Георгий появился как всегда неожиданно. Оставив за воротами свою иномарку (старик Фатеев успел заметить, что эта не та, на которой он приезжал до этого), он шагнул во двор, на ходу здороваясь с отцом, насаживающим на черенок вилы, и с матерью, выбежавшей на крыльцо. Такая быстрота в движениях сына и стремительность его действий нравились Серафиму Фатееву. И он в кругу стариков-одногодков, да и жене не раз говаривал, что Георгий – вылитый он, Серафим, в молодости. На что друзья-приятели соглашались, а Людмила лишь отмахивалась рукой, говоря одно и то же: «Да уж куда тебе до него!»
Старика это обижало. В их селе он слыл крепким, зажиточным хозяином, имеющим добротные дом и подворье. Его Людмила никогда ни у кого не занимала денег «до получки», наоборот, давала их в долг другим, что по местным понятиям считалось признаком благополучия. Серафим, после директора и другого совхозного начальства, первый среди механизаторов, купил вначале радиолу, а потом и телевизор. И трехдверный шифоньер, на зависть подругам жены, тоже первым приобрел, хотя и с переплатой. Но зато он, золотистый, из цельного дерева, с большим зеркалом, вставленным в одну из дверок, стоял в горнице, радуя взор. А главное в нем было то, что он заменил дедовский сундук: вместил (по-культурному, на плечиках) праздничную одежду супругов Фатеевых, их дочери и сына, а на полочках все их личное и постельное белье. И еще место осталось. Одно время был у Серафима и мотоцикл «Урал», на котором он и траву скотине возил, и картошку осенью с поля, и на рыбалку ездил. Но продал, когда дочь в другой город уехала учиться. И вот теперь, под старость, слыша речи о том, что он, дескать, не чета проворному сыну, Серафим даже гневался на людскую неблагодарность. Хотя в душе осознавал, что Георгий или Жорка, как он его называл, все же обскакал отца. Сын не стал, как тот, ковыряться в земле и навозе, а сразу же после школы поступил в институт, окончил его, тут же призвался в армию и больше в деревню не вернулся. Отслужив, устроился на работу в «Сельхозтехнику», быстро обзавелся связями и деньгами. И невесту, будущую жену и дочь какого-то ответственного работника, он приехал показывать родителям на собственных «Жигулях».
После свадьбы, которая была в городе, в ресторане, старик Фатеев неделю болел. И не потому, что организм не смог принять те блюда с мудреными названиями и до этого неведомые им с супругой. Старика скосила сумма, которую заплатили ресторану за свадебный вечер сын и сват. На эти деньги старик Фатеев мог бы жить год или накупить полный двор живности. И он еще долго выговаривал сыну за расточительство и беспечность. Но опять же, в душе Серафим гордился ухарством сына. И после свадьбы, вроде как небрежно, он рассказывал односельчанам: сколько было гостей (и каких!), что ели-пили, и как Жорка выложил какому-то ресторанному начальнику расчет – пачку денег.
Отгуляв, сын, по мнению отца, остепенился. Свою однокомнатную квартиру сменил на двухкомнатную. «Жигули» – на подержанный «Форд», потом на какую-то японскую машину. Спустя пару лет Георгий, якобы собираясь взять стариков к себе в город (для этого надо расширить жилплощадь), снял их с учета в совхозе и прописал в городе. И через полгода уже получил в центре города квартиру из четырех комнат, с тремя лоджиями. Старики были на новоселье. И даже пожили два дня, купаясь в ванне и ужасаясь, стоя у окна, тому, сколько народу и машин прибавилось в городе за последнее время. Тогда же сын, смущенно отводя глаза, сказал, что сейчас он не может взять их к себе, но, зная, что им в деревне нелегко справляться с хозяйством, найдет способ, как предоставить им отдельную городскую квартиру. Но тут началась перестройка, всех и все залихорадило, каждый начал грести под себя, стараясь не упасть на дно, и вопрос с квартирой остался в прошлой жизни. Но сын их не забывал, снабжал продуктами и деньгами, так как, по его словам, быстро сориентировался, что и как надо делать. Он открыл какую-то снабженческую фирму и, судя по личным автомобилям, которые периодически менял, стал жить еще лучше. И этот Жоркин неожиданный визит старик Фатеев чутьем определил как неслучайный и как начало каких-то перемен. Он не ошибся. Пройдя в дом и усевшись за стол, который мать начала заставлять нехитрой снедью, Георгий сразу начал без обиняков. Он сказал, что купил им неподалеку от себя двухкомнатную квартиру и уже сделал там ремонт. Осталось малое дело: продать корову и другую живность, потом – дом. Ну и само собой следует напоследок провести в нем проводы с соседями и друзьями, погрузиться и переехать на городскую квартиру. На это он, Георгий, отводит родителям две недели. Когда наметят день проводов, он с женой приедет, привезет водку и продукты и все устроит. А пока пусть они потихоньку собираются и пакуются.
После этих слов Людмила заплакала, обессиленно сев на табуретку, а Серафим нахмурил брови и стал что-то сосредоточенно рассматривать на клеенке, покрывающей стол. Дальнейшее для них было, как в тумане. Людмила рыдала, как по покойнику, когда со двора уводили корову. (Кур и уток Георгий заранее порубил про запас, объяснив отцу, что это экологически чистый продукт). Проводы в доме провели небедные, чтобы людям запомнились, но все равно большого веселья не было, так как народ собрался пожилой, да и расставание – это не встреча. А когда все разошлись, старики отказались уезжать, если сын продаст их дом. Мало ли что, мол, в жизни бывает… Может, город им не приглянется или они в нем чужими окажутся. Или болезни и безделье одолеют, так они вернутся назад и станут доживать здесь свой век. И сколько Георгий с женой не бились с ними – сломать не смогли. Пришлось сыну найти в городе бездомных мужа и жену и поселить их во времянке, чтобы они приглядывали за домом, а для себя разводили хозяйство. На том и порешили.
И вот начались сборы к переезду. Старик аккуратно собрал весь свой плотницкий и слесарный инструмент, ящички с разнокалиберными шурупами, болтами, гайками и другими железками, которые в хозяйстве сгодятся. Упаковал лопаты, вилы и грабли. Сложил в мешок мотки веревок, провода, какие-то цепочки и цепи. Отдельно были уложены струганные доски и бруски.
Так же старательно паковалась и Людмила. Она перебирала новые и старые вещи, лоскуты и лоскутки различных тканей и все это старательно увязывала. Скоро вокруг нее образовались узелки и узлы, которые она укладывала на простыни, чтобы связать их в еще большие тюки.
Так, вещь за вещью обирали они свой старый дом, словно календарь в декабре, когда с него срывают последние листки. И даже заспорили: брать ли с собой их старенькие валенки и Серафимовы тулуп и полушубок. Порешили, что надо взять. Как жар костей не ломит, так и запас лишним не будет. Город, хотя и не голая степь, но и не Крым.
И вот в субботу утром пришла машина с двумя грузчиками, и Георгий на своей иномарке. Он первым вошел в заснеженный двор, остановился, рассматривая родительский скарб: узлы, доски, лопаты и прочее, что старик Фатеев с женой наживали годами. Оглядев все это богатство, сын медленно повернулся к родителям, стоящим как-то отрешенно сбоку.
- Я не понял! – Георгий произнес это громко и вроде как вопросительно. – И куда вы собрались вести этот хлам?! Ну, ладно, кое-какой инструмент – это еще куда ни шло. Но вилы и грабли, батя, тебе для чего?! И куда ты в валенках и тулупе пойдешь?!
- Надоест сидеть в четырех стенах, выйду, грядку возле дома под цветы вскопаю, мусор уберу, – Серафим огрызнулся, вновь увидев мотовство сына.
- Какая грядка, какой мусор! – упорство стариков начало злить Георгия. – Да для этого дворники есть. Мама, а у вас что в узлах?!
…Оробевшая Людмила начала перечислять все, что рассовывала по узелкам.
- Да не нужны они вам в городе! Не захламляйте квартиру, мама! – эти слова Георгий произнес с каким-то надрывом. – Поживите, как люди живут!
…Последние слова он произнес, не подумав.
- Люди, говоришь! – Серафим стал надвигаться на сына. – А мы с матерью, значит, не люди!? И ты когда здесь с сестрой жил – тоже были не люди! Городским, фасонистым стал. И то ему не так и это не эдак!
- Батя, подожди, не заводись. Не то я хотел сказать, – Георгий пытался утихомирить разошедшегося родителя. – Ну зачем везти то, что ни тебе, ни маме не будет нужно. Я вам и кухонный гарнитур купил, и кровати, и кресла с торшером.
- Как, кровати!? – старик прервал свое буйство, будто осекся. – А наши, на которых мы столько лет спали, куда же их теперь?
- Здесь оставите, – жестко отрезал сын. – Еще не хватало, чтобы все видели, как ты спишь на досках, так как сетка кровати давно провалилась, а у материной койки краска облупилась. Так что, батя, грузи инструмент, а вы, мама, одежду и обувь, и поедем на новое место.
- А шифоньер куда ты дел!? – теперь уж старик Фатеев взъярился не на шутку. – Такая хорошая вещь, и что же ее – выбрасывать?! Раз уж так получилось, что доживать буду на стороне, то свою мебель можешь забрать, а шифоньер пусть там стоит. Это память наша. На этом разговор окончен. Грузите его, ребята.
…Эти слова относились к приехавшим на грузовой машине парням, с интересом слушающим перебранку. Но она не закончилась словами Серафима. Он еще долго препирался с сыном, пока тот не сдался и не дал команду погрузить шифоньер. Его по-быстрому установили в кузов, также сноровисто загрузили инструмент, кое-какие узлы и часть другого скарба, а остальное занесли в дом. Георгий положил на заднее сидение своей машины посуду родителей, туда же села мать, а старика усадили на первое сидение. И кавалькада тронулась. Подстраиваясь к скорости идущего впереди грузовика с вещами, Георгий не сразу понял, что отец плачет. Он даже остановил машину, чтобы удостовериться в этом, так как старик отвернул от него лицо.
- Ты чего, батя? Ну не надо так расстраиваться. Вот увидишь – вам с мамой будет хорошо на новом месте, – Георгий подбирал слова, чтобы взбодрить отца. – Обживетесь, друзей-подруг заведете. На рыбалку станешь ходить. Телевизор новый вам куплю.
- Да не о том я, Жора! – старик как ребенок шмыгнул носом и вытер тыльной стороной ладони глаза. – До слез обидно мне. Всю жизнь мы с матерью работали не покладая рук. Бедными не были, но и сладко не пили и не ели. И отпуск толком ни разу так и не отгуляли. Ни в столице не были, ни на курортах. Все какие-то хлопоты и заботы. Но зажиточными себя считали. А начали переезжать, и оказалось, что везти-то с собой нам и нечего. Вот разве что он – наше богатство.
…Старик показал рукой на шифоньер, одиноко стоящий в кузове умчавшегося вперед грузовика.