Лейтенант и Змей Горыныч. Глава 33

 
                Глава тридцать третья.
                Замполиты, политруки, а по-прежнему комиссары!
                Из песни времён застоя.   
                Рабство рабов и сладость рабов в крови Отечества и пьянит наши души.
                Анатолий Королёв «Трудно быть Босхом».   
                Добравшись до моста через Смородину и узрев пред светлым ликом своим обилие подчинённых, товарищ полковник возликовал душою. Он  построил  роту, обозрел из-под руки, что твой Илья Муромец на известной картине, поле грядущей битвы  и  отдал приказ на удержание численно превосходящего противника. 
                Противник знать не знал, что бить его теперь будут не просто так, а по правилам военной науки.  Противник вообще не предполагал, что его будут бить. Он смотрел кино и ему это нравилось. Кино возбуждало воображение.  Но эти часы тикали  отнюдь не в его пользу.
 За дело взялся полковник Сухов. В течение  всего того времени, пока противник смотрел кино, дорога была преграждена завалами, фонари погашены и мост через Смородину  разобран.
Было сочтено вооружение и боеприпасы. Имелись  огневые средства  в количестве одного пулемёта трофейной конструкции, автомата, тульского ружья с примотанным верёвкой стволом , пары пистолетов и полутора десятка гранат разной степени надёжности. Патронов ко всему, кроме пулемёта было в обрез. В резерве оставили трактор. Кому не хватило оружия, оснастились привычными казарменными средствами рукопашного боя. В общем и целом, воинство, вооруженное колами и лопатами напоминало обычное ополчение Руси  13го века, которое и рассчитывал встретить противник.  А трактор.  Что трактор? В найденной автором  на страницах ганзейской летописи  повести об этих событиях говорится: «Россы влекоша дива, огнём рыкающего (глушитель, и верно, прогорел и осыпал окрестность искрами)».
                Вскоре на дороге показались бронированная  колонна вражеского авангарда. Возглавлял  её  Фридрих фон Думкопф, счастливо избегнувший встречи с летающей райской обувью, но битый всеми, кому не лень, в захваченной казарме.
Фридрих увидел врагов и возжаждал побед и трофеев.  Строй ощетинился копьями и стал похож на заблудившегося средь наших мирных равнин бронированного ёжика.  Думкопф , в блестящих доспехах похожий на злой глаз того ежа, пришпорил коня и  выехал перед строем. Будучи уверен в своей  безопасности,  раз от врагов его отделяет река, он подбоченился в седле и только хотел выкрикнуть что-нибудь оскорбительное, как пуля свистнула над его головой и сбила прочь пучок перьев, украшавший шлем…
Барон был озадачен их меткостью. Кричать расхотелось. Побед и трофеев расхотелось тоже. При втором  выстреле барон  велел  своим кнехтам отходить.  Для очистки совести он отправил Арнольду гонца с известием о жутком обстреле.   
                Гонец, посланный им к главным силам, застал лагерь в сборах. Рога трубили поход. Граф Арнольд милостиво прощался с подполковником Шуйцевым. Тот важно надувал щёки, кивал, поддакивал, в душе своей, давно празднуя  своё повышение из простых замполитов в  наместника оккупированных территорий. Обоз, тяжко нагруженный захваченным по каптёркам имуществом, должен был увезти его в германский тыл для представления самому магистру Ордена. Кто такой магистр,  Шуйцев не очень понял, но был уверен, что это фигура важная, по должности  никак не меньше члена Политбюро. Осознание этого грело душу.
                Войско ушло. Арнольд ускакал вслед войску. Шуйцев же плюхнулся на груду телогреек, махнул рукой возчикам, и обоз тронулся. Вначале  ехали по бетонке. Замполит разнежился на телогрейках и захрапел, но  немедля проснулся, лишь только телеги свернули на тропу и запрыгали на кочках. По мнению крестоносцев именно эта тропа и должна была вывести их к своим.  Уверены они в этом были, что, впрочем, и понятно – лес ещё не играл с ними в свои игры. Знакомая тропа была. Вилась она меж ёлок,  да вдруг и оборвалась – на пути лежал камень, большой, в рост человека, густо обросший мохом. Он преграждал путь, будто нечаянно оброненный могучей дланью в колеи, и проехать мимо было никак нельзя.  Вчера - они были уверены в этом -  здесь прошло войско, а  камня в помине не было. Не было на дороге камня! Кнехты столпились вокруг. Сперва хотели столкнуть его с дороги, да слишком тяжел был. Потом присмотрелись и увидели надпись по-русски. Попытались разобрать её, но понять ничего не сумели. Наконец, старший из них чрезвычайно вежливо, чуя, что пленник этот в большом почёте у начальства, обратился за помощью к Юрию Степанычу. Шуйцев  лениво привстал с воза, послушал лопотание кнехта и, так уж и быть, пошёл за ним к камню. В утренних сумерках надпись была видна плохо. Шуйцев посветил на неё, дико поразившим воображение кнехтов, карманным фонариком и, рассмеявшись, постучал по железной шапке старшего, смотри, мол, дурень. Читай по-своему, раз по-русски не разумеешь. Под  русской вязью чернела надпись химическим карандашом  «Нах фатерлянд 1942». «О! Я! Я»!- одобрительно загомонили немцы и живо разбежались к своим подводам. 
                Кое-как проволокли повозки по ельнику и миновали досадную каменюку. Обоз вновь двинулся в путь, но никто из обозных  не ведал, что едут они тем самым путём, где неделю назад шёл наивный и полный радужных надежд лейтенант Перевалов. Как и тогда дорога становилась топкой постепенно, незаметно для путников, люди и лошади стали вязнуть, вначале совсем  немного, потом больше, и, наконец, передняя подвода провалилась по оси.  Кнехты кинулись к ней, но лишь успели, обрубив гужи,  выпрячь лошадь,  как груз железных солдатских коек скрылся в радостно ухнувшем чреве болота.  Они проводили груз взглядами, поохали и тут только поняли, что и остальные возы завязли напрочь.   
                Далее началась сцена, будто вырванная из либретто оперы «Иван Сусанин», той самой, что при царском режиме называлась «Жизнь за царя». Старший из кнехтов подскочил к Шуйцеву и уже безо всякого уважения приставил к его горлу здоровенный тесак, а потом воскликнул: «Куда ты завёл нас»? Тот чуть не ответил как в анекдоте: «Чего пристали? Я сам заблудился»,- но вовремя понял, что юмор здесь вряд ли оценят. Тесак был очень острый и упирался прямо в кадык, а крестоносец всё блажил: «Изменник! Вы русские все за одно! Вам нельзя верить! Мы убьём тебя, но сокровища ваших кладовых всё равно достанутся Ордену!»  Он блажил, а возы всё вязли и вязли. Кнехты суетились, бегали от воза к возу, но толку от этого не было. Нужен был человек виноватый в гибели казённого имущества, им и был Шуйцев - зачем дорогу неправильно указал? От немедле нной расправы над русским их удерживало только подозрение в высоком сане его. Смерть дорого пленника дорого стоит, можно и своей головой поплатиться…
Груз помаленьку поглощался пучиной. Постепенно осознавая бессмысленность своих потуг, кнехты собирались вокруг Юрия Степаныча, а в руках у них были опасные и острые железки.  Кровавая расправа приближалась, но тут над болотом грянул выстрел.   
                Выстрел грянул, пуля сбила шлем с головы старшего, и  он, слегка контуженный, вначале замер с открытым ртом, а потом, преодолев минутный паралич и забыв о Шуйцеве,  крикнул: «К оружию! Занять круговую оборону»!
                «Власть меняется»,- сделал для себя вывод замполит: « Против огнестрельного оружия они долго не  продержатся, мне же за свои поступки в плену оправдываться придётся долго»,- и он, пользуясь начавшейся суматохой, нырнул в гущу болотных ёлочек. За спиной его хлопали редкие выстрелы, в ответ густо свистели стрелы, лязгали спусковые крючки арбалетов.  «А их немного»,- подумал Юрий Степаныч о своих нечаянных  избавителях: «Не зря ли я убежал, не упустил ли я своего шанса»? Так, мучаясь тоскливыми мыслями, Шуйцев брёл по болоту в сторону, противоположную той, откуда бухали выстрелы.
                А, пока он брел, на страницы нашего повествования из ельничка   край болотной забеги, вылез,  сжимая в руках карабин, товарищ Крутиков Леонид Ильич собственной персоной в резиновых сапогах заколенниках, комсоставовских галифе, плаще и шляпе. Хачикян, проходя через Валки, разбудил его, и, прослышав о войне,  верный солдат партии тут же был на посту. Если и не на посту, то в того поста поисках. Планов было громадьё, но резолюцию на план наложить было некому. С момента извещения  о начале боевых действий прошло уже два часа, но он был полностью оторван от начальства, руководящих указаний Крутикову не поступало, и это  весьма его,  Крутикова озадачивало. В подобном положении Лёнька был последний раз, дай Бог памяти, в конце июня  сорок первого года, когда немецкие парашютисты обрезали телефонный провод.  Вспоминать о тех днях Крутиков не любил до тех пор, пока не узнал из газет, что в те поры  и сам Хозяин был в «параличе власти». Эта близость  мирила  Лёньку с воспоминаниями, роднила  с Вождём и наполняла  душу приятной истомой, как в стихах «Двое в комнате, я и…». От близости этой  Лёня млел и ничего круг себя не видал, когда из-за куста на него выскочил толстяк в офицерской форме.  Военный гаркнул: «Хенде хох»!-  приставил страшный оружейный  ствол к   драгоценному Ленькиному брюху и стал выяснять, кто он такой и чего здесь делает. Крутиков сперва так испугался, что чуть жёлтой кровью не истёк и карабин то уронил, но потом сообразил, что допрос  идёт по-русски, а сообразив, ободрился, поправил шляпу и доложил: «Командир местной партизанской бригады Леонид Ильич Крутиков»!   Командиром меньшего чем бригада формирования он себя не представлял. Лёня понимал так – был бы командир верный партийной линии, а бригада сама как-нибудь нарастёт. Противника было много, это он в бинокль разглядел, а раз война развернулась всерьёз, то не во взводных же Дважды Герою околачиваться…
                «Разрешите полюбопытствовать»»?- смелел Лёнька, тем более что ствол в руках Шуйцева при близком рассмотрении оказался обычной палкой: «Кто вы такой и откудова? Очень вы, подполковник, на одного военного похожи. Я его недавно в биноклю рассматривал. Сидит вражина с немцами, шнапсом угощается и, видать, тайны военные выдаёт. В наше время его за такие бы дела мигом к стенке – без суда и следствия»! «А не прикончить ли старого хрена – слишком много видел»?- озадачился Юрий Степанович: «Дать по башке палкой, он и охнуть не успеет»! Думал он так, думал, да вдруг взглядом с Крутиковым и встретился. Право, не зря он почитался в части тонким психологом. Он понял всё, взвесил  и оценил – Лёнька боялся не меньше его. Пропала привычная власть, обрушилась жизнь, палач остался  сиротой. Такого Крутиков не испытывал с памятного марта 1953го года!
                               
                Поняв  это, Юрий Степанович аж взвился: «Вы что?! В самом деле?! Ничего не поняли»?!- гаркнул он и добавил мягче: «Я думаю, мы можем вам доверять. Вы ценный,                проверенный кадр»,- слова эти пролили мёд на сердце Крутикова: «Сообщаю вам, что власть в районе со вчерашнего вечера в руках немцев.  Этот придурочный профессор забросил нас в прошлое. Я назначен управлять петровской зоной оккупации. Вам ясно? Как стоишь, скотина»?! Насчёт перемещения во времени Лёня не понял ничего, но слова «Как стоишь, скотина?!» были родными, понятными – на них спокон века держалась власть. Компонуя их с небольшим набором выражений разной степени пристойности, Лёня долгие годы держался на партийной и советской работе. Он  возглавлял  в разные года колхоз, сельсовет, армейский склад трофейного барахла, районную идеологию, и даже в течение трёх с небольшим лет музей города Петровска. В музее к концу его правления осталось лишь пять идеологически выверенных экспозиций, посвящённых героям земли петровской – Марксу, Энгельсу, Ленину, Сталину и  по очереди трём первым секретарям райкома партии, сменившимся за эти годы. 
                И, хоть и было тех партийных секретарей  трое, один был рыжий, другой лысый, а третий в очках, в народной памяти слились  секретари в одного, даже фамилий их никто не запомнил. По традиции каждый новый первый секретарь начинал с того, что асфальтировал улицу к своему дому. Народ радовался, когда начальство меняется и надеялся, что так лет через дцать асфальтом покроют весь город.  Эти же трое были для народа плохи -  они жили на одной
«Как стоишь, скотина»?- спрашивала власть. Крутиков всегда стоял правильно. Стоял так, как власти требовалось. Однако, с отвычки тёк с Леонида Ильича  холодный пот, и, чуя его покорность, Шуйцев  распоряжался зоной оккупации: «Назначаетесь старостой валковской волости. Бригаду приказываю переформировать в полицию. Немцев в населённых пунктах встречать колокольным звоном и хлебом-солью, выявлять коммунистов и сочувствующих. Доставлять их в комендатуру и ликвидировать. Немцам дать проводников до Петровска, в райцентр заслать диверсантов с целью создания паники. Разоружить милицию и мотострелковую дивизию и взорвать элеватор. На всё про всё вам два часа сроку, о выполнении доложить»!   
                «Будем считать. Что ненужный свидетель убит при выполнении заданья», хитро, по-ленински улыбнулся Шуйцев. «Вы ещё здесь»?! – строже прежнего рявкнул он, и Крутиков исчез в тумане. На лице Лёньки сияла счастливая улыбка – руководящие указания получены, замысел ясен. Ему хотелось быстрее приступать к его выполнению.  Гвозди бы делать из этих людей!
                Но злая пуля Лёньку не настигла. На своё счастье он оступился на кочке, упал и начерпал полные сапоги студёной болотной воды. Так воевать не годилось, и Лёня забежал домой переменить портянки. Он вошёл в дом и, обойдя аппарат «воздух самогон», принялся рыться в комоде в поисках сменки.
                Над ним во весь простенок сияли сочными красками три картины, объединённые общим названием «путь колхозника», написанные в конце 70х для Крутикова  бродячим художником баталистом. Баталист  этот был весьма талантлив, да спился в столицах с круга, и теперь пробавлялся по глухомани и медвежьим углам  малеваньем для клубов партизан, доярок и тачанок. Впервые узрев агрегат, сгущающий из воздуха в несметных количествах дармовой самогон, художник не пожелал покидать Валки как можно дольше и вдохновился на создание триптиха, отразившего героические вехи Ленькиной биографии. Лёня вначале засмущался масштабностью идеи, тем боле и самогонки было жалко, но художник уговорил.
                Левая часть произведения называлась «На поклон к кулаку». На ней изображался Ленькин отец, клянчащий что-то у богатого соседа. С собой в соседскую избу он приволок и сына. Как того соседа звали, после раскулачки помнили лишь ёлки в Туруханской тайге, сам же Крутиков не помнил, но припоминал, что папаша в тот день  вымогал на опохмелку, будучи уже изрядно должен соседу. На картине, как и положено, седенький старичок сосед превратился в буйствующего Стеньку Разина толщиною в шкаф, а, задевавший всегда притолоку папаша скрючился и стоял, удивлённо рассматривая свои клешни, волею художника, превратившиеся в тростиночки. Отцу  и на этот раз дали в долг, тем более что  он пообещал помочь на покосе. Обещания папа как всегда не выполнил, загуляв в соседней волости. Самому же Леньке в тот день сердобольная соседка напихала полну сумку пирогов. Пироги с капустой и требушиной были очень вкусные, однако с того дня классовая ненависть прочно засела в  голове Крутикова. 
                Правая часть триптиха отстояла от левой по времени описываемых событий на много лет и называлась сложно - «Неколхозники пытаются выкосить колхозное поле».   Не единоличники, не частники, а именно неколхозники. Слово-то, какое! Одною частицею «не» это слово полностью отрицало причастность этих людей к собственности и вообще к жизни в той стране, поля которой удобрены косточками их предков. Художник был по происхождению деревенский.  Он мог нарисовать зверюгами невиданных им старинных кулаков, но, как, ни старался, группа из нескольких, неохваченных колхозным движением немолодых людей, должной отвратительности обрести не смогла. Люди эти жались на картине к углу уже порядком подзаросшего брединой поля, испуганно глядя на подступающее начальство. Художник, конечно, был алкаш, но совесть не пропил, и потому глядели они на начальство именно так, как и в жизни смотрит на облечённых властью простой трудящийся человек – ну что ты ещё, гад, придумал на мою голову? Смотрелись они убого. Лёнька же, напротив, глядел героем, чисто «Скобелев на Шипке".  На коне, с кожаной портфелей под мышкой, он разил врагов выпиской из решения правления. Кругом него  теснились возмущённые наглостью неколхозников представители из района. На заднем плане группа милиционеров и активистов грузила недосушенное сено на колхозную полуторку.
                На центральной же картине аки Христос во славе, знаменуя восхождение своё от голодного детства, когда каждому нужно было поклониться, к своевольному настоящему, когда кланяться в пределах сельсовета стало некому, кроме разве что Змея, по причине полной ликвидации крестьянства как потенциального мелкого собственника, восседал сам Леонид Ильич. Сидел он на фоне картин природы и просторов Родины, но, по чести сказать, напоминал отнюдь не Христа, а самого Антихриста из Апокалипсиса, косящего под Христа, чтобы обмануть доверчивых граждан. И, хоть и костюм был на нём шикарный, и ордена вовсю грудь, и зачёс «политический как у Ворошилова», да больно рожа была погана. Так погана, что и книга с красивым переплётом в руках его казалась описью содеянных им по ходу жизни злодейств, подлостей и непотребств.
                Пока Лёня искал в ящиках комода новые портянки, на стене проснулся и забубнил репродуктор. Крутиков сделал звук погромче, и диктор из репродуктора сказал, что «перестройка есть насущное требование дня». Вспомнив, что на дворе, по словам замполита, 13й век, Лёня вначале восхитился, мол, «и тогда была перестройка, надо же». Восхитился, изумился, но потом сообразил, что перестройка может, и была, но радиовещания точно не было. От вывода такого он  испугался – выходило, что Шуйцев и сам ничего не понял и его потянул за собой  - не они в прошлом, а немцы занесены в настоящее, и все обещания Шуйцеву могут ему, Лёньке,  выйти боком. В задумчивости он крутанул краник самогонного аппарата и выпил стаканчик сжиженного воздуха. Со страху хмель не брал. Пришлось повторить и не один раз. Как и всегда бывало, после пятого стакана стало с кем поговорить и посоветоваться, ведь на подоконнике, мерзко хихикая, сидел чёрт. Чёрт, в силу специфики своей породы знал всё или почти всё и без лишних расспросов присоветовал Лёньке мотострелковую дивизию  не трогать и элеватор не взрывать, а лейтенанта и, главное, Ваньку, пострелять к Богу в рай за все обиды, а обид, да ещё с помощью чёрта, пьяный человек всегда найдёт предостаточно. «Красной Армии хана»!- хихикал чёрт: «Их сегодня всех у моста перебьют, кто убежать не успеет – немец  прёт невиданной силой.  Власть меняется»!  Лёня, слушая это,  испуганно зыркнул на свои Звёзды, отцепил их  и тихонько спрятал  в карман. «Ведь вспомнят, что в партии состоял»,- забеспокоился он. «На»!- расщедрился чёрт: «Бери, не жалко – два Железных Креста и повязка «Полиция», на  случай немецкой победы. Руководствуйся, Лёня, Марксовой диалектикой и вперёд»!»- хрустя огурчиком, похихикивал чёрт: «Пусть они друг друга стреляют, тебе-то что за беда. Ты замри, затаись пока, а, как кто побеждать станет, к тому и прилепишься. А  Звёзды, Кресты – какая разница! Ну да  не мне тебя учить – новой власти ты понравишься»!
                А замполит меж тем брёл по болоту. Шёл он себе, шёл, и пришёл к торчащей изо мха черной с прозеленью будке неправильной формы. По этой-то неправильности и заподозрил в ней Шуйцев плод труда военных строителей. «Насосная станция, наверное»,- догадался он. И верно – из будки в разные стороны тянулись трубы большого диаметра.
                Отдыхая, Змей лапы убирал под себя, а крылья складывал на спине, что твоя крыша. Сколько Шуйцев не искал, ни дверей, ни окон не было. Наконец, у самого мха он обнаружил в стене небольшой лаз, из которого несло нехорошим запахом. «Где работают, там и срут»!- возмутился замполит, но голову в дыру всё же сунул. Когда глаза привыкли к темноте, он обнаружил внутри обширное помещение и никаких тебе насосов. Взамен насосов нашлись ящики, большой штабель снарядных ящиков в углу. На голой стене висел пожелтевший плакат с надписью по-немецки – «Устав – закон нашей жизни. А. Гитлер». «Сухо, тепло, просторно – хоть живи»!- восхитился замполит.
                «Во-во»!- раздался вдруг задушевно громовой: «Между прочим  в 42м годе, зимой оберст Шварц хотел здесь склад боеприпасов устроить, даже пол помыли и снаряды завезли, но потом понял, что помещение негодное. А, как понял – умом спятил, Гальдеру лично в немецкий Генштаб телеграмму отстучал: «Через позиции полка  направлении фронта пением «Интернационала» проследовали Карпатские горы тчк». Оберста естественно, как из болота выбрался, от должности отстранили и в дурдом свезли, а я теперь, если бы не конвенция, химическими снарядами плеваться бы  мог как шелухою от семечек»…   
 Голос мечтательно затих, не то полный воспоминаньями, не то представляя себе во всей красе химическую атаку, и вдруг, построжав, возмутился: «А ты кто такой?! Ну-ка, голову из моей жопы убери – инфекцию занесёшь, СПИД к примеру»! Замполит  в испуге отпрянул и, ещё более пугаясь, увидал, как из-за ёлок поднялась дежурная голова Амзука Горыныча. Голова моргнула глазом, отгоняя сон, и уставилась на непонятного в своей наглости человека, слегка лизнув вершины ёлочек огненным дыханием. «Господи, это-то,  откуда»?- в страхе прошептал замполит и ущипнул себя в надежде изгнать наваждение, но вопреки его надеждам змеева голова не растворилась в сумраке. Она свистнула тихонько, и на зов её из ельника поднялись две другие. «Чего этот дядя хочет»?- спросила средняя голова: «Время нынче военное, тревожное. Надо бы документы у него проверить, кто такой»! «Может, и проверять не будем, а шлёпнем его от греха? Лазутчик он, поверьте моему слову – не зря в жопу залезть пытался»,- заявил правый. «Как это, меня шлёпнуть»!- возмутился Шуйцев: «Да как вы смеете! Я заместитель командира части по политической части»! «По какой? По какой части»?- не понял левый: «Здешний командир мой земляк и друг.  Все его части при нём – вполне исправный парень, не инвалид – не нужны ему никакие запчасти и  заместители»! «Всё-таки, это лазутчик»!- гнул свою линию правый: «В расход его и вся недолга – немцы близко»! «Да я же, да я же заместитель командира, который командир над здешним командиром», - испуганно объяснял, путаясь в словах Шуйцев: «А ваш здешний командир того командира подчиненный.  А я того командира заместитель и, значит, над здешним командиром командир»! Над объясненьями  его Змей призадумался всеми тремя головами и сперва ничего не понял, но тут левый сообразил и протянул довольный своею сообразительностью: «А-а! Так ты один из тех, кто Серёгу лес сводить и дорогу строить заставляет»! «Вот и кончим с ним разговор»!- обрадовался правый: «Шлёпнем его – всё одним дураком меньше»! «В России дураков много»!- урезонил его средний: «Этого грохнем – нового пришлют»! «А впрочем, время военное, места наши глухие»,- заколебался и он. «Как же так! За что»?!-  закричал Юрий Степанович: Я приезжаю на стройплощадку с проверкой, а тут»…  «Так ты проверяющий»?- дошло наконец  до  среднего: «Тогда иди и проверяй быстрее! И чтобы к вечеру, край к утру я тебя в нашем лесу не видел»! «Куда идти то»?- опешил от перемены змеева настроенья Шуйцев. «Вот прямо так и шуруй на ту рёлку! Придурков своих заберёшь, что на немецкий обоз напали. От немцев то они ушли, да чёрту нагрубили – он их теперь по лесу гоняет. Проваливай! Бегом»!- рявкнули все три головы разом. Шуйцев, счастливый тем, что и на этот раз легко отделался, побрёл по указанному направлению. «Военный»!!!- прогремело над лесом: «Бегом была команда! Как руки по команде бегом делаются, или не учили»?! Жаль, рядом не нашлось человека с секундомером – факт перекрытия в два раза рекорда военного округа по бегу на большие дистанции остался неизвестен никому.
                Замполит, хлюпая брюхом как запалённая лошадь,  бежал, боясь обернуться назад, точно в указанном направлении, а впереди, точно по его курсу разворачивалось весьма интересное зрелище. На взгорке, край болота были выстроены трое военнослужащих, а точнее Иманов и его шестёрки. Стояли они как на полковом строевом смотру, а перед ними, мерзко похихикивая,  расхаживал чёрт Кеша. «Хто я такой»?!- вопрошал он строй: «Я спрашиваю, хто я такой»? «Чёрт»!- дружно отвечал строй. «Кеша»,- испуганным голосом добавил Иманов. «Хто-о»?- возмущённо переспросил чёрт: «Не понял! Какой такой чёрт?! Какой такой Кеша?! Для тебя, сынок, я Иннокентий Нафусаилович, враг рода человеческого второго ранга», - пояснил он и продолжил допрос: «Так какой же Святой угодник надоумил вас, сынки, брать меня на мушку? Дурачки!  Я же сила нечистая – свистну раз – и, ни тебя,  ни ствола! А ну, сдать оружие»! Парабеллум упал возле его копыт. «А ножик? Ножичек сюда, Иманов! Тупее себя меня считаешь»?! Ножик упал рядом – чёрт остался доволен. «Молодцы»!- похвалил он: «Теперь придумывать будем, чем вас занять, чего с вами делать. По болоту вы у меня побегали, строевым шагом по кочкам походили и песни попели. Жаль,  противогазов нету»!...  Чёрт и взаправду увлёкся, вспоминая все методы воспитания и убеждения, применявшиеся к войскам достопамятным командиром роты капитаном  Сатаровым, который построил за казармой зиндан, но кончил жизнь свою и карьеру, как и все его предшественники, плохо. На трезвую голову светлым днём он встретил в расположении роты чёрта, погнался за ним с арифмометром, упал в зиндан и сломал себе шею. «А может не надо, дорогой и любимый враг рода человеческого второго ранга Иннокентий Нафусаилович», - заныл Иманов. «Надо, Мамед, надо»!- пресёк его сомнения чёрт и вдруг просиял рылом, ощерился в улыбке во всю пасть: «Во! Придумал! Раз противогазов нету, даю команду – переползанием на боку до камня и обратно! Каждые десять шагов – десять отжиманий! И не отвиливать! А то – вы меня знаете! Вперёд, марш»!  Войско поползло. «Хорошо ползёте! И веселее! Песню запевай»! «Какую»?- уныло спросил Иманов. «Ну, хотя бы Гоп-стоп», отмахнулся чёрт. «Гоп- стоп! Мы подошли из-за угла»!- раздалось над лесом и болотом. Кеша пару минут последил за переползающим строем, но потом ему стало скучно. Чертям всегда скучно, от того они и тешат себя всякими кознями и пакостями, но веселей им от этого не становится. Тем более  последнее время чёрт отвык от того, чтобы ему подчинялись столь покорно как Иманов и его шайка, и он потоптался минуту на горке, а потом спихнул в топь оружие и, недовольно бурча про себя что-то непотребное насчёт басурманских душ, испортил воздух зловонным выхлопом и испарился.
                Минут через двадцать после этого подполковник Шуйцев был поражён зрелищем переползающего на боку строя, но не растерялся и подал команду: «На месте стой! Раз- два»!
                «Во, чёрт  даёт»!- восхитился Иманов, вскочил на ноги и, вытянувшись в струнку доложил: «Товарищ подполковник враг рода человеческого второго ранга Иннокентий Нафусаилович, личный состав сводного отделения отрабатывает упражнение «переползание на боку». Командир отделения рядовой Иманов». «Вольно»!-  скомандовал замполит, и тут  только до него дошёл смысл доклада. Он икнул от возмущения и взорвался криком: «Враг человечества?! Какой такой Иннокентий?! Трое суток ареста»! Подчинённые Иманова перемигнулись между собой: «Хитёр чёрт. Подполковником прикинулся, ловко обернулся. На нашего замполита похож и орёт также»! Однако Иманов был посообразительнее и быстро понял, что подполковник настоящий. «Виноват»,- пролепетал он: «Товарищ подполковник, ошибочка вышла»! «Ошибочка?! Это не ошибочка, а политическая ошибка! Обозвать заместителя командира по политической части врагом мира и разрядки?!  Это вам дорого будет стоить. Рота воюет, а вы по болоту ползаете? Кругом! Тем же порядком, переползанием на боку к роте, шагом, шагом арш»! 
                Строй развернулся кругом и пополз по болоту впереди товарища подполковника, перед глазами которого до сей поры маячили симпатичные головы Амзука Горыныча.