Впервые я побывал в риге в школьном возрасте. Весь наш класс отправили тогда в крошечную бедную деревушку, чтобы мы своим ударным трудом помогли колхозникам спасти тот небольшой урожай, который они сумели вырастить, но не могли собрать. Надо сказать, что в таких поездках я бывал и позже, будучи не только школьником, но и студентом, инженером, аспирантом и даже кандидатом наук. Теперь эти поездки остаются в сознании как экзотические приключения - как поездки современных людей в Париж или в Анталию.
Сейчас, когда от колхозов остались рожки, да ножки; да что там от колхозов – от российского сельского хозяйства - помогать городским жителям некому. Но ничего, бывший губернатор Ткачёв, новый министр сельского хозяйства, обещал за два года обеспечить страну собственным продовольствием. Правда, ни большевики за семьдесят с лишним лет, ни чубайсы за четверть века не смогли ничего подобного сделать, но теперь то мы покажем! Покажем Украине, Турции и всем тем «кормильцам», которые посмеют на нас тявкнуть.
Возвращаюсь к первому, так сказать, очному знакомству с ригой. Получая как-то утром производственное задание от колхозного бригадира, мы выстроились перед ним в ряд. Он внимательно осмотрел мужскую часть нашего подразделения и внезапно спросил, кто из нас может колоть дрова.
Я, поколебавшись, вышел вперёд - вместе с двумя другими одноклассниками. Бригадир недоверчиво посмотрел на заморышей, особо обратив внимание на меня. Но я стойко выдержал его взгляд, вспомнив, какое количество дровеняк я превратил в золу и сколько синяков на физиономии получил в отместку от сопротивляющихся поленьев. «Хорошо» - обречённо вздохнул бригадир: «Вы должны наколоть для риги дрова. Столько, сколько сможете». В моём тогда ещё недостаточно развитом мозгу что-то перемкнуло. Поскольку в том возрасте я знал только о латышской Риге, эти слова бригадира меня здорово озадачили.
Я в замешательстве посмотрел на него, не понимая, как такая малюсенькая деревушка может обеспечить Ригу дровами. Из школьной программе по географии я уже знал, что древний и прекрасный город Рига является столицей Латвийской социалистической республики, входящей в состав нерушимого Советского Союза. Я также знал, что Рига находится за тридевять земель от того места, где мы собирались колоть для неё дрова. Я тогда не знал, что у этого слова в русском языке есть тёзка, которая с прекрасной Ригой имеет мало общего.
Я вообще ничего не понял о какой риге талдычил бригадир кроме того, что ей нужны дрова. Бригадир что-то сказал деревенской девчушке, стоявшей рядом с ним; и она, махнув нам рукой, повела бригаду лесорубов на рабочее место.
Пройдя деревушку, мы подошли ко внушительного вида сараю, из крыши которого торчала печная труба. Оказалось, что рига в русском языке означает некое строение, обычно снабжённое печкой, и служащее разным сельским нуждам. Когда мы зашли внутрь большого помещения, я осмотрел его с некоторым даже почтением. Груда пней валялась недалеко от кирпичной печи, питанием которой мы срочно занялись, превращая пни в поленья. Задание, к удивлению бригадира, мы выполнили на отлично, хотя, если сказать честно, устали до невозможности.
Такое знакомство с причудами русского языка заставило меня более тщательно заняться его «приколами». Толчком для этого послужило предположение, что существует некая связь между двумя Ригами - возможно, что Рига тоже начиналась с сельской риги. Однако никакой, как бы по научному выразиться, этимологической связи между этими словами я не обнаружил. Зато чего я только ни нашёл в подводных течениях русского языка! Оказалось, что «сейчас» не означает, что я бегу исполнять ваше поручение, а наоборот – могу показать вам фигу в кармане. Приставка «по» вообще играет в языке провокационную роль. К примеру, слово «покажу» не значит, что я ознакомлю вас с интересующим предметом, а, вполне возможно, сделаю так, что вы навсегда о нём забудете. Да только ли приставка «по»? Почти все приставки могут изменить смысл слова до неузнаваемости.
Но я отвлёкся от настоящей Риги. После того, как я женился на южной красавице, обнаружилось, что я через это юридическое действо оказался в родственной связи с некоторыми жителями настоящей Риги. В одном из разговоров с моей прекрасной жёнушкой выяснилось, что её родной дядя, полковник Комитета госбезопасности (КГБ) после освобождения Латвии от немецко-фашистских захватчиков получил квартиру именно в этом городе.
До смерти Сталина КГБ назывался НКВД, страшное звукосочетание которого вызывало дрожь в коленках не только у преступников, но и законопослушных граждан. В Латвии, как я знаю, и у НКВД и у КГБ нашлось много работы. Из вполне официальных источников и из редких кинофильмов, посвящённым этой теме, я знал, что латышские националисты упорно сражались против власти Советов вплоть до 1956 года. Поэтому умозрительно я предполагал, что семья дяди моей жены жила в нелёгких условиях; и вскоре убедился в этом лично.
В предыдущем повествовании о Даугавпился я упомянул, что работал в южной столице в одном весьма уважаемом институте и занимался полимерами. Так вот, однажды из Риги в наш институт по какому-то вопросу приехали два латыша, занимавшиеся аналогичными проблемами. Сейчас уже не помню, по какой причине, но я был командирован начальством в Ригу вместе с этими сотрудниками-латышами. Мы вылетели в Ригу на самолёте, и, спустя пару часов приземлились в этом городе. Латыши помогли мне устроиться в гостинице в центре Риги. На следующее утро они зашли ко мне в номер и предложили прогуляться по центру Риги. Я никогда не забуду этих мирных узеньких улочек, на которых было снято много советских фильмов, в которых требовалось отобразить капиталистический образ жизни. Так, неспешно прогуливаясь, мы набрели на небольшой рынок, на котором окрестные селяне спокойно продавали плоды своего нелёгкого труда. Из всех существующих видов цветов я обожал гладиолусы, и, увидев стоявший в ведре букет этих прекрасных растений, я не удержался от удивления. Была ранняя весна, и даже на юге гладиолусы ещё не выросли. А здесь, на севере страны, около этого ведра спокойно стояла женщина и торговала дефицитным товаром. Я по своей дурацкой русской привычке не удержался и наивно спросил, откуда она привезла цветы. Женщина не поняла вопроса и, когда мои сопровождающие перевели мой вопрос на латышский язык, ответила по-латышски, что вырастила цветы сама. Увидев на моей физиономии недоверие, она что-то возмущенно залопотала, предположив, что я подозреваю её в спекуляции. Это сейчас спекулянтам нашли красивое название «ретейлеры», а в то время за спекуляцию можно было даже загреметь в тюрягу. Я, конечно, ничего такого не предполагал, просто, прилетев с юга, и, увидев цветы, выращивание которых считал прерогативой нашего края, был искренне удивлён.
Своим сопровождавшим я попытался объяснить своё удивление, но даже они не смогли успокоить обиженную торговку. Вечером, спокойно проанализировав такую неожиданную реакцию на мои наивные слова, я понял, что дело обстоит гораздо глубже простой обиды. Вероятно, считая себя выше какого-то нахального русского, эта латышка была оскорблена тем, что по своей недоразвитости он смеет сомневаться в способности выращивать цветы в Латвии не хуже, чем на юге. Ещё в Даугавпился я почувствовал некую недоброжелательность латышей к своей физиономии, а теперь эта недоброжелательность была выражена вполне отчётливо на латышском языке. Мне мои сопровождавшие перевели её слова, но, думаю, не совсем точно. И, тем не менее, я понял, что со своим недоумением я могу проваливать, и, как можно дальше.
На следующий день, освободившись после обеда от тягостных трудов, я решил навестить своих родственников со стороны жены. Провожая меня в Ригу, она просила меня обязательно совершить к ним визит; возможно, чтобы они оценили её выбор. Сев в нужный трамвай и проехав несколько остановок, я попросил окружавших меня пассажиров подсказать, когда будет остановка «Школьная». «Сколас», «Сколас» - зашелестели голоса. Я расстроился. Право, их просишь по-людски, как доехать до остановки «Школьная», а они бормочут что-то своё. Неожиданно один из пассажиров ответил мне: «Я выхожу на этой остановке». Я с благодарностью поглядел на него. Мы вышли из трамвая, я поблагодарил его и пошёл искать нужный мне дом. Дом оказался очень красивым, типа «сталинского». Подойдя поближе, на его фасаде я увидел фамилии жильцов, красиво разрисованных масляными красками на роскошной,почти мемориальной доске. Найдя нужный мне номер квартиры, я с удивлением прочитал фамилию своего сородича. Вместо «Лопатин», на доске была выведено: «Лопатинас».
Всё моё русское нутро возмутилось до невероятности. Мы, на Руси никогда не позволяли себе так коверкать иноземные фамилии. Я представил на секунду, что моя любимая Вия Артмане в титрах фильмов, где она снялась, обзывалась бы, к примеру: Вия Артманева.
Я поднялся на нужный мне этаж и через некоторое время представлялся жене полковника. Она оказалась миловидной, даже можно сказать, красивой женщиной, с которой мы вскоре разговаривали уже по-родственному. Она сказала, что муж сейчас на работе, что он приходит обычно очень поздно; так что я не стал его ждать. Я не удержался и пожаловался на пассажиров трамвая, которые вместо того, чтобы подсказать, где мне выходить, стали бормотать: «Сколас, сколас». Моя как бы «тётя» рассмеялась: так по-латышски «Школьная» и есть «Сколас».
Когда я стал восторгаться состоянием и убранством квартиры, она сказала мне, что эта квартира до освобождения Латвии от немецких оккупантов принадлежала какому-то богатому латышу, который предпочёл уехать из родной страны. Полковник получил квартиру от советской власти; и его семья спокойно проживает теперь в этих, я бы сказал, хоромах. Впрочем, при моём бедном военном и послевоенном детстве и юности любая квартира казалась хоромами. На мой вопрос о том, как им живётся в Латвии, моя вновьобретённая «тётя», ответила весьма, я бы сказал, уклончиво. Уже приехав домой и доложив обо всём жене, я понял, чем вызвана такая уклончивость. Моя жёнушка, оказывается, пару раз до замужества навещала своих рижских родственников. Будучи девушкой весьма проницательной, она сделала вывод, что несмотря на высокий статус полковника, его жена буквально заискивала перед соседями по дому. Да, латыши боялись НКВД и КГБ, но, одновременно, они и ненавидели эту страшную организацию. Я их понимал: это страшное буквосочетание вызывало и у меня не страх, конечно, но некое опасение и недоверие.
Но у меня одновременно КГБ вызывал и некоторое почтение, поскольку я знал о беззаветном мужестве его сотрудников и преданности Родине. А вот этого почтения, похоже, у латышей не было.
Вечером того же дня я более основательно обследовал Ригу. Моё восхищение ею было искренним и восторженным. Домский собор, набережная Даугавы вызывали изумление своим безукоризненным видом и соответствовало моему ленинградскому представлению об архитектуре. Я подошёл и к памятнику Свободы и, постояв около него несколько минут, вспомнил, как мой институтский старший товарищ рассказывал о драках русских с латышами. Теперь же около памятника никого, кроме меня, не было, и везде царил покой и порядок. Я на себе почувствовал очарование незнакомого мне «западного» духа, что ли. Бесчисленные кафе, в которых, как мне рассказывали, иногда практиковались танцы с элементами запрещённого у нас стриптиза уютно смотрели своими витринами на прохожих. Узенькие улочки вызывали образы минувших столетий. Последнюю ночь в Риге я провёл, наполненный неизгладимыми впечатлениями.
Второй раз я побывал в Риге спустя много лет по заданию Министерства, приказавшего нашему институту перенять опыт передового рижского предприятия, освоившего современные способы регенерации полимеров. Да, к тому времени небывалое вдохновение химиков перед возможностями полимеров уже переросло в опасение от последствий их нашествия в человеческую жизнь. Согласно промышленной стратегии «москалей» все передовые производства должны были размещаться на окраинах необъятной страны, а коренные области должны были кормиться остатками пирога.
Но это я понял гораздо позже, а тогда я ехал на рижский химический завод, гордый той ролью, которую предписало мне министерство. Зайдя в приёмную завода, и, не найдя на привычном месте секретарши, я приоткрыл дверь в кабинет главного инженера и попросил разрешения зайти. Главный сидел во главе большого стола и снисходительно сделал знак, разрешающий зайти. Напротив него сидел какой-то сотрудник завода, и они беседовали на латышском языке, вероятно, о проблемах производства. Я сел на стул и стал терпеливо ждать, когда они закончат свою беседу. Разговор затягивался; и я стал думать как бы скоротать своё одиночество. Тут я увидел на столе подшивку газеты «Латвийская правда» - на латышском языке и, подтянув подшивку к себе, стал листать лист за листом. Внезапно меня заинтересовала спортивная информация, и я стал с огромным вниманием стал вчитываться в напечатанное.
Главный и его гость оторопели. Вначале они посматривали на меня с удивлением и, наконец, главный спросил меня: «Вы что, знаете наш язык?». Я ответил, что знаю только латинские буквы, которыми были испещрены газеты, а моё внимание привлекла таблица о положении футбольных команд в чемпионате страны по футболу. В то время Латвию в этом важном мероприятии представлял футбольный клуб «Даугава», расположившийся почти в конце таблицы. Я добавил, что такая команда могла бы занимать и более высокое место. Главный печально согласился со мной – он оказался, как и я, футбольным болельщиком.
Несколько изменив своё отношение ко мне, главный поинтересовался, какого хрена я оказался на его предприятии. Я с некоторым снобизмом ответил, что прибыл сюда по приказу министерства, которое желало бы перенести передовой опыт латышского предприятия по регенерации полимеров на другие заводы страны. Собеседник главного внезапно оживился – он оказался начальником того цеха, куда меня привела министерская воля, и мы довольно обстоятельно поговорили об интересующей проблеме. Спустя некоторое время меня уже знакомили с нужной мне установкой, и я, как прилежный школьник, записывал все полученные сведения для будущего отчёта. Затем я попросил познакомить меня с инструкциями на установку и, потратив несколько часов, вполне вошёл в курс дела.
Вечером я решил окунуться в атмосферу «западного» образа жизни и занял скромный столик в одном из ресторанов центральной части города Риги. Расценки оказались вполне по карману, я ел прекрасную пищу, запивая её глотком столичной водочки, и ждал начала представления. Ресторан наполнялся посетителями и, когда мест практически не осталось, ведущий оркестра объявил, что сейчас перед уважаемыми гостями рижской столицы выступит ансамбль типа песни и танца. На небольшую площадку у сцены под джазовую музыку выскочило несколько полуобнажённых пар и представления началось.Ночью под Новый год мы с нетерпеньем ждали выступления европейских артистов, особенно немецкого ансамбля из Германской Демократической Республики, на участниках которого одежды было намного меньше, чем на наших скромных артистах. Так вот, на артистах ресторана, особенно у дам, этой мешающей танцам одежды оказалось ещё меньше, чем у немцев. Я был в полном восторге. Женская красота вообще вдохновляла меня всегда, а здесь она была продемонстрирована вполне открытым и в то же время достойным образом.
Утром я снова был на заводе и продолжил знакомиться с проблемой. Внезапно начальник цеха сказал мне, что в цехе только что смонтирована установка по производству красочных полиэтиленовых пакетов; сейчас проводится её испытания и, если я желаю, могу посмотреть на этот процесс.
Он привёл меня в помещение. где располагалась эта чудо-установка и попросил молодого парня – начальника смены показать процесс. Это сейчас мы не знаем, куда девать такую полиэтиленовую красоту, в которой носим всё, что ни попадя, начиная от картошки, и кончая умопомрачительными бриллиантами. А тогда на любой такой пакет смотрели с уважением и завистью. Не к пакету, конечно, а к его обладателю.
Начальник смены угрюмо посмотрел на меня. Мне не понравился его взгляд, но любознательность всегда выше мелких препятствий. Я с наслаждением посмотрел на процесс изготовления пакетов с изображением красавицы – Риги. Внезапно начальник смены приказал остановить изготовление пакетов и стал внимательно их осматривать. Потом он подозвал оператора, они о чём-то стали говорить, а затем начальник смены приказал включить станок по измельчению пакетов в полиэтиленовую крошку. Когда из изготовленной партии пакетов осталась пара, на мой взгляд, великолепных экземпляров, я не выдержал и попросил их не уничтожать, а отдать мне. Памятуя о случившемся казусе на проходной химического завода Даугавпилса, я сказал, что попрошу начальника цеха оформить вынос продукции с соответствующим обоснованием, например, для нужд Министерства. Однако моя речь оказалась для начальника смены неубедительной и, выхватив из рук оператора оставшиеся целыми пакеты, он самолично, демонстративно, с издёвкой глядя на меня, засунул их под вращающиеся ножи станка. Через несколько секунд пакеты превратились в полоски, а я, взбешенный, уходил, не попрощавшись даже с начальником цеха.
Тем не менее, спустя некоторое время, я пришёл в спокойное состояние.
В принципе, действия начальника смены вполне укладывались в его полномочия. Моя просьба была не вполне законна и диктовалась моими шкурными интересами.Но я буквально загорелся идеей привезти своей жене в подарок полиэтиленовый пакет с прекрасным изображением Риги.И, вероятно по этой причине, я был зол на этого угрюмого латыша донельзя.
Успокоившись, я зашёл к главному инженеру и вполне любезно поблагодарил его за оказанную помощь в выполнении приказа Министерства. Я не стал жаловаться на начальника смены, понимая, что моя просьба была незаконна. В центральной России, без сомнения, она была бы удовлетворена, но в чужой монастырь со своим уставом не ходят.
А то, что Латвия была чужим монастырём мне вполне ясно дали понять и охранница в Даугавпилсе, и продавщица на рижском рынке, и начальник смены на рижском химическом заводе.