Алексей разглядывал в зеркале собственное отражение, потускневшее от долгого ночного общения с компьютером.
– Ну, здравствуй! – пропел за спиной женский дискант.
Молодая, красивая женщина в греческой тунике и оранжевой лентой в волосах вошла в комнату, минуя закрытую наглухо дверь.
– В-вы кто будете? – глотая слова, озадаченно произнёс Лёша.
– Вечером ты меня зовёшь, ночью забываешь, а утром и вовсе не признаёшь! Так, что ли?
Таинственная гостья недовольно повела плечиками и присела на дальний табурет. И тут Алексей всё понял. Муза, которую он столько раз видел в литературном бреду сочинителя... Не может быть! Да нет, точно она!
– Оч-чень приятно! – Лёша склонился в церемониальном поклоне.
– Тоже мне, нашёлся ухажёр! Знаете ли вы, ваше сочинительство, что Пушкин бегал за мной, как мальчик, а алкаш Рембо мог не пить сутками, только б я стояла рядом. Так-то!
В интонации Музы было столько высокомерия и самодовольства, что Лёшку затрясло. В нём проснулась порода. Он выпрямился, присел против Музы на подлокотник дивана, взял с подоконника зубочистку и небрежно выдохнул:
– Чё?
– А-ах?! – встрепенулась Муза. – Узнаю... Вылитый Митрофан!
Дело в том, что отец Алексея, Митрофан Денисыч Волгин, значился в реестре творческих людей как крутой писатель-почвенник. Сам Валентин Распутин говаривал: «Я с Митрофаном за Россию готов стоять до конца!» Денисыч имел от Ольги Анисимовны (искусствоведа в третьем поколении) сына Алексея. Лёша с детства мечтал стать футболистом. Кумиром его детского воображения был гений советского футбола Эдуард Стрельцов. Всё, что печаталось о Стрельцове в советской спортивной прессе, Лёша бережно вырезал и вклеивал в самодельный альбом, сшитый из старых ученических тетрадей. Увы, родители видели в Алексее интеллектуального творца и прятали мяч в гардероб, надеясь, что Лёшка этот странный круглый предмет не обнаружит.
В конце концов, уступив воле родителей, Алексей поступил в МГУ на филологический факультет и, как ни странно, доучился до конца, выпорхнув в жизнь в качестве «филолога-искусствоведа древне-византийского соборного искусства книги».
– Может, прогуляемся? – Муза улыбнулась и пальчиком повела над головой, изображая то ли невидимую корону, то ли зонтик. – На улице, так сказать, звездопад снега!
– Ага! – ответил Алексей и стал набрасывать на себя тёплые вещи.
– Э, нет, – ласково возмутилась Муза, – мы не полярники!
Она смахнула с Алексея верхнюю одежду и, оставив на нём лишь полосатую утреннюю пижаму, потащила за руку из спальни.
Лёшка пытался на ходу надеть хотя бы тапочки, но Муза оказалась достаточно сильной женщиной и на все попытки Алексея отклониться в сторону отвечала исключительно движением вперёд.
Минут через десять, одолев несколько дверных проёмов, они вышли... на поле летнего футбольного стадиона. Во всю ширь перед ними сверкал на солнце огромный изумрудный газон. Идеально подстриженная трава ластилась к ногам. Белоснежные штанги ворот обрамляла светло-розовая новенькая сетка.
Муза отпустила Лёшину руку, и тот, ёжась от удовольствия, побежал через поле к угловому флажку, у которого вырос, как гриб, белый с чёрными ромбами настоящий футбольный мяч. Лёшка мягко подкинул его на грудь, почеканил пару раз коленями, перевёл через голову на пятку, развернулся, поймал мяч подъёмом стопы и выкатил под удар...
Муза расположилась на тренерской скамье. Она восторгалась каждым движением Алексея и, сложив ладони рупором, поминутно напоминала через всё поле: «У нас только пятнадцать минут. Бей!»
Её голос метался над футбольным полем, как вольный ветер перемен. Голос дробился над головой Алексея на сотни сверкающих салютинок, высвечивая годы принудительного искусствоведческого труда в мёртвой тишине библиотек и пыльных запасниках музеев мира. То, что эти музеи были, как говорят, в шаговой доступности от Уэмбли или Сантьяго Бернабеу, ничего ровным счётом не значило. Футбольное счастье с некоторых пор стало недоступно для молодого искусствоведа.
Но сегодня всё складывалось иначе. Каждая секунда, проведённая Алексеем на поле, напоминала процесс деления радиоактивного урана с высвобождением запредельного множества нереализованной жизненной энергии! И если на атомных станциях это процесс происходит управляемо (за редкими исключениями), то Лёшкино «деление» оказалось абсолютно свободным. О пиршестве духа, которое он испытывал в эти минуты, можно было бы сказать проще: гений поймал кураж!
…Эффектным дриблингом протаранив виртуальную защиту противника, Лёша обработал мяч под правую ногу и прицельно ударил по воротам.
– Гол! – перекрикивая тысячеголосый рёв болельщиков, воскликнула Муза. - Он забил им!
Она взмахнула невидимыми крыльями и легко, как птица, поднялась над трибунами.
– Он забил им! – раздалось в небе пернатое щебетанье.
– Мо-ло-дец! Мо-ло-дец! – скандировали вслед трибуны.
Через пару минут Муза спланировала на тренерскую скамью. Вытирая пёрышком, будто батистовым платочком, слёзы, она в умилении повторяла:
– Хорош! Ну вылитый отец.
Наклонив голову, Муза подцепила ноготками тончайшую полупрозрачную вуаль телесного цвета и аккуратно стянула с лица маску великолепной женщины. «Как же много надо иметь свободных сил для того, чтобы устранить элементарную житейскую справедливость!» - подумала она, устало складывая за спиной крылья.