Тяжело в учении - легко в очаге поражения.
В целях повышения дисциплины расписать распорядок дня от отбоя до подъема!
Против кого вы будете защищать нашу Родину?
Противник чувствует, что ты его и спереди, и сзади, и ты это тоже должен чувствовать...
Противогаз действует в радиусе 30 минут.
Противогаз надевают на лицевые части лица...
Противогаз надо надевать тыльной стороной ладони!
Противогаз следует подбирать тщательно, точно по размеру, как презерватив. В нем ваша жизнь!
Противогаза не надо солдату пугаться, пусть боятся солдата в противогазе!
Это будет рассказ о воинских учениях в составе армии. Все о чем я рассказываю происходило в действительности и именно так, как об этом говорится. Ну может совсем немножко раскрашено красками, но сейчас любят все раскрашивать. Вплоть до первых художественных фильмов. Почему же мне нельзя для большего колорита и читабельности немножко добавить цвета и сбрызнуть сверху лачком.
На тот период это были одни из самых крупных учений последних лет в том регионе. Такие учения становятся обычно событием для военнослужащего, даже можно сказать эпохальным событием. А уж для солдата-срочника событием особым.
Для ЗабВО наступала новая эпоха, а значит и для всех военнослужащих, попавших в Монгольскую Народную республику. Не следует забывать, что, если где-нибудь в Германии или Венгрии наши войска представляли собой самостоятельную воинскую единицу, то здесь мы относились все-таки к Забайкальскому Военному округу и были неким придатком, а сейчас мы выходили на передний план.
Про то, что у нас в этом году готовятся очень большие учения знала вся армия и, наверное, знала за полгода до их начала. Но прежде, чем рассказывать непосредственно про учения, хочу вспомнить о двух событиях, происшедших непосредственно со мной.
Первое и достаточно важное для меня, оказывавшее роль на мою судьбу еще года два, - это мое вступление в члены КПСС. Нет, конечно не сразу в члены, а всего лишь кандидатом в члены КПСС. О вступлении в партию я подумывал еще до того, как меня призвали на службу. Естественно, пока я был студентом, к тому же далеко не самым лучшим, дорога в партийцы была мне напрочь закрыта. Но сейчас, когда я отслужил полтора года, был на хорошем счету даже в политотделе дивизии, хорошо зарекомендовал себя в своей части, возможность получить кандидатскую книжку стала вполне реальной.
Зачем мне это было нужно? Ну, во-первых, не взирая на всю мою безалаберность и разгильдяйство, я уже прекрасно понимал, что для члена КПСС в жизни в нашей стране открывается больше возможностей, чем для простого студента, инженера, рабочего. С партийного человека у нас больше спроса, но и гораздо больше послаблений. А, во-вторых, общественные дисциплины в старших классах школы вела Ида Григорьевна Давыдовская. Очень хороший человек и великолепный педагог. Я уже не раз говорил, что со школьными учителями мне повезло до безобразия. Таких специалистов и таких людей, не удивлюсь, если меня поправят и окажется, что следует говорить наоборот, таких людей и, поэтому, таких педагогов, не было у учеников средних школ в больших городах, а нам в заброшенном и Богом забытом городишке именно они и достались. Ида Григорьевна преподавала нам историю партии, и эта история в ее изложении выглядела интересней приключенческих романов Дюма-отца, Саббатини или Буссенара. А я все-таки в глубине души все еще оставался мальчишкой и принимать участие в этой борьбе, пусть и трансформировавшейся, пусть и видоизмененной, но все-таки необходимой для нашего общества и для нашей жизни, считал и важным и почетным делом. К тому же и очень интересным.
Да и многие ли мои современники, мои ровесники могут искренне сказать, что они в мои годы были диссидентами или хотя бы критически относились к политической жизни страны того времени, к идеологии и мировоззрению молодежи начала семидесятых? Но, если быть до конца искренним и честным, следует сказать, что жизнь постоянно вносила свои коррективы в наше миропонимание и мировоззрение. И уже через год от всех идеалов остались мелкие осколки. Хотя не взирая на все пертурбации и изменения в нашей жизни я и по сей день остаюсь сторонником марксизма-ленинизма. Но чтобы говорить обо всем этом, следует начать новую книгу и потребуется, пожалуй, целый роман, а рамками небольшого повествования ну никак не обойдешься.
К последнему полугодию службы у меня уже было достаточное количество знакомых политработников в части, поэтому найти, кажется, три рекомендации для вступления не представило труда. И непосредственно к началу учений я уже пару месяцев ходил с кандидатской книжкой в нагрудном кармане.
Сразу же изменились отношения с командирами. Офицеры стали строже держаться со мной. Но и меньше цеплялись со всякими мелочами. Всем известно, что я вхож в кабинет к замполиту полка и каждую неделю веду с ним беседы, а о чем те беседы только Господу известно. Мало ли что я могу брякнуть человеку, от которого напрямую зависит карьера, перевод и ближайшая звездочка на погонах. И к чему рисковать, затевая дрязги с каким-то сержантиком.
Я не вредничал, от службы явно не отлынивал, дисциплину опять-таки явно не нарушал. А втихаря… Ну, кто втихаря безгрешен хоть перед женой, хоть перед начальством на работе…
Начальство особо меня не трогало, я старался в своей работе не касаться офицеров и все были довольны. Раз в месяц я собирал комсомольское собрание батареи. В книгу писал протокол с вопросами, которые должны были освещать, а на деле расскажу новости по дивизии, которые до нас доводили в штабе, пару анекдотов, расписание мелких мероприятий в жизни полка, когда, что, где должно проходить и все свободны. Многим даже нравились наши собрания. Не навязчиво, живо и интересно. Что еще нужно солдату, который служит два года без радио и телевизора.
Главное, чтобы на бумаге было написано все правильно. А офицерам в индивидуальном порядке докладывал, что и как проведено. Но начались у меня с моим взводным старшим лейтенантом Терехиным, а по-простому, с Терехой стычки и конфронтация. Эдакие бои местного значения, проходившие с переменным успехом.
Во-первых, его коробило, что какой-то сержантик находится в положении чуть ли не таком же, как и он – командир взвода и старший лейтенант. Во-вторых, опять-таки из-за меня, командир батареи распорядился офицерам не пить водку в расположении батареи и по возможности не являться в батарею в пьяном виде. Я комбату на эту тему ничего не говорил и даже не намекал, но он решил предохраниться. Чем черт не шутит, когда замполит спит!
И в-третьих, у него был свой любимчик из следующего после нас призыва. Он его подкармливал, водил к себе домой, там они может и выпивали. Чего не знаю, того не знаю. И если б не призыв этого Сережи-любимчика, я б на него и внимания не обращал. Но эти ребята оказались слишком борзые. Пользуясь тем, что их численно гораздо больше, чем нас дедов, они стали просто не обращать на нас внимания. Трое других сержантов-дедов с моего призыва просто закрывали на все глаза и избегали острых ситуаций. Но я смириться не мог. Я сержант, дед, комсорг, а какой-то рядовой, для меня салага, не реагирует на мои приказы. Я и влепил этому Сереженьке пару раз по наряду на работы вне очереди.
Борьба между призывами вскоре завершилась. Я пригласил знакомых дедов из пехоты, из ствольников, даже несколько танкистов, и из роты КЭЧ пришли. И инцидент очень быстро завершился, и любимчика обязали отработать, и ребятам объяснили, что ведут они себя неправильно. Без драк, без скандалов, просто вескими и правильными словами. На этом бы все закончилось, но Сереженька побежал жаловаться взводному на притеснения.
Официально, по Уставу все было правильно, но это особенно не понравилось Терехе. Вначале он попытался в личное время отправить меня заниматься строевой с нарушителями. Конечно, это не самому шаг отбивать, но и гулять на плацу час или полтора каждый вечер мне не климатило. Поэтому у меня тут же обнаружились незаполненные документы, а у Терехи неуплаченные членские взносы.
Тереха попытался отправить меня в наряд в столовую простым рабочим. Я уже говорил, что у нас не хватало рядового состава и был переизбыток сержантского состава, поэтому сержантам приходилось быть и рабочими, и заступать на пост часовыми .
Но в этот день я срочно понадобился для внутренней работы в комитет комсомола части, а взводный получил по шапке от комсорга полка за слабую общественно-воспитательную работу с бойцами батареи и получил задание срочно подготовить доклад о внешней политике нашего государства.
Но надо было предпринять какие-то радикальные меры, чтобы Тереха оставил меня в покое до самого дембеля.
В дни технических работ в парке мы убирали территорию вокруг машин, наводили порядок внутри машины, вытирали пыль во всех уголках, иногда даже выводили машину на улицу и отъезжали метра на три от бокса. Внутрь приборов и устройств никто никогда не лазил. Да никто толком и не знал, что это за устройства и для чего они. Стоит себе амперметр, и что-то меряет, а для чего, почему и амперы он меряет или что другое никто не знал. Так нас учили в учебке, да и за те учебные полгода доскональное устройство такой системы как ПТУРС выучить невозможно. Представьте себе, я нажимаю кнопку «Пуск». За моей спиной с направляющих срывается метровая реактивная ракета. Я слежу за целью в визир, я просто стараюсь удержать свою ракету в контурах цели, а для этого поворачиваю визир вправо, влево, вверх и так далее. Соответственно эта ракета, а она летит три километра, значит несколько минут, тоже поворачивает в нужную сторону, пока не врежется в цель. На ракете намотан кабель, состоящий из трех жил. Общая толщина меньше миллиметра, а длина кабеля те же самые три километра. Ракета летит, кабель разматывается, по кабелю идут управляющие сигналы, куда поворачивать ракете. И всю эту систему должен был выучить за полгода вчерашний школьник-троечник, не сумевший поступить в институт.
Короче, когда в парке бывало время, я лазил по всем закоулочкам машины, рассматривая устройства, от нечего делать, но ничего особо не трогая, чтобы не сломать что-нибудь. И как-то нашел целый спичечный коробок горелых предохранителей. Предохранители были самые разные. Где они стоят, найти труда не составило. Даже нашлись запасные вставки. Найти-то я нашел, но ничего трогать не стал. Пусть, мол, лежит до поры-до времени.
И вот теперь, когда против взводного надо было что-то предпринимать, я решил заняться этими предохранителями.
На распределительной коробке я поменял хорошие предохранители на сгоревшие. И сразу же получил результат. Перестал подниматься пакет направляющих. Другими словами, мы сидим в кабине, я и водитель. У водителя, как и положено, баранка, передо мной визир, через который я во время боя вижу окружающий мир и рукоятка, такой джойстик, которым я управляю снарядом. Сзади располагались 6 пар направляющих, на которые насаживались ракеты. Это боекомплект. Еще шесть пристегнуты внутри к корпусу БМ . Больше снарядов нет. За добавкой нужно ехать к складу, получать новые, если, конечно, уцелеешь пока старыми стреляешь. Но, чтобы и этими выстрелить, я должен поднять пакет направляющих, который при движении машины опущен вниз, чтобы не мешать водителю и машине.
Если предохранители сгорели, а я отобрал и оставил в гнездах только те вставки, от которых зависел подъем пакета, пакет нужно поднимать вручную. По конструкции это делает водитель, качая вручную специальный насос. Значит ехать мы не можем. И стоим на месте минут 30 или даже 40. А одну машину никто не бросит. Значит стоять будут или взвод, три машины, или вся батарея. Об этом я со спокойной совестью и доложил взводному.
Старший лейтенант Терехин может и знал гаубицы или иную ствольную технику, но наши машины он знать не знал и знать не хотел. А в конструкции боевых машин он разбирался еще хуже нас. Если возникали какие-то недоразумения с конструктивной частью, он просто со всей дури орал на подчиненного и уходил подальше. Здесь же так не получилось.
Я начал докладывать ему каждый парковый день о том, что БМ не рабочая. Два раза он отмахнулся, но на третий раз вынужден был подойти. Увиденное повергло Тереху в шок! Ведь все происходит в преддверии таких больших учений.
С ревом и ором он набросился на меня, но в моей интерпретации я ему докладываю уже месяц или даже больше. Когда он от такой наглости в изумлении замолчал, присутствовавшие солдаты мои слова подтвердили. Пришлось ему идти к комбату и докладывать о происшествии, причем всю вину следовало брать на себя.
Неработающая техника в батарее была и до этого. Но теперь сложилась, если не критическая, то уж наверняка нездоровая, ситуация. В батарее числились четыре командирские машины, оснащенные только пулеметами и десять боевых машин ПТУРС. Из общего количества не работали три боевые машины (это треть батареи!) и одна командирская.
Извечная военная стратегия при любых ЧП – это вовремя доложить по команде о виноватом в происшествии. Поэтому Тереха затих и сделался невидимым. Обо мне он напрочь забыл, как, впрочем, и о существовании всей остальной батареи. Главная его задача на текущий момент была переждать все учения, где-нибудь в щелке за печкой.
Комбат быстро сориентировался и подал рапорт о необходимости ремонта командиру полка. Причем на рапорте он сделал пометку вторично, хотя первый раз он докладывал только о неисправности первой машины, а это было, по рассказам, года два или три назад.
Кэп , мужик в таких игрищах весьма многоопытный, тут же сколол все бумаги хорошей качественной скрепкой, добавил от себя несколько страниц о безобразном состоянии ремонтно-технических работ боевой техники, а заодно направил отдельное письмо в политотдел дивизии по партийной линии. Причем он сделал несколько акцентов, подчеркивая, что вина лежит не на его руководстве, а на руководителях ремонтных служб. Последние в армии были автономные, якобы прикомандированные из Союза и подчинялись даже не Улан-Батору, а какому-то спецподразделению где-то в Кяхте, если не в Улан-Уде.
Через день мы узнали, что на следующей неделе к нам в часть приезжает взвод ремонтников из Союза. В части были несколько каких-то других неисправных машин, но, кажется, даже не боевых. Значит вся кутерьма разыгралась из-за нашей батареи, а точнее из-за моих перегорелых предохранителей. Но не я первый все это затеял. Жалко только, что Тереха так ничего об этом и не узнал.
Ремонтники приехали во вторник. В понедельник я перед обедом поставил исправные предохранители, когда все ушли на обед, попробовал. Все отлично работало.
Ремонтники были какие-то странные. Как нам их представили, это был взвод специалистов. Но, во-первых, весь взвод был разномастный, раздерганный, будто их насобирали в последнюю минуту из самых разных подразделений. Может так и произошло в действительности. По крайней мере, полного комплекта воинского обмундирования ни у кого из них не было. Один из этих специалистов постоянно ходил в спортивном х/б с пузырями на коленях и дыркой на левой щиколотке. Эта дырка была живописной, очень хорошо запоминалась и служила своеобразным опознавательным знаком. Солдат был очень рассеянным и постоянно терялся. Терялся он везде: в столовой, по дороге в казарму, в парке. Скоро его запомнил чуть ли не весь полк, и встречные, только завидя его, не ожидая вопроса, показывали в каком направлении ему нужно идти к нашей батарее.
У второго были солдатские х/б, но не прямые, а под сапоги типа галифе. Но вот самих сапог не было, или был, но только один, за давностью лет я уже не помню точно. Помню только, что он всю дорогу ходил в длинных грязных хлопчатобумажных носках, натянутых на икры ног, и затертых ветхих домашних тапочках неопределенного цвета. Незадолго перед отъездом он умудрился вылить на эти уникальные тапочки ведро машинного масла. Масло моментально насквозь пропитало его обувь, и оставшееся время он не столько занимался ремонтом, сколько сидел на солнце и сушил свои многострадальные тапочки.
Два бойца были подобраны, наверное, специально для их подразделения. Если бы они там не служили, то их обязательно нужно было придумать. Один был под два метра ростом, невероятно толстый, но и силенка в нем водилась приличная. Помню нужно было переставить электродвигатель под сотню килограмм весом, но двигатель прикипел к плите и стоял в таком месте, что вдвоем просто не подойти. Он один свободно поднял этот движок и отнес на нужные пять метров, ни слова не говоря.
Второй же наоборот маленький и тщедушный. За год до описываемых событий, когда мы только прибыли в батарею, служил в третьем взводе водителем Антип, настоящая фамилия Антипов. Он хвалился постоянно, что врачи на медкомиссии трижды меряли его рост и в конце концов приписали ему лишний сантиметр, после чего его было можно призывать в армию. Очень гордый и довольный он заявлял, что его природный рост метр сорок девять, а с таким ростом в армию не берут, но врачи уже с третьего раза написали метр пятьдесят. Антипу постоянно спрашивали, неужели у них врачи неграмотные и три раза не могли вспомнить, как написать метр пятьдесят. На что Антипа очень обижался и кричал, что все они там чересчур грамотные, поэтому боялись, что за его сантиметр их в тюрьму пересажают. Так я вспомнил про Антипу потому, что он ростом мне чуть выше плеча был. А этот худосочный ремонтник был, казалось, еще ниже ростом.
Звали их гиганта Клаусом. Я спросил, о его национальности. Подумалось, что прибалт или немец. Оказалось, природный русак, даже чалдон, сибиряк. А почему Клаус? Кто-то когда-то сказал, что он очень на Санта Клауса похож, прямо вылитый Санта один в один. Кто там и где видел живого Санта Клауса не знаю, но прозвище прижилось, просто прилипло и даже прикипело. Прошло столько лет, имена всех ремонтников выветрились из памяти, а Клаус вспоминается будто вчера расстались. Второго же малыша звали Мальчик. Когда я поинтересовался почему, ответили просто: потому, что С Пальчик.
Было еще человека три, но в них ничего примечательного не было кроме разукомплектованной одежды.
Командовал этой групповухой, назвать их отделением или взводом просто язык не поворачивается, настолько их внешний вид был далек от вида бойца СА, старший лейтенант. Это был совсем еще мальчишка, моложе меня на несколько лет и абсолютно ничего военного в нем не было, ни в его облике, ни в его поведении.
Ремонтники разместились и сразу же отправились в парк. Первой они начали смотреть машину, вышедшую из строя действительно самой первой. Машина не заводилась, точнее она заводилась, но не всегда, а только тогда, когда у нее было подходящее настроение. У машины открыли двигательный отсек, подняли капот и начали заводить. Вначале не срабатывал бензонасос, потом он прочихался, подал горючее и движок начал схватываться, но тут же глох. После полутора десятков попыток завести, звук двигателя стал меняться и еще раз через пять он схватился, но тут же заглох.
Главное, что ремонтники обладали неиссякаемым терпением. Мы, я имею в виду своих сослуживцев, окружили машину плотным кругом, но вскоре однообразные действия ремонтников нам надоели, и батарея стала расходиться по своей технике.
Но не прошло и полутора часов как машина завелась. Двигатель поработал минут пять и его выключили. Тут же разгорелся жаркий спор, нужно ли было двигатель глушить. Начали заводить снова. Теперь машина завелась с пятой попытки. Ее опять выключили и опять заспорили о выключении. Стали заводить вновь. Завели и оставили работать. Да не тут то было. Не проработав и 10 минут машина выключилась самостоятельно.
- Ага! – сказали ремонтники и полезли в двигатель.
В двигатель они вначале полезли все вместе. Но так было неудобно, тесно, они мешали друг другу и не хватало место, чтобы развернуться для настоящего ремонта.
Тогда они стали лазить в двигатель группами. Стало несколько просторней, но все-равно место было в дефиците. Через непродолжительное время стало ясно, что нужно копаться во внутренностях многострадального автомобиля по одному. Стали лазить по одному. По одиночке лазить было свободно, просторно, никто никому не мешал, но стало скучно.
Ко всему прочему машина перестала почему-то подавать последние признаки жизни. Ничего не схватывало, нигде не фыркало, не дергалось и не крутилось. Так же было в самом начале. Только вначале автомобиль прикидывался мертвым через раз, а теперь постоянно.
- Интересно, - сказали ремонтники и отправились на обед в столовую, потому что им уже неоднократно сказали об обеде, а потом личный состав батареи построился и ушел обедать, оставив ремонтникам провожающего.
Обед подействовал на ремонтные способности специалистов положительно. В первые же полчаса послеобеденной диагностики они пришли к выводу, что на машине не работает генератор и перешли к командирской машине. Это транспортное средство стояло не столь длительное время, как первая машина. Если первая перемещалась только при помощи солдатских мышц уже около трех лет, то командирская БРДМ была на приколе всего года полтора. Осмотрев очень быстро машину и сказав магическое слово:
- Генератор! – военспецы перешли к следующей единице боевой техники.
Эта машина была как две капли воды похожа на мою БМ. Это как-то отразилось на восприятии ремонтников. Они несколько раз обошли вокруг этой машины, постоянно останавливаясь и, почему-то пристально разглядывая мою машину.
Итак, оставалось три автомобиля. У одной машины текла гидравлика и требовались какие-то муфточки и прокладки. Это они решили везти со своей базы в Союзе после созвонки с этой базой. Одна машина – самая первая, которая почему-то перестала дышать совсем. И моя БМ. Но моя и так была исправной, правда знал об этом пока что только один я. Но у ремонтников был свой склад ума и свой образ мышления. Никого не ставя в известность, ни с кем не советуясь, они быстро и оперативно, работая слаженно и четко, вдруг сняли генератор с моей машины и столь же оперативно установили его на БМ с самой старой поломкой, назовем ее первой машиной. Соответственно, генератор с той машины быстро и четко был поставлен на мою боевую подругу.
Результаты обменной деятельности проявились к концу дня. Обе машины отказывались заводиться и не подавали больше признаков жизни.
На следующий день выяснилось, что командирская БРДМ только по наружному виду отличалась от ПТУРСов, а внутри многое было одинаково и генераторы пошли блудить по трем машинам. Третий день показал, что каждый генератор можно разобрать на более мелкие составляющие, что быстро и ловко и было незамедлительно проделано. По трем машинам стали гулять уже отдельные детали генераторов, которые чрезвычайно быстро перепутались между собой и к вечеру третьего дня определить какая часть на какой машине первоначально стояла было уже невозможно.
К концу недели, написав несколько экземпляров заключения, что вышедшая из строя боевая техника батареи ПТУРС, нуждается в дальнейшем ремонте на базе в Союзе, ремонтные специалисты благополучно отбыли в Россию. Правда, следует добавить, что еще через две недели приехали Клаус с их старшим лейтенантом, привезли целый дипломат всяких пластмассовых, картонных и резиновых уплотняющих изделий, за два дня перебрали всю гидросистему на оставшейся машине и вернули последнюю БМ в строй.
Учения подошли еще ближе, а я остался совсем без боевой машины. Я особенно не расстраивался. Почему-то я вообразил, что раз машина вышла из строя, то теперь меня освободят от участия в учениях. Мол, все поедут в поле, а я останусь в части. Как бы ни так! Буквально перед самым выездом из части, за два дня нам был представлен водитель из разведроты, который на время учений прикомандировывался к нашей батарее.
У нас постоянно не хватало одного командира взвода. Правда, когда я только пришел в батарею, взводных был полный набор, но не хватало комбата, поэтому обязанности командира батареи выполнял командир первого взвода, а на место взводного поставить все-равно было некого.
Вот водителем на боевую машину командира третьего взвода был назначен прикомандированный разведчик, а вместо командира посадили меня. Приказ об этом зачитали за два дня до начала, причем в этом приказе было громко объявлено что я на время учений назначаюсь внештатным заместителем командира батареи по политической работе. Мне вменяли выпускать боевые листки и отвечать за все происшествия в батарее, которые произойдут во время учений. Хитрым и опытным командиром был наш комбат, наш капитан Зинченко. В Монголию из Союза он приехал совсем недавно, но освоился очень быстро и, казалось, что прослужил в Гобийских просторах уже несколько лет.
Учения должны были начаться совершенно неожиданно в 4 часа утра. План выхода батареи был разработан во всех мелочах. У меня заранее должен быть выпущен боевой листок, чтобы к моменту выхода он находился в каждом взводе. Боевой листок должен быть боевым листком, на то он и боевой листок! Поскольку я замполит, пусть и внештатный, мне было предписано присутствовать на всех совещаниях офицерского состава. Боевыми листками мне следовало запастись с избытком. Благо, я раздобыл в штабе цветные бланки и теперь оставалось только что-либо написать на этом листке. За два дня до учений посадили в ленкомнате парня, который умел рисовать, и он наделал на бланках картинок.
Начальником артиллерии полка был подполковник Петросян. Пожилой подполковник, говорили, что участник войны, фронтовик, но лично мне в это верилось слабо, хотя что же, и фронтовики разные бывают. Он собрал совместное совещание гаубичников, то есть ствольников и нас ПТУРСистов, то есть бесствольников. На этом совещании им была высказана гениальная мысль тактической подготовки. Про учения ходит множество армейских анекдотов. И про начало, и про проведение, и про завершение. Типа таких: «Сигнал тревоги прозвучит в 0 часов 00 минут... Вот только неизвестно, утра или вечера», или «По тревоге окна затемняются одеялами или другими бесцветными шторами», или «Окна занавешиваются одеялами при воздушной тревоге не для защиты от осколков, а для дезориентации ядерных ракет!», или «На случай тревоги надо покласть штаны на табурет ширинком к выходу...», или, наконец, такие «Дневальный! По команде "тревога" дайте три гудка очередью.» Я думаю понятно, что эти анекдоты не придуманы в кабинете, а взяты целиком из реалий солдатского бытия. Вот и наше артиллерийское руководство проявило выдумку и находчивость.
Чтобы при подъеме по тревоге одеяла на солдатских кроватях не валялись комком, их следовало аккуратно заправить на спинку кровати, обернуть простынкой и все торчащие концы заправить под эту простынь. Это при том, что всего на подъем и одевание давалось 45 секунд.
Эта основополагающая мысль была высказана за двое суток до часа «Х». Первый вечер мы отрабатывали одеяла. С горем пополам технология одеялозавешивания была освоена и по команде «Батарея Подъем. Тревога!» помещение превращалось в детский зал подготовленный к встрече Нового Года. Все было ровно уложено и окрашено в белый цвет.
Но на следующее утро пришел начальник артиллерии подполковник Петросян, прошелся по казарме, покрутил своим огромным кавказским носом и сказал, что все это нужно отменить, что белый цвет демаскирует расположение полковой артиллерии, а значит сверху должны находиться не простыни, а темные верблюжьи одеяла.
Срочно начались тренировки по маскировке помещения. Этот процесс пошел несколько быстрее поскольку некоторые навыки уже были наработаны. К завтраку мы успешно за 45 секунд превращали батарею в темный бункер, готовый к любым событиям.
Время летело с удвоенной, если не с утроенной скоростью. Неожиданно вспомнили, что «на боевых учениях питание выдается сухим пайком, чтобы реже бегалось по нужде в зараженной местности». Но оказалось, что почти нет запасов продовольствия, тех самых сухих пайков. Полдня шастали по складам, да отправляли гонцов в пекарню за свежим белым хлебом. Кое-как с горем пополам запасы были пополнены. К вечеру позвонили со склада и поинтересовались, когда мы будем получать двухдневный паек НЗ – неприкосновенный запас. Опять началась суетня, беготня, мотня, получение, счет-пересчет, чтобы всего на всех хватило, затем нужно переносить в парк. Ведь не нести же все ящики и коробки с галетами и консервами и буханки хлеба по тревоге в парк. Нужно отнести заранее. Отнесли, разделили, погрузили.
Время ужина. Оказалось, что ужин в столовой не готов. Опять получение сухого пайка, заодно и на завтрак, потому что только сейчас дошло, что завтрак никто готовить не будет, но в то же время, что-то кушать на завтрак обязательно нужно.
Короче, в казарму прибыли уже после отбоя. Немножко попробовали, не забылись ли навыки очернительства помещения одеялами и легли спать. Нагрузка за день выдалась достаточно большая, поэтому в царство к Морфею уехали моментально и сразу все, что бывает далеко не всегда.
Тревогу объявили в пять утра. Видимо проверяющие имели совесть и понимали, что в дни перед тревогой не всякому воину удается поспать, не скажу сколько хочется, но хотя бы сколько нужно.
Сорок пять секунд. В казарме действительно несколько потемнело от темно-синих одеял, аккуратно повисших на спинках кроватей. Строимся к дверям оружейной комнаты.
Правда и здесь не обошлось без подтасовочек. Хоть маленький да мухлеж. Среди прочего имущества, обычно хранящегося в оружейной, стояли четыре ящика с какими-то сверхсекретными противогазами. Ящики не очень тяжелые, но достаточно громоздкие. Их мы должны обычно по тревоге относить в парк, а там при наличии соответствующего приказа, открыть и разобрать. Если же приказа нет, грузить в КУНГ . Сегодня эти противогазы уже в парке. Но хватает, что брать и нести, и без противогазов.
Хватаю автомат АКМ, подсумок с четырьмя магазинами к автомату. Магазины пустые и, если заварушка будет настоящая, никто не знает, где запастись патронами. Может быть в парке?
А патроны, конечно, на учебных тревогах раздавать нельзя ни в коем случае. Девяносто девять процентов за то, что хотя бы один патрон потеряют или украдут. Это к бабке не ходить.
Теперь штык-нож. Его временно в подсумок, позже на ремень надену. Следующее – гранатомет РПГ-7М, хорошо хоть без гранат к нему. Прицел к нему, тяжелый, зараза.
Так, а вот и гранаты к гранатомету. Зам комвзвода показывает, что я должен брать вдвоем с кем-то один из четырех деревянных ящиков размером метр на метр на метр двадцать.
Хватаю, напарник берется за вторую ручку, побежали.
Да, еще саперную лопатку я вчера оттащил. Мелочь, а приятно. Хотя может и не совсем мелочь. До парка от нашей казармы метров триста-четыреста. Уже на полдороге я исхожу потом, который, зараза, едко печет глаза. То и дело приходится останавливаться и утираться. Напарнику, как я посмотрю, не многим приходится легче.
Наконец ворота в парк, а вот уже и ворота в бокс. Выезжать пора, а они еще ворота в бокс не открыли. Пролезли с трудом через калитку. Бежим к моей машине. Обычно у нее складируем гранаты. А где же машина?
Тьфу, ты, нечистая! Я ведь сегодня на БРДМ еду. А куда ящик с гранатами? Вон ребята второй ящик в КУНГ понесли. Давай, дружище, и мы тоже в КУНГ.
Так, я в машине. Отстегиваю со стенки БРДМ сигнальные флажки, красный и желтый, надеваю шлемофон с ларингофоном. Фу! Можно передохнуть. Сажусь на люк машины и жду, когда будет команда «Выезжать!»
Наконец дают команду. Медленно, на пятикилометровой скорости выезжаем из парка. Днем, кажется, можно на территории части до пятнадцати километров в час ездить, а в ночное время не больше пяти. Нас сотню раз проинструктировали. Да, водила опытный, почти полтора года уже служит, разберется. Это его хлеб.
Выехали из парка прямо за территорию части. Солнце только-только встает. Вообще вся видимая часть плоскогорья как чаша, огромная широченная чаша с приподнятыми краями. Солнце только-только полностью выползло из-за края этой чаши. Создалась сказочная картинка: чистое-чистое голубое-голубое небо, накрывшее гигантскую пиалу. Такое небо видел только в штатовских фильмах или в ГДРовских про индейцев с Гойко Митичем в роли Виннету или Чингачгука. Края этой чаши местами серые, каменные, местами поросшие зелеными деревьями, отсюда кажущимися игрушечными. На небе ни единого облачка, нет даже воспоминаний об облаках или малейшей дымке, затеняющей горизонт. Раньше всегда думал, что такое небо – не что иное, как результат колдовства киношников, создающих небесные красоты для своего фильма. Но жизнь показала, что самые немыслимые человеческие выдумки все-таки уже могут где-то существовать.
Перед нами серо-коричневый плацдарм слегка запыленный. Но даже на расстоянии видно, что почва каменистая, очень жесткая, пыльная. Где проехал какой-то транспорт, надолго сохраняются отпечатки протекторов. А так как я смотрю с расстояния около десяти метров, то кажется, что это наезженные проселочные дороги.
Отъезжаем от нашей части, поднимаемся на продолговатую сопку, спускаемся вниз и останавливаемся. Стоим минут пятнадцать. Никаких команд, никаких распоряжений. Мне надоело сидеть на люке. Металлический край очень узкий, чуть ли не острый, при езде впивается в задницу до боли. Я спускаюсь вниз. Люк остается открытым, чтобы поступал воздух. Хоть там и пылищи полно, но все-таки не так жарко, когда люк открыт.
Тронулись, поехали. Хорошо, что наша батарея едет не в конце колонны, а то, наверное, машины бы глохли от пыли. Едем час или полтора.
Еще очень хорошо, что вчера побеспокоились о еде. Когда еще будет завтрак, а у нас пайки готовые. Я достал белого хлеба, показываю водиле, мол, будешь? Кивает, будет.
Достаю трехсотграммовую банку тушенки:
- Тушенку будешь?
- Конечно, чего спрашиваешь?
- А если там свинина? – проверяю его.
- У нас давно уже все подряд едят. Может, где поглуше в местах, в деревнях каких, там может не едят. А я из Алма-Ата. У нас все едят.
Мы хорошенько с ним перекусили. Его звали Маратом. Я впопыхах оказывается совсем не подумал о воде. А Марат позаботился и успел набрать в парке две канистры.
Наконец остановились. Сбегал к машине комбата. Говорит, что сейчас будут распределять позиции, а потом будет завтрак. Опять сели в БРДМ. Хорошо хоть поели на ходу, чувствуется завтракать будем часов в десять, а то и попозже.
Так и получилось. Пока определились с позициями, пока наметили окопы. В полдесятого утра поступила команда завтракать. Еще раз поели. Теперь уже в спокойной походной обстановке.
После завтрака меня вызвал комбат. Ничего хорошего я от этих вызовов не ждал. Так и вышло в действительности.
- Ты должен по крайней мере по два-три раза в сутки обходить все батарейные окопы, записывать результаты работ за прошедший интервал времени. И три раза в сутки отражать ход работ в боевых листках.
- Товарищ капитан. А мой окоп. Кто мой окоп рыть будет?
- Ты и будешь! Неужели я комсомолец должен объяснять кандидату в члены КПСС, что твой окоп – это твоя защита и твое наступление на врага! Только тщательно окопавшись, ты можешь прорвать вражескую оборону и сломить его наступление…
Капитан минут пятнадцать вдохновенно живописал мои достижения на фронтах, как боевых, так и трудовых.
- Товарищ капитан, но ведь я не успею!
- Товарищ сержант! Вы уподобляетесь африканской птице страусу, которая с высоты своего полета не видит генеральной линии партии! У кандидата в члены КПСС не должно быть такого слова не успею! Ты должен забыть все подобные слова. Неужели я, комсомолец, должен…
Помпезная речь начиналась с начала. Время шло. И, вероятно, я провел бы с комбатом не меньше полутора часов, если бы не прикатил начальник артиллерии. Это меня освободило от выслушиваний пафосных разглагольствований комбата.
- Все понятно, товарищ капитан. Разрешите идти?
И я бегом бросился к виднеющейся вдалеке моей БРДМ.
У машины водила уже достал шанцевый инструмент и даже прочертил контуры окопа.
Окоп казался необъятным.
- Марат, ты что с ума сошел? Зачем такой огромный окоп нарисовал?
- Никак нет. Все по размеру. Три метра ширина, пять метров длина, метр двадцать глубина плюс восемьдесят сантиметров бруствер.
- Ну видишь, ты сам говоришь пять метров длина, а нарисовал все десять.
- Так Пять окоп, а пять аппарель. Для съезда спуск делать нужно.
- Да, зараза, и не поспоришь.
Я подошел к лопатам. Лопат было две. БШЛ – штыковая и БСЛ – совковая. Незаменимый инструмент советского воина. Два солдата и лопата заменяют экскаватор. Народная мудрость. Только в моем расчете они еще укреплялись отполированным поколениями бойцов ломиком и киркой, она же кайло. В России не везде применяют такой инструмент, а здесь чувствуется, он не заменим.
Начали копать. Действительно, кайло было инструментом первой необходимости. Штык входил в почву лишь на треть своей длины, а дальше шла каменная корка, которую можно было преодолеть лишь ломиком, но удобней было кайлом. Его широкий конец пробивал камень, который был толщиной сантиметра полтора-два, поддевал его снизу и выковыривал сразу широкую каменную пластину. Правда под каменной пластиной шла тут же еще одна, а то и две, так что в общем толщина каменного слоя равнялась сантиметрам пяти-семи.
Под этим каменным слоем шел опять слой мягкой почвы сантиметров десять толщиной и опять каменная корка. Так до бесконечности.
К обеду мы углубились приблизительно на полметра. Спина уже плохо слушала распоряжения головного мозга и сгибалась-разгибалась только на основе каких-то первобытных воспоминаний. И одежда, и мы были полностью мокрые, будто только что приняли хороший дождь. В добавок ко всему на ладонях явственно наметились контуры будущих водянок, четкие основы будущих кровавых мозолей.
Подошел комбат, осмотрел нашу работу, что-то неопределенно хмыкнул и уехал. Ни о каких боевых листках он больше не вспоминал.
Обедать абсолютно не хотелось. Но нужно было хоть немного поесть горячего. В части организовали полевые кухни, и они обеспечивали нас вполне приемлемой едой.
Чувствовалось, что собрано очень много войск. Несколько раз проезжали какие-то усиленно охраняемые подразделения с вооруженным конвоем.
То и дело ездили машины проверяющих. Были машины с белой полосой, были с желтой, были с полосами и какими-то буквами. Что означала вся эта символика, мы не знали, да нам и не положено было это знать.
После обеда начали зарываться с удвоенными усилиями. Марат был чуть меньшей комплекции и ему было немного легче. А может быть это просто казалось. Известно, что у соседа всегда урожай лучше, растет быстрее и выращивать его всегда легче.
К вечеру окоп был готов где-то наполовину. Спина была никакая, если вообще была, руки ноги поднимались с трудом. На ладонях цвели ярко алые отметины от лопаты и кайла. Только мы расположились передохнуть перед ужином, как подходит подполковник Петросян:
- Это чья машина? – он думал одного из командиров взводов.
- Моя, товарищ подполковник.
- Да? – неопределенно хмыкнул он и отошел к комбату.
Вскоре вернулся:
- Пока ужина нет, отвезете меня в штаб полка, а потом как раз вернетесь к ужину!
Хозяин - барин, лезем в машину, меня Петросян задвигает в самый конец, там ни окошек, ни люков. Места много, сидеть просторно, но что снаружи – ничего не видно. Сам устраивается рядом с водителем. Может и правильно, Марату вести машину, а подполковнику дорогу показывать.
По дороге Петросян все напирал на какое-то белое бревно, возле которого необходимо повернуть вправо. Это, якобы единственный поворот на всей дороге. Небо уже посерело. Близится ночь, близится отдых.
Приехали. Подполковник живо так выпрыгнул из БРДМ:
- Завтра утром в 9 часов приезжайте за мной. Обязательно! И не опаздывайте!
- Про бревно не забудь! – это уже персонально Марату.
Мы поехали, а он остался стоять на возвышенности. Высокий, сухощавый, офицерская выправка, никакого живота, ни за что не скажешь, что мужику под пятьдесят, и он уже дедушка.
Небо серело, серело и вдруг неожиданно, как будто щелкнули выключателем, раз! и насколько видит глаз становится темно. Это южная ночь. Так же происходит в Крыму. Точно так же темнеет резко и быстро на Кавказе. Абсолютно так по мановению невидимого регулировщика выключается освещение в Африке. Много раз я наблюдал такой эффект здесь же в Монголии раньше. Еще большее количество раз видел я такое выключение света в самых разных точках нашей планеты позже. Всегда и везде это происходило одинаково. Но никогда ни раньше ни позже не играло оно столь мерзопакостной шутки со мной как в тот раз.
Клац! Свет погас. Только крупные, как вишня шпанка, южные звезды освещали древнее плато, да кое-где по сопкам, далеко-далеко, горели невесть откуда взявшиеся электрические фонари. Учения, вот и фонарей навтыкали.
- Ты бревно-то это подполковничье увидишь?
- Да вроде должен…
- Смотри, ищи лучше…
Ученого учить – только портить. Ему показывали, а я буду рассказывать…
Едем минут пятнадцать… Где-то сейчас и должно быть это самое бревно. Тоже мне ориентир в темноте, лежащее в десяти метрах ободранное бревно.
Едем еще минут двадцать. Что-то долго едем. Я не дергаю водителя, что его лишний раз нервировать. Я сижу сверху на люке и, насвистывая, любуюсь ночной Монголией. Тепло, сказать очень - ничего не сказать. Не жарко, но именно тепло, комаров или мошки никакой, воздух почти неподвижен, но все-таки какое-то движение воздуха ощущается. Да к тому же мы все-таки едем.
Дышится легко, свободно. Тишина первозданная. Сюда бы на курортик какой-нибудь на недельку, отдохнуть, понежиться, девочки, буфет, музыка… Ну, понесло!
- Марат, мы бревно-то это не проехали?
- Да вроде нет…
- А без вроде? – что-то мне его тон не нравится. Неуверенно как-то говорит.
- Да хрен его знает! Я и туда-то, когда ехал не особо понял, про какое бревно он толкует. Сам он бревно. Бревно, бревно!
- Э-э-э! Приятель, ты погоди, погоди! А куда мы сейчас едем?
- А я знаю?
Вот так приключеньице! Едем туда, не знаю куда, везем то… Ничего не везем. Меня везем, невесть куда привезем.
- Ну, так, может остановимся да подумаем, куда нам ехать дальше?
- А чего стоять? Чего в темноте выстаивать? – он, правда, не спешил, ехал, как только можно медленно – так, глядишь, куда-нибудь и выедем.
- Может нам назад вернуться?
- Куда вернуться? Ты дорогу до армяна знаешь?
- Да. Нет, пожалуй!
- Вот и я не найду. А здесь где-то пост стоял. Часовой, то есть. Если наткнемся, может он что подскажет.
- Ну давай, попробуем…
Хорошего настроения у меня как-то сразу же поубавилось.
- Ты хоть по дороге едешь?
- А где она здесь дорога? Где проедешь, там и дорога. Значит по дороге еду.
- Философ, блин! Хоть свет включи, ближний, а то как Летучий Голландец плывем. Кто-то рядом пройдет и не заметит.
Марат включил фары. Вдалеке в свете фар что-то мелькнуло. Вроде бы белого цвета.
- Во! Ты видел?
- Что видел?
- Что-то белое мелькнуло…
- Где?
- Прямо впереди. Чуть-чуть вправо.
- Точно.
- Великовато что-то для бревна…
- Сейчас… Сейчас…
Машина остановилась. Слева от нас на расстоянии двадцати метров возвышался светло-зеленый фанерный муляж человека, на груди которого была наклеена большая бумажная мишень.
- Что это такое? – Марат даже встал на сиденье и высунулся из люка.
- А это, дорогой мой Маратик, мишени для показательных стрельб наших славных мотострелковых частей. И начаться эти стрельбы могут в любой момент по сигналу проверяющего. А на когда у них запланировано начать стрелять мне не известно.
- Что и прямо сейчас могут начать? – почему-то севшим и охрипшим голосом тихо, будто его могли подслушать, спросил Марат.
- Конечно в любой момент. Учения все-таки!
Марат как ящерица соскользнул в люк. Двигатель завелся с пол оборота.
Нет, он все-таки был очень хороший водитель, этот Марат. Рискуя заглушить мотор, он сразу с нуля набрал чуть ли не максимум оборотов. Машина, как мне показалось, встала на задние колеса и крутанулась вдоль своей оси. Я влетел в люк, ободрав бок, ударив о выступающий край металла сразу несколько ребер. Это еще хорошо, что внутрь влетел, а мог бы и остаться снаружи машины, подумалось мне.
Двигатель уже, в принципе, унес нас из опасной зоны, скорость можно, да и нужно было снижать, потому что мы прыгали по кочкам, как болотная лягушка.
- Тормози!
- Что?
- Тормози, некуда гнать
Марат сбросил скорость. Поехали плавно, без скачков и прыжков.
- Ну мы и даем! Ну мы и заехали, - ухмыльнулся, несколько успокоившись, татарин.
- Во! Смотри, дорога!
Мы выехали на каменистый участок, по которому точно кто-то совсем недавно проезжал то ли в ту, то ли в обратную сторону.
Марат выехал на эту дорогу и аккуратно двинулся по ней. Фары освещали дорогу лишь на метров пять, ну десять спереди. Но дальше вполне отчетливо просматривались контуры возвышенностей. Чувствовалось, что слева почва идет несколько под уклон, но зато справа на фоне более светлого неба просматривались поднимающиеся, как гигантские волны, темные сопки. Причем каждый новый ряд возвышался больше и больше, будто валы накатывают на нашу машину, желая смыть ее в глубины мрака, утащить в неведомые тартарары.
Во всей округе не наблюдалось никакого движения, никакого света. Если и были где-то поблизости какие-то позиции, хоть оборудованные, хоть нет, то они были так замаскированы, что вероятно и днем их обнаружить можно с трудом.
Я опять сидел сверху и вглядывался в темноту. Внезапно в темноте в ближних сопках я не увидел, а как-то почувствовал какое-то движение. Очень слабое, совсем едва уловимое и абсолютно беззвучное.
- Марат, давай на медленном, чуть правее, вот в ту сторону, - я ткнул пальцем в темноту, мой шофер вроде бы меня понял.
Мы, особо не скрываясь, но в то же время и не афишируя себя, двинулись в указанном мной направлении. Вдруг мне показалось, что я слышу человеческий голос.
- Марат, тормозни, что-то говорят нам
Марат остановился. Так и есть, говорят.
- Стой стрелять буду!
Ни фига себе, сходил за хлебушком, да выпил водочки.
- Эй, друг! Не стреляй, мы свои! Дорогу потеряли! Нам спросить только!
- Стой стрелять буду! Голосом повторяю трижды, затем один выстрел в воздух и стреляю на поражение!
- Да, погоди ты! Позови разводящего!
Кажется, передернули затвор.
Между делом, мы несколько приблизились к охраняемому объекту. Темнота-то темнота, но она не такая уж и темная. Тем более работала фара. Это там в глубине, за ее светом ничего не различишь, а вблизи все хорошо просматривается. Можно было свободно различить в темноте некую конструкцию на автомобиле, вроде колесного подъемного крана, только почему-то зачехленную. Пред этой конструкцией стоял солдат с автоматом и, кажется, почему-то в шинели. Второй солдат выглядывал из-за приоткрытой автомобильной дверцы кабины.
- Эй, мужики! Мы…
Там просто не слушали, что я надрываясь лепечу над тысячелетним покоем Гобийских просторов. Бело-желтый факел с невообразимым грохотом вспорол темноту над нашими головами. Мне не послышалось, этот вооруженный придурок действительно передергивал затвор и по его же обещанию, поскольку выстрел в воздух только что произведен, следующая очередь будет моя.
Додумывать было некогда. Какая у этих бойцов реакция, я выяснять не стал, нырнул в люк и рявкнул Марату:
- Гони отсюда! Придурки, чертовы!
Марат упрашивать себя не заставил. Настоящий выстрел, пусть даже и сделанный в воздух, подхлестнул его активность. Наверное, сказывалась природная ловкость кочевника, спящая где-то глубоко в крови и в критической ситуации с ним не сравнился бы ни один автомат, ни один гонщик-профессионал. Он сидел за баранкой, как воин Тэмуджина в кривом монгольском седле. Мотор взревел, БРДМ крутанулась на месте, фары просто отрывали ломти темноты и разбрасывали его по кругу, через пять минут мы уже были в недосягаемой глубине жаркой степной ночи.
- Кто это такие? Что за придурки?
- Не знаю, Марат! Похоже из реактивного дивизиона, он за сопками южнее нас стоит. Может, такие же, как и мы потерявшиеся странники в ночи.
Марат прямо залился смехом.
- Ну ты сказанул! Странники! Какие же мы странники, мы воины.
Это была разрядка после дневной физической нагрузки, после всех вечерних и ночных нервотрепок и страхов, все, что накопилось внутри организма требовало выхода наружу.
Опять встал вопрос куда ехать. Просто так, наобум глядя, не поедешь. Так можно и в Китай ненароком угодить. Будет потом Федя Кутькин опять особистов по монгольским степям возить только уже в поисках БРДМа. Да и ни к чему мне такой вариант, уже домой скоро ехать.
Кстати, а сколько здесь до Китая?
- Марат, а сколько отсюда до Китая?
- Откуда мне знать? Что я китаец что ли?
- Ладно, на сколько мы отъехали от части? Что там спидометр твой показывает?
- У меня спидометр отличный. Я за машиной слежу. Я …
- Ладно. Так сколько до части отсюда?
- Ну, это… - Марат минут пять шевелит губами, выглядывает через люк на улицу, несколько раз глядит на небо. Машина в это время еле-еле ползет по гобийскому проселку. Да и ладно. Поспешишь, людей насмешишь. Куда торопиться, если не знаешь куда тебе нужно.
- А ты знаешь, километров двадцать пять – тридцать, похоже.
- Это в какую сторону света?
Как ни странно, разъяснять ничего не надо. Видимо мы одновременно начали думать в одном направлении.
- Это на юг, в сторону Китая, - Марат хитро посмотрел на меня, мол все понимаем, не на дурака попал
Но меня сейчас его сообразительность волнует мало.
- А всего сколько накатали?
- Где-то около шестидесяти километров.
Вот такие дела, не глядя, без особого напряга мы проехали около шестидесяти километров, я, в принципе, даже не заметил поездки. Граница в этих степях-пустынях особо не обозначена. Постоянных постов нет. От нашей части до границы, как нам говорили на политзанятиях, километров семьдесят пять. Километров тридцать, если верить Марату, мы уже проехали. Значит, напрямую до Китая километров сорок – сорок пять, меньше полтинника. Вот это да!
- Ха! Слушай-ка, штурман и лоцман, а заодно пустынепроходец Марат! Нам осталось до сопредельной территории Китайской народной республики меньше пятидесяти километров. Может поднатужимся и маханем сразу до Пекина? А там и Индия рядом!
- Э-э-э! Ты так давай не шути! Так плохо шутить будет! Нам в Китай никак не нужно. Нам домой нужно.
У Марата даже татарский акцент сразу же откуда-то появился, глаза округлились, нос как-то вытянулся. Мне невольно стало смешно.
- Да, да, конечно! Кто тут в Китай собирается? Только смотри, пятьдесят километров за ночь махнешь и не заметишь! Аккуратней нужно ездить, вот я к чему говорю.
Стали прикидывать, куда нам сейчас ехать. Мы едем по чьему-то следу, раз кто-то проехал, значит с определенным приближением этот след можно считать дорогой. Возвращаться назад по этой дороге – как-то не очень влечет. В той стороне где-то мишени, значит могут пристрелить. Нам это не нужно. Направление к мишеням – северо-восток. Ехать на север – там этот придурочный часовой, еще пристрелит ненароком, а ты потом разбирайся, кто прав, а кто виноват. Это направление значит тоже не подходит.
Восток, юго-восток и юг нам абсолютно не подходят, так как с той стороны где-то наша часть, еще скажут, что дезертиры. И Китай. Тоже не наша дорога.
Остаются запад и юго-запад. Чисто запад - нужно лезть в сопки, но насколько хватит машины, чтобы раскатывать в темноте по сопкам?
Остается только юго-запад. Единственно возможное приемлемое направление по нашей доморощенной дороге. Значит решено, так и будем пока ехать.
Но особенно долго в этом направлении ехать не пришлось. Минут через тридцать-сорок мы попали в расположение наших войск. Не нашего полка, но нашей армии.
Достаточно быстро мы определили, что здесь расположился мотострелковый полк из Чойра. Где-то здесь должны быть ребята из нашей учебки, ПТУРСисты, у которых я всегда останавливался, когда в дивизию ездил.
Начали искать батарею ПТУРС. Может быть они, имею в виду командиров батареи, знают, где расположились мотострелки из Сайн-Шанды. Окрыленные такими мечтами, мы стали искать еще более интенсивно. Но, Господи, в расположении подразделений не было никакой системы, никакого порядка. Рота КЭЧ соседствовала с оркестром. Второй батальон в середине расположения был рассечен третьим. Как у них будет осуществляться связь завтра днем, представить просто трудно.
Какой-то кусок первого батальона, располагался за третьим батальоном, причем о том, где основные части полка, никто не знал. Это мы уже им глаза открыли на расположение всего полка.
Батареи ПТУРС не было нигде. А так хотелось их найти.
Неожиданно я набрел, наши перемещения на БРДМ вдоль расположения полка вполне можно назвать брожением, на знакомого сержанта из химроты.
- Сам байну , дорогой. Ты какими судьбами к нам?
- О-о-о! Привет, привет! Да мы собственно не к вам, но чайку попить остановимся, если напоишь.
- Какие разговоры. Давайте, располагайтесь.
Оказывается, у них в роте работала своя полевая кухня на каком-то химическом топливе, присланном для испытания. Так что, забросив наугад удочку про чай и совсем не ожидая получить горячую пищу, мы вдруг получили по котелку жирных армейских наваристых щей из тушенки, миску теплой шрапнели все с той же тушенкой и по кружке чаю.
После еды потянуло в сон, но расслабляться было никак нельзя. Я знал, что заснув на минутку, я с трудом поднимусь утром. Не-е-е-ет! Нужно ехать дальше.
- Так вы куда едете? – это сержант-химик.
- ПТУРСистов ищу, хоть ваших, хоть наших.
- Ха! А чего их искать? Наши вон за той сопкой стоят. Я вечером у них был.
- Ты что? За какой сопкой?
- Да вон за той, которая на спящего ежика похожа.
Какая из возвышенностей была похожа на ежа причем на спящего было совсем не ясно.
- Это вон за той средней?
- Ну да! За средней! А то оставайся, сейчас радио организуем, музон послушаем. Тут берет классно, сейчас как в клубе на танцах все будет.
- Нет, спасибо, дорогой. Я уж на месте буду слушать.
- Ну, как хотите!
И мы рванули за среднюю сопку к чойрским ПТУРСистам, которых гостеприимный химик видел только что, этим вечером.
Я был в полной уверенности, что на сегодня все пертурбации и приключения для меня закончились. Сейчас встречу земляков, их командиры наверняка знают, где стоит батарея ПТУРС из Сайн-Шанды и, в крайнем случае, завтра утром я буду в родной батарее, может даже за Петросяном вовремя успею. И я спокойно задумался о диспозиции, расположении войск, об армейской путанице. Вспомнилось все, что я знал, слышал, читал про сумятицу отступления сорок первого года, о том, как целые полки не могли найти свою армию, роты полк, а что говорить про отдельных бойцов.
Тем временем мы подъехали к средней сопке, объехали ее. Никого нигде не было.
Мы объехали сопку в другую сторону. Все равно никого не было. Тогда мы объехали все три сопки, вначале по часовой стрелке, затем против. Никакие манипуляции не помогали, и никто рядом с нами не появился.
- Ладно, ты дорогу запомнил? Давай обратно. Может он чего не так сказал или мы не так поняли его. На крайняк, хоть переночуем в компании да утром позавтракаем по-человечески.
Если б дело происходило в России, я бы однозначно сказал, что нас леший водит. А Лешие они такие, он может не только по лесу водить, хотя по лесу чаще случается, там, верно, водить легче, но и по полю. Глаза застит и водит по одному месту, а может и по разным да никому не нужным местам. Бывает и водит, и водит, и не отбиться от него, и не откреститься. Вы про эти дела в любой деревне у любой старухи спросите. Они вам такого расскажут! Мужики, те порассудительней. Мужик он что, он сто пятьдесят принял и ни одна зараза не возьмет. Но здесь другая опасность. Нужно строго сто пятьдесят выдержать. Не больше, не меньше. Если меньше, Лешего не возьмет, если больше – самому хреново будет, сам к Лешему в попутчики напросишься.
Но это что-то увлекся я, это бывает, комплекс увлеченности называется по-научному. Только об этом как-нибудь в следующий раз. Потому что сейчас не до этого. Сейчас вообще ни до чего не стало, потому что вернувшись обратно, казалось бы, вот здесь я дремал у колеса, вот здесь стелили плащ-палатку вместо походного стола, а ничего не было.
Не было знакомого сержанта из химроты, не было самой химроты чойрского мотострелкового полка и не было мотострелкового полка вместе со всеми позициями.
Это уже отдавало какой-то мистикой.
- Слушай, Марат, не хочется в голой степи ночевать. Сразу песня вспоминается про «там в степи какой-то замерзал ямщик».
- Ты что обалдел замерзнуть. В такую жару. Да, если чего, я печку заведу, тут сваришься, а не замерзнешь.
- Да не замерзнем, я знаю. Только все-равно в голой степи ночевать не климатит. Давай найдем кого-нибудь и там заночуем.
- Давай.
И мы поехали дальше. Поди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что.
Неожиданно опять подумалось про войну. Как хорошо все же, что у нас простые учения без всяких боевых действий. А каково было людям, вот так не знающим никакой дороги, но обязанным прибыть! А куда прибыть! Не прибыл – значит ты дезертир.
Кажется, я начал говорить в слух, потому, что Марат стал поглядывать на меня вопросительно.
Неожиданно перед нами нарисовался контур грузовика.
- Эй, бойцы, далеко путь держите? – завопил из кабины водитель.
- А ты зачем интересуешься, с какой целью спрашиваешь? – в свою очередь вопросом на вопрос откликнулся я.
- Да в компанию взяли бы, а то я полдня даже тарбаганов не видел, скоро сам выть начну. Тем более, если нам по дороге.
- Взять-то чего ж не взять, только мы и сами не знаем куда ехать.
- А твои, что говорят?
- Да… - и только сейчас я понял, что укололо меня там, у радушного химика, когда он хвалился музыкой и отличным радио. Ведь у меня же в машине стоит радиостанция, предназначенная для связи с командирами. А я дурака валяю. Уже давно связался бы с комбатом, получил бы приказ и выполнял его, и голова бы не болела. А какой-то водила в момент слету сообразил какой нужен мне выход.
- Да никак связь установить не могу, - соврал я. – Погодь, сейчас еще попробуем.
Я расчехлил радиостанцию. Зараза какая, у меня на БМ стояла другая модель. Ну, ничего. Как-нибудь справимся. Хорошо, накануне просто от нечего делать на инструктаже записал диапазоны связи. Никогда не записывал, они все время постоянные и у меня на радиостанции просто выцарапаны на корпусе, а здесь взял и записал. Только где он этот листочек? А вот и он, дорогой.
- Козырь, Козырь, это я Б-3, Б-3 на связи. Козырь, Козырь, как меня слышно? Прием!
Слышно было очень плохо, просто совсем ничего слышно не было. Естественно, я говорю про то, что я хотел услышать. А так во всю трещало, свистело, подвывало, слегка прослушивался электродвигатель нашей БРДМ. Никакой Козырь мне не отвечал.
После десятиминутных призывов к благоразумию Козыря с просьбой к нему откликнуться, мне вся эта галиматья надоела.
- Слышь, Марат, а давай вон на ту сопочку выедем. Она, кажется, чуть повыше других, может оттуда что пробьется.
Марата дважды просить ни о чем не нужно. Вот парнишка, что мне такой водитель не достался? Быстрей дела впереди бежит. Двигатель дважды взревел, и вот мы уже озираем темноту вокруг той самой понравившейся мне сопки.
Включаю прежнюю канитель.
- Козырь, Козырь, это я Б-3, Б-3 на связи. Козырь, Козырь, как меня слышно? Прием!
Шум, свист, треск, чуть ли не далекие выстрелы. Были бы мы одни, задраили бы люки, спустились в какой ни то распадок, выключили двигатель и до утра на боковую. Спать уже во всю хочется. А здесь водила прилепился неизвестно откуда. Ему-то не скажешь давай спать ложиться. Нужно марку держать.
Опять делаю попытку связаться:
- Козырь, Козырь, это я Б-3, Б-3 на связи. Козырь, Козырь, как меня слышно? Прием!
Что-то мне этот диапазон не нравится. Ни одного человеческого звука. А где вообще живые люди? Хоть чей-нибудь голос услышать можно?
Я забросил прописанный диапазон и пошел рыскать в эфире, как отъявленный радиохулиган. Была у нас когда-то такая порода населения. Тюрьмы не боялись, выходили на самоделках разных в эфир, ругались, крутили всякий блатняк, нет, иногда и хорошая музыка прорывалась, но все-равно идти на зону из-за того, чтобы твой голос услышали в соседнем доме? Нет, я такой народ никогда не понимал. Хотя не зря говорится: охота пуще неволи!
- Козырь, Козырь, это я Б-3, Б-3 на связи. Козырь, Козырь, как меня слышно? Прием!
Нет в этом мире никакого Козыря и никогда я не услышу от него ответа.
Так, а у нас есть еще два запасных диапазона. Почему бы мне не покозырять там? Какая разница, где слушать писк и треск. И я взялся за колесико настройки.
Надо же! Говорят, чудес не бывает. Вот оно самое настоящее чудо, стоило мне перейти на другую волну, сменить диапазон, и я услышал далекий отклик из монгольской ночи.
- Б-3, Б-3, я – Козырь, как меня слышно? Прием…
- Б-3, Б-3, я – Козырь, как меня слышно? Прием…
- Козырь, Козырь, я – Б-3, слышу нормально, слышу нормально, прием…
- Б-3, Б-3 ты где находишься? Прием…
Ага! Я сейчас тебе полный почтовый адрес сообщу и буду письма ждать, сидючи здесь под сопкой! Вот придурок, надо же до такого додуматься, спросить где нахожусь…
- Козырь, Козырь, записывайте адрес, Монгольская Народная республика, пустыня Гоби, от центра на юг. Когда ждать посылочку? Прием…
- Ты чо говоришь, Козырь?
- Да, это ты Козырь. Ты думаешь, что передаешь, что спрашиваешь?
- Б-3, Б-3, как слышно? Прием…
Слышу голос изменился. Похоже комбат самолично уселся за радиостанцию. Ишь ты, волнуются.
- Козырь, Козырь, я Б-3. Товарищ…
- Не нарушай дисциплину в эфире. Не забывай, нас слушают.
Вот же незадача! Чуть не сорвался, чуть не назвал комбата комбатом в эфире. Если такое дойдет до наблюдающих это ой-ё-ё-ёй чего будет! Но вроде удержался.
- Козырь, Козырь, подайте визуальный знак, где вас искать. Мне хоть бы направление знать.
- Не знаю, чем тебе и помочь. Связь надо заканчивать. Скоро аккумуляторы сядут. Сейчас подумаем, как вам помочь. Связь через пятнадцать минут. Конец связи.
- Ясно. Конец связи.
Пятнадцать минут промчались мгновенно.
- Б-3, Б-3, я – Козырь, как меня слышно? Прием…
- Козырь, Козырь, я Б-3, прием…
-Б-3, Б-3 чем помочь вам не придумали. Наверное, будем утро ждать. Хотя и не очень хорошо. Но делать нечего. Если сядут аккумуляторы, я буду вообще без связи, а это равносильно уничтожению батареи. Нам лучше тебя потерять.
Вот так, так! Меня потерять! Хоть и понарошку, а все-равно обидно. Вот так в кино показывают, расплачивались подразделениями, совершая какой-то маневр. Так там хоть какой-то маневр совершали, а здесь чего ради? Ради того что в неподходящий момент начальника артиллерии отвез в штаб. Кому это было нужно? А теперь, чтобы по команде о происшествии не сообщать, меня просто бросают на ночь в пустыне. Армейская дружба, армейское братство! Сволочи корявые! Мой взгляд упал на ручной прожектор, укрепленный на корпусе БРДМ.
- Козырь, Козырь, я Б-3, прием…
- Слушаю, Б-3…
- Вы прожектором посветить можете?
- Куда посветить?
- Вверх, на Луну, вертикально вверх. Я луч засеку.
- Тебя понял Б-3. Конец связи. Новая связь через пятнадцать минут…
И опять пятнадцатиминутное ожидание. Наконец, новый сеанс.
- Б-3, ожидай, я включаю прожектор.
Минут пятнадцать мы втроем крутили головами, пытаясь различить на горизонте или за горизонтом тонкую светящуюся нитку прожекторного луча. Ничего не получилось. И опять конец сеанса. Опять пятнадцать минут перерыва. А спать все больше и больше хочется. Сколько времени неизвестно.
Наконец, на третьем, после начала экспериментов с прожектором, сеансе прямо передо мной вспыхнула полоса света, уходящая вертикально вверх.
- Козырь, Козырь, вижу.
- Ну теперь направление, куда ехать, знаешь?
- Давайте проверим!
- Как ты хочешь проверяться?
- Пусть прожектор влево повернет!
Прожектор нагнулся на сорок пять градусов, но вправо или влево определяться было некогда. То, что у меня влево, у него может быть вправо и наоборот. Комбат нервничал и злился. Того и гляди совсем из-за аккумуляторов отменит все проверки.
- Прожектор в землю!
- В какую землю, ты что дурью маешься?
- Ну, пусть свет выключит!
Свет погас.
- Снова вверх.
Прожектор вроде бы слушался.
- Все заканчиваю связь на сегодня.
- Товарищ, Козырь, вы хоть через пол часика включайте прожектор, чтобы нам не сбиваться больше. По пять минут нам хватит.
- Тебя понял. Сделаем. Конец связи.
И опять вокруг нас глухая ночь. Но настроение было уже другое. Нервное напряжение несколько снялось, усталость куда-то исчезла. Второе дыхание. Молодость.
Едем напрямую, поэтому помедленней, чтобы не влететь в какую-нибудь яму-канаву.
Опять уже без установки связи впереди загорелся прожектор. Неподалеку обнаружился некий проселок направляющийся в сторону прожектора. Поехали чуть быстрей. К нам пристали еще пять машин. Это уже целая автоколонна. Видимо водители, когда спрашивали о направлении нашего движения, попадали под гипноз моего самоуверенного вида и пристраивались сзади. Все не одному по ночной степи мотаться!
Я сидел наверху на люке и жадно следил за все таким же далеким лучом света, который загорался, поворачивался в одну сторону, поворачивался в другую сторону, прятался в земле, опять выскакивал в самый центр экрана, то бишь ночного гобийского неба и выключался опять. Я опять терпеливо ждал его появления. Количество машин, следовавших за мной неизвестно куда увеличилось до 25 штук. Я сделал два списка, один отдал в последнюю машину, чтобы сами записывались, кто пристает к колонне. А это уже была солидная армейская колонна и как-то так получалось, что я ее возглавлял и уже стал ее командиром!
Второй список вызвался добровольно обновлять Марат. Он сказал, что уже засиделся в кабине и на привалах будет совершать пробежки и фиксировать технику.
Но в самом конце он отказался от такого неосмотрительного заявления, потому, что число единиц техники выросло до пятьдесят трех. И пешком пробегать такое расстояние на каждом привале было, мягко говоря, нереально.
Наше нетерпение росло, но и луч уже явно приближался. Еще чуть-чуть, и наша эпопея закончится.
И наконец действительно последний пробег, мы выскакиваем из-за сопки на своеобразную полянку, на такой ровный пятачок в распадке между небольшими сопками и оказываемся перед оборудованной позицией. Несколько окопанных боевых и командирских машин, соединенных добротно проложенными путями сообщения, насколько можно разобрать в темноте, созданные по всем правилам одиночные и групповые окопы мотострелков. Чуть сбоку на поверхности земли без всяких окопов стояли две боевые машины по форме похожие на танк, вернее на легкую танкетку.
Позже оказалось, что это были две БМП . На вооружение БМП приняли в 1966 году, а вот в 71 или 72 году их первые экземпляры наконец добрались до Монголии.
Мы подъехали ближе. На радиаторе машины, видимо теплом от работы двигателя разлегся здоровенный раздолбай в расстегнутой до пупа гимнастерке и, словно мальчик из детсада, игрался включённым прожектором.
Стало так невообразимо досадно, так тошно, что я, слабо понимая, что же делаю, выскочил из люка, подскочил к этому игрунчику, стащил его с радиатора и схватил за грудки.
- Ты чего творишь, зараза, ты что творишь?
Хорошо, меня тут же оттащили, этот любитель световых эффектов стоял ничего не понимая. Выяснилось, здесь расположение уланбаторского мотострелкового полка, они здесь стоят со вчерашнего утра, где-то здесь располагается штаб армии. Мне посоветовали дождаться утра, а потом выяснить в штабе, если там станут со мной разговаривать, где находится моя батарея.
Это был, наверное, самый рациональный выход. Но не всегда мы поступаем так, как следует поступать. Я подумал, что явившись в штаб армии, я как бы заложу и комбата, и все командование полком, сообщу через голову о, пусть небольшом, но все-таки ЧП в части, и ничего в этом хорошего для моих непосредственных командиров не будет.
Я поблагодарил всех за участие, извинился перед фонарщиком с прожектором, прыгнул в люк, и мы поехали дальше.
Колонна моя, видя, что дальше я сам не ориентируюсь, разбежалась в разные стороны. Я спрятал свои записи подальше, здраво рассудив, что не все могут правильно понять, зачем я записываю сведения о принимающей участие в учениях технике, и мы поехали искать дальше. Вот здесь очень хорошо подходит определение наших поисков: - что ищем? Да завтрашний день…
Чувствовалось по всему, что завтрашний день недалек. В воздухе посвежело. Темнота стала сереть, очень слабо, но рассеивалась. Да и усталость брала верх.
Неизвестно, как и где закончилась бы наша поездка, если бы не такой случай.
Вдалеке показался какой-то огонек. Мы, естественно, поехали на этот огонь. Как мотылек в ночной темноте летит на раскаленную лампу, так и мы не особенно размышляя, маханули на полном ходу на этот огонь. Мы помнили про Китай, между собой говорили об опасности, подстерегающей нас с этой стороны, но все-таки не боялись по-настоящему. Мы все-равно по-прежнему чувствовали себя дома, где никто не даст нас в обиду.
Выехали на своеобразную поляну, такую ровную площадку. По краю, где еще не начались, окружающие площадку сопки, стояли какие-то шалаши или еще какие-то сомнительные ветхие постройки. В центре горел костер, а вокруг сидели человек десять мужчин. Они о чем-то говорили, причем достаточно громко, спорили, махали руками. Увидев нашу машину, они что-то закричали, все вместе возбужденно затараторили, несколько человек вскочили и побежали в нашу сторону.
Дальнейшее происходило по уже накатанной колее. Марат вцепился в баранку мертвой хваткой. Лицо его побелело, он мелко дрожал и постоянно повторял: Китай, Китай, Китай! Машина крутанулась на месте, разбрасывая веером песок метра на два. Я на автомате влетел в люк, не в силах произнести ни слова. Марат на полную утопил «Газ» и мы мчались не разбирая дороги. Это продолжалось минут сорок, пока машина не застряла в распадке между двумя сопками.
Кое-как поковырявшись, мы с большим трудом освободили машину и выехали на ровное место. Побродив еще минут двадцать, подобрав подходящую сопку, мы устроились у ее подножья, задраили люки и устроились спать.
Конечно, спать следовало по очереди. Один спит, второй караулит, но уж очень сильно мы вымотались за тот день, и я махнул на все рукой.
На удивление, мы выспались, как никогда и встали почти одновременно бодрые и здоровые. Только у меня болели бока со свежими ссадинами, заработанными накануне при падениях из люка.
Слегка умывшись, припасенной водой, позавтракали все теми же хлебом с тушенкой, и стали подводить итоги нашему вечернему путешествию.
Вышли из строя стеклоочистители и одна фара. Прожектор от последнего удара, когда мы застряли между сопками, отвалился, но, если держать в руках, то работал.
Мы сожгли за день полтора 75-литрового бака, проехали несколько сотен километров по пересеченной ночной местности. И по-прежнему оставались в строю.
Я посчитал, что результаты у нас неплохие.
Вдалеке виднелись смутно знакомые постройки. По накатанному проселку к нам шел ЗИЛ-131. Мы проголосовали. Из кабины высунулся солдат и полностью нас просветил.
Постройки, видневшиеся вдалеке – это наш полк, недаром они показались нам издали знакомыми. Позиции полка в сопках недалеко, но ЗИЛ нас проводить не может, ему некогда, но до штаба части нам по пути.
ЗИЛ притормозил на повороте, показал куда ехать, распрощался и запылил дальше в Монголию.
- Так он из нашей части? – спросил Марат
- Да я что-то и не спросил, а какая разница? Из одной страны из нашей. Он, как и мы все - из Союза!
Это прозвучало, как у Киплинга звучит: Мы с тобой одной крови – ты и я!
Дальше дорога раздваивалась. Одна часть спускалась вниз и поворачивала куда-то за сопку, а вторая уходила прямо. На сопке, на самой верхушке стоял подполковник Петросян. Шинель полу расстёгнута, левая рука заведена за спину и держится за хлястик. Правая заведена за обшлаг шинели. Подполковник весь внимание и орлиным цепким горским взглядом осматривает окрестный пейзаж. Мимо него ни один зверь не пробежит, ни одна птица не пролетит, ни какая-нибудь букашка не проскочит, ни один богатырь не проедет.
Марат лихо вырулил чуть ли не к сапогам начальника артиллерии полка, я как оловянный солдатик выскочил из БРДМа.
- Товарищ подполковник, младший серж…
Петросян махнул рукой, перебивая мой доклад:
- Почему так поздно за мной приехали?
- Так мы не за вами, товарищ подполковник!
- Как это?!
- Мы только от вас возвращаемся.
Он с досадой махнул рукой, отпуская нас, мол, езжайте давайте дальше. Мы сели и поехали.
Как ни удивительно, но в батарее никто ни слова нам не сказал. Как будто и не случилось этой долгой отлучки почти на полсуток. Даже солдаты нас почему-то не расспрашивали. Я доложил комбату о неисправностях, он переспросил сколько мы проехали, подумал, пожевал губу, была у него такая привычка и сказал: «Нормально». Потом спросил:
- Есть будете?
- Мы сухим пайком уже позавтракали.
- Тогда за окопы!
Вскоре нам дали четверых помощников, из тех, кто уже освободился, а позже еще двоих. С окопом мы разделались к обеду.
А дальше было совсем не интересно.
Нас абсолютно всех отвели без техники в сопки. Там саперы закопали в одну яму множество взрывпакетов. Дали команду «Атом!», затем «Газы!», а может наоборот. Мы надели ОЗК , противогазы и улеглись на землю, укрываясь от ядерного взрыва. Офицеры при этом, наверное, ничему не подвергались, так как ничего на себя не надевали и никуда не укладывались.
Саперы взорвали яму со взрывпакетами и подожгли дымовые шашки. Но ветер ничего не знал о планах нашего командования и унес все газы и всю радиацию куда-то далеко в сторону.
После этого весь полк рассадили в боевую технику. Мы заняли свои места в БМ и БРДМ, а пехоту упаковали в БТР и БРДМ. Мы отъехали метров на пятьдесят и заняли боевую позицию, после чего дремали и курили в автомобилях часа три примерно. А мотострелки уехали ко вчерашним злополучным мишеням и расстреляли последние без всякой жалости.
После всего этого личный состав части был опять погружен на воинскую технику и благополучно отбыл в свой гарнизон. Так закончились эти учения, к которым готовились около года. И так, практически, подошла к концу моя служба.