Мы всегда смеялись над Мак-Коем. Не то чтобы он был действительно смешон, скорее забавен в своём увлечении. Над ним подтрунивали даже мальчишки-курьеры. Даже невозмутимая миссис Фергюссон каждое утро делала серьёзное лицо и строго спрашивала его:
- Вы уже плавали, мистер Мак-Кой? – и мелко-мелко тряслась от смеха.
Дэйв смущенно улыбался и спешил на своё рабочее место. Он стыдился своего увлечения, понимал его бесполезность и неуместность тут, в холмах, и это только добавляло нам желания потешаться над ним.
Мак-Кой строил лодку. Она стояла на стапелях по дворе его дома. Не думаю, что он действительно когда-либо спустил бы её на воду. Да он и сам понимал, что его двор – это первая и последняя гавань его творения.
Всё своё свободное время он уделял лодке. Постоянно что-то подкручивал, пристраивал, строгал, сверлил и красил. Двигатель на лодку устанавливал специально нанятый им для этой цели автокран, и после установки этой ключевой детали Дэйв полгода приносил на почту запах мазута и машинного масла, доводя до совершенства старенький дизель и до исступления своих коллег, которые были не в восторге от въедливой вони нефтепродуктов.
Поначалу мы интересовались:
- Как твоя лодка, Дэйв, что нового?
Дэйв начинал пространно рассказывать о своих последних достижениях, делился с нами техническими решениями, а мы давились от смеха, уткнувшись в мониторы своих компьютеров. Со временем Дэйв понял, что мы спрашиваем его только смеха ради и перестал отвечать на наши вопросы.
У него не было девушки. По крайней мере, никто из нас никогда не видел его с девушкой. Мы шутили между собой, что ему надо назвать лодку женским именем и жениться уже наконец на ней. Дейв лишь слегка улыбался в ответ и опускал глаза.
Первые признаки катастрофы породили новую волну нашего веселья. Мы смотрели репортажи о тонущей Голландии и не могли удержаться от ехидных уколов:
- Смотри, Дэйв, скоро и до нас дойдёт наводнение, глядишь и пригодится твоя лодка!
А потом всем стало не до смеха. И не до Дейва. Мы жили у телевизоров. Мы не выключали на ночь радио. Мы молились и надеялись. Но всё было тщетно. Великобритания неуклонно уходила под воду.
Новости напоминали сводки с фронтов. По утрам начальник зачитывал нам названия городов, куда уже не доставлялась почта. Ливерпуль, Глазго, Эдинбург… Каждый день океан пожирал прибрежные города словно ленивый флегматичный монстр, от которого не было спасения. И тем он был страшен, что никакие человеческие средства не могли остановить его неспешное, но неумолимое движение.
Все помнят этистрашные недели. Самые дальновидные уехали на материк ещё до первых крупных потерь. Потом из портовых городов люди потянулись вглубь страны, в том числе и в наше горное захолустье. Но очень скоро стало понятно, что невозможно эвакуировать целую страну. Началось бегство, следствие истерии, страха и отчаяния. Кто мог – летел в Америку, Австралию, Азию. Кто-то переправлялся в уже частично затопленную Францию и Испанию, из которых люди бежали дальше, на восток, до самых границ Евросоюза. Но скоро и это переселение народов улеглось. Из нашего двадцатитысячного города в своих домах остались не больше трети горожан. Нам некуда было ехать. Нас никто не ждал на материке, у нас не было денег на такие путешествия, и мы решили для себя, что наши горы устоят под напором океана. В десятке километров от города, на холмах, лежала деревушка Хиллстоун. Вот туда мы и планировали направится, если океан постучится к нам в дверь. И он постучался.
Восьмого февраля я впервые увидел океан из окон своего дома. Я разбудил жену, и мы долго стояли у окна и смотрели, как неторопливые волны разбиваются об ограждение бензоколонки.
- Не пронесло. – сказала она.
Я молча кивнул. Мы начали собирать вещи и переносить их в трейлер.
Дом на колёсах, океан у порога дома, чайки над горами. Нас не покидало ощущение нереальности происходящего. Весь привычный мир, успевший даже надоесть за многие годы, выворачивался наизнанку, вставал с ног на голову, рушился ежечасно, ежесекундно.
Мы вышли из дома. Я зачем-то закрыл дверь на ключ. Потом вернулся и открыл. Постоял немного у порога, глядя на витые светильники в прихожей в виде старинных канделябров, за которыми мы с женой специально ездили в Эдинбург, и снова запер дверь. Не то чтобы я всерьез планировал вернуться домой, но маленькая и упрямая надежда не давала осознать что через несколько часов в нашем уютном доме, в который мы вложили столько сил и средств, будут жить лишь рыбы и прочие морские твари.
Трейлер я вёл второй раз в жизни. После моей «тойоты» он казался огромным и неповоротливым бегемотом, неспешно выползающим из двора. Впрочем, торопиться особо было некуда. Мы влились в поток машин, медленно ползущих по улицам в сторону северного выезда из города. Вереница автомобилей тянулась к холмам, в направлении Хиллстоуна, в котором нас никто не ждал. Мы уже успели свыкнуться с мыслью о грядущей жизни на колёсах. И несмотря на горечь от утраты всех составляющих спокойной и привычной жизни, будущее не угнетало меня. Даже такое вынужденное приключение, возможно даже ценою в жизнь, было хоть каким-то развлечением, свежим ветром странствий в нашей размеренной жизни.
Дорога шла в гору. Я всё время поглядывал в зеркало заднего вида, пока наконец не перестал видеть в нём тонкую полоску прибоя. А вскоре из поля зрения скрылись и последние домишки пригорода.
Мы решили не заезжать в Хиллстоун. Наш трейлер был набит продуктами и вещами, как необходимыми в кочевой жизни, так и теми, с которыми мы просто не смогли расстаться. Я загодя присмотрел в паре километров от Хиллстоуна место, где дорога проходила вдоль неширокого, но ровного плато, на которое были съезды с трассы, и на котором я собирался поставить наш трейлер. Кроме того, с плато открывался прекрасный вид, и в ясную погоду можно было разглядеть на горизонте наш городок, ну и океан, если он доберется и досюда.
Когда мы прибыли на место назначения, оказалось что на плато уже расположились несколько десятков семей. Люди ставили палатки, кто-то небольшими кучками, кто-то обособленно. Я проехал чуть дальше, ближе к краю плато, насколько это было возможно, пока камни под колёсами не стали слишком крупными, а кустарник слишком густым. Здесь я и припарковал наш новый дом.
Мы неплохо устроились. Мне удалось настроить связь со спутником, и у нас работал интернет на ноутбуке и телефоны. Мы перезванивались с несколькими знакомыми, которые осели в Хиллстоуне, и теми что отправились дальше на север, в горы. Заняться было особо нечем. Мы с женой гуляли по окрестностям, разговаривали. Я поймал себя на мысли, что мне не хочется узнавать новости, не хочется следить за движением океана. Наше зыбкое положение не позволяло строить планы и окружать себя заботами. Мы жили как птицы, одним днём, одним часом, одной минутой.
На третье утро нашего пребывания на плато мы проснулись от шума. Работали моторы, переговаривались люди. Я оделся и вышел из трейлера. Плато заполонили автомобили. Люди оставляли машины и шли к краю плато.
- Что случилось? – спросил я проходящего мимо трейлера пожилого джентльмена.
- Океан пришел в Хиллстоун, - ответил он, - надо двигаться дальше в горы.
Я побежал к краю плато. Перед нами лежал океан. То, что еще вчера было подёрнутой сизой дымкой долиной внизу, сегодня стало водной гладью до самого горизонта. Люди стояли на краю и обрыва и вглядывались в беспредельную даль. Мы прощались с нашим городом. Теперь уже навечно, навсегда. Многие из людей были мне знакомы. В толпе я видел миссис Фергюссон с мужем, а рядом со мною стоял мистер Арчер из мясного магазина, но мне не хотелось заговаривать с ними. Мы перестали быть горожанами, односельчанами, соседями. Судьба каждого из нас была в наших руках. И каждый должен был решить, как ему поступать дальше. Мы молчали и смотрели на воду.
- Смотрите, что это?! – вдруг выкрикнул кто-то из толпы.
Я пригляделся и увидел на горизонте черную точку, которая быстро увеличивалась в размерах.
- Это корабль, корабль! За нами выслали спасателей! – кричали в толпе.
Вскоре послышалось веселое урчание дизеля. И тут я понял что это был не корабль.
- Это же Дэйв! – услышал я невдалеке голос миссис Фергюссон, - Господи, это наш Дэйв!
Да, это был Дэйв. Он стоял на корме своей лодки, за штурвалом, как заправский капитан. Метрах в ста от нас он развернул лодку бортом вдоль берега и остановился.
- Дэйв, Дэйв! – кричала миссис Фергюссон, - мы здесь, плыви сюда!
Мак-Кой услышал её и медленно двинул своё судно в нашем направлении. Однако, не доплыв до берега пару десятков метров, он застопорил ход.
- Ну же, Дэйв, - миссис Фергюссон, казалось, готова была спрыгнуть в воду и броситься вплавь, - мы тут. Забери нас с собой, Дэйв!
На лице Дэйва читалась растерянность. Его лодка не вместила бы и десятка человек, из нескольких сотен, стоящих на берегу. Дэйв молчал и пробегал взглядом по лицам людей, выжидательно смотревших на него. Похоже, он и сам не очень понимал, зачем сюда приплыл. Люди на берегу тоже утихли и молча ждали, что же он сделает дальше. Молчание снова нарушила миссис Фергюссон.
- Да будь ты проклят, Дэйв Мак-Кой! – громко воскликнула она, подняла с земли камень и швырнула в сторону лодки.
Камень не долетел до цели и гулко булькнул в паре метров от борта. Однако из толпы вылетел еще один камень, который со звоном отскочил от обшивки, а следом еще и еще. Пятый камень попал Дэйву в руку. Дэйв словно очнулся, присел и начал нажимать кнопки и тумблеры возле штурвала. Дизель взревел, лодка приподняла нос из воды и под градом камней начала разворот в открытое море. Еще один камень ударил Дэйва в спину, между лопаток, но он только втянул голову в плечи и прибавил ход. Последний долетевший до лодки камень ударился о корму, на которой от руки белой краской было написано «Виктория».
Мы смотрели ему вслед, пока лодка не пропала на горизонте. Дэйв ни разу не обернулся.