Костровище осталось в норе, и чем бы анаконда и шиншилла ни разжигали огонь – неужели спичками? И если нет, то уж не трением ли добывали? – все это осталось там, внизу, в норе.
Кроме бурундука. Он оставаться не хотел. Не обращая внимания на то, что его то и дело заваливало энергично преодолеваемой Вилли и Нилли почвой, он бежал за ними. Если становилось тяжело, хватал Вилли или Нилли за хобот, и его немножко ‘подвозили’.
- Я ж тебе говорил, адаптация сложная штука, - еще раз веско сказал Нилли. – Вот куда он сейчас, а?
- Боится анаконды, - коротко ответил Вилли. – Но с ним тяжелее. Может, присыпем его землей, и пойдем?
Бурундук, видимо, расслышал последние слова Вилли, потому что он надулся и начал говорить.
- Значит так... – зачем-то сказал он и сделал длинную паузу. Вы, значит, бежать, с вичестами, а я – здесь сиди и подыхай, как знаешь. А если съест она меня и
не поперхнется даже?
- Не нужны нам твои вичесты, - ответил Вилли. – Теперь за новой порцией идти придется. Смотри, какие они стали у тебя под хвостом. Серо-буро-малиновые.
- Очень даже красивый цвет, - заметил бурундук. – Значит, вы – за новой порцией, а я – здесь отдувайся. Это почему же? Мы же вместе в этом деле были?
- Просто потому, что тебя тащить тяжело, - объяснил Вилли.- Ты бы хоть придумал, что сделать полезное, что ли. Например, развлекал нас песнями.
Бурундук затих. Может быть, он обдумывал сказанное, а может, придумывал песню. А может быть, и то и другое. Песня в этом случае получилась бы грустная, но это, похоже, не волновало Вилли. Он продолжал энергично рыть вперед.
- Ты уверен, что мы лезем вверх, а не наоборот? – вдруг спросил Нилли.- Нужны какие-нибудь ориентиры, а их нет. Так мы никогда до поверхности не доберемся.
Они лезли, и лезли, и лезли. Пыльные лавинки продолжали осыпаться им вслед, покрывая носы, лапы и хоботы толстым бархатным слоем. Вилли пару раз обламывал особенно крупные сталактиты с потолка и рыл ими. Это было удобно, если общая поверхность камня была большой, но ломались они довольно быстро.
Надо мною висит сталактит, - вдруг хрипло пропел бурундук. – Он висит, и висит, и висит. Чувство локтя бывает прекрасно. На земле ведь довольно опасно. Снизу вверх прорастет сталагмит.
- Почему это снизу вверх? – спросил Вилли.
- А этим они отличаются, - объяснил бурундук. Сталактиты растут сверху вниз, с потолка пещеры, а сталагмиты – наоборот. А иногда сталактиты и сталагмиты срастаются, и получается одна большая сосулька – от пола до потолка – называется сталагнат.
- Как же это они вверх растут? – удивился Нилли. – Согласно закону земного притяжения, вода вниз падает. Он подумал и добавил: один любопытный юнат на прогулке нашел сталагнат. Нет, правда, вода ведь вниз падает?
- Значит, не всегда, - сказал Вилли. И добавил: - Я знаю, как понять, где верх, где низ. – Надо просто что-нибудь подкинуть. Сила гравитации направлена к центру, это низ. А нам, значит, в обратную сторону. Наверх, к поверхности земли..
- В сторону, обратную силе земного притяжения, - подытожил Нилли.
И скоро они увидели у себя над головой свет. С вичестов пришлось счищать грязь и пыль, но после этого выяснилось, что за это время они не изменились. Так и остались янтарного цвета с зелеными середками. Серо-буро-малиновые, как их определил Нилли.
- Отдохнем и придется искать другие, - вздохнул Вилли.
- Странно, почему они не пытаются нас догнать? – вдруг спросил Нилли.- Может, еще не сообразили, в чем дело? И на вичесты им наплевать, что ли? Унесли мы которые. А я, между прочим, где-то читал, что есть анаконды, которые питаются вичестами.
- Не может быть. – заметил Вилли. – Они все хищные. Послушай, - Вилли вдруг пришла неожиданная мысль. А что, если вичесты потереть о сталактит? Или сталагнат? Может, они цвет изменят и станут какие нужно?
- Напоминает поиски философского камня, - ответил Нилли. – Хотя, может, и зря. Кто сейчас помнит, как там они золото синтезировали. Здраво рассуждая, это все зависит от того, из чего этот конкретный кусок камня состоит. А где они, кстати? Вичесты-то? Кто их нес?
- Как кто? Бурундук, конечно.
Друзья оглянулись на бурундука и в этот момент заметили, что над поверхностью земли на полметра возвышается голова анаконды. Во рту она держала узелок с вичестами.
- Похоже, они передумали и решили с нами не бороться, - Нилли опомнился первым. – Интересно, почему?
- Может, им не нужны такие зеленые? – предположил Вилли.
Даже через тонкую ткань узелка было видно, какого вичесты яркого янтарно-зеленого цвета.
- Есть идея, - приветствовал анаконду Вилли. – А что, если потереть вичесты об эти камни в пещерах? Я чувствую, что будет что-то необычайное.
Начать решили с тех янтарно-зеленых вичестов, которые уже испортил бурундук. Вилли втайне надеялся, что если правильно выбрать сталактит, или сталагмит, или сталагнат, и потереть их об него как следует, они опять поменяют цвет. И кто знает, а вдруг и чего не бывает, окажутся пригодны для производства белого.
Вилли выбрал один янтарный вичест побольше и, зажав его в хоботе, принялся тереть свисавший с потолка сталактит. Для этого, конечно, нужно было спуститься назад, в пещеру, но это друзей не затруднило. Пробовать решили сперва недалеко от поверхности земли, а потом в норе Анаконды. Вилли тер и пыхтел, прошло, пожалуй, полминуты.
- Ты так мозоль натрешь, - высказался Нилли. – Кончай это дело, лучше посмотри уже, что с ним стало.
Вилли тер. Наконец, он разжал хобот. Он и впрямь покраснел и распух. Вичест же не изменился ни капельки, остался, как был, янтарно-зеленым.
- Хобот твой меняет цвет, - опять высказался Нилли. – Может, ты думаешь, это вичесты? Давай отрубим кусочек, попробуем краску сварить. Может, хоть суп с мясом получится?
- Надо попробовать еще сталагмиты и сталагнаты, - не сдавался Вилли. – И, может, лучше спуститься дальше вниз?
- Попробуй, - согласился Нилли. – А я забыл, кто из них кто? Чем они отличаются, эти камни твои, на –ит которые?
- Ну как же. Сталактит сверху свисает, а сталагмит снизу.
- Как это так получается?
- Вода капает сверху, и снизу осадок накапливается. А иногда верхняя часть срастается с нижней, и получается сталагнат. По-английски они просто pillar называются. Колонна то есть.
- Эти самые лучшие, - предположил Нилли. Которые один в двух лицах. Давай о них тереть. Он подумал и добавил: Раз срослись сталактит с сталактитом
Порешили монахи всем скитом
Мы пойдем на кита,
Без кита скукота
Хоть не вычерпать моря нам ситом
- Какие монахи, что за чушь? – сказал Вилли.
- Ну как какие? – Искусные какие-нибудь монахи, которые красители исследовали. А из кита мыло, наверно, делали, чтобы пальцы мыть потом. – объяснил Нилли.
Поколебавшись, решили отправить на поиски сталагната анаконду.
- Ты свой узелок с вичестами оставь пока здесь, - сказал ей Вилли. И спускайся вниз. Сталагнат обязательно тебе по пути встретится, я помню, мы несколько их видели, пока сюда лезли. Когда найдешь, свистнешь, поняла?
Анаконда кивнула, и заструилась вниз. Казалось, что по земле течет бревно средней толщины. Шиншилла увязалась за ней. Остальные уселись ждать на кочке.
Ждали целый день. Наконец, анаконда свистнула – каким-то особенным, ее собственным, шипящим свистом. Все четверо – Вилли, Нилли, пума и бурундук немедленно прыгнули вниз, в пещеры. Анаконда стояла, обвившись спиралью вокруг каменной колонны, очевидно, естественного происхождения.
- Это он! – выдохнул Вилли. – Сталагнат.
Но особенно разговаривать было некогда.
В зубах анаконда держала один из тех, неправильных вичестов, которые сама принесла в узелке. Прижимаясь к сталагнату, она изо всех сил терла им о камень. Зрелище, действительно, было интересное: вичест искрился, как бенгальский огонь, и постепенно сбрасывал кожуру слоями, как луковица.
- Так от него скоро вообще ничего не останется, - заметил Нилли.
Но ‘скоро’ наступило скоро и от вичеста осталось: маленькая серединка, твердая как камень. Вилли нагнулся, поднял ее и сунул в карман.
- Пригодится, - заметил он. – Посмотрим, что с ней можно делать. Белый или что.
Сама анаконда изменилась тоже. Теперь это была не змея, а растение. С лепестками и на длинной ножке.
- Боже, как это называется? – спросил Вилли. – Лук, что ли, такой диковинный?
- По-моему, это артишок, - сказал Нилли. – Знаешь, их варят? Надо только верхние листья отодрать, маслом помазать, когда готово, и очень неплохо получается.
- Артишок? Не знаю, не пробовал, - сказал Вилли. – Иерусалимский или просто? Их, я слышал, два вида есть.
Но если она была артишок, то какой-то совершенно особенный. Это стало ясно, когда на один из лепестков села муха. Через секунду она оказалась внутри, а артишок, или кто там это было, преспокойно улыбался друзьям.
- Боже, я в шоке, - сказал Вилли Нилли. – По-моему, это росянка. Ты же видишь, она насекомых жрет.
- Росянка-артишок, - сказал Нилли. – А почему нет? Одно не исключает другое. Просто, может, у нее прибыль, если есть, небольшая пока. Вот и ловит. Красивая, по-моему. И большая. Послушай, вот я ей посвятил:
Одна анаконда растением стала
И внутрь росянки-змеи вдруг упала
Усталая муха
Захлопнулось ухо
Не чаяла муха такого финала
- Мне нравятся твои стихи, но это не артишок, - высказался бурундук. – Ты же сам говоришь, росянка. Артишоки такие не бывают, чтоб насекомых ели.
Он подошел посмотреть поближе, нагнулся и... оказался внутри. Щелкнули лепестки. Мелькнула головка бурундука.
- Договорился, - вздохнул Вилли. – Хотя , может он был прав, не артишок это. По-моему, она больше на кактус похожа. Или на алоэ: смотри какой лист шипастый. С другой стороны, многослойные листья – это артишок.
- Знаешь, я его никогда не любил, - признался Нилли. – Он меня бесил просто.
- Кто, - не понял Вилли.
- Да бурундук, кто. Ну вот откуда, скажи, берутся такие люди, которым до всего есть дело? Росянка, кактус, артишок – какая разница? А если есть разница, ты-то откуда знаешь, в чем она состоит? Если, конечно, ты там внутри не бывал, в их шкуре то есть?
- Вот он и отправился посмотреть, - сказал Вилли. – Как ты думаешь, мы его еще увидим?
- Сомневаюсь, - ответил Нилли. – А ты бы хотел?
.- Не знаю, - ответил Вилли. – Я уже эпитафию заготовил:
достигла ананды одна анаконда
Всегда ей близка была яркая фронда
Теперь в ней исчез без следа бурундук
А следом отправился и майский жук
И оба погибли, увы, для бомонда.
- Между прочим, - добавил Вилли - ты знаешь, что такое ананда?
- Что? – спросил Нилли.
- Да я сам точно не знаю, но, по-моему, это такое состояние совершенного перевоплощения. Лучше всего известное восточным народам.
- А кстати, - спросил Нилли – как мы будем ее расколдовывать? Твою анаконду? Или ты предлагаешь так и оставить ее здесь стоять как соляной столб?
- Хороший вопрос, - ответил Вилли. – И заодно: если, предположим, мы ее расколдуем, что станет с бурундуком? Он так и останется в ее брюхе или примет другую ипостась?
- Мы можем еще на ком-нибудь попробовать, - предложил Нилли. Что, скажем, станет со мной, если я потрусь вичестом об этот сталагнат? Или о другой? Как думаешь, этот у них самый волшебный? Или пума?
- Если мы все станем цветами, как мы будем отсюда выбираться, - резонно возразил Вилли. – Давай лучше с ней разбираться. Он обошел вокруг анаконды-росянки, разглядывая ее очень внимательно. Потом привстал на цыпочки и понюхал цветок. Лепестки приоткрылись, как будто, пошире, и раздался слабый звук.
- Она говорит, - закричал Нилли. – Приложи ухо! Записывай, а вдруг он тебе скажет, как их расколдовывают!
- Смотри, что у меня получилось. – Вилли нацарапал то, что говорила анаконда, на ее собственном лепестке. Если хлеб будет чурек, а пирог с мясом – чебурек –
Значит, что такое бу?
Правильно, мясо.
Если анаконда это змея
А ананда – индийское перевоплощение
То наверно, кон – это я?
Но если посчитать буквы как следует
Получается, что я – не кон, а ко.
Джонсон и ко. Коко? Курочка ряба – ко-ко-ко.
Послушай, - предложил Нилли, - а что если дернуть ее за какую-нибудь выступающую часть? Вспомни, как их в кино всегда расколдовывают? Надо найти что-нибудь, может, не обязательно выступающее, вроде черепицы с тайным знаком, и повернуть.
- Ты имеешь в виду у росянки? – уточнил Вилли. – Ну какие уж тут черепицы. Может разве, за пестик дернуть? Он тут самый выступающий.
- Тащи, - согласился Нилли. – Но насчет черепицы ты неправ. Смотри, как ее лепестки закрываются. Видишь, аккуратная такая плитка, в шахматном порядке примерно расположенная. Как цветной кафель. Черепица и есть.
Он обошел вокруг растения несколько раз, внимательно разглядывая со всех сторон. Действительно, почему не дернуть? Вилли потянул за хвостик, и в руках у него оказался ...хвостик. Это был хвостик бурундука. Сам бурундук, видимо, уже наполовину растворился в недрах росянки.
- Господи, за что? – пискнул Нилли. – Неужели совсем пропал?
- Господи, почему ты всегда кому не нужно сочувствуешь? – с раздражением ответил Вилли. – Ты же не хотел его больше видеть?
- Не хотел-то не хотел... – плаксиво ответил Нилли. – Но так сразу... Когда видишь, что осталась одна попа... Все-таки он был друг нам. ...и....
Речь его была прервана громким звуком, который издала росянка. Было видно, как что-то шевелится у нее внутри, что-то там булькало и шипело, кое-какие корни с видимым усилием выдирались из почвы, пока некоторые оставались еще там, внутри. Наметился и почти покрылся чешуей змеиный хвост.
- Смотри, она опять становится змеей! – вскрикнул Вилли. Нилли начал читать
стихи.
Один бурундук был съеден змеей
Как раз собирался бедняга домой
Его проглотила одна анаконда
Потом станцевала она лихо рондо
А бурундук сидел смирно, незлой
Теперь он наверное часть анаконды
Нельзя так безумно расходовать фонды
То чудо, наверно, зовется сансарой
Совсем бурундук еще право нестарый
И оба вдвоем они смотрят Джеймс Бонда
Нилли сделал небольшую паузу и прочел заключительные строки:
Бурундук закружился в сансаре
В анаконду одет будто в сари
А ведь жил без забот, сан суси
И мирских наслаждений вкусил
Но что-то в процессе превращения застопорилось. Корни уже почти все превратились в хвост, но на каком-то последнем волоске это существо еще держалось в земле и не могло сползти с места. Макушка, тем не менее, так и не стала змеиной головой. Крупные прозрачные капли липкой, как у всех росянок, жидкости, подрагивали, похоже, от происходящих внутри процессов. Нилли подошел поближе посмотреть, что происходит, и увидел свое отражение в одной из них.
- Ты ее вспугнул своими стихами, - резюмировал Вилли.- Фонды, анаконды. Что это за слова для стихов? И потом, последние четыре строчки совсем как-то не стыкуются с предыдущими. Придется начинать сначала.
- Если сначала, то совсем сначала, - сказал Нилли. Ты воткни этот хвост на место, как было. Может, к нему голова со временем прирастет?
- Может, мы пошли не тем путем? – предположил Вилли. – Хотя вряд ли, она ведь начала меняться. Или сделали не все? Скорее второе. Надо было дернуть еще за что-то...
Продолжая что-то бормотать, Вилли ползал по земле на корточках, внимательно разглядывая корни и листья росянки.
- И что ее хвосту помешало? - наконец вымолвил он.- Давай так. Во-первых, ты молчишь. Во-вторых, я дергаю за пестик. Он же хвост бурундука. Чтобы инициировать процесс, и чтобы не хуже получилось. А в-третьих, для успешного завершения процесса... Для успешного завершения процесса нужно, я думаю, еще за тычинки дернуть. Смотри, их тут сколько...
- А сколько?
Нилли решил сосчитать тычинки. Их оказалось семь.
- Традиционное магическое число, - высказался он.
- Фу, банальность, - скривился Вилли. – А с пестиком восемь. Давай так: я дерну за этот большой хвост, как в прошлый раз, а ты быстро вытаскивай из нее тычинки. Начали!
Вилли изо всех сил дернул за длинный хвост, а Нилли ухватился за два коротенькие. Зажмурив глаза, он дернул за них, потом, моментально приоткрыв правый глаз, нашел еще два и еще раз дернул. И еще. Где-то, казалось, далеко внизу, раздался писк. Прикрыв глаза рукой, Нилли, наконец, приоткрыл их.
- Ты посмотри, это же хомяки! – выдохнул он. Настоящие живые хомячки!
- Здорово! – одобрил Вилли.
Хомячки бегали под ногами и пищали. В росянке-анаконде, похоже, опять начался процесс превращения. На этот раз он прошел успешно. Хвост сделался вполне хвостом, а голова – головой. Змея свивалась кольцами и ползала по пещере. Только бурундук так и остался висящей на хвосте попой в руках у Вилли.
- Съела она его, ничего не поделаешь, - сказал Вилли.
- Ладно, не выбрасывай, - попросил Нилли. – Может, мы еще живой воды найдем. Неси пока эту попу.
- А тяжело мне не будет? – возразил Вилли. – В одной руке вичесты понесу, а в другой – эту задницу. Но подчинился, не выбросил. – Между прочим, - подумав, сказал Вилли, - это не обязательно она съела. Ты знаешь, бывает такая росянка, которая ловит, но сама не ест.
- Как это?
- А так. Кажется, она роридула называется.
- Что дула?
- Рори- дула. На ней такой специальный жук живет, который ест насекомых, которых она ловит, а сам к ней не липнет, потому что он чем-то таким особенным изначально помазан. Потом жук какает, а растение ест.
- Фу. Тоже мне, симбиоз.
- Так я к тому, что, может, там тоже где-нибудь такой жук был? Потому что посмотри, какой наш бурундук зверь большой. Как такого растение бедненькое съесть само может?
- Может, и был. Но ведь она опять змеей теперь стала. Где его искать станешь, жука твоего... – сказал Нилли.
- Может, он по-прежнему там где-то у нее внутри, - предположил Вилли. – Даже теперь, когда она змея. А вообще-то я бы хотел посмотреть на него поближе, но для этого нужно, чтобы она опять росянкой стала. Туда-сюда ее переплавлять не так уж просто, так что еще подумать надо. А может, у нас не сразу все получилось из-за тебя с твоими стихами.
- При чем тут стихи? – обиделся Нилли.
- Да так. Давай так договоримся: когда в следующий раз найдем подходящий сталагнат, стихи о сансаре читать буду я. И посмотрим, что получится.
- А что получится?
- А вот посмотрим. И ты знаешь, я уверен, что если мы найдем того жука, который бурундуку отъел голову, то обязательно сможем развернуть процесс обратно.
- Сам подумай, это должен быть очень большой жук. Гигантский просто.
- Ну и что? В пещерах живут такие жуки.
Так они и шли, точнее, лезли обратно наверх. Впереди Вилли, за ним Нилли, потом анаконда, на ней ехала шиншилла, а в самом хвосте бежали семь хомячков. Попу бурундука Вилли нес в пакете.
Когда процессия достигла поверхности земли, было раннее утро. Солнце уже встало, и над линией горизонта розовели облака.
- Теперь главное вернуться назад без потерь, - заметил Вилли, когда первая радость, вызванная тем, что они наконец выбрались из подземелья наружу, прошла. Выступим завтра. А сегодня – день отдыха. Жжем костер, поем песни, водим хороводы, жарим рыбу и собираем грибы. И спим до отвала.
На следующий день выступили в поход. Неправильные янтарно-зеленые вичесты разделили на всех: пума и бурундук, анаконда и шиншилла несли побольше, а хомячки – поменьше. Чтобы нести плоды на шее и освободить лапы и хобот,. Нилли сделал себе, Вилли и всем остальным по торбочке из травы. Они отошли от лагеря совсем недалеко, всего, может быть, милю-другую, когда услышали странный, необъяснимый и как будто приближающийся шум. Первой насторожилась пума.
Шум приближался, и скоро стало ясно, что его источник сверху. Когда шумящий объект приблизился достаточно, чтобы его разглядеть, Пума заговорила первой:
- По-моему, это дракон. Смотрите, похожие очертания. Что, если он хищный?
- Все драконы хищные, - ответил Вилли. – Но это не дракон. Вернее, не совсем дракон. Скорее, большая стрекоза. Видишь, какой у нее хвост?
- Точно, - всмотрелся Нилли. – Стрекоза. Ну и что мы будем делать? Они, что, опасные? Она огромная.
- Наверняка она опасная, - высказалась пума. - Надо либо прятаться, либо бросить в нее чем-то. Чем вот только? Здесь в саванне ничего нет, кроме этих вичестов.
Они пересекали большую зеленую равнину. Степь. Абсолютно ничего, пригодного для метания, не подворачивалось глазу. Стрекоза, между тем, стремительно приближалась. Огромные разноцветные крылья уже жужжали у них над головой. Казалось, она пыталась сбить с веревки, которая у каждого из них была на шее, кулек с вичестами. Больше всего от стрекозы досталось анаконде. Может быть потому, что она была змея, и самая большая?. И бурундуку, может быть, потому, что он был маленький.
- Скорее, - закричала пума, прижимая от ветра уши, и подоткнув под себя хвост. Скорее, бросьте в нее чем-нибудь!
Вилли нагнулся и подобрал с земли несколько выбитых у бурундука вичестов. Он запустил ими в стрекозу, выпуская один за другим, и тщательно прицеливаясь. Третий по счету попал ей в глаз. И сразу в огромном налаженном механизме ее огранизма где-то произошел сбой, жужжание стало стихать, крылья замедлили свое биение. Гигантское насекомое сделало круг и стало снижаться. Через несколько мгновений стрекоза приземлилась.
- Она еще очнется, если мы ее так оставим, - закричала пума и бросилась на стрекозу с рычанием. Бурундук и пума, вдвоем, обрывали разноцветные крылья стрекозы зубами, пока Вилли и Нилли стояли в стороне и смотрели. Обломки крыльев лежали на траве и чем-то напоминали цветное стекло: красные, синие, желтые и зеленые.
- Вот бы из них витраж сделать, - подумал Вилли. – Или разноцветные очки. Скажем, розовые. И, может быть, можно даже переплавить все это, крылья, то есть, и сделать, ну, хоть флакончик для белого, - размечтался он. – Хотя как расплавишь, это ведь белок, а не стекло и не металл..
Оказалось, что чудесными разноцветными крыльями телесные возможности стрекозы не исчерпываются. Она полежала какое-то время на траве, и, когда крылья уже были полностью ободраны, издала какой-то странный звук и выпустила из-под себя, как настоящие шасси, четыре ноги. Теперь она походила на тапира. Или самую обычную козу. Может быть, немного чересчур большая. И похоже, она готовилась бодаться.
- Я хочу мяса, - сказал Вилли. – Давайте загрызем ее и зажарим.
Так они и сделали. Стрекоза удивительно напоминала на вкус тапира.
- Не выбрасывайте ее крылья, - вспомнил Вилли. У меня на них большие планы. Хочу использовать, когда обратно придем.
- Как использовать? – спросили хором пума и анаконда.
- Ну, мало ли. Витражи в доме застеклить. Опять-таки, если разбить их на мелкие кусочки приблизительно одинакового размера и похожей формы, можно сделать красивую цветную мозаику. Вроде это такая майолика. И получится очень красиво.
- Майолика бывает непрозрачная, - заметил Нилли.
- Ну подложим что-нибудь, какая разница. Я имею в виду, вообще.
Они сложили обломки крыльев в мешки, где уже лежали вичесты, и продолжили свой путь.
- Ну и как мы его будем варить, белый твой? – спросил Вилли у Нилли на следующий день, когда они как следует выспались.
- Не знаю, наверное, нужен рецепт. Придется поискать. Но одну вещь я знаю, мне бабушка рассказывала.
- Это что такое?
- Ну что-то вроде secret ingredient. Секрет изготовления. Варить должна женщина.
- Обязательно женщина?
- Обязательно. -И не просто женщина, а порядочная.
- Порядочная это как? Порядочность - это вообще, между прочим, русская штука. Другим народам она неизвестна.
- Неважно, как хочешь, назови, честность, скажем. Я имею в виду, что варить должна добрая женщина. Честная. И не охотница за чужими мужьями, как некоторые.
- Это все неважно.
- А что же важно, по-твоему?
- Совсем другие вещи.
- Например?
- Ну, скажем, самодостаточность. Чтобы ей от тебя ничего не нужно было. Деньги, прежде всего.
- Если ей от тебя не нужно ничего, зачем ты ей ваще, сам подумай? Так не бывает. Если люди общаются, им что-нибудь да нужно.
- Ну, если нужно, то чтобы нематериальное хотя бы. Не спорь, это актуальный идеал.
- А идеал бывает актуальный? – усомнился Вилли. - . Но в одном ты точно прав.
- В чем это?
- Если нет белого, нет и черного. Как без света нет тьмы, и наоборот. А если нет белого и черного, нет и красного. Знаешь, почему?
- Почему? Хотя, кажется, припоминаю. Потому что все цветовые системы так устроены: когда у примитивных народов появляется зародыш понятия о цвете, сперва складываются представления о белом и черном, вроде как о свете и тьме, и слова соответствующие появляются, а потом, на следующей стадии – о красном. И еще на следующих – об остальных цветах. Популярное открытие антропологов. Если еще нет черного и белого, нет и красного. И так далее: пока нет красного, нет желтого и оранжевого.
- Да, мы это проходили, - сказал Вилли. Но с другой стороны, смотри: там про ‘еще нет’ говорится, а если ‘уже нет’? И в переносном смысле?
Вилли подумал еще немножко и спросил:
- Так что, варить-то будем?
- Не знаю, - ответил Нилли. – Давай будем, если хочешь. Но если по-хорошему – рецепт нужен. А ты secret ingredient, secret ingredient... И потом, не забывай, у нас ведь неправильные вичесты. Их бурундук испортил.
- Придется искать, - сказал Вилли и задумался.
Петя подошел к телефону и услышал знакомый голос. Звонила Фридина сестра Мара, поздравить его с пасхой.
- А ты в церкви-то был, - наконец задала она интересовавший ее вопрос.
- Не-ет, - Пете почему-то было неловко. – А ты?
- Я была, - сказала Мара. – Она всегда бывала.
- А я подумал, зачем я пойду, - Петя решил объяснить свою позицию. – Ведь Фрида-то не ходит.
- А она пошла в этом году, - сообщила Мара.
– Чтобы не делать как я, специально? – поинтересовался Петя. – А я не пошел, чтобы не делать, как вы все. Видишь, это все равно одно и то же. Просто дух противоречия можно вывернуть в разные стороны.
- Дух противоречия это чушь, - высказалась Мара.
- Ну если чушь, что остается? Раньше мы оба с тобой не ходили. Просто потому, что не привыкли. В любом случае, мы с ней делаем одно и то же, в этом смысле.
- Как это? – не поняла Мара.
- Ну очень просто. Либо вообще ничего не делаем, потому что не привыкшие, не приучены, либо что-то, может, делаем. Из духа противоречия.
- А, понятно, - сказала Мара.
- И это хорошо, - закончил Петя. – Ведь небеса к ней благосклонны. И ко мне тоже.
Мара повесила трубку.
А белый Вилли и Нилли все-таки сварили. Помазали Пуме когти и хвост. Шерстинки на хвосте получились блестящие и какие-то хрустящие, но были довольно пушистые и торчали во все стороны. Как это может быть? А было, есть.
Анаконде помазали хвост, а шиншилле – лапы. Бурундука решили не мазать: пришли к выводу, что белый цвет ему не идет. К тому же, его уже совсем немного оставалось во флакончике. Вилли сперва попробовал разбавить то, что оставалось, теплой водой, но полученный раствор плохо ложился. Посовещавшись, друзья решили оставить бурундука – кстати, от него оставалась только попа, но и она была, как оказалось, велика – оставить ее как есть.
Краску делали так. Сперва Вилли и Нилли решили попробовать самый простой способ: сварить или испечь вичесты, истолочь ядра в кашицу и смешать их с водой. Или со спиртом. Что тут еще может быть, какие такие секреты? Так и сделали. Вилли положил десяток вичестов на пробу в печку, а Нилли через час вытащил их оттуда. Долго не думая, Вилли проткнул ножом скорлупу одного вичеста и через мгновение отпрянул в сторону с ужасным криком, путаясь в ногах и наступая себе на хвост.
- Что с тобой? - спросил Нилли.
- Они горячие, - ответил Вилли. – И почему-то мягкие внутри. Как расплавленные.
Это явно дурацкий способ. Надо искать другой рецепт.
- Завтра начнем, - пообещал другу Нилли.
- А все-таки самое удивительное и, можно, сказать, страшное в том, что я называю пипл ухе - думал Петя – это театральность. Какая-то вездесущая и всепроникающая как бы это сказать? Отравленность символами, может быть?
Вот только вчера он ехал в метро. Был одной знакомой женщиной. Петрой. Ехал, смотрел в окно, наслаждался видом. Колеса стучат. Петя, Петра, в состоянии, близком к нирване, смотрит в окно. Разглядывает пассажиров в вагоне. Странно, думает Петра, почему-то почти не встречаются женщины без украшений. На ушах ли, на пальцах – а какая-нибудь ерунда будет: сережки, колечко, бусы. Может, пандан-кулон. Когда-то у нее не было ничего, а здесь и сейчас бижутерия – это знак внимания к окружающим. Выискивает из любопытства людей без украшений. Какие-то они особенные, что ли. Какие у них выражения лиц? Хотя чушь, конечно. Не из всего можно сделать обобщение. Голые пальцы – ранодушие, а не пуританство. А может, это одно и то же?
И вдруг... входит одна такая. С нотами – для какого инструмента, он не понял, и голыми пальцами – и садится напротив. Щелкает по мобильнику – видно, фотографии смотрит. И человек входит, на той же остановке. С . татуировкой. Большая красивая татуировка – бицепсы левой руки покрывает. И пьет что-то зеленое из пластикового стаканчика. Уже кончается, но заметно, что было вкусно.
Петра точно никогда не видела обоих. Ни эту, с нотами. Ни этого, со стаканчиком и татуировкой. И они ее, значит, не видели? Но почему-то у нее возникает идиотское чувство, что эти двое с ней во что-то играют. Разыгрывают сценку из какой-то пьески. Давно придуманной, и ей лично, Петре, набившей оскомину, но адаптированной под вагон. Включают ее как бы, без долгих объяснений, в свой треугольник. Не совсем, по замыслу, равносторонний. Хотя... И почему только они ее выбрали? Петя подумал, что он этих игр с детства терпеть не может. Зачем тратить силы и внимание на то, на что можно не тратить? Что он, тинэйджер? И даже если, так он бы лучше рэп выучился танцевать, или рисовать на стене. Мужик со стаканчиком садится спиной к Пете. Тетка с нотами садится к ней лицом. И лицом к со стаканчиком. Смотрит на него проникновенно, и только что не снимает татуировку и стаканчик на свой мобильник. Закидывает ногу на ногу. Ищет в сумочке бутылку. Наконец, Петре выходить. Тетка с нотами все еще сидит – боже, неужели ей так далеко ехать? – здесь никогда никто не ездит с нотами- проносится в Петиной голове. Двери открываются, Петя выходит наружу, тетка с нотами оглядывается на него, вытягивает из сумочки шарф и накручивает его на шею. Опять оглядывается на Петру, слегка усмехаясь.
С чувством, что ей ужасно обидно, Петя выходит из вагона. Странно, ведь она никогда не видел эту тетку? И этого дядьку? Друг друга они тоже никогда не видели? Очевидно. И сейчас пойдут в разные стороны по своим делам? Очевидно. Что им за дело может быть до нее, следовательно? Почему ей отвели в этой странной игре партию, и с чего она вообще взяла, что ей ее отвели? И, тем не менее, ей с трудом удалось удержаться, чтобы шарф этот не сдернуть. Так хотелось на себя нацепить. Кажется, она его, шарф, то есть, потрогала, все-таки. Подумаешь, ничего особенного....
Странное чувство, что все это они изобразили для нее, Петры, причем в идиотской уверенности в магической силе изображаемого, не проходит. Между прочим, такая уверенность имеет название, вспомнил Петя. По-английски она называется ‘magical thinking’ и считается признаком borderline personality, неполной нормальности – пограничной между наличием и отсутствием оной, потому так и называется. Хотя, может, это было раньше? – уныло думал Петя. Сейчас ее где только не найдешь.
Петя вывалился на платформу, огляделся и задал себе основной вопрос: что, собственно, указывает на то, что эта парочка имела в виду ее, Петю? А не просто, как вполне могло случиться, понравилась друг другу? В самом деле, что?
Он повертел головой и едва не замычал от унижения. С одной стороны, он был в этом уверен. А с другой – что?
Просто дело в том, - попытался он себя успокоить, - что жесты и мимика читаются однозначно. Но доказательству не подлежат. Но все-таки... Вообще-то, если человек знает что-то, что ему знать не полагается, это проявляется, прежде всего, в том, что он об этом не спрашивает. Не знал бы спросил – а так не спрашивает. Но ведь никаких слов сказано не было.
- Вот оно! – наконец-то, он понял. – Она знала, где мне выходить. Смотрела выжидающе. Шарф начала демонстративно натягивать перед моей остановкой. Или все же после, когда я уже поднялся с места?
- Псих, но ведь я наверняка прав, - заключил он и двинулся к дому. – Удивительно все же, что психом себя чувствуешь, пытаясь докопаться до дна в этом кошмарном театре, а вовсе не тогда, когда.... как бы это сказать....вязнешь с руками и ногами в magical thinking. Хотя где здесь magical thinking, собственно? И все-таки есть, решил Петя. Шарф она натянула не для него, а для меня. В идиотской уверенности, что если я уже в этот момент за дверь вывалюсь, мне хуже будет. Странно, я ведь тоже в это поверил. До чего все-таки заразительно, ужас. А так – если я просто к этому, с татуировкой, спиной сидеть буду – мне, наоборот, лучше будет. Так может это я начал? – неожиданно спросил себя Петя и вздохнул тяжело.
Представления о нормальности и нормах меняются, естественно. Удивительно, как.
А зачем, почему – черт его знает. Но все так делают, это точно. Хотя говорить об этом – быстреньком разыгрывании крохотных пьесок по ходу дела, в которых тебе тоже ролька отведена, подчас незнакомыми абсолютно людьми – и о том, что пьески всегда задуманы как имеющие к твоей жизни отношение – неприлично, почему-то. Абсолютно. Хотя ничего неприличного, вроде, не происходит. Все одеты. И слов почти нет. А если есть, то вполне приличные. И почему, интересно?
Не потому даже, что знают они что-то, чего им не полагается знать. Хотя в данном случае и это присутствует. Но если, скажем, ты сам им это рассказал, или сведения общеизвестные – и такая вот пьеска разыгрывается – говорить об этом все равно абсолютно неприлично.
Ну, а вообще-то, задала себе основной вопрос Петра, и задумалась – пипл в ухе - это что? Что я имела в виду? Это когда они все хором, очевидно, - решила она. Причем половина не знает, что поет. Открывает щука рот и не знает, что поет. Он вспомнил во всех подробностях, как это бывает.
Петра познакомилась с Марусей, когда оба они преподавали русский язык в НУЛ . Многие путали ее с Марусей – возраста они были близкого, выглядели и одевались похоже – и неудивительно, что многим, студентам особенно, казались на одно лицо. Кто-то называл ее, Петю, Марусей, или Марой, для краткости, а кто-то Петей. У Пети тогда был роман с Т.. Собственно, роман уже кончался, и кончался тяжело. Т. завел себе кого-то еще, и Петра переживала ужасно.
Но хуже всего – хуже всех ее страданий, вполне настоящих – были они, пипл в ухе. Казалось, все знают о его страданиях и все принимают участие в событиях. Мнение выражают и так и эдак.
Один из коллег изображал из себя Т., тогдашнего Петиного пассию. Петра попыталась припомнить о коллеге – кажется, его звали Джеком, что-то еще. Говорят, на самолете летал в юности. Шпионом, значит, стать хотел.
Русские знакомые издевались над ним за его спиной. Особенно большой Фима. Был такой большой и толстый, удивительно остроумный мальчик.
- Хорошо говорит Джек, - начинал Фима, - только вот это... как их... с мягкими звуками проблема.
- Какими?
- Да всеми почти. Так и говорит: тотонька, гдэ вы брали эты дыни?
Петя возражала:
- Ты себя послушай. Как там со звуками...
Со звуками у Фимы было довольно неплохо, и он продолжал кормить Петю смешными историями про Джека.
- Представляешь, - рассказывал Фима, - говорю ему вчера: в наше время отказников и диссидентов сжигали. Просто сжигали на костре. Даже кое-какие имена привел. Он их слышал, кажется. Поверил. Башкой крутит, но не возражает ничего. Фима подмигнул. – Ну как ты ему объяснишь, что что-то быть может, а что-то – абсолютно нет?
- Если он не возражает, это еще не значит, что поверил, - пробовал сопротивляться Петя. – Опять-таки, самосожжения бывают. В основном, правда, в другой части света. Но может, ему все равно....
- Точно, - согласился Фима. – И оттого, что ему все равно, может быть все, что угодно.
- Не перекладывай на него историческую вину.
По окончании семестра Джек выставил Петю за дверь. Надежды на получение еще каких-нибудь часов не оправдались. Не помогла даже встреча в церкви как-то на Пасху. Заметив Джека впереди себя, как раз во время крестного хода, Петя как-то напрягся, покрылся с головы до ног холодным потом, и неожиданно задал себе вопрос: зачем он здесь? Неужели потому, что верит? А я? Неужели поэтому? Почему-то и на этот вопрос ответить утвердительно не получалось: встреча с Джеком, абсолютно непредвиденная, оказалась для Пети главным впечатлением вечера, и, тем самым, утвердительный ответ исключала. Получалось, что Джек, неизвестно зачем и почему оказавшийся здесь и сейчас – Пете он казался совершенно не на месте – виноват в его кощунственных мыслях.
Но он отвлекся. Пипл в ухе. Это же не пипл в ухе. Или, скажем, не совсем.
Обычно это происходило так. Джек на разных чаепитиях изображал Петриного бойфренда Т. Одна продвинутая студентка – ее саму, Петю. А иногда Тамару, с которой Петя враждовала и соперничала из-за Т. То есть главную соперницу. То есть никто об этом не договаривался, конечно. Программок, в которых действующие лица и исполнители расписаны, не раздавал. Но все понимали, что это так.
Продвинутая студентка – ее звали Мэри – помогала Джеку готовить хэндауты и слайды для занятий. Особо Джека интересовало русское спряжение – conjugation.
Такая у него была area интересов. Правила и исключения. Возможности экономного описания. Он и к Петре с этим обращался. Склонение тоже его интересовало, но все-таки меньше. А больше всего ему нравились неправильные глаголы. Мэри, пользуясь университетским компьютером, готовила для Джека – то есть его учеников – огромный яркий плакат. Гнать, держать, обидеть...видеть слышать...
- Что там еще, - спросила она, на секунду отлепив взгляд от экрана. Я на сердце забыла.
- Наизусть, - подсказал Петя. – А я несколько в середине тоже забыл. Можно найти где-нибудь, легко. А вообще, есть считалочка такая: кончается: ненавидеть, но терпеть.
Он оглянулся на дверь, но в нее никто не вошел. Все где-то ланчевались, видимо. Он заглянул Мэри через плечо, прочитал на экране слова ‘conjugation of irregular verbs’ и похолодел. Мэри, по общему молчаливому согласию, означала Тамару, ее врагиню и соперницу.
- Правда, компьютер-то не ее, а кафедральный, - подумал он уныло. – Может, и ничего? Хотя, боже, чушь все это, конечно. Где здесь связь с моей жизнью? Magical thinking в чистом виде.
Мэри нажала ‘save’, Петя поспешно предложил:
- Давай, распечатаю?
Петя неожиданно отвлекся, вспомнил, до малейших деталей, как Мэри говорила. Потрясающе чисто. Практически без акцента. Просто без, а не практически. Ну и что? – подумал он. Что из этого следует? Ну есть у человека попугайская бессмысленная способность, которая, правда, совсем не всем дана, произносить чисто. Это что-нибудь значит? Да ничего это не значит. Совсем не влечет за собой никаких последствий. Ни глубокого понимания, ни какого-нибудь знания. Ну абсолютно ничегошеньки. Ничего не читала. Нигде не была, кроме Москвы и Петербурга, и там и там дня по три. И даже просто словарь, если посмотреть, у нее был не очень-то большой. Найти слово, которого она не знала, было совсем нетрудно.
- А бывает, - вдруг сообразил он, - аналогичная способность писать. На неродном языке. Не без красноречия и изяшества. Интересно, а она что-нибудь значит? Точно так же, она значит очень мало, хотя, может, побольше? Понятное дело, она не значит, что я такой же. Да я и не хочу быть. А что тогда значит?
- На свете нет унизительных занятий, - решил Петя. – Все небессмысленные занятия неунизительны. Мыть зады почетно. И даже сортиры. Это ведь небесмыссленно, невредно никому. А вот перекладывать бумажки, и даже писать их – другое дело. Интересно, однако, почему все думают иначе? А как же счастье, которое можно найти только на проторенных путях? Петя почему-то крепко верил в счастье на проторенных путях, но в бессмысленности некоторых занятий не сомневался. Этому, так же как и счастью на проторенных путях, его когда-то научили.
Петя задумался и чуть не пропустил момент, когда принтер закончил работать.
Подбирая листочки из принтера, он думал о том, что magical thinking всюду, и особенно, почему-то, вокруг компьютеров. И прочих приборов, у которых – как сказать? – изобразительная, что ли? функция есть. Вроде фотоаппаратов. И прочих репрезентирующих данную нам в ощущениях реальность орудий. Хотя книг, конечно, тоже.
Петя на мгновение задумался о том, как будет по-русски magical thinking и borderline personality. На случай, если, скажем, Мэри спросит. Почему-то вполне удовлетворительного, очевидного ответа не находилось. Пограничные состояния? Магическое мышление? А черт его знает, хотя все термины, конечно, как-то переводятся. Но в русском контексте они ему не встречались никогда. Хотя он всегда любил читать о всяком таком. Неважно, решил он, ничего не значит, и помчался дальше.
В самом деле, кто нынче не верит, что напиши на компьютере irregular conjugation – и будет хорошо? Все верят, все стараются. Все мы borderline.
Потом Мэри ходила в туалет, а Петя старалась пристроиться так, чтобы попасть следом за ней, в ту же кабинку. Потом на афтанун ти Петя кормил всех чипсами из пакетика. Джека потчевал особенно, ведь он был его друг Т., ну и Мэри за компанию. Ведь она представляла Тамару. Что-то было в этом особенно злорадное. Он, может быть, временами путался немного с вопросом ху из ху, то есть кто кому соответствует. Но Мэри в этой игре всегда была Тамара, или он, пардон, она сама, поэтому он неизменно старался накормить ее чипсами.
И понимал дело так, что он покупатель, хранитель, и кондуктор чипсов.
Но может быть, как-то усомнился Петя, все неправильно? Неправильный magical thinking? И театр наш неправильный? Надо не кормить ее чипсом, а отнимать? И вообще мне не хватает последовательности – псих, что ли, совсем? – чуть только люди меняются местами, я уже забываю, кто кто и где право, где лево. Borderline.
Чушь. Ладно, посмотрим, решил он. Посмотрим, и спросим у Мэри, знает ли она, какого происхождения слово чушь.
- Не-эт, - протянула она. Мягкие звуки у нее получались отлично. Даже иногда как-то преувеличенно. Как будто она все время об этом думает.
- Как у меня межзубные? – предположил Петя. Th? – Чушь это то же, что чушка, - объяснил он. – И тот же корень, что чипсы. Я прочел где-то.
Потом он размышлял о свободе и необходимости. Свобода есть, как известно, осознанная необходимость. Интересно, слышала об этом Мэри? И как бы это применить к всеобщей любви к микро-инсценировкам за чаем? Ведь эта девица практически не знает меня. И тем более, других действующих лиц моей истории. И туда же... Изображать. А ведь девчонка совсем еще, как не стыдно только? А между тем стыдно, почему-то, Бог знает, почему, не участвовать в этих импровизированных мини-пьесках, а заикаться об их существовании. Как будто ничего непристойного, в прямом смысле слова, в них нет, и тем не менее... Может, потому, что каждый, в силу словесной неоформленности или недооформленности происходящего, вдумывает в них свое? Или, может, дело в том, что хорошего способа говорить о них еще не придумали? Потому что раньше люди не были так задвинуты на символах. И играли в другие игры. Странность состоит в том, - решил Петя, - что игры-то у нас новые, а представления о свободе и чести – старые. Вроде как прыгаешь ты в классики – современная относительно игра, а вместо битки – кстати, почему, интересно, баночка от обувной ваксы, используемая в этой игре, так в нашем детстве называлась? – вместо битки у тебя, скажем, алмазная брошь. А что? Кто сказал, что это невозможно? Или не должно быть? Красиво даже. Почему нет?
А все потому, что за свободу. Осознанную, то есть, необходимость. Странно, но раньше ему никогда не приходило в голову, когда он сталкивался с этой формулой, что в любом осознании присутствует субъект. Необходимость, осознанная кем? А может, Мэри осознает какую-то свою необходимость? Просто он ее не видит?
Поколебавшись, Петя решил задать вопрос.
- Мэри, вы за свободу? – прохрипел он. Получилось как-то робко.
- Свободу чего? – не поняла она. – Ну вообще, конечно, да. А вы?
- А что если, - у Пети возникла неожиданная мысль, и он торопился высказать ее Мэри, что если мы предложим студентам представить на сцене, как корни соединяются с окончаниями? Для irregular verbs это неплохая идея, по-моему.
- То есть?
- Ну как же. Кто-то, скажем, девочка, несет окончание. Скажем, -ят. А кто-то другой – корень. Ну, например, вид-. И вот они соединяются. Улавливаешь?
- Получается форма глагола? – спросила Мэри неуверенно.
- Ну да. Личная форма. Скажем, видят. Или ненавидят. Или мешают. Задача – выбрать как можно быстрее в толпе подходящее к твоему корню окончание, и встать в пару.
- Составить слово?
- Ну да.
- А призы будут самым быстрым? – неожиданно спросила Мэри.
- Призы? – Петя задумался. – Не знаю, Можно просто сделать так, чтобы не всем корням хватало окончаний. Это внесет элемент соревновательности.
- А может, позволить им дописывать окончания самим? – предложила Мэри. – Чтобы знания пригодились. А то обидно как-то получается: ты знаешь, как надо, а слова составить не можешь.
- Можно позволить, почему нет, - согласился Петя. – А можно наоборот, выдавать больше окончаний, чем корней. Что-то мне это напоминает, - закончил он.
- Что напоминает? – не поняла Мэри. – Что?
Петя хотел сказать, что эта идея, может и дурацкая, но живая, напоминает ему эмиграцию. Афтанун ти. Переселение душ. И жизнь вообще. Но застеснялся. Да и стоило ли ей объяснять? Всем управляет кем-то осознанная необходимость. Кем?
Может, в том-то и фишка, что мы не знаем.
А вообще-то – Петя, Петра уже не был уверен с кем он разговаривает – с Мэри, с собой? – вообще-то знаешь, что в нашем языке самое интересное? Это одушевленность. Мы говорим – вымойте стол, но вымойте слона. Слон одушевленный, поэтому винительный падеж у него совпадает с родительным. А у неодушевленного стола – с именительным. Вижу стол, вижу слона. Чувствуешь?
Мэри задумалась.
- А как же класс? – спросила она. – Я вижу класс. Они что, неодушевленные? Или коллектив.
- Да... – протянул Петя. Это другое дело. Обвиняю коллектив. Вот тебе и пипл в ухе.
Но, конечно, это была неправда. Петра любила людей – винительный совпадает с родительным – а они любили ее. Все дело в свободе.