БРАТ

За последние полгода жизнь Анатолия Павлюченко полностью изменилась. События, одни за другими, управляли им, как жестокий кукловод.  Он всё ещё не мог осознать, что с ним, вообще, произошло и, как он оказался в таких обстоятельствах.  Он знал только, что спит в грязном окопе, вместо кровати, вместо будильника, несколько раз за ночь его подымает артиллерийский обстрел и вместо утреннего кофе выпивает чашку пожелтевшей от ржавчины воды, которую трудно раздобыть в городе, окруженном врагом уже почти неделю. Но как любой солдат, он быстро привык к новому образу жизни и перестал задавать себе вопросы. Он исполнял приказы и проживал каждый новый день с желанием остаться в живых и с надеждой, что скоро все закончится.
Поле вокруг города, в котором находилась его рота, было усеяно разбитыми танками, бронетранспортерами, оставленными грузовиками и десятками тел погибших солдат, разбросанных повсюду. Стратегически это поле оказалось ключевой местностью, как для украинской армии, так и для донецких ополченцев, которые прилагали все усилия для победы в одной из самых решающих битв в войне.
Множество домов были разрушены и сожжены. Большая часть мирных жителей успела убежать еще в начале конфликта, но остались больные, старики и те, которые просто отказались оставить свое родное место. Было начало февраля. Восточная Украина была скована страшным, морозным ветром, который резал кожу солдат, несмотря на их новую зимнюю экипировку.
Отделение Анатолия было расположено в западном крыле окопной линии. Его товарищи как раз собирались открыть свои консервы, чтобы позавтракать, когда подбежал сержант Беляев.
 - Ребята! – начал он,  - ожидается, что день будет трудным. Есть сведения, что ополченцы готовятся к усиленной атаке по нашей передовой. Нужно отразить ее любой ценой, а главное командование обещает подкрепление завтра или послезавтра.
 - И чем мы будем  отбивать эту атаку? – возмутился Геннадий. – Ножами?
- Если надо,  будем и ножами отбивать, – отрезал Беляев.
- Это не то подкрепление, которое нам обещали месяц назад? – ухмыльнулся  Андрей.
Отделение засмеялось.
  - Шутки в сторону. Проверьте оставшиеся боеприпасы и приготовьтесь к бою,  – строго промолвил сержант, повернулся и ушел.
Ему долго смотрели  вслед. Один за другим ребята собрали  консервы и разошлись по местам.
   Анатолий достал фотографию, которую дала ему мама на прощание, поцеловал ее, положил во внутренний карман куртки и расположился у пулемета. Степан лег возле него, открыл табакерку, которую всегда носил с собой и предложил Толику закурить, но он отказался.
 - Не думаю, что курить сейчас разумно. Какой-нибудь снайпер разнесет тебе башку, - предупредил его Толик.
 - И без того, рано или поздно, мне ее разнесут. Хотя бы умру спокойно, – ухмыльнулся Степа, чиркнул спичкой и зажег сигарету. – А ну, дай посмотреть фотографию.
 - Какую фотографию?
 - Ну ту, которую ты только что спрятал.
- А-а-а – Анатолий снова достал ее из куртки и подал ему.
Фотография была цветной - красивая светловолосая женщина, мужчина с белым, продолговатым лицом и коричневыми волосами и два светловолосых мальчика семи-восьми лет.
 - Ты мне ее до сих пор не показывал. Это ведь ты? – Степа указал на мальчика повыше.
- Да.
 - А второй?
 - Иван. Мой младший брат.
 - Уже тогда был красавцем. Наверное, девушки его преследуют?  – улыбнулся Степан.
 - Не знаю,  - ответил серьезно Анатолий. – С тех пор я его не видел.
 - Как это?
 - Наши родители развелись. Мама взяла меня, а Ивана – отец.
 - И вы не поддерживаете никаких отношений?! Неужели твой отец не хотел тебя видеть? – удивился Степа.
 - Он не хотел видеть мою маму. Они с братом просто испарились. Ты же знаешь... ненависть к одному иногда сильнее любви к другому.
 - Это тупо.
 - Я даже думал – продолжил Анатолий,   -  разыскать их после войны. Но закончится ли она когда-нибудь? Уже полгода прошло, как подписали перемирие, а мы воюем, как будто подписывали простым карандашом.
 «Дорогому сыну Анатолию на память от мамы... » - прочел Степан красивый почерк на обратной стороне фотографии.
Он вернул фотографию Толику, вынул изо рта недокуренную сигарету, потушил ее и бросил в сторону, потому что Сержант Беляев шел к ним. Подошел, сказал, что атака, вероятно, начнется минут через пятнадцать. Анатолий наклонился и крепко вцепился в ручку пулемета. Степан перезарядил свой автомат, перешел на место, где он должен был поддерживать ленту пулемета и, как будто чувствуя что-то неладное, повернулся и посмотрел в глаза своему другу, с которым они воевали вместе с самого начала.
- Прости, если что, брат,  – с тех пор, как они были знакомы, он первый раз заговорил так.
 - Что ты несешь?  - рассердился на него Анатолий. – Перебьем их быстро и уйдем.
 - Да нет,  -  Степан улыбнулся со странным, ироническим взглядом,  - я просто так говорю.
 - Хватит глупостей. Соберись.
Небо было покрыто черными, зимними облаками, как будто смеркалось, хотя было только десять утра. Ледяной ветер впивался в их уставшие, измученные лица. Поле молчало. Даже ветер, как будто не хотел его беспокоить и дул, обходя его стороной. Может быть, потому что оно превратилось в кладбище. А все знают, что на кладбище должно быть тихо. Кроме войны. Она ни с кем не считается...
Оглушительный вой пронзил  местность. Все вокруг было освещено десятками световых лучей, последовали удар за ударом, растрясая всю окопную линию. Степан и Анатолий упали на землю, закрыв уши руками. Комья грязи сыпались отовсюду. Слышны были крики тех, кого ударила шрапнель. После минутного затишья Анатолий встал и снова занял позицию. Четыре танка приблизились к окопам на расстоянии около двухсот метров и обстреливали пулеметные гнезда, чтобы освободить дорогу пехоте. При каждом залпе Анатолий нагибался и моментально продолжал обстрел. Из тыла послышался выстрел из ручного противотанкового гранатомета, который, к его счастью, попал в цель. Один из танков был обезврежен. Пулеметчики, которые не были задеты противником,  преграждали путь пехоте и не позволяли ей двигаться вперед. Неожиданно оставшиеся танки остановились, повернули и исчезли из вида вместе с пехотой. Никто не мог поверить, что атака отражена. В принципе, как обобщил потом сержант Беляев, по данным командования это вообще была не массированная атака, которую все ожидали, а какой-то стратегический ход. Анатолий продолжал сжимать ручку пулемета и пристально смотрел вперед.
 - Ты видел, Степа?
- Пустяки,  -  засмеялся он и повернулся к своему товарищу.
Но вместо радостного ответа стал свидетелем страшной картины. Степан продолжал держать ленту в своих руках, он опёрся  на стену окопа и уставился в небо, рот его был открыт,  из него текла кровь. В его живот забилась шрапнель от дисков, которые подпирали пулеметное гнездо.
 - Нет... Нет... Не так... Не надо... Нет...
 Анатолий закрыл глаза своему другу.
Вытер кровь с его лица. Погладил его лоб, после этого схватил пулемет и, крича, начал стрелять в сторону вражеских позиций: - Зачем, проклятые?! Зачем...
Ребята из отделения прибежали и, увидев случившееся, схватили Толика и вырвали оружие из его рук.
 - Хватит, Толик, хватит! Ты уже ничего не можешь изменить,  - пытались успокоить его.
Анатолий снял каску, присел на корточки, облокотился на заднюю стенку окопа и закрыл лицо руками. В его душе никогда не возникало чувство, которое взбудоражило его в этот момент – истерический гнев,  разожженный скорбью до неизмеримой боли, как будто сжигал его сердце и стремился вырваться наружу, чтобы проявиться во всей своей силе. Он попытался подавить его и сосредоточиться на чем-то другом, но не получалось. Чувство это прорвалось со страшной силой, ударило ему в голову, и Анатолий горько зарыдал. Товарищи оставили его в покое, потому что знали, что в такие моменты слова не помогают.
После обеда приехала бригада, которая собирала убитых. Ее всегда сопровождал отец Никанор, который произносил молитву за упокой над каждым убитым. Он часто навещал солдат и быстро с ними подружился. Не раз при возникающей проблеме к нему обращались за советом.
 - Господи, прости, Господи, помилуй! – закончил отец Никанор свою молитву, перекрестил Степана, после чего дал знак ребятам.
Они взяли тело и направились к кладбищу.
  - Отче, я отомщу за Степана! И отомщу жестоко!
Отец Никанор повернулся:
 - Ты спрашиваешь, или заявляешь?
 - Зуб за зуб, око за око. Так ведь было? – Анатолий всматривался в отца Никанора.
 - Да, так Толик, ты прав  – отец Никанор сел возле него. – Я тебя понимаю. Человек жаждет справедливости именно тогда, когда с ним поступили несправедливо. Сейчас по отношению к  тебе поступили несправедливо – убили твоего друга – и ты хочешь защитить свои права, и у тебя есть на это право. Каждый пытается защитить свои права, и только так мы понимаем, что существует зло. Если бы не было зла, не было бы и защиты прав. Проблема в том, что справедливость не способна справиться со злом. Ты отнимешь чью-то жизнь, как ты говоришь, глаз за глаз, потому что справедливость на твоей стороне. Но этим ты не остановишь ни зло, ни войну, потому что справедливость будет уже на стороне тех, которых ты убил, и их товарищи будут искать твоей смерти. Твоя смерть будет выкупом за твое право. За ту же справедливость, которая была на твоей стороне.
 - Как тогда мы остановим зло, как не с помощью справедливости? – спросил Анатолий.
 - Если ты сам не будешь  продолжать делать зло. Если не хочешь быть обманутым, не лги. Не хочешь, чтобы тебе изменяли – не изменяй. Не хочешь быть убитым – не убивай. Если хочешь, чтобы тебе простили – прости и ты. Если хочешь, чтобы тебя любили – люби и ты. Поступай с каждым так, как бы ты хотел, чтобы он поступал с тобой. Это сказал Христос, и я очень верю, что Он был прав. Если бы все люди исполняли это, не было бы войн и зло было бы близко к исчезновению.
 - Ты сейчас чего хочешь – чтоб я не мстил или чтобы дезертировал?
 - Я ничего не хочу. Ты хочешь.
 - Чего я хочу?
  - Ответа,  - отец Никанор встал.
 - Я не могу остановить войну и не отомстить тоже не могу, – добавил Анатолий, уставившись в землю.
 - Ты можешь остановить свою войну, но не хочешь, потому что твои чувства не оставляют тебя в покое. Но знай, что месть – неверная любовница. Сегодня она в твоих объятиях, а завтра вонзит тебе нож в спину...
Вторая атака так и не последовала. Благодаря разведке стало ясно, что враг начал передислокацию сил из-за тяжелых боев в другой части фронтовой линии. Но артиллерийский обстрел не останавливался ни днем, ни ночью. Была дана команда, выкопать дополнительные траншеи и отремонтировать неисправные боевые машины. В следующие несколько дней Анатолий был занят исполнением приказа. Мысли об отце Никаноре, которые подсказывали ему, что священник, возможно, был прав, посещали его время от времени, но он их прогонял. Для него война была войной, и сейчас он был ее частью. Слишком много было пожертвовано, чтобы сдаться именно сейчас. Многие из его друзей, в том числе Степан, заплатили  жизнью, чтобы защитить родину. Перед ними он не имел никакого права отказываться.
Через неделю пришло ожидаемое подкрепление, но с большими потерями, потому что коридор, который соединял город с остальной частью страны, был слишком тесным, и его обстреливали всегда, когда кто-либо решался пройти сквозь него. Не смотря на это, все отделение и даже сам Анатолий ободрились. Кроме амуниций, они получили продукты питания и теплые одеяла, что было очень важно для солдат, подвергнутых голоду и истощению вот уже две недели. Место Степана возле Анатолия занял Геннадий Стрижков. Высокий, мускулистый молодой человек, с выпуклыми скулами и светлыми волосами – один из самых лучших и любимых бойцов роты. Оба они отлично понимали друг друга, так как были из одного города и знали друг друга еще до войны.
 - Помнишь, как однажды после школы мы поджигали петарды возле магазина дяди Сережи  пьяницы? – спросил Анатолий, когда сели ужинать.
 - О, да! В моей памяти сохранилось кристально ясно выражение его лица, когда он выскочил с руганью.
 - А потом, как он гнался за нами с ружьем, потому что мы не переставали взрывать? – продолжил Толик.
  -Этот старик наводил на меня ужас,  - и оба засмеялись.
 - Но было весело.
 - Эх, куда улетели эти годы! Посмотри на нас сейчас. Даже, если бы мы захотели, не можем убежать,  – вздохнул Гена.
 - Только в этот раз пушку направил на нас не дядя Сережа пьяница, а обученные убийцы.
 - Будто бы мы не такие же...
 - Мы – убийцы, но необученные – и оба снова засмеялись.
 - Тупо то, что мы убиваем свой собственный народ,  - добавил Стрижков. – Кому нужна эта глупость?
 - Это вовсе не наш народ. Это москали – они думают, что могут совать свой нос везде, где им хочется.
 - Москали... А москали нам кто? Не братья разве?
 - Никакие они нам не братья. Брат никогда бы не поступил как они. Брат никогда не забьет тебе нож в спину.
 - Это политика. Я тебе говорю о простом народе. Вон за тех солдат, которых отправили так же, как и нас. Разве они не такие же, как мы? Говорим на одном и том же языке, верим в одного и того же Бога, история у нас почти одна и та же.
 - Ты их защищаешь? – возмутился Анатолий.
 - Не защищаю, но задаю себе вопросы. Посмотри, сколько людей умерло просто так. Сколько семей осталось без крыши над головой. Сколько детей осталось покалеченными! Ради чего? – ответил Геннадий.
 - На войне вопросы не задают. Убивай, чтобы тебя не убили, вот и все.
 - Что-то ты слишком сильно изменился, с тех пор как убили Степу. Стал очень злым.
 - А ты говоришь как баба, а не как солдат. Что-то слишком ты размяк.
 - Перестань. Давай о другом,  - предложил Стрижков.
 - Вот что я тебе скажу. Брат для меня – тот, кто сражается вместе со мной.  Другого брата у меня нет...
Они договорились смениться на посту через пять часов, вместо назначенных двух, так как сон отрывками истощал их еще больше. Геннадий обычно брал смену с десяти до трех, а Анатолий – с трех до восьми.
 Один раз вечером, два дня после того, как прибыло подкрепление,  оба заняли свои позиции – то же пулеметное гнездо, где был убит Степан шрапнелью. Оно было вторым по порядку в окопной линии. В двадцати метрах севернее находилось третье пулеметное гнездо – на западной стороне, где заканчивались окопы, - и было хуже всего защищено. Там было двое новеньких, которых Анатолий не знал.
В этот вечер они с Геннадием разговаривали до половины одиннадцатого, после чего Анатолий лег, чтобы получить свою пятичасовую дозу сна. Он проснулся от какого-то глухого звука - Стрижков обрушился на землю. Анатолий оглянулся и увидел силуэт в украинской униформе, который подавал знаки фонарем в сторону вражеских позиций с поста Геннадия. В гнезде Андрея и Кости тоже стоял человек и подавал знаки. Анатолий оставил свой автомат как раз возле ноги этого человека, поэтому достал нож, но вдруг услышал шаги. Повернулся и увидел третьего солдата, который показался в первом пулеметном гнезде. Он обошел второе и направился к третьему. Анатолий оставался невидимым, так как был без каски и обмотан брезентом, которым покрывали ящики с боеприпасами. Когда третий отошел, Анатолий приблизился к человеку, который убил Геннадия, закрыл ему рот и нос своей левой рукой, а правой резко перерезал ему горло. Взял автомат, оглянулся и пошел к третьему гнезду. Проверил, снят ли предохранитель, затаил дыхание и заглянул внутрь. Костя был мертв.
Солдат, который показался с западной стороны как раз вышел и медленно пошел вперед. В тот же миг Андрей, который явно тоже спал, выскочил из угла развилки и выстрелил ему в плечо. Анатолий направил свое оружие на оставшегося в гнезде и, не задумываясь, выстрелил в упор ему в спину.
 - Отлично, хотя бы раз дали выспаться, - ухмыльнулся Андрей.
Он любил пошутить даже в самые критические моменты.
 - Свяжи его,  – Анатолий указал на простреленного в плечо, которого Андрей сразу обезоружил и держал под прицелом.
Анатолий посмотрел в сторону вражеских линий. К окопам бесшумно приближались несколько десятков солдат. Он схватил пулемет и стал стрелять. В это время с другой части окопов прибыла помощь. Они взяли на себя другие два пулеметных гнезда. Смерть Кости и Геннадия еще больше усилила желание Анатолия отомстить. Он стрелял с озлоблением и наслаждался, видя падающих, как сломанные тростники, врагов...
Когда все закончилось, и не было в кого стрелять, он вспомнил о пленнике, который был виновен в смерти Стрижкова и Костика. Он сидел со связанными за спиной руками. Кто-то постарался и перевязал ему плечо. Анатолий схватил его за волосы и поволок за собой. Остановился у тела Костика и стал кричать:
  - Ты знаешь, кто это?! Знаешь, кого вы убили!? Это мой брат! Вы убили моего брата! – Анатолий ударил его сапогом по лицу.
Пленник упал в грязь и испуганно стоял, ожидая второго удара.
  - Пожалуйста, не надо. Пожалуйста! – застонал он.
 - Что ты умоляешь?! А когда их убивали? Их можно, а тебя – нет, а?  - Анатолий опять схватил его за волосы и привел к Геннадию, которого еще не покрыли одеялом.  – А знаешь, кто это?! И это мой брат! Брат! – он разрыдался и от этого ожесточился еще больше, потому что ненавидел проявлять слабость перед другими.
Анатолий взял голову пленника и снова ударил его солдатским сапогом.
 - Нет, пожалуйста, не надо! – из солдата за минуту он превратился в маленького, ничтожного мальчика.
Он дрожал, его глаза наполнились страхом, лицо свилось от боли и подступающих слез.
 - Нету «не надо»! – закричал Анатолий. – Уже и Бог не может тебя спасти! – он наносил удар за ударом. Жертва уже не могла подняться. Не смотря на это, Анатолий продолжал забивать удары в его тело и голову.
 - Ей, ей, ей! – закричал Андрей. – Ты что делаешь? Ты его убьешь!  - Анатолий продолжал, вопреки возгласам со стороны.  – Ты слышишь? Ты его убьешь! Остановись! Нет смысла, Толя! Перестань, слышишь? – Андрей обхватил его руками и оттолкнул назад.
Пленник лежал безмолвно. Андрей наклонился и попытался его поднять, но тело было безжизненным. Он нащупал вену на руке – пульса не было. Приложил ухо к его сердцу. Он был мертв.
Через час сержант Беляев дал распоряжение Анатолию и Андрею собрать документы убитых сепаратистов. Все еще была ночь, поэтому они светили фонарем – Анатолий держал его, а Андрей пересматривал карманы. У первых двоих были украинские паспорта. Они были рождены в одном из главных разбунтовавшихся ополченских городов. Но случай с мертвым пленником был другим.
 - Смотри, что здесь. Этот - москаль, - сказал Андрей.
 - Гнида! – отрезал Анатолий.
Андрей еще немного порылся у него в вещах:
 - А ну, посвети сюда, я, кажется, что-то нашел.
Анатолий приблизил фонарь к пленнику.
 - Конверт,  -  Андрей открыл его. В нем была сложена фотография, наверное, с семьей убитого. – Может он нам и враг, но признайся, что мама у него очень красивая.
Анатолий взял фотографию, направил на нее фонарь, но выронил ее. Нашел ее снова, упавшую в грязь. Поднял ее и вытер об свою грудь. Мама убитого действительно была красивой. Надпись на обратной стороне, наверное, была ее. Анатолий приблизил фонарь и дрожащим голосом прочитал:
 - «Дорогому сыну Ивану на память от мамы...»
***
Небо было покрыто черными, зимними облаками, как будто смеркалось, хотя было только восемь часов утра. Холод пронизывал лица солдат и, как будто, хотел заставить их плакать. Действительно, в глазах большинства из них были  слезы. Но только в глазах одного они были искренними. Он стоял на коленях, перед, все еще открытым гробом и гладил светлые волосы покойника, чье лицо, изваянное, будто божественным скульптором, сейчас было искажено и почти неузнаваемо.
 - Брат...  – простонал стоящий на коленях, поцеловал мертвеца в лоб и дал знак своим товарищам.
Ребята уже приготовили яму и положили гроб в нее. Отец Никанор перекрестил гроб в последний раз. Ребята взяли лопаты и стали закапывать.
Кладбище молчало. Даже ветер, казалось, обходил его стороной, потому что каждый знает, что тут должно быть тихо. Кроме войны. Она ни с кем не считается...
Богдан Вылков