в школе диверсантов?

Майкл сделал вид, что он потрясен и обижен.

— Нет, полковник. В школе бойскаутов.

— И вы хотите сказать, что просидели почти шесть часов под водой, дыша через какой-то дурацкий тростник?

— Этот «дурацкий тростник», как вы только что изволили выразиться, я заберу с собой. Дома я, может быть, велю его позолотить и выставить на самом видном месте. Человек не знает своих возможностей до тех пор, пока сама жизнь не решит испытать его на прочность. А вы, кажется, не согласны со мной?

Блок хотел было что-то возразить, но передумал. Он взглянул на собиравшуюся вокруг них толпу.

— Что ж, барон, добро пожаловать в мир живых, — сказал он. Взгляд его по-прежнему был холоден. — Лучше всего вам сейчас принять душ. Вы насквозь пропахли тиной. — Блок зашагал было прочь, и Сапог с готовностью последовал за ним, но затем полковник вдруг обернулся и снова обратился к барону: — Вам, пожалуй, и вправду стоит сохранить этот тростник. Чудеса в наше время случаются редко, и чаще всего не с нами.

— Ну что вы! Об этом не беспокойтесь, — ответил ему Майкл; он все же не мог упустить подвернувшейся возможности. — Теперь уж я не выпущу его из рук, буду держать, как говорится, в железном кулаке.

Блок остался стоять неподвижно, словно аршин проглотил. Майкл чувствовал, как Чесна еще сильнее прижалась к нему. Ее сердце сильно забилось.

— Спасибо за заботу, полковник, — сказал Майкл.

Блок все еще стоял на месте. Майкл понял, что в голове полковника глубоко засели эти два слова. Было ли это случайно пришедшимся к слову сравнением или сказано преднамеренно, с умыслом? Еще несколько мгновений они в упор разглядывали друг друга, словно два хищника, сошедшихся на одной тропе. Майкл был волком, а Джерек Блок — черной пантерой с серебряным оскалом. Затянувшееся молчание нарушил Блок.

— Желаю скорейшего выздоровления, барон, — кивнул он, скупо улыбнувшись, и пошел вверх по склону берега, направляясь в сторону «Рейхкронена».

Сапог разглядывал Майкла, наверное, секунды на три дольше своего хозяина — вполне достаточно для того, чтобы дать понять: война объявлена, — и затем последовал за полковником.

Из толпы вышли два немецких офицера, один из них — с моноклем, и предложили помочь Майклу дойти до номера. Майкл, поддерживаемый ими с обеих сторон, захромал по берегу реки к отелю, а Чесна и Мышонок шли позади. В холле отеля его встретил раскрасневшийся от волнения управляющий, выразивший свое сожаление по поводу несчастья, постигшего барона. Он заверил, что прикажет выстроить на берегу реки стену, чтобы предотвратить возможность повторения подобных происшествий в будущем, и предложил Майклу воспользоваться услугами врача, состоявшего в штате гостиницы, на что Майкл вежливо отказался. Но тогда, может быть, бутылка лучшего коньяка из винных погребов отеля поможет унять боль от полученных бароном ран? Барон ответил, что это и в самом деле было бы очень кстати.

Двое офицеров, вызвавшихся проводить Майкла, ушли. Дверь в апартаменты Чесны закрылась.

— Где ты был? — строго спросила Чесна у Майкла, устало опустившегося на белое кресло.

— И не пытайся убедить нас, что ты все это время сидел под водой! Тебе это все равно не удастся! — заявил Мышонок. Взяв со стола бутылку коньяка столетней выдержки, он плеснул немного в бокал, который затем передал Майклу. — Так что же с тобой приключилось?

Майкл пил коньяк. Это было очень похоже, как если бы ему вдруг пришлось вдыхать огонь.

— Я катался на поезде, — ответил он. — В гостях у Гарри Сэндлера. Сэндлер умер. Я пока еще жив. Вот и все. — Развязав галстук, он принялся сдирать с себя оставшиеся от рубашки лохмотья. Вся спина и плечи были исчерчены тонкими красными порезами. — Полковник Блок рассчитывал на то, что Сэндлер меня убьет. Вообрази, как он удивился.

— Но зачем Сэндлеру понадобилось убивать тебя? Ведь он ничего не знает о том, кто ты на самом деле!

— Сэндлер хочет — вернее, хотел — на тебе жениться. Вот он и решил сделать все возможное для того, чтобы поскорее убрать меня с дороги. А Блок с ним заодно. Нечего сказать, душевные у тебя друзья, Чесна.

— Может статься, что очень скоро Блок перестанет быть моим другом. Гестаповцы взяли Тео фон Франкевитца.

Майкл внимательно выслушал все, что Чесна рассказала ему о телефонном звонке Блока. В свете новых фактов его упоминание о «Железном кулаке» было в высшей степени неосторожным. Как только гестапо приступит к обработке Франкевитца, бедняге Тео придется выложить то, что ему известно. И хотя Франкевитц не знал его имени, он наверняка хорошо запомнил его лицо. Одного этого описания будет достаточно, чтобы навести Джерека Блока и гестапо на их след.

Майкл решительно поднялся.

— Мы должны немедленно уехать отсюда.

— Из Германии? — с надеждой в голосе спросил Мышонок.

— Ты — да, но вот я… боюсь, что нет. — Он посмотрел на Чесну. — Я должен попасть в Норвегию. На остров Скарпа. Я уверен, что доктор Хильдебранд изобрел новый вид оружия, и теперь он испытывает его на военнопленных. Какая может быть взаимосвязь между этим оружием и «Железным кулаком», я пока не знаю, но именно это мне теперь и необходимо выяснить. Ты можешь переправить меня туда?

— Мне нужно отладить всю цепочку.

— И сколько времени это займет?

— Трудно сказать, — пожала плечами Чесна. — Не меньше недели. Кратчайший путь в Норвегию — по воздуху. Нужно будет организовать места для дозаправки. Кроме того, еда и оружие. А потом понадобится лодка, чтобы перебраться с норвежского побережья на Скарпу. Этот остров наверняка находится под усиленной охраной: мины в прибрежных водах, береговые радары и еще бог знает что.

— Ты меня не поняла, — сказал Майкл. — В Норвегию я отправлюсь без тебя. А вам с Мышонком в это время придется уехать. Как только до Блока дойдет, что я английский агент, он без труда догадается, что все лучшие роли были сыграны тобой отнюдь не в кино.

— Но ведь тебе нужен пилот, — возразила ему Чесна. — А у меня есть свой самолет, и я за штурвалом с девятнадцати лет. У меня десять лет летного стажа. А пытаться подыскать другого пилота, чтобы переправить тебя в Норвегию, просто немыслимо.

Майкл вспомнил, как Сэндлер говорил, что Чесна сама выполняла воздушные трюки в фильмах, в которых снималась. Он еще назвал ее безрассудной; Майкл же считал, что Чесна ван Дорне — одна из самых замечательных женщин, с кем ему когда-либо доводилось встречаться, и, разумеется, одна из самых красивых. Она принадлежала к тому редкому типу женщин, которые не нуждаются в том, чтобы их действиями руководил мужчина, и которые не выставляют напоказ своих слабостей. За то время, что они провели вместе, Майкл понял, что она не лишена этих слабостей. Нет ничего удивительного в том, что Сэндлеру так хотелось овладеть ею; как охотник, он чувствовал непреодолимое желание приручить Чесну. Если ей удалось так долго прожить среди врагов и не раскрыть себя, оставаясь до сих пор секретным агентом, значит, Чесна и в самом деле была далеко не заурядной личностью.

— Тебе нужен пилот, — повторила Чесна, и Майкл был вынужден в этом с ней согласиться. — Я полечу вместе с тобой в Норвегию. Там я смогу договориться насчет лодки. А дальше ты сможешь идти один.

— А как же я? — спросил Мышонок. — Черт, я ведь не хочу лететь в Норвегию!

— Я пущу тебя по конвейеру, — сказала ему Чесна. — Ты отправишься в Испанию, — пояснила она, заметив, что он все еще недоуменно смотрит на нее. — А когда окажешься на месте, мои друзья помогут тебе перебраться в Англию.

— Ладно. Это просто замечательно. Чем скорее я выберусь из этого гадюшника, тем лучше.

— Тогда нам нужно собираться и немедленно удирать.

Сказав это, Чесна отправилась к себе, чтобы начать укладываться, а Майкл пошел в ванную умыться и вымыть голову. Он осмотрел рану на бедре; пуля не задела кости. Он знал, что с этим делать.

— Мышонок, — позвал Майкл. — Принеси мне коньяку. — Он взглянул на руки. Ладони и пальцы были исполосованы острыми лезвиями. Некоторые из порезов были довольно глубокими. Мышонок принес ему графин и мучительно поморщился, увидев рану, оставленную пулей. — А теперь сними с моей кровати простыню, — наставлял его Майкл, — и оторви от нее парочку узких полос. Справишься?

Мышонок торопливо вышел.

Первым делом, хоть и вздрагивая от боли, Майкл сполоснул коньяком руки. Наверное, теперь от него будет пахнуть как от заправского пьяницы, но ничего не поделаешь: раны нужно было продезинфицировать. Промыв также и порезы на плечах, он занялся простреленным бедром. Он смочил коньяком махровое полотенце и прижал его к ране.

— Да, именно этого мне надо добиться от Франкевитца. — Джерек Блок возвратился в свои апартаменты и разговаривал по телефону. — Словесный портрет. А капитан Хальдер сейчас на месте? Он хороший человек; уж он-то знает, как получить информацию. Передайте капитану Хальдеру, что эти сведения нужны мне позарез. — Послушав еще немного, он возмущенно фыркнул в трубку: — Если хотите знать, то до состояния Франкевитца мне нет никакого дела! Я сказал, что мне нужна эта информация сейчас. Немедленно. Я буду ждать на линии. — Услышав звук открываемой двери, он обернулся и взглянул на Сапога. — Ну, и что там? — переспросил у него Блок.

— Поезд герра Сэндлера еще не вернулся в депо. Он опаздывает уже на десять минут.

Сапог спускался вниз и только что говорил с другого телефона с начальником железнодорожного депо Берлина.

— Сэндлер сказал мне, что он посадит барона на свой поезд. И вот поезд его все еще где-то катается, а барон фон Фанге в это время вылезает из реки, как вонючая жаба. Ну а ты сам-то, Сапог, что ты думаешь по этому поводу?

— Я не знаю. Как вы сказали, это немыслимо.

Блок фыркнул и покачал головой.

— Дышал он через тростник! У него крепкие нервы, по крайней мере для такого типа, как он! И знаешь, Сапог, мне все это очень и очень не нравится. — На другом конце провода кто-то поднял трубку. — Я жду капитана Хальдера! — сказал он. — Полковник Джерек Блок, вот кто это! А теперь оставьте трубку в покое и уйдите от телефона!

На бледных щеках Блока проступили пятна нервного румянца. Он барабанил пальцами по крышке стола, затем потянулся за ручкой и положил перед собой листок голубой бумаги с названием отеля. Сапог стоял перед ним, сцепив руки перед собой, ожидая от полковника дальнейших указаний.

— Хальдер? — спросил Блок после небольшой паузы. — Ну как, вам удалось получить то, что мне нужно? — Он слушал. — Мне наплевать, при смерти он или нет! Я снова спрашиваю у вас: вы получили информацию? Хорошо, теперь скажите, что у вас там. — Он держал ручку наготове и затем начал писать: «Хорошо одетый мужчина. Высокий. Стройный. Блондин. Карие глаза». — Что? Повторите еще раз, — попросил Блок. Чуть пониже он записал: «Порядочный человек». — А что это значит? Да, я понимаю, что вы не умеете читать чужие мысли. Послушайте, Хальдер, возвращайтесь к нему и пройдите это все с самого начала. Важно знать наверняка, что он не лжет. Скажите ему… вот, скажите ему, что мы не дадим ему умереть только в том случае, если будем уверены, что он говорит правду. Погодите немного… — Он прикрыл трубку рукой и взглянул на Сапога. — Ключ от номера Сэндлера у тебя?

— Так точно! — Сапог вытащил ключ из кармана.

— Отдай его мне.

Блок взял ключ. Он пообещал Сэндлеру, что утром покормит Блонди. Блок был одним из тех немногих людей, общество которых, казалось, не вызывало у Блонди раздражения. По крайней мере, она не набросится на него, когда с поворотом ручки входной двери откроется дверца клетки.

— Ну ладно, Хальдер, — продолжал Блок. — Сейчас возвращайся к нему, а потом перезвони мне. Я в «Рейхкронене».

Он продиктовал Хальдеру номер своего телефона в отеле и повесил трубку. Блок вырвал листок из голубого блокнота. Блондин. Карие глаза. Если это и в самом деле так, то к барону это никак не подходит. И почему это вообще взбрело ему в голову? Какое отношение барон — а возможно, и Чесна тоже — может иметь ко всему этому? Это же просто смешно! Но все же он порядком перетрухнул, услышав от барона о «Железном кулаке». Ну конечно же, это выражение просто к слову пришлось. Такое мог сказать кто угодно. Но барон… он ведь с самого начала показался ему сомнительным типом. И вот теперь поезд Сэндлера опаздывает, нарушая расписание, а барон почему-то вылезает из реки. Ведь ему все-таки довелось побывать в поезде у Сэндлера? Неужто нет?

— Мне еще нужно покормить эту дрянную птицу, — сказал Блок. Мясо для Блонди было оставлено в холодильнике в кухне апартаментов Сэндлера. — Оставайся здесь и слушай телефон, — приказал он Сапогу, а сам вышел в коридор, направляясь к следующей двери.
Глава 4

Личный шофер Чесны вывел «мерседес» из гаража «Рейхкронена» во двор перед отелем. Пока Вильгельм вместе с Мышонком были заняты погрузкой чемоданов в багажник, Чесна и Майкл задержались в холле гостиницы, чтобы попрощаться с управляющим.

— Я весьма сожалею об этом ужасном инциденте, — повторял краснолицый управляющий, ломая руки. — Но все же надеюсь, что вы, барон, еще почтите «Рейхкронен» своим присутствием.

— Я тоже на это надеюсь. — Майкл вымылся и был чисто выбрит, на нем был темно-синий костюм с белой рубашкой и серым галстуком в полоску. — Кроме того, я сам во всем виноват. Боюсь, что я… гм… несколько легкомысленно отправился разгуливать ночью по берегу.

— Слава богу, что вы не растерялись! Ну а как вам наш коньяк?

— О да! Все было просто замечательно, большое спасибо.

Когда горничная станет убирать апартаменты Чесны, она найдет там истерзанное махровое полотенце и обрывок простыни, бинтами из которой была теперь перевязана рана на бедре Майкла.

— Фрейлейн ван Дорне, желаю вам с бароном счастья и удачи, — сказал управляющий с учтивым поклоном.

Чесна поблагодарила его, сунув в руку радушному хозяину щедрое вознаграждение за заботу и гостеприимство.

Чесна и Майкл прошли через холл, держась за руки. Планы на будущее были оговорены заранее: вместо медового месяца их ожидал перелет в Норвегию. Майкла одолевало беспокойство. Сегодня уже двадцать четвертое апреля, а Чесна сказала, что понадобится еще по крайней мере неделя, для того чтобы через сеть антифашистских организаций подготовить все для дозаправки самолета, соблюдая при этом необходимые меры предосторожности. Если же учитывать, что высадку союзников в Европе планировали начать в первую неделю июня, то основным фактором было время.

Они были уже почти у выхода, когда Майкл услышал позади себя тяжелые шаги. Его напряжение передалось и Чесне. На плечо ему легла чья-то рука, остановившая их всего в трех метрах от выхода.

Майкл оглянулся и поднял глаза на ставшее подчеркнуто вежливым лицо Сапога. Громила убрал руку с его плеча.

— Прошу простить меня, барон, мои извинения, фрейлейн, — сказал он, — но полковник Блок хотел бы поговорить с вами.

Блок подошел, держа руки в карманах.

— А! Вот и славно! Сапог все же успел застать вас, прежде чем вы уедете! О том, что вы уезжаете, я узнал, когда пытался дозвониться до вашей комнаты, Чесна.

— Мы приняли это решение всего час назад. — В ее голосе не было слышно и оттенка нервозности. «Настоящий профессионал», — подумал Майкл.

— Правда? Должен сказать, что я этим вовсе не удивлен. Я хочу сказать, что причиной, наверное, стал этот несчастный случай. — Его серые, с тяжелыми веками глаза ящерицы окинули взглядом Майкла и потом снова уставились на Чесну. — Но только не говорите, что вы хотели уехать, не попрощавшись со мной. Я всегда считал себя членом твоей семьи, Чесна. — Улыбка его стала еще шире. — Возможно, добрым дядюшкой, который все время суетится и сует свой нос, куда его не просят. Да? — Он вытащил из кармана правую руку. Между большим и указательным пальцами было зажато золотистое перышко. Майкл тут же узнал это перо, и внутри у него все похолодело. Блок, улыбаясь, продолжал обмахиваться соколиным пером. — Почту для себя за честь пригласить вас обоих отобедать со мной. Ведь не собираетесь же вы уехать отсюда голодными? — Перышко подрагивало в его руке.

Чесна держала себя в руках, хотя сердце ее бешено колотилось. Она тоже почувствовала надвигающуюся опасность.

— Нас ждет машина. Нам и в самом деле надо ехать.

— Я никогда не думал, Чесна, что ты можешь отказаться от обеда в хорошей компании. Возможно, ты попала под влияние барона?

Майкл перехватил инициативу.

— Полковник Блок, — заговорил он, протягивая руку, — мне было очень приятно познакомиться с вами. Надеюсь, вы примете приглашение и приедете к нам на свадьбу.

— О да, — ответил Блок, пожимая руку Майкла. — Свадьбы и похороны — эти два события я не пропускаю никогда.

Майкл и Чесна вышли на улицу и начали спускаться по гранитным ступенькам широкого крыльца. Полковник и Сапог шли за ними следом. Мышонок ждал, открыв дверцу для Чесны, а Вильгельм убирал в багажник последний чемодан.

«Блок явно старается задержать нас здесь, — размышлял Майкл. — Но зачем? Очевидно, полковник обнаружил останки Блонди, а вместе с ними и иные признаки проникновения в апартаменты Сэндлера. Если он собирается арестовать нас, то почему не сделал этого раньше?» Майкл подвел Чесну к открытой дверце «мерседеса»; Блок шел позади них. Майкл чувствовал дрожь в руках Чесны. Она тоже понимала, что дело принимает опасный оборот.

Чесна хотела уже было сесть в машину, когда Блок, протянув руку мимо Майкла, тронул ее за локоть. Она взглянула на полковника, с лица ее не сходила лучезарная улыбка.

— Ну, тогда, может быть, позволишь… по старой дружбе, — сказал Блок и, наклонившись вперед, поцеловал ее в щеку.

— До свидания, Джерек, — ответила ему Чесна, из последних сил стараясь сохранять хладнокровие.

Она села в машину, и Мышонок хлопнул дверцей, а затем, обойдя вокруг, открыл дверцу для Майкла. Блок последовал за Майклом, Сапог стоял в стороне.

— Мне было очень приятно, барон, — сказал Блок. Майкл сел на заднее сиденье «мерседеса», но Блок придержал дверцу. Вильгельм уселся за руль и вставил ключ в зажигание. — Я надеюсь, что впереди вас и Чесну ожидает счастливое будущее, то будущее, которое вы сами себе избрали. — Он мельком взглянул в сторону арки въездных ворот. Майкл же еще раньше услышал глухой рокот мотора автомобиля, въехавшего на понтонный мост. — Ах да, чуть не забыл! — улыбнулся Блок, сверкая своей серебряной улыбкой. — Слуге Сэндлера все же удалось остановить поезд. Тело Сэндлера они тоже нашли. Бедняга, в лесу на него уже успел набрести какой-то зверь. Но теперь, может быть, вы все-таки потрудитесь объяснить мне, барон, как это вам, изнеженному барчуку, не имеющему военного опыта, удалось убить Гарри Сэндлера? Если, конечно, вы тот, за кого себя выдаете. — Его узкая рука скользнула под полу черного эсэсовского мундира как раз в тот момент, когда грузовик с дюжиной вооруженных солдат в кузове въехал во двор отеля.

У Майкла не оставалось времени на то, чтобы изображать из себя оскорбленного барона; он пнул ногой в полковничий живот, и этот удар отбросил Блока назад, на камни, которыми был вымощен двор. Когда Блок упал, пистолет уже был у него в руке. Мышонок заметил дуло «люгера», наведенное на барона. Неожиданно для себя он шагнул вперед, оказавшись на линии огня, и ударил ногой по руке с пистолетом.

Раздался сухой треск выстрела, пальцы Блока разжались, а «люгер» отлетел в сторону.

На помощь полковнику бросился Сапог. Майкл, выскочив из машины, схватил Мышонка за шиворот и втащил его на заднее сиденье.

— Двигай! — крикнул он Вильгельму, и шофер резко нажал на газ.

«Мерседес» рванул с места. Майкл успел захлопнуть дверцу, и удар кованого сапога оставил на металле глубокую вмятину величиной с обеденную тарелку.

— Пистолет! Дай пистолет! — верещал Блок, торопливо поднимаясь на ноги. Сапог бросился поднимать «люгер».

Пока Вильгельм рулил через гостиничный двор, еще одна пуля попала в заднее стекло, и на Майкла, Чесну и Мышонка обрушился град битого стекла.

— Задержите их! — кричал Блок солдатам. — Остановите машину!

Раздались новые выстрелы. Спустило левое заднее колесо. По ветровому стеклу поползли трещины. Но «мерседес» уже мчался по понтонному мосту; двигатель его скрежетал, а из пробитого пулей отверстия в капоте вырывалась струйка пара. Обернувшись, Майкл увидел, что вслед за ними по мосту бегут стреляющие на ходу солдаты. Воздух разрезали автоматные очереди, и «мерседес» вздрагивал под ударами пуль. Автомобиль достиг противоположного берега, но оба задних колеса у него были спущены, а из-под капота выбивались языки пламени.

— Двигатель вот-вот взорвется! — выкрикнул Вильгельм, глядя на стрелку термометра, перескочившую за красную линию.

Машину занесло. «Мерседес» съехал с дороги в лес, вниз по склону, и врезался в густой кустарник. Вильгельм изо всех сил нажал на тормоза, и «мерседес», задев боком ствол дуба, остановился среди сосен.

— Быстро выходите! — приказал Вильгельм, открыл дверцу рядом со своим сиденьем и, ухватившись за подлокотник, щелкнул скрытым под ним замком. Кожаная обшивка двери отлетела, открыв тайник, в котором лежал автомат с тремя запасными магазинами. Пока Майкл с Мышонком выбирались из машины, Чесна открыла тайник под задним сиденьем, где был спрятан «люгер».

— За мной! — скомандовал Вильгельм.

Они бросились в заросли. Чесна бежала впереди. Через каких-то сорок секунд позади раздался взрыв — «мерседес» взлетел на воздух, осыпая деревья градом железных обломков и осколками битого стекла. Майкл почуял запах крови. Его правая ладонь и пальцы были залиты кровью. Оглянувшись, он увидел, что Мышонок упал на колени.

Пуля прошла чуть ниже сердца, и на рубашке Мышонка расплылось огромное алое пятно. Лицо его залила смертельная бледность, лоб блестел от пота.

Майкл опустился на колени рядом с ним.

— Можешь встать? — Он слышал, как дрогнул его голос.

Мышонок всхлипнул, глаза его были влажными.

— Не знаю, — сказал он. — Я попробую.

Он попытался подняться и встал, но ноги его не держали. Майкл успел подхватить его и стоял рядом, не давая ему упасть.

— Что там у вас? — Чесна подошла к ним. — Он ранен? — Она замолчала, увидев кровавое пятно на рубашке Мышонка.

— Они идут! — сказал Вильгельм. — Они уже у нас за спиной! — Он вскинул автомат и стоял, оглядываясь по сторонам. Судя по голосам, солдаты были совсем близко.

— О нет! — заморгал Мышонок. — Нет! И зачем я только влез во все это?! Но все-таки камердинер из меня получился, а?

— Нам придется оставить его! — сказал Вильгельм. — Пошли!

— Я не бросаю друзей.

— Брось дурить! — Вильгельм перевел взгляд на Чесну. — Я ухожу. — Он развернулся и бросился в лес, подальше от приближавшихся солдат.

Чесна взглянула на вершину склона. Там четверо или пятеро солдат продирались сквозь заросли.

— Что бы ты ни надумал, — сказала она Майклу, — будет лучше, если ты сделаешь это скорее.

И он сделал это. Подняв Мышонка с земли, он взвалил его себе на плечи, и они вместе с Чесной скрылись за деревьями.

— Сюда! Сюда! — кричал один из солдат, призывая подмогу.

Где-то впереди послышалась автоматная очередь, несколько выстрелов из карабина. Потом снова послышался крик:

— Один готов!

Чесна, пригнувшись, спряталась за стволом дерева, и Майкл встал позади нее. Она молча указала вперед, но Майкл увидел это еще раньше: прямо перед ними на поляне двое немецких солдат с автоматами стояли над извивающимся на земле телом Вильгельма. Чесна вскинула руку. Солдат, в которого она целилась, получил пулю в сердце. Его напарник бросился бежать. Чесна прострелила ему бедро и прикончила выстрелом в шею. Потом она встала во весь рост — профессиональный убийца в узком черном платье — и подбежала к Вильгельму. Майкл последовал за ней, мысленно вынося приговор, который и для самой Чесны был тоже уже очевиден: пули попали Вильгельму в грудь и в живот, он был приговорен и стонал, корчась от нестерпимой боли.

— Прости, — прошептала Чесна.

Она приставила дуло пистолета Вильгельму к виску и, прикрыв глаза свободной рукой, выстрелила, положив конец его мукам.

Подняв с земли автомат, она сунула «люгер» Майклу за пояс; горячий ствол пистолета обжег ему живот. Светло-карие глаза Чесны увлажнились, и веки покраснели, но лицо ее оставалось сдержанным и спокойным. Один каблук сломался, и она, не раздумывая, скинула с ног туфли.

— Пошли, — коротко бросила она Майклу.

Ему, тащившему на своих плечах Мышонка, удавалось не отставать от Чесны, хотя рана на бедре у него снова открылась. Он не позволял усталости взять верх над собой, понимая, что ожидает их всех, попадись они в руки гестапо. Во всяком случае, это лишило бы их всякой надежды узнать, что скрывается под названием «Железный кулак».

Чесна уловила какое-то движение: солнце ярко сверкнуло на начищенной пряжке солдатского ремня, — и тут же она дала очередь по солдату, залегшему за бугром.

— Они здесь! — закричал солдат и выстрелил.

Обе пули угодили в ствол дерева. Майкл и Чесна побежали, резко изменив направление. Из-за деревьев им вдогонку бросили какой-то предмет, который с глухим стуком ударился о ствол дерева. Прогремел оглушительный взрыв, и в воздух взметнулись прошлогодние листья. Повалил густой белый дым. Дымовая граната! Ее бросили, чтобы обозначить, где они находятся. Чесна бежала вперед, продираясь сквозь колючие заросли, прикрывая лицо рукой. Майкл слышал крики, доносившиеся у них за спиной, слева и справа. Над головой у него, жужжа, как шершень, пронеслась пуля. Лицо Чесны исцарапали колючие шипы. Она остановилась среди густого кустарника у самой дороги. Отсюда были хорошо видны два грузовика, из которых выпрыгивали прибывшие на подмогу солдаты. Чесна изменила направление. Вскоре они оказались на вершине холма, а потом спустились вниз, на дно оврага.

На вершине склона возникли силуэты троих солдат. Чесна уложила двоих, третий сбежал. Справа взорвалась еще одна граната, и по оврагу пополз едкий белый дым. «Обложили со всех сторон», — подумал Майкл. Он чувствовал, как солдаты, словно охотничьи псы, истекая слюной, рвутся вперед, перебегая от дерева к дереву, нацеливая стволы автоматов в центр сужающегося круга. Чесна бежала по дну оврага, сбивая о камни босые ноги, но ни на секунду не останавливалась, словно не чувствуя боли. Майкл не отставал от нее; вокруг них клубился белый дым. Мышонок еще дышал, но его кровь обильно стекала на шею и плечи Майкла. Слева от них, где-то среди деревьев, прогремело глухое «кррак!» разорвавшейся невдалеке гранаты. В небе над лесом с криком кружились вороны.

На склоне холма снова появились человеческие фигуры, они бросились вниз, скрываясь в клубах дыма. Чесна успела заметить это, и автоматная очередь заставила их отступить. В воздухе свистели пули. Одна из них отскочила рикошетом от острого края лежавшего на земле рядом с ней валуна, и каменные осколки вонзились ей в руку. Она огляделась по сторонам; на лице блестел пот, глаза были безумными. Майкл видел в них страх загнанного в ловушку дикого зверька. Она опять пустилась бежать, низко пригибаясь к земле, и он последовал за ней.

Из оврага они вновь попали в лесные заросли. Между поросшими мхом берегами змейкой извивался ручеек. Впереди виднелось шоссе, делавшее в этом месте поворот, а в насыпи под ним была проложена каменная труба водоотвода, вход в которую был почти незаметен из-за нанесенной грязи и буйно разросшейся травы. Именно отсюда и вытекал ручеек. Оглянувшись, Майкл увидел, как из оврага из-за плотной дымовой завесы появляются солдаты. Он заметил, как темные силуэты начинают спускаться также и по склону холма, передвигаясь перебежками от дерева к дереву. Чесна уже опустилась на колени, чтобы протиснуться в залепленную грязью трубу.

— Пойдем! — торопила она его. — Быстрее!

Отверстие было довольно узким, и, лишь взглянув на него, Майкл понял, что он не успеет пролезть через него и протолкнуть Мышонка, солдаты настигнут их. Решение было принято мгновенно: в то время как Чесна легла на живот и начала забираться в трубу, Майкл повернул обратно и побежал прочь от русла ручья, уходя обратно в лес. Чесна ползла по липкой грязи, забираясь все глубже, и полностью скрылась в трубе, вход в которую тут же снова сделался незаметным за нанесенной грязью и распрямившимися стеблями.

У Майкла над головой треснула сломанная выстрелом ветка. Он продолжал бежать, петляя между деревьями, пока прямо перед ним снова не повалил дым от еще одной разорвавшейся гранаты. Эти охотники знали свое дело. Он уже начинал выдыхаться, силы покидали его. Майкл продирался через зеленеющую лесную чащу; солнечные лучи, проникая сюда сквозь густые кроны деревьев, стелились по земле золотой сетью. Он взобрался на вершину холма и стал спускаться, как вдруг, поскользнувшись на ковре из бурых прошлогодних листьев, упал, уронив Мышонка. Острые шипы терновника впились в их тела.

Майкл отчаянно рвался — на свободу. Солдаты наступали со всех сторон. Взглянув на Мышонка, он увидел, что изо рта у него вытекает тонкая струйка крови.

— Пожалуйста, пожалуйста, — с трудом выдохнул Мышонок, — не дай им пытать меня.

Майкл освободил руки от ноши и выхватил из-за пояса «люгер». Он подстрелил одного солдата, другие залегли. Два его следующих выстрела не попали в цель, а вот четвертая пуля со звоном отскочила от железной каски. Майкл прицелился в белевшее перед ним лицо и нажал на спусковой крючок. Магазин «люгера» был пуст.

Сквозь колючие заросли прорезалась автоматная очередь, после которой Майкл и Мышонок оказались присыпанными землей.

— Не убивайте их, идиоты! — раздался чей-то голос. Это был Джерек Блок, выбравший себе укрытие на вершине холма. И тут же он прокричал: — Бросайте оружие, барон! Вы окружены! Одно мое слово — и вас разнесут в клочья!

Майкл изнемогал. Он снова взглянул на Мышонка, проклиная себя за то, что втянул его в опасную переделку. Мышонок умоляюще глядел на него, и Майкл вдруг вспомнил, как давным-давно такими же, полными мольбы глазами на него смотрел Никита — умирающий волк, лежавший на рельсах.

— Барон, я жду! — крикнул Блок.

— Не дай… не дай им пытать меня, — прошептал Мышонок. — Я не выдержу… и расскажу обо всем. — Его исцарапанная колючками ладонь ухватила Майкла за руку, и он вдруг слабо усмехнулся. — А знаешь… до меня только что дошло… что ты мне так и не назвал своего настоящего имени.

— Меня зовут Михаил.

— Михаил… — повторил Мышонок. — Как архангела, да?

«Черный ангел, — подумал Майкл про себя. — Ангел, несущий смерть». Он вдруг почему-то вспомнил, что оборотни никогда не умирали от старости; также не суждено было умереть от старости маленькому человечку, которого он называл Мышонком.

— Барон! Пять секунд, и мы открываем огонь!

В гестапо знают, как не дать Мышонку умереть. Его напичкают лекарствами, а потом станут пытать и замучают до смерти. Это будет страшная и мучительная смерть. Майкл понимал, что его ожидает та же участь, но он привычен к боли и, если подвернется подходящий случай, постарается выбраться, чтобы продолжить свою миссию.

Да будет так! Майкл отшвырнул в сторону «люгер».

Взяв Мышонка обеими руками за голову, он подтащил его к себе. Горькие слезы покатились по его исцарапанным щекам «Как ангел, — с горечью думал он! — О да. Проклятый ангел».

— Ты… ты обещаешь позаботиться обо мне? — тихо спросил Мышонок, впадая в забытье.

— Да, — сказал Майкл. — Обещаю.

Мгновением позже снова послышался голос Блока:

— Выползайте оттуда! Оба!

Из колючих зарослей показался человек. Майкл, с головы до ног перепачканный в грязи и крови, в изнеможении лежал на земле, и шестеро вооруженных солдат направили на него стволы автоматов. Блок спускался по склону в сопровождении Сапога.

— А где еще один? — Заглянув в заросли, он увидел лежавшее на земле безжизненное тело. — Вытащить! — приказал он солдатам, которые с готовностью бросились в заросли. — Встать! — Блок обернулся к Майклу. — Барон, ты слышал, что я сказал?

Майкл медленно встал с земли и в упор, вызывающе глядел в глаза Джереку Блоку.

— Куда девалась сучка? — спросил полковник.

Майкл не ответил. Он с душевным содроганием слушал, как рвется одежда Мышонка об острые колючки, когда солдаты волокли его из зарослей.

— Отвечай, куда ты дел свою сучку? — Блок приставил ствол своего «люгера» пониже левого глаза Майкла.

— Заткнись, мудак, — ответил ему Майкл, заговорив по-русски. Он видел, как побледнел Блок, услышав это. — Все равно ты меня не убьешь.

— Что он сказал? — Полковник озирался по сторонам, ища переводчика. — Ведь это по-русски? Ведь по-русски же, да? Что он сказал?

— Я сказал, — продолжал Майкл на своем родном языке, — что ты сосешь член у осла и пердишь на каждом углу.

— Что, черт подери, он говорит? — разорялся Блок. Взгляд его остановился на Сапоге. — Ты ведь побывал на русском фронте! Что он сказал?

— Я… э-э-э… мне кажется, он сказал., что у него есть осел и петух, который поет.

— Он что, пытается шутить или же просто сошел с ума?

Майкл громко рыгнул, и Блок отступил на пару шагов назад. Майкл посмотрел в сторону, на лежавший на земле труп Мышонка. Один из солдат пытался разжать его крепко сжатую в кулак правую руку. Пальцы не поддавались. Вперед вышел Сапог и со всего размаху опустил ногу в кованом сапоге на руку Мышонка. Кости пальцев треснули, ломаясь как спички. В ладони Мышонка был зажат Железный крест.

Сапог наклонился, чтобы поднять медаль с земли.

— Если ты только прикоснешься к нему, я тебя убью, — сказал ему по-немецки Майкл.

Этот голос — спокойный и уверенный — заставил Сапога застыть на месте. Он недоуменно заморгал, рука его, готовая отнять у покойника последнюю драгоценность, замерла. Майкл в упор глядел на Сапога, чувствуя, как в жилах у него закипает жаркая кровь дикого зверя. Он был близок к превращению… очень, очень близок. Стоило только захотеть…

Пистолет Блока описал в воздухе короткую дугу и со всей силой врезался Майклу в пах. Майкл упал на колени, корчась от нестерпимой боли.

— Ну что же вы, барон? — с упреком сказал Блок. — Угрозы только унижают вас и ваше аристократическое достоинство, или вы не согласны со мной? — Он кивнул Сапогу, и тот зажал Железный крест в кулаке. — Знаете, барон, очень скоро нам с вами представится возможность продолжить наше близкое знакомство. Может быть, тогда вы сбавите тон и запоете по-иному, и это случится прежде, чем я разделаюсь с вами. Поднимите его, будьте так любезны, — обратился он к двоим стоявшим неподалеку солдатам, и те подхватили Майкла и поставили на ноги. Сильная боль в паху согнула его пополам; даже став волком, он не смог бы уйти далеко. Кроме того, время было неподходящим, да и место тоже. Он подавил, дикий зов, и его голос затих, как эхо.

— Ладно. Пора идти.

Блок зашагал вверх по склону, солдаты повели Майкла, толкая его впереди себя. Еще несколько солдат шли по сторонам от него, держа оружие наготове. Немного поодаль шел Сапог, сжимавший в кулаке Железный крест, а другие солдаты волокли к дороге тело Мышонка. Майкл больше не оглядывался на Мышонка: бедный маленький человечек умер, и теперь ему уже не придется испытать уготованных ему пыток.

Задрав голову, Блок посмотрел в высокое голубое небо и сверкнул своей серебряной улыбкой.

— А замечательный все-таки сегодня день, не правда ли? — сказал он, ни к кому не обращаясь.

Он оставит в лесу вооруженный отряд и бросит все силы на поиски Чесны. Вне всякого сомнения, эта сучка не успеет далеко уйти. В конце концов, она ведь всего только женщина. Блоку было неприятно, что он дал провести себя, но, с другой стороны, он с нетерпением ожидал того момента, когда Чесна окажется у него в руках. Раньше он изображал из себя ее милого доброго дядюшку, но тогда он всерьез считал, что она предана рейху; теперь же его отношение к предательнице, действовавшей с таким размахом, будет, несомненно, менее семейным, но с профессиональной точки зрения более привычным. Но какой скандал! Нужно любой ценой не дать ему выплеснуться на страницы газет! А также скрыть от любопытствующих глаз и ушей Гиммлера. Итак, спрашивается: где допрашивать барона?

Ну да! Конечно же!

Он видел, как солдаты втолкнули барона в кузов и заставили его лечь на пол, заломив ему руки за спину. Один из солдат сел рядом, приставив к горлу Майкла дуло автомата.

Блок отошел, чтобы дать указания водителю грузовика, а солдаты продолжали прочесывать лес в поисках «золотой девушки» Германии.
Глава 5

Обоняние подсказало Майклу направление, в котором они ехали, прежде чем он увидел местность. Он лежал в кузове грузовика на железном полу, руки его были придавлены к полу весом собственного тела, а вокруг сидели вооруженные солдаты. Над кузовом крытой машины был натянут серый холст, пропускавший внутрь лишь узкую полоску света. Он не мог точно сориентироваться, но был уверен, что они едут не в город, а, скорее всего, в противоположную сторону; дорога, по которой ехал теперь грузовик, была слишком ухабистой для колес легковых берлинских машин. Нет, эта колея была проложена шинами грузовиков и тяжелых машин. Боль пронзала придавленные к полу руки Майкла каждый раз, когда машину подбрасывало на ухабах.

Через холст внутрь кузова проникал сильный запах. Солдаты, очевидно, тоже учуяли его; некоторые беспокойно заерзали на своих лавках и начали нервно перешептываться. Вонь все усиливалась. Нечто похожее ему довелось ощутить в Северной Африке, когда он обнаружил трупы британских солдат, сожженных из огнемета. Этот густой сладковатый запах горящей человеческой плоти невозможно забыть, он остается в памяти навсегда. К нему примешивался запах горящего дерева. «Сосна, — догадался Майкл. — То, что горит быстро и жарко».

Один из солдат вскочил со своего места и бросился к заднему борту грузовика, его рвало. Прислушавшись к шепоту двух других, Майкл сумел уловить лишь одно слово: «Фалькенхаузен».

Теперь он знал, куда ведет эта дорога. Концентрационный лагерь Фалькенхаузен. Детище Блока.

Тяжелый запах постепенно исчез. Наверное, сменился ветер, думал Майкл. Но что же там жгли? Грузовик ненадолго остановился. Сквозь низкий рокот мотора слышался стук молотков. Затем они поехали дальше и через сотню ярдов снова остановились. Послышался резкий окрик:

— Выгружайте заключенного!

Холщовые створки кузова были откинуты. Майкла вытащили из грузовика на свет, и он стоял перед немецким офицером в форме майора СС, толстым человеком в черном мундире, трещавшем по швам. У него было мясистое красное лицо со взглядом прозрачным и твердым, словно алмаз, но лишенным природного блеска. Из-под черной фуражки виднелся ежик коротко остриженных волос. На ремне у пояса висела кобура с пистолетом системы «Вальтер» и черная резиновая дубинка.

Майкл огляделся по сторонам. Сколоченные из досок бараки, стена из серого камня, из-за которой виднелись зеленые макушки высоких деревьев. Строились новые бараки, заключенные в полосатых робах сбивали доски, а вооруженные автоматами конвоиры расположились в тени. Витки колючей проволоки образовывали внутренние заграждения, и на углах внешней каменной стены возвышались деревянные смотровые вышки. Отсюда Майклу были видны деревянные въездные ворота и над ними каменная арка, которую он уже видел однажды — на вставленной в рамку фотографии в гостиничных апартаментах Блока. Над лесом медленно плыла темная дымка. Майкл снова учуял запах горящей человеческой плоти.

— Смотреть вперед! — Нацистский майор ухватил Майкла за подбородок, чтобы развернуть его голову.

Один из солдат ткнул Майкла в спину дулом автомата. Другой сорвал с него пиджак, а затем и рубашку, рванув ее с такой силой, что жемчужные пуговицы разлетелись во все стороны. Ремень был выдернут, брюки спущены, с него сорвали белье. Дуло автомата ткнулось ему в почки. Майкл знал, чего они от него хотят, но продолжал пристально смотреть в бесцветные глаза майора, твердо стоя на земле обеими ногами.

— Снимай ботинки и носки, — приказал ему майор.

— А что, разве мы с вами уже помолвлены? — спросил Майкл.

Из чехла была извлечена резиновая дубинка, конец которой уперся Майклу в подбородок.

— Снимай ботинки и носки, — повторил майор.

Краем глаза Майкл уловил какое-то движение слева от себя.

Он повернул голову и увидел Блока, который в сопровождении Сапога теперь направлялся к нему.

— Смотреть вперед! — скомандовал майор и, взмахнув дубинкой, обрушил короткий, стремительный удар по ране на бедре Майкла.

Глубокая рана снова начала кровоточить, и ногу пронзила острая боль. Майкл упал на колени в известковую пыль, покрывавшую землю толстым слоем. В лицо ему смотрело дуло автомата.

— Барон, — сказал Блок, — должен вам заметить, что отныне вы находитесь в нашем королевстве. И поэтому, может быть, вы все-таки соизволите слушаться майора Кролле?

Майкл медлил; пульсирующая боль в бедре не унималась, на лице его выступила испарина. Последовал сильный пинок в спину подошвой кованого сапога, и он растянулся в пыли во весь рост. Сапог поставил ногу ему на спину, навалившись на позвоночник всей своей тушей. Майкл заскрежетал зубами.

— Ведь вы, барон, наверное, уже не прочь приступить к сотрудничеству с нами, — продолжал Блок. А затем он обернулся к Кролле. — Он русский. А вы ведь знаете, каким упрямым может оказаться это сучье отродье.

— Мы научились быстро излечивать такой недуг, как упрямство, — сказал Кролле.

И пока Сапог прижимал Майкла к земле, двое солдат стащили у него с ног ботинки и носки. Он остался совершенно голым, и запястья у него за спиной сковали железные браслеты наручников. Солдаты подняли его с земли и пинками погнали впереди себя. Майкл не сопротивлялся; кроме как к новым ранам и переломанным костям это все равно ни к чему не привело бы, к тому же он чувствовал себя измотанным после поединка с Сэндлером и пробежки по лесу. У него не было времени на то, чтобы оплакивать Мышонка или скорбеть по поводу постигшей его самого участи; эти люди были намерены ценой любых пыток выколотить из него всю информацию, которая могла оказаться ему известной. Майклу было на руку то, что они сочли его советским шпионом, потому что его присутствие здесь вынудит их по большей части вести речь о Восточном фронте.

Это был большой концлагерь. Слишком большой. Повсюду были понастроены дощатые бараки, стены большинства из них были выкрашены зеленой краской, а множество пней от срубленных деревьев говорило о том, что когда-то на месте Фалькенхаузена шумел лес. Майкл видел бледные, изнуренные лица заключенных, глядевших на него через узкие, забранные глухими решетками окна. Мимо него вооруженные автоматами и резиновыми дубинками конвоиры прогнали группку тощих, наголо обритых заключенных. Майкл заметил, что робы подавляющего числа заключенных были отмечены желтыми звездами Давида. Казалось, что окружающим его нагота представлялась чем-то обычным, и внимания на это никто не обращал. Немного поодаль Майкл увидел нечто походившее на лагерь в лагере, там были выстроены бараки, обнесенные колючей проволокой. Человек триста или четыреста заключенных выстроили на пыльном плацу, громкоговоритель монотонно вещал что-то о тысячелетии рейха. В глубине лагеря, слева от себя, он заметил приземистую постройку из серого камня; из двух ее труб валили клубы темного дыма, поднимающегося над лесом. Слышался грохот и железное лязганье, но Майкл так и не понял, откуда доносится шум. Изменивший направление ветер донес до него другой запах: не смрад паленого человеческого мяса, а зловоние немытых, потных тел. Ко всему этому примешивалась и вонь гниющей и разлагающейся плоти, человеческих испражнений и крови. Какие бы дела здесь ни творились, думал Майкл, глядя на столбы поднимающегося над трубами дыма, цель их состоит в уничтожении людей, а вовсе не в содержании под стражей.

По дороге, идущей от серой каменной постройки, ехали три грузовика. Кролле сделал знак водителям остановиться и подвел Блока и Сапога к заднему борту первой машины. Кролле говорил с Блоком, и Майкл видел, как красная физиономия майора прямо-таки сияет от неподдельного восторга.

— Качество превосходное, — доносились до него слова Кролле. — Продукция Фалькенхаузена уверенно держит первенство среди подобных предприятий всей нашей системы. — Кролле приказал солдату спустить на землю из кузова один из заколоченных сосновых ящиков. Солдат усердно принялся сдирать крышку, вытаскивая гвозди. — Сейчас вы сможете воочию убедиться, что я продолжаю поддерживать высокие стандарты качества, в свое время установленные здесь вами, господин полковник, — заискивающе лебезил перед Блоком Кролле, и Майкл отметил, что Блок довольно кивнул и заулыбался: лесть жополиза пришлась ему по душе.

Наконец был выдернут последний гвоздь, и Кролле запустил руку внутрь.

— Вот, видите? Я никогда не поверю, что какой-то другой лагерь сможет добиться подобного качества.

В руке Кролле держал пригоршню каштановых волос. Это были вьющиеся женские волосы. Кролле самодовольно усмехнулся и, наклонившись, запустил руку поглубже. На этот раз он держал густые, пшеничного цвета, локоны.

— Посмотрите, какая красота! — воскликнул майор. — Из этого сырья выйдет роскошный парик, который наверняка будет высоко оценен. Я также весьма рад сообщить вам, что выход продукции увеличился на целых тридцать семь процентов. И во всей партии нельзя обнаружить ни единой вошки. Новый распылитель против вшей — это просто мечта, подарок богов!

— При случае я непременно передам ваш хвалебный отзыв доктору Хильдебранду, — сказал Блок. Он заглянул в ящик, наклонился, запуская в него руку, и тут же выпрямился. В руке у него были отливающие медью на солнце длинные женские волосы. — Вы правы, это просто изумительно!

Волосы заструились из ладони Блока обратно в ящик. На них играли, переливались солнечные блики, и сердце Майкла опускалось. Волосы женщины из концлагеря. Где теперь ее тело? И словно в ответ на этот вопрос, до него донесся запах жженого человеческого мяса. При одной лишь мысли об этом Майклу показалось, что желудок у него подступил к горлу.

У этих нелюдей, у этих чудовищ не было права на жизнь. И пусть он будет навеки проклят Богом, если теперь он не сделает все возможное, чтобы перегрызть глотки этим недочеловекам, которые стояли перед ним и, улыбаясь, рассуждали о париках и производственных графиках. Кузовы трех грузовиков были забиты деревянными ящиками; они были полны человеческими волосами, их обрили, как сбривают шерсть с заколотых ягнят.

Он не мог и не имел права оставить их в живых.

Отпихнув наведенный на него ствол, Майкл шагнул вперед.

— Стоять! — последовал окрик солдата. Кролле, Блок и Сапог оглянулись на него. — Стоять! — скомандовал солдат, ткнув дулом автомата Майклу в ребра.

Не обращая внимания на боль, Майкл продолжал идти вперед, руки его по-прежнему были скованы наручниками за спиной. Он в упор глядел в бесцветные глаза майора Кролле и видел, как тот, вздрогнув, попятился назад. Майкл чувствовал, что еще немного — и из ноющих десен вылезут волчьи клыки, мышцы лица были готовы дать им свободу.

— Стой, мать твою!

Солдат ударил его по спине дулом автомата. Майкл споткнулся, но удержался на ногах. Он шел, направляясь к притихшей троице, и Сапог шагнул вперед, встав между ним и полковником Блоком. Еще один вооруженный автоматом солдат бросился к нему наперерез и ударил его прикладом автомата в живот. Майкл согнулся, корчась от боли, а конвоир снова занес оружие, чтобы ударить его по голове.

Заключенный ударил первым, и его удар коленом в пах оказался такой силы, что солдат опрокинулся навзничь. Чья-то рука ухватила его сзади за шею, сдавливая горло. Другой конвоир со всего размаху ударил его кулаком в грудь.

— Держите его! Держите гада! — рявкнул Кролле, видя, что Майкл все еще вырывается.

Замахнувшись дубинкой, он ударил Майкла по плечу. Последовавший вслед за этим удар заставил его повалиться на колени, а после третьего он остался лежать на пыльной земле, хрипло дыша. Едва не потеряв сознание, он упорно противостоял превращению. Еще чуть-чуть — и из-под его кожи вырвется черная волчья шерсть; Майкл ощущал исходящий от тела запах звериного пота, мускусный привкус волчьей слюны во рту. Если он начнет превращаться сейчас, на пыльной обочине, они выпотрошат его. А потом все частички его тела — от органов до зубов — будут разложены по баночкам, залиты формалином и переданы для изучения нацистским докторам. Он хотел жить, чтобы убить этих нелюдей, и потому противостоял превращению, подавляя его в себе.

Возможно, немного волчьей шерсти все же показалось на его теле — на груди, внутренней поверхности бедер и шее, — но она исчезла так же стремительно, как и появилась. Если же кто-нибудь из солдат все же увидел что-то необычное, то решил, что ему померещилось. Майкл лежал на животе в дорожной пыли. Он слышал, как Блок сказал:

— Барон, я думаю, что вы не в восторге от такого обращения.

Солдаты подхватили его под руки и попытались поставить на ноги, а потом просто поволокли по дороге, и Майкл почувствовал, что он проваливается в темноту.
Глава 6

— Вы слышите меня?

Кто-то разговаривает. Голос доносится издалека, с того конца туннеля. Кто бы это мог быть?

— Барон? Вы слышите меня?

Темнота в темноте. Не откликаться! Если не станешь откликаться, то тот, кто говорит с тобой, уйдет и оставит тебя в покое.

Свет включили, очень яркий свет. Майкл видел его сквозь опущенные веки.

— Он очнулся, — сказал другой голос. — Чувствуете, участился пульс? Он знает, что мы здесь. Все в порядке. — Это был голос Блока. Рука ухватила его за подбородок. — Ну, откройте же глаза, барон.

Не дождетесь.

— Дайте ему хлебнуть воды, — сказал Блок, и в лицо ему выплеснули целое ведро.

Он захлебнулся, тело его вздрогнуло от холода, и глаза открылись сами собой. Свет — ослепительная лампа, поднесенная к самому лицу, — снова заставил его зажмуриться.

— Барон! — снова окликнул его Блок. — Если вы сейчас же не откроете глаза, мы вырежем вам веки.

В том, что они сдержат свое слово, сомневаться не приходилось. Он подчинился, щурясь от яркого света.

— Ну вот и хорошо! А теперь можно приступить к делу! — Он подкатил кресло на колесиках поближе к своему пленнику. Майкл видел и других людей, собравшихся в комнате: высокий человек держал в руке ведро с водой и еще кто-то — толстяк с мясистым лицом — в черной форме эсэсовца, трещавшей по швам. Разумеется, не кто иной, как майор Кролле. — Перед тем как начать, — тихо сказал Блок, — я хочу предупредить вас, что удача надолго изменила вам. Из этой комнаты убежать невозможно. Некуда. За этими стенами есть другие стены. — Он слегка подался вперед, и серебро его зубов сверкнуло в ярком свете лампы. — Здесь у вас нет друзей, и никто не посмеет сунуться сюда ради того, чтобы спасти вас. Мы убьем вас, а произойдет это быстро или же мучительно медленно, всецело зависит от вас. Вы меня поняли? Если да, то кивните, будьте так добры.

Приходя понемногу в себя, Майкл пытался вспомнить, каким образом его связали. Он все еще был голым и лежал на столе в виде железной крестовины, руки задраны над головой, ноги широко раздвинуты. Запястья и щиколотки туго стянуты кожаными ремнями. Поверхность стола была наклонной, так что тело Майкла находилось на нем почти в вертикальном положении. Он попробовал на прочность ремни; они не поддались даже на полсантиметра.

— Бауман, — сказал Блок, — принесите мне еще воды, будьте любезны.

Человек с ведром — наверное, адъютант майора Кролле, предположил Майкл, — ответил:

— Есть, господин полковник, — и прошел через всю комнату.

Отодвинулся в сторону железный засов на двери, и, когда тяжелая дверь приоткрылась и тут же закрылась за Бауманом, в комнату успел проникнуть тонкий лучик серого света. Блок снова переключил все свое внимание на заключенного.

— Ваше настоящее имя и национальность?

Майкл молчал. Сердце бешено колотилось в груди; он был почти уверен, что Блок видит это. Плечо нестерпимо болело, хотя, скорее всего, кости были целы. Он ощущал свое тело оболочкой из синяков, натянутой на скелет из колючей проволоки. Блок ждал ответа, и Майкл решил выдать его:

— Ричард Гамлет. Я англичанин.

— Неужели? Английский Томми, к тому же блестяще говорящий по-русски? Не думаю. Если уж вам вздумалось назваться англичанином, то, может быть, вы заодно и поговорите со мной по-английски?

Майкл не ответил.

Глубоко вздохнув, Блок покачал головой.

— Как барон вы мне нравитесь гораздо больше. Ну хорошо, давайте все-таки исключительно в качестве одного из всех возможных вариантов представим, что вы — агент Красной армии. И что вас забросили в Германию с диверсионным заданием. Ваша связь с Чесной ван Дорне. Где и когда вы с ней познакомились?

Интересно, удалось ли им поймать Чесну? В глазах палача ответ на этот вопрос прочитать было невозможно.

— В чем состоит ваше задание? — спросил Блок.

Майкл глядел перед собой, в висках у него стучало.

— Зачем Чесна привезла вас в «Рейхкронен»?

Молчание.

— Как вы собирались выбраться из страны, выполнив задание? — Снова никакого ответа. Блок придвинулся несколько поближе. — Вам говорит о чем-нибудь имя — Тео фон Франкевитц?

Лицо Майкла оставалось безучастным.

— А вот Франкевитц, кажется, был с вами знаком, — продолжал тем временем Блок. — Сперва он попытался скрыть это, но мы дали ему одно очень интересное лекарство. И прежде чем отправиться на тот свет, он выдал нам точный словесный портрет человека, приходившего к нему домой. Он рассказал нам также и о том, что показывал тому человеку один рисунок. Он описал вас, барон. А теперь расскажите мне поподробнее: чем смог заинтересовать советскую разведку бульварный мазила типа Франкевитца? — Он ткнул пальцем в огромный синяк, черневший у Майкла на плече. — Напрасно вы строите из себя храбреца, барон. Бросьте валять дурака. Мы можем нафаршировать вас лекарствами, и ваш язык развяжется сам собой, но, к большому сожалению, в вашем случае результаты могут не оправдать ожиданий, и только при условии, если вы будете пребывать… скажем так… в ослабленном состоянии, все проблемы отпадут сами собой. Поэтому нам придется потратить некоторое время на то, чтобы вы удовлетворяли всем требованиям. Как видите, барон, решение по-прежнему за вами. Итак, как же все-таки мы поступим?

Майкл промолчал. Он знал, что ожидает его впереди, и теперь заранее готовил себя к этому.

— Понятно, — вздохнул Блок. Он встал и отошел от пленника. — Майор Кролле, будьте добры, начинайте.

Кролле шагнул вперед и, взмахнув черной резиновой дубинкой, приступил к делу.

Должно быть, с начала экзекуции прошло уже некоторое время, потому что в лицо Майклу снова плеснули холодной водой, и он перенесся в действительность окружающего его королевства, которым правил сам дьявол. Он закашлялся, захлебываясь водой, из ноздрей текла кровь. Правый глаз заплыл, и ему казалось, что вся правая сторона его тела превратилась в один огромный синяк. Нижняя губа была разбита, и из ранки сочилась кровь.

— Это очень неблагоразумно с вашей стороны, барон.

Полковник Блок снова сидел в своем кресле рядом с Майклом. На подносе перед ним стояла тарелка с колбасками и кислой капустой, а также хрустальный бокал белого вина. В руках Блок держал серебряные вилку и нож, за ворот мундира был заправлен уголок салфетки. Он обедал.

— Вы же понимаете, что я могу в любой момент убить вас.

Из ноздрей у Майкла текла кровь. Возможно, ему сломали нос. Язык нащупал во рту сломанный коренной зуб.

— Майор Кролле хочет забить вас до смерти прямо сейчас и больше не возвращаться к этому вопросу, — продолжал Блок. Он прожевал очередную порцию колбасок и приложил салфетку к губам. — Но я надеюсь, что вы все же опомнитесь. Так откуда вы, барон? Москва? Ленинград? Какой военный округ?

— Я… — Голос был хриплым и срывался. Он начал заново: — Я гражданин Великобритании…

— Бросьте, барон! Это мы слышали! — перебил его Блок. Он отпил глоток вина. — Барон, кто направил вас к Тео фон Франкевитцу? Этим человеком была Чесна?

Майкл не ответил. Перед его глазами все плыло, в голове шумело после побоев.

— Я уверен в этом, — сказал полковник. — В том, что Чесна продавала вражеской разведке военные секреты Германии. Я понятия не имею, откуда ей стало известно про Франкевитца, и следовательно, тут логичнее всего предположить, что она действовала не одна, а значит, у нее были сообщники. Она помогала вам в выполнении задания — но сейчас речь не о нем, — пообещав раздобыть для вас такую информацию, которую вы смогли бы передать вашим русским хозяевам. Ведь даже у таких псов, как вы, наверное, имеются хозяева, так? А может быть, Чесна рассчитывала на то, что вы ей заплатите за эти сведения? Вы ей заплатили?

В ответ по-прежнему молчание. Неподвижный взгляд Майкла был устремлен мимо слепящей глаза лампы.

— Чесна привезла вас в «Рейхкронен», потому что вы замышляли покушение, так? — Блок разрезал очередную колбаску, и жир из нее потек на тарелку. — Все-таки столько высокопоставленных военных, офицеры… Или по возможности вы должны были сделать так, чтобы на воздух взлетел сразу весь отель. Но скажите мне другое: зачем вы полезли в номер к Сэндлеру? Ведь это вы убили его сокола, не так ли? — Видя, что отвечать Майкл не намерен, Блок улыбнулся. — Не берите в голову. Я тоже ненавидел эту дрянную птицу. Но знаете, стоило мне лишь переступить порог номера Сэндлера и увидеть разлетевшиеся перья и творившийся там бардак, как я сразу же догадался, что это ваших рук дело — особенно после небольшой драмы на берегу. Я догадался о вашей диверсионно-разведывательной выучке по тому, что вам удалось живым покинуть поезд Сэндлера. В этом поезде у него перебывало больше дюжины объектов для охоты, среди которых попадались и офицеры, по какой-либо причине впавшие в немилость; так что теперь вам, наверное, ясно, почему я с самого начала был твердо убежден, что никакой «цветочный барон» не смог бы одолеть самого Сэндлера. Правда, он, я вижу, тоже сумел вас погонять, да? — С этими словами он указал ножом на затянутую коркой запекшейся крови пулевую отметину на бедре у Майкла. — Но вернемся к Франкевитцу. Кто еще знал о его рисунке?

— А вы у Чесны об этом спросите, — сказал Майкл, надеясь выяснить, поймали ее или нет.

— Обязательно спрошу. Можете не сомневаться. Но сейчас я задаю этот вопрос вам. Итак, кто еще знает об этом рисунке?

Ей удалось уйти, думал Майкл. Или, может быть, ему просто хотелось, чтобы это было так. Для Блока крайне важно, чтобы о существовании того рисунка не знал никто. Блок доел колбаски и не спеша потягивал вино из бокала, терпеливо дожидаясь, что скажет ему на это русский шпион. Наконец он встал и отодвинул кресло.

— Майор Кролле! — позвал он, сделав рукой повелевающий жест.

Из темноты комнаты выступил Кролле. Резиновая дубинка снова была занесена для удара, мышцы на теле Майкла напряглись. И все же он не был готов вынести еще одно избиение; ему требовалось время, чтобы прийти в себя. И тогда он сказал:

— Я все знаю о «Железном кулаке».

Занесенная у него над головой дубинка начала опускаться, но, прежде чем намечавшийся в лицо удар достиг цели, Блок перехватил руку Кролле.

— Постойте, — сказал ему Блок. Полковник пристально смотрел на Майкла. — Это только слова, — сказал он. — Пустая фраза, которую вы услышали от Франкевитца. Для него она ничего не значила, и, следовательно, то же самое можно с уверенностью сказать и о вас.

Пришел самый подходящий момент, чтобы нанести удар исподтишка.

— А вот союзники могут придерживаться иного мнения по этому поводу.

В комнате воцарилась гробовая тишина, как будто одного лишь упоминания о союзниках было вполне достаточно, чтобы всех присутствующих вдруг разбил паралич. Блок в упор смотрел на Майкла, лицо его оставалось безучастным. Затем он наконец заговорил:

— Майор Кролле, не могли бы вы ненадолго выйти из комнаты? И вы, Бауман, тоже. — Подождав, когда за майором и его адъютантом закроется дверь, Блок принялся нервно расхаживать по каменному полу, заложив руки за спину и слегка наклонившись вперед. Внезапно он остановился. — Вы блефуете. И ни черта вам не известно о «Железном кулаке».

— Я знаю, что вы отвечаете за сохранение в тайне любой информации, имеющей отношение к этому проекту, — сказал Майкл, тщательно подбирая слова. — И осмелюсь предположить, что мое теперешнее пребывание здесь связано лишь с тем, что вам очень не хотелось бы, чтобы вашему вышестоящему начальству в Берлине стало вдруг известно, что по вашей вине произошла утечка информации.

— Никакой утечки не было. И к тому же я не понимаю, о каком проекте вы говорите.

— Нет, почему же? Конечно, понимаете. Только боюсь, что он уже перестал быть секретным.

Блок подошел к Майклу и наклонился к нему.

— В самом деле? Ну тогда, барон, скажите мне: что такое «Железный кулак»? — От него пахло колбасками и кислой капустой.

Настал момент истины. Майкл знал, что произнесенная сейчас вслух одна-единственная фраза может определить его дальнейшую участь. И тогда он сказал:

— Доктор Хильдебранд создал некое средство, и сила его воздействия… как бы это сказать… несколько превосходит распылитель против вшей, не так ли?

У Блока дрогнули скулы. Но он не пошевелился.

— Да, я немного похозяйничал в номере Сэндлера, — продолжал Майкл. — Но прежде я заглянул к вам. Я нашел вашу папку и фотографии с результатами экспериментов Хильдебранда. Скорее всего, эти люди были узниками какого-нибудь концлагеря. А откуда вы их берете? Отсюда? Или из других лагерей?

Глаза Блока сузились.

— А почему бы тогда нам немного не порассуждать? — спросил Майкл. — Вы поставляете военнопленных из концлагерей. И они отправляются прямиком Хильдебранду на остров Скарпа. — Лицо Блока слегка побледнело. — О, если только вас не затруднит, я бы не отказался от глотка вина, — сказал он. — У меня пересохло в горле.

— Я сейчас перережу тебе горло, ты… русская свинья! — зашипел Блок.

— Вряд ли. Так вы угостите меня вином?

Блок не двинулся с места. В конце концов его тонкие губы растянулись в холодной улыбке.

— Как вам будет угодно, барон. — Взяв с подноса бокал, он поднес его к губам Майкла, позволив ему сделать лишь один глоток. — А теперь продолжайте развивать свои причудливые фантазии.

Майкл облизал распухшую нижнюю губу; от вина защипало ранку.

— Заключенные нужны Хильдебранду для опытов. Насколько я могу припомнить, проведено уже более трехсот экспериментов. Я догадываюсь, что вы регулярно общаетесь с Хильдебрандом. А фотографии вам нужны для того, чтобы информировать свое вышестоящее начальство о ходе проекта. Я прав?

— Вы знаете, это очень необычная комната, — сказал Блок, оглядываясь по сторонам. — Временами здесь можно слышать голоса мертвецов.

— Наверное, вам очень хочется убить меня, но вы этого не сделаете. Ведь мы-то с вами знаем, как важен «Железный кулак». — Еще один выстрел наугад, и еще одно меткое попадание. Блок снова уставился на него. — Мои друзья в Москве будут очень рады поделиться этой информацией с союзниками.

Намеки Майкла попали точно в цель.

— А кто еще знает об этом? — спросил Блок; кажется, голос его даже чуть дрогнул.

— Не только Чесна. — Это было неплохой возможностью лишний раз щелкнуть Блока по носу. — Она оставалась с вами, пока я был в ваших апартаментах.

Задело. У Блока снова вытянулось лицо, когда он начал осознавать то, что предателем мог оказаться кто-то из обслуги «Рейхкронена».

— Кто дал вам ключ?

— Этого я не знаю. Ключ принесли и оставили в номере Чесны во время концерта в «Бримстоне». Я возвратил его, опустив, как и было условлено, в цветочный горшок на втором этаже.

«Пока все вроде бы идет неплохо, — думал Майкл. — Во всяком случае, Блоку и в голову не придет, что я мог залезть к нему по стене замка». Майкл склонил голову к плечу. Сердце его колотилось, он понимал, что затеял игру со смертью, но нужно было выиграть время.

— А знаете, я думаю, что вы правы насчет этой комнаты. В ней и вправду можно услышать голос мертвого полковника.

— Вы можете поддразнивать меня сколько угодно, барон, — сдержанно улыбнулся Блок; на щеках у него проступили пятна пунцового румянца. — Но всего несколько инъекций сыворотки правды — и вы выложите мне все как на духу.

— Я думаю, что со мной вам справиться будет несколько труднее, чем с покойным Франкевитцем. К тому же даже при большом желании я не смогу рассказать вам того, чего не знаю сам. Ключ принесли, и я его вернул в конверте вместе с пленкой.

— Пленкой? Какой еще пленкой? — На этот раз дрожь в голосе стала более заметной.

— Но ведь не мог же я отправиться к вам в гости, не подготовившись, не правда ли? Разумеется, у меня при себе была камера. Ее тоже любезно предоставил друг Чесны. Я переснял фотографии из вашего портфеля, а заодно и бумаги, очень похожие на листы из бухгалтерской книги.

Блок молчал, но Майкл догадывался, о чем он сейчас думает: секретная информация, ответственность за сохранность которой была возложена на него, попала в руки русского шпиона, и возможно, он успел направить ее с курьером в Советский Союз, а «Рейхкронен» оказался гнездом предателей.

— Лжешь! — наконец выдавил из себя Блок. — Иначе ты не стал бы так свободно болтать об этом.

— Просто мне не хочется умирать, и пытки я тоже не жалую. В любом случае информация благополучно передана. И вы уже ничего не сможете с этим поделать.

— А вот тут вы не правы! Ох как не правы! — Блок схватил с подноса вилку и зажал ее в кулаке. Он стоял рядом с Майклом, лицо его побагровело. — Я сотру «Рейхкронен» с лица земли и, если понадобится, казню всех, от последнего водопроводчика до управляющего. А вы, мой дорогой барон, расскажете мне, где и при каких обстоятельствах вы познакомились с Чесной, каким образом вы были намерены покинуть страну и многое другое. Но в одном вы правы: убивать вас я не стану. — Он воткнул зубья вилки в левую руку Майкла. — Вы действительно очень ценное приобретение. — Майкл вздрогнул. — Я сожру вас, — сказал Блок, тыча зубьями вилки Майклу в грудь, немного ниже горла, — как кусок мяса. Я прожую все, возьму то, что надо, а остальное выплюну. — Он выдернул вилку, концы зубьев которой окрасились кровью. — Пусть вам стало известно о «Железном кулаке» — как и о докторе Хильдебранде, и о Скарпе, — вы все равно не знаете, как будет использован «Железный кулак». Никто не знает о том, где находится крепость, кроме меня, доктора Хильдебранда и еще нескольких людей, допущенных к проекту, в лояльности которых не может быть никаких сомнений. Об этом вашим русским друзьям ничего не известно, и поэтому они не смогут передать информацию англичанам и американцам, а? — Он вонзил вилку в левую щеку Майкла, выдернул и попробовал на вкус его кровь. — Это, — сказал Блок, — лишь начало обеда.

Щелкнув выключателем, он погасил лампу.

Майкл слышал, как он прошел через всю комнату. Открылась железная дверь.

— Бауман, — сказал полковник, — отправь этот хлам в камеру.

Майкл с трудом сдерживал дыхание; он выдохнул неслышно, сквозь зубы. По крайней мере, какое-то время его не будут истязать. В сопровождении трех солдат вошел Бауман. Руки и ноги Майкла отвязали от железной крестовины стола, под дулом автомата его выпихнули в коридор и повели по каменному полу.

— Давай, скотина! Пошевеливайся! — покрикивал Бауман — стройный молодой человек в круглых очках на вытянутом мрачном лице. По обеим сторонам коридора располагались запертые железными засовами деревянные двери, каждая высотой не более метра. В дверцах были проделаны маленькие раздвигающиеся квадратные окошки. Наверное, через них передают в камеры воду и хлеб. В воздухе пахло застоявшейся сыростью, а также гнилым сеном, человеческими испражнениями, потом и грязным телом. «Как конура для приблудных собак», — думал Майкл. Из-за закрытых дверей до его слуха доносились стоны и приглушенное бормотание заключенных.

— Стой! — скомандовал Бауман. Он стоял, словно застыл, и с глубоким безразличием глядел на Майкла. — На колени.

Майкл помедлил. В спину ему уперлись стволы двух автоматов. Он опустился на пол, и тогда один из солдат отодвинул на ближайшей двери ржавый засов. За дверью послышалась возня.

Бауман открыл дверцу. В лицо Майклу ударила горячая волна тошнотворной застоявшейся вони. В темноте тесной конуры он мог различить пять или шесть тощих человеческих тел, остальные, должно быть, сидели, привалившись к стенам. Пол устилала грязная солома, от пола до потолка было не более полутора метров.

— Входи! — сказал Бауман.

— Пощады Божьей милостью! Пощады! — выкрикнул лысый худой человек с выпученными глазами и гноящимися язвами на впалой груди, бросаясь на коленях к двери. Тут он остановился, дрожа и с надеждой глядя на Баумана. Глаза его светились в темноте.

— Я сказал, входи! — повторил фашист.

Один из солдат ударил Майкла ногой по ребрам, остальные вталкивали его в дьявольскую каморку. Дверь захлопнулась. С ржавым скрипом задвинули железный засов.

— Пощады Божьей милостью! Пощады Божьей милостью! — продолжал выкрикивать один из узников тесной конуры, пока наконец раздавшийся откуда-то из темноты камеры грубый окрик не заставил его замолчать:

— Заткнись, Метцгер! Все равно тебя никто не услышит!
Глава 7

Лежа на загаженном сене в душной, зловонной темноте, слыша, как стонут и что-то бормочут во сне заключенные, Майкл чувствовал, как им медленно, но верно овладевает уныние.

Жизнь человека бесценна; но тогда почему же находятся люди, которые ее так ненавидят? Он думал о клубах горького черного дыма, валившего из высоких печных труб, отравляя воздух запахом сожженной человеческой плоти. Он думал и о сколоченных из сосновых досок ящиках, доверху заполненных человеческими волосами, и о том, как, должно быть, не раз в том далеком мире детства кто-то — отец или мать — расчесывали эти волосы, проводил по ним любящей рукой и целовал лоб, на который спадали детские локоны. И вот теперь эти волосы отправляются к мастеру, который сделает из них парик, а ставшее ненужным тело — в печь крематория. Здесь не просто уничтожали людей; серым пеплом оседали на землю целые миры, спаленные в печи. И ради чего все это? Во имя Lebensraum — пресловутой гитлеровской теории «жизненного пространства» — и Железных крестов? Он вспомнил о Мышонке, когда он лежал мертвый среди колючих зарослей; шея несчастного маленького человека была сломана одним резким рывком. У Майкла защемило сердце; он привык убивать, но это вовсе не доставляло ему удовольствия. Мышонок был хорошим другом. Разве можно подобрать эпитафию лучше этой? Оплакивать одного человека среди этих владений дьявола, где людей отправляют на смерть тысячами, — все равно что на пожаре ворваться в горящий дом и дуть на свечу. Он постарался отделаться от навязчивых воспоминаний о том, как Сапог ударом ноги сломал мертвую руку, чтобы завладеть медалью. На глаза у Майкла навернулись слезы, и он понял, что если так дело пойдет и дальше, то в этой чертовой дыре можно лишиться рассудка.

Блок что-то говорил ему. Что же это было? Майкл мучительно пытался вспомнить. Блок говорил о какой-то крепости. Да, точно, о крепости. Он сказал еще: «Никто не знает о том, где находится крепость, кроме меня, доктора Хильдебранда и еще нескольких людей, допущенных к проекту…»

Крепость. Что же это за крепость? Остров Скарпа? Нет, Майкл так не думал; уж слишком легко удалось Чесне узнать о том, что у Хильдебранда на Скарпе был дом и лаборатория. Во всяком случае, эта информация не содержалась в строжайшем секрете. О какой крепости упомянул Блок и какое отношение она могла иметь к планам нацистского командования по использованию «Железного кулака»?

«Следы от пуль на стекле и выкрашенном в зеленый цвет металле, — размышлял про себя Майкл. — Точнее, на металле оливкового цвета. Почему был выбран именно этот оттенок?»

И вдруг его лица коснулись чьи-то пальцы.

Он вздрогнул от неожиданности и ухватил тоненькое запястье пригнувшейся фигурки, призрачный голубоватый силуэт которой проступал рядом с ним на фоне темноты. Послышался приглушенный вскрик; фигурка попыталась вырваться и отползти в сторону, но Майкл держал ее крепко.

Тогда еще одна фигура, побольше, тоже видимая Майклу в темноте таким же голубоватым силуэтом, вынырнула откуда-то из темноты справа от него. Она занесла руку для удара. Тяжелый кулачище огрел Майкла по голове, отчего у него зазвенело в ушах. Второй удар пришелся в лоб, и он поднялся на колени. В голове у него промелькнула ужасная мысль, что его пытаются убить. Это было похоже на панику. Может быть, они настолько голодны, что готовы терзать человечину? Он выпустил руку первого человека, который тут же поспешил отползти подальше, забившись в дальний угол, и сосредоточил все свое внимание на втором из нападавших, который оказался больше и сильнее. Рука его замахнулась для третьего удара; Майкл ударил по незащищенному локтю и услышал, как противник тихо вскрикнул от боли. Глаза различили очертания головы и проступавшие сквозь темноту черты лица. Он ударил его кулаком и не промахнулся.

— Охрана! — закричал кто-то по-французски. — Охрана! На помощь!

— Пощады Божьей милостью! Пощады Божьей милостью! — снова заверещал крикун.

— Эй, придурки! Перестаньте! — по-немецки сказал кто-то из темноты. У этого человека был сильный датский акцент. — Вы тут так весь воздух перепортите!

Вокруг груди Майкла обвились чьи-то жилистые руки. Он откинул голову назад и ударил затылком в лицо наступавшего на него сзади. Руки разжались. Большая фигура с разбитым носом не собиралась сдаваться. Крепкий кулак нанес мощный удар по избитому и покрытому синяками плечу Майкла, заставив его вскрикнуть от боли. Грубые пальцы схватили его за горло, и противник навалился на него всем телом. Майкл ответил на это коротким ударом ладони снизу, по заросшему бородой подбородку, и услышал, как щелкнули зубы нападающего. Человек застонал, но пальцы его крепко сжимали горло Майкла, пытаясь добраться до гортани.

Пронзительный девичий визг враз заглушил несущиеся со всех сторон безумные крики.

Крошечное окошко в дверце конуры отодвинулось, и в него просунули латунный наконечник пожарного брандспойта.

— Берегитесь! — предупредил датчанин. — Они сейчас…

Из латунного наконечника ударила тугая струя воды, и под ее мощным напором Майкла и его противника отбросило в разные стороны. Майкла прижало к стене, струя воды больно била в тело. Визг захлебнулся в кашле. Крикун тоже умолк, его болезненное тело тотчас прибило к полу холодными струями. Через несколько секунд все стихло, наконечник брандспойта исчез, и окошко в двери задвинулось. В наступившей тишине раздавались тихие стоны.

— Эй ты! Новенький! — послышался все тот же грубый голос, который еще раньше приказал Метцгеру заткнуться. Но теперь его обладатель говорил, еле ворочая от боли прикушенным во время драки языком. — Смотри, если вздумаешь тискать девку, я сверну тебе шею, понял?

— Я вовсе не хотел ее обидеть, — ответил Майкл на своем родном языке. — Просто мне в темноте показалось, что на меня кто-то напал.

Метцгер продолжал всхлипывать и жалобно скулить, и было слышно, как кто-то пробует его утешить. Вода стекала по стенам, собираясь лужами на полу, и в сыром воздухе сильно пахло потом.

— Она не в себе, — сказал Майклу русский. — Ей лет четырнадцать. Сколько раз ее уже успели изнасиловать! И вот кто-то из сволочей выжег ей глаза раскаленным железом.

— Ты извини.

— За что? — переспросил русский. — Разве ты это сделал? — Он хмыкнул, и из его сломанного носа вылетел сгусток крови. — Ну ты и сукин сын, это надо же было так меня приложить! Звать-то тебя как?

— Галатинов, — ответил Майкл.

— А я Лазарь. Эти сволочи взяли меня в плен под Кировоградом. Я был летчиком. А ты?

— А я простой солдат, — сказал Майкл. — Меня они взяли в самом Берлине.

— В Берлине, говоришь? — Лазарь рассмеялся, и из носа у него снова пошла кровь. — Вот это да! Здорово! Значит, наши боевые товарищи скоро пройдут маршем по улицам Берлина. Уж тогда-то они спалят этот чертов город и выпьют за смерть Гитлеpa. Надеюсь, они поймают этого мудака. Представляешь, как он будет болтаться на крюке мясника посреди Красной площади?

— Возможно и такое.

— Нет, этого не будет. Гитлер не даст взять себя живым, это уж точно. Есть хочешь?

— Ага.

В первый раз с тех пор, как его засунули в эту нору, Майкл подумал о еде.

— Вот. Подставляй руку, у меня тут кое-что осталось.

Майкл протянул руку. Лазарь нашел его ладонь в темноте и, крепко удерживая ее своими жилистыми пальцами, вложил что-то в ладонь. Майкл понюхал: от маленького кусочка черствой хлебной корки пахло плесенью. В таком месте не отказываются от угощения. Он ел хлеб, медленно пережевывая его.

— Галатинов, а сам-то ты откуда?

— Из Ленинграда. — Майкл дожевал корку и теперь языком пытался достать застрявшие в зубах хлебные крошки.

— А я из Ростова. Но успел пожить во многих городах. — Таким было начало биографии Лазаря. Ему тридцать один год, и отец его работал в «инженерном составе» советской авиации; на деле это означало, что он возглавлял бригаду механиков. Лазарь рассказывал о жене, троих сыновьях — все они были в Москве, в безопасности — и о том, что ему удалось на своем Як-1 совершить более сорока боевых вылетов, во время которых он сбил двенадцать самолетов люфтваффе. — Я как раз работал над тринадцатым, — тоскливо сказал Лазарь, — и вдруг из-за облаков прямо надо мной вывалились еще двое. Они в клочья расстреляли мой бедный «Боевой молот», я покинул его и спустился на парашюте. Приземлился чуть ли не в сотне ярдов от амбразуры вражеского пулемета. — Майкл не мог разглядеть лица рассказчика в темноте, но заметил, как очерченный голубоватым контуром силуэт пожал плечами. — Я храбрый только в небе. А на земле как-то не очень. И вот я здесь.

— «Боевой молот», — повторил Майкл. — Это был твой самолет, да?

— Я сам придумал это название. Даже написал его краской на фюзеляже. И потом еще пририсовывал по свастике за каждый сбитый самолет. Это была красивая умная машина, просто зверь! — Он вздохнул. — А знаешь, я ведь так и не увидел, как она падала. Наверное, это и к лучшему. Иногда мне очень хочется верить в то, что она все еще летает в небе над Россией. В нашей эскадрилье все пилоты давали своим самолетам имена. Тебе все это, наверное, кажется ребячеством?

— Нет, конечно. Это помогает человеку выжить, и, значит, все правильно.

— Вот и я тоже так думаю. Американцы делают то же самое. Вот бы тебе увидеть их самолеты! Размалеваны, как волжские шлюхи, особенно дальние бомбардировщики. Но сражаются, как настоящие казаки. Эх, нашей бы армии такие машины! Вот мы бы тогда…

Лазарь рассказал Майклу и о том, что его постоянно переводили из одного лагеря в другой, в Фалькенхаузене он живет уже с полгода, а может быть, и больше. В эту конуру его бросили совсем недавно, недели две назад, хотя он в этом не совсем уверен — в таком месте трудно уследить за ходом времени. Почему он оказался здесь, об этом остается только догадываться, но он истосковался по небу.

— А здание с трубами? — осмелился спросить Майкл. — Что там находится?

Лазарь не ответил. Майкл слышал, как он поскреб ногтями подбородок.

— Я очень скучаю по небу, — снова заговорил Лазарь. — Облака, голубой простор. Если мне доводилось увидеть птицу, то я не переставал радоваться целый день. Но над Фалькенхаузеном птицы почти не летают. — Он снова замолчал. Метцгер опять начал всхлипывать, это был страшный, словно надорванный звук. — Эй, кто-нибудь, спойте ему! — обратился Лазарь к остальным, говоря хоть на ломаном, но все же вполне понятном немецком. — Он любит, когда ему поют.

Никто не запел. Майкл сидел на мокрой соломе, подтянув колени к груди. Кто-то тихо застонал, и вслед за этим послышалось журчащее хлюпанье поноса. У дальней стены камеры, до которой было, наверное, не больше двух с половиной метров, Майкл слышал тихий плач слепой девочки. Ему были видны шесть человеческих силуэтов, очерченных бледно-голубыми контурами на фоне темноты. Он поднял руку и дотронулся до потолка. Ни лучика света не проникало в келью. Ему начало казаться, что потолок медленно опускается, стены постепенно сдвигаются и внутреннее пространство камеры становится все меньше. Еще немного — и их раздавит под этим тяжелым каменным прессом. Разумеется, это было лишь плодом его воображения, но еще никогда за всю свою жизнь он так не тосковал по лесу и вольному воздуху. Спокойно. Только спокойно. Он знал, что может перенести гораздо больше боли и других тягот, чем обыкновенный человек, потому что все это составляло неотъемлемую часть его жизни. Но вот заточение было настоящей пыткой, и он чувствовал, что здесь он может не выдержать и сломаться. Спокойно. Никто не знал, суждено ли ему увидеть солнце, оставалось одно — держать себя в руках. В жизни для волка важнее всего самообладание. Без него ни один волк не сможет выжить. И поэтому он не должен терять надежды, даже оказавшись в логове безнадежности. Ему удаюсь подвести Блока к мысли о том, что в «Рейхкронене» якобы действует подпольная организация, но вот надолго ли это? Рано или поздно его начнут пытать, и тогда…

Спокойно! — приказывал он себе. Не думай об этом. Будь что будет, стоит задумываться заранее?

Очень хотелось пить. Он принялся слизывать капли влаги со стены.

— Лазарь! — окликнул Майкл немного погодя.

— Чего тебе?

— Если бы ты вышел отсюда, то смог бы найти в охране лагеря слабое место? Можно ли где-нибудь перелезть через стену?

— Ты шутишь! — фыркнул в ответ Лазарь.

— Вовсе нет. Существует же смена караула, ворота открываются, через них въезжают и выезжают грузовики, можно сделать подкоп. Разве у заключенных нет организации, которая занималась бы подготовкой побегов? Неужели никто никогда не попытался убежать отсюда?

— Нет, — сказал Лазарь. — Здесь даже просто ходить разрешают не вдруг и не каждому, а куда уж там бегать, лазать и копать! Никто здесь побегами не занимается. И мыслей о побеге тоже не возникает ни у кого, потому что это невозможно. А теперь выбрось глупости из головы, пока совсем не свихнулся.

— Но ведь должен же быть какой-нибудь выход, — упорствовал Майкл. Он слышал отчаяние в собственном голосе. — Сколько здесь заключенных?

— Точно не знаю. Тысяч сорок или около того. Это в мужском лагере. И еще, наверное, тысяч двадцать в женском. Ну конечно, они постоянно сменяются. Но поезда с новым грузом прибывают каждый день.

У Майкла не было слов. Шестьдесят тысяч человек, и это только по самым грубым подсчетам.

— А охраны?

— Трудно сказать. Наверное, человек семьсот — восемьсот, может быть, тысяча.

— Один конвоир на шесть человек? И несмотря на это, никто не попытался убежать?

— Послушай, Галатинов, — устало сказал русский, будто разговаривал с непонятливым ребенком, — я не знаю никого, кто смог бы убежать от пулеметной очереди. Или того, кто попытается это сделать. К тому же у конвоиров есть собаки — доберманы. Мне как-то довелось видеть, что их зубы могут сделать с человеческим телом, и скажу тебе, ничего привлекательного в этом нет. Если же все-таки произойдет чудо и заключенному удастся выбраться из Фалькенхаузена, куда податься бедняге? Мы в самом сердце Германии. Отсюда все дороги ведут в Берлин. — Он отполз немного в сторону и прислонился спиной к стене. — Мы с тобой уже отвоевались, — тихо сказал он. — Забудь об этом.

— Черта с два! — огрызнулся Майкл; ему хотелось плакать с досады.

Ход времени был неуловим. Наверное, прошел еще час или два, и Майкл обратил внимание на то, что узники темницы вдруг беспокойно закопошились. Вскоре он услышал, как отодвигается засов на двери соседней с ними конуры. Узники встали на колени, дрожа от вожделения. Дверь их темницы распахнулась, и в келью проникла полоска тусклого света.

Маленькую буханку хлеба с прожилками зеленой плесени швырнули на пол. Заключенные разом набросились на нее, выхватывая хлеб из рук друг друга, отламывая куски.

— Несите губку! — приказал один из стоявших за дверью солдат.

Лазарь пополз вперед, держа в руке серую губку. В былое время он был дородным мужчиной, но с тех пор тело его высохло, и крупные кости обтягивала одна только кожа. Свалявшиеся темно-русые лохмы ниспадали на плечи, во всклокоченной бороде было полно соломы и другого мусора. Кожа лица плотно обтягивала острые скулы, а глубоко запавшие глаза темнели на бледном осунувшемся лице. Нос его походил на грозный птичий клюв, которому мог бы позавидовать даже незабвенный Сирано. Вокруг ноздрей запеклась кровь — последствие обмена любезностями с кулаком Майкла. Проползая мимо Майкла, Лазарь взглянул в его сторону, и Майкл в ужасе отшатнулся. У Лазаря были глаза мертвеца.

Лазарь погрузил губку в ведро грязной воды. Потом он вытащил ее, разбухшую от жидкости. Ведро с водой тут же убрали, дверь с треском захлопнулась, лязгнул засов. Было слышно, как отворилась дверь соседней камеры.

— Обед, — сказал Лазарь, снова проползая мимо Майкла. — Всем положено пить с одной губки. Эй вы, мрази! Моему приятелю тоже оставьте! — Последовали звуки непродолжительной борьбы, после которой Лазарь толкнул Майкла локтем. — Вот, бери. — Он вложил ему в ладонь влажный хлебный мякиш. — Этот проклятый француз всегда пытается урвать больше, чем ему полагается. Тебе самому нужно быть пошустрее, если хочешь вместо корки иметь кусок получше.

Майкл сидел, прислонившись спиной к шершавым камням, и жевал хлеб. Взгляд его был устремлен в пустоту. Слезы щипали глаза, они катились по щекам, и он сам не знал, к кому был обращен этот плач.
Глава 8

Лязгнул отодвигаемый железный засов на двери.

Майкл вскочил с пола, садясь на корточки, прогоняя от себя кошмарный сон, в котором ему снова привиделся все тот же густой черный дым, поднимающийся над трубами печей и стелющийся по земле. Дверь приоткрылась.

— Давайте сюда девку! — приказал один из троих стоявших в коридоре солдат.

— Бога ради, — сказал Лазарь осипшим от сна голосом, — оставьте ее в покое. Разве мало она и так уже…

— Давайте девку сюда! — повторил тот же голос.

Девчонка тем временем проснулась и сидела, забившись в угол, тихонько хныча и дрожа, словно попавший в западню заяц.

Все. Спокойно мириться с этим Майкл больше не мог. Он подполз к двери, его зеленые глаза сверкали над темной, покрывшей щеки и подбородок щетиной.

— Если вам так приспичило, — сказал он по-немецки, — то зайдите и возьмите сами.

Щелкнул затвор винтовки. Дуло было направлено ему в лицо.

— Пошел вон отсюда, паразит!

— Галатинов! — Лазарь принялся оттаскивать его от двери. — Ты что, совсем спятил?

Майкл продолжал стоять на своем.

— Давайте ползите сюда, подонки, сучье отродье! Трое на одного. Чего вы ждете? — кричал он. — Начинайте!

Никто из немцев не принял его вызова. Майкл был уверен, что стрелять они не станут, солдаты наверняка знали, что Блок и Кролле с ним еще не закончили. Один из солдат накопил во рту слюну и плюнул в Майкла, после чего дверь снова захлопнулась и загромыхал задвигаемый засов.

— Ну вот, доигрался! — засуетился Лазарь. — Теперь только одному Богу известно, что за беду ты накликал!

Майкл резко обернулся и ухватил русского за бороду.

— Слушай, ты! — заговорил он. — Если ты забыл, что ты человек, то мне на это наплевать. Но только я не собираюсь всю оставшуюся жизнь валяться и стонать в этом дерьме! Ты заступился за девчонку, когда решил, будто я собираюсь трахнуть ее, почему бы тебе не защитить ее и от этих выродков?

— А потому… — Лазарь тщетно пытался высвободить бороду из руки Михаила, — потому, что ты здесь один, а их целый легион.

Снова загромыхал ржавый засов.

— Пощады Божьей милостью! — заверещал Метцгер.

Дверь открылась. В коридоре стояло уже шестеро солдат.

— Ты! — Блуждающий луч фонарика остановился на лице Майкла. — На выход!

Это был голос Баумана.

Майкл не двинулся с места.

— Если нам придется тебя выволакивать, будет хуже! — пообещал Бауман.

— Как и тому фрицу, который на это отважится.

Бауман выхватил «люгер» из кобуры.

— Приступайте! — приказал он солдатам. Те нерешительно переминались с ноги на ногу. — Я сказал, приступайте! — заорал Бауман, дав пинка под зад солдату, который стоял всех ближе.

Первый солдат опустился на пол и полез в открытую дверцу конуры. Он протянул руку, собираясь ухватить Майкла за руку, и Майкл сунул ему в лицо пригоршню вонючего сена, вслед за чем последовал мощный удар кулаком. Был слышен громкий треск сломанной челюсти. В камеру пролез еще один солдат, и третий — следом за ним. Майкл отбил удар и в свою очередь ударил второго подступающего к нему солдата в горло. Третьему из них все же удалось нанести Майклу удар в челюсть, а четвертый навалился на него сзади, ухватив рукой за шею. В темноте закричали, это был тонкий, пронзительный вопль ужаса.

Этот звук, так похожий на призывный вой волка в ночи, заставил Майкла перейти к решительным действиям. Резко отведя назад локти обеих рук, он нанес сильный удар в ребра солдату, который навалился на него сзади. Нападавший вскрикнул от боли, хватка его ослабела, и Майкл вырвался. Кулак ударил в почерневшее от синяков плечо, еще один удар пришелся по голове. Он с такой силой откинул от себя противника, что тот отлетел к стене, со всего размаху ударившись о нее спиной. Сильный удар коленом в спину, чьи-то пальцы норовили выцарапать ему глаза. Но тут солдат, так усердно пытающийся вцепиться Майклу в глаза, вдруг вскрикнул и набросился с кулаками на тощую фигурку, внезапно напавшую на него сзади. Обезумевший Метцгер вцепился зубами ему в щеку и принялся терзать плоть с усердием бешеного терьера.

Майкл ударил ногой, и подбиравшегося к нему солдата отбросило назад, он вывалился в коридор, едва не сбив с ног самого Баумана. Бауман поднес к губам свисток, раздался пронзительный свист. Тяжелый кулак со всего размаху опустился на бледную физиономию немца. Хрипло вскрикнув, Лазарь снова и снова наносил удары, разбив ему в кровь верхнюю губу. Схватив охранника за волосы, Лазарь изо всех сил шмякнул немца по темени. Глухой стук был похож на удар топора по бревну.

Неожиданно откуда-то, словно голова кобры, появилась резиновая дубинка. Майкл перехватил запястье сжимавшей ее руки, прежде чем солдат успел нанести удар, и ткнул его кулаком под мышку. У себя за спиной он услышал свист воздуха и не успел повернуться, как получил сокрушительный удар прикладом винтовки по спине. Резиновая дубинка ударила его по руке чуть повыше локтя, и рука онемела. Потом удар кулаком по затылку, и, хотя он отчаянно отбивался, было ясно, что сил у него уже почти не оставалось.

— Тащите его сюда! — кричал Бауман. На подмогу ему бежали солдаты. — Скорее! Пошевеливайтесь!

Удары резиновой дубинки обрушились на Лазаря и Метцгера. Двое солдат схватили слепую девочку и поволокли ее к выходу. Майкла бросили на каменный пол коридора, и Бауман наступил ему на горло ногой в сапоге. Остальные солдаты, побитые, в крови и синяках, один за другим выползли из конуры.

Майкл услышал звук взведенного автоматного затвора. Превозмогая боль, он открыл глаза и увидел, как один из охранников направил ствол своего «шмайссера» в открытую дверь их конуры.

— Нет! — захрипел Майкл; на шею ему все еще давил сапог Баумана.

Две короткие автоматные очереди были выпущены по пятерым оставшимся в камере узникам. Гильзы со звоном покатились по каменному полу.

— Прекратить! — заорал Бауман и стволом своего пистолета оттолкнул «шмайссер» от двери. — Без приказа не стрелять! — орал Бауман, бешено сверкая глазами из-за стекол очков. — Понятно тебе?

— Так точно! — испуганно ответил присмиревший охранник, торопливо опуская дымящийся автомат.

Лицо Баумана побагровело. Он убрал ногу с шеи Майкла.

— Забыл, что ли, что здесь приходится отчитываться за каждый патрон?! — орал он на автоматчика. — Расстрелялся тут! А мне теперь из-за тебя, придурка, целую неделю отчеты строчить! — Он брезгливо указал рукой на дверь камеры. — Закрывай! А вы заставьте встать эту скотину!

Он зашагал по коридору, а Майкла подняли с пола и заставили идти следом.

Он снова оказался в уже известной ему комнате с железным столом, над которым ярко светила все та же лампа.

— Привяжите! — приказал Бауман конвоирам Майкл сопротивлялся изо всех сил, представив, что в его тело снова врежутся узкие кожаные ремни, но силы иссякли. Ремни были туго затянуты. — Оставьте нас! — приказал солдатам Бауман.

Когда те ушли, он снял очки и, достав из кармана носовой платок, начал медленно протирать им стекла, Майкл заметил, что руки у него дрожат.

Бауман снова водрузил очки на нос. У него было мрачное лицо с темными кругами под глазами.

— Как ваше настоящее имя? — спросил он.

Майкл упорно молчал; туман в голове начинал понемногу рассеиваться, но боль в спине и плечах была почти невыносимой.

— Я имею в виду, как вас называют англичане? — продолжал Бауман. — Настойчиво рекомендую вам, друг мой, ответить на этот вопрос, и побыстрее! Каждую минуту сюда может заявиться Кролле, а ему страсть как не терпится прогуляться по вам своей дубинкой!

Майкл был озадачен. Интонации голоса Баумана изменились: он говорил скорее торопливо, чем повелительно. Должно быть, это очередная уловка! А что же еще?

— Чесну ван Дорне им пока не удалось разыскать. — Бауман поднял крышку стола и закрепил ее таким образом, что Майкл оказался почти в вертикальном положении. — Друзья — наши друзья — помогли ей скрыться. Она занимается необходимыми приготовлениями.

— Приготовлениями? — Ему казалось, что на его горло все еще давит сапог Баумана. — Какими приготовлениями?

— Чтобы вытащить вас отсюда. А также по возможности организовать самолет и надежные пункты для заправки горючим. Ведь вы собирались в Норвегию, не так ли?

Майкл был потрясен. Это уловка! Боже! Они взяли Чесну, и она им рассказала все!

— А теперь слушайте внимательно. — Бауман глядел Майклу в глаза. — Я здесь, потому что мне было из чего выбирать. Или идти воевать, рискуя в лучшем случае отделаться простреленной задницей, а в худшем — попасть к русским, или же работать в лагере, в этом… на этой бойне. На фронте я бы не смог приносить пользы нашим общим друзьям; в лагере же я могу, по крайней мере, поддерживать с ними связь и делать что в моих силах для помощи некоторым заключенным. Кстати, если сегодня вы собирались отправить всех своих сокамерников на тот свет, то были близки к цели.

Вот что, оказывается, было причиной его истерики. Автоматная стрельба! Бауман не хотел, чтобы пострадали остальные. Нет, нет! Его подослал Блок или Кролле! Все это подстроено!

— Моя задача, — сказал Бауман, — сделать так, чтобы вы остались в живых, пока все не будет готово к побегу. Сколько это займет времени, мне неизвестно. О том, каким образом будет организован ваш побег, сообщат шифрованной радиограммой. И дай бог, чтобы все получилось, потому что заключенные покидают Фалькенхаузен лишь в виде золы для удобрений. Я передал свое предложение; посмотрим, сочтет ли Чесна его целесообразным.

— Какое предложение? — настороженно поинтересовался Майкл.

— Фалькенхаузен был построен с тем расчетом, что его узники будут содержаться в камерах. Поэтому охранников здесь не так много, а те, что есть, привыкли к послушанию и покорности. Вы сегодня действовали крайне глупо. Впредь не совершайте ничего, что могло бы привлечь к вам внимание. — Говоря, он расхаживал из стороны в сторону. — Просто стройте из себя смиренного заключенного, и, возможно, вам удастся прожить здесь еще неделю.

— Ну хорошо, — сказал наконец Майкл, — предположим, что я вам поверил. Каким образом я выберусь отсюда?

— Охрана и Кролле тоже обленились. Здесь все спокойно, никаких восстаний заключенных, беспорядков, попыток побега, короче — ничего, что могло бы омрачить их привычную каждодневную рутину. Охрана лагеря даже не допускает мысли, что кто-то попытается вырваться отсюда, потому что это попросту невозможно. Но… — он перестал расхаживать перед Майклом, — точно так же они не ожидают и того, что кто-то может попробовать ворваться сюда. А подобная возможность существует.

— Ворваться сюда? В концлагерь? Какая чушь!

— Да, Кролле и охрана рассуждают так же. Как я уже говорил, все в Фалькенхаузене приспособлено для того, чтобы держать заключенных в камерах, но не для того, чтобы воспрепятствовать группе освобождения прорваться сюда с воли.

В душе у Майкла затеплилась призрачная надежда. Если этот человек и притворялся, то это получалось у него весьма искусно и достаточно правдоподобно. Но Майкл все еще не мог позволить себе поверить ему.

— Я знаю, что вам сейчас нелегко. На вашем месте я наверняка отнесся бы к подобному заявлению весьма скептически. Возможно, вы подозреваете, что я намерен заманить вас в ловушку. И хотя, может быть, переубедить или заставить думать иначе о себе мне и не удастся, вы все же должны поверить, что моя задача — сохранить вам жизнь, этим я буду заниматься и впредь. Просто, не раздумывая, делайте то, что вам говорят.

— Это очень большой лагерь, — сказал Майкл. — Если группа проникнет сюда, как они смогут меня отыскать?

— Об этом позабочусь я.

— А если у них ничего не выйдет?

— В таком случае, — сказал Бауман, — я должен буду проследить за тем, чтобы вы умерли, никого не выдав.

Это был удар в цель. Иного выхода из положения, на случай если побег не удастся, Майкл и не ожидал. «Боже, — думал он, — неужели я все же решусь поверить этому человеку?»

— Конвой ждет за дверью. У них длинные языки, и они обязательно настучат Кролле о сегодняшнем. Поэтому, для того чтобы со стороны наша с вами беседа выглядела правдоподобно, я должен буду вас побить. — Бауман намотал носовой платок на правую руку и сжал ее в кулак. — Надо, чтобы пошла кровь. Так что заранее извините. — Он затянул платок потуже. — Когда мы с вами здесь закончим, вас снова отведут в камеру. Но я вас умоляю: не оказывайте сопротивления. Нужно, чтобы охранники и майор Кролле поверили в то, что им удалось вас сломить. Понятно?

Майкл не ответил. Он был слишком занят обдумыванием только что услышанного.

— Ну ладно, — сказал Бауман. Он поднял кулак. — Я постараюсь управиться побыстрее.

Он бил с расчетливостью боксера — и носовой платок Баумана оросился кровью. Бауман бил по лицу, чтобы следы побоев сразу бросались в глаза. Когда же дело было сделано, у Майкла шла кровь из рассеченной брови над левым глазом и разбитой нижней губы, а синяков на лице заметно прибавилось.

Бауман открыл дверь и позвал конвой. Кулак его был обмотан окровавленным платком. Майкла отвязали в полубессознательном состоянии, его поволокли по коридору обратно в камеру, там бросили на сырую солому, и дверь захлопнулась.

— Галатинов! — Лазарь потряс его за плечо, пытаясь привести в чувство. — А я-то уж думал, что они тебя убили!

— Они… сделали свое дело. — Майкл попытался сесть, но собственная голова казалась ему совершенно неподъемной, словно налитая свинцом. Он лежал на полу, привалившись к кому-то. Это было холодное, недвижное тело. — Кто это? — спросил Майкл, и Лазарь все ему рассказал.

Бог, наверное, услышал мольбы Метцгера, забрав его к себе своею милостью. Автоматная очередь задела также и француза, пули попали ему в грудь и живот, теперь он лежал, забившись в угол и тяжело дыша. Лазарь, датчанин и еще один узник — стонущий и постоянно плачущий немец — отделались царапинами от острых осколков. А вот девочка в камеру так и не вернулась.

Больше они ее не видели. Часов через восемь — точно, сколько прошло времени, Майкл не мог определить — умер француз. Охранники принесли буханку черного хлеба и позволили окунуть губку в ведро с водой, но трупы оставили в камере.

Майкл много спал, восстанавливая силы. Рана на бедре начала подсыхать, так же как и разбитая бровь над левым глазом, такой вот признак того, что время не стоит на месте. Он лежал, вытянувшись на полу тесной конуры, заставляя кровь возвращаться в ушибленные мышцы. Он старался отрешиться от этих стен и низкого потолка, и перед его мысленным взором возникали зеленые леса и луга, простирающиеся до голубого горизонта. Он усвоил здешнее расписание: охранники приносили хлеб и воду ежедневно, а на каждый третий день еще и ведро с жидкой серой кашей-размазней. Это была медленная голодная смерть, но Майкл, не переставал наравне со всеми биться за каждую крошку хлеба, каплю воды и каши.

Трупы вздулись и начали разлагаться.

Интересно, чем занимается Блок? Возможно, изучает досье на служащих «Рейхкронена», пытаясь вычислить среди них несуществующего шпиона? Или старается разыскать воображаемую камеру и отснятую ею пленку? А может быть, возглавляет поиски Чесны? Майкл знал, что возобновление пыток неизбежно; и на этот раз наверняка на смену кулакам и дубинке Кролле придут специальные инструменты. Майкл не был уверен, что ему удастся это перенести. Он принял решение: когда за ним придут палачи, он станет волком и перегрызет глотки всем, до кого только успеет добраться. Со всем этим кошмаром будет покончено раз и навсегда.

Но а как же быть с «Железным кулаком» и предстоящей высадкой союзников? Ведро с кашей приносили уже дважды; значит, он по крайней мере неделю торчит в этой вонючей дыре. Командование союзников должно быть предупреждено о «Железном кулаке». За этим названием таилась какая-то страшная опасность, и, быть может, своевременное оповещение о ней станет достаточным основанием для переноса начала операции. Если солдаты во время высадки на европейское побережье подвергнутся воздействию вещества, результаты испытания которого он видел на фотографиях, будет сорвана вся операция, погибнут люди.

Он очнулся от беспокойного сна, ему снова привиделось французское побережье, заваленное горами скелетов в солдатской форме. Были слышны доносившиеся откуда-то издалека громовые раскаты.

— Ты только прислушайся к этой музыке! — сказал Лазарь. — Ну разве не чудо?

Это не гром, понял Майкл. Взрывы бомб.

— Снова бомбят Берлин. Американцы на своих Б-семнадцать. — Лазарь замолчал, и дыхание его взволнованно участилось. Майкл знал, что русский летчик мысленно видит себя за штурвалом одного из поднявшихся в небо тяжелых бомбардировщиков. — Гремит где-то совсем рядом. Наверняка будет лесной пожар.

В лагере завыла сирена воздушной тревоги. Грохот усилился, и Майкл чувствовал, что уже даже в их конуре вибрирует кладка пола и стен.

— Много бомбят, — сказал Лазарь. — Но лагерь они не тронут. Американцы знают, что мы здесь, к тому же есть точные бомбовые прицелы. Вот у них, Галатинов, настоящая авиация. Если бы у наших летчиков были такие «крепости» взамен паршивых Ту, мы разгромили бы фрицев еще в сорок втором.

— Что? — переспросил Майкл.

— Да я говорю, что если бы у нас были Б-семнадцать вместо тех вшивых Ту…

— Нет, ты сказал «крепости».

— Правильно. «Летающие крепости». Б-семнадцать. Их так называют, потому что эти самолеты трудно сбить. Так им, фрицам, и надо. — Он подполз поближе к Майклу. — Когда небо ясное, за воздушным боем можно наблюдать и с земли. Не за самолетами, конечно, а за теми хвостами, что они оставляют за собой в воздухе. А однажды был вообще кошмар. Такая вот «крепость» с двумя загоревшимися двигателями пролетела над лагерем всего метрах в тридцати над землей. Было слышно, как самолет грохнулся где-то в миле от нас. Еще чуть-чуть — и он свалился бы нам на голову.

«Летающая крепость», думал Майкл. «Крепость». Стратегические американские бомбардировщики, базирующиеся в Англии. Бомбардировщики янки были тускло-оливкового цвета, того же цвета, что и куски железа, на которых Тео фон Франкевитц выписывал свои узоры. Блок сказал «Никто не знает о том, где находится крепость, кроме меня, доктора Хильдебранда и еще нескольких людей». Франкевитц работал в ангаре на неизвестном аэродроме. И может быть, «крепость», о которой говорил Блок, вовсе не место, а бомбардировщик Б-17?

А что, если… И тогда он снова спросил:

— А что, американские летчики тоже дают имена своим самолетам?

— Да. Они выводят их краской на носу, а рядом добавляют еще какие-нибудь художества. Я же говорил, что их самолеты размалеваны, как шлюхи, но летают они, как ангелы.

— «Железный кулак», — сказал Майкл.

— Чего?

— «Железный кулак», — повторил он. — Ведь какой-нибудь из «летающих крепостей» могли дать такое имя, правда?

— Могли, наверное. А что?

Майкл не ответил. Он думал о рисунке, показанном ему Франкевитцем: железный кулак, сжимающий карикатуру на Адольфа Гитлера. Ни один здравомыслящий немец ни за что на свете не осмелился бы выставить напоказ такую картинку. Но зато она вполне могла бы украсить нос гордой «летающей крепости».

— Прекрасная музыка, — прошептал Лазарь, прислушиваясь к грохоту далеких взрывов.

Майкл думал, что нацисты наверняка знали о высадке. Они не знали только, где и когда она произойдет, и не без оснований полагали, что акция запланирована на конец мая или начало июня, когда воды Ла-Манша несколько утихомирятся. Логично было предположить: то, над чем так упорно работает доктор Хильдебранд, к этому времени должно быть полностью готово. Возможно, название «Железный кулак» обозначает не само оружие, а способ его применения.

Боевые самолеты и стратегические бомбардировщики союзников все чаще поднимаются в небо над гитлеровским рейхом. Они сотни раз пролетали над оккупированными фашистами городами европейских стран. Сколько «летающих крепостей» было сбито немецкими пилотами или артиллерией с земли? Сколько из них потерпели катастрофу? Суть проблемы: сколько пригодных к эксплуатации «летающих крепостей» может сейчас находиться у фашистов?

По крайней мере, один-то самолет есть точно, думал Майкл. Ведь им мог оказаться и тот бомбардировщик, который упал в лесу, пролетев над Фалькенхаузеном. Может быть, идея завладеть самолетом принадлежала самому Блоку, и после этого он, тогдашний комендант концлагеря, получил повышение и ему было поручено обеспечивать безопасность проекта, получившего название «Железный кулак».

Он продолжал обдумывать возможности. Можно ли сделать так, чтобы сбитый Б-17 вновь поднялся в небо? Разумеется, это зависит от характера повреждений; а детали можно подобрать, снимая уцелевшие части с других самолетов, сбитых над Европой. Может быть, эта «летающая крепость» — «Железный кулак» — и была восстановлена на том самом аэродроме, где побывал Франкевитц. Но при чем тут пробоины от пуль? Какой смысл восстанавливать самолет, делая его с виду похожим на решето?

Так оно и есть.

Маскировка.

В день начала операции побережье, где будет происходить высадка союзных войск, окажется под прикрытием истребителей союзников. Ни один из самолетов люфтваффе не сможет прорваться туда — но это будет вполне по силам американской «летающей крепости». Особенно если со стороны это будет выглядеть так, как будто изрешеченный пулями в воздушном бою самолет возвращается домой в надежде, что ему удастся дотянуть до своей базы в Англии.

Но стоит этому самолету оказаться в заданном районе, как бомбы, начиненные новым открытием Хильдебранда, полетят на головы тысяч молодых солдат.

Майкл понимал, что в выдвинутой им версии немало неясностей: зачем прикладывать столько изобретательности и усилий, когда обстрелять войска, высаживающиеся на побережье, снарядами Хильдебранда могли и орудия немецкой артиллерии? А если и в самом деле это оружие было разработано на основе какого-либо газа, то как могли быть фашисты уверены, что случайный порыв ветра не обратит его против них самих? Нет, может быть, немцы и были доведены до отчаяния, но до полного безумия им было еще очень далеко. В таком случае, если, конечно, Майкл не ошибался в своих рассуждениях, каким образом планировалось использовать эту «крепость»?

Он должен во что бы то ни стало выбраться отсюда, попасть в Норвегию и собрать воедино все части этой головоломки. Майкл сильно сомневался в том, что ангар с Б-17 находится в Норвегии; слишком уж это далеко от тех мест европейского побережья, которые союзники могут выбрать для переброски своих войск. Но ведь Хильдебранд со своим новым оружием находится в Норвегии, и Майкл обязан разузнать об этом поподробнее.

Бомбардировка прекратилась. Лагерная сирена воздушной тревоги замолкла.

— С удачной охотой! — вслух поздравил Лазарь бомбардировщиков, и в его голосе слышалась мучительная тоска.

Майкл лег, пытаясь заснуть. В памяти всплывали истерзанные трупы, которые он видел на фотографиях, сделанных на испытаниях Хильдебранда. Это вещество необходимо уничтожить в любом случае.

Распухшие трупы Метцгера и француза начали лопаться и потекли. Майкл слышал, как где-то в стене рядом с ним тихонько скребется привлеченная запахом крыса. Что ж, пусть приходит. Крыса проворная и хитрая, потому что ей тоже хочется жить, но Майкл знал, что он все равно проворнее ее. Потому что протеин есть протеин. Так что пусть приходит.
Глава 9

Принесли ведро с кашей, а значит, пошел уже десятый день, как Майкл находился в плену. Трупный смрад был невыносим, охранников одолевали позывы к рвоте, и они спешили поскорее захлопнуть дверь конуры. Какое-то время спустя сквозь полудрему Майкл услышал, как отодвигается железный засов. Дверь в коридор снова открылась, там стояли двое солдат с винтовками.

— Вынести мертвых, — сказал один из них, зажимая рот и нос носовым платком.

Лазарь и двое других заключенных не двинулись с места, будто желая увидеть, подчинится ли Майкл. В открытую дверь конуры заглянул третий человек, направивший в лицо Майклу луч фонарика.

— Поживее! — приказал Бауман. — Я не намерен возиться с вами всю ночь.

Голос Баумана звучал неестественно. Что же все-таки происходит? Бауман выхватил из кобуры «люгер» и направил его дуло в камеру.

— Я не собираюсь повторять. Выметайтесь отсюда!

Майкл и Лазарь ухватили костлявое тело Метцгера и выволокли его из конуры. Датчанин и немец вытащили второй труп. Поднимаясь на ноги, Майкл чувствовал, как скрипят у него колени, а датчанин поначалу и вовсе не мог стоять и повалился на каменный пол, поднявшись лишь после того, как на него нацелилось дуло винтовки.

— Вот так, — сказал Бауман. — А теперь марш вперед!

Они понесли трупы по коридору.

— Стоять! — приказал Бауман, когда они оказались перед железной дверью. Один из охранников открыл засов и широко распахнул дверь.

Майкл знал, что этот момент он запомнит на всю жизнь, сколько бы времени ни было ему отпущено судьбой на этом свете. Через открытую дверь на него пахнуло свежим, прохладным воздухом; возможно, тут и пахло горелой человечиной, но после застоявшейся вони тесной конуры он казался благоуханным. В лагере было тихо, в небе мерцали полуночные звезды. У обочины стоял грузовик, и Бауман направил пленных с их ношей в ту сторону.

— Грузите! — приказал он, голос его был по-прежнему напряжен. — Быстро!

В кузове машины лежало около дюжины обнаженных тел — и мужчины, и женщины. Отличить их было трудно — все головы обриты, а иссохшие груди женщин были совершенно плоские. Над грузовиком кружились полчища мух.

— Пошевеливайтесь! — приказал Бауман, подталкивая Майкла вперед.

И тут Бауман вдруг развернулся — это было то самое изящное движение, которое он уже сотни раз мысленно представлял себе, готовясь к этому моменту. В левую ладонь скользнул спрятанный в рукаве нож, и, шагнув к ближайшему солдату, он всадил ему лезвие в сердце. Конвоир вскрикнул и повалился навзничь, обливаясь кровью. Второй успел лишь изумленно выдохнуть:

— Что, черт возь…

Бауман ткнул его ножом в живот, потом вытащил нож и снова засадил по самую рукоятку. Первый охранник корчился на земле, стараясь подняться на колени и вытащить из кобуры пистолет. Майкл бросил тело Метцгера и ухватил конвоира за запястье, когда пистолет уже был у того в руке. Он ударил охранника кулаком в лицо, но палец немца дрогнул на спусковом крючке, и раздался выстрел, в тишине показавшийся на редкость громким. Майкл снова изо всех сил ударил солдата и, когда тот повалился на землю, выхватил у него пистолет.

— Помогите! На помощь, кто-нибудь! — закричал сцепившийся с Бауманом конвоир.

Бауман сунул ему дуло пистолета в разинутый рот и выстрелил. Солдат опрокинулся на пыльную землю и затих.

Где-то лаяли собаки. Доберманы, подумал Майкл.

— Ты! — Бауман ткнул пальцем, указывая на застывшего на месте от удивления Лазаря. — Возьми винтовку! Да не стой как пень!

Лазарь подхватил винтовку с земли. И направил ее дуло на Баумана. Видя это, Майкл схватился за ствол, отводя его в сторону.

— Нет, — сказал он. — Он за нас.

— Да что здесь, черт возьми, происходит?!

— А теперь заткнитесь! — Бауман засунул окровавленный нож за пояс. Он взглянул на светящиеся стрелки наручных часов. — У нас три минуты, чтобы добраться до ворот! Все в кузов! Быстро!

Майкл услышал, как где-то пронзительно засвистели: сигнал тревоги.

Датчанин залез в кузов, забираясь на гору трупов, Лазарь последовал за ним, но немец упал со стоном на колени и опять зарыдал.

— Брось его! — приказал Бауман, указывая Майклу на кабину грузовика.

Бауман сел за руль и включил зажигание. Он направил машину прочь от постройки с тесными каменными клетками по обеим сторонам коридора, держа путь к воротам Фалькенхаузена; из-под задних колес грузовика в воздух поднималось густое облако пыли.

— Стрельба растревожила осиное гнездо. Держись крепче.

Лихо вывернув руль, он провел грузовик между двумя деревянными постройками и до упора нажал на педаль газа. Слева Майкл видел трубы крематория, из которых валил темный дым и летели искры: там жгли людей. Свет фар выхватил из темноты силуэты троих солдат, в руках одного из них был автомат. Они стояли посреди дороги и размахивали руками, приказывая водителю грузовика остановить машину.

— Прорвемся, — сказал Бауман.

Солдаты отскочили в сторону. Снова раздались свистки. Кузов прошили пули автоматных очередей. Прогремел винтовочный выстрел: это Лазарь принялся за дело. Один за другим зажигались прожектора, установленные на сторожевых вышках, их лучи шарили по пыльной земле и стенам строений.

— Еще несколько секунд — и начнется.

Майкл не успел спросить у него, что должно начаться; где-то справа от них раздался глухой грохот. За первым прогремел и второй взрыв — позади слева. Третий снаряд разорвался так близко, что Майкл увидел огненную вспышку.

— Это отвлекающий маневр, — сказал Бауман. — Наши друзья в лесу обстреливают лагерь из миномета.

Взрывы гремели. Майкл слышал беспорядочную пальбу из винтовок. Часовые наугад стреляли по зарослям.

Слепящий луч прожектора нашарил их в темноте. Бауман выругался и, крутанув руль, свернул на другую дорогу, но луч не отставал. Раздался высокий свист парового гудка: по всему лагерю была объявлена тревога.

— Теперь и Кролле сюда же, — бросил Бауман, так крепко сжимая руль, что суставы пальцев на обеих руках побелели. — У этих гадов на вышках есть рации. Они оповещают, где мы находимся.

На дорогу из темноты выступил солдат, он встал, широко расставив ноги, и отвел затвор своего «шмайссера».

Автоматная очередь веером прошлась по низу машины. Две передние шины лопнули почти одновременно, грузовик дернуло, двигатель и радиатор тоже были пробиты. Автоматчик, продолжая стрелять, бросился в укрытие, когда накренившийся грузовик пронесся мимо него, подняв за собой облако пыли. Переднее крыло его, высекая искры, чиркнуло острым углом по каменной стене. Бауману удалось выровнять машину. Ветровое стекло треснуло; высунувшись в него, Бауман продолжал вести машину. Им удалось проехать еще с пятьдесят ярдов, потом мотор застучал, заскрежетал и заглох.

— С грузовиком все!

Бауман распахнул дверцу. Грузовик встал как раз посреди дороги, они с Майклом выбрались из кабины.

— Идем! — крикнул Бауман Лазарю и датчанину. Они и сами были похожи на мертвецов, выбравшись из-под кучи трупов. — Ворота там, около сотни ярдов отсюда! — Взмахом руки Бауман указал направление и сам бросился бежать.

Майкл бежал в нескольких шагах позади него, изо всех сил стараясь не отставать. Лазарь споткнулся, упал, поднялся и снова побежал.

— Подождите! Пожалуйста, подождите меня! — кричал, отставая, датчанин.

Майкл оглянулся как раз в тот момент, когда прожектор поймал датчанина своим лучом.

— Не останавливайся! — дико закричал Бауман.

Послышалась пулеметная очередь, и датчанин замолчал.

— Сволочи! Вонючие выродки!

Лазарь остановился, вскинул винтовку, луч света добрался и до него. Пули взрывали землю почти у его ног, но Лазарь продолжал стрелять. Послышался звон стекла, и луч погас.

Бауман внезапно замер на месте, столкнувшись лицом к лицу с тремя солдатами, появившимися из узкого прохода между деревянными бараками.

— Это я, Фритц Бауман! — закричал он, прежде чем они успели выхватить оружие. Майкл залег на землю. — Попытка бунта в секторе Е! — продолжал кричать Бауман. — Эти скоты разнесут все к чертовой матери! Ради бога, туда! Все туда!

Солдаты бросились бежать и исчезли за углом ближайшего барака. Бауман и Майкл кинулись к воротам и, миновав на пути несколько деревянных построек, оказались почти у самого выезда из лагеря. Впереди оставалась опасная полоса открытой местности. Установленные на вышках прожектора обшаривали лагерь. В самом центре Фалькенхаузена все еще рвались мины.

— Ложись! — приказал Майклу Бауман; они залегли у стены одного из бараков, луч прожектора скользнул мимо них. — Черт возьми! Они опаздывают! Куда они запропастились!

Рядом послышались шаркающие шаги. Майкл ухватил человека за щиколотки и сильным рывком опрокинул его на землю.

— Ты что, козел, совсем сдурел? — раздался голос Лазаря. — Решил свернуть мне шею?

На открытую дорогу у ворот из темноты вынырнул мотоцикл с коляской, и водитель притормозил у зеленой постройки недалеко от ворот. Дверь распахнулась, и на улицу выскочил толстяк в сапогах, каске и красном шелковом халате, поверх которого на ремне болтались две кобуры с пистолетами. Поднятый среди ночи с постели, майор Кролле плюхнулся в коляску. Из-под заднего колеса мотоцикла взметнулось облако пыли, и Майкл понял, что Кролле сейчас проедет в двух метрах от их укрытия. Бауман поднял руку с пистолетом.

— Не надо, — сказал Майкл и выхватил у Лазаря винтовку.

Он поднялся с земли, когда мотоцикл подъехал, выступил из-за угла и нанес удар, словно в руках у него была бейсбольная бита. Винтовка сломала водителю шею, и тут мощный взрыв потряс ворота Фалькенхаузена, по двору концлагеря разлетелись обломки горящих бревен.

Жаркая взрывная волна бросила Майкла на землю. Потерявший управление мотоцикл резко забрал влево и, описав круг, врезался в деревянную стену. Мотоцикл опрокинулся, мотор все еще продолжал работать, а оглушенный взрывом Кролле вывалился из коляски. Каску свою он потерял.

Из-за обломков ворот показался военный грузовик, шины которого были защищены от пуль бронированными пластинами. Он ворвался во двор лагеря; защитного цвета холст над крытым кузовом был откинут назад, под ним стоял пулемет 50-го калибра на турели. Пулеметчик направил его ствол вверх, расстрелял прожектор на вышке и открыл огонь по следующему. Три человека с винтовками в кузове обстреляли часовых.

— Вперед! — выкрикнул Бауман, вскакивая с земли.

Майкл, сидя на корточках, смотрел, как Кролле барахтается на земле, пытаясь подняться; ремень с кобурами соскользнул вниз, и он запутался в нем ногами.

— Бери моего друга и бегите к грузовику, — сказал Майкл, выпрямляясь во весь рост.

— Ты с ума сошел? Они же приехали за тобой!

— Бегите. — Майкл посмотрел на валявшуюся на земле винтовку со сломанным прикладом. Кролле, поскуливая, пытался вытащить из кобуры пистолет. — Не ждите меня. — Он подошел к майору Кролле и отбросил в сторону ремень с пистолетами. Кролле всхлипнул; из раны на разбитом лбу текла кровь. — Уходи! — заорал Майкл на Баумана, и тот вместе с русским бросился бежать к грузовику.

Кролле застонал, наконец-то узнав стоявшего перед ним человека. На его жирной шее болтался свисток, который он сунул в рот, но только издать звук ему почему-то не удавалось.

По броне грузовика застучали пули. Оглянувшись, Майкл увидел, что Лазарь и Бауман добежали до грузовика и взобрались в кузов. Пулеметчик строчил по часовым на вышках, но теперь доставалось и грузовику. К лагерным воротам сбегались солдаты. От одного из бронированных щитов над колесами отскочила пуля; пулеметчик повернул ствол и выпустил по стрелку короткую очередь. Обстановка накалялась. Грузовик дал задний ход и выкатился в темноту через пылающий пролом, где только что стояли ворота.

Кролле пытался уползти.

— На помощь! — квакал он, как лягушка. — Помогите!

Но его голос потонул среди криков, выстрелов и воя лагерной сирены.

— Майор! — окликнул его Майкл, с удовлетворением видя, как у Кролле лицо перекосилось от ужаса.

Майкл приоткрыл рот, раздвигая челюсти, освобождая место для клыков, которые полезли из десен. Обнаженное тело поросло густыми черными волосами, а на руках и ногах появились острые когти.

Кролле вскочил на ноги, оступился, испуганно взвизгнул, снова поднялся и побежал. Не к воротам — на пути к ним стояло ужасное чудовище, — а в центр Фалькенхаузена. Позвоночник Майкла начал изгибаться, суставы хрустели, но он неотступно следовал за майором, словно тень смерти.

Майор Кролле упал на колени у стены одного из бараков и попытался протиснуть свою тушу в узкую щель. Понимая, что его усилия тщетны, он с трудом поднялся с земли и заковылял дальше. Мина попала в деревянную постройку, в трех сотнях ярдах от него, она загорелась, и высоко в небо взлетели языки пламени. Лучи прожекторов все еще бродили по земле, в наступившем замешательстве часовые нередко открывали огонь по своим.

И только волк оставался спокоен. Он знал, что делает, и намеревался довести задуманное до конца.

Кролле оглянулся через плечо и увидел зеленые глаза чудовища. Шелковый халат был перепачкан в пыли, полы его распахнулись, и из-под них виднелось белое отвислое брюхо. Он испуганно заблеял и побежал, задыхаясь, время от времени зовя на помощь. Черное чудище нагоняло его широкими, размеренными скачками, и тут вдруг щиколотки Кролле зацепились за невысокое заграждение, он с криком упал и заскользил на животе по крутому склону.

Заграждение было установлено здесь, чтобы подъезжавшие грузовики, давая задний ход, не могли опрокинуться. Майкл остановился у самого края ямы. Человеческое сердце в теле волка сжалось.

Сколько трупов сброшено на дно огромной ямы, определить было невозможно. Три тысячи? А может быть, пять? Трудно сказать. В земле был вырыт огромный — наверное, с полсотни ярдов в диаметре — котлован, наполненный костлявыми трупами. Сверху Майкл видел, что среди этой серой голой массы грудных клеток с торчащими ребрами, тощих рук и ног, лысых черепов с провалившимися глазами копошится человеческая фигура в красном халате, пытающаяся пробраться к противоположному склону, карабкаясь по хлипким мостикам разлагающихся тел.

Майкл неподвижно стоял у края ямы, вонзив когти в мягкую землю. Пламя близкого пожара озаряло огромную братскую могилу дьявольским светом. Его рассудок оцепенел. Это было царство смерти. Весь мир перед глазами будто перевернулся. Ему словно приснился страшный сон, от которого нужно было как можно скорее избавиться. Это была отметина подлинного зла, того зла, по сравнению с которым меркнут самые жестокие фантазии.

Майкл поднял голову к небу и завыл.

Это был хриплый, яростный вой взбешенного волка. В яме Кролле услышал его и оглянулся. Лицо фашиста блестело от пота; в воздухе носились полчища мух.

— Уйди от меня! — крикнул он монстру, остановившемуся у края ямы. Голос его сорвался на истерический визг. — Уйди от ме…

Но тут мертвое тело у него под ногами скользнуло вниз, и Кролле потерял равновесие. Он цеплялся за чье-то сломанное плечо, пытался ухватиться потными ладонями за тощие ноги, но сгнившая плоть разваливалась под его пальцами. Майор полетел вниз, в самую гущу трупов. Кучи мертвых тел скользили по склону и волнами обрушивались вниз, а Кролле судорожно пытался остаться на поверхности. Он открыл рот, чтобы заорать, но мухи тут же набились ему в рот, залепили глаза и проникли в уши. Он цеплялся за разлагающуюся плоть, не находя под ногами твердой опоры. Трупы накрыли его с головой, продолжая скользить вниз по склону, они шевелились, словно проснулись ото сна. Каждое из иссохших тел, взятое отдельно, по весу, наверное, не превосходило лопату, которой их сбрасывали сюда, но все вместе, в едином изощренном сплетении рук и ног, они погребли под собой Кролле, увлекая его в глубину. Его тащило на дно; чья-то костлявая рука ухватила его за шею, мухи продолжали лезть ему в горло.

Кролле исчез из виду. Трупы продолжали сползать вниз по склону, словно освобождая место еще для одного пришельца. Зеленые глаза Майкла терзали слезы ужаса, он отвернулся от мертвых и бросился прочь, возвращаясь к живым.

Два добермана, которых удерживали на поводках хозяева, почуяв его, замерли от испуга. Майкл пересек открытую площадку, где лежал опрокинутый мотоцикл. И тут же грузовик с вооруженными солдатами выехал из ворот в погоню за группой освобождения. Майкл резко изменил их планы, запрыгнув через задний борт в кузов. Солдаты завопили и посыпались на землю, как будто у них выросли крылья. Водитель, увидев за ветровым стеклом перед собой щелкающего зубами тощего и голодного волка, потерял управление, и грузовик с ходу врезался в каменную стену Фалькенхаузена.

Но волка на капоте уже не было. Майкл миновал развороченные взрывом ворота, пересек проселочную дорогу и углубился в лес. Он был на свободе. В воздухе стоял запах машинного масла, пороха и, конечно же, запах русского летчика.

Он пробирался вдоль дороги, не выходя из зарослей, идя на запах. Пахло кровью: кто-то был ранен. Примерно в миле от Фалькенхаузена бронированный грузовик свернул с главной дороги на узкую просеку, не намного шире волчьей тропы. Группа освобождения была хорошо подготовлена; судя по запаху, из этой просеки выехал второй грузовик, чтобы сбить с толку преследователей. Майкл шел по тихим лесным полянам, запах Лазаря безошибочно указывал ему дорогу.

Он прошел почти восемь миль по извилистой тропе и наконец услышал голоса и заметил свет фонариков. Майкл затаился среди еловых зарослей. Над поляной была натянута маскировочная сеть. Здесь стоял военный грузовик и две легковые машины. Рабочие возились у грузовика, снимая с него бронированные листы и разбирая пулемет. Другие люди перекрашивали машину в белый цвет и рисовали красные кресты на дверцах кабины. Кузов машины превратился в передвижной госпиталь с рядами носилок. Пулемет завернули в мешковину, положили в деревянный ящик, обитый резиной, и опустили в яму.

На поляне была разбита палатка, над которой торчала антенна радиопередатчика. Майкл был растроган. Сколько усилий они приложили, чтобы спасти его! Не говоря уже о том, что из-за него всем им пришлось рисковать жизнью.

— Я пытался уговорить его сесть в машину, черт бы его побрал! — Неожиданно из палатки вышел Бауман. — Он просто свихнулся! Вот не думал, что так получится!

— Ты должен был его заставить! Господи, что они теперь с ним сделают! — Вслед за Бауманом из палатки вышел кто-то еще. Майклу был знаком этот голос; принюхавшись, он почувствовал аромат ее тела: корица и кожа. На Чесне был черный костюм, на ремне у пояса висела кобура, светлые волосы убраны под черную шапочку, а лицо испачкано древесным углем. — Столько трудов, и он все еще там! А вместо него ты привозишь вот это! — Она разгневанно указала на Лазаря, который вышел на поляну вслед за ними и невозмутимо хрустел печеньем. — Боже мой! Боже! Что нам теперь делать?

Волки тоже умеют улыбаться, только по-своему, по-волчьи.

Через пару минут стоявший в карауле часовой услышал, как где-то совсем рядом хрустнула ветка. Он замер. Похоже, что за этой елью кто-то стоит. Или нет? Он вскинул винтовку.

— Стой! Кто идет?

— Свои, — сказал Майкл. Он отбросил сломанную ветку и вышел с поднятыми руками из-за дерева.

Столь неожиданное появление в лесу голого, избитого человека так поразило часового, что он закричал что есть мочи:

— Эй! Скорее сюда! Скорее!

— Что там еще за шум? — сказала Чесна.

Она, Бауман и еще двое бросились на помощь часовому. Фонари осветили заросли, и их пересекающиеся лучи выхватили из темноты Майкла Галлатина.

Чесна застыла на месте.

— Но это просто немыслимо! — прошептал Бауман.

— Не время для формальностей. — Голос Майкла был слабым и срывался. Превращение, а потом еще и восьмимильная пробежка отняли у него последние силы. Все вокруг закружилось и поплыло перед глазами. Теперь можно было позволить себе немного расслабиться. Он был на свободе. — Я… наверное, сейчас упаду, — сказал он. — Может… кто-нибудь все же успеет… меня поймать?

Колени у него подогнулись.

Чесна успела.
ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ
СУДЬБА
Глава 1

Первое, что бросилось ему в глаза, когда он очнулся, была зелень и золотистый свет: солнце, пробивающееся сквозь густую листву. Ему вспомнился лес его юности, царство Виктора и их стаи. Но это было давно, и Майкл Галлатин лежал не на соломенной подстилке, а на постели, застеленной белыми простынями. Потолок над головой тоже был белым, а стены светло-зелеными. Пели малиновки, и Майкл выглянул за окно. Он увидел переплетения ветвей и голубое небо.

Но он никак не мог забыть о костлявых трупах в огромной братской могиле. Такое не забывается, навсегда остается в памяти, напоминая о том, на что способен злой человеческий гений. Майкл хотел закричать, поскорее забыть об этом кошмаре, но глаза его оставались сухими. Зачем кричать, если пытки остались позади? Время слез прошло. Наступило время для трезвых мыслей и восстановления сил.

Все его тело нестерпимо болело. Ему казалось, что даже мозг у него весь в синяках. Майкл заглянул под одеяло и увидел, что он по-прежнему голый. Тело его напоминало стеганое лоскутное одеяло в черно-синих тонах. На раненое бедро были наложены швы, а кожа смазана йодом. Все остальные порезы и ссадины на теле — включая и те, что остались от зубьев вилки Блока — тоже были обработаны. Его отмыли от нечистот конуры, и Майкл подумал, что, кем бы ни был этот человек, он заслуживает почетной медали. Волосы его вымыли; кожу на голове немного щипало, может быть от шампуня против вшей. Его побрили, но у него уже успела вырасти новая, жесткая щетина, и это заставило его всерьез призадуматься, сколько же он пролежал в забытьи.

Пока что Майкл твердо знал одно: ему страшно хотелось есть. Он видел выступающие из-под кожи ребра, руки и ноги сделались совсем худыми, мышцы ослабли. На столике рядом с кроватью стоял серебряный колокольчик. Майкл позвонил и стал ждать, что будет.

Не прошло и десяти секунд, как дверь распахнулась, и в комнату вошла Чесна ван Дорне; ее лицо сияло, на нем не осталось и следа от угольной пыли; золотые локоны рассыпались по плечам. Прекрасное видение, подумал Майкл. Радость его не омрачил даже серый костюм и пистолет в кобуре у пояса. Вслед за Чесной вошел седой мужчина в роговых очках; на нем были темно-синие брюки и белая рубашка с закатанными рукавами. Он поставил на столик у кровати черный докторский саквояж.

— Как ты себя чувствуешь? — деловито спросила Чесна, остановившись у двери.

— Пока что живой, — хриплым шепотом ответил он. Каждое слово давалось ему с трудом. Майкл попробовал сесть на кровати, но доктор заставил его лечь. Наверное, это было не труднее, чем уложить в постель больного ребенка.

— Это доктор Стронберг, — объяснила Чесна. — Он позаботится о тебе.

— И заодно убедится, насколько безграничны возможности медицинской науки. — Голос Стронберга напоминал треск гравия в бетономешалке. Присев на краешек кровати, он извлек из саквояжа стетоскоп и слушал, как бьется сердце пациента. — Дышите глубже. — Майкл не стал возражать. — Еще. Теперь задержите дыхание. Выдохните медленно. — Он хмыкнул и отложил инструмент в сторону. — Немного хрипите. Скорее всего, легочная инфекция. — Под язык Майклу скользнул градусник. — Ваше счастье, что вы держите себя в форме. Иначе последствия двенадцати дней в Фалькенхаузене на хлебе и воде могли бы оказаться намного серьезнее.

— Двенадцати дней? — воскликнул Майкл, потянувшись за градусником.

Стронберг оттолкнул его руку:

— Оставьте его в покое. Да, двенадцати дней. Ну разумеется, у вас еще куча других недугов: легкий шок, сломанный нос, ушиб плеча, один синяк на спине от удара, что едва не отбил вам почки, и рана на бедре; еще немного — и могла начаться гангрена. На ваше счастье, процесс удалось вовремя остановить. Хотя мне и пришлось удалить немного тканей; какое-то время вы не сможете наступать на эту ногу.

«Боже мой!» — думал Майкл, и при одной мысли о возможности потерять ногу, подставив ее под скальпель и пилу, его бросило в дрожь.

— Потом еще кровь в моче, — продолжал Стронберг, — но я не думаю, что почки серьезно повреждены. Мне пришлось вставить катетер, чтобы отвести жидкость. — Он вынул градусник. — Температура еще держится, — сказал он вслух. — Но она ниже, чем вчера.

— А как долго я пробыл здесь?

— Три дня, — сказала Чесна. — Доктор Стронберг хотел, чтобы ты отдохнул.

Майкл чувствовал привкус горечи во рту. Лекарства. Скорее всего, антибиотики и транквилизаторы. Доктор тем временем готовил еще один шприц.

— Этого больше не надо, — сказал Майкл.

— Не валяйте дурака. — Стронберг ухватил его за руку. — Вам очень повезло, что, проведя столько времени среди всей этой грязи и заразы, вы не подхватили дизентерию, тиф и бубонную чуму.

Стронберг воткнул иглу, и Майкл ничего не мог с этим поделать.

— А кто меня вымыл?

— Я ополоснула тебя из шланга, — сказала Чесна.

— Спасибо.

Она пожала плечами:

— Я не хотела, чтобы ты перезаразил моих людей.

— Они здорово справились с работой. Я в большом долгу перед ними. — Он вспомнил запах крови на лесной дороге. — А кого ранили?

— Айснера. В руку. — Она нахмурилась. — Постой, а откуда ты знаешь, что кто-то ранен?

Майкл не знал, что ответить. «И правда, откуда я это знаю?»

— Я не знал наверняка, — сказал он. — Просто там так много стреляли.

— Да. — Чесна пристально разглядывала его. — Нам повезло, что обошлось без потерь. А теперь, может быть, ты все-таки расскажешь, почему ты отказался ехать с Бауманом и как потом набрел на лагерь, ведь это больше восьми миль от Фалькенхаузена. Ты что, бежал? И вообще, как ты нас нашел?

— Как там Лазарь? — спросил Майкл уходя от ответа. — Мой друг. У него все в порядке?

Чесна кивнула.

— Он привел с собой целую армию вшей. Пришлось обрить его наголо, но он сказал, что убьет всякого, кто прикоснется к его бороде. Он в более тяжелом состоянии, чем ты, но жить будет. — Она удивленно вскинула светлые брови. — Так ты все же расскажешь мне, как ты нас нашел?

Майкл припомнил, как спорили Чесна с Бауманом той ночью, выходя из палатки на поляне.

— На меня тогда что-то нашло, — объяснил он. — Я погнался за майором Кролле. Смутно припоминаю, что было потом.

— Ты его убил?

— Он… о нем позаботились.

— Продолжай.

— Я взял мотоцикл Кролле. На нем я выехал за ворота. Пуля, наверное, пробила бензобак, и мне удалось проехать всего несколько миль. Я бросил мотоцикл и шел пешком через лес. Потом я заметил свет ваших фонариков и вышел на него.

Редкостная чушь, думал про себя Майкл, но это было первое, что пришло ему в голову.

Чесна помолчала, не переставая пристально разглядывать его, а потом заговорила снова:

— Один из наших людей следил за дорогой. Он не видел там никакого мотоцикла.

— Я ехал не по дороге. Я сразу же свернул в лес.

— И ты запросто нашел наш лагерь? Ночью, в лесу? Ты сразу же вышел на него. А ведь никому из нацистов не удалось нас выследить.

— Наверное, это так. Ведь я же добрался сюда, правда? — Он болезненно улыбнулся. — Считай, что это судьба.

— Я думаю, — сказала Чесна, — что ты снова решил представить себя бойскаутом. — Пока доктор Стронберг готовил шприц для второго укола, она подошла поближе к кровати. — Если бы я не была уверена в том, что ты, барон, на нашей стороне, у меня возникли бы весьма серьезные опасения на твой счет. Победить вышедшего на охоту Гарри Сэндлера — это одно, но вот пройти в твоем тогдашнем состоянии восемь миль, ночью, через лес и разыскать наш лагерь — должна сказать, прекрасно замаскированный — это уже нечто совсем иное.

— Я способный. И только потому я здесь. — Он вздрогнул и поморщился, почувствовав укол.

— Быть настолько способным не дано никому, барон. В тебе есть что-то… нечто необычное.

— Об этом можно поспорить. — Его голос приобрел оттенок притворного раздражения, но Чесна видела, что он просто хочет уклониться от ответа. — Самолет готов?

— Он всегда готов.

Чесна решила какое-то время не затрагивать эту тему, но была твердо уверена, что он что-то тщательно скрывает, и ей хотелось узнать, что именно.

— Хорошо. Когда мы вылетаем?

— Никаких путешествий, — решительно сказал Стронберг. Он захлопнул саквояж. — По крайней мере, в ближайшие две недели. Ваше тело истощено и изранено. Нормальный человек, без вашей десантно-диверсионной подготовки, давно сыграл бы в ящик.

— Доктор, — обратился к нему Майкл, — огромное вам спасибо за внимание и заботу. А теперь не могли бы вы оставить нас наедине?

— Он прав, — сказала Чесна. — Ты слишком слаб для того, чтобы куда-то отправляться. Считай, что твоя миссия завершена.

— Так вот, оказывается, для чего ты меня вытащила оттуда? Чтобы объявить мне, что я инвалид?

— Нет. Чтобы ты не подвел остальных. Пока ты сидел в камере, полковник Блок закрыл «Рейхкронен». Судя по дошедшей до меня информации, он допросил всех служащих и изучил их досье. Отель до сих пор обыскивают — комнату за комнатой. Мы вытащили тебя из Фалькенхаузена потому, что Бауман предупредил, что на следующее утро Блок планировал начать пытать тебя. Еще четыре часа — и катетер тебе бы уже не понадобился.

— Понятно. — По сравнению с таким сообщением возможность остаться без ноги начинала казаться ему просто мелкой неприятностью.

Доктор Стронберг уже направлялся к двери, но, словно вспомнив о чем-то, задержался и сказал:

— Какое у вас необычное родимое пятно. За свою практику я не встречал ничего подобного.

— Родимое пятно? — переспросил Майкл. — Какое?

Этот вопрос, похоже, озадачил Стронберга.

— Под левой рукой, разумеется.

Майкл слегка приподнял руку и удивился еще больше. От подмышки до бедра тянулись полосы лоснящихся черных волос. Волчья шерсть, догадался он. Покинув Фалькенхаузен после пережитого морального и физического потрясения, ему не удалось довести превращение до конца.

— Просто удивительно, — сказал Стронберг. Он наклонился, чтобы поближе рассмотреть полосы. — Случай, достойный дневника дерматолога.

— Не сомневаюсь. — Майкл опустил руку и плотно прижал ее к боку.

Стронберг прошел мимо Чесны, направляясь к двери.

— Твердую пищу вам начнут давать с завтрашнего дня. Немного мяса и бульон.

— Я не хочу никакого дурацкого бульона. Я хочу бифштекс. Причем непрожаренный.

— Для этого ваш желудок еще не готов, — сказал Стронберг и вышел из комнаты.

— Какой сегодня день? — спросил Майкл у Чесны, когда доктор ушел. — Число?

— Седьмое мая. — Чесна подошла к окну и глядела на лес; на ее лицо ложились лучи полуденного солнца. — Отвечаю на твой следующий вопрос. Мы в доме друзей, примерно в сорока милях к северо-западу от Берлина. Ближайший населенный пункт — небольшая деревня Россов, в одиннадцати милях к западу. Здесь тебе ничто не угрожает. Можешь отдыхать со спокойной душой.

— Я не собираюсь отдыхать. Я должен выполнить задание. — И тут он почувствовал, что лекарство Стронберга начинает действовать. Язык заплетался, и его клонило в сон.

— Мы получили радиограмму из Лондона четыре дня назад. — Чесна отвернулась от окна и посмотрела на него. — Высадка запланирована на пятое июня. Я передала ответное сообщение, что наша работа не завершена и высадка может оказаться под угрозой. Ответ еще не получен.

— Мне кажется, я знаю, что такое «Железный кулак», — сказал Майкл и стал рассказывать о «летающей крепости». Чесна слушала внимательно и невозмутимо: у нее было бесстрастное лицо игрока в покер. — Я сомневаюсь, что ангар с самолетом находится в Норвегии, — говорил он ей. — Это слишком далеко от побережья, где может произойти высадка. Но Хильдебранду местонахождение самолета известно. Мы должны попасть на Скарпу… — глаза его застилал туман, во рту чувствовался сильный привкус лекарства, — и выяснить, что он там придумал.

— Ты никуда не можешь лететь. В твоем теперешнем состоянии. Будет лучше, если я сама наберу команду и полечу одна.

— Нет! Послушай… может быть, твои друзья способны штурмовать концлагерь… но Скарпа — это намного серьезнее. Там должен работать профессионал.

— Такой, как ты?

— Да. Всего шесть дней, и я буду в форме.

— Доктор Стронберг сказал, что на это уйдет две недели.

— Мне плевать, что сказал твой Стронберг! — Он почувствовал неожиданный приступ гнева. — Стронберг не знает меня. Я буду готов через шесть дней… но только в том случае, если мне будут давать мясо.

Чесна чуть заметно улыбнулась.

— Надеюсь, ты говоришь эта вполне серьезно.

— Да. И никаких транквилизаторов и всякой дряни, которой он меня пичкает. Ясно?

Она задумалась и наконец ответила:

— Я скажу ему.

— И еще. А ты… ты не думала, что… по пути в Скарпу мы можем нарваться на истребителей?

— Да. Я иду на риск сознательно.

— Если тебя застрелят… мне совсем не хотелось бы самому разбиться из-за этого. Нужен второй пилот. У тебя есть кто-нибудь?

Чесна отрицательно покачала головой.

— Поговори с Лазарем, — сказал Майкл. — Возможно… он тебя заинтересует.

— Это чудовище? Он что, летчик?

— Поговори с ним. — Майкл чувствовал, как веки наливаются тяжестью. Бороться со сном становилось все труднее. Лучше отдохнуть, думал он. Отдохнуть до завтра.

Чесна стояла возле его постели, пока он не уснул. Лицо ее смягчилось. Ей хотелось погладить его по волосам, но он заворочался, и она отдернула руку. Когда она поняла, что он и Мышонок попались, то чуть не сошла с ума, беспокоясь о нем, а вовсе не о том, что он может проболтаться. И едва не лишилась чувств, когда увидела его выходящим из леса — грязного, избитого, с лицом, осунувшимся от голода и пережитых в плену испытаний. Но как он сумел выследить их в лесу? Как?

— Кто ты? — спрашивала она у спящего человека.

Лазарь интересовался, как чувствует себя Галатинов, его друг.

Так кто же он: англичанин или русский? А может быть, он принадлежит к какой-нибудь другой, еще более загадочной национальности? Даже в столь беспомощном состоянии он не переставал быть привлекательным мужчиной — и все же казался одиноким. Словно тоскующим по чему-то безвозвратно утраченному. Она выросла в опрятном мире, с самого детства привыкнув есть на серебре; а этому человеку пришлось познать и вкус грязи. Одна из главных заповедей службы разведки предписывала оставаться эмоционально независимой. Несоблюдение этого правила могло привести к непредсказуемым страданиям и смерти. Но она устала — очень устала! — постоянно оставаться актрисой. Жить, не давая воли чувствам, все равно что играть роль для критиков, а не для зрителей, пришедших на спектакль: в такой игре нет души, одно лишь голое актерское мастерство.

Барон, Галатинов — кто бы он ни был в действительности — вздрогнул во сне. Чесна видела, как кожа у него на руках покрывается мурашками. Она вспомнила, как ей пришлось мыть его. И не поливать из шланга а отскребать мочалкой, пока он без сознания лежал в ванне с теплой водой. Она сама вычесывала вшей из волос у него на голове, под мышками, на груди и животе. Затем побрила его и вымыла ему голову, потому что, кроме нее, этим заниматься было некому. Этого требовала от нее работа. Но когда ей пришлось смывать грязь с его лица, сердце ее сжималось от боли. Этого работа требовать не могла.

Чесна поправила одеяло, накрыв его до самого подбородка. Его глаза открылись — зеленые искры, — но лекарство было сильным, и он тут же снова заснул. Она пожелала ему доброй ночи и вышла из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь.
Глава 2

Меньше чем через восемнадцать часов после своего первого пробуждения Майкл Галлатин поднялся с постели. Он помочился в судно. Моча все еще оставалась красноватой от крови, хотя боли не было. Бедро болело, но ноги окрепли. Он попробовал пройтись по комнате и убедился, что прихрамывает. Организм остался без болеутоляющих средств, зато прояснилось сознание. Теперь все мысли Майкла были обращены к Норвегии. Он думал.

Лег на сосновый пол и принялся растягивать мышцы. Упражнения давались с болью и трудом. Лечь на спину, поднять ноги, подтягивать голову к коленям. Лежа на животе, одновременно поднимать подбородок и ноги. Медленные отжимания от пола; боль сразу же пронзила плечо и спину. Сесть на пол, согнуть ноги в коленях и медленно опускаться назад, чтобы, почти касаясь спиной пола, задержаться в этом положении и снова подняться. Тело Майкла блестело от пота. Кровь пульсировала в венах и наполняла мышцы, сердце сильно билось. «Шесть дней, — тяжело дыша, думал он. — Я успею».

Женщина, в темно-русых волосах которой была заметна седина, принесла ему обед: протертые овощи и мелко нарубленное мясо, похожее на кашу.

— Детское питание, — объявил ей Майкл, но съел все без остатка.

Потом приходил доктор Стронберг, чтобы снова осмотреть его. Жара не было, и хрипы в легких уменьшились. Но зато у него разошлось три шва. Стронберг строго-настрого наказал ему оставаться в постели и отдыхать.

Позже, вечером, отведав очередную порцию мелко нарубленного вареного мяса, Майкл встал с постели и открыл окно. Он ускользнул из дома, оказавшись среди тишины ночного леса, и там, стоя под вязом, начал превращаться в волка. За время превращения у него разошлись швы, но рана на бедре больше не кровоточила. Это был еще один заживший шрам в его коллекции. И вот уже волком он бежал через лес, вдыхая свежий, ароматный воздух. Он заметил белку и успел вцепиться в нее, прежде чем она взобралась на дерево. Истекая слюной, он пожирал сырое мясо, а затем, выплюнув кости и шкурку, возобновил свою прогулку. В домике фермера, примерно милях в двух от докторского особняка, учуяв волка, залаяла и завыла собака. Майкл остановился и задрал лапу у угла забора. Пусть пес знает свое место.

Он сидел на вершине травянистого холма и смотрел на звезды. В такую божественную ночь перед ним снова вставал вопрос: кто есть ликантроп в глазах Господа?

И Майклу начало казаться, что после того, как ему довелось увидеть братскую могилу Фалькенхаузена, после смерти Мышонка и навязчивых воспоминаний о том, как Железный крест вырвали из сломанных пальцев мертвой руки, он знает ответ. Даже если он не прав, и такой ответ пока вполне приемлем.

Ликантроп есть мститель, посланный Господом.

Сделать предстояло еще очень многое. Майкл знал, что Чесна — смелая женщина, даже слишком смелая, но у нее не было никаких шансов в одиночку, без него, пробраться на остров Скарпа, а затем благополучно покинуть его. Он должен быть ловким и сильным, чтобы суметь стойко вынести все, что уготовано им судьбой.

Но на деле он оказался слабее, чем думал. Превращение отняло у него много сил, и теперь он лежал под звездным безоблачным небом, положив голову на лапы. Майкл спал, и ему снился волк, который тоже спал и видел во сне себя заснувшим человеком, которому приснилось, будто бы он волк, которому снится сон.

Он проснулся на восходе солнца. Все вокруг зеленело, но у этой земли было черное сердце. Поднявшись, он отправился домой, возвращаясь по своим следам. Почти рядом с домом он был уже готов снова превратиться в человека, когда сквозь пение ранних птиц до его слуха донесся еле уловимый шум радиопомех. Он пошел на звук и приблизительно в пятидесяти ярдах от дома наткнулся на шалаш, накрытый сверху маскировочной сетью. На крыше была установлена антенна. Он затаился в зарослях кустарника и слушал. Наконец помехи прекратились. Один за другим прозвучали три сигнала. Потом раздался голос Чесны, говорившей по-немецки:

— Вас слышу. Продолжайте.

Ей ответил далекий мужской голос:

— Вопрос с концертом решен. Бетховен, как и планировалось. Ваши билеты должны быть выкуплены как можно скорее. Конец связи.

И после треск пустого эфира.

— Готово, — сказала Чесна кому-то в шалаше.

Мгновением позже из шалаша появился Бауман и, взобравшись на стремянку, снял с крыши антенну. Вслед за ним вышла Чесна, темные круги под глазами были доказательством того, что выспаться ей не удалось. Она пошла через лес к дому. Майкл бесшумно следовал за ней, скрываясь среди зеленеющих зарослей. Он вдыхал аромат ее тела и вспоминал их первый поцелуй в холле «Рейхкронена». Теперь он чувствовал себя намного лучше; силы возвращались к нему. Еще несколько дней отдыха, еще несколько ночных вылазок на охоту в погоне за сырым мясом и кровью, которые были ему так необходимы, и…

Он сделал еще шаг и едва не наступил на перепела, который с пронзительным криком вспорхнул у него из-под лап.

Чесна резко обернулась; в руке у нее был «люгер». Она увидела его; их взгляды встретились. Он видел ее испуганные глаза — она навела на него пистолет и нажала на спусковой крючок.

Пистолет выстрелил; прямо над головой Майкла от ствола дерева отлетел большой кусок коры. Она снова выстрелила, но черный волк уже бесследно исчез. Развернувшись, Майкл со всех ног бросился обратно в заросли; третья пуля просвистела у него над спиной.

— Фритц! Фритц! — кричала Чесна Бауману, пока Майкл удирал, продираясь сквозь кусты. — Волк! — крикнула она подбежавшему Бауману. — Он стоял прямо вот здесь и смотрел на меня! О господи, я никогда не видела волка так близко!

— Волк? — В голосе Баумана слышалось сомнение. — Но здесь не водятся волки!

Майкл мчался по лесу, направляясь к дому. Сердце его тяжело билось: две пули прошли совсем рядом. Он лежал в зарослях и спешил поскорее превратиться в человека; кости болели, занимая привычное положение в суставах, а клыки с хлюпающими щелчками уходили обратно в десны. Своими выстрелами Чесна, наверное, перебудила весь дом. Вскочив с земли, он влез в комнату через открытое окно и тут же захлопнул его за собой. С улицы была слышна перекличка голосов, тревожно спрашивающих друг у друга, что случилось. Майкл бросился в постель и натянул одеяло до подбородка. Несколько минут спустя дверь открылась, и в комнату вошла Чесна.

— Я решила, что ты уже проснулся. — Видно было, что она еще не пришла в себя, и он чувствовал запах порохового дыма. — Ты слышал выстрелы?

— Да. Что происходит? — Майкл сел на кровати, делая вид, что он встревожен.

— Меня чуть не сожрал волк. В лесу, совсем рядом с домом. Он смотрел на меня, и у него… — Она неожиданно замолчала.

— И что у него? — допытывался Майкл.

— У него были зеленые глаза, а сам он был весь черный, — тихо сказала она.

— А я думал, что волки серые.

— Нет, — проговорила Чесна, пристально вглядываясь Майклу в лицо, как будто видела его в первый раз. — Не все.

— Я слышал два выстрела. Ты попала?

— Не знаю. Может быть. Но это была не собака.

— Ну, слава богу, что он тебя не тронул. — Майкл почувствовал запах готовящегося завтрака: сосиски и оладьи. Пристальный взгляд Чесны начинал его беспокоить. — Если бы твой волк был таким же голодным, как я, то тебе бы не поздоровилось.

— Да, наверное.

«О чем я думаю? — мысленно спрашивала себя Чесна. — О том, что у этого человека черные волосы и зеленые глаза, и у волка точно такие же? И что из этого? Я, должно быть, схожу с ума, это надо же, подумать такое!»

— Фритц говорит, что в этих местах не водятся волки.

— А ты предложи ему прогуляться ночью по лесу. — Майкл сдержанно улыбнулся. — Я бы сам не пошел.

Чесна знала, что все это чушь, в этом нет и не может быть никакого смысла, и все же… нет, нет! Этого не может быть! Такое происходит только в старых сказках, которые рассказывались ночью у костра, под завывания ледяного зимнего ветра. Сейчас не те времена!

— А как тебя все-таки зовут? — наконец сказала она. — Лазарь называет тебя Галатиновым.

— Это имя мне было дано при рождении. Я урожденный Михаил Галатинов. Когда получил британское подданство, стал Майклом Галлатином.

— Майкл, — повторила Чесна, словно пробуя его имя на слух. — Я только что получила радиограмму. Высадка запланирована на пятое июня, вопрос о переносе встанет лишь в случае плохих погодных условий над Ла-Маншем. Наше задание остается прежним: найти «Железный кулак» и уничтожить его.

— Я успею.

Цвет его лица сегодня казался ей здоровее. Как будто после зарядки. Или просто он хорошо выспался?

— Я в этом не сомневаюсь, — сказала Чесна. — Лазарь тоже поправляется. Вчера мы с ним долго разговаривали. Он неплохо разбирается в самолетах. Если в пути у нас вдруг возникнут неполадки с двигателем, думаю, его помощь нам пригодится.

— Мне бы хотелось увидеться с ним. Как тут насчет одежды?

— Я спрошу у доктора Стронберга, можно ли тебе встать с постели.

Майкл хмыкнул.

— И скажи ему заодно, что я еще хочу оладий.

Чесна принюхалась и тоже почувствовала доносившийся из кухни запах.

— У тебя, наверное, очень острое обоняние.

— А то как же!

Чесна замолчала. И снова эти мысли — безумные, лишенные всякого смысла — начали лезть ей в голову. Она поспешила поскорее отделаться от них.

— Для вас с Лазарем кухарка сварит кашу из толокна. Вы еще не готовы для тяжелой пищи.

— От этой размазни я мог сдохнуть с голоду и в Фалькенхаузене, если это именно то, чего сейчас добиваешься ты и твой добрый доктор.

— Просто доктор Стронберг хочет, чтобы твой организм смог поскорее восстановить силы.

Чесна подошла к двери и остановилась на пороге. Она глядела в его зеленые глаза, и ей казалось, что у нее волосы встают дыбом. Ведь это глаза того самого волка, думала она про себя. Нет-нет, это просто невозможно! Так не бывает!

— Я загляну к тебе попозже, — сказала Чесна и скрылась за дверью.

Майкл нахмурился. Пули угодили почти точно в цель. Ему казалось, что он даже догадывается, о чем думает Чесна; разумеется, она не придет к верному решению, но зато впредь ему придется быть с ней осторожнее. Он почесал заросший щетиной подбородок и взглянул на руки. Под ногти набилась темная лесная земля.

Через несколько минут Майклу принесли завтрак — жидкую кашу из толокна. Немного попозже объявился и Стронберг. На этот раз он сообщил, что жара больше нет, но зато бранил пациента за разошедшиеся швы. Майкл признался, что вставал с постели, чтобы сделать несколько легких гимнастических упражнений, доктору следует разрешить ему встать с постели и ходить по дому. Сначала Стронберг был решительно против, но потом пообещал подумать. Не прошло и часа, как к нему в комнату принесли просторный серо-зеленый костюм, белье, носки и парусиновые туфли. А также принесли миску с водой, кусок мыла и бритву.

Побрившись и одевшись, Майкл вышел из своей комнаты и осмотрел дом. Он нашел Лазаря в комнате дальше по коридору. Русский был наголо обрит, и голова его теперь была гладкой, как: колено, но зато у него была густая борода, а его огромный носище словно стал еще больше. Лазарь был все еще очень бледен и вял, но на его щеках уже проступил легкий румянец, а в темно-карих глазах появился живой блеск. Лазарь рассказал, что к нему здесь относятся очень хорошо, но вот бутылку водки и пачку папирос принести наотрез отказались.

— Послушай, Галатинов, — сказал он, когда Майкл уже собрался уходить, — а все же хорошо, что я раньше не знал, что ты такой важный шпион! А то стал бы нервничать, волноваться!..

— А сейчас не волнуешься?

— Хочешь сказать, что я оказался в самом гнезде шпионов? Галатинов, мне так страшно, что я готов в любую минуту наложить в штаны! Если фрицы накроют это место, всем нам придется затанцевать на чудных проволочных галстуках!

— Не накроют.

— Да. Может быть, наш волк нас защитит. Ты уже слышал об этом?

Майкл утвердительно кивнул.

— Значит, — сказал Лазарь, — вы собираетесь в Норвегию. Какой-то чертов остров у юго-западного побережья. Так? Златовласка мне уже рассказала об этом.

— Все правильно.

— И вам нужен второй пилот. Златовласка сообщила, что у нее есть транспортный самолет. Она не сказала какой, и это заставляет меня думать, что, верно, далеко не новый. — Он поднял указательный палец. — А это означает, товарищ Галатинов, что на таком самолете скорости не разовьешь и потолок у него низковат. Я уже сказал это Златовласке и теперь вот говорю тебе: если мы нарвемся на истребителей, то нам крышка. Ни один транспортный самолет не сможет уйти от «мессершмитта».

— Я знаю об этом. И ей это тоже известно. И все же ты согласен работать с нами или как?

Лазарь удивленно заморгал, как будто поражаясь самой постановке вопроса.

— Мое место в небе, — сказал он. — Разумеется, я с вами.

Майкл ни минуты не сомневался в том, что русский согласится. Выйдя от Лазаря, он отправился на поиски Чесны. Ему удалось разыскать ее в дальней гостиной, где она изучала карты Германии и Норвегии. Чесна показала ему предполагаемый маршрут их полета и обозначила на нем места трех остановок, где им предстояло пополнить запасы горючего, оружия и продовольствия. Лететь придется в темноте, говорила она, и весь перелет займет четыре ночи. Она показала ему на карте место, где им предстоит посадить самолет в Норвегии.

— Полоска равнины между двумя горами, — рассказывала Чесна. — Вот здесь будет дожидаться наш агент с лодкой. — Кончиком карандаша она коснулась места на побережье, обозначенного на карте маленькой точкой, — поселок Ускедаль. — Скарпа здесь. — Она указала на крошечный островок с сильно изрезанной береговой линией («Как коричневая короста», — подумал Майкл), который находился примерно в тридцати милях вниз от Ускедаля и в восьми или девяти милях от берега. — Вот здесь мы, скорее всего, натолкнемся на патрульные катера. — Она нарисовала кружок к востоку от Скарпы. — Мины, наверное, там тоже есть.

— Тебе не кажется, что это место мало напоминает курорт?

— Кажется. Там еще не сошел снег, и ночи очень холодные. Нам придется взять с собой теплые вещи. Лето в Норвегию приходит поздно.

— Я не имею ничего против холодной погоды.

Чесна снова посмотрела на него, и взгляды их встретились. Она пристально смотрела в его зеленые глаза. Глаза волка, думала Чесна.

— Да тебя, я вижу, ничем не проймешь.

— Просто я знаю, как этому противостоять.

— Это так просто? Включаешь и выключаешь себя, в зависимости от обстоятельств?

Ее лицо было так близко! Аромат ее тела был прекрасен. Еще чуть-чуть, и их губы встретятся.

— А мне казалось, что мы говорили о Скарпе, — сказал Майкл.

— Говорили. А теперь мы поговорим о тебе. — Ее взгляд задержался на его лице, а затем она отвела глаза и стала сворачивать разложенные карты. — У тебя есть дом? — спросила Чесна.

— Да.

— Нет, я имею в виду не обыкновенный дом. Я имею в виду дом. — Она снова посмотрела на него, ее светло-карие глаза были задумчивы. — То место, частью которого ты стал. То место, где ты оставил частицу своего сердца.

Майкл задумался.

— Я не знаю. — Сердце свое он оставил в России, в далеком русском лесу, который был так далеко от каменного дома в Уэльсе. — Я думаю, что есть — или, по крайней мере, был, — но вернуться туда я не могу. Да разве это кому-нибудь удается? — Она промолчала. — А у тебя?

Чесна убедилась в том, что карты сложены точно по сгибам, и убрала их в коричневый кожаный планшет.

— А вот у меня нет дома, — сказала она. — Я люблю Германию, но это любовь к безнадежно больному другу, который должен скоро умереть. — Она смотрела в окно, на залитые золотистым солнечным светом зеленые деревья. — Я помню Америку. Ее города… просто потрясающе, дух захватывает. Такие пространства! Как в огромном соборе. Знаешь, ко мне перед войной приезжал один человек из Калифорнии. Он сказал, что видел все мои фильмы. Он спрашивал у меня, не хотела бы я поехать сниматься в Голливуд. — Она слегка улыбнулась, воскрешая в памяти воспоминания. — Он тогда еще говорил, что меня узнают во всем мире. Он говорил, что мне нужно обязательно поехать туда и работать в стране, где я родилась. Конечно, это было еще до того, как все в мире так круто изменилось.

— Изменилось, но не настолько, чтобы в Голливуде перестали снимать кино.

— Я стала другой, — сказала она. — Я убивала людей. Кто-то из них заслуживал пули, а другие просто оказывались на пути. Я… мне пришлось повидать столько мерзостей, что иногда… мне больше всего хочется вернуться назад, забыть обо всем, как будто этого никогда не было. Но если дом, что носишь в сердце своем, уже выгорел дотла, кто сможет отстроить для тебя его заново?

Ответа на этот вопрос у Майкла не было. В окно заглядывало солнце, и в его лучах ее светлые локоны переливались, вспыхивая золотым блеском. Ему хотелось дотронуться до ее волос, глубоко запустить в них пальцы. Майкл протянул уже было руку, но Чесна глубоко вздохнула, щелкнув застежкой планшета, и он отдернул руку.

— Извини, — сказала она. Положив планшет в вырезанную изнутри книгу, она засунула ее обратно на полку. — Что-то я слишком расчувствовалась.

— Да нет, все в порядке. — Он ощущал легкую усталость. Нет смысла неволить себя, когда в этом нет необходимости. — Я пойду к себе.

Она кивнула.

— Тебе надо побольше отдыхать, пока еще есть такая возможность. — Чесна обвела рукой книжные полки на стенах гостиной. — Здесь есть что почитать. У доктора Стронберга большое собрание книг по наукам и мифологии.

Значит, это все-таки дом доктора, подумал Майкл.

— Нет, спасибо. Я пойду, если не возражаешь.

И вдруг внимание Чесны привлекло название на одном из выцветших книжных корешков. Книга стояла между томиком о богах скандинавской мифологии и книгой по истории района Черного Леса. Она называлась «V;lkerkunde von Deutschland» («Немецкие народные сказки»).

Чесна никак не думала снимать эту книгу с полки. Ее ждали более важные дела.

И тем не менее она взяла ее.

Она нашла, что искала. Среди глав, посвященных водяным, лесным великанам и пещерным гобблинам.

Das Werewulf. Оборотень.

Чесна захлопнула книгу. Причем так громко, что находившийся у себя в кабинете доктор Стронберг подскочил в кресле от неожиданности. Это просто смешно! Так думала Чесна, ставя книгу на место. Она направилась к двери. Но шаги ее все замедлялись.

Ее душу терзал вопрос, от которого было невозможно уйти: каким образом барону, Майклу, удалось отыскать их лагерь в ночном лесу?

Ведь это невозможно. Или…

Чесна снова возвратилась к книжным полкам. Рука ее коснулась переплета. Если она прочитает эту главу, рассуждала она, то это, наверное, не будет означать, что она поверит в то, что такое возможно? Конечно же нет! Просто безобидное любопытство, только и всего. Оборотней не бывает, как не бывает водяных или еще каких-нибудь лесных привидений.

Что плохого, если она прочитает об этом мифе?

И Чесна сняла книгу с полки.
Глава 3

Майкл рыскал по темному лесу.

Его охота сегодня оказалась более удачной, чем прошлой ночью. Он набрел на поляну, на которой мирно паслись три оленя — самец и две оленихи. Почувствовав опасность, они сорвались с места, но одна из самок хромала и не могла уйти от волка, который быстро догонял ее. Майкл видел, как ей больно; одна из ног оленихи была сломана, и кости плохо срослись. Он набросился на нее и повалил на землю. Борьба заняла всего несколько секунд.

Он съел сердце; было очень вкусно. С его стороны это вовсе не было проявлением какой-то особой, хищнической жестокости; просто жизнь была такова. Олень и олениха недолго постояли на вершине холма, глядя оттуда на волчье пиршество, а потом растворились в ночи. Он наелся досыта. Было бы крайне неразумно бросать оставшееся мясо; он отволок добычу в густой ельник и пометил территорию вокруг — на тот случай, если сюда вдруг забредет собака фермера. Завтра ночью это мясо будет еще вполне съедобно.

Кровь и соки сырого мяса придали ему силы. Он ожил, мускулы стали упругими. Но вся его морда и брюхо были в крови, и, прежде чем лезть через открытое окно в дом, нужно было что-то срочно предпринять. Он бежал по лесу, принюхиваясь, пока наконец не почувствовал, что в воздухе запахло сыростью. Вскоре он услышал плеск ручья, бегущего по камням. Он вошел в него и принялся плескаться в студеной воде, смывая с себя кровь. Он старательно вылизал лапы, чтобы убедиться, что на когтях не осталось крови, и, утолив жажду, отправился в обратный путь.

Еще в лесу он снова превратился в человека и, поднявшись с земли, побрел к дому, ступая босыми ногами по майской траве.

Ее он почувствовал сразу же. Корица и кожа. Он видел ее темный силуэт, очерченный бледно-голубым контуром. Она сидела в кресле, стоявшем в углу.

Он слышал, как гулко стучит ее сердце. Наверное, оно билось так же сильно, как и его собственное, когда он встал перед ней.

— И как долго ты здесь сидишь? — спросил он.

— Час. — Она изо всех сил старалась сохранять спокойствие. — Может быть, немножко больше. — Голос подвел ее.

— И все это время ты дожидалась меня? Я польщен.

— Я… думала проведать тебя. — Она откашлялась и как будто случайно перешла к следующему вопросу: — Майкл, где ты был?

— Просто гулял. Я не хотел выходить через дверь. Я боялся потрево…

— Сейчас три часа ночи, — перебила Чесна. — И почему ты голый?

— По религиозным соображениям. Ходить одетым после полуночи — большой грех.

Она решительно поднялась.

— Перестань паясничать! Здесь нет ничего смешного! Господи! Кто из нас сошел с ума: ты или я? Когда я увидела твою пустую постель… и это открытое окно, я не знала, что и подумать!

Майкл опустил раму, закрывая окно.

— И что же ты подумала?

— Что… что ты… нет, так не бывает!

Он обернулся к ней.

— Что я — что? — тихо переспросил он.

Чесна хотела было произнести это слою, но оно застряло у нее в горле.

— Как… ты тогда вышел к лагерю? — наконец выговорила она. — В темноте. В чужом лесу. Просидев двенадцать дней на голодном пайке. Как? Ответь же мне, Майкл. Как?

— Я уже рассказывал тебе об этом.

— Нет, ты только обещал, но потом ушел от ответа. Может быть, потому, что рационального объяснения этому не существует. И вот я прихожу к тебе в комнату и вижу, что окно открыто, а кровать пуста. А потом ты влезаешь через окно совершенно голый и еще пытаешься обратить все в шутку.

Майкл пожал плечами:

— А что, по-твоему, можно еще сделать, когда тебя застают врасплох с голой задницей?

— Но ты так и не ответил на мой вопрос. Где ты был?

Он говорил спокойно, тщательно взвешивая каждое свое слово.

— Мне нужно больше двигаться. Но доктор Стронберг, видимо, считает, что я не готов еще к чему-либо более подвижному, чем партия в шахматы. А между прочим, сегодня я обыграл его в двух партиях из трех. Но так или иначе, я выходил на улицу вчера ночью и сделал то же самое сегодня. Я не стал одеваться, потому что ночь теплая, и мне хотелось, чтобы тело дышало. Разве это преступление?

Чесна немного помолчала, а затем сказала:

— И ты отправился гулять даже после того, как я рассказала тебе о волке?

— В этих лесах водится столько зверья, что волк не станет нападать на человека.

— О чем ты говоришь, Майкл? — спросила она.

Майкл соображал быстро.

— А разве я тебе не рассказывал? Сегодня утром из окна я видел двух оленей.

— Нет, ты мне ничего об этом не говорил. — Она не двигалась и стояла близко к двери, чтобы в случае чего успеть добежать до нее. — У волка, которого я видела… были зеленые глаза. Такие же, как у тебя. И черная шерсть. Доктор Стронберг прожил здесь почти тридцать пять лет, и за все это время никогда не слышал о том, чтобы в этих лесах объявился хотя бы один волк. Фритц родом из деревни, это меньше полсотни километров к северу отсюда, и он тоже никогда не слышал, чтобы в этих местах водились волки. Разве это не странно?

— Волки мигрируют. По крайней мере, я что-то об этом читал. — Он улыбнулся в темноте, но лицо его оставалось серьезным. — Значит, зеленоглазый волк, да? Чесна, что ты хочешь этим сказать?

Момент истины, подумала Чесна. И в самом деле, а что она хотела этим сказать? Что этот человек — британский агент, оказавшийся выходцем из России, — был жуткой помесью человека и зверя? Что он был живым доказательством реальности того существа, о котором она прочитала в книге старинных сказок? Человек, который может заставить свое тело преобразиться в волчье и уже в таком виде рыскать по лесу? Может быть, Майкл Галлатин и был несколько странным, и, возможно, он обладал острым обонянием и умел превосходно ориентироваться на местности, но разве за одно лишь это его можно было считать… оборотнем?

— Скажи, о чем ты сейчас задумалась? — сказал Майкл, подходя ближе к ней. Под ногой у него тихо скрипнула половица. Ее запах влек его к себе. Она опасливо попятилась. Он остановился. — Ведь ты не боишься меня, правда?

— А есть чего бояться? — Ее голос дрожал.

— Нет, — сказал он. — Я не причиню тебе зла. — Он приблизился еще на шаг. И на этот раз она не отступила.

Он стоял совсем рядом. И даже в темноте она видела его зеленые глаза. Это были голодные глаза, и, глядя в них, она тоже почувствовала голод.

— Так зачем ты пришла ко мне в комнату? — тихо спросил Майкл, близко наклонившись к ее лицу.

— Я… уже сказала… чтобы просто проведать те…

— Нет, — нежно перебил он. — Это не настоящая причина, ведь нет?

Она не знала, что на это ответить; сердце сильно забилось, и, когда Майкл обнял ее за талию, она покачала головой.

Их губы встретились. Чесне подумалось, что она, должно быть, и в самом деле сходит с ума, потому что ей почудилось, что она чувствует едва ощутимый вкус крови у него на языке. Но металлический привкус быстро исчез, и она прижалась к нему всем телом. Она не переставала ласкать его, чувствуя, как бьется под ее пальцами пульс его возбуждения. Майкл медленно расстегивал ее ночную сорочку; их поцелуи были глубокими и настойчивыми, а потом он медленно провел языком по ложбинке между грудями и, нежно щекоча кожу, обратно, до самого горла. Она чувствовала, как по всему ее телу побежали мурашки, и замерла от восторга. Теперь ей уже было все равно, кто он: человек или зверь. Она знала, что он тот, кто был ей так нужен.

Ночная сорочка упала с плеч. Она переступила через нее, и тогда Майкл, подхватил ее на руки и понес на постель.

На белом плоскогорье простыней их разгоряченные тела встретились и слились воедино. Майкл вошел в нее; она держала его за плечи, и его бедра совершали медленные круговые движения, то поднимаясь, то опускаясь. Майкл лежал на спине, Чесна была сверху, и вместе они заставили кроватные пружины говорить. Он выгнул спину, приподнимая ее над постелью, оставаясь глубоко внутри ее, и в самой высшей точке этой дуги тела их одновременно вздрогнули от забившего в них горячего источника сладострастия. Чесна вскрикнула, а Майкл едва слышно вздохнул.

Потом они лежали рядом и тихо разговаривали. Чесна положила голову Майклу на плечо. И на какое-то время даже война стала казаться им чем-то очень далеким. Может быть, она вернется в Америку, говорила Чесна. Ей не довелось побывать в Калифорнии, и, возможно, там ей удастся начать новую жизнь. Потом она спросила у него, остался ли у него кто-нибудь в Англии, и Майкл ответил, что никого у него там нет. Но там его дом, и поэтому после того, как их миссия окажется законченной, он вернется к себе.

Чесна провела пальцем по его бровям и тихо засмеялась.

— Ты что? — спросил он.

— Да нет… ничего. Просто… ну, ты никогда не поверишь, что первым пришло мне на ум, когда я увидела, как ты влезаешь в дом через окно.

— Скажи, интересно.

— Нет, это просто чушь! Наверное, у меня слишком разыгралась фантазия после того, как меня так напугал волк. — Она опустила глаза и начала сосредоточенно рассматривать волосы у него на груди. — Но… я подумала — только не смейся, — что ты… — собравшись с духом, она все-таки заставила себя произнести это слово, — оборотень.

— Он самый, — подтвердил он, заглядывая ей в глаза.

— Правда? — улыбнулась она. — Что ж, я всегда подозревала, что тебе больше нравится быть зверем, чем простым бароном.

Он в шутку зарычал, и их губы снова слились в поцелуе.

На этот раз они занимались любовью с еще большей нежностью, но с не меньшим пылом. Майкл целовал ее грудь, проводил языком по всему телу. Чесна обняла его, и он снова вошел в нее. Она просила его войти еще глубже, и он как настоящий джентльмен выполнил просьбу дамы. Они лежали лицом к лицу, двигаясь в такт друг другу, словно танцоры под музыку. Блестевшие от пота тела дрожали от усилий и напряжения. Чесна стонала, а Майкл, подведя ее к самой грани экстаза, вдруг с силой вошел в нее. Ей казалось, что она вот-вот заплачет от охватившего ее восторга. Дрожа она вслух шептала его имя, поднимаясь на вершину наслаждения, а потом словно бросаясь вниз со скалы и пролетая по небу, переливающемуся радужным светом. Майкл не прекратил своих уверенных движений до тех пор, пока не почувствовал, как вырывающаяся из него горячая струя до боли напрягла его мускулы. Он все еще был частью Чесны, оставаясь между ее бедрами, они долго целовались, шептали что-то друг другу, и вся земля лениво вращалась вокруг их постели.

На следующее утро доктор Стронберг объявил, что Майкл быстро поправляется. Жара больше не было, и синяков на теле почти совсем не осталось. Лазарь тоже выздоравливал и мог уже ходить по дому на все еще непослушных ногах. В то же время доктор Стронберг обратил внимание на Чесну, которая утром выглядела усталой, как будто не выспалась. Она заверила доктора, что чувствует себя замечательно и что сегодня обязательно проспит все положенные восемь часов.

Вечером, когда стемнело, от дома отъехала машина коричневого цвета. Доктор Стронберг и Чесна сидели впереди, а Майкл с Лазарем, оба в своих мешковатых серо-зеленых костюмах, расположились на заднем сиденье. Стронберг вел машину по узкой проселочной дороге на северо-восток. Поездка заняла примерно двадцать минут, а затем, остановившись у самой кромки широкого поля, Стронберг два раза посигналил фарами. В ответ на другой стороне поля загорелся фонарь. Стронберг поехал на его свет и остановил машину под деревьями.

Камуфляжная сеть была натянута на вкопанный в землю каркас из бревен. К человеку с фонарем присоединились двое людей в простой одежде фермеров. Они приподняли край сети и проводили гостей внутрь.

— Вот он, — сказала Чесна, и в желтом мерцающем свете фонаря Майкл увидел самолет.

Лазарь рассмеялся.

— Боже святый! Это не самолет, а развалюха!

Майкл был с ним согласен. Транспортный самолет, выкрашенный в темно-серый цвет, был достаточно большим, чтобы принять на борт семь или восемь пассажиров, но лишь при одном взгляде на него возникали серьезные сомнения, может ли он летать. Во многих местах обшивка корпуса была пробита пулями, обтекатели двигателей на обоих крыльях были помяты, как если бы по ним долго колотили кузнечным молотом, а опора одного шасси была сильно перекошена.

— Это «Юнкерс-пятьдесят два», — сказал Лазарь. — Модель тридцать четвертого года. — Он заглянул под самолет, провел рукой по ржавому шву и брезгливо заворчал, когда рука его наткнулась на дыру в обшивке, величиной не меньше его кулака. — Гнилье! Разваливается на глазах! — сказал он Чесне. — Ты его что, на свалке подобрала?

— А где же еще? — невозмутимо ответила Чесна. — Если бы он был как новенький, люфтваффе бы его не сдал.

— Но он хоть полетит? — спросил Майкл.

— Полетит. Двигатели барахлят, но до Норвегии он дотянет.

— Основной вопрос не в том, полетит ли он вообще, — глубокомысленно изрек Лазарь, — а в том, полетит ли он вместе с пассажирами? — Рука его тем временем нащупала на поверхности металла еще одну проржавевшую по краям дыру. — Пол в кабине настолько прогнил, что вот-вот провалится! — Перейдя к крылу и останавливаясь у двигателя, он поднял руку и, пошарив внутри, позади пропеллера, вытащил обратно. Вся ладонь была перепачкана густой грязной слизью. — Ну просто замечательно! В двигателе столько земли, что там можно сеять пшеницу! Златовласка, признайся, ты что, задумала совершить самоубийство?

— Нет, — сухо ответила она. — И я тебя, кажется, уже просила меня так не называть.

— Да? А я было подумал, что ты любишь сказки. Особенно теперь, когда мне довелось взглянуть на этот металлолом, который ты гордо называешь самолетом. — Лазарь взял зажженный фонарь из рук одного из сопровождавших их людей, обойдя вокруг, подошел к двери фюзеляжа и полез в кабину.

— Это все, что мы смогли достать, — сказала Майклу Чесна. — Может быть, он не в лучшем состоянии, — они услышали, как хрипло рассмеялся Лазарь, забравшийся в кабину пилота, — но он доставит нас куда надо. Несмотря на то, что об этом думает твой друг.

Майкл знал, что им предстоит преодолеть более семисот миль. Один участок пути пройдет над холодным Северным морем. Что, если двигатели откажут над водой?

— Ну хоть спасательный плот имеется?

— Имеется. Все дыры в нем я залатала сама.

Из недр «юнкерса» появился чертыхающийся Лазарь.

— Сплошная гниль и ржавчина! — возмущался он. — Стекло в кабине держится на честном слове; если кому-нибудь из вас вдруг вздумается чихнуть, оно сразу вылетит! Вряд ли из этого хлама удастся выжать больше сотни узлов, даже при попутном ветре!

— Лететь с нами тебя никто не неволит. — Чесна взяла фонарь из его рук и возвратила его прежнему владельцу. — Но мы вылетаем двенадцатого. Послезавтра ночью. К этому времени одежда и все остальные запасы должны быть готовы. Отсюда до Ускедаля у нас будут три заправки. Если все сложится удачно, мы прибудем на место утром шестнадцатого числа.

— Если все сложится удачно, — Лазарь приложил палец к ноздре и высморкался, — то, может быть, чертов металлолом и не потеряет крыльев где-нибудь на юге Дании. — Уперев руки в бока, он обернулся и в очередной раз оценивающе оглядел «юнкерс». — Я бы сказал, что бедняге, должно быть, здорово досталось от русского истребителя. Это уж точно. — Он посмотрел на Майкла, потом на Чесну. — Я лечу с вами. Я согласен на все, только чтобы поскорее стряхнуть с ног прах Германии.

Потом они вернулись в дом доктора Стронберга. Чесна и Майкл лежали в одной постели, а в лесу за окнами ветер шелестел в верхушках деревьев. Слова были не нужны; сначала общение их тел было страстным, потом становилось нежным.

Чесна заснула у Майкла в объятиях. Он слышал вой ветра за окном, и все его мысли были о Скарпе и «Железном кулаке». Он не знал, что им удастся разузнать на острове, но его все еще мучили воспоминания о фотографиях из портфеля Блока. Это оружие должно быть найдено и уничтожено, и не только ради того, чтобы ничто не угрожало высадке союзников, но и в память о тех, кому суждено было пройти через эти пытки. Если в руки Гитлера попадет подобное оружие, весь мир может оказаться заклейменным его свастикой.

Наконец его сморил сон, и он уснул. В привидевшемся кошмаре солдаты шли гуськом мимо Биг-Бена, на Гитлере была шуба из черного волчьего меха, и слышался голос Виктора, шептавший: «Не подведи же меня».
Глава 4

Поднявшись в воздух, «юнкерс» оказался способен на большее, чем ему пророчили на земле, но самолет трясло, двигатели дымили, то и дело извергая из себя голубые искры.

— Жрет масло и топливо, как дьявол! — волновался Лазарь, заняв место в кресле второго пилота и следя за приборами. — Еще два часа, и нам придется отправляться пешим порядком!

— Именно так мы и доберемся до пункта нашей первой остановки, — спокойно сказала Чесна, не снимая рук с рычагов управления.

Двигатели оглушительно гудели, и поддерживать беседу было непросто. Майкл сидел за узким столиком штурмана, позади кабины, и сверял карты; их первая посадка — небольшой аэродром, используемый немецким Сопротивлением, он находился южнее границы с Данией. Вторая посадка, завтра ночью, — на аэродроме партизан недалеко от северной границы Дании, а последний пункт заправки — уже на территории Норвегии. Расстояния казались огромными.

— И все равно, Златовласка, ничего путного из этого не выйдет, — сказал Лазарь. «Юнкерс» вдруг затрясло, и ослабнувшие болты загремели, словно пулеметная очередь. — Видел я уже, что там за парашюты. — Он указал большим пальцем в сторону грузового отсека, в котором были сложены их запасы продовольствия, фляги, теплая одежда, автоматы и патроны к ним. — Такой подойдет разве что только ребенку. Если ты думаешь, что я стану прыгать на нем с этого «кукурузника», то очень ошибаешься. — Разговаривая, он привычно оглядывал темное небо в поисках разлетающихся голубых брызг, выдающих двигатели немецких ночных истребителей, в то же время прекрасно зная, что заметить их заранее практически невозможно. Лазарь поежился, представляя, что останется от их хлипкой кабины после того, как по ней будет выпущена пулеметная очередь, и поэтому он все еще продолжал говорить, чтобы скрыть свой страх, хотя ни Чесна, ни Майкл его не слушали. — Если прыгать отсюда в стог, и то, наверное, быстрее останешься в живых.

Немногим больше чем через два часа в работе правого двигателя начался сбой. Взглянув на приборы, Чесна увидела, что стрелки топливных приборов неуклонно приближаются к нулю. Нос «юнкерса» начинал клониться вниз, как будто самолет стремился поскорее вернуться на землю. Чесна из последних сил старалась удержать «юнкерс», и ей пришлось просить Лазаря помочь ей.

— Она летает как заправский летчик, — заметил Лазарь, наклоняясь к Майклу за координатами.

Стала видна выложенная на земле из костров огненная стрела: ее огоньки указывали на расположение их первой промежуточной посадки. Лазарь взял штурвал, развернул «юнкерс», направляя его вдоль стрелы, и, когда колеса машины наконец коснулись земли, все в кабине облегченно вздохнули.

В течение следующих восемнадцати часов «юнкерс» был заправлен горючим и в двигатели залили масло. Лазарь лично взял на себя руководство бригадой техников — большинство из них были фермерами, им ни разу в жизни не доводилось приближаться к самолетам ближе чем на сотню ярдов. Лазарь раздобыл кое-какие инструменты и под прикрытием камуфляжной сети долго копался в правом двигателе, чертыхаясь и бормоча что-то себе под нос.

В полночь они уже снова были в воздухе, перелетая из Германии в Данию. Небо над обеими странами было одинаково черным. Когда Чесна устала, за штурвал сел Лазарь, и под бесконечную музыку ревущих двигателей он затянул непристойную русскую песню. Чесна заставила его замолчать, указав на вспышку голубой молнии, промелькнувшую примерно в полутора километрах над ними. Ночной истребитель — судя по скорости, скорее всего, новая модель «хейнкеля» или «дорнье», сказала Чесна, — через несколько секунд скрылся в темноте на западе, но желание петь у Лазаря пропало.

На земле Дании в их честь был устроен небольшой пир с вареной картошкой и кровяной колбасой — последнее пришлось Майклу особенно по душе. Радушными хозяевами оказались бедные фермеры, которые готовились к их визиту, как к прибытию коронованных особ. Обритая голова Лазаря привлекла внимание маленького мальчика, которому очень хотелось потрогать ее. Хозяйская собака беспокойно принюхивалась к Майклу, а одна из присутствующих женщин с трепетом узнала в Чесне актрису с фотографии из потрепанного журнала, посвященного звездам немецкого кино.

Звезды другого рода сами приветствовали их, когда следующей ночью они пролетали над Северным морем. Темноту высоко над ними прорезали красные и золотистые стрелы метеорного дождя, и Майкл улыбался, слушая, как Лазарь заливается счастливым детским смехом.

Посадив самолет, они ступили на холодную землю Норвегии. Чесна раздала всем теплые куртки-парки, которые они натянули поверх своей привычной одежды. Среди встречавших самолет норвежских партизан оказался и английский агент, представившийся им как Краддок. Вновь прибывших отвезли на запряженных оленем санях в каменный дом, где их ожидало угощение. Краддок, прямодушный молодой человек, курил трубку и поведал им, что правое ухо ему отстрелила немецкая пуля. Он сказал, что ближе к северу погода начинает портиться, и они могут попасть в снежную бурю, прежде чем успеют добраться до Ускедаля. Женщина необъятных размеров — наверное, старшая дочь хозяина дома, где они остановились, — присела рядом с Лазарем и не отрываясь глядела, как он жует соленое оленье мясо. Когда следующей ночью они улетали, в глазах у нее стояли слезы, а Лазарь нащупал в кармане парки неведомо как попавшую туда белую заячью лапку.

Двигатели «юнкерса» жалобно завывали в сухом холодном воздухе. Наступало утро шестнадцатого мая, и возникавшие из темноты снежинки кружились в воздухе и бились о стекло. Самолет то и дело терял высоту и сбивался с курса, оказываясь в плену у сильных ветров, бросавших его из стороны в сторону над острыми горными пиками. Лазарь и Чесна хватались за штурвал, «юнкерс» то набирал, то снова терял сотни метров высоты. А Майклу оставалось только держаться за стол, отчаянно потея и чувствуя приступы тошноты. «Юнкерc» сильно трясло, и все они слышали, как остов самолета вибрирует и гудит на все лады, словно контрабас.

— На крыльях лед, — кратко сказала Чесна, глядя на приборы. — Падает давление масла в левом двигателе. Температура быстро повышается.

— Масло течет. У нас разрыв шва, — озабоченно сказал Лазарь. «Юнкере» снова затрясло, как если бы они проезжали по мощенной булыжником мостовой. Лазарь протянул руку к панели управления и убавил мощность двигателя на левом крыле, но тут же раздался грохот и из-под обтекателя двигателя вырвались языки пламени. Пропеллер замер.

— Вот теперь мы посмотрим, на что он способен, — сказал Лазарь, заскрипев зубами.

Нос «юнкерса» завалился вниз. Лазарю удалось выровнять его, руки в кожаных перчатках крепко сжимали штурвал. На помощь ему пришла Чесна, но самолет не слушался.

— Я не могу удержать его! — вскрикнула Чесна.

— Должна удержать, — ответил ей Лазарь.

Она старалась из последних сил. Майкл отстегнул пристежные ремни и склонился над Чесной, тоже хватаясь за штурвал. Он чувствовал, как машину трясет, и, когда налетевший порыв бокового ветра швырнул самолет влево, Майкл ударился головой о стену кабины.

— Пристегнись! — закричал на него Лазарь. — Ты свернешь себе шею!

Майкл наклонился вперед, помогая Чесне, насколько это было возможно, удерживать нос самолета. Лазарь взглянул на левый двигатель. Языки пламени выбивались из-под раскаленного обтекателя. Загорелось топливо, сообразил он. Если бак взорвется…

«Юнкерc» бросило в сторону с такой силой, что остов самолета снова натужно загудел. Услышав звук рвущегося железа, Лазарь с ужасом почувствовал, что пол пилотской кабины треснул и разошелся по шву как раз у него под ногами.

— Ну-ка, пустите! — сказал он и наклонил штурвал от себя, отчего самолет начал пикировать.

Майкл видел, как бешено скачет стрелка высотомера. За стеклом кабины не было ничего видно, кроме белого снега, но он точно знал, что где-то внизу были горы, и Чесна тоже помнила об этом. Самолет падал, фюзеляж стонал и дрожал, словно истязаемый мученик. Лазарь следил за левым двигателем. Языки пламени под напором ветра захлебывались. Когда огонь погас, он изо всех сил налег на штурвал и потянул его на себя. Руки Лазаря дрожали от напряжения. Чесна тоже ухватилась за штурвал. К ней присоединился Майкл, и вот наконец «юнкерс», хоть дрожа и громыхая, подчинился. Стрелка высотомера медленно поползла вверх.

— Вон там! — указала Чесна направо, на точку разложенного на снегу костра. Она развернула самолет, сбавила высоту.

Вспыхнула еще одна огненная точка. Потом третья.

— Аэродром, — сказала Чесна. Загорелся четвертый костер. — Заходим на посадку.

У нее дрожали руки. Майкл возвратился на свое место и пристегнулся.

Когда самолет начал снижаться, Чесна выровняла крылья и отключила оба уцелевших двигателя. «Юнкерc» большой неповоротливой птицей планировал вниз, и было слышно, как шипит снег на раскаленных обтекателях. Шасси коснулись земли. Самолет подпрыгнул. Ударился о землю и снова подскочил. Чесна нажала на тормоза, и «юнкерс» покатился по земле, оставляя за собой облако из снега и пара.

Взглянув себе под ноги, Лазарь увидел в полу забитую снегом трещину шириной примерно в шесть дюймов. Он первым покинул самолет. Когда из кабины показались Майкл и Чесна, Лазарь расхаживал из стороны в сторону, словно радуясь тому, что ему снова удалось почувствовать под ногами твердую почву. От двигателей «юнкерса» валил пар, они потрескивали, словно произнося свое последнее слово.

Пока Майкл и Чесна занимались разгрузкой самолета, к «юнкерсу» подъехал видавший виды грузовик. Несколько человек, приехавшие на нем, тут же принялись расстилать на земле огромный белый брезент. Руководил ими рыжебородый мужчина, который сообщил, что его зовут Гуркс. Он сразу принялся помогать перегружать в грузовик вещмешки, пулеметы и боеприпасы. Тем временем люди Гуркса накрывали «юнкерс» брезентом.

— Мы едва не угробились, — сообщил Гурксу Лазарь, сжимая в руке заячью лапку. — Попали в бурю.

Гуркс равнодушно посмотрел на него.

— Какая буря? Весна ведь. — Он вернулся к своим делам, а Лазарь стоял рядом, и на его бороду опускались снежинки.

Затем послышался скрип и визг ослабнувших болтов. Чесна и Майкл оглянулись, а Лазарь охнул от ужаса. Закопченный левый двигатель закачался и, когда оборвались последние болты, сорвавшись с крыла, тяжело рухнул на землю.

— Добро пожаловать в Норвегию, — сказал Гуркс. — Поторопитесь! — крикнул он своим людям, стараясь перекричать ветер. — Накрывайте его! — Те работали быстро, закрывая «юнкерс» брезентом и закрепляя его веревками. Наконец все было готово, и пассажиры самолета вместе с норвежцами забрались в грузовик; Гуркс сел за руль и выехал со взлетной полосы, направляя машину в сторону побережья, вдоль которого предстояло проехать еще двадцать миль.

Когда они проезжали по узким грязным улочкам Ускедаля, солнце уже серебрило восточный небосклон. Это была рыбацкий поселок с домами из потемневшего дерева и камня. Над печными трубами вились струйки дыма, и до Майкла доносился запах горячего кофе и копченого сала. Внизу, где прибрежные камни встречались с синевато-серыми волнами, на воде покачивался небольшой флот рыбацких суденышек и на берегу были развешаны сети. Стайка тощих собак с лаем и визгом норовила наброситься на колеса грузовика, и время от времени Майкл замечал в окнах домов силуэты людей, глядевших на проезжающую машину сквозь приоткрытые ставни.

Чесна толкнула его локтем и указала в сторону гавани. Там, примерно в двух тысячах ярдах от берега, скользила большая летающая лодка «Бломунд-Фосс» со свастикой на хвосте. Описав два медленных круга над рыбацкой флотилией, машина набрала высоту и исчезла среди низких облаков. Все было ясно без слов: нацистские хозяева настороже.

Гуркс остановил грузовик перед каменным домом.

— Выходите, — сказал он Чесне, Майклу и Лазарю. — Мы позаботимся о вашем багаже.

Ни Чесне, ни Майклу не хотелось доверять все оружие незнакомому человеку. Что, если экипаж летающей лодки наведается сюда и прочешет поселок?

— Идите туда. — Гуркс показал им дом. — Отдохните. Поешьте. Ждите. — Грузовик поехал дальше по грязи.

Майкл открыл дверь и вошел. Его волос коснулся водопад серебряных колокольчиков, целая гроздь которых была прибита над входом. Послышался веселый рождественский перезвон. Колокольчики задели Чесну и со звоном прокатились по бритой голове Лазаря. В доме было мрачно, пахло рыбой и застаревшей грязью. По стенам развешаны сети, между ними торчали картинки, вырезанные из журналов и насаженные на гвозди. В железной печурке, посреди комнаты, теплился огонь.

— Эй! — позвал Майкл. — Есть тут кто-нибудь?

Скрипнули пружины. На старом коричневом диване лежал ворох грязной одежды. Кипа тряпья зашевелилась, и гости увидели, как она вдруг приподнялась, заставив жалобно застонать пружины.

— Господи Иисусе! — выдохнул Лазарь. — Что это?

Кем бы ни оказалось странное существо, оно потянулось к стоявшей на полу рядом с диваном бутылке водки. Темная ручища вынула пробку, подняла бутыль, и жидкость забулькала в глотке. Потом человек рыгнул. Живая копна с трудом поднялась на ноги, оказалось, что в ней больше метра восьмидесяти росту.

— Позалуйте! — Голос был хриплым и невнятным. Женский голос. — Позалуйте! — Она подошла поближе, и на нее упал красный отсвет пламени печи. Половицы жалобно трещали у нее под ногами. Как ее вообще выдерживает пол?! Она весила, должно быть, не меньше ста десяти килограммов, при росте около метр восемьдесят пять. Она подошла к ним поближе — гора на нетвердо ступающих ногах. — Позалуйте! — снова сказала она, и ее широкоскулое морщинистое лицо расплылось в улыбке; изо рта у нее торчали три зуба.

Миндалевидный разрез глаз, как у эскимоса, а глаза — вокруг которых залегли глубокие морщины — были светло-голубыми. Смуглая кожа, прямые, постриженные в кружок волосы, рыжие, как медная проволока: сочетание передаваемых из поколения в поколение генов двух рас — скандинавов и эскимосов. Обитательница дома, оказавшаяся столь колоритной фигурой, стояла пред ними, улыбаясь и кутаясь в пестрые одеяла. Глядя на морщинистое лицо и седину в волосах, Майкл решил, что ей, наверное, около пятидесяти.

Она протянула им бутылку.

— Позалуйте? — спросила она. В ноздре у нее блестела золотая серьга.

— Позалуем! — ответил Лазарь, выхватив у нее бутылку и отхлебнув изрядный глоток огненной жидкости.

Дыхнув в сторону, он снова припал к горлышку. Майкл решительно отобрал у него бутылку и возвратил владелице, которая, облизав горлышко, отпила еще глоток.

— Как вас зовут? — спросила Чесна по-немецки. Женщина замотала головой. Чесна попыталась составить фразу по-норвежски, хотя почти не знала этого языка. Тогда она прижала руку к груди. — Чесна. — Показала на Майкла: — Майкл. — А потом на довольного русского: — Лазарь.

— А! — радостно закивала собеседница и указала рукой себе между ног. — Китти! — сказала она. — Позалуйте!

— Кругом, черт возьми, одни проблемы, — глубокомысленно изрек Лазарь.

Хижина не блистала чистотой, зато здесь было тепло. Майкл снял парку и повесил ее на гвоздь, в то время как Чесна пыталась найти общий язык с крепко набравшейся хозяйкой хижины. Ей удалось узнать только то, что женщина живет здесь и что водки у нее предостаточно.

Открылась дверь, и колокольчики снова забренчали. Вошел Гуркс.

— Ну вот и я! — сказал он, снимая тяжелое пальто. — А вы, я вижу, уже успели познакомиться!

При виде его Китти захихикала, залпом опрокинула в себя все, что оставалось в бутылке, и плюхнулась на затрещавший под ней диван.

— С мебелью она обходится довольно сурово, — признал Гуркс, — но во всем остальном довольно мила. Кто у вас за главного?

— Я, — ответила Чесна.

— Хорошо. — Гуркс заговорил с Китти на певучем диалекте. Китти кивнула и, перестав улыбаться, начала пристально разглядывать Чесну. — Я сказал ей, кто вы, — объяснил Гуркс. — Она ждала вас.

— Она что делала? — замотала Чесна головой. — Я не понимаю.

— Китти отвезет вас на Скарпу, — объяснил Гуркс.

Он подошел к буфету и достал из него коробку песочного печенья.

— Что? — Чесна снова посмотрела на блаженно улыбающуюся женщину, которая, зажмурившись, лежала на диване, прижимая к животу пустую бутылку. — Но она… она же пьяница!

— Ну и что? Мы все здесь пьем, время сейчас такое. — Он взял со стола видавший виды кофейник и, взболтнув плескавшуюся в нем жидкость, поставил посудину на конфорку. — Китти знает море, она знает Скарпу. Я же во всех этих ботах совсем ничего не понимаю. Я даже плавать не умею. Но это вам вряд ли пригодится, если вы налетите на мину.

— И вы хотите сказать, что для того, чтобы попасть на Скарпу, мы должны доверить ей свои жизни?

— Только так, — ответил Гуркс.

— Скарпа! — Китти открыла глаза. Голос ее был похож на низкий, гортанный рык. — Скарпа — дерьмо! Тьфу! — Она с сердцем плюнула на пол. — Наци-малчики! Тьфу! — Еще один плевок на грязные половицы.

— К тому же, — продолжал Гуркс, — это бот Китти. Во всей округе здесь нет рыбака лучше ее. Она говорит, что, выйдя в море, слышит, как поют рыбы. Она научилась петь их песни, и, когда пела, рыба сама шла в ее сети.

— Мне нет никакого дела до поющей рыбы, — холодно сказала Чесна. — Меня интересуют патрульные катера, прожектора и мины.

— О, с этим Китти тоже знакома. — Он снял с крючков оловянные кружки. — Китти жила на Скарпе, до того как пришли фашисты. Она с мужем и шестеро их сыновей.

Пустая водочная бутылка отлетела в сторону, со звоном покатилась по полу, ударилась о стену и осталась лежать в углу, рядом с тремя другими. Китти запустила руку под диван и извлекла еще одну. Тремя зубами она вытащила пробку, наклонила посудину и припала к горлышку.

— А что с ее семьей? — спросил Майкл.

— Нацисты… скажем так… наняли их, чтобы они помогли построить этот гребаный химический завод. На строительстве были заняты все трудоспособные жители деревни, где жила Китти, и, разумеется, она сама тоже, она ведь сильная как вол. Там построили аэродром. А потом фашисты расстреляли нанятых людей. Китти тоже достались две пули. Они до сих пор в ней и болят, когда начинает холодать. — Гуркс дотронулся до чайника. — Кофе только черный. Сливок и сахара больше нет. — Он принялся разливать крепкий кофе. — Китти пролежала среди мертвых три или четыре дня. Она решила, что не хочет умирать, встала и нашла себе лодку. Я встретил ее в сорок втором, когда корабль, на котором я служил, был подбит торпедой и затонул. Я был моряком на торговом судне, и, слава богу, мне посчастливилось оказаться на плоту. — Он протянул первую кружку Чесне и предложил ей печенья.

— А что нацисты сделали потом с трупами? — спросила Чесна, принимая кружку у него из рук.

Гуркс обратился к Китти на ее языке. Пьяный голос Китти что-то тихо сказал в ответ.

— Они оставили их волкам, — сказал Гуркс. Он протянул коробку Майклу. — Хотите печенья?

Гуркс предложил им вяленую баранину, которая очень понравилась Майклу, в то время как Чесне и Лазарю пришлось потрудиться, чтобы прожевать жесткое мясо.

— Сегодня у нас будет замечательная похлебка, — пообещал Гуркс. — Кальмар, лук и картошка. Очень вкусно, много соли и перца.

— Я не буду есть кальмара! — сказал Лазарь. Он сбросил с себя парку и уселся за стол, поставив перед собой кружку с кофе. Он передернул плечами. — Слишком похож на член после веселой ночки у московских шлюх! — Он потянулся рукой за кружкой. — Нет, я съем только лук и карто…

У него за спиной произошло какое-то стремительное движение. В воздухе сверкнуло лезвие ножа, и туша Китти навалилась на него.

— Не двигайся! — вскричал Гуркс, и, прежде чем Чесна и Майкл успели прийти на помощь русскому, рука с ножом обрушилась вниз.

Острый нож со страшным изогнутым лезвием — такими ножами рыбаки сдирают шкуру с тюленей — воткнулся в обшарпанную столешницу между вытянутыми указательным и средним пальцами руки Лазаря. И хотя нож не задел его, Лазарь прижал руку к груди и завопил, словно кот, которому подпалили хвост.

Его крику вторил грубый, пьяный хохот. Выдернув из стола нож, Китти, пританцовывая, принялась радостно кружить по комнате, словно гигантская юла.

— Она сумасшедшая! — истошно голосил Лазарь, оглядывая пальцы. — Припадочная!

— Вы уж простите, — принялся извиняться Гуркс, когда Китти сунула нож в чехол и снова повалилась на диван. — Стоит ей выпить… и тогда она очень любит позабавиться. Но она всегда промахивается. В большинстве случаев, по крайней мере. — Он поднял левую руку; средний палец на ней был отсечен до середины сустава.

— Ради бога, отберите у нее нож! — орал Лазарь.

Но Китти уже спрятала нож и, лежа, потягивала водку из бутылки.

Майкл и Чесна, не сговариваясь, сунули руки поглубже в карманы.

— Нам нужно попасть на Скарпу как можно скорее, — сказал Майкл. — Когда мы сможем отправиться?

Гуркс перевел этот вопрос Китти. Она немного подумала над ним, хмуря брови, а потом встала и заковыляла на улицу. Вернувшись обратно и расплываясь в широкой улыбке, она дала ответ.

— Завтра ночью, — перевел Гуркс. — Она говорит, что сегодня к вечеру поднимется ветер, а за ветром придет туман.

— К завтрашней ночи от меня здесь одни культи останутся! — Лазарь засунул руки в карманы и держал их там до тех пор, пока Китти снова не улеглась на свой диван. — Вы знаете, — заговорил он, когда Китти захрапела, — нам всем нужно подумать еще кое о чем. Вот мы проберемся на тот остров, успешно управимся со всем, что вы там должны сделать, и даже вернемся обратно, сохранив при себе все части тела, и что потом? «Юнкерсу» нашему капут. Я не смогу приделать обратно двигатель, даже если у меня будет кран. И к тому же он сгорел. Как мы отсюда выберемся?

Майкл задумывался над этим вопросом. Взглянув на Чесну, он понял, что ответ ей тоже пока неизвестен.

— Вот и я о том же, — проворчал Лазарь.

Но Майкл не хотел сейчас забивать себе голову подобными проблемами. Сначала нужно было попасть на Скарпу и разобраться с доктором Хильдебрандом, а уж потом они что-нибудь придумают. Норвегия была малоподходящим местом, чтобы остаться здесь на лето, да еще когда за ними охотятся нацисты. Гуркс взял у Китти бутылку водки и передал ее по кругу. Майкл отпил небольшой глоток, а потом растянулся на полу, засунув руки в карманы, и не прошло и минуты, как он спал.
Глава 5

Бот Китти плыл через туман, мотор тихонько урчал. Волны расступались перед украшавшей нос судна вырезанной из дерева фигурой мифической женщины с трезубцем в руке. Фонарь под колпаком освещал рулевую рубку тусклым зеленым светом.

Руки Китти — большие и грубые — ловко управлялись с рулем; Майкл стоял рядом с ней, глядя вперед через мокрое от брызг стекло. Китти пила весь день, но, едва солнце стало клониться к закату, она отставила бутылку с водкой и умылась ледяной водой. Была половина третьего ночи на девятнадцатое мая; тремя часами раньше Китти вывела из гавани свой многострадальный бот. В рулевой рубке судна она была молчалива и угрюма, ничем более не напоминая хмельную женщину, встретившую их в Ускедале. Она была при деле.

Китти верно предсказала, что вечером семнадцатого мая поднимется ветер. Порывы ураганного ветра налетали с гор и завывали над Ускедалем до самого рассвета; но деревенские дома были выстроены с расчетом на капризы природы. Она не ошиблась и насчет тумана, который накрыл Ускедаль и залив, окутав все вокруг белым безмолвием. Майклу было совершенно непонятно, как ей удается вести судно в такой мгле, но он заметил, как время от времени Китти склоняет голову, словно прислушивается — конечно, не к рыбьему пению, а к звуку волн. Они говорили ей нечто такое, что было недоступно непосвященным. Время от времени Китти слегка меняла курс и делала это так осторожно, словно показывала дорогу ребенку.

И вдруг Китти ухватила Майкла за рукав парки и принялась указывать на что-то рукой. Он ничего не разглядел в тумане, но согласно кивнул. Она довольно хмыкнула и, отпустив его руку, принялась рулить в том же направлении.

Они еще не вышли из дока, когда произошел довольно странный случай. При загрузке бота Майкл столкнулся лицом к лицу с Китти, которая почему-то стала принюхиваться к его груди. Она понюхала его лицо и волосы, отступила назад и принялась пристально разглядывать его своими голубыми глазами. «Она почуяла во мне волка», — подумал Майкл. Китти заговорила с Гурксом, и он перевел:

— Она спрашивает, откуда ты.

— Я родился в России, — ответил Михаил.

Она снова сказала что-то Гурксу, указывая при этом на Лазаря. Гуркс объяснил:

— Вот от него воняет как от русского. А у тебя запах норвежца.

— Я принимаю это как комплимент, — ответил Майкл.

Китти подошла совсем близко, все так же пристально глядя ему в глаза. Майкл выдержал этот взгляд. Тогда она снова заговорила, на этот раз шепотом.

— Китти говорит, что ты не такой, как все, — перевел Гуркс. — Ты человек судьбы. Это большая похвала.

— Скажи ей спасибо.

Гуркс сказал. Китти кивнула и ушла в рулевую рубку.

Человек судьбы, думал Майкл, стоя рядом с ней, в то время как Китти вела бот сквозь туман. Он надеялся, что судьба его — так же как судьбы Чесны и Лазаря — не сведется к могиле на камнях холодной Скарпы. Гуркс остался в Ускедале, после того как его грузовое судно торпедировала немецкая подлодка, и с тех пор он не выходил в море. Лазарь тоже не был морским волком, но, на их счастье, море было спокойным и бот не качало; все же Лазарю пару раз пришлось перегнуться через борт. Возможно, виной тому были нервы, а может быть, и тяжелый запах рыбы, пропитавший судно.

В рулевую рубку вошла Чесна; она накинула на голову капюшон парки, и на руках у нее были черные шерстяные перчатки. Китти продолжала вести бот в направлении, известном лишь ей одной. Чесна протянула Майклу термос с горячим кофе.

— Как Лазарь? — спросил Майкл.

— Пришел в себя, — ответила она. Лазарь оставался внизу, в маленькой каюте, которая была еще меньше, чем их конура в Фалькенхаузене. Чесна пыталась что-то разглядеть в тумане. — Где мы?

— Понятия не имею. Но вот Китти, похоже, знает, и это самое главное. — Он вернул термос Чесне.

Китти повернула руль на несколько градусов вправо, а затем протянула руку к заляпанному смазкой рычагу и выключила двигатели.

— Иди, — сказала ему Китти, указывая куда-то вперед. Очевидно, она хотела, чтобы Майкл последил за чем-то.

Достав фонарь из тронутого ржавчиной железного рундука, он вышел из рубки. Чесна последовала за ним.

Стоя на носу бота, Майкл светил фонарем. В луче света поднимались выхваченные из темноты клубы густого тумана. Бот дрейфовал, волны разбивались о борта. На палубе послышались шаги.

— Эй! — беспокойно окликнул его Лазарь. — Что с мотором? Мы уже тонем?

— Тихо, — сказал Майкл.

Лазарь пробирался к нему, перебирая руками по ржавому железному ограждению. Майкл медленно водил лучом фонаря справа налево и слева направо.

— Ты чего высматриваешь? — шепотом спросил Лазарь. — Землю?

Майкл покачал головой, он и сам ничего не знал. И тут луч фонаря осветил какой-то непонятный предмет, покачивающийся на волнах справа по борту. Издали это очень напоминало прогнившие и заросшие зеленой грибковой плесенью останки плавучего дока. Китти тоже увидела его и развернула в ту сторону нос бота.

В следующий момент они получили возможность рассмотреть плавучий предмет получше, может быть, даже отчетливее, чем бы им этого хотелось.

К торчащему над водой столбу прогнившими веревками был привязан скелет. На черепе сохранились лоскуты кожи с прядями седых волос. На шею скелета была наброшена петля из толстой проволоки, на железной табличке — потускневшая надпись по-немецки: «ВНИМАНИЕ! ПРОХОД ЗАПРЕЩЕН!»

При свете фонаря в пустых глазницах зашевелились красные крабики, то и дело выползавшие наружу через дыры, оставшиеся на месте выбитых зубов.

Китти коснулась руля, и бот проплыл мимо зловещего указателя. Китти снова завела мотор, убавив мощность настолько, что было слышно лишь тихое бормотание. В двадцати ярдах от столба с привязанным к нему скелетом луч фонаря высветил плавающий в воде серый шар, заросший водорослями, из которых торчали рожки.

— Мина! — взвизгнул Лазарь. — Мина! — закричал он, оборачиваясь к рубке и указывая рукой в ту сторону. — Бум! Бум!

Китти знала о мине. Она повернула влево, и бот прошел мимо. Внутри у Майкла все сжалось. Держась за железное ограждение, Чесна слегка перегнулась через левый борт, а Лазарь высматривал мины с правого.

— Еще одна! — крикнула Чесна.

Облепленная водорослями и мелкими рачками, мина лениво покачивалась на волнах. Бот благополучно миновал ее. Майкл заметил еще одну — прямо по курсу. Лазарь бросился в рубку и вернулся с фонариком. Китти медленно вела бот между минами, которые окружали их со всех сторон. Лазарю показалось, что у него седеет борода, когда он увидел заросшую водорослями мину, дрейфующую прямо на них.

— Поворачивай! Поворачивай, чтоб тебя! — заголосил он.

Бот послушался, Лазарь слышал, как мина задевала корпус своими рожками, как будто провели мелом по школьной доске. Он втянул голову в плечи, ожидая взрыва, но мина проплыла мимо, и бот продолжал свой путь вперед.

По правому борту показались и остались позади последние мины. Путь был свободен. Китти постучала в стекло и, когда они обернулись, приложила палец к губам, а затем режущим жестом провела им по шее. Значение было понятно.

Через несколько минут туман прорезали лучи прожекторов с вышки на Скарпе. Сам остров был не виден за туманом, но скоро Майкл услышал глухие размеренные удары, как будто на острове билось огромное сердце. Химический завод работал. Майкл погасил фонарик. Лазарь последовал его примеру. Они приближались к берегу. Китти развернула бот, оставаясь вне досягаемости лучей прожекторов. Она выключила мотор, и наступила тишина, слышался лишь шепот разбивающихся о борт волн. В тумане раздавался рокот более мощного мотора. Патрульный катер, круживший вокруг острова. Рокот удалялся, и, когда все смолкло, Китти осторожно включила мотор.

Луч прожектора прошел где-то совсем рядом. Сквозь мглу Майкл видел огоньки: это было похоже на лампочки, обозначавшие в темноте наружные лестницы и переходы, а также черный силуэт огромной трубы, вершина которой скрывалась в тумане. Глухой стук огромного сердца приблизился, и Майкл уже различал неясные очертания строений. Китти вела бот вдоль изрезанного побережья Скарпы. Вскоре огни и шум остались позади, и Китти направила бот в небольшую гавань.

Она хорошо ее знала. Впереди виднелись останки полуразрушенной дамбы. Китти выключила мотор, и они дрейфовали вдоль нее. Майкл осветил фонарем облепленный рачками док. Из воды торчал нос затонувшего судна, на котором кишели крабы.

Из рубки появилась Китти. Она выкрикнула что-то, прозвучавшее как «Копахай тинг! Тимешо!». Она указала на док, и Майкл прыгнул с бота на платформу из размокших бревен. Чесна перекинула ему канат, которым он привязал бот. Китти бросила второй канат. Они прибыли.

От дока и дамбы вверх вели каменные ступени. Еще дальше, посветив фонарем, Майкл увидел впереди несколько темных, полуразвалившихся хижин. Деревня Китти. Теперь в ней обитали одни только призраки.

Чесна, Майкл и Лазарь проверили автоматы. Запасы — фляги с водой, вяленое мясо, плитки шоколада, обоймы с патронами и по четыре гранаты на каждого — были уложены в вещмешки. Еще раньше, проверяя груз, Майкл заметил кое-что, завернутое в маленький пакетик вощеной бумаги: капсулы с цианидом, похожие на ту, что он сунул в рот на крыше Гранд-опера. Ему это все равно не пригодится: уж лучше застрелиться.

Когда все было готово, они последовали за Китти вверх по лестнице, ведущей в вымершую деревню. Китти шла впереди, освещая себе дорогу фонариком, который она забрала у Лазаря, и желтый луч ложился на проторенную дорогу, то и дело выхватывая из темноты дома, стены которых были покрыты сырой плесенью, издалека похожей на золу. Во многих хижинах провалились крыши, окна были выбиты. И все же деревня не была мертва, в ней жили. Майкл чувствовал это и знал, что они почти у цели.

— Позалуйте, — сказала Китти, показывая на с виду казавшуюся еще довольно крепкой хижину.

Была ли эта хижина ее домом раньше, Майкл не знал, но заброшенной постройке было суждено снова стать домом. Они переступили порог, и фонарь Китти, прорезав туман, осветил двух тощих волков: желтого и серого. Серый волк выскочил в окно, мгновенно исчезнув в темноте, а желтый бросился к незваным гостям и оскалил клыки.

Майкл слышал, как Лазарь передернул затвор. Он схватил русского за руку, прежде чем тот успел выстрелить.

— Нет.

Задрав голову и зло сверкая глазами, волк попятился к окну. Внезапно он повернулся и выскочил на улицу через пустую раму.

Лазарь шумно выдохнул:

— Ты видел? Они разорвут нас на куски! Почему, черт возьми, ты не дал мне выстрелить?

— Потому что, — спокойно ответил Майкл, — если бы ты выстрелил, сюда тотчас же пожаловали бы нацисты. Волки нас не тронут.

— Наци-малчики плохо, — сказала Китти, освещая стены. — Волк не так плохо. Наци-малчики мертвый делай, волк мертвый а-ам. — Ее широкие плечи вздрогнули. — Так.

Вот этот дом, пол которого был покрыт волчьим пометом, и станет их штабом. Скорее всего, размышлял Майкл, охранявшие склады Хильдебранда немецкие солдаты, так же как и Лазарь, боялись волков, и вряд ли они сюда сунутся. Когда спутники Майкла принялись разбирать вещи, он сказал:

— Я пойду на разведку. Скоро вернусь.

— Я пойду с тобой. — Чесна забросила за спину вещмешок.

— Нет. Один я управлюсь быстрее. Ты останешься здесь.

— Я вовсе не собираюсь с тобой…

— Спорить, — закончил Майкл фразу за нее, — и мы сюда приехали вовсе не за этим. Я хочу подобраться поближе к заводу и осмотреться на местности. Один разведчик лучше, чем двое или трое. Верно?

Чесна было засомневалась, но его голос был решителен, а взгляд, казалось, сверлил ее насквозь.

— Хорошо, — согласилась она. — Только, ради всего святого, будь осторожен!

— Постараюсь.

Выйдя на улицу, Майкл торопливо зашагал по дороге, что вела из деревни. Леса и торчащие из земли острые валуны начинались примерно в семидесяти ярдах от последней хижины, восходя к высотам Скарпы. Здесь Майкл пригнулся, чтобы убедиться, что Чесна не пошла за ним, и, выждав пару минут, снял с плеча автомат и вещмешок, потом скинул парку. Дрожа от холода, он начал раздеваться, затем нашел в валунах глубокую нишу, затолкал туда вещмешок, одежду и «шмайссер» и, присев на корточки, приступил к превращению.

Уже став волком, Майкл понял, что на запах еды, оставленной в вещмешке, сюда разом сбегутся все волки Скарпы. Против этого было лишь одно средство: он пометил мочой камни вокруг своего тайника, и, если волков не отпугнут даже его метки, кусок вяленой говядины, безусловно, достанется им. Потянувшись и размяв мускулы, он начал осторожно взбираться на скалы.

На вершине скалистого хребта, он углубился в лесную чащу, и через полмили в нос ему ударил запах человека. Грохочущие звуки стали громче; значит, он выбрал верное направление. Нос его улавливал и другие запахи: горького дыма — из кирпичной трубы завода, горячего пара, зайцев и другой лесной мелочи и… мускусный аромат молодой волчицы.

Майкл услышал, как слева от него тихо треснула сухая ветка, и, оглянувшись, увидел, как за деревьями мелькнуло что-то желтое. Она не отставала, наверное, ее влекло любопытство и незнакомый мужской запах. Видела ли она превращение? Если да, ей будет о чем рассказать своим сородичам.

В воздухе прибавилось горечи, запах человека сделался сильнее. Испугавшись опасной близости людского обиталища, желтая волчица понемногу отставала. Вскоре она остановилась, и Майкл услышал ее высокий голос. Он понял, что она хотела сказать ему: дальше не ходи. Он бы и сам не пошел туда, но выбора у него не было, и Майкл продолжал бежать вперед. Через пятнадцать ярдов он уже стоял на опушке леса, и его взору открылось детище Хильдебранда, грязной горой возвышающееся за забором с натянутыми поверху рядами колючей проволоки.

Из каменной серой трубы валил дым. Вокруг нее стояли здания из бетона, которые соединялись между собой наружными переходами и лабиринтами труб. Стук, похожий на биение сердца, доносился откуда-то из центра этого комплекса. В окнах горел свет, ставни были опущены. Между зданиями были разбиты аллеи; пока Майкл, лежа на животе у опушки леса, осматривался на местности, из-за утла одной из построек выехал грузовик и, ворча, пополз, как жирный жук, вдоль одной из аллей. На железных переходах и лестничных маршах виднелись фигурки людей. Двое рабочих заворачивали большой красный вентиль, а третий, видимо проверив показания приборов, подал им знак, что все в порядке. Значит, работают здесь круглосуточно.

Майкл поднялся с земли и начал крадучись пробираться вдоль забора. Вскоре он сделал еще одно открытие: аэродром, с ангарами, резервуаром для топлива и заправщиками. На летном поле четкой линией выстроились три ночных истребителя — один «Дорнье-217» и два «Хейнкеля-219», оснащенные радарами, — и дневной истребитель «Мессершмитт Бф-109». Но все это великолепие затмевал огромный транспортный самолет «Мессершмитт-323», размахом крыльев более пятидесяти метров и длиной почти в сотню. Очевидно, нацисты и впрямь были заняты каким-то серьезным делом. На аэродроме все было тихо. По другую его сторону скалистые берега Скарпы отвесно обрывались в море.

Возвратившись на опушку леса, Майкл выбрал место и принялся рыть лазейку под забором; с подобной задачей лапы волка справлялись гораздо лучше, чем человеческие руки. В земле попадалось много мелких камешков, и работа требовала больших усилий. Но яма росла, и, когда она стала достаточно большой, Майкл на животе протиснулся в лаз под забором. Затем он поднялся и огляделся по сторонам. Солдат нигде не было видно. Он побежал в ближайшую аллею и бесшумной тенью направился туда, откуда доносился стук.

Майкл учуял и услышал позади себя урчание приближающего грузовика раньше, чем тот успел выехать на аллею, повернул за угол и прижался к земле, чтобы на него не упал свет фар. Грузовик проехал мимо. Из его кузова доносился кислый запах пота и страха: животный запах, напомнивший ему о Фалькенхаузене. Черный волк поднялся с земли и последовал за грузовиком, держась от него на приличном расстоянии.

Грузовик остановился у длинной постройки; окна были закрыты ставнями. Железная дверь из рифленого металла поднялась, и в темноту выплеснулся поток яркого света. Грузовик заехал под арку, и гофрированное железо с грохотом опустилось, как будто отсекая свет от тьмы.

Майкл углядел лестницу, ведущую наверх по стене к железной площадке, находившейся примерно шестью метрами выше. Времени на раздумья не было. Оглядевшись по сторонам и заприметив неподалеку железные бочки из-под машинного масла, он спрятался за ними. Завершив превращение, чувствуя, как холод пощипывает кожу, он встал и, подбежав к железной лестнице, быстро взобрался по ней. Волчьим лапам это оказалось бы не под силу. Железный переход вел к соседнему зданию, на крыше постройки, где стоял Майкл, он увидел дверь. Она была не заперта. Майкл открыл дверь и обнаружил за ней лестницу.

Лестница привела его в мастерскую с транспортером и лебедками под крышей. Штабелями стояли деревянные ящики, железные бочки с машинным маслом и чуть поодаль — два погрузчика. С дальнего конца длинного здания доносились голоса. Майкл осторожно пробрался между штабелями материалов и оборудования и замер, пригнувшись за стеллажом, до отказа забитым медными цилиндрами.

— Этот работать не сможет! — услышал он раздраженный голос. — Вы только взгляните на его руки! Трясутся, как у старухи! А я велел привезти людей, умеющих управляться с пилой и молотком!

Этот голос был Майклу знаком. Осторожно выглянув из-за своего укрытия, он увидел полковника Джерека Блока.

Звероподобный Сапог, как всегда, был рядом с хозяином. Блок распекал потупившегося и густо покрасневшего немецкого офицера, а слева от них стоял худой человек в лагерной робе военнопленного. У него тряслись руки, скрюченные пальцы носили следы долгого голодания. Немного поодаль стояли еще семеро — пятеро мужчин и две женщины. На большом верстаке Майкл заметил банки с гвоздями, молотки и пилы, а рядом на полу были сложены доски. Грузовик остановился у железных ворот.

— Заберите калеку и верните в ту дыру, из которой вы его притащили! — Блок с отвращением оттолкнул заключенного. — Придется работать с тем, что имеем! — Офицер погнал заключенного пинками обратно к грузовику, а Блок, подбоченясь, обратился к остальным: — Я надеюсь, что вы все здоровы и горите желанием работать. Да? — улыбнулся он, сверкнув серебряной улыбкой. Никто из заключенных не ответил, лица их были бледны и равнодушны. — Вас, господа и дамы, выбрали среди прочих, потому что, судя по вашим анкетам, все вы в той или иной степени знакомы со столярным ремеслом. Сегодня утром нам с вами предстоит выполнить некоторую работу. Надо изготовить двадцать четыре деревянных ящика. — Он вытащил из кармана листок бумаги и развернул его. — Длина — тридцать два дюйма, высота — шестнадцать дюймов, ширина — шестнадцать дюймов. Отклонения не допускаются. Все ящики обиваются резиной. У каждого гвоздя спиливается острие сразу же после того, как его вбивают в дерево. Все края и неровности тщательно зачищаются. Крышка каждого ящика не заколачивается гвоздями, а крепится на петли и запирается на висячий замок. — Он передал листок Сапогу, который направился к доске объявлений, чтобы вывесить его для всеобщего обозрения. — Более того, — продолжал Блок, — по завершении работы — через шестнадцать часов — все изделия пройдут проверку. Ящики, не прошедшие приемку, будут сломаны, а допустившего брак заставят выполнять работу заново. Есть вопросы? — Он подождал. Вопросов не было. — Благодарю за внимание, — сказал Блок и направился к железным воротам, Сапог поспешил за ним.

Двое солдат принялись поднимать занавес из рифленого железа, водитель грузовика дал задний ход и уехал, увозя офицера и заключенного с трясущимися руками. Блок с Сапогом вышли вслед за машиной. Железная дверь опустилась.

— Ну что уставились, вонючие бездельники! Приступайте к работе! — закричал один из солдат, а второй подошел к женщине и подтолкнул ее в спину стволом винтовки.

Болезненного вида седой мужчина в круглых очках в металлической оправе первым шагнул к верстаку, за ним последовал узник помоложе. Вяло потянулись и остальные заключенные, а оба конвоира уселись за стол играть в карты.

Майкл незаметно выскользнул обратно на лестницу и, поднявшись по ней на крышу, спустился вниз. Оказавшись на земле, он пригнулся за сложенными железными бочками и снова начал обрастать густой шерстью. От столь частых превращений у него ныли суставы, мускулы болели, но он был готов к новой пробежке. Выйдя из-за своего убежища, Майкл принюхался. Среди множества запахов он учуял лимонный аромат бриолина Блока.

Повернув за угол, он увидел Блока и Сапога, торопливо идущих по аллее. Припадая к земле, он последовал за ними. Двадцать четыре ящика не шли у Майкла из головы. Обитые резиной. Для чего нужны эти ящики? В такой ящик можно положить снаряд или бомбу. Большой транспортный самолет на взлетной полосе аэродрома, должно быть, прилетел сюда, чтобы забрать ящики вместе с их содержимым и отвезти их туда, где находится ангар с «Железным кулаком».

Кровь стучала у Майкла в висках — сигнал, велящий убивать. Разделаться с Блоком и Сапогом здесь, в темной аллее, было совсем не трудно, хотя у каждого из них и имелся пистолет. Зато какое неземное наслаждение — перегрызть Сапогу глотку и потом плюнуть ему в лицо. Но Майкл держал себя в руках; сначала надо разузнать, где находится «Железный кулак» и что за страшное оружие создал Хильдебранд. Сначала задание, а потом уже можно будет дать волю чувствам.

Вслед за ними он дошел до двухэтажного здания из бетона, находившегося в глубине заводской территории. И здесь окна были закрыты ставнями. Блок и Сапог поднялись по железной лестнице на второй этаж. Дверь за ними закрылась. Майкл пригнулся и ждал, не выйдут ли они обратно, но время шло, а на лестнице никто не появлялся. До рассвета оставалось два часа. Пора было возвращаться в Вольфтаун.

Майкл нашел место у забора, где он вырыл лазейку. Он стал углублять ее, чтобы мог пролезть человек. Земля летела у него из-под когтей, и, когда все было готово, он подлез под забор и побежал к лесу.

Желтая волчица, видимо возомнившая себя очень хитрой, вышла из-за зарослей кустарника и последовала за ним, держась, однако, в стороне. Майкл намного обогнал ее, спеша поскорее добраться до спрятанных в валунах вещей и успеть превратиться, прежде чем она подойдет слишком близко.

Уже человеком, одевшись, закинув за спину вещмешок и с «шмайссером» на плече, Майкл побежал по дороге, ведущей в Вольфтаун. Чесна выглянула из-за полуразрушенной стены одного из домов и направила автомат на показавшуюся из темноты фигуру. И тут она увидела, что это Майкл. Лицо у него было перепачкано в земле.

— Я нашел лазейку, — сказал он ей. — Пойдем.
Глава 6

Очень скоро Майкл понял, что человеку преодолеть путь от Вольфтауна до завода гораздо сложнее, чем волку. Пробираясь вместе с Чесной и Лазарем по лесу, он слышал вокруг шорохи. Желтая волчица привела своих сородичей. Китти осталась присматривать за ботом, ее непомерные габариты замедлили бы и без того нелегкое продвижение вперед. Лазарь вздрагивал от каждого шороха, но Майкл заранее удостоверился, что автомат русского поставлен на предохранитель, а сам он не держит палец на спусковом крючке.

В лаз под забором первым пролез Майкл. За ним последовал Лазарь, пробормотав себе под нос: «Век живи, век учись, и дураком помрешь».

Последней забралась Чесна. Ей было непонятно, как это Майклу удалось без лопаты вырыть такую яму. В тени аллеи они остановились, чтобы вытащить из вещмешков гранаты и магазины для автоматов. Магазины они распихали по карманам парок, а гранаты прицепили на ремни «шмайссеров». Все трое двинулись вперед вдоль стены. Впереди шел Майкл.

Он вел их к постройке, где в это время должны были работать заключенные. Справиться с парой приставленных к ним охранников будет несложно, а от них и от заключенных можно будет что-нибудь разузнать о заводе. До сих пор ему еще ничего не было известно наверняка; и всякий его шаг был осторожнее предыдущего, ведь за каждым поворотом их могли ожидать любые неожиданности. Недалеко от цели Майкл услышал шаги и жестом приказал Лазарю и Чесне залечь. Сам он притаился на углу аллеи и ждал. Солдат собирался уже завернуть за угол, но Майкл вскочил с земли и нанес прикладом автомата молниеносный удар в подбородок. Удар оказался такой силы, что солдат отлетел в сторону и свалился на тротуар. Он судорожно дернулся несколько раз и затих. Они оттащили его в темную нишу. Лазарь взял у солдата нож и перерезал ему горло. Глаза Лазаря кровожадно сверкали в темноте, и он засунул нож себе под парку.

Нож был пущен в ход и в Вольфтауне. Своим большим острым ножом с загнутым лезвием Китти разрезала вяленое мясо. Она жевала кусок мяса, когда где-то в деревне раздался вой волка.

Это был высокий, пронзительный вопль, разнесшийся над гаванью и закончившийся торопливым рявканьем. Ее это насторожило. Взяв фонарь и нож, она вышла из дома в холодную мглу седого тумана. В тишине был слышен плеск волн, разбивающихся о дамбу. Китти постояла, обведя все вокруг неторопливым взглядом. Снова послышалось резкое тявканье волка. Китти направилась к доку. Под башмаками у нее хлюпала вязкая темная грязь — та земля, в которую легли кости ее семьи. Возле дока она включила фонарь.

На волнах гавани рядом с ее ботом покачивалась темно-серая надувная лодка. В ней лежали три пары весел.

Нож Китти проткнул резину в дюжине мест. Надувные борта лодки начали опадать, вода забурлила пузырями воздуха, и лодка затонула. Китти бросилась назад, она бежала как могла, неуклюже переставляя свои толстые короткие ноги. Едва переступив порог своего дома, она учуяла запах сосисочно-пивного пота и остановилась. Эти звери были намного опаснее волков.

Один из облаченных во все черное «наци-мальчиков» направил на нее дуло винтовки и начал говорить что-то на своем странном языке. И как только человеческий язык может издавать такие звуки? — недоумевала Китти. Двое других солдат тоже наставили на нее винтовки, их лица были вымазаны черной камуфляжной краской. «Наци-мальчики» знали, зачем они приехали сюда, поняла Китти. Они пришли, чтобы убить их всех.

Она встретит их одна. Китти широко улыбнулась, ее голубые нордические глаза заблестели, и она сказала:

— Позалуйте! — занесла руку с ножом и бросилась вперед.

Майкл, Лазарь и Чесна оказались на крыше здания, где находилась мастерская. Они прошли по железной площадке и спустились вниз по лестничному маршу.

— Ты все же следи за тем, куда у тебя смотрит эта штука! — прошептал Майкл Лазарю, так как ствол его автомата блуждал из стороны в сторону.

Он провел друзей через расставленное и разложенное по всему помещению оборудование, и тут они увидели двоих солдат, увлеченно играющих в карты. Заключенные трудились над ящиками, старательно распиливая дерево и заколачивая гвозди, даже в нацистских застенках не переставая гордиться своим умением и сноровкой.

— Подождите, — приказал Майкл Чесне и Лазарю и начал подбираться поближе к охранникам.

Как раз в этот момент один из заключенных уронил гвоздь и, нагнувшись за ним, увидел ползущего по полу на животе человека. Мастер тихо охнул от изумления, и еще один заключенный взглянул в сторону Майкла.

— Четыре туза! — Охранник величественным жестом взмахнул рукой, выкладывая на стол карты. — Побей теперь!

— Как прикажете, — сказал Майкл, возникнув у него за спиной.

Получив удар прикладом по голове, солдат опрокинулся на пол, карты разлетелись по полу. Второй охранник потянулся было за винтовкой, прислоненной к стене, но тут же замер: в горло ему уперлось холодное дуло автомата.

— На пол! — приказал Майкл. — На колени, руки за голову!

Солдат поспешно выполнил приказ.

Чесна и Лазарь вышли из укрытия, и Лазарь носком сапога пнул лежащего на полу солдата. Тот застонал, приходя в себя, Лазарь пнул его еще раз с такой силой, что солдат снова потерял сознание.

— Не убивайте меня! — умолял второй охранник, стоя на коленях. — Пожалуйста! Я здесь никто! Я человек маленький!

— А мы тебя подрежем еще на голову! — сказал Лазарь, прижимая лезвие ножа к дрожащему кадыку пленника.

— С перерезанным горлом он не сможет ничего рассказать, — сказала Чесна русскому.

Она приставила дуло пистолета ко лбу дрожащего солдата и щелкнула курком. У того глаза полезли на лоб от ужаса.

— По-моему, нам удалось завладеть его вниманием. — Майкл взглянул на заключенных. Они прекратили работу, от изумления замерли на месте. — Так что будут складывать в эти ящики? — спросил он у солдата.

— Я не знаю.

— Врешь, паскуда! — Лазарь посильнее нажал на нож, и охранник жалобно взвизгнул, чувствуя, как по шее стекает тонкая струйка теплой крови.

— Бомбы! Пятидесятикилограммовые бомбы! Это все, что мне известно!

— Значит, двадцать четыре бомбы? По одной в каждом ящике?

— Да! Да! Только не убивайте меня!

— Их упаковывают для транспортировки? В том «мессершмитте», что стоит на аэродроме?

Солдат кивнул; ворот его мундира пропитался кровью.

— Куда их повезут? — упорствовал Майкл.

— Я не знаю. — Приставленное к горлу лезвие ножа давило все сильнее. Солдат поперхнулся. — Клянусь, я не знаю!

Майкл поверил ему.

— Что внутри бомб?

— Взрывчатка. А что еще там может быть?

— Не умничай, — сухо предупредила Чесна, в ее голосе слышалась угроза. — Отвечай на вопросы.

— Этот придурок не знает. Он просто охранник.

Они обернулись, чтобы посмотреть на того, кто это сказал. Этим человеком оказался болезненного вида пожилой заключенный в очках в железной оправе. Он вышел вперед, в голосе его слышался густой мадьярский акцент.

— Это какой-то газ. Вот что внутри бомб. Я пробыл здесь целых полгода и видел, на что способен этот газ.

— Я тоже это видел, — сказал Майкл. — Он сжигает тело.

Пожилой венгр грустно улыбнулся и покачал головой.

— Сжигает плоть, — повторил он. — И не только. Он действует много хуже, друг мой. Он ест тело человека, как рак. Я-то знаю. Мне приходилось сжигать трупы. Моя жена была среди них. — Он заморгал тяжелыми веками. — Но ей выпала лучшая доля, чем мне. Жизнь здесь — самая страшная пытка, которая продолжается изо дня в день. — Он посмотрел на молоток, который держал в руках, бросил его на бетонный пол и вытер ладонь о штанину лагерной робы.

— А где хранятся бомбы? — спросил у него Майкл.

— Этого я не знаю. Где-то в глубине завода. Там есть белое здание, рядом с большой трубой. Я слышал, как ребята говорили, что там и делают этот газ.

— Ребята? — переспросила Чесна. — А сколько здесь заключенных?

— Восемьдесят четыре. Нет-нет. Подождите. — Он задумался. — Данелка умер позапрошлой ночью. Восемьдесят три. Когда я только попал сюда, здесь держали больше четырех сотен, но… — Его худые плечи невольно вздрогнули, и он заглянул в глаза Майклу. — А вы пришли, чтобы нас спасти?

Майкл не знал, что ответить. Он решил, что лучше всего сказать правду.

— Нет.

— А… — Заключенный кивнул. — Чтобы узнать о газе, да? Вы здесь для этого? Это хорошо. Мы все равно что покойники. Но если у них здесь все-таки что-нибудь выйдет, то я с ужасом ду…

Что-то тяжело грохнуло по рифленому железу ворот.

У Майкла зашлось сердце, а Лазарь так сильно вздрогнул, что лезвие ножа врезалось еще сильнее в шею охранника. Чесна отняла дуло пистолета у него ото лба и направила его на ворота.

Они снова гулко загремели. Приклад автомата или резиновая дубинка, подумал Майкл.

— Эй, Райнхарт! Открывай! — послышался голос с улицы.

— Меня зовут, — прохрипел солдат.

— Нет, это не к нему, — сказал седой заключенный. — Его зовут Карлсен. А Райнхарт на полу.

— Райнхарт! — продолжал взывать солдат с улицы. — Открывай, мать твою! Мы знаем, что ты там заперся с красоткой!

Женщина-заключенная с бледным, точно лепестки камеи, лицом, обрамленным локонами черных волос, та самая, которую охранник толкнул винтовкой в спину, заставляя идти к верстаку, взялась за молоток, крепко сжав в руке его деревянную рукоятку.

— Открой же, будь другом! — Это был уже другой голос. — Что это вы зажали ее там только для себя?

— Скажи им, чтоб уходили, — приказала Чесна; глаза ее глядели сурово, но голос звучал напряженно.

— Нет, — сказал Майкл. — Тогда они войдут сюда тем же путем, что и мы. Встать! — Карлсен поднялся с пола. — Иди к воротам. Шевелись! — Он шел за спиной у фашиста. Чесна последовала за ним. Майкл упер ствол автомата солдату в спину. — Скажи им, чтоб подождали.

— Подождите немного! — закричал Карлсен.

— Так-то лучше! — сказал один из дожидавшихся снаружи. — А то вы, небось, уж вообразили, что вам удастся скрыть ее от товарищей? А?

Ворота поднимала лебедка, приводимая в действие маховым колесом. Майкл отступил в сторону.

— Поднимай ворота. Медленно.

Чесна ушла с дороги, и Карлсен принялся вращать колесо. Ворота поползли вверх.

И в этот момент Райнхарт — в последние минуты он лишь притворялся, что лежит без сознания, — внезапно приподнялся с пола у ног Лазаря. Зажимая рукой сломанные ребра, он бросился к стене. Лазарь вскрикнул и вонзил нож ему в плечо, но предотвратить того, что произошло в следующий момент, он не успел.

Райнхарт ударил кулаком по красной кнопке, от которой вверх по стене тянулся электрический провод, и с крыши здания раздался вой сирены.

Когда взвыла сирена, ворота были подняты уже на четверть. За ними Майкл увидел четыре пары ног. Не раздумывая, он снял автомат с предохранителя и короткой очередью под воротами подсек двоих солдат. Они повалились на землю, крича и корчась от боли. Карлсен отпустил колесо и попытался вылезти наружу под начавшей опускаться дверью, но пули Чесны настигли его, и заслонка из рифленого железа, дребезжа, опустилась ему на спину.

Лазарь раз за разом остервенело всаживал в Райнхарта нож. Немец повалился на пол, лицо его превратилось в сплошную рваную рану, но сирена продолжала выть. Из-за спины у Лазаря выступила черноволосая фигурка. Женщина занесла молоток, и красная кнопка разлетелась вдребезги. Но и после этого сирена не умолкла.

— Уходите, пока не поздно! — закричал пожилой мадьяр. — Бегите!

Времени на раздумья не было. Заслышав сирену, сюда сбегутся солдаты со всего завода. Майкл бросился к лестничному пролету. Чесна бежала за ним, а Лазарь прикрывал тыл. Оказавшись на крыше, они увидели, что двое солдат бегут, направляясь к ним по железному переходу. Майкл и Чесна открыли огонь. Пули выбивали искры из железных перил, но солдаты успели залечь. Послышалась винтовочная пальба, и у них над головами засвистели пули. Майкл увидел, что по железному переходу от здания, находившегося у них за спиной, бегут еще двое. Выстрел одного из них задел парку Чесны, и в воздух поднялось облачко гусиного пуха.

Майкл приготовил гранату и подождал, подпуская немцев поближе. Совсем рядом тонко пропела пуля и со звоном отскочила от железных перил. Майкл метнул гранату, раздался взрыв, и два истерзанных осколками тела остались корчиться на железном полу. Лазарь бросился навстречу двум другим, стреляя короткими очередями. Майкл заметил еще троих солдат, пытающихся зайти к ним с тыла. Раздалась трескучая автоматная очередь. Стреляла Чесна.

Крыша превратилась в растревоженное осиное гнездо. Одна из пуль угодила в крышу слева от Майкла и отскочила, рассыпая искры, словно брошенный окурок сигареты. И тут Чесна вскрикнула и упала.

— В меня попали! — сказала она, скрипя зубами от боли и злости. — Черт!

Рукой она зажимала правую лодыжку, сквозь ее пальцы сочилась кровь.

Лазарь выпустил автоматную очередь сначала в одну сторону, затем в другую. Кто-то из солдат вскрикнул и, перелетев через перила, свалился с высоты шесть метров на тротуар. Майкл нагнулся, чтобы помочь Чесне встать на ноги, и почувствовал, как одна из пуль прошила его парку. Выбора у них не было; нужно было спускаться вниз, в мастерскую, пока их не изрешетили перекрестным огнем.

Он подхватил Чесну с пола. Она не переставала стрелять, пока Майкл тащил ее к двери, открывавшейся на лестничный пролет. Пуля угодила в железное ограждение рядом с Лазарем, и острые железные занозы вонзились ему в щеку и подбородок. Он отступал, отстреливаясь на ходу. Когда они добрались до лестницы в мастерскую, пули уже вовсю барабанили по двери. Резкая боль обожгла левую кисть Майкла, Рука онемела, пальцы непроизвольно дергались. Он крепко держал Чесну, они отступали вместе, пятясь по лестнице, и вновь оказались в мастерской. На верхнем лестничном марше появились двое, Лазарь убил их прежде, чем те успели прицелиться. Тела, наползая друг на друга, заскользили вниз по железным ступенькам. На лестницу выбрались еще несколько фашистов, бросили гранату. Но Майкл, Чесна и Лазарь были в мастерской, где заключенные попрятались среди оборудования и больших железных бочек. Солдаты врывались в мастерскую и открывали стрельбу. Майкл мельком взглянул на железные ворота. Теперь фашисты пытались открыть их с улицы, цепляясь руками за железный край. Пока одни тянули железную заслонку вверх, другие стреляли через щель бетонного пола. Майкл выпустил Чесну, она опустилась на колени, на лице у нее выступил холодный пот. Майкл вставил в автомат новый магазин. Из руки его хлестала кровь. Он выстрелил под воротами, и немцы, бросив заслонку, отскочили прочь.

Сирена на крыше умолкла. Перекрывая грохот стрельбы, властный голос приказал:

— Прекратить огонь! Прекратить огонь!

Выстрелы стали реже и вскоре стихли совсем.

Майкл притаился за одним из погрузчиков, Чесна и Лазарь укрылись за железными бочками. Майкл слышал испуганный стон кого-то из заключенных и щелчки перезаряжаемых автоматов. В мастерской клубился едкий пороховой дым.

Мгновение спустя с улицы, из-за железных ворот, донесся голос, усиленный громкоговорителем:

— Барон! Вам с Чесной пора бросать оружие! Игра окончена!

Майкл посмотрел на Чесну. Их взгляды встретились. Это был голос Джерека Блока. Но откуда он узнал, что они здесь?

— Барон, — продолжал Блок, — вы ведь не глупый человек. Разумеется, нет. Вы знаете о том, что здание окружено и выбраться отсюда вам не удастся. Так или иначе мы вас возьмем. — И затем: — Чесна, дорогая, ситуация складывается не в твою пользу. Брось оружие, и у нас появится еще одна возможность для светской беседы.

Чесна осмотрела рану на ноге. Толстый шерстяной носок пропитался кровью, боль была невыносимой. Наверное, перебита кость, решила она. Она хорошо понимала ситуацию.

— Как же нам теперь быть? — спросил Лазарь. Судя по дрогнувшему голосу, он был готов запаниковать. Из царапин и ссадин у него на лице текла кровь.

Чесна достала из-за спины вещмешок и открыла его.

— Барон, я восхищаюсь вами! — сказал Блок. — Может быть, вы расскажете мне на досуге о том, кем был организован ваш побег из Фалькенхаузена? Выражаю вам свое глубочайшее уважение.

Майкл видел, как Чесна запустила руку в вещмешок, вытащила из него квадратик вощеной бумаги.

Капсула с цианидом.

— Нет! — схватил ее за руку Лазарь. — Может быть, отсюда есть другой выход.

Чесна вырвала руку.

— Ты хорошо знаешь, что его нет, — сказала она и начала разворачивать бумагу.

Майкл подполз к ней.

— Чесна! Мы сможем вырваться отсюда! Отстреляемся! И у нас еще есть гранаты!

— У меня сломана нога. Как я выберусь отсюда? Ползком?

Он крепко схватил ее за руку, не давая положить капсулу в рот.

— Я понесу тебя.

Чесна улыбнулась, глаза ее потемнели от боли.

— Да, — тихо сказала она. — Я знаю. — Она провела рукой по его щеке, коснулась пальцами губ. — Но ведь из этого все равно ничего не выйдет. Нет, я не хочу попасть в клетку, не хочу, чтобы меня пытали. Я слишком много знаю. Я обреку на гибель многих дру…

Примерно в пяти метрах от них что-то тяжело упало и покатилось по полу. Майкл обернулся и с замиранием сердца понял, что один из солдат на площадке бросил гранату.

Она взорвалась прежде, чем кто-либо из них успел пошевелиться.

Громкий хлопок, яркая вспышка, и от гранаты повалил густой белый дым. В следующие две секунды Майкл понял, что это был не просто дым. Воздух наполнился приторным, тошнотворно-сладким запахом апельсинов.

Рядом с первой взорвалась вторая газовая граната. Чесна снова поднесла руку ко рту, собираясь проглотить смертоносную капсулу. Майкл не мог этого вынести и, сам не зная, к худу или к добру, выбил ее у Чесны из ладони.

Дым накрывал их широким саваном. Лазарь задыхался и кашлял, катившиеся из глаз слезы слепили его; он поднялся с пола, но ноги не держали, и он снова упал. Майклу казалось, что легкие у него вот-вот разорвутся; он не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Он слышал, как в удушливом дыме задыхается Чесна, как она кашляет, цепляясь за него, и пытался поднять ее. Но воздуха больше не было, а дым не рассеивался. Одно из изобретений Хильдебранда, подумал Майкл. Ослепленный, со слезящимися глазами, он упал на колени. Из дыма перед ним возникла чья-то фигура в противогазе. Солдат приставил Майклу к виску дуло винтовки.

Чесна осела на пол рядом с ним, ее тело конвульсивно вздрагивало. Майкл упал на нее, попытался подняться, но силы оставили его. Как бы ни называлось это вещество, оно было сильнодействующим. Последнее, что запомнил Майкл Галлатин, теряя сознание, — это удушливый запах гнилых апельсинов.
Глава 7

Они очнулись в камере, единственное зарешеченное окно которой выходило на летное поле аэродрома. Простреленная рука Майкла была перевязана чистыми бинтами; он взглянул в окно и увидел, что большой транспортный «мессершмитт» стоял на взлетной полосе. Значит, бомбы еще не загрузили.

Лодыжка Чесны тоже была перебинтована, и когда она развязала бинты, то увидела, что рану промыли, а пулю вынули. Последствия газовой атаки напоминали о себе: все трое не переставали отхаркиваться водянистой слизью, и для этой цели в углу камеры было поставлено ведро. Майкла мучила головная боль, а Лазарь был в состоянии только лежать на тощем матрасе своей койки, уставившись в потолок остановившимся взглядом, словно пьяница с перепою.

Майкл расхаживал по камере и часто останавливался, чтобы через решетку в деревянной двери выглянуть в коридор. Там не было ни души.

— Эй! — закричал он наконец. — Принесите нам воды и чего-нибудь поесть.

Немного погодя на этот крик отозвался солдат, который пристально посмотрел через решетку на Майкла светло-голубыми глазами и исчез.

Примерно через час двое солдат принесли им обед, состоявший из густой толоконной каши и фляги воды. Когда с едой было покончено, в камеру снова вошли те же солдаты, но вооруженные автоматами. Они приказали пленникам выходить.

Майкл поддерживал Чесну, она, хромая, медленно шла по коридору. Лазарь спотыкался, в голове у него еще стоял туман, а ноги были словно ватные. Конвоиры повели их на улицу из небольшого каменного здания гауптвахты на краю аэродрома, затем — по аллее в сторону завода. Вскоре они очутились в здании, находившемся неподалеку от того места, где их захватили в плен.

— Нет, нет! — послышался высокий, как будто мальчишеский голос. — Веди мяч! Не бегай с ним, а веди!

Они вошли в спортивный зал, с полом из отполированных дубовых досок. У стены стояла небольшая трибуна с рядами лавок, а стекла окон были матовыми. Бегавшие по площадке истощенные заключенные боролись за обладание баскетбольным мячом под бдительным присмотром вооруженных винтовками охранников. Прозвучал свисток, показавшийся оглушительным в замкнутом пространстве.

— Нет! — В мальчишеском голосе слышалось раздражение. — Гол синей команде! Мяч у красной команды.

На рукавах серых мешковатых роб заключенных были красные и синие повязки. С трудом держась на ногах, спотыкаясь, они заковыляли к щиту в дальнем конце площадки.

— Веди мяч, Владимир! Чего здесь непонятного? — Кричавший человек стоял у края площадки. На нем были черные спортивные шаровары и полосатая майка судьи. В нем было, наверное, два метра роста, а длинная грива светлых волос спускалась по спине почти до лопаток. — Мяч! Бери мяч, Темкин! — выкрикнул он, топая ногой. — Какой момент упустил! Мазила!

«Час от часу не легче», — подумал Майкл. На трибуне стоял Джерек Блок, жестом подзывавший их к себе. На ту же трибуну, но несколькими рядами выше хозяина взгромоздился и Сапог, у которого был вид свирепого бульдога.

— Привет! — сказал высокий человек с белой гривой, обращаясь к Чесне. Он улыбнулся, обнажая лошадиные зубы. Он носил круглые очки; на вид Майкл не дал бы ему больше двадцати трех лет. У блондина были темно-карие детские глаза. — Так это вы сегодня утром наделали здесь столько шуму?

— Да, Густав, это были они, — ответил Блок.

— Вот как! — Улыбка покинула лицо доктора Густава Хильдебранда, а взгляд его стал колючим. — Вы меня разбудили.

Может быть, в области разработок химического оружия Хильдебранд и в самом деле был новоявленным гением, думал Майкл, но это вовсе не мешало ему оставаться лопоухим простаком. Высокий юнец отвернулся от них и закричал заключенным на площадке:

— Не останавливаться! Продолжать игру!

Усталые игроки направились к противоположному щиту, и по пути кто-то из них упал, запутавшись в собственных ногах.

— Присаживайтесь. — Блок указал на скамью рядом с собой. — Чесна, будь добра, сядь со мной. — Ствол винтовки подтолкнул ее, и она села. Майкл сел рядом, а Лазарь, которому еще никогда в своей жизни не приходилось становиться свидетелем действа, подобного тому, что происходило на площадке, опустился на скамью рядом. — Здравствуй, Чесна. — Блок взял ее за руку. — Я так рад видеть те…

Чесна плюнула ему в лицо.

Блок улыбнулся своей серебряной улыбкой. Сапог поднялся с места, но Блок бросил ему:

— Нет-нет. Все в порядке, — и тот сел снова.

Блок вынул из кармана платок и стер плевок со щеки.

— Какая сила духа! — тихо проговорил он. — Ты истинная немка, Чесна. Ты просто сама не хочешь верить в это.

— Да, я истинная немка, — холодно согласилась она, — но я никогда не стану уподобляться тебе.

Блок не стал убирать платок в карман — на тот случай, если он ему вдруг понадобится снова.

— Разница между победой и поражением — это глубокая пропасть. Так вот, сейчас ты говоришь со дна этой пропасти. О, какой бросок! — Он восхищенно зааплодировал, и Сапог последовал его примеру.

Хильдебранд обернулся, на лице его сияла радостная улыбка.

— Это я его научил! — объявил безумный химик.

Игра на площадке продолжалась, заключенные без особого энтузиазма боролись за мяч. Один из них, задыхаясь, тяжело повалился на пол, и тогда Хильдебранд заорал:

— Вставай! Быстро! Ты центровой игрок, ты должен играть!

— Пожалуйста… я не могу…

— Встать! — В голосе Хильдебранда исчезли мальчишеские интонации, в нем слышалась угроза. — Сию же минуту. Ты будешь играть, пока я не объявлю, что игра окончена.

— Нет… я больше не могу…

Звук взводимого затвора винтовки. Заключенный встал. Игра продолжалась.

— Густав, доктор Хильдебранд, увлекается баскетболом, — пояснил Блок. — Он прочитал о нем в каком-то американском журнале. Сам я никогда не вникал в смысл этой игры. Мне больше нравится футбол. Но каждому свое. Да?

— Доктор Хильдебранд, несомненно, держит всю игру в своем железном кулаке, — сказал Майкл.

— Да угомонитесь же вы наконец! — На лице Блока проступил легкий румянец. — Неужели вам еще не надоело идти по этому следу, постоянно попадая впросак?

— Нет, я еще не добрался до того места, куда упираются следы. — Майкл решил, что настало время для большой игры. — Единственное, что мне пока неизвестно, — небрежно сказал он, — где находится тот ангар, в котором вы держите «крепость». «Железный кулак» — ведь это название бомбардировщика Б-семнадцать, так?

— Барон, вы не перестаете меня удивлять! — улыбнулся Блок, но взгляд его был настороженным. — Вы, наверное, работаете не покладая рук?

— Просто хотелось бы знать, — настаивал Майкл. — «Железный кулак», где он?

Блок немного помолчал, следя за тем, как незадачливые игроки бестолково бегают из конца в конец площадки, а Хильдебранд кричит на них, браня за ошибки и неточные броски.

— Недалеко от Роттердама, — сказал он. — На аэродроме люфтваффе.

Роттердам, подумал Майкл. Значит, не Франция, а оккупированная немцами Голландия. Почти тысяча миль к югу от острова Скарпа. Он был несколько раздосадован, находя подтверждение своим прежним подозрениям.

— К сказанному мне хотелось бы добавить вот еще что, — продолжал Блок. — Вы и ваши друзья — и тот бородатый господин, которому вы меня так и не представили, о чем, впрочем, я нисколько не сожалею, — останетесь здесь, на Скарпе, пока проект не будет завершен. Я думаю, что Скарпа окажется для вас куда более крепким орешком, чем Фалькенхаузен. Кстати, Чесна, обмен фигурами — это честная игра, ты согласна? Твои друзья нашли путь к сердцу Баумана, а мои сумели близко познакомиться с одним из тех господ, что встречали ваш самолет недалеко от Ускедаля. — Он сдержанно улыбнулся. — Вообще-то я на Скарпе неделю. Улаживал кое-какие дела и поджидал вас, барон. Когда я узнал, что вы бежали из Фалькенхаузена, я не сомневался, что вы отправитесь сюда.

На площадке столкнулись двое заключенных, и потерянный мяч поскакал по полу в дальний конец площадки. Блок поморщился.

— Наш радар следил за тем, как вы кружили по минному полю. Ничего не скажешь, это была ювелирная работа.

«Китти! — подумал Майкл. — Что стало с ней?»

— Я думаю, что в камере нашей гауптвахты вы будете чувствовать себя привольнее, чем в апартаментах Фалькенхаузена, — продолжал полковник. — К тому же там замечательно чистый морской воздух.

— А чем вы собираетесь заняться тем временем? Наверное, загорать на крыше?

— Не совсем. — Снова сверкнуло серебро улыбки. — В это время, барон, я буду заниматься подготовкой разгрома операции союзников на побережье Европы.

Это было сказано так небрежно, что Майкл, хотя у него перехватило горло, чувствовал, что он должен что-то ответить!

— Правда? Это что, сверхурочная работа?

— На это, скорее всего, уйдет гораздо меньше времени. Высадка сорвется примерно через шесть часов после начала. Английские и американские войска перетопят друг друга, пытаясь вернуться на свои корабли, и их командиры обезумеют от такой паники. Это будет величайшее бедствие за всю историю человечества — для врагов рейха, разумеется, — и триумф Германии. И при всем при том, барон, нашим солдатам не придется тратить на них драгоценные боеприпасы.

Майкл хмыкнул.

— И все это благодаря «Железному кулаку»? И газу Хильдебранда? Двадцать четыре пятидесятикилограммовые бомбы не смогут остановить тысячи солдат. И скорее всего, ваш газ первым же порывом ветра будет отнесен вспять, на ваши же собственные войска. Лучше скажите, где находится та психолечебница, из которой вас почему-то выпустили?

Блок пристально посмотрел на него. На лице его дернулся мускул.

— О нет! — Он гадко захихикал. — Барон! Мой дорогой! Чесна! Как, вы еще не знаете?! Вы что, и вправду думаете, что бомбы упадут по эту сторону Ла-Манша? — Он закатился от смеха.

Майкл и Чесна переглянулись. Внутри у Майкла шевельнулся клубок ужаса.

— Видите ли, мы не знаем наверняка, где на побережье будет происходить высадка. Существует дюжина вариантов. — Он снова засмеялся и поднес платок к глазам. — Вот это да! Какая неожиданность! Но где это будет происходить, не имеет абсолютно никакого значения. Если она начнется в этом году, то, по всей вероятности, это произойдет в течение ближайших двух или четырех недель. И вот тогда с началом операции, — сказал Блок, — мы и сбросим эти двадцать четыре бомбы на Лондон.

— Господи! — прошептал Майкл, представив, как это произойдет.

— Ни один из немецких бомбардировщиков не сможет прорвать воздушную оборону английской авиации. И никому из них не удастся не то что пролететь над Лондоном, но даже приблизиться к нему. Но американская «летающая крепость» сможет. Особенно если она после выполнения задания над Германией будто бы возвращается на свою базу. В этом случае британские истребители, возможно, даже предоставят «крепости» эскорт. Да и откуда может знать английский пилот, что следы от пуль не настоящие, а просто нарисованы уличным берлинским художником? Те двадцать четыре бомбы, — продолжал Блок, — помимо обычной взрывчатки начинены жидким карнагеном. Карнагеном называется изобретенный Густавом газ. Он покажет вам формулы и уравнения, сам я в них не разбираюсь. Мне известно лишь то, что при вдыхании газа в организме человека срабатывает какой-то внутренний механизм, в результате чего высвобождаются микробы, вызывающие разложение тканей. Эти микробы становятся плотоядными. Проходит от семи до двенадцати секунд, и плоть начинает… скажем так… разрушаться, ее разъедает изнутри. Желудок, сердце, легкие, артерии… короче, все.

Майкл, молчал. Он видел фотографии и был уверен, что это именно так.

На площадке один из заключенных, обессилев, упал и остался лежать неподвижно.

— Вставай! — Хильдебранд пнул его под ребра ногой, обутой в теннисную туфлю. — Ну! Поднимайся, я кому сказал! — Заключенный неподвижно лежал на полу. Хильдебранд обернулся к Блоку. — Этот готов! Приведите нового!

— Действуй, — обратился Блок к ближайшему солдату, и тот поспешил к выходу из спортивного зала.

— Красная команда играет в меньшинстве — четыре игрока! — объявил Хильдебранд и снова дунул в свисток. — Игра продолжается!

— Замечательный экземпляр чистоты расы, — сказал Майкл, все еще не в силах оправиться от только что пережитого потрясения. — Ведь так никогда и не узнает, что он идиот. Он слишком туп для этого.

— Боюсь, что вы правы, — согласился полковник. — В некотором смысле он действительно идиот. Но на поприще химического оружия равных Густаву Хильдебранду нет. Здесь он превзошел собственного отца. Возьмите, к примеру, карнаген. Фантастическая концентрация. Того количества вещества, что содержится в этих двадцати четырех бомбах, с лихвой хватит на то, чтобы отправить на тот свет тридцать тысяч человек — и это по самым приблизительным меркам, без учета таких факторов, как дожди и направление ветра.

— А почему Лондон? — спросила Чесна, вновь обретя дар речи после шока, подобного тому, что только что испытал на себе Майкл. — Почему бы в таком случае просто не разбомбить вражеский флот?

— А потому, моя дорогая Чесна, что бомбардировка судов — занятие хлопотное и невыгодное. Цели слишком малы, ветра над Ла-Маншем непредсказуемы, тем более что карнаген не лучшим образом реагирует на натрий. То бишь на соленую воду. — Он похлопал ее по руке, прежде чем Чесна успела отдернуть ладонь. — Но вы не волнуйтесь. Мы знаем, что делаем.

Майкл это тоже знал.

— Значит, вы хотите ударить по Лондону, чтобы известие об этом было передано высаживающимся войскам. Вы рассчитываете, что, когда солдаты узнают о последствиях, которые вызывает этот газ, среди них начнется паника, и наступление будет парализовано.

— Совершенно верно. Все они рыбками поплывут домой и оставят наконец нас в покое.

Возможность паники в рядах наступающих войск не оставляла никаких надежд на успех. Рано или поздно солдаты узнают о налете на Лондон если не из программ Би-би-си, то по слухам, это точно. И тогда Майкл задал еще один вопрос:

— А почему только двадцать четыре бомбы? А не пятьдесят?

— Потому что такое количество может взять на борт Б-семнадцать. Тем более что и этого числа зарядов для данной операции вполне достаточно. Кроме того, новая партия карнагена только на подходе, еще не прошла очистку. Это длительный и дорогостоящий процесс, и какая-нибудь ошибка может уничтожить месяцы кропотливого труда. Хотя в скором времени эта партия будет готова. Так что и вашим друзьям с Востока достанется.

На двадцать четыре бомбы ушел весь имеющийся у них готовый к использованию карнаген, рассудил Майкл. Но и этого было более чем достаточно, чтобы сорвать операцию и упрочить позиции Гитлера, и без того уже державшего за горло всю Европу.

— К тому же в Лондоне у нас имеется подходящая цель, — продолжал рассказывать Блок. — Бомбы упадут вдоль Парламент-стрит до Трафальгарской площади. Возможно, мы застанем и самого Черчилля, как раз в тот момент, когда он будет курить свою очередную вонючую сигару.

На баскетбольной площадке еще один заключенный упал на колени. Хильдебранд ухватил его за седые волосы.

— Я же говорил, чтобы ты пасовал Маттиасу, ведь говорил? Пасовать, а не бросать в кольцо!

— Мы с вами больше не увидимся, — объявил Блок своим невольным гостям. — По завершении этого проекта меня ждут другие дела. Это моя гордость, мой триумф! — Он снова улыбнулся своей серебряной улыбкой. — Чесна, ты разбила мое сердце. — Блок взял ее пальцем за подбородок, и улыбка его потускнела. Чесна отшатнулась от него. — Но ты замечательная актриса, — сказал он, — и я очень любил женщину, которой ты была в своих фильмах. Охрана, проводите их обратно в камеру.

Подошли двое солдат. Лазарь встал, все еще изумленно озираясь. Майкл помог Чесне подняться, и она охнула от боли, наступив на больную ногу.

— Прощайте, барон, — сказал Блок, в то время как Сапог безучастно глядел на него. — Я надеюсь, что у вас установятся добрые отношения с комендантом концлагеря, в который вы вскоре попадете.

Когда они проходили вдоль края баскетбольной площадки, Хильдебранд дал свисток, останавливая игру. Он снова улыбнулся Чесне и прошел несколько шагов рядом с ней.

— Химия — это будущее, — сказал он. — Это сердце мироздания, его сила и сущность. Химия везде, она даже в вас.

— И в вас тоже, — сказала Чесна и, опираясь на руку Майкла, захромала с его помощью дальше. Перед ней открылось это будущее, оно сводило с ума.

Как только захлопнется дверь камеры, они погибли. Так же как на гибель оказывались обречены тридцать тысяч жителей Лондона, а возможно, и сам премьер-министр. Обрекалась на поражение и высадка в Европе союзных войск. Как только захлопнется дверь камеры, всему наступит конец.

Об этом думал Майкл, поддерживая Чесну. Лазарь шел впереди, солдаты — в нескольких шагах у них за спиной. Их вели вдоль аллеи к зданию гауптвахты. Майкл никак не мог допустить, чтобы эта дверь вновь отрезала его от мира. Что бы ни случилось. Он сказал по-английски:

— Споткнись и падай.

Чесна, застонав, ухватилась за перевязанную ногу. Майкл наклонился к ней.

— Сможешь взять одного? — спросил он у нее по-английски.

Она кивнула. Это был отчаянный, почти безнадежный шаг, но иного выхода не было. Он поднял Чесну с земли и толкнул ее на стоявшего рядом конвоира.

Майкл ухватился за винтовку другого солдата. Раненую руку его пронизала острая боль. Солдат едва не вышел победителем из этого поединка, но Майкл со всей силы ударил немца коленом в пах. Солдат, охнув, согнулся пополам, Майкл вырвал у него винтовку и нанес ему ряд ударов по спине и шее.

Лазарь растерянно моргал, он все еще не пришел в себя после газовых гранат. Он видел, что Чесна пытается выцарапать глаза одному из конвоиров и тот изо всех сил старается скинуть ее с себя. Он сделал нерешительный шаг вперед. Раздался винтовочный выстрел, и пуля отскочила от камней тротуара. Он остановился, взглянул вверх и на железном переходе между двумя постройками увидел еще одного фашиста.

Майкл выстрелил вверх, но он стрелял не целясь, рука у него снова онемела. Охранник закричал и отшвырнул от себя Чесну. Она упала, подвернув раненую ногу.

— Беги! — кричала она Майклу. — Беги!

Полуослепленный конвоир с кровоточащими, слезящимися глазами направил ствол винтовки на Майкла. Пуля просвистела у Майкла над головой.

У него за спиной охранник тер кулаками глаза.

Но он не успел выстрелить. Лазарь навалился на него, пытаясь вырвать винтовку.

Что-то ударило Майкла по голове. Кулак, подумал он. Железный кулак. Он сделал еще три шага и упал, проехавшись по тротуару на животе и врезавшись в мусорные баки и груду разломанных ящиков. Ему показалось, что в голове у него разгорается костер. И где винтовка? Потерялась. Он прижал руку к правому виску, чувствуя под пальцами что-то теплое и влажное. Надо встать, приказал он себе. Надо бежать. Надо…

Сделав неимоверное усилие, он встал на колени, и тут вторая пуля со звоном угодила в мусорный бак всего в полутора метрах от него. Голова у него раскалывалась, но он поднялся на ноги и, нетвердо ступая, побежал через аллею — в ту сторону, где, как ему казалось, должен был находиться забор. Забор. Надо проползти под ним. Завернув за угол, он чуть не угодил под колеса проезжающего грузовика. Завизжали тормоза, а Майкл бежал вдоль стены, придерживаясь за нее рукой, чувствуя за спиной запах жженой резины. Он завернул за угол и, потеряв равновесие, с размаху ударился о стену. Упал; вокруг него сгущалась тьма; он отполз в сторону, забился в узкую темную нишу и залег, дрожа от боли.

Он знал, что пуля лишь задела его. Где теперь Чесна? Где Алекша и Рената? Нет-нет, то был совсем другой мир, там было лучше. А где Лазарь? Вместе с Виктором он, наверное, в безопасности? Он потряс головой; рассудок заволакивало туманом, как будто сознание хотело утаить от него свои секреты. Поезд опоздал! Но у меня все получилось, Никита! Посмотри на меня!

Кожу жгло, все его тело было охвачено странным зудом. В воздухе появился сильный неприятный запах. Откуда эта отвратительная вонь? Его кожа… что с ней происходит? Он взглянул на свои руки. Они изменяли обычный вид, пальцы превращались в когти. Бинты повязки соскользнули и свалились на землю. Кости спины трещали и пришли в движение. Боль поразила суставы, но по сравнению с тем, что творилось у него в голове, эта боль, пожалуй, была приятна.

Чесна! Он чуть не выкрикнул это имя во весь голос. Где она? Он не может ее оставить. Нет и нет! Виктор! Виктор позаботится о Чесне. Разве нет?

Его тело забилось, оказавшись в плену у странных вещей, которые почему-то связывали его ноги. Что-то треснуло на заросшей черной шерстью спине, и он стряхнул с себя лохмотья. У всех вещей, которые спадали сейчас с него, был отвратительный запах. Запах человека.

Мускулы трещали, слышались легкие щелчки. Он должен выбраться из этого страшного места, пока чудовища не нашли его здесь. Он попал в чужой мир, в котором все лишено смысла. Забор. За ним была свобода — как раз то, чего он так страстно желал.

Но ведь, уходя, он бросает здесь кого-то. Нет, не одного. Двоих. Он вспомнил имена и выкрикнул их, но песня его оказалась хриплой, яростной, и в ней не было никакого смысла. Он отделался от двух тяжелых предметов, которые были привязаны веревочками к задним лапам, и побежал, чтобы найти путь на волю.

Ему удалось учуять на земле свой собственный запах. Три чудища с бледными злобными лицами заметили его, и один из них вскрикнул от ужаса; это чувство было понятно даже волку. Другой поднял палку, из конца которой вырвался огонь. Майкл шарахнулся в сторону, когда горячий вихрь пронесся над его черной мохнатой спиной, и побежал.

Собственный след привел его к яме, вырытой под забором. Но почему, интересно, в ней пахнет человеком, недоумевал он. Запахи казались очень знакомыми; но кто бы это мог быть? Лес манил его к себе, обещая безопасность. Ему больно, очень больно. Нужен отдых. Место, где можно свернуться клубком и зализывать раны.

Он пролез под забором и, не оглядываясь назад, на тот мир, который он покидал, бросился в широкие объятия леса.
Глава 8

Волчица с золотисто-желтым мехом вышла на его запах, когда, свернувшись клубком на земле среди валунов, он зализывал рану на лапе. Голова его раскалывалась от боли, которая то убывала, то вдруг нарастала с новой силой, а все, на что он смотрел, по краям было словно подернуто туманом. Но он сумел разглядеть ее даже в голубых сумерках. Она стояла на скале, в двадцати метрах над ним, и видела, как он страдает. Темно-бурый волк вышел и встал рядом с ней, потом к ним присоединился еще один — серый, одноглазый. Два других волка пришли и ушли, а желтая волчица осталась.

Через какое-то время — когда точно, он не знал, потому что время для него остановилось, — он учуял запах человека. Их, наверное, четверо, думал он про себя. Может быть, больше. Приближаются к его убежищу. Мгновение спустя стало слышно, как скрежещут по камням подошвы их сапог. Прошли мимо, наверное, ищут…

Что они ищут? — спрашивал он себя. Еду? Кров? Этого он не знал, но люди — эти чудовища с белой, гладкой кожей — пугали его, и он решил держаться от них подальше.

Грохот взрыва вырвал его из объятий беспокойного сна. Он поднял голову, зеленые глаза равнодушно смотрели на языки пламени, поднимающиеся к темному небу. Бот, подумал он. Они нашли его внизу, в гавани. Эта мысль озадачила его. Интересно, а откуда он сам может об этом знать? Чей это бот и какой прок от него может быть волку?

Любопытство заставило его подняться, и он медленно, с трудом спустился со скалы в бухту. Желтая волчица следовала немного поодаль, а светло-бурый небольшой волк бежал с другой стороны, нервно тявкая и повизгивая всю дорогу до деревни. Вольфтаун, подумал он, глядя на дома. Подходящее название для этого места, и он чувствовал, что здесь он среди своих. У дамбы на воде пылал и гудел, разгораясь, большой костер, и из дыма выходили люди. Он стоял у угла каменного дома, глядя, как чудовища рыскают по округе. Один из них окликнул другого:

— Ну как, Тиссен, нашли что-нибудь?

— Никак нет, сержант! — откликнулся тот. — Как сквозь землю провалился! Но мы обнаружили нашу группу и ту женщину. Вон там. — Он махнул рукой.

— Ладно, если он попытается здесь спрятаться, чертовы волки прикончат его за нас! — Сержант с небольшой группой людей отправился в одну сторону, а Тиссен — в другую.

О ком это они говорят? — думал волк, и яркое пламя отражалось в его зеленых глазах. И… почему он понимает их язык? Очень странно, нужно будет подумать об этом, когда перестанет болеть голова. А сейчас ему нужна вода и ночлег. Он принялся жадно лакать воду из грязной лужицы талого снега, а потом выбрал себе дом и вошел в него через распахнутую настежь дверь. Свернувшись клубком в углу, он положил морду на лапы и закрыл глаза.

Вскоре его разбудил скрип половицы. Подняв голову, он увидел свет фонаря и услышал, как чей-то голос сказал:

— Господи Иисусе, видать, ему крепко досталось!

Тогда он поднялся с пола, развернулся хвостом к стене и оскалил клыки на незваных гостей, сердце его бешено колотилось от страха.

— Спокойно, спокойно, — прошептал один из монстров. — Всади в него пулю, Лангнер!

— А чего это сразу я? Я вовсе не хочу, чтобы мне в глотку вцепился раненый волк! — Лангнер попятился к двери, и человек с фонарем поступил так же.

— Его здесь нет! — крикнул Лангнер кому-то, кто дожидался его на улице. — Здесь слишком много волков развелось. Я выхожу.

Черный волк с запекшейся раной на голове снова пристроился в углу и заснул.

Ему снился странный сон. Тело его изменялось, становясь белым и страшным. Когти, клыки и теплая шуба из лоснящейся черной шерсти исчезали. Совершенно голым он вползал в мир ужаса и кошмаров и должен был вот-вот подняться с земли и встать на длинные белые ноги. Немыслимо! Он сделал над собой усилие и проснулся.

Серый рассвет и голод. Они всегда приходят вместе. Он встал и отправился на поиски еды. Голова болела, но уже не так сильно. Мускулы ныли, словно после ударов, а ноги не слушались. Но если ему удастся найти мясо, он будет жить. Потянув носом воздух, он учуял запах смерти; это было где-то совсем близко, где-то здесь, в Вольфтауне.

Этот запах привел его в другой дом, и здесь он нашел то, что искал.

Трупы четверых людей. Одна очень большая самка с рыжими волосами и трое одетых во все черное, с перепачканными чем-то черным лицами самцов. Он сел на пол и огляделся. В теле самки было около полудюжины дыр, а руки ее крепко держали за шею одного из самцов. Еще один самец валялся в углу, словно сломанная кукла, рот его был открыт в безмолвном крике. Третий лежал на спине возле опрокинутого стола, в груди у него торчала костяная, украшенная резьбой рукоятка ножа.

Черный волк смотрел на этот нож. Он уже видел его раньше. Где-то. Он видел как сейчас: человеческая рука на столе и лезвие ножа вонзается в дерево между пальцами. Это было похоже на наваждение. Загадка, которую отгадать ему было не дано, и он тут же забыл о ней.

Он принялся за человека, лежащего в углу. Мясо на лице было мягким, и язык тоже. Насыщаясь, он почувствовал запах другого волка и услышал его глухой, грозный рык. Он быстро повернулся, но темно-бурый волк уже ринулся в атаку.

Черный волк отскочил в сторону, но лапы еще плохо держали его, и, потеряв равновесие, он упал, ударившись об опрокинутый стол. Темно-бурый щелкнул зубами, пытаясь поймать его переднюю лапу своими мощными челюстями, и это ему едва не удалось. Еще один волк, мех которого напоминал цветом красноватый янтарь, вскочил в комнату через окно и, оскалив клыки, бросился на черного.

Он знал, что гибель неминуема. Для них он был чужаком, и это была борьба за территорию. Он с таким ожесточением рявкнул на янтарного волка — молоденькую самочку, — что та отпрянула. Но бурого — крупного самца — было не так-то легко запугать; взмах когтями — и по боку черного волка потекла кровь. Защелкали клыки, острые словно ножи. Два волка сошлись в схватке, сталкиваясь грудь с грудью, пытаясь одолеть соперника с помощью грубой силы.

Он увидел свой шанс и вцепился зубами в ухо бурого волка. Тот взвизгнул, попятился, сделав ложный выпад в сторону, и тут же снова яростно перешел в наступление. Их тела столкнулись с такой силой, что у обоих перехватило дыхание. Они неистово сражались, и каждый старался добраться клыками до глотки соперника, наскакивая друг на друга и, словно в танце смерти, кружа по всей комнате.

Поросшее бурой шерстью мускулистое плечо задело за рану на голове, и боль снова ослепила его. Он издал высокий, дрожащий вопль и отступил в угол. Дыхание с шумом вырывалось у него из легких, из ноздрей текла кровь. Возбужденный схваткой бурый волк торжествовал победу, готовясь броситься вперед и прикончить наглеца.

Но внезапно раздавшееся гортанное рявканье заставило бурого волка остановиться.

Через дверь вошла желтая волчица. За ней шел серый одноглазый самец. Волчица бросилась вперед, преграждая бурому дорогу. Она лизнула его в кровоточащее ухо, а затем ударом плеча оттолкнула в сторону.

Черный волк ждал, его мускулы дрожали от напряжения. Боль в голове снова стала невыносимой. Он не собирался сдаваться без боя; услышав его гортанный рев, желтая волчица повела ушами, села и начала разглядывать чужака. Она глядела на него с уважением: черный волк во всеуслышание объявил о своем намерении выжить.

Волчица долго смотрела на него. Старый серый и бурый самцы вылизывали ее мех. В дом вошел небольшой светло-бурый волк, который принялся тут же нервно тявкать, пока наконец она не заставила его замолчать, ударив лапой по морде. Потом она гордо встала, взмахнув пушистым хвостом, подошла к трупу, из которого торчал нож, и начала рвать мясо.

Пять волков, думал он. Это число почему-то тревожило его. Это было темное число, и у него был запах огня. Пять. Воображение рисовало ему песчаное побережье и солдат, выходящих на сушу из морских волн. В небе у них над головами парила огромная ворона, неуклонно летевшая на запад. У вороны были стеклянные глаза, а на клюве виднелись загадочные каракули. Нет-нет, тут же поправил он сам себя. Это буквы. Там было что-то написано. Железный…

Сводящие с ума запахи крови и сырого мяса нарушили ход его мыслей. Волки принялись за еду. Волчица с желтым мехом подняла голову и заворчала, давая понять, что еды хватит на всех.

Он ел вместе с ними, отрешившись от странных мыслей. Но когда бурый волк и красновато-янтарная волчица принялись терзать огромный труп рыжеволосой человеческой самки на полу, ему вдруг стало не по себе, и он вышел из дома, не в силах смотреть на это.

Наступила ясная ночь, на небе зажглись звезды. И тогда, насытившись, волки затянули свою песню. Он тоже пел вместе с ними — сначала нерешительно, потому что не знал их мелодии, а потом и во весь голос, который влился в песнь его новой стаи. Теперь он был одним из них, хотя бурый волк время от времени все еще рычал на него и презрительно фыркал.

Наступил и прошел еще один день. Время казалось теперь чем-то чужеродным. Здесь, в Вольфтауне, оно было лишено смысла. Он дал другим имена: Гольда — золотисто-желтый вожак стаи, она была старше, чем показалось ему вначале; Крысолов — темно-бурый волк, с большим наслаждением гонявшийся за грызунами в заброшенных домах; Одноглазый — замечательный певец; Крикун — единственный волчонок из последнего помета и как будто немного не в себе и Янтарик — мечтательная волчица, которая могла часами сидеть на вершине скалы и глядеть вниз. А потом в их стае появилось пополнение: четыре волчонка Янтарика и Крысолова.

В одну из ночей пошел снег. Янтарик танцевала под кружащимися в воздухе хлопьями и старалась поймать пастью снежинки, а Крысолов и Крикун бегали вокруг нее. Снежные хлопья таяли, едва коснувшись земли, — верный признак того, что лето не за горами.

На следующее утро он сидел на вершине каменистого склона среди валунов, и Гольда была вместе с ним. Она вылизывала ему засохшую кровь из раны на голове. Это был тоже своего рода язык; она давала ему понять, что будет рада его мужскому вниманию. В нем пробудилось желание: у нее был такой роскошный, пушистый хвост. Но когда он поднялся с земли, чтобы доставить ей наслаждение, слуха его достигло монотонное жужжание моторов.

Он посмотрел вверх. В небо поднималась огромная ворона. Нет, понял он, это не ворона. У ворон не бывает моторов. Это был самолет с огромными крыльями. Самолет взлетал в серебристое утреннее небо, и от одного взгляда шерсть у него на спине встала дыбом. Это было ужасное зрелище, и, когда самолет взял курс на юг, он глухо зарычал. Железную птицу нужно остановить. В своем брюхе она несет груз смерти. Он посмотрел на Гольду и увидел, что она ничего не понимает. Почему она не может этого понять? Почему это известно ему одному? Он бросился вниз по склону, устремляясь в сторону гавани. Там он забрался на дамбу и, застонав, остался стоять, глядя вслед исчезающему вдали самолету, пока тот совсем не скрылся из виду.

«Ничего не получилось, я не сумел», — думал он. Но что именно он не смог сделать, вспомнить никак не удавалось, начинала болеть голова, и он старался отрешиться от этих мыслей.

По ночам его мучили кошмары, и убежать или спрятаться от них было невозможно.

В своих страшных снах он был человеком. Человеческим детенышем, еще не успевшим ничего узнать о жизни. Вот он бежит по цветущему лугу, в руке у него туго натянутая прочная нить. И на самом конце этой нити высоко в голубом небе плывет, танцуя и переворачиваясь в воздухе, белый змей. Какая-то женщина зовет его, но имени он разобрать не может. Он следит за змеем, а тот поднимается все выше и выше, и там на него налетает ворона со стеклянными глазами; один из ее пропеллеров начинает пожирать его змея, и на землю падают тысячи обрывков, которые тут же разлетаются по ветру, словно прах. Самолет выкрашен в оливково-зеленый цвет и прошит следами от пуль. Оборванная нить падает на землю, и вслед за ней опускается туман. Седой дым клубится, стелется по земле, и он вдыхает его. Тело его начинает таять, отваливаться кровавыми лохмотьями, и в страхе он падает на колени, глядя на то, как на ладонях и руках открываются дыры. Женщина, некогда красивая, бежит к нему через весь луг, и, когда она оказывается совсем рядом и наклоняется, протягивая к нему руки, он с ужасом видит, что на месте лица ее зияет сплошная кровавая рана.

Днем он часто спускался в гавань и сидел там, глядя на обгоревшие останки бота. Пять, не выходило у него из головы. Почему это число так пугало его?

Шли дни, каждый день представлял собой неизменный ритуал из еды, сна и возлежания под лучами начинавшего пригревать солнца. И вот наступил день, когда мясо с костей трупов было обглодано полностью. Он сел рядом и в который раз принялся разглядывать нож, застрявший между ребрами. Лезвие было загнутым. Ведь он видел раньше этот нож. Загнанный в дерево между двумя человеческими пальцами. Забава Китти, подумал он. Да, но кто такая Китти?

Самолет, зеленый металл разрисован отверстиями от пуль, которые были очень похожи на настоящие. Лицо человека с серебряными зубами, дьявольское лицо. Город с огромными часами на башне и рекой, извивающейся на пути к океану. Прекрасная женщина с золотистыми локонами и светло-карими глазами. Пять из шести. Пять из шести. Не ясно. Голова болит. Он был волком, и что он мог об этом знать?

Нож манил его. Он потянулся к нему лапой, Гольда лениво следила за ним. Лапа коснулась рукоятки. Конечно, он не мог выдернуть нож. Но почему же тогда это казалось ему возможным?

Он начал обращать внимание на восходы и закаты солнца, следить за течением дней, обратил внимание на то, что дни становятся длиннее. Пять из шести. Что бы ни крылось за этим, но оно быстро приближалось; от этой мысли его неизменно бросало в дрожь, и тогда он стонал. Он перестал петь вместе с остальными, ему было не до песен. Пять из шести. Мысль об этом не давала ему покоя. На рассвете следующего дня он снова отправился посмотреть на нож, торчащий из груди обглоданного скелета, как будто он напоминал ему об утраченном мире.

Пять из шести были уже совсем близко. Он чувствовал это. Остановить это приближение было невозможно, и осознание этого тянуло за душу, сводило с ума. Но почему других это не беспокоит? Почему страдал он один?

Потому что он был не таким, как они, понял он наконец. Откуда он родом? Чье молоко вскормило его? И как, почему он оказался здесь, в Вольфтауне, если пять из шести с каждым мигом продолжают неуклонно наступать на него?

Вечером они вместе с Гольдой лежали у дамбы, подставляя бока налетавшему теплому ветерку, и на небе уже начинали загораться звезды, когда со стороны валунов до них донесся протяжный, дрожащий вой Крикуна. В нем слышалась тревога. Потом Крикун хрипло, торопливо залаял, оповещая обитателей Вольфтауна о надвигающейся опасности. Черный волк; и Гольда вскочили, услышав грохот, заставивший Крикуна завизжать от боли.

Выстрел. Гольда знала только то, что этот грохот несет смерть. Черный волк знал, что стреляли из автомата системы «шмайссер».

Снова раздался автоматный треск, и визг Крикуна оборвался. Крысолов поднял тревогу, Янтарик разнесла ее дальше. Черный волк и Гольда бросились бежать в глубь Вольфтауна и очень скоро почуяли ненавистный запах человека. Их было четверо. Они спускались с каменистого склона, направляясь к деревне, фонариками освещая дорогу. Они стреляли во все, что движется, даже если им это только казалось. Черный волк учуял еще один запах, который он тут же распознал: шнапс. Так пахло от одного из них, но остальные тоже, наверное, были пьяны.

Скоро он услышал их пьяные голоса.

— Я сошью тебе волчью шубу, Ганс! Точно! Сошью! Я сошью тебе такую шубу, мать твою, какой еще никогда не было ни у кого!

— Да пошел ты! Ты сначала себе сшей, сукин сын ты эдакий!

За этим последовал взрыв пьяного хохота. Раздалась автоматная очередь, выпущенная по стене дома.

— Кончайте болтать, придурки! Пойдем повеселимся!

— Я хочу такого… большого! А из того, лежащего в каменоломне, шапки порядочной и то не выйдет!

Они убили Крикуна. Пьяные солдаты с автоматами отправились от скуки пострелять волков. Черный волк; знал и об этом тоже. Единственное, чего он еще не знал, — откуда ему обо всем этом было известно. Четверо солдат из гарнизона, охранявшего химический завод. Перед его мысленным взором шевелились тени; все пришло в движение, и дремлющие воспоминания начинали пробуждаться ото сна. В висках стучало — не от боли, а от неимоверных усилий сосредоточиться. «Железный кулак». «Летающая крепость». Пять из шести.

Пятое число шестого месяца, вдруг понял он. Пятое июня. День начала операции.

Но ведь он был волком. Разве нет? Ну конечно же был! У него была черная волчья шерсть, когти, клыки. Он был волком, и охотники подошли почти вплотную к ним с Гольдой.

Луч света скользнул по ним, затем вернулся снова. Они оказались в круге света.

— Ты только глянь на этих двоих! Черт подери, шубы-то какие! Черная и светлая!

Раздался сухой автоматный треск, пули угодили в землю рядом с Гольдой. Она испуганно шарахнулась в сторону и бросилась бежать. Черный волк последовал за ней. Она шмыгнула в дом, где лежали обглоданные скелеты.

— Не дай им уйти, Ганс! Из них выйдут замечательные шубы! — Солдаты бежали так быстро, как позволяли им заплетающиеся ноги. — Вон они! В этом доме!

Гольда забилась в угол, глаза ее были полны ужаса. Черный волк чувствовал, как солдаты подходят все ближе.

— Заходи сзади! — крикнул один из них. — Мы возьмем их в кольцо!

Гольда бросилась к окну, но тут снова раздался выстрел, пули угодили в раму, во все стороны полетели щепки. Она свалилась на пол и заметалась золотистым волчком по комнате. Черный волк направился было к двери, но его ослепил луч фонаря, и он отступил; пули прошили деревянную стену у него над головой.

— Все! Теперь не уйдут! — ликующе выкрикнул хриплый голос. — Макс, заходи в дом и выкури их оттуда!

— А почему я?! Сам иди первым, придурок!

— Ах ты трусливое дерьмо! Ну и пойду! Эрвин, вы с Иоганном следите за окнами. — Раздался щелчок. Черный волк знал, что в автомат вставлен новый магазин. — Я пошел!

Гольда снова попыталась выскочить через окно. Раздалась очередь, и на нее посыпались острые щепки. Она упала на пол, морда у нее была в крови.

— Кончай стрелять! — скомандовал хриплый голос. — Я сам уложу обоих! — Светя перед собой фонариком, солдат зашагал к дому; после выпитого шнапса было так приятно чувствовать себя смелым.

Черный волк знал, что они с Гольдой обречены. Выхода не было. Сейчас солдат появится на пороге, и луч его фонарика найдет их. Безвыходное положение. И что могут сделать когти и клыки против четверых людей, вооруженных автоматами?

Взгляд его упал на нож.

Лапа коснулась рукоятки.

«Не подведи же меня», — подумал он. Так говорил Виктор, и было это давным-давно.

Когти пытались сомкнуться вокруг костяной ручки. Свет солдатского фонарика был рядом.

Виктор. Мышонок. Чесна. Лазарь. Блок. Имена и лица закружились в памяти черного волка, словно искры над костром.

Майкл Галлатин.

«Я не волк, — подумал он, пока в мозгу его бушевал костер воспоминаний. — Я же…»

Лапа его начала изменяться на глазах. Сквозь черную шерсть проступали полосы белой кожи. Шерсть исчезала под ней, а кости и сухожилия меняли очертания, издавая при этом тихие хлюпающие звуки.

Пальцы сжались вокруг рукоятки ножа и выдернули его из скелета. Гольда изумленно фыркнула, как будто ей вдруг не хватило воздуха.

Солдат остановился на пороге.

— Сейчас я вам покажу, кто в доме хозяин! — сказал он и обернулся к Максу. — Ну что, видели? То-то же. Только по-настоящему храбрый человек может отправиться в волчье логово!

— Не забудь о ступеньках, придурок! — подначивал его Макс.

Солдат посветил себе фонариком. Он увидел скелеты на полу и желтого волка. Ха! Зверь забился в угол и дрожит от страха! Но куда задевался этот черный ублюдок? Он взошел на две последние ступеньки, держа наперевес автомат, готовый в любую секунду вдребезги разнести волчий череп.

Когда фашист переступил порог, Майкл сделал шаг вперед, выйдя из укрытия, и всадил кривой нож Китти в горло охотнику.

Немец, захлебываясь кровью, выронил «шмайссер» и фонарь. Майкл поймал автомат, уперся ногой фашисту в живот, вышвырнул его за порог и выстрелил туда, где в темноте горел фонарик другого солдата. Послышался жалобный вопль.

— Что там еще? Кто кричал? — выкрикнул солдат позади дома. — Макс? Ганс?

Майкл вышел из дома; колени его болели, все тело было напряжено. Он встал на углу и открыл огонь. Оба фонаря погасли, и тела повалились на землю.

Все было кончено.

Майкл услышал шорох. Он обернулся, чувствуя, как тело его покрыл липкий пот.

Это была Гольда. Она стояла совсем рядом, всего в полутора-двух метрах от него. Тело ее было напряжено, она в упор разглядывала его. Затем она зарычала, скаля клыки, и бросилась в темноту.

Майкл понял. Он был не из ее мира.

Теперь Майкл знал, кто он и какое отношение имел к транспортному самолету, который увез с острова смертоносный груз бомб с карнагеном. Но на аэродроме были и другие вороны: ночные бомбардировщики. На каждом из них можно было преодолеть тысячи миль. Если только им удастся узнать, где находится ангар, в котором прячут «Железный кулак», и…

Если еще не поздно. Какое сегодня число? Узнать это сейчас было невозможно. Он принялся раздевать мертвых солдат, чтобы подобрать себе одежду. Вся одежда была в крови, но тут уж делать было нечего. Он распихал по карманам магазины с патронами. На земле валялась серая шерстяная фуражка, на которую по счастливой случайности не попала кровь. Он надел ее, и пальцы его коснулись шрама и корки засохшей крови у правого виска. Чуть-чуть левее — и эта пуля разнесла бы ему череп.

Майкл закинул автомат на плечо и отправился по дороге, ведущей к каменистому склону. Пятое июня, думал он. Неужели этот день уже прошел? Сколько дней и ночей прожил он здесь, считая себя волком? Его все еще не покидало ощущение нереальности происходящего. Он ускорил шаг. Первым делом нужно было проникнуть на завод; потом пробраться к зданию гауптвахты и освободить Чесну и Лазаря. Тогда он узнает, не опоздал ли он или по его вине на улицах Лондона уже лежат груды обезображенных, истерзанных тел.

Позади себя он слышал протяжный, дрожащий вой. Голос Гольды. Он не оглянулся.

Он был человеком и шел навстречу своей судьбе.
Глава 9

Они, разумеется, засыпали лаз, который он проделал под забором вокруг завода, но одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что приложенных усилий было явно недостаточно, и лопаты кидали землю с откровенной неохотой. Всего несколько минут ушло на то, чтобы выгрести рыхлую землю, и он нырнул в образовавшуюся дыру. Глухо стучало огромное сердце завода, над металлическими переходами вдоль стен горели фонари. Он пошел по аллее, направляясь в сторону аэродрома, к зданию гауптвахты. Из-за угла вышел солдат и направился к нему.

— Эй! Есть закурить? — спросил он.

— Конечно. — Подпуская его поближе, Майкл засунул руку в карман за сигаретами, которых там не было. — А который час?

Немец взглянул на часы.

— Двенадцать сорок две. — Он поднял глаза на Майкла и нахмурился. — Тебе надо побриться. Если капитан увидит тебя в таком виде, он тебе врежет по… — Тут он заметил кровь и дыры от пуль на мундире. Майкл увидел, как его глаза расширились.

Он ударил немца прикладом в живот, проломил ему череп и отволок тело с дороги — туда, где стояли пустые железные бочки из-под химикатов. Он запихнул солдата в одну из бочек, закрыл крышку и пошел по аллее, на этот раз почти бегом. Сорок две минуты пополуночи, вертелось у него в голове. Но какое число?

Вход в здание гауптвахты не охранялся. Стол дежурного стоял в коридоре у самого входа, и за ним, закинув вверх ноги в сапогах, дремал солдат. Майкл ударом ноги выбил из-под него стул, схватил часового за шиворот и изо всех сил ударил о каменную стену. Майкл снял со стены над столом висевшую на гвозде связку ключей и отправился по коридору, в который выходили двери камер. Он хмуро усмехнулся: раскатистый храп русского бородача разносился по всему коридору.

Пока Майкл пытался подобрать ключ к замку, он услышал, как за спиной у него кто-то изумленно ахнул. Взглянув на дверь камеры по другую сторону коридора, он увидел за прутьями решетки осунувшееся лицо Чесны. В ее глазах стояли слезы, она хотела что-то сказать, но язык ее не слушался. Наконец чувства вырвались наружу:

— Где, черт возьми, ты был?

— Отлеживался, — сказал он и подошел к ее двери.

Он быстро нашел нужный ключ. Как только дверь камеры распахнулась, Чесна была у него в объятиях. Он чувствовал, как она дрожит; она похудела, одежда ее была нечистой, но по крайней мере ее не били. Она всхлипнула и тут же взяла себя в руки.

— Все хорошо, — тихо сказал он, целуя ее в губы. — Сейчас мы уйдем отсюда.

— Сначала ты вытащи меня! Ну ты даешь, козел! — крикнул ему Лазарь из своей камеры. — Черт, а мы-то уж думали, что ты того!

Его начавшая обрастать голова напоминала воронье гнездо, а в глазах горело безумие. Чесна взяла автомат и следила за коридором, пока Майкл подобрал ключ и освободил Лазаря.

Довольный русский возник на пороге своей камеры, и пахло от него далеко не розами.

— Боже ты мой! — сказал он. — Мы даже не знали, удалось ли тебе уйти! Мы думали, что тебя убили!

— Они были как никогда близки к цели! — Майкл посмотрел на часы. Около часа ночи. — А какое сегодня число?

— Кабы знать! — ответил Лазарь.

— Мы опоздали, Майкл, — сказала Чесна. — Тебя не было пятнадцать дней.

Он продолжал смотреть на нее ничего не понимающим взглядом.

— Сегодня шестое июня, — продолжала она. — Слишком поздно.

Слишком поздно. У слов, оказывается, тоже есть зубы.

— Вчера был день начала операции, — сказала Чесна. У нее кружилась голова, и она цеплялась за него. Переживания последних двадцати четырех часов измотали ее. — Теперь все уже кончено.

— Нет! — замотал головой Майкл, отказываясь верить в это. — Ты ошибаешься! Не может быть, чтобы меня так долго… не было!

— Я не ошибаюсь. — Она взяла его за руку и взглянула на циферблат часов. — Шестое июня наступило один час и две минуты назад.

— Необходимо разузнать обстановку. Здесь где-то должен быть радиоузел.

— Есть, — сказал Лазарь. — В доме позади топливных цистерн.

Он рассказал Майклу, что вместе с подневольными рабочими его заставили чистить выгребную яму рядом с солдатскими казармами, вот почему от его одежды исходила невыносимая вонь. И вот там-то, стоя по пояс в дерьме и разговаривая с рабочими, он кое-что разузнал о заводе. Хильдебранд жил в своей лаборатории, расположенной в самом сердце завода, у трубы. Огромные цистерны были залиты маслом, которым помещения отапливались долгими зимними месяцами. Рабочие жили в бараках неподалеку от солдатских казарм. И Лазарь сказал, что на случай атаки партизан на заводе имелся и склад оружия, но вот только где он, ему выяснить не удалось.

— Это на тебя налезет? — спросил Майкл, когда они проходили мимо стола, у которого на полу валялось распростертое тело часового.

Лазарь сказал, что он попытается. Чесна открыла стол и нашла «люгер» и патроны к нему. Лазарь переоделся в нацистскую форму. Рубашка трещала в плечах, а брюки, напротив, норовили сползти. Ему пришлось застегнуть ремень на последнюю дырочку. Зато фуражка пришлась впору. Сапоги на Лазаре остались прежними, те самые, что он получил, когда они покидали Германию, но теперь их покрывала корка засохших нечистот.

Из здания гауптвахты они отправились на радиоузел. Чесна еще слегка прихрамывала, но могла идти самостоятельно. Майкл увидел радиомачту, на самом верху которой мигали два огонька — предупреждение для низко летящих самолетов, — и повел всех за собой. Через четверть часа, после коротких перебежек по аллеям, они оказались перед каменным домиком, часовых у входа не было. Дверь была заперта. Несколько мощных пинков ногой, обутой в грязный сапог, — и дверь распахнулась. Майкл нащупал на стене выключатель. На столе стоял радиоприемник под чехлом из прозрачного пластика. У Чесны был опыт в работе с немецкими радиостанциями, и Майкл отошел в сторону. Индикаторы загорелись зеленым светом, Чесна перебирала частоты. Из маленького динамика доносился треск помех. Потом послышался далекий голос, говоривший по-немецки что-то о дизельном двигателе, требующем капитального ремонта корабле в море. Чесна поймала и норвежскую передачу о лове скумбрии, возможно, это была радиошифровка, передаваемая в Англию. Снова смена частоты, и заиграла музыка — траурный марш.

— Если высадка производилась, это должно было занимать весь эфир, — сказал Майкл. — Что происходит?

Чесна пожала плечами и продолжила искать. Она поймала радиостанцию, передающую сводку новостей из Осло; на ее волнах немецкий диктор хорошо поставленным голосом рассказывал о том, что еще одна партия железной руды была отгружена морем во славу рейха и что перед зданием правительственной ратуши в шесть часов утра будет формироваться очередь на отоваривание карточек на молоко. Переменная облачность, семьдесят процентов вероятности грозовых дождей и порывистого ветра. А теперь обратимся снова к успокаивающей музыке Герхарда Каатховена.

— А где же высадка? — почесал подбородок Лазарь. — Ведь она должна была начаться пятого…

— А может быть, и нет, — сказал Майкл. Он взглянул на Чесну. — Может быть, операцию отменили или перенесли.

— Но для того, чтобы перенести операцию такого размаха, должна была быть какая-то очень веская причина.

— Может быть, она у них была. Кто знает, что могло произойти? Но я уверен, что высадка еще не началась. Если бы все произошло утром пятого числа, об этом сообщалось бы на всех частотах.

Чесна знала, что он прав. К этому времени, по идее, эфир должен был бы разрываться от новостей, рапортов и сообщений партизанских групп. Но утро наступающего дня ничем не отличалось от остальных — это было утро траурных маршей и очередей за молоком.

Теперь Майкл знал, что им делать дальше.

— Лазарь, а ты смог бы взлететь на каком-нибудь из тех ночных бомбардировщиков, которые стоят на аэродроме?

— Я смогу взлететь на всем, у чего есть крылья. Я предлагаю двести семнадцатый «дорнье». С полными баками он может пролететь тысячу миль, и к тому же он быстрый, зараза. А куда мы полетим?

— Сначала разбудим доктора Хильдебранда. Потом выясним точно, где находится ангар «Железного кулака». Сколько времени займет перелет отсюда до Роттердама? Ведь это почти тысяча миль.

— Горючего хватит в обрез, — помрачнел Лазарь, — даже если баки будут залиты под завязку. — Он задумался. — Максимальная скорость «дорнье» примерно триста миль. При дальнем перелете следует придерживаться двухсот пятидесяти. Потом еще ветер… Пять часов, это как пить дать.

Слишком уж много всего зависит от обстоятельств, думал Майкл, но разве им было из чего выбирать? В следующей комнате, заставленной забитыми папками конторскими шкафами, Майкл, обнаружил карту: «Заводы Хильдебранда. Химический комплекс "Скарпа"». Карта была приколота кнопками к стене рядом с портретом Адольфа Гитлера. Красным крестиком на ней было помечено расположение радиоузла, а также всех остальных зданий: «Мастерская», «Столовая», «Камера испытаний», «Оружейный склад», «Казарма N 1» и так далее. Производственная лаборатория располагалась всего в сотне ярдов от того места, где они находились, а склад оружия был по другую сторону завода, если смотреть от аэродрома. Майкл сложил карту и засунул ее в испачканный кровью карман.

Производственная лаборатория. Длинное белое здание словно обросло трубами, соединяющими его с другими, более мелкими постройками, расположенными возле центральной трубы. За матовыми стеклами окон горел свет: доктор работал. На крыше лаборатории находился огромный резервуар, но о том, что было в нем: химикаты, топливо или вода, — Майклу оставалось лишь догадываться. Входная дверь была заперта на засов изнутри, но на крышу поднималась железная лестница. Люк в крыше оказался открытым, Майкл свесился вниз и заглянул внутрь, а Лазарь держал его за ноги.

За длинными столами, на которых были расставлены микроскопы, подставки с пробирками и другое лабораторное оборудование, работали трое мужчин в белых халатах и белых перчатках. В конце лаборатории стояли четыре больших, напоминающих огромные скороварки, закупоренных чана, от них и исходили пульсирующие звуки, похожие на стук сердца. Майкл предположил, что это был шум мотора, приводящего в действие механизм, перемешивающий дьявольскую гремучую смесь в этих докторских котелках. Примерно в шести метрах над полом вдоль всей стены лаборатории тянулась узкая железная площадка, ведущая к приборной панели над чанами с химикатами.

Один из работавших в лаборатории был высокого роста, и на нем была белая шапочка, по спине спускались длинные светлые волосы. Он был всецело поглощен рязглядыванием в микроскоп предметных стекол.

Майкл отодвинулся от люка.

— Немедленно отправляйтесь на аэродром, — сказал он Чесне и Лазарю. Чесна начала было протестовать, но он приложил палец к ее губам. — Слушай, Лазарь, если «дорнье» не заправлен, вам придется это сделать вместе с Чесной. Я видел заправщик на поле. Ты умеешь с ним обращаться?

— Свой «Боевой молот» я всегда заправлял сам. Я был сам себе наземной командой. — Он пожал плечами. — Разница, конечно, есть, хотя небольшая. Но самолеты наверняка охраняются.

— Я знаю. После того как я здесь управлюсь с делами, я устрою небольшую диверсию, чтобы отвлечь внимание. Вы узнаете, когда это случится. — Он взглянул на часы. Тридцать две минуты второго. Майкл снял часы и передал их Чесне. — Я буду на аэродроме через полчаса. Когда начнется фейерверк, у вас будет возможность дозаправить баки «дорнье».

— Я остаюсь с тобой, — сказала Чесна.

— Лазарю твоя помощь нужнее, чем мне. И не спорь. Отправляйтесь на аэродром.

У Чесны был профессиональный подход к делу, и она не стала терять время на разговоры. Они с Лазарем поспешили к лестнице, а Майкл перекинул автомат через плечо. Свесившись в люк, он ухватился рукой за одну из железных труб под потолком лаборатории. Перехватываясь руками, он добрался до площадки и перешагнул через перила.

Здесь он пригнулся и принялся наблюдать за работающими людьми. Хильдебранд подозвал одного из подручных к себе и показал ему что-то на предметном стекле. Затем Хильдебранд принялся его отчитывать и даже стукнул кулаком по столу, а работник лишь покорно кивал, низко опустив голову. Что-то не ладится в работе, подумал Майкл. Какая досада!

Капля жидкости упала на железный пол прохода рядом с ним. Он поднял голову и взглянул вверх. На длинной трубе через равные интервалы были установлены распылители, и один из них подтекал. Майкл подставил ладонь и, поймав несколько капель, принюхался. Пахло морем. Он лизнул ладонь. Соленая вода. Из резервуара наверху, догадался он. Скорее всего, там держали обыкновенную морскую воду. Но зачем нужно было наливать морскую воду в резервуар и держать ее на крыше лаборатории?

И тут ему вспомнились слова Блока: «Карнаген не лучшим образом реагирует на натрий. То бишь на соленую воду». Возможно, морская вода уничтожала карнаген. И если это так, значит, Хильдебранд установил эту систему, чтобы в случае аварии можно было бы сразу же привести в действие распылители с морской водой. Вентили аварийной системы должны находиться внизу, чтобы при необходимости ими смогли бы воспользоваться работающие там люди. Майкл встал и подошел к приборной панели над чанами. На ней был ряд красных переключателей. Они были включены. Он начал выключать их все подряд. Было слышно, как огромное сердце сначала дало сбой, а потом и вовсе начало затихать.

На пол упал и вдребезги разлетелся какой-то сосуд. Один из работающих заорал во весь голос. Это был сам Хильдебранд.

— Ты, придурок! — вопил он. — Быстро включи аэраторы!

— Не двигаться! — Майкл подошел поближе, вскидывая ствол «шмайссера». — Доктор Хильдебранд, нам с вами еще нужно поговорить кое о чем.

— Пожалуйста! Переключатели! Включите их!

— Я хочу знать, где находится «Железный кулак». Как это далеко от Роттердама?

Один из лаборантов внезапно бросился к двери, но Майкл подстрелил его, прежде чем тот успел сделать несколько шагов. Беглец упал, по белому халату начало разливаться кровавое пятно.

Грохот выстрела эхом раскатился по лаборатории. Его, наверное, было слышно и снаружи. Времени почти не оставалось. Майкл направил дымящееся дуло на Хильдебранда.

— «Железный кулак». Где он?

— А… э-э… — Хильдебранд натужно сглотнул, глядя в наведенный на него черный глазок дула. — Немецкий аэродром в Вассенааре. На побережье, шестнадцать миль к северо-западу от Роттердама. — Он взглянул на чаны. — Пожалуйста… умоляю вас! Включите аэраторы!

— А что случится, если этого не сделать? Карнаген будет уничтожен?

— Нет! Тогда…

Майкл слышал звук прогибаемого давлением металла.

— Тогда взорвется сырье! — завопил Хильдебранд, выпучив глаза и задыхаясь от охватившего его ужаса.

Майкл взглянул на плотно задраенные чаны. Крышки на них вздувались, под давлением на швах появились металлические волдыри. «Господи! — думал про себя Майкл. — Эта дрянь прет из посудин, как на дрожжах!»

Второй лаборант внезапно подхватил табурет и бросился к окну.

— Помогите! Кто-нибудь, на помощь! — завизжал он через разбитое стекло.

Автомат Майкла быстро заставил замолчать и его. Хильдебранд поднял руки:

— Переключатели! Умоляю вас!

Чаны продолжало распирать изнутри. Майкл направился было к приборной панели, но Хильдебранд бросился к разбитому окну, пытаясь пропихнуть через него свое длинное тело.

— Охрана! — вопил он. — Охрана!

Майкл остановился в трех метрах от заветных переключателей и направил оружие на злого гения.

Пули перебили обе ноги Хильдебранда. Майкл вставил в «шмайссер» новый магазин и был готов прикончить его.

Один из чанов треснул, во все стороны разлетелись заклепки. Поток густой желтой массы выплеснулся наружу. Завыла сирена, заглушившая вопли Хильдебранда. Словно созревшая опухоль, лопнул и второй чан. Майкл был в ужасе, он стоял, не в силах двинуться с места, завороженно глядя, как жидкость разливается по всему полу лаборатории, сдвигая своей массой столы и стулья. В желтом болоте химикалий пенящиеся прожилки коричневого цвета шипели, словно жир на раскаленной сковороде. Третий чан взорвался с такой силой, что сорвавшаяся крышка ударилась о потолок. Майкл поспешно отступил к открытому люку на крышу. Густая и вязкая желтая каша из чана хлынула через край.

Химикаты — на этой стадии процесса неочищенная грязь — волнами расползались по полу. Хильдебранд отчаянно пытался добраться до красного вентиля на стене; кран резервуара с морской водой, догадался Майкл. Оглянувшись, Хильдебранд что-то безумно залопотал, увидев, что желтое течение уже почти настигло его. Он потянулся вверх, пытаясь ухватиться за вентиль. Наконец это ему удалось, и он рванул его изо всех сил, поворачивая сразу на четверть оборота.

Майкл слышал, как в трубах зажурчала вода, но в следующее мгновение сырой карнаген захлестнул Густава Хильдебранда, и химик дико завопил, оказавшись в едких объятиях своего изобретения. Он извивался, словно слизняк, посыпанный солью, с волос и лица у него стекал карнаген. Хильдебранд схватился за глаза; голос его говорил о мучительной агонии, на белой коже рук вздувались и лопались кровавые пузыри.

Из распылителей хлынули потоки морской воды. Там, куда попадала вода, химикаты шипели и оседали. Но Хильдебранду это уже помочь не могло; он превратился в шевелящуюся массу кровоточащих волдырей, бьющуюся в затягивающей его желтой трясине. Хильдебранд стоял на коленях, мясо полосами отваливалось у него с лица; он открыл рот, заходясь в беззвучном, страшном крике.

Майкл нажал на спусковой крючок. Короткая очередь разнесла Хильдебранду грудь. Затихшее тело сползло на пол, от изъеденных кислотами легких поднимался дым.

Майкл перекинул ремень «шмайссера» через плечо, взобрался на железные перила узкого перехода и прыгнул.

Ухватившись за трубу под потолком, он начал пробираться по ней к распахнутому люку, а затем, напрягшись из последних сил, подтянулся и вылез на крышу. Оттуда он взглянул вниз: карнаген испарялся под льющимися с потолка потоками морской воды, а Хильдебранд лежал на полу, словно большая медуза, выброшенная штормом на берег.

Майкл вскочил и бросился бежать к лестнице. По ней на крышу уже забирались двое солдат.

— Утечка карнагена! — заорал Майкл, изображая неподдельный ужас. Такое представление, наверное, привело бы в восторг даже Чесну.

Солдаты мгновенно спрыгнули вниз на землю. Еще три немца пытались выломать дверь в лабораторию.

— Газ взорвался! — крикнул им один из обезумевших от страха солдат, и все тут же бросились врассыпную, вопя об этом во все горло. А сирена продолжала завывать.

Майкл взглянул на карту и побежал к оружейному складу. Едва завидев на пути очередного солдата, он принимался орать об утечке карнагена, Через несколько минут крики об этом доносились уже со всех сторон. О последствиях воздействия карнагена, как оказалось, были хорошо наслышаны все, даже рядовые солдаты. Начинали завывать все новые сирены. Добравшись до склада боеприпасов, он увидел, что с полдюжины солдат уже ворвались в здание и принялись разбирать противогазы и респираторы.

— Карнаген взорвался! — объявил Майклу перепуганный немец с выпученными от страха глазами. — В секторе С все уже погибли!

Он надел противогаз и, спотыкаясь, заковылял прочь.

Майкл, вошел в помещение оружейного склада, взломал крышку ящика с гранатами, а затем ящика, в котором находились патроны для пятидесятикалиберного пулемета.

— Эй, ты! — закричал на него вошедший офицер. — Что тебе там…

Майкл пристрелил его и продолжал заниматься своим делом. Он поставил ящик с гранатами на ящик с патронами, притащил еще один ящик гранат. Затем взял пару гранат, выдернул чеку, сунул их обратно в ящик и кинулся прочь.

Весь завод оглашал вой сирен; Лазарь и Чесна сидели, притаившись позади одного из бензозаправщиков. На земле в пяти метрах от них лежал часовой, убитый метким выстрелом из «люгера». Насос заправщика пыхтел, перекачивая топливо по брезентовому шлангу в правый бак ночного истребителя «дорнье». Еще раньше Лазарь обнаружил, что оба бака были заполнены почти на три четверти, но другой возможности заправиться у них больше не будет, а перелет предстоял долгий. Он держал наконечник шланга, топливо текло у него по рукам, а Чесна стояла рядом, держа наготове свой «люгер». В тридцати ярдах от них стояла небольшая хижина из металлических листов, в которой пилоты проходили инструктаж перед вылетом. Выломав дверь, Чесна обнаружила внутри награду за труды: карты Норвегии, Дании, Голландии и Германии, указывающие расположение аэродромов люфтваффе.

Яркое зарево осветило небо. Раздался оглушительный грохот, который Чесна поначалу приняла за гром. В воздух взлетело что-то очень большое. Она слышала грохот стрельбы, как будто разом начали стрелять сотни винтовок. Послышались новые взрывы, и она увидела пламя и оранжевые стрелы трассирующих пуль, пронзающих небо где-то по другую сторону от завода. Горячий ветер принес запах гари.

— Во дает! — сказал Лазарь. — Когда этот сукин сын собирается устроить диверсию, он знает, что делает!

Чесна взглянула на часы. Где же он?

— Ну давай, — шептала она. — Пожалуйста, быстрее.

Еще через четверть часа среди непрекращающегося грохота Чесна различила торопливые шаги: сюда кто-то бежал. Она залегла на бетоне взлетной полосы, держа наготове «люгер». И тут до нее донесся его голос:

— Не стреляй! Это я!

— Слава богу! — Она поднялась. — Что взорвалось?

— Склад боеприпасов. — Он был без фуражки, рубашка изорвана. — Лазарь! Долго еще?

— Три минуты! Я хочу залить их до краев!

Через три минуты все было готово. Майкл направил бензозаправщик на «Мессершмитт Бф-109», и машина врезалась в самолет, повредив ему крыло. Затем они вместе с Чесной влезли в кабину «дорнье»; Лазарь успел занять место пилота и пристегнуться.

— Ну ладно! — сказал он, разминая пальцы. — Сейчас мы посмотрим, что русский может сделать с немецким истребителем!

Взревели пропеллеры, и «дорнье», набрав скорость, оторвался от земли.

Лазарь сделал круг над пожаром, пылающим в самом сердце Скарпы.

— Держитесь! — крикнул он. — Мы доведем дело до конца! — Нажав переключатель подачи патронов, он вошел в пике, самолет угрожающе заревел, всех их вжало в кресла.

Лазарь направил самолет к огромным топливным бакам. С третьего захода на бреющем полете вспыхнули яркие искры, превратившись в ослепительный ярко-оранжевый огненный шар клубящегося пламени. Лазарь резко набирал высоту, «дорнье» затрясло.

— Вот так! — сказал он, широко улыбаясь. — Ну вот я и дома!

Лазарь сделал еще один круг над островом, словно ястреб над пепелищем, и взял курс на Голландию.
Глава 10

Джерек Блок самонадеянно полагал, что, когда этот день наконец наступит, он будет совершенно спокоен, сохранит полное хладнокровие — даже лед не растает у него в руке. Но теперь, в семь сорок восемь утра шестого июня, он чувствовал, как дрожат у него руки.

Здесь, в небольшом сером здании с бетонными стенами, выстроенном у самого края летного поля аэродрома, радист перебирал радиочастоты. Из вихря помех возникали и исчезали далекие голоса; не все говорили по-немецки, а значит, войскам англичан и американцев удалось завладеть некоторыми радиопередатчиками.

Перед рассветом в эфир стали поступать разрозненные сообщения о парашютном десанте в небе над Нормандией. В сводках сообщалось, что истребители союзников бомбят и обстреливают аэродромы. А около пяти часов утра два истребителя пронеслись и над их аэродромом, осыпая градом пуль постройку с серыми бетонными стенами, в которой сейчас находился Блок. В здании не осталось ни одного целого стекла. Был убит офицер службы связи. Стена за спиной Блока забрызгана кровью. Один из трех «мессершмиттов» на летном поле взорвался, фюзеляж другого был изрешечен пулями. Ближайший склад, тот самый, где когда-то находился Тео фон Франкевитц, был разбит. Но, слава богу, сам ангар не пострадал.

В то время как в небе, затянутом пеленой облаков, всходило солнце и с Ла-Манша на материк дул сильный соленый ветер, поступили новые отрывочные сообщения: высадка союзников в Европе началась.

— Я хочу пить, — сказал Блок Сапогу.

Громила открыл термос с коньяком и протянул его хозяину. Блок глотнул из горлышка; от крепости напитка у него заслезились глаза. Он снова принялся слушать, сердце его гулко стучало, а оператор тем временем сумел выхватить еще несколько голосов из циклона войны. Судя по этим сообщениям, союзники высаживались на побережье сразу в дюжине мест. На волнах у берегов Нормандии покачивалась грозная армада судов: сотни транспортных судов, эсминцев, крейсеров и линкоров с развевающимися английскими и американскими флагами. В небо поднялись «мустанги», «молнии» и «спитфайры». В то время как истребители атаковали с бреющего полета немецкие укрепления и опорные пункты, тяжелые бомбардировщики союзников — «ланкастеры» и «летающие крепости» продолжали полет в глубь материка, направляясь к сердцу рейха.

Блок сделал еще один глоток.

Вот и настал день, которому было суждено стать решающим в его судьбе, а также в судьбе всей нацистской Германии.

Он обвел взглядом шестерых человек, находящихся в комнате, среди которых были капитан ван Ховен и лейтенант Шредер — им предназначались роли первого и второго пилота Б-17. И тогда Блок сказал:

— Начинаем.

Ван Ховен решительно пересек комнату, усеянную осколками стекла, остановился у рычага на стене и решительно потянул его вниз. На крыше здания зазвенел резкий звонок. Ван Ховен и Шредер вместе со своим штурманом и бомбардиром побежали к большому железобетонному ангару, находившемуся в пятидесяти ярдах от здания радиоузла, в то время как остальные — наземная команда и стрелки — выбегали из казармы позади ангара.

Отставив термос, Блок вышел на улицу, Сапог последовал за ним. Покинув Скарпу, Блок жил в большом особняке в четырех милях от аэродрома, он мог проследить за погрузкой карнагеновых бомб и присутствовать на последних тренировках экипажа. Отработка приемов шла и днем и ночью; и вот теперь у него была возможность убедиться, что время не потрачено впустую.

Экипаж вошел в ангар через боковую дверь. Блок и Сапог приблизились к ангару, и его ворота стали медленно открываться. Когда они открылись наполовину, из ангара послышался глухой рокот, отдававшийся эхом от железобетонных стен. Гул нарастал, превратившись в рычание, переросшее затем в оглушительный рев. Двери ангара распахнулись до конца, и из темноты показался выпускаемый на свободу из заточения монстр.

Стеклянный купол над местом бомбардира был покрыт густой сетью трещин, которые казались настоящими даже с расстояния в несколько шагов. Нарисованные кистью художника дыры от пуль, по краям серовато-голубые, воспроизводили цвет голого металла, чуть пониже — бронированный кулак, сжимающий в железной хватке шею карикатурного Гитлера. Надпись «Железный кулак» на английском завершала художественную композицию на носу самолета. Огромный самолет медленно выполз из ангара, четыре его пропеллера бешено вращались. Стекла верхней и нижней пулеметных башен были разрисованы так, что можно было подумать, будто они и в самом деле разбиты вдребезги. Нарисованные пробоины покрывали бока машины и стабилизатор. Все части, которые еще раньше были сняты с нескольких сбитых Б-17, были собраны после того, как Франкевитц закончил свою работу.

Из всех огнестрельных позиций Б-17 были установлены и заряжены только два пулемета. Но в стрельбе необходимости не возникнет, потому что этот полет был хладнокровно спланированным самоубийством. Истребители союзников беспрепятственно подпустят «Железный кулак» к цели, но о возвращении обратно речи не шло. Ван Ховен и Шредер полностью отдавали себе отчет в том, что это задание, скорее всего, окажется для них последним; а их семьям будет обеспечено щедрое содержание. И все же позиции пулеметов с их прямоугольными амбразурами будут выглядеть более убедительно, если…

Над этим предстояло еще поработать.

Выкатив «Железный кулак» из ангара, ван Ховен остановил самолет. Блок и Сапог, придерживая рукой фуражки, чтобы их не сдуло поднятой пропеллерами бурей, направились к двери, находящейся по правому борту самолета.

Внимание Блока привлекло какое-то движение. Он взглянул вверх. Над аэродромом кружил самолет. Его охватил страх ожидания новой бомбардировки, но тут стало ясно, что это всего-навсего «дорнье», немецкий ночной истребитель. Что делает здесь этот идиот? Никто не давал ему разрешения на посадку!

Один из пулеметчиков открыл дверь, и они оказались внутри самолета. Пока Сапог пробирался вперед по узкому проходу, Джерек Блок вытащил свой «люгер» и дважды выстрелил в голову стрелка у правого пулемета, а затем вышиб мозги и пулеметчику у левого борта. После этого он расположил оба тела у пулеметных амбразур так, чтобы их кровь стекала по наружной обшивке самолета и оба они были на виду.

Последний штрих, подумал он.

В кабине пилотов ван Ховен отпустил тормоз, и самолет покатился вперед, выруливая на взлетную полосу. Здесь они снова остановились, оба пилота принялись еще раз проверять показания приборов. В бомбовом отсеке позади них Сапог был занят выполнением своего задания: ему было поручено снять предохранители с двадцати четырех темно-зеленых бомб, и в каждой из них надлежало осторожно повернуть взрыватель на четверть оборота.

Закончены последние приготовления. Покинув чрево «Железного кулака», Блок отошел в сторону и стал дожидаться Сапога. Камуфляж самолета был безукоризнен. Он дрожал, словно стрела, которой не терпелось сорваться с натянутой тетивы. Когда бомбы с карнагеном взорвутся на лондонских улицах, сообщения об этом бедствии быстро достигнут командования армады у берегов Нормандии, а затем слухи неизбежно дойдут и до солдат. И прежде чем стемнеет, в войсках начнется паника и массовое отступление. Какая слава для рейха! Сам фюрер станет танцевать от…

У Блока перехватило горло. «Дорнье» приземлялся.

И самое ужасное, что его дубина пилот опустился на ту самую взлетную полосу, на которой стоял «Железный кулак»!

Блок выбежал вперед и отчаянно замахал руками. Пилот «дорнье» включил тормоз, в воздухе запахло паленой резиной, но самолет продолжал катиться вперед, загораживая собой путь «крепости».

— Катись отсюда к чертовой матери, идиот! — заорал Блок, выхватывая из кобуры «люгер». — Съезжай с полосы, чертов придурок!

За спиной у него ревели вновь ожившие двигатели «Железного кулака». С головы у Блока сорвало фуражку, ее затянуло в один из пропеллеров, который в мгновение ока изрубил ее в пыль. Двигатели Б-17 набирали мощность. Блок держал пистолет в вытянутой руке, а «дорнье» все еще надвигался. Пилот был явно не в себе! Немец он или нет, его надо немедленно заставить убраться с…

Через стекло кабины «дорнье» он увидел, что у второго пилота длинные золотистые волосы.

Пилотом был бородач. Он узнал эти лица: Чесна ван Дорне и тот человек, который был вместе с ней и бароном. Он ума не мог приложить, каким образом они сюда попали, зато прекрасно понимал, зачем они здесь, и допустить это было никак нельзя.

В гневе Блок принялся палить по самолету.

Пуля разбила стекло у самого лица Чесны. Вторая отскочила рикошетом от фюзеляжа, а третья перебила Лазарю ключицу. Русский пилот вскрикнул от боли, а на Майкла, сидевшего сзади, посыпались осколки стекла. Майкл открыл дверцу люка и спрыгнул на взлетную полосу. Пропеллеры ночного истребителя и Б-17 вместе создали настоящий ураган.

Он налетел на Блока прежде, чем тот успел его заметить. Они сцепились на узкой площадке между работающими пропеллерами двух самолетов. Майкл нанес ему удар кулаком в челюсть. Блок не выпускал «люгер», и Майкл крепко держал полковника за запястье. Блок попытался швырнуть Майкла на пропеллер «дорнье», но Майкл предугадал это движение. Проклятие Блока потонуло в реве двигателей — он ударил Майкла ребром ладони, но Майклу удалось избежать прямого удара. Не отпуская запястья Блока, он выкручивал ему руку. Палец на спусковом крючке «люгера» свела судорога, и прогремели еще два выстрела. Обе пули пробили обтекатель двигателя Б-17, и из настоящих пробоин в металле потянуло черным дымком горящего масла.

Майкл и Блок продолжали свою схватку между пропеллерами, вокруг них бушевал вихрь, грозящий вот-вот бросить их обоих на бешено вращающиеся лопасти. В кабине пилотов «Железного кулака» ван Ховен увидел черный дым горящего масла под одним из четырех двигателей. Он отпустил тормоз, и самолет двинулся вперед. Все еще орудовавший в бомбовом отсеке Сапог, поняв, что они двинулись с места, оторвался от своего занятия и загремел:

— Ты что, спятил?

После удачного удара локтем в подбородок противника Блоку наконец удалось высвободить руку с «люгером». Сейчас он разнесет череп фальшивому барону! Он победоносно усмехнулся, но это была его последняя улыбка — победа оказалась мнимой.

Майкл бросился вперед и, собрав все силы, подхватил Блока за колени и швырнул назад. Пуля «люгера» просвистела у Майкла над спиной, но лопасти пропеллера «Железной крепости» нанесли точный удар.

Майкл, еще сжимая ноги полковника, бросился ничком на землю, сверху хлынули потоки крови. В мгновение ока Джерека Блока изрубило в клочья, на бетон оседал кровавый туман. Звякнули серебряные коронки. Вот и все.

Майкл откатился от лопастей. Ноги Блока все еще подрагивали. А ван Ховен съехал со взлетной полосы на траву, обогнул черный ночной истребитель и не заметил, что его кто-то преследует.

Бомбардировщик, въезжавший на взлетную полосу, начинал набирать скорость. Майкл Галлатин, поравнявшись с амбразурой в борту самолета, из которой свешивался труп пулеметчика, ухватился обеими руками за ствол пулемета. Б-17 устремился вперед, а Майкл, подтянувшись, проник в самолет, плечом отпихнув с пути мертвеца.

В конце взлетной полосы «Железный кулак» задрал нос. Его шасси оторвались от земли, и самолет ван Ховена взял курс на Англию; один из четырех двигателей слегка дымил.

Двумя минутами позже за ним последовал «дорнье». За рулем была Чесна, а Лазарь зажимал рукой перебитую ключицу и изо всех сил старался не потерять сознания. Она взглянула на шкалу, показывающую уровень топлива; стрелка уже переступила критическую красную отметку, замигали, подавая сигнал тревоги, световые индикаторы обоих топливных баков. Она направила самолет вслед за тянувшейся в небе полоской черного дыма, и врывавшийся сквозь трещины в стекле ветер бил ей в лицо.

Набрав полтора километра высоты, Б-17 немного снизился над Ла-Маншем. Ветер задувал в амбразуры пулеметов, и Майкл взглянул на дымящий двигатель. Пропеллер перестал вращаться, и из-под обтекателя вылетали искры. Такая неисправность не остановит «Железный кулак»; это будет даже удачной деталью маскировки, делая ее более убедительной. Он обыскал оба трупа, но оружия у них не оказалось. Поднимаясь с пола, он почувствовал, что Б-17 набирает скорость. Что-то пронеслось с правого борта.

Майкл, выглянул. Это был «дорнье». Чесна кружила в ста пятидесяти метрах над ними. «Стреляй! — мысленно приказывал он. — Сбей этого гада» Но она не стреляла, и он знал почему. Она боялась за него. Итак, жребий брошен. «Железный кулак» должен быть остановлен, и все теперь зависело только от него.

Для этого ему придется убить обоих пилотов, хотя бы даже голыми руками. Каждая секунда приближала их к Англии. Он оглянулся по сторонам в поисках оружия. В пулеметы были вставлены ленты с патронами, но они были надежно укреплены на своих стойках. В самолете не было ничего, кроме огнетушителя.

Он двинулся дальше, когда увидел через амбразуру пулемета еще один самолет. Нет, не один, их было два. Они пикировали на «дорнье». Кровь застыла у него в жилах. Это были британские истребители — «спитфайры», и он видел оранжевые стрелы трассирующих пуль, когда они открыли огонь по Чесне. Маскировка Блоку удалась на славу; пилоты «спитфайров» были уверены, что защищают от нападения подбитую американскую «крепость».

Чесна попыталась увести самолет в сторону. Она покачивала крыльями и зажигала огни, но «спитфайры», конечно же, не обратили на это внимания. Они снова налетели на «дорнье». Чесна почувствовала, как самолет затрясло, пулеметная очередь прошлась по левому крылу. И тут замолкли аварийные сигналы тревоги: топливо иссякло. Она пикировала на воду, «спитфайр» висел у нее на хвосте. «Дорнье» был уже у самой воды.

— Держись! — сказала она Лазарю и потянула штурвал на себя, чтобы приподнять нос самолета за мгновение до встречи с водой.

Последовал сильнейший толчок, Чесну бросило вперед, и ремень кресла больно врезался ей в тело. Она ударилась головой о штурвал и едва не потеряла сознание от боли. «Дорнье» покачивался на волнах, а «спитфайры», покружив в небе над поверженным противником, полетели вслед за «крепостью».

«Здорово отстрелялись», — угрюмо подумала Чесна.

Лазарь отстегнул ремень. В кабину заливалась вода. Превозмогая боль в ребрах, Чесна встала, направляясь к полке, где хранился спасательный плот. Люк аварийного выхода был рядом, и вместе с Лазарем им наконец удалось откинуть крышку.

Майкл увидел ярко-оранжевый плотик, покачивающийся на волнах Ла-Манша. К опустившемуся на воду «дорнье» взял курс эсминец под британским флагом. «Спитфайры» кружили вокруг «летающей крепости», а потом заняли позиции с обеих ее сторон. «Хотят с эскортом проводить нас домой», — подумал Майкл. Он высунулся через амбразуру левого борта и отчаянно замахал руками. «Спитфайр» в свою очередь тоже покачал крыльями в знак приветствия. «Чтоб тебя!» — неистовствовал Майкл. Он почувствовал запах крови и, взглянув на руки, обнаружил, что они в крови мертвого пулеметчика.

Он снова выглянул наружу и кровью стал рисовать на оливковой зелени металла фашистскую свастику.

«Спитфайры» не обратили на это никакого внимания, продолжая сопровождать «крепость».

Все было бесполезно. Майкл понял, что у него оставался лишь один выход.

Сняв предохранитель у пулемета, он направил его ствол в сторону летящего на малой скорости «спитфайра» и открыл огонь.

Пули прошили борт истребителя. Майкл видел обращенное к нему изумленное лицо пилота. Он продолжал стрелять, один из двигателей «спитфайра» загорелся. Истребитель спикировал вниз. Пилот не потерял управления, но самолет быстро снижался.

«Извини, старина», — подумал Майкл.

Он перешел к пулемету на противоположной стороне и открыл огонь по второму истребителю, но «спитфайр» набрал высоту; пилот видел, что случилось с его товарищем. Майкл выпустил еще две короткие очереди по английскому самолету, но пули, к счастью, прошли мимо цели.

— Что там за шум? — закричал у себя в кабине ван Ховен. Он посмотрел на Шредера, затем перевел взгляд на бледного как смерть Сапога. — Из наших пулеметов стреляли?

Ван Ховен взглянул через стекло кабины вниз и обомлел, увидев горящий «спитфайр». Второй же «спитфайр» взвился над ними, словно рассерженный шершень.

Сапог знал, что полковник убил обоих пулеметчиков. Это было частью плана, а пулеметы зарядили лишь с целью создать экипажу иллюзию, что у них есть шанс остаться в живых, когда они окажутся по ту сторону Ла-Манша. Кто же тогда мог стрелять?

Сапог вышел из кабины пилотов и миновал бомбовый отсек, где дожидались своего часа приведенные в готовность бомбы.

«Спитфайр» кружил над ними, а Майкл продолжал стрелять. И в конце концов он добился чего хотел «спитфайр» ответил на огонь. Пули загрохотали по обшивке «Железного кулака». Майкл снова выстрелил, а английский летчик развернул свою машину. Готово. Теперь он, вне себя от ярости, будет стрелять и только потом, может быть, задастся вопросом, а зачем он это сде…

Майкл услышал, как стучат по металлу подкованные железом подошвы.

По проходу на него грозно надвигался Сапог. Увидев Майкла за пулеметом, верзила остановился, и лицо его перекосилось от гнева и удивления.

Сапог бросился вперед. И прежде чем Майкл смог увернуться, огромный кованый сапог пнул его в живот, отбросив в проход. Майкл проехался на спине по полу. От мощного удара у него перехватило дыхание.

«Спитфайр» снова открыл огонь, и к тому времени, как Сапог приблизился, пулеметные пули пробили обшивку «Железного кулака» и свистели над ними, отскакивая от пола и стен. Майкл ударил противника ногой в правое колено. Сапог взвыл от боли и свалился, потому что в этот момент ван Ховен начал пикировать, стараясь уйти от атаки приведенного в ярость пилота «спитфайра». Сапог покатился по полу, схватившись руками за ногу, а у Майкла появилась возможность перевести дух.

Во время очередного захода «спитфайр» открыл огонь по бомбовому отсеку «Железного кулака». Одна из пуль, отскочив от металлической перекладины, ударилась о взрыватель бомбы с карнагеном. Послышалось шипение, и отсек начал заполняться дымом.

Пока Сапог пытался подняться на ноги, Майкл ударил его снизу в подбородок, и голова детины откинулась назад. Но Сапог был сильным как бык, он все же поднялся на ноги и набросился на Майкла; они оба с размаху ударились о металлические стены. Майкл колотил кулаками по коротко остриженной голове Сапога, а тот норовил ударить его в живот. Пули английского истребителя пробили обшивку рядом с ними, осыпая обоих противников огненными искрами. «Железный кулак» задрожал, на правом крыле задымился двигатель.

Ван Ховен сбросил высоту. «Спитфайр» не прекращал своих атак, видимо задавшись целью их потопить.

— Вон она! — закричал Шредер, указывая вперед.

На горизонте показалась окутанная серой дымкой земля Англии, но тут задымил третий двигатель. Ван Ховен выжимал из бомбардировщика все, что мог. «Железный кулак» со скоростью двести десять миль в час продолжал лететь над водами Ла-Манша, приближаясь к берегам Англии.

Огромный кулак ударил Майкла в челюсть, одновременно Сапог нанес ему удар коленом в пах. Майкл осел на пол, Сапог схватил его за горло и ударил головой о металлический потолок. Майкл был оглушен, он знал: пора начинать превращение, но никак не мог собраться. Сапог снова и снова бил его головой о железо потолка. Когда Сапог поднял его в третий раз, Майкл, ухитрившись, нанес ему удар лбом в лицо. Заорав от боли, Сапог выронил его и отшатнулся: нос его был сломан, из ноздрей текла кровь. Но ранее чем Майкл приготовился к следующей атаке, Сапог развернулся и пнул его ногой в ребра. Майкл успел уйти от удара, основная тяжесть которого пришлась на правое плечо.

«Спитфайр» зашел в лоб «Железному кулаку». Из стволов пулеметов на его крыльях вырвались вспышки пламени, и кабину пилотов охватил вихрь битого стекла и огня. Ван Ховен упал ничком, грудь его была изрешечена пулями, а Шредер корчился от боли, хватаясь за перебитую руку. Один из двигателей «Железного кулака» взорвался, и его обломки ворвались в кабину пилотов. Закричал бомбардир, его ослепили острые осколки железа. Самолет снижался, его правое крыло и разгромленную кабину пилотов охватило пламя.

Сапог, хромая, приближался к Майклу, который отчаянно пытался преодолеть боль. Ухватив противника за шиворот, Сапог рывком поднял его с пола и ударил кулаком в челюсть. Майкл отлетел в сторону, стукнулся головой о перегородку, ощутив во рту вкус крови.

Сапог занес руку для нового удара.

Под руку Майклу подвернулся красный цилиндр огнетушителя. Майкл сорвал его с кронштейна. Огромный кулак врезался в железный цилиндр, и его суставы треснули, ломаясь как спички. Используя огнетушитель как таран, Майкл ткнул Сапога в живот. Воздух с шумом вырвался из легких громилы, и Майкл нанес еще один удар, повыше. У Сапога была разбита челюсть, глаза его остекленели от боли, но он ухватился за огнетушитель и не собирался отступать. Последовал удар коленом в бок, Майкл, осел на пол, и Сапогу наконец удалось завладеть тяжелым железным цилиндром.

Сапог поднял огнетушитель над головой, собираясь размозжить им голову противника. Майкл напрягся, готовясь предупредить удар.

За свистом ветра послышался треск пулеметов «спитфайра». Пули пробили обшивку самолета. На груди Сапога появились три большие дыры, каждая размером с кулак. Одна из пуль попала в корпус огнетушителя, и он взорвался.

Майкл бросился ничком на пол; во все стороны разлетелись железные осколки. На стенах шипела пена. Подняв глаза, Майкл увидел, что Сапог все еще стоит, опираясь на станину пулемета.

Вторая рука Сапога лежала на полу в метре от него. Сапог глядел на оторванную руку в тупом недоумении и, нетвердо ступая, заковылял к ней.

Из зиявшей в боку раны вываливались внутренности. Пена из огнетушителя накрыла Сапога с ног до головы. Из шеи фонтаном била кровь.

Сапог был мертв, но все еще держался на ногах.

От одного легкого толчка он упал на пол и затих.

Майклу казалось, что он вот-вот потеряет сознание, но море было всего в трехстах футах под ними, и это привело его в чувство. Перешагнув через изуродованную тушу Сапога, он направился к кабине пилотов.

В бомбовом отсеке его ужаснуло зловещее шипение и витавший в воздухе дым. Одна из карнагеновых бомб вот-вот могла взорваться. В кабине пилота он обнаружил отчаявшегося штурмана, который тщетно пытался управлять самолетом. «Железный кулак» неотвратимо падал, а в небе над ним кружил «спитфайр». До берегов Англии оставалось меньше семи миль.

— Сажай! Быстро, прямо сейчас! — приказал Майкл до смерти перепуганному штурману.

Штурман принялся неумело щелкать переключателями, вырубая мощность и пытаясь выровнять нос самолета «Железный кулак», походивший сейчас на подбитую птицу, потерял еще тридцать метров высоты. Майкл ухватился за кресло пилота. «Железный кулак» на удивление мягко плюхнулся в море и еще некоторое время бороздил воды Ла-Манша.

О его крылья разбивались морские волны. Майкл не стал дожидаться штурмана. У него не было времени искать спасательный плотик, который вряд ли уцелел после обрушившегося на «крепость» шквала пуль. Он нырнул в волны пролива и поплыл прочь от самолета так быстро, как только мог.

«Спитфайр» пронесся низко над водой, пролетел над Майклом и направился к зеленеющему вдали берегу.

Майкл плыл, стараясь оказаться как можно дальше от «крепости». Он слышал, как шипит в воде раскаленный металл идущего ко дну самолета. Может быть, штурману все же удалось выскочить. А может, и нет. Майкл не останавливался. Соленая морская вода обжигала раны, но именно эта боль не давала потерять сознание. Он отплыл довольно далеко, когда услышал громкое бульканье и шум мощного потока воды. Оглянувшись, он увидел, что хвост самолета уже ушел под воду. Задранный нос машины все еще маячил над поверхностью, и еще был виден рисунок Франкевитца, на котором бронированный кулак сжимал за шею карикатурного Гитлера. Если рыбы понимают хоть что-нибудь в живописи, они оценят этот шедевр.

«Железный кулак» быстро погружался. Через мгновение все было кончено, лишь на поверхности лопались пузыри. Майкл поплыл к берегу. Силы покидали его; у него было желание прекратить борьбу и смириться. Нет, не сейчас, уговаривал он себя. Еще чуть-чуть. Еще один гребок. Еще один, а после него еще. Плыть брассом было гораздо лучше, чем по-собачьи.

И тут он услышал гул мотора. В его сторону направлялся патрульный катер, на носу которого стояли двое солдат с винтовками. Над катером развевался британский флаг.

Вот он и дома.

Его вытащили из воды, накинули одеяло и дали в руки чашку горячего чая, терпкого и крепкого, как волчья моча. Потом на него направили стволы винтовок, и катер повернул к берегу, где патруль должен был сдать его властям. Катер был всего в миле от гавани, когда Майкл услышал далекий, приглушенный грохот. Оглянувшись, он увидел, как над волнами взметнулся огромный гейзер. В бомбовом отсеке самолета на дне Ла-Манша взорвалась начиненная карнагеном бомба — и, может быть, не одна. Гейзер обрушился, вода забурлила, заволновалась, и все улеглось. Это был конец.

Но не совсем.

Майкл ступил на причал, не переставая вглядываться в даль, ища взглядом английский эсминец, появления которого оставалось ждать недолго. Он отряхнулся, и с его волос и одежды полетели капли воды. И в этот момент, даже стоя под прицелом винтовок солдат береговой охраны, он был по-настоящему счастлив.

На душе было легко, так легко, что от охватившей его радости ему захотелось задрать голову и завыть.
ЧАСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ
НЕПРЕДВИДЕННЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА
Глава 1

Веки его глаз покраснели, а лицо было мертвенно-бледным. Ничего хорошего это не предвещало.

— Боюсь вас огорчить, но, похоже, ничего не вышло, — осторожно сказал Мартин Борман. Он вежливо кашлянул. — Доктор Хильдебранд мертв, и… работа над проектом не дала ожидаемого результата.

Он был готов выслушать все до конца. Ладони на крышке стола сжались в кулаки. Фридрих Великий на портрете, висевшем на стене над его столом, взирал на происходящее с явным осуждением.

— Имеющиеся у нас сведения… вызывают сомнение, что самолет вообще достиг Лондона, — продолжал Борман. Он взглянул на седовласого, застывшего в напряженном ожидании фельдмаршала, испытывая при этом чувство неловкости. — У нас нет сведений о бомбардировке цели карнагеном.

Он молчал. Пульс размеренно стучал в висках. Через окно в позолоченной раме было видно, как ложатся на Берлин длинные тени уходящего дня. Шестое июня. На стене напротив висели приколотые кнопками карты Нормандии, берега которой скоро станут известны всему миру своими кодовыми названиями: Юта, Омаха, Золото, Юнона и Меч. На каждой из этих карт красные стрелки устремлялись в глубь материка, а черными линиями было отмечено отступление германских войск. «Предатели! Все предатели!» — думал он, взглянув на стену с картами.

— Проект потерпел крах, — сказал Борман. — По причине… непредвиденных обстоятельств.

— Нет, не поэтому, — тихо ответил Гитлер. — А потому, что кое у кого не было веры в его успех. Потому, что воли не хватило. Блока сюда. — Голос его стал властным. — Полковника Джерека Блока. Я желаю его видеть. Немедленно.

— Полковник Блок… его нет больше с нами.

— Предатель! — Гитлер едва не выскочил из-за стола. — И где же он теперь? Сбежал и сдался первому же встречному английскому солдату?

— Полковник Блок мертв, — ответил Борман.

— Да, я бы на его месте тоже покончил жизнь самоубийством, доведись мне так напортачить, как он! — Гитлер встал. Лицо его побагровело. — Мне не следовало полагаться на него с самого начала! Он обыкновенный неудачник, а прикидывался баловнем судьбы! Такие, как он, встречаются на каждом шагу!

— По крайней мере, в Германии, — прошептал фельдмаршал.

— Мне дурно становится при одной лишь мысли о том, сколько времени и денег было угрохано на этот дурацкий проект. — Гитлер вышел из-за стола. — Значит, Блок сам свел счеты с жизнью? Ну и каким же образом, позвольте узнать? Яд или пистолет?

«Пропеллер», — едва не сорвалось у Бормана с языка. Но еще неизвестно, какого джинна ему бы пришлось выпустить из бутылки своим правдивым изложением всех обстоятельств. Наверняка не обошлось бы без упоминания о немецком Сопротивлении — об этих вонючих свиньях! — и вражеских шпионах, которым каким-то образом удалось уничтожить весь карнаген. И плюс к этому всему еще и правда о Чесне ван Дорне. Нет-нет! Пусть все лучше остается по-старому: при налете эскадрильи вражеских бомбардировщиков на Скарпу были взорваны топливные резервуары и склад боеприпасов, взрывом уничтожило весь карнаген. Настают тяжелые времена, и фюреру будет не до поисков истины.

— Пистолет, — сказал он.

— По крайней мере, он избавил нас от необходимости тратить на него патроны. Но сколько времени, трудов — и все впустую! На эти деньги можно было выстроить солнечную пушку! Так нет же! Блок вкупе со своими заговорщиками перетянул меня на свою сторону! А я ведь так доверчив! Мартин, после всего произошедшего я склоняюсь к мысли, что он работал на англичан!

Борман пожал плечами. Пусть считает как хочет. В конце концов, так с ним легче ладить.

— Мой фюрер! — Фельдмаршал указал на развешанные на стене карты Нормандии. — Разрешите доложить вам оперативную обстановку. Судя по этой схеме, англичане и канадцы наступают на Канн. А вот здесь, — он обвел другой участок карты, — войска американцев движутся в сторону Карентана. Дислокация наших войск на этом участке не позволяет решить сразу обе эти проблемы. Какими, на ваш взгляд, дивизиями мы могли бы предотвратить эту угрозу?

Гитлер ничего не сказал. Он глядел вовсе не на карты, на которых были наглядно отображены последние кровопролитные бои, а на собственную подборку акварелей, с притаившимися на них воображаемыми волками.

— Мой фюрер! — продолжал настаивать фельдмаршал. — Как же все-таки нам поступить?

У Гитлера нервно дернулась щека. Он отвернулся от картин, решительно подошел к столу и открыл верхний ящик. Когда он поднял руку, стало видно, что он крепко сжимает похожий на кинжал нож для бумаги.

Он пошел обратно, словно во сне, направляясь к картинам, глаза у него светились нехорошим блеском. Наконец достигнув цели, он изо всех сил вонзил лезвие ножа в первую, сверху донизу распарывая рисунок с деревенским пейзажем и волком, прятавшимся в тени. Лезвие ножа пронзило и вторую акварель с горным ручьем, где среди камней затаился волк.

— Вранье, — шептал Гитлер, вспарывая холст. — Ложь и обман.

— Мой фюрер! — окликнул его фельдмаршал, но и на этот раз ответа не последовало.

Мартин Борман отвернулся от этого зрелища и отошел к окну.

Нож с треском вспорол третий рисунок, на котором волк скрывался среди цветущего луга белых эдельвейсов.

— Вранье, — задыхаясь, шептал он, и голос его дрожал от напряжения. От исполосованного ножом холста в разные стороны летели клочья. — Вранье, вранье, вранье.

Где-то вдали загудела сирена воздушной тревоги, и вой ее разносился по разоренному городу, над землей которого все еще висела пелена пыли и дыма от предшествующих бомбовых ударов. А с востока надвигалась ночь.

Гитлер уронил нож на ковер и обхватил голову руками.

Где-то на окраине города взорвалась бомба. Борман прикрыл рукой глаза от яркого зарева. Гитлер неподвижно стоял, дрожа всем телом и попирая ногами истерзанные останки своих видений, а немецкий фельдмаршал, пытаясь удержаться от рвущегося наружу вскрика, в ужасе прикрыл рот рукой.
Глава 2

Часы Биг-Бена прозвонили одиннадцать. При иных обстоятельствах, размышлял Майкл Галлатин, это время было бы больше известно как час волка. Но при теперешнем положении дел было просто одиннадцать часов солнечного утра в середине июня, и даже волку, наверное, не хватило бы смелости вдруг оказаться в самой гуще уличного движения Лондона.

Из окна здания на Даунинг-стрит он глядел на бесконечный поток машин, текущий вдоль берега Темзы и вливающийся в водоворот Трафальгарской площади. Он чувствовал себя бодрым, словно родился заново. Так всегда бывает, когда удается одолеть смерть — хотя бы на время. На нем был темно-синий костюм, белая рубашка и галстук с синим набивным рисунком, но ребра под одеждой были заклеены пластырем. Простреленная ладонь тоже была перевязана, время от времени его еще беспокоила рана на бедре, но все равно — хорошо! Он снова будет бегать, и даже быстрее, чем раньше.

— О чем ты думаешь? — спросила она, подойдя к нему сзади.

— Ни о чем. Просто о том, что сегодня прекрасный день и я был очень рад выйти наконец из госпиталя. Не слишком-то приятно проводить такие дни в постели.

— Я бы сказала, что все зависит от постели, а ты как думаешь?

Майкл обернулся к ней. Чесна казалась отдохнувшей и посвежевшей, разгладились морщинки на лице, появившиеся от переживаний и боли. Ну, может быть, сколько-то и осталось; ничего не поделаешь, такова жизнь.

— Да, — согласился он. — Разумеется, я тоже так думаю.

Дверь открылась, и вошел широкоплечий, носатый мужчина в форме капитана Военно-воздушных сил Великобритании. Волосы у Лазаря отросли, бороду он сохранил, хотя теперь она была аккуратно подстрижена. Весь он был чистым, и от него даже пахло мылом. Под капитанским мундиром левая рука и плечо были забинтованы, а на сломанную ключицу наложен гипс.

— Привет! — Он был очень рад снова увидеть их. Он улыбнулся, и Чесна подумала о том, что Лазаря даже можно было назвать по-своему привлекательным. — Извините, я опоздал.

— Ничего, все в порядке. Просто здесь не военное отношение ко времени. — Встреча для них была назначена ровно в одиннадцать. — Кстати, говоря о военных, ты что, пополнил ряды наших ВВС?

— Я остался офицером советской авиации, — ответил он по-русски, — но вчера мне присвоили звание почетного капитана. Я поднимался на «спитфайре». Вот это самолет! Если бы у нас были «спитфайры», то мы бы тогда… — Он снова улыбнулся и перевел разговор. — Я хотел бы поскорее вернуться домой. — Он пожал плечами. — Как часто я люблю говорить: в небе я лев. А вы чем собираетесь заниматься дальше?

— Я домой, — сказал Майкл. — Надолго. А Чесна улетает в Калифорнию.

— О да! — Лазарь попробовал произнести на американский манер: — Кали-фоор-ниа?

— Точно так, — сказала Чесна.

— Вери гуд! Ты стать большая звезда!

— С меня хватит и небольшой роли. Может быть, даже пилота на воздушные трюки.

— Пилот! Да-а… — При одном только упоминании этого слова лицо русского расцвело.

Майкл вложил свою руку в ладонь Чесны. Он смотрел на Лондон — красивый город; от одной мысли, что уже больше никогда в небо над ним не поднимутся немецкие самолеты, он казался еще прекраснее. Первоначально намеченное на пятое июня, начало операции было перенесено на утро шестого июня из-за плохой погоды; и с того самого дня сотни тысяч солдат войск союзников высадились на побережье Нормандии, принявшись неуклонно оттеснять нацистов к границам Германии. Разумеется, это был еще не конец войны; еще будет пролито много крови и пережито испытаний, прежде чем нацистов загонят в их логово. Но первый шаг был сделан. Высадка войск в Европе была величайшим успехом. Пройдет всего несколько недель, Париж будет освобожден, и родина Габи обретет свободу.

Наступлению Гитлера был положен конец. Теперь для него начнется долгое отступление, и давший сбой военный механизм Германии окажется под сокрушительными ударами — и смел ли он подумать об этом? — железных кулаков Америки, Великобритании и России.

В окно светило солнце, его лучи ложились Майклу на лицо, и он подумал о пройденном пути. О Маккеррене и Габи, подземных коридорах, Камилле и Мышонке, битве на крыше Гранд-опера, бое в лесу под Берлином, о разрушенном доме и исковерканной жизни Мышонка, о бесполезном Железном кресте. Он думал о «Рейхкронене», о поезде смерти Гарри Сэндлера, тесных клетушках Фалькенхаузена и долгом перелете в Норвегию. О Китти и ее ноже с изогнутым лезвием.

Но был у него и другой путь: он отправился в него в далеком детстве — маленький мальчик, бегущий по лесу вслед за улетевшим змеем. Этот путь вел его по жизни, в которой ему выпало познать радость и горе, горечь поражения и триумф. Так было до сего момента, до той черты, за которой начинается будущее.

Так человек или зверь? Теперь он знал свое место в этом мире. И, признав за собой место в мире среди людей, он стал живым воплощением чуда. Он не подвел Виктора. И ему казалось, что Виктор мог бы гордиться им, как только отец может гордиться сыном.

«Живи свободным!» — думал он. Если такое возможно в этой жизни, он сделает для этого все, что в его силах.

На столе секретаря раздался звонок. Секретарь — маленькая стройная женщина с гвоздикой, приколотой к лацкану пиджака, — сказала:

— Он примет вас сейчас, — и вышла из-за стола, чтобы открыть дверь, ведущую в кабинет.

Увидев посетителей на пороге, коренастый человек встал из-за стола и направился к ним навстречу. Он уже наслышан о них, говорил он. Пожалуйста, присаживайтесь! Церемония награждения, говорил он, будет обставлена очень скромно. Наверное, не стоит поднимать шум в прессе по поводу столь деликатного дела. Вы согласны? Ну конечно же, они были согласны.

— Вы не будете возражать, если я закурю? — спросил он у Чесны, достал из ящичка розового дерева одну из своих знаменитых длинных сигар и зажег ее. — Вы должны хорошо понимать значение того, что вам удалось сделать для Англии. В конечном итоге — для всего мира. Это невозможно выразить словами. Вы имеете влиятельных друзей, и, не сомневайтесь, в их лице вы всегда найдете поддержку. Да, и коль скоро мы завели разговор о друзьях… — Протянув руку, он выдвинул ящик стола и достал из него конверт, запечатанный восковой печатью. — Майор Галлатин, ваш друг просил передать вам это.

Майкл взял конверт. Оттиснутая на воске печать была ему знакома. Он улыбнулся и положил конверт в карман пиджака.

Премьер-министр принялся подробно рассказывать о дальнейшем ходе наступления, о том, что уже к концу лета фашистам придется сражаться у границ Германии. Их заводам по производству химического оружия нанесен большой урон; благодаря не только неудаче с «Железным кулаком», но… будет, наверное, лучше сказать исчезновению Густава Хильдебранда.

Майкл разглядывал его лицо. У него возник вопрос.

— Прошу извинить меня, сэр.

— Да, майор.

— У вас… нет, случайно, родственников в Германии?

— Нет, — ответил Черчилль. — Разумеется, нет. А в чем дело?

— Просто мне… довелось видеть одного человека, загримированного под вас.

— Совсем обнаглели, сволочи, — проворчал премьер-министр, выпуская облачко сизого дыма.

Когда аудиенция у премьер-министра закончилась, они вышли на улицу и остановились на Даунинг-стрит. У обочины тротуара стояла машина, и в ней Лазаря дожидался шофер в форме ВВС Великобритании. Здоровой рукой Лазарь обнял Чесну, затем крепко обнялся с товарищем.

— Галатинов, ты сумеешь позаботиться о Златовласке, а? — Лазарь снова улыбнулся, но глаза его повлажнели. — Рядом с ней ты прямо как настоящий джентльмен… как англичанин. И даже не скажешь, что ты русский!

— Я это учту, — сказал Майкл вслух, но про себя подумал, что Лазарь и сам был джентльменом, оставаясь при этом русским. — А куда ты теперь?

Лазарь поднял голову и взглянул в безоблачную синеву. Он снова хитро улыбнулся, хлопнул Майкла по плечу и направился к дожидавшейся его машине. Шофер отъехал от тротуара, и, проезжая мимо, Лазарь отдал Майклу честь. Автомобиль влился в поток машин и затерялся среди них.

— Пойдем пройдемся, — предложил Майкл.

Он взял Чесну под руку, и они медленно пошли в сторону Трафальгарской площади. Она все еще слегка прихрамывала, но рана быстро заживала. Ему нравилось быть вместе с ней. Он хотел показать ей свой дом, и кто знает, что из этого может получиться? Может быть, это начало длительных отношений? Нет, скорее всего, нет. Их жизненные пути расходились, хотя теперь они шли, взявшись за руки. Но хотя бы на какое-то время… это было бы замечательно.

— Ты любишь животных? — спросил он.

— Что?

— Я просто так спрашиваю.

— Ну… кошек там… собак. В общем, да. А каких животных ты имеешь в виду?

— Чуть-чуть побольше, — сказал он, но развивать дальше эту тему не стал. Он не хотел пугать ее до того, как они покинут лондонский отель. — Мне бы хотелось показать тебе мой дом в Уэльсе. Поедешь?

— С тобой? — Она сжала его руку в своей ладони. — А когда мы уезжаем?

— Скоро. Мой дом очень тихий. У нас там будет много времени для разговоров.

И она, казалось, была несколько озадачена.

— Разговоров? О чем?

— О… о мифах и народных преданиях, — ответил он.

Чесна засмеялась. Таких необычных и единственных в своем роде мужчин, как Майкл Галлатин, ей еще не приходилось встречать. Ее возбуждала его близость. И тогда она спросила:

— И что, мы будем только разговаривать?

Майкл остановился в тени лорда Нельсона, обнял Чесну ван Дорне и поцеловал ее.

Они крепко прижались друг к другу. Проходящие мимо лондонцы смотрели на них во все глаза, но ни Майклу, ни Чесне не было до них никакого дела. Губы их слились в страстном поцелуе, и Майкл ощутил легкое покалывание в спине.

Он знал, что это такое. Под одеждой позвоночник начинал зарастать черной лоснящейся волчьей шерстью. Он чувствовал, как жесткие волосы поднимались по спине и плечам, пощипывая кожу, в этот миг охватившей его радости и пылкой страсти, потом они стали снова уходить обратно в поры, и в теле возник легкий зуд.

Майкл целовал уголки ее губ. Душа его была полна ее ароматом: корица и кожа. Он остановил такси, и они вместе отправились с Чесной на Пикадилли, в свой отель.

По дороге он вынул из кармана конверт, сломал печать и достал сложенный листок. Все письмо состояло лишь из двух слов, написанных знакомым почерком: «Новое задание?»

Он убрал письмо в конверт и положил его в карман. Человек в нем стремился обрести наконец покой, но волк рвался в бой. Кто из них восторжествует? Этого он не знал и сам.

Чесна положила голову ему на плечо.

— Еще какое-нибудь дело, где ты нужен?

— Нет, — ответил ей Майкл. — Не сегодня.

Эта битва была им выиграна, но война продолжалась.
Примечания
1

Перефразированы слова Черчилля: «Балканы — уязвимое подбрюшье Европы». (Здесь и далее примечания переводчика.)
(обратно)
2

Звезда Голливуда 40-х гг.
(обратно)
3

Радиола 30-х гг.
(обратно)
4

Американский джазмен 40-х гг.
(обратно)
5

Ликантроп — волкочеловек, оборотень.
(обратно)
6

Будет исполнено (нем.).
(обратно)
7

Берсеркер — древнескандинавский витязь, неустрашимый, неистовый воин.
(обратно)
8

Здесь и далее отрывки из произведений Шекспира даны в переводе M. Донского (Шекспир У. Исторические драмы. Лениздат, 1990).
(обратно)
9

Вальхалла — в скандинавской мифологии дворец бога войны Одина, куда, по преданию, попадают павшие в битве воины и где они продолжают прежнюю героическую жизнь.
(обратно)
10

Горгулья — в готической архитектуре — выступающая водосточная труба в виде фантастической фигуры.
(обратно)