Так не хочется вылезать из-под одеяла, полузакрытые глаза, обрывки приятного сна… Проваливаюсь снова в сон. Приглушённые, то ли из глубины сна, то ли где-то рядом, над самым ухом, доносятся мамины, сказанные мягким тоном слова: «Нужно вставать». Будильник размеренно отсчитывает минуты, их уже десять после семи, это отрезвляет. Быстро соскакиваю с постели. Всё это повторяется уже девять лет. Сегодня понедельник. Знакомая родная улица, дорога в школу, лёгкая прохлада, немного зябко, но днём будет тепло и солнечно. Удивительная пора, которую назвали «бабьим летом», когда природа как бы замерла, вероятно, прислушивается к далеким звонкоморозным шагам зимы. Воздух прозрачен, пахнет землёй и осенней листвой. Полуслежавшиеся золотые кучи листьев были влажные и тяжёлые. Пытаюсь поддеть их носком ботинка, и они искрятся от лёгкого инея. У входа в школу много учеников, не хочется заходить в здание, но пронзительный звонок призывает всех. В группе старшеклассников заметно возбуждение, так как прошёл слушок, что с завтрашнего дня все должны будут ехать на картошку... Это, с одной стороны, радует, воспринимается как приключение, так как после летнего отдыха мы снова вместе, а «картошка» означает немного свободы, немного «вызывающего» по отношению к нашим девочкам, ведь в шестнадцать лет всё воспринимается острее и сердце бьётся чаще, а девочки вызывают большой интерес...
Мы напряжённо ждём развязки, сидим в классе, учитель задерживается...
Открывается дверь, но учитель не торопится войти, он с кем-то говорит за дверью. Разговор происходит полушёпотом, класс замер, переглядывается, тишина усиливается. Мы прислушиваемся, хотим услышать желанное слово «картошка», и вот оно, такое родное, доносится до наших ушей.
Сомнений больше нет! Мы готовы ринуться в бой в битве за урожай, по приказу нашей родной коммунистической партии. Мы ликуем, кто-то кричит: «За дело коммунистической партии будьте готовы!» и мы, конечно, отвечаем криком: «Всегда готовы!» Учитель стоит у стола, полустрогий, полурастерянный, пытается уловить момент и обуздать наши эмоции. Ему понятно, что новость, которую он должен сообщить, уже известна нам.
Кто-то пытается петь песню Высоцкого о том, как сельчане благодарят академиков за помощь на полях.
Итак, свершилось!
Завтра с вёдрами, одетые по-рабочему, мы должны к восьми утра быть готовыми к посадке в грузовики.
Соседнее картофельное хозяйство ждёт на просторах своих полей юных бойцов. Конечно, картофель «погибнет» без нас, и мы горды тем, что взрослые, эти умные тёти и дяди, не могут обойтись без нашего труда.
Я, возбуждённый, возвращаюсь домой, торжественно объявляю, что домашнего задания нам не задавали, так как мы завтра едем «на картошку». Мама воспринимает эту новость, как мне кажется, без особенного энтузиазма. Она вздыхает, что-то говорит об одежде, сапогах... Тут я вспоминаю, что неделю назад, когда шёл дождь, я надевал свои сапоги и обнаружил, что они стали мне малы. Это особенно меня не смущает. Мама продолжает говорить о том, что нужно покупать новые сапоги, почему-то при этом вздыхает. Отец медленно, с большим трудом встаёт с кровати, выходит на террасу, молчком закуривает, смотрит через свои толстые очки, слегка приподняв голову, на нашу яблоню во дворе. На яблоне мы оставили яблоки птицам на холодную, длинную сибирскую зиму. Отец болен. Врачи говорят, что ему нужна операция на позвоночнике, но он отказывается...
В этот момент постепенно ко мне приходит отрезвление от сегодняшней эйфории. Смутно улавливаю напряжение ситуации, пытаюсь как-то разрядить обстановку, говорю, что сапоги резиновые, они растянутся и ещё послужат мне. Мама улыбается, мы садимся обедать.
Восемь часов вечера, всё готово к завтрашнему дню, только вот ведро, то, которое выдали, мне не нравится, но нужно смириться, другого просто нет. Долго не могу заснуть. Проснулся необычно рано, в шесть часов утра. Настроение приподнятое! Быстро завтракаю, мама приготовила пакет на обед, недолго думая, бросаю его в ведро, с трудом натягиваю сапоги.
Сегодня небо затянуто тучами, только кое-где проглядывают голубоватые островки, лёгкий прохладный северный ветерок заставляет сжаться в комок, застегнуть верхнюю пуговицу куртки-фуфайки. Дорога до школы пролетела стрелой.
Во дворе школы много народа, ищу своих, меня встречают, отпуская всякие колкости по поводу моего ведра. Моё ведро, чёрного цвета, которое оно приобрело от времени, почему-то не нравится всем. Но всё это длится недолго, так как следующая жертва подходила к нашей группе, и все дружно переключались на «новенького».
Наши девочки стояли несколько в стороне, были более сдержаны в эмоциях, часто поглядывали в нашу сторону. Я старался прятать за себя злополучное ведро. Со стороны школьных ворот вползали во двор грузовики.
Тут появился наш «классный», стал указывать рукой на второй грузовик, на ходу объясняя правила посадки и поведения во время поездки. Но те, кому он это объяснял, уже неслись к автомобилю. Его никто не слушал. Гремели вёдра, брошенные через борт, визжали девчонки, мальчики, кто как мог, помогали им влезть, но не забывали и про себя, стараясь быстрее заскочить в кузов. В кузове доски, положенные поперёк, служили лавками, задний борт был закрыт деревянным решётчатым щитом. Кроме нашего, в кузове уместилась добрая половина параллельного класса. Посадка заняла не более четверти часа. Мы стартуем вторыми. Едем в соседний совхоз, это недалеко, не более пятнадцати километров. Машины, поскрипывая, запрыгали по кочкам. Ехать было не совсем удобно, в ногах, противно позвякивая, мешались вёдра. Мой сосед справа спрашивал, какая температура сегодня, были разные предположения, но точно не знал никто, согласились на плюс десять. Дорога была утомительной, ехали около получаса, в конце больше молчали, но когда подъехали к картофельному полю, оживились, Стали слышны шутки и смех.
Нас встретил агроном и поставил перед нами задачу: добросовестно собирать картофель, который выкапывала машина. Всех расставили по рядам. Работа закипела. Мальчики просто бегали с вёдрами, так как девочки, которые довольно быстро наполняли вёдра, нас подгоняли. Картофель нам приходилось носить к тракторной тележке, которая стояла на краю поля. Она часто оставалась далеко позади нас, её просто забывали подтаскивать... Мальчики бросали вёдра с картофелем наверх, я ловил эти вёдра, высыпал и возвращал обратно.
Было весело. Так прошли первые два часа. Руки у девочек были в земле и покраснели, они подносили ладони ко рту и согревали их своим дыханием. Сейчас уже мальчишки торопили девочек. К часу дня приехал человек в телеге, в которую была запряжена странная лошадь. Странность её заключалось в том, что она как-то дико косилась на нас и всё время ржала. Это веселило нас, но и как-то настораживало. Лошадь как будто хотела нас о чём-то предупредить.
Человек, который привёз нам обед, начал кричать нам, чтобы мы заканчивали работу и шли все к телеге. Лошадь ржала и мотала головой.
Вскоре вокруг телеги образовалась толкучка. На обед нам привезли молоко и белый хлеб. Человек разливал молоко в стеклянные полулитровые банки, кто-то резал хлеб. Тут же мыли руки, поливая из железной кружки водой, которая была привезена во фляге. Разместились на тех же вёдрах. Обед был в самом разгаре.
Я потерял свой пакет, тот, что собрала мне на обед мама, но это не вызывало какого-то сожаления. Молоко и хлеб были аппетитными, вкусными и сытными. Выпив полторы банки молока и съев два ломтя хлеба, я ощутил полное насыщение. По-прежнему ветерок гнал тучи с севера. Когда проглядывало солнышко, было такое ощущение, что оно светит как-то застенчиво, будто извиняется перед своими детьми за свою слабость и немощность перед надвигающейся зимой.
Мальчики и девочки, кто по одному, а кто и парами, отлучались до соседнего лесочка, так как романтические чувства перемешивались с физиологическими. Заканчивался обеденный перерыв.
В начале второго часа мы вновь приступили к работе, но, по правде говоря, работать уже никому не хотелось. Производительность наша резко падала, да и качество значительно страдало.
Приехавший бригадир зло указывал нам на пропущенный нами картофель и, наконец, вернул нас на исходную позицию...
Было стыдно и как-то безразлично одновременно. Положение наше ухудшилось. Видимо, природа рассердилась на нас за наш недобросовестный труд. Пошёл мелкий холодный дождь, но ветер немного утих. Земля превращалась в тяжёлую липкую массу, наматывалась на сапоги так, что передвигать ноги с дополнительными грязевыми гирями стало трудно. Мёрзли руки, вёдра становились всё тяжелее. Настроение падало и равнялось уже нулю. Кое-где слышались слабые протесты, призывы заканчивать работу, но в душе нас мучили какие-то непонятные мысли, перемешанные с чувством стыда, досады, безысходности и ответственности. Шуток больше не было слышно, если кто-то что и спрашивал, то ответ был коротким, сухим и раздражённым. Учитель испытывал те же самые чувства, но ему было вдвойне тяжело, так как он выполнял работу, выполнял приказ и был ещё при этом воспитателем. В обязанности ему вменялось воспитывать у нас чувство патриотизма, самоотдачи и многое другое, что необходимо нормальному здоровому человеку, строителю коммунизма…
Вдалеке показалась знакомая телега, к нам подъезжал бригадир. Без стеснения, не сказав спасибо за помощь, он предложил нам прогулку до окраины села. Дело объяснялось просто: так как идёт дождь, грузовики проехать к нам не могут, поэтому нам необходимо идти пешком около двух километров. Посадка должна была состояться в пять часов. Естественно, выбора у нас не было, и мы с вёдрами группами двинулись к селу. Идти было не так трудно, потому что была цель: ехать домой, в тепло, уют.
Наша группа из шести человек оторвалась от основной массы. Мы уже подходили к селу, когда я заметил стоявшие невдалеке резервуары, их было два. Это огромные металлические бочки диаметром не менее шести и высотой три-четыре метра. Резервуары стояли на металлических опорах высотой около пяти метров над землёй. Из одного валил сверху пар. Я ранее слышал о них и знал, что из земли тут бьют горячие ключи. Вот эта горячая вода собиралась в этом резервуаре!
Пар поднимался и уносился ветром. Хотелось убедиться самому, что вода действительно горячая. Я бежал к резервуарам, за мной неслись мои однокашники. Сбоку была металлическая лестница. Я быстро поднялся наверх, дотянулся ладонью до воды, она была приятно горячей. Искушение искупаться тут же взяло верх. Я спустился вниз и стал раздеваться, прячась от дождя и снега за массивную опору. Это произошло за считанные секунды, и вот я уже в воде. Там было настолько приятно и хватало глубины, чтобы нырять с головой, но когда я выныривал, почему-то быстро мёрзла голова и я снова нырял. В это время ещё трое или четверо смельчаков спустились в воду. Пар стоял над нами, трудно было понять реальную обстановку, мы переживали фантастические чувства: внизу тепло и комфортно, а сверху идёт дождь и сыплется снег.
Медленно стала приходить в голову мысль, что необходимо покинуть этот рай среди ада. Я с силой оттолкнулся со дна, выскочил из воды и ухватился за край, быстро перевернулся через борт и начал спускаться по лестнице. Холод на первых порах практически не ощущался, но на последних ступенях стало холодно. Нет, не то, чтобы холодно, а очень холодно! Ветер с дождём и снегом сковывал движения, пальцы не слушались. Не раздумывая долго, я стал вытирать себя майкой, которая быстро стала мокрой. Я выкрутил её и стал себя растирать ею. Полумокрый, продрогший до костей, я натягивал на себя одежду, которая вся вымокла и была невыносимо холодной. Она не согревала, а усиливала холод, дрожь била так, что застегнуть пуговицы было невозможно. Труднее всего было натянуть сапоги. Ноги стали почему-то ещё больше. Одевание было долгим и мучительным, била дрожь, очень хотелось пить. Вода в резервуаре была солёной, я несколько раз неосторожно хлебнул её, и теперь ощущение соли и горечи во рту усиливало плачевное моё состояние. Я бегал вокруг опоры, пытаясь согреться, но всё было тщетно... Собратья переживали те же чувства, что и я.
Как только оделся последний из нас, мы побежали к указанному месту сбора. Все уже ждали нас. Никто не верил, что мы купались в горячей воде. Кто-то предложил лизнуть руку языком, она была ещё солёной от той воды.
Посадка произошла таким же способом, как и утром, но только те, кто купался, стремились попасть в середину, чтобы хоть чуть-чуть согреться, правда, попасть туда стремились и все остальные. Мне повезло…
Дорога длилась вечно. Особенно мёрзла голова, я вытащил мокрую майку из ведра и пытался укрыть ею голову от ветра, но это помогало мало... Разговоров не было. Все молчали и только ждали единственного: окончания этого «приключения». Вот уже показалось самое высокое здание города, оно было таким родным и желанным. Всё, что было с нами, казалось неприятным сном, но сон этот уже заканчивался. Лёгкие движения мокрых замерзающих человечков, а так же редкие вырывавшиеся вздохи нарушали мёртвую тишину. Всё плыло перед глазами, стало бессвязным, отрывчатым, сознание проваливалось и выныривало, видимо, чтобы схватить воздуха. Тело ныло, болела голова, в висках стучали молоточки. Было жарко. Как я сполз с кузова автомобиля, не помню. До сознания доносились голоса, но я не понимал их смысла.
Очнулся я дома, где меня встретила мама, которая сокрушалась, что я весь мокрый в такую погоду. Она раздевала меня и стягивала ненавистные мне сапоги. Мне хотелось спать, и я отказался от ужина. Постель казалась ледяной, я просил чаю. Мама потрогала мой лоб и сказала, что она так и знала, что этим кончится. Чай казался очень горячим, но пить его было приятно. Меня морозило, я укутывался в одеяло, понемногу согревался, сон брал своё. Поплыли картины пережитого дня. Утром мама рассказывала, что я бредил, что-то кричал и говорил о какой-то солёной воде. Что мне снилось, я не помнил. Встать утром я не смог. Температура зашкаливала, болела голова, в груди свистело при вдохе и выдохе, сильно драло в горле…
Я иду в школу по моей улице, уже давно лежит снег. Кутаюсь глубже в пальто.
Как встретят меня мои однокашники?
Сентябрь 1967.