Больше всего на свете маленькая Олеся любила животных. Будь то ободранная кошка с зелёнкой на хвосте, или лопоухий котёнок, или собака в колтунах – ни один не оставался без её внимания. Даже те, кто никого к себе не подпускал, подставляли Олесе спину и давались почесать за ушком. Самый любимый Олесин зверь жил у бабушки и дедушки во дворе. Это был огромный лохматый пёс чёрного цвета. За масть и горделивый нрав его называли Цыганом. Цыган никого не признавал своим хозяином, а потому никому не подчинялся. Жил он в предбаннике лифтёрской. Попасть туда старался тихо. Тётя Зина, лифтёр, знала это и всегда делала вид, что в свете тусклого фонаря не замечает, как он юркал в закрывающуюся дверь.
- Ох и лютая зверюга – вздыхал дядя Коля, муж тёти Зины. От него всегда резко пахло салом и соляркой, потому Цыган рычал на него, даже пробегая мимо. – Ух я тебя!
С этими словами дядя Коля замахивался на пса рукой. Цыган молча продолжал смотреть куда-то в даль, никак не реагируя, и дядя Коля задирал поднятой рукой козырёк кепки и чесал лоб.
-Э-эх! Даже скотина тебя не боится! Домой бы шёл! – ругалась тётя Зина. – Сидишь тут у меня! И мне не поработать и сам не пообедаешь.
Дядя Коля крякал, думал что-то возразить, но, поймав на себе осуждающий взгляд Цыгана, всё же нехотя вставал и шёл домой.
Впервые Олеся увидела Цыгана как раз на пороге полуподвального закутка тёти Зины. Дело было поздним вечером. Они с бабушкой приехали с дачи последним автобусом и, чтобы не будить родителей, девочку бабушка забрала ночевать к себе. Летняя ночь окутывала твоей чернотой. Только сверчок стрекотал где-то во дворе. Олеся сонно переставляла ноги. Бабушка поторапливала внучку, дёргая её за рукав.
-Не засыпай! Сейчас придём, искупаемся и спать.
Олеся молчала. Ночевать вне дома она не любила. У одной бабушки в квартире были очень высокие потолки, Олесе было неуютно и хотелось забраться под кровать, но ей этого не разрешали. А у другой бабушки, той самой, у которой предстояло провести ночь, пахло нафталином, а по утрам было слышно, как катят тележки со свежим молоком в «Зорьке» на первом этаже. Порой, она даже просыпалась заранее, предвкушая грохот колёс о каменные полы. Олеся так ярко представила себе завтрашнее утро, что стон вырвался сам-по-себе.
-Не хмыкай там, - одёрнула её бабушка. – Немного осталось, потерпи!
Они обогнули дом и зашли в ворота.
-Опять не закрыли ничего на ночь, - заворчала бабушка. – Погоди-ка.
Бабушка подошла к одной створке, толкнула её, потом к другой, сдвинула их руками и прижала коленом.
-Так-то!
Взяв Олесю за руку, она потащила её к лестнице, ведущий во двор и дальше к двери подъезда. За ступеньками этой лестницы и находилась коморка тёти Зины, дверь которой распахнулась, пока бабушка возилась с воротами.
-Афанасьевна, ты?
-Зина! Ты чего нас пугаешь? Ночь на дворе, ты чего в своей конторе до сих пор?
-Да ну, Галь! Мой опять напился, представляешь? Полдня на окаянного потратила, ничего не успела. Сижу вот теперь…
Олеся посмотрела в темноту за дверью. Она была такой кромешной, что казалось, вытекает наружу расползается по стенам. Вдруг внизу слева блеснули две точки. Олеся вздрогнула и прижалась к бабушке, сделав шаг назад.
-Что такое?
- Бабушка, смотри, там… - Олеся указала пальцем в темноту.
- Это Цыга-а-ан! – протянула по-волжски нараспев тетя Зина. – Ты с ним еще не знакома?
-Гав! – сердито отозвался названный.
-Цыган? – глаза Олеси округлились.
-Да пёс это наш приблудный. Второй месяц у меня в лифтёрской ночует. Хитрющий! Я ему молока налью, подзову. На, говорю, пей! Он ни в какую. В мою сторону не глядит, знай себе брешется у стены. А утром прихожу – пустая миска. Вот ведь норов! – сказала тётя Зина и обернулась.
Меж тем Цыган показался в дверном проёме и увальнем плюхнулся на пороге, прислонившись к косяку.
- Цыгааан, - Олеся присела на корточки и поманила его.
-Да он…- хотела было остановить Олесю тетя Зина, но осеклась и всплеснула руками,
- ну ты посмотрии!..
Цыган, так же небрежно встал и подошел к Олесе. Она медленно протянула руку, погладила его по голове и легонько потрепала левое ухо. Пёс лениво подмел хвостом дорожку позади себя.
-Ладно, ладно. Пойдём, - потащила её бабушка. – Тут кто-то спать совсем недавно хотел!
-Пока, Цыган! – помахала новому знакомому Олеся, увлекаемая бабушкой вверх по лестнице.
На утро Олеся проснулась от запаха свежей выпечки. Бабушка уже нажарила к завтраку своих фирменных оладушек, запах которых распространялся на всю квартиру. Прежде Олеся бы непременно съела бы все до одного сама, но сегодня она оставила одну, тихонько, завернув в пакет, отнесла в коридор и сунула в карман кофты. Бабушка велела одеваться, они должны были успеть приехать до того, как родители уйдут на работу. Через десять минут они уже ехали в лифте с очередной соседкой – бабушкиной подругой. Та взахлёб рассказывала о своей внучке Оле, о её успехах в спортивной гимнастике и бесконечных сборах. Олеся не любила эту тётку за её косноязычие. Слушать её было невозможно из-за засилья паразитов «вот….это», которые она вставляла в лучшем случае через каждые два слова. Подобно тому, как человека без слуха и голоса безудержно тянет петь, так и напрочь лишённого красноречия – ораторствовать. На крыльце подъезда говорливая женщина, удерживая Олесину бабушку за пуговицу, продолжала свою неровную тираду. Олеся оглянулась. Во дворе было пусто. Справа вдоль всего двора был выстроен высокий бордюр, к которому крепился огромный щит на всю длину. Обращен этот щит был к дороге. На нём с одной стороны огромными ежегодно аккуратно подкрашиваемыми буквами красовались коммунистические лозунги, а с другой гордо и грозно взирал на проезжающих и проходящих мимо сам вождь мирового пролетариата. Щит был сделан из белого оргстекла и самая крупная надпись: «ВЕРНЫМ ПУТЁМ ИДЁТЕ, ТОВАРИЩИ!» была видна и с обратной стороны. По этому слогану Олеся совсем недавно училась с дедушкой читать. В дальнем углу двора справа стояли огромные качели, на которых задиристые мальчишки крутили солнышко. Слева была широкая металлическая горка со ржавыми железными прутьями вместо ступенек.
-Бабушка! Я скачусь один раз? – попросила Олеся.
-Беги, только быстро! – не глядя на неё сказала бабушка и отпустила её руку.
Олеся пробежала по двору, забралась на горку и съехала с неё. Горка гулко грохотнула, прогнувшись, и с щелчком выправилась. Олеся быстро вскочила на ноги и начала отряхиваться. «Рррр-ваф!» - раздалось из-под горки. Олеся отпрыгнула в сторону, попятилась и упёрлась в скамейку. Из-под горки вылез Цыган, продолжая издавать утробное рычание. Олеся быстро нащупала рукой припрятанный гостинец, достала его и протянула псу.
-Цыгааан! На! Держи! – улыбнулась она псу и присела на корточки.
Пёс, увидев девочку, прекратил рычать, будто устыдился, наклонил голову вперёд, вытянул шею и повел носом. Затем осторожно подошёл, обнюхал предложенное, аккуратно уцепил зубами и отнёс обратно к своему лежбищу. Там он расположился к трапезе: положил оладушек между передних лап, ткнул его пару раз носом, лизнул, подхватил передними зубами и съел, вытянув морду вперёд. Облизнувшись, он обнюхал место, где ещё мгновение назад лежал его случайный завтрак, и повернулся к Олесе с вопросительным взглядом.
-Больше нет, - развела она руками.
Пёс облизнулся ещё раз, развернулся и ушёл обратно под горку.
-Олеся, пойдём! – окликнула её бабушка уже от лестницы, ведущей мимо лифтёрской к воротам.
Олеся повернулась к бабушке, потом обратно к горке, поднялась на ноги, отряхнулась и побежала к лестнице.
С тех пор Олеся с радостью вызывалась папе в попутчики, когда тот шёл к бабушке с
дедушкой по какому-нибудь делу, а иногда и сама предлагала просто прогуляться и проведать их. И всегда просилась хоть ненадолго остаться во дворе с Цыганом. Пёс будто знал, что она должна прийти, а потому каждый раз встречал на ступеньках крыльца или рядом с ним. Радости при виде неё он не выражал, никогда не кидался навстречу, сохраняя свои честь и достоинство. Но всегда терпеливо сносил, когда она с радостным визгом бросалась ему на шею, и склонял голову, чтобы она могла его погладить.
-Опять на этом помоишнике вешалась! – ворчала бабушка, когда Олеся наконец поднималась. – Ну ка живо в ванную! И руки помой и умойся хорошенько! Отец тебя уже два раза с балкона звал. Смотри, вон суп остыл. Кому я грела?
-Галь, ну что ты опять на ребёнка шумишь! – заступался дедушка. – Пусть играет!
-Много ты понимаешь, Михалыч! – обижалась бабушка и шла мыть посуду.
Так проходило лето. Олеся рассказывала Цыгану о том, что с ней приключалась, о том, почему она долго не приходила, о своих друзьях, о школе, мяукала ему по-кошачьи, а он смешно наклонял голову вбок и оттопыривал уши, как филин. Ещё Олеся учила его подавать лапу. Цыган неохотно, но послушно выполнял команду.
-Цыган, лапу! – кричала Олеся псу с крыльца, выходя из подъезда. И он сидел в углу у клумбы с приподнятой передней лапой, согнутой в суставе, до тех самых пор, пока Олеся не скрывалась на лестнице.
Вслед за летом пришла осень, за ней зима. Олеся стала реже появляться у бабушки. Но и в те редкие моменты Цыган, как и прежде ждал её на крыльце. Каждую неделю, что Олеся не попадала к бабушке с дедушкой, она непременно звонила им узнать, как поживает Цыган, видели ли они его, знают ли, где ночует, подкармливают ли его.
Однажды в один из солнечных и морозных выходных дней, Олеся с папой взяли санки и пошли к бабушке и дедушке. Снег весело хрустел под полозьями, и Олеся не могла дождаться, когда они наконец приедут на набережную и она будет кататься с огромной ледяной горки. Дух захватывало от одной мысли об этом. Свернув по дороге во двор бабушки и дедушки, Олеся привычно побежала к Цыгану. Он сидел на люке возле крыльца, разогнав всех местных кошек.
-Цыгааан! – весело крикнула Олеся. – Цыган! Я сегодня на санках! – похвасталась она. – А может ты меня на них покатаешь?
С этими словами Олеся попыталась накинуть Цыгану на шею верёвку от санок.
Цыган внезапно вскочил на все четыре лапы, ощетинился и зарычал. От неожиданности Олеся отпустила верёвку из рук, сделала шаг назад, наступила на санки и повалилась навзничь на снег. Цыган вытянул шею, фыркнул, потряс головой и скрылся под лестницей крыльца. Наблюдавший издали за происходящим папа подбежал к девочке, поднял её и отряхнул от снега.
-Не ушиблась? Ну пойдём. Бабушка ждёт.
У Олеси задрожала нижняя губа, глаза налились слезами.
-Чего он, пап? Он же никогда на меня не огрызался?!
-Ты его хотела обидеть, понимаешь? Он же вольный пёс. А ты ему верёвку на шею. Вот он и защищался.
-Я не хотела! – всхлипнула Олеся. – Я хотела, чтобы он…
-А он не хотел! Как ему ещё показать? Зато ты раз и на всегда запомнила.
Олеся поджала губы. Слёзы лились по щекам от досады.
-Ну чего ты расстраиваешься? Сейчас к бабушке с дедушкой зайдём и пойдёшь на набережную кататься.
Но кататься уже не хотелось. Хотелось попросить у Цыгана прощения, но только как это сделать? Да и подходить к нему было страшновато, вдруг он не простит?
Бабушка открыла дверь, радостно приветствуя пришедших, и отошла в сторону, давая дорогу гостям.
-Что случилось? – всплеснула она руками, увидев Олесино заплаканное лицо.
-С Цыганом поругались, - улыбнулся папа.
-Он что, укусил тебя? – встревоженно спросила бабушка.
Олеся отрицательно закачала головой, не отрывая глаз от пола.
-Всё нормально, испугал просто. Где твой пылесос, давай посмотрю, что там с ним случилось.
Бабушка посмотрела на Олесю, потом на папу, вздохнула и пошла в свою комнату. Папа последовал за ней. Олеся пошла в дедушкину комнату. Он сидел на диване и чинил свою любимую овчинную шапку под бабушкиным торшером.
-Привет! – тихо сказала Олеся, присев на край.
-О, Лесечка! Вы уже пришли? А я вот шапку ремонтирую. По шву разошлась. С чего вдруг? Не понимаю. А в «Доме быта» бешенные деньги дерут за пять минут работы! Я в ателье зашёл спросить, так там мастер только в руках её повертела. Старая, говорит, истлела! Хех! – дедушка поднёс шапку к самой лампочке и стал рассматривать сделанный шов. – Ну вот и как новая! День-то сегодня какой чудесный!
Дедушка выключил торшер, встряхнул шапку, и стал разглядывать её на вытянутой руке.
-Да она мне ещё век служить будет!
Он встал с дивана и медленно пошёл к двери. В коридоре он покашлял и снова что-то сказал про свою шапку. Вернувшись, он сел обратно на диван.
-Отнеси пожалуйста бабушке лампу! – дедушка протянул руку за спинку дивана, выдернул шнур, намотал его на абажур и пододвинул к Олесе.
-Хорошо!
Девочка быстро отнесла в соседнюю комнату торшер и поставила на место к трельяжу. Папа уже собирал починенный пылесос, а бабушка что-то рассказывала про одну из своих подруг. Олеся развернулась и убежала обратно. Дедушка уже сидел за столом у самого окна и читал газету.
-Отнесла? Спасибо тебе большое! Сядь, посиди. Включить тебе телевизор?
- Не надо! Дедушка, пойдешь с нами на набережную? Мы санки взяли, - Олеся с надеждой посмотрела на него.
Он отложил газету и посмотрел в даль. Напротив дома красовалось здание управления железной дороги области. Справа было видно немного улицы и спускающуюся вниз дорогу. Дома вдоль неё стояли старые, двухэтажные, поэтому было хорошо видно, что за ними. Там далеко поблёскивала скованная льдом Волга, у самой воды на здании речного вокзала красовалось название города. Из окна, правда, было видно только три буквы посередине.
-На набережную? Что ж. Можно и на набережную. Я тогда буду собираться, а ты пока на кухне чаю попей. Там бабушка печенья напекла.
Олеся вышла из комнаты и свернула на кухню. Стол был откидным и крепился петлями к подоконнику, так что все сидящие за ним могли любоваться видом из окна. Бабушка часто ворчала, что на красную кирпичную стену смотреть скучно, и был бы стол обычным, можно бы было сидеть к окну спиной. Но Олесе этот стол нравился. Нравился и вид из окна за маленький край улицы, крыши старых домов и буквы на речном вокзале. Она взяла из миски с подоконника ещё тёплое печенье, налила из ковшика горячей воды в чашку, заварки из чайника и села на табуретку. Окно на зиму бабушка заклеила, но всё равно в кухне было прохладно, а ветер гудел, задувая в щели.
-Ты тут не замёрзла? – услышала Олеся бабушкин голос.
Она повернулась с набитым ртом.
– Дед тебя из комнаты выгнал? О, ты печенье нашла? Молодец!
Олеся прожевала печенье и запила чаем.
- Он собирается. С нами на набережную пойдёт.
-С вами пойдёт? Так вы с ним тогда идите, папа останется фен мне посмотрит, а то уж у меня жужжать страшно стал. Вова! – бабушка поспешила обратно в комнату к папе. В это время дедушка вышел из комнаты.
-Допила чай? – спросил он Олесю.
-Да! Дедушка, бабушка хочет, чтобы мы с тобой одни пошли!
-Одни? Так пойдём, чего нам? Ты, да я, да мы с тобой!
Дедушка потрепал Олесю по голове и сморщил нос.
-Пойдём обуваться тогда.
Олеся допила остатки чая, поставила чашку в раковину и побежала за дедушкой в коридор.
- Галя! Мы пошли! – крикнул дедушка.
Бабушка что-то говорила папе. В комнате жужжал фен, дедушку они не слышали.
-Дедушка, на меня Цыган рычал! – сказала Олеся, когда они оказались на лестнице в подъезде.
-Рычал? Ты ему хвост санками отдавила? Цыган – добрый пёс. Зря рычать не станет.
-Я хотела, чтобы он меня покатал, - опустила она глаза.
-Ааа, - засмеялся дедушка. - Ну что ты! Ему неволя хуже смерти.
- Да, - вздохнула Олеся.
Спустившись, она по привычке заглянула под крыльцо. Цыган как прежде сидел привычном месте, вдумчиво глядя в даль.
-Цыгаан! – виновато окликнула его Олеся. – Лапу!
Цыган приподнял левую лапу, глядя, как солдат, прямо перед собой.
-Добрый пёс! – улыбнулся дедушка. -Ну, мороз не велик, а стоять не велит!
Они спустились с крыльца и пошли по двору. Цыган все также стойко держал левую лапу на весу, до тех самых пор, пока они не скрылись из виду.