Старушка протирает платком проступившие слезы:
—А где мой?
Крепенький мужичок, санитар, заглядывает в протянутую бумагу. Лоб его постепенно наводняют морщины.
—Хм-м, — мычит он.
Разминает ноздрю большим пальцем.
—Забрать его можно? — всхлипывает бабушка.
Санитар долго сморкается в скомканный платок. Что-то его, похоже, смущает. Через минуту он выкатывает из холодильника на тележке бренное тело:
—Забирайте!
Старушка смотрит на покойника. Глаза ее растерянно хлопают.
—Это — не мой, — выговаривает она, наконец.
—Как не ваш? — ухмыляется санитар. — Вот бирка с фамилией на ноге. Чья фамилия?
—Наша.
—Забирайте!
—Это — не мой! — упрямится старушка. — Мой был без бороды.
Санитар:
—Выросла. У покойников всегда растут бороды.
—Но не до пояса же за два дня! Вон у него какая пакля. Да еще вся скомканная, в грязи. А мой был аккуратный.
—Бывает, что и до колен вырастает, — уверяет санитар.
Старушка не верит.
—Это не мой. Давай ему в рот заглянем!
—Зачем?
—Твое-то какое дело? — взвилась бабка. — Мой мужик, — чего хочу, то с ним и делаю!
Санитар:
—Нельзя! Не положено!
Встал между ней и покойником, но бабка весит больше раза в два, поэтому ей все же удается приблизиться и разжать челюсть, подтянутую к затылку полоской бинта.
—Ну вот, — облегченно вздохнула старушка, — я же говорила: не мой! Мой почти со всеми своими зубами помер, а у этого — одни десны.
Санитар:
—Бывает.
Бабушка:
—С кем? Зубы-то куда у него делись?
—Выпали.
—А пальца нет почему на правой руке? У моего все пальцы были.
—Отрезали, — сказал он.
—Кто?
—Милиция. Отпечатки чтобы сохранить. Вдруг натворил чего на этом свете.
—Чего он там мог натворить, — лежал парализованный три года!
Санитар:
—Ну, не знаю. Закон есть закон.
—Все равно это не мой, — вздохнула старушка. — Не буду я его забирать. Суешь ханыгу какого-то, — смотреть страшно. Пьянствовал, небось, да помер под забором.
—А ваш что, не пил?
—Нет.
Санитар:
—Дел по горло. Забирайте и не морочьте мне голову!
—Нет, не возьму. Лучше уж так крестик на кладбище поставлю. Все хоть память какая-то.
Вдвоем, споря, они вышли во двор, отгороженный от остальной территории больницы бетонным забором.
У двери помещения для прощания с покойными — желтый автобус с черной, траурной полосой. Прилично одетые, крепкие парни с бритыми затылками наблюдают, как нанятая похоронная команда загружает внутрь гроб. Золоченые ручки, красное дерево. Из-под белого, шелкового пледа видна голова благообразного старичка. Один из присутствующих, подходит к гробу и кладет на скрещенные руки покойного свою длань с большим золотым перстнем на безымянном пальце.
—Папа, папа! — вздыхает он с горечью.
По щеке его, смущая всех остальных, скользит сыновья слеза.
Девочки из компании достают платочки.
Ну, трогательно, — что говорить! Пробирает.
Старушка косится, подходит. И вдруг…
—В чём дело, мамаша?
Но бабка уже оттолкнула его в сторону.
Мгновенно два добрых молодца берут хулиганку под руки. За шефа - горой.
-Вообще распоясались, черти старые. Молодёжи проходу нет!
А бабушка обрадовано:
—Да вот он же… Вот он мой Вася!
Братва переглядывается. На лицах у всех присутствующих — недоумение.
Смущен и страдалец. Тот без зубов и с бородой, которого санитар пытался всучить старушке, и есть его настоящий отец. Но как такого покажешь? Каждый хочет гордиться своими родителями. Тем более в авторитетной компании. Тут нужен образцовый жмур, а не какой-нибудь забулдыга.
—Э-эх, — вздохнул он и хмуро взглянул на санитара.
Тот развел руками. Мол, что я мог сделать?
Но крайним остался. Корысть вообще до добра не доводит. Тем более, когда ты при этом ещё разрушаешь чужие сказки.
Иллюстрация: Каземир Малевич. Голова крестьянской девушки