13. Нашествие

Андрей Солынин
Где-то в пространстве, незримые для трёхмерных, сцепились между собой осень и зима за право владения временем. Зима сыпала снегом, предъявляя свои права, осень же не сдавалась и этот снег успешно превращала в дождь. Они ссорились, повизгивали друг на дружку, пытались подраться — но в основном понарошку, не всерьёз, словно сёстры-близнецы не поделили любимую игрушку. А город принимал на себя ошмётки этой склоки: заунывный ветер гнал большие стаи снежинок; часть из них таяла прямо в воздухе, а остальные меняли своё состояние, едва достигнув земли, остывающей после последних прикосновений солнца.  Всю ночь продолжался этот диковинный поединок, и к утру зима почти сдалась, ветер утихомирился, и только лёгкая сизоватая дымка мороси повисла в охлаждённом воздухе. Тьма никак не хотела расходиться — толстая серая пелена, сыплющая на землю снег попеременно с дождём, отчаянно отказывалась пропускать из космоса любое излучение.
За этой серостью неба, которой вторила серость запылённых зданий города, помноженная на серость мышления их обитателей, никто не заметил появления двух людей, явно чужеродных интернату. Один из них был очень маленького роста, одетый в идеально подходящее ему пальто. Казалось, что никакая грязь не прилипает к его одежде. Второй был толстяком — такая комплекция обыкновенно бывает у любителей пива.
Они вошли в интернат. Обычно они входили в школы как хозяева, но сейчас был не совсем такой случай. Сейчас их обязали сделать проверку, но никто не сказал, какова должна быть цель этой проверки — найти ли какое-нибудь нарушение или же, наоборот, посмотреть только для вида и уйти восвояси. От этой целевой неопределённости они чувствовали себя не в своей тарелке и теряли уверенность.
- Вона какая доска почёта! - сказал Толстяк, указав на коллекцию кубков и грамот.
В сущности, эта коллекция с виду ничем не отличалась от многих других, поставленных при входе в школу. Разве что кубки были вовсе не за районные соревнования по футболу.
Коротышка заинтересовался другим. Он посмотрел вправо и увидел горы, скалы, которые обильно покрывали цветы. Ничего подобного он раньше не видел. Он подошёл поближе, чтобы разглядеть это творение. Скалы были само совершенство, видно было, что этот уголок делал очень талантливый ландшафтный дизайнер.
«Несколько миллионов вложено, небось, - подумал Коротышка, оглядев зимний сад своим намётанным глазом. - Наверняка нецелевая растрата, только доказать это будет почти невозможно.»
Он не знал, насколько он был прав и одновременно неправ. На эти скалы было потрачено несколько десятков тысяч — Семёнов активно использовал разную списанную технику, и только на свет пришлось основательно раскошелиться, чтобы добиться цветового баланса. Причём около половины этих денег — это личные деньги Семёнова. Зато содержимое скал, если обратить в денежный эквивалент, составит миллионов десять — даже с учётом того, что диверсиколофлоры за последний год вдвое подешевели, ибо уже многие коллекционеры их активно размножали.
«Искусственные, что ли? - подумал Коротышка. - Как это они растут на голых скалах?»
Он подошёл поближе к зимнему саду. Скалы были мокрыми — с вершин повсюду стекали тоненькие ручейки. Они лавировали между камнями, скреплёнными цементом. Заодно Коротышка увидел, как крепились к скалам растения. В цемент были вмурованы тоненькие крючочки, на каждом таком крючочке красовалось незаметное ожерелье из трёх-четырёх бисеринок непонятного назначения, и уже на этих крючочках держалось корневище, активно пускавшее корни вглубь ручейков. Растения явно конкурировали за лучшие места — русла ручейков местами представляли собой сплошную косицу из переплетающихся друг с другом корней.
Ожерелья из бисера Семёнов использовал, чтобы маркировать названия сортов — это стандартная практика коллекционеров, когда невозможно запомнить, какой из нескольких сотен сортов на каком крючочке растёт.
«Похоже, натуральные», - подумал Коротышка.
В поле его зрения попал цветок, похожий на уменьшённую копию каллы или спатифиллума — такой же початок, обёрнутый одним лепестком. Коротышка остановился как вкопанный — лепесток имел довольно сильный металлический блеск. Цветы, насколько он понимал, так не блестят.
«Нет, искусственный...»
Он сделал шаг к цветку, и лепесток вдруг сменил цвет с жёлтого на голубоватый. Озадаченный увиденным, Коротышка ещё несколько раз сменил свою дислокацию, и на каждое его движение цветок откликался новыми оттенками. Коротышка знал, что есть машины цвета «хамелеон», меняющие свой цвет в зависимости от угла зрения, но никак не ожидал это свойство увидеть в цветах.
Любопытство наконец пересилило его, и он решился потрогать лист и определить на ощупь, натуральное это всё или искусственное. Но как только он протянул руку к листу, раздалось шипение, и все скалы в один момент заволокло густым непроглядным туманом. Коротышка почувствовал неприятную сырость в своей одежде и отпрянул от загадочных скал. Туман постепенно оседал и рассеивался — это включилась система автоматического опрыскивания, работавшая по таймеру каждые пятнадцать минут.
«Странно это всё, - подумал Коротышка. - Но мне определённо это не нравится.»

Тем временем Толстяк подошёл к доске объявлений и стал смотреть на содержимое. Начал он с расписания — быстро пробежал глазами. Много, слишком много уроков. Проверки санпина на них нет, ну да это не наше дело. Математический анализ, экспериментальная физика, а в «д» классах — химлаб. Неужели это всё у них в учебном плане? Толстяк мысленно поставил галочку у себя в голове — надо бы выяснить соответствие расписания планированию.
Чуть правее расписания — объявление о спецкурсах.
«У них ещё и спецкурсы читаются», - подумал Толстяк.
«Спецкурс по средам будет проходить по средам,» - гласило одно объявление. Спецкурс назывался «Физика сплошных сред». Рядом были и другие объявления о спецкурсах, менее примечательные.
Толстяк перешёл ещё правее и увидел приказ об отчислении Горкина, Губаря и Подколесина. Ещё галочка. За распитие спиртных напитков? Толстяк не очень хорошо помнил, что должно быть за распитие спиртных напитков, но совершенно точно нужны сопроводительные документы. Медицинская экспертиза как минимум. Кстати, какое они имеют право отчислять школьников? У нас среднее образование пока ещё обязательно. Словом, галочка-галочка-галочка.
После звонка коридор стал наполняться детьми. В основном старшими, первоклашек нигде не было. Впрочем, и расписание тут только с девятого класса. Но почему в коридоре нет ни одного учителя? Дежурный педагог ведь должен следить на переменах. Толстяк подумал — стоит ли этот момент отмечать галочкой, потом плюнул и решил не отмечать, не засорять память всякой ерундой. Наверняка более интересные вещи обнаружатся.
Немного поколебавшись, Толстяк решил заглянуть в пару-тройку кабинетов. Обычно он этого не делал, чаще всего он просто заходил к директору и по уши зарывался в бумаги. Но эта школа казалась ему очень уж странной, хотя он толком не мог объяснить, чем. Казалось, что здесь учат инопланетян, и учителя тоже инопланетяне, а приняли они земной облик только для того, чтобы не травмировать посторонних.
Толстяк вошёл в первый попавшийся кабинет и оглянулся в поисках учителя. Сперва он видел только детей. На задней парте дети собрались кучкой и на что-то смотрели — не иначе как на чей-то планшет. Вторая кучка детей была возле доски, и один из них что-то объяснял остальным.
«Наверное, это и есть учитель,» - подумал Толстяк.
Он подошёл к обсуждавшим.
- Простите, вы — учитель? - спросил он у объясняющего.
- Не совсем, - ответил Фоминский. - Он сейчас на конференции, а я его замещаю.
- А кто должен вести урок?
- Михаил Анатольевич Азаров.
Если бы у Саши Фоминского было чуть больше опыта, он не стал бы говорить так.
«Значит, правильно определил, что учитель, - подумал Толстяк. - Надо же, какой молодой. Галочка. На конференции, значит, должен быть приказ о командировке.»
Толстяк не спеша отправился в другой кабинет. Учителя он увидел сразу же. Тут перепутать было невозможно — настолько естественно тот держался у доски. И тоже объяснял что-то школьнику.
- В этой задаче градиент направлен куда? А вы его куда направили? Вот у вас такая работа и получилась.
Вот что странного в этой школе. Оба случайно встреченных учителя — мужчины. И ещё оба разговаривают с учениками на «вы». Не бывает такого в обыкновенных школах. Эта школа была очень странная.
Толстяк поздоровался, учитель кивнул ему в ответ. Толстяку очень захотелось перекинуться с ним парой фраз — словно он никак не мог отделаться от ощущения инопланетян и хотел убедиться, что учителя тут говорят на нашем, человеческом языке.
- Это ведь ваш кабинет?
- Нет, - ответил учитель. - Точнее, так: это не только мой кабинет. - И, видя недоуменный взгляд Толстяка, продолжил: - У меня здесь всего десять часов учебной нагрузки, поэтому этот кабинет не может быть только моим.
У Толстяка сделалось такое выражение лица, будто он только что уличил в тунеядстве Бродского.
- А вы давно здесь работаете?
- Шесть лет.
- А где работали до этого?
- Там же, где работаю и сейчас. В ядерном институте.
- Значит, совмещаете?
- Да. Здесь у меня только два класса. И ещё спецкурс по ядерной физике.
- А скажите, где вы получали педагогическое образование?
- Нигде, - последовал ответ.
- Как же так? Вы пришли работать в школу, не имея педагогического образования?
Мужчина слегка нахмурился, недобрый огонёк пробежал у него в глазах. Большинство преподавателей интерната педагогику считали за лженауку, а само упоминание о педагогическом образовании коробило их до глубины души. Это коллективное настроение обострилось до психоза с приходом сюда Ровиной — появился живой пример человека с педагогическим образованием, даже заслуженного учителя, который еле-еле понимает школьную программу. Как только попадается нестандартная задача, так сразу она впадает в ступор.
- А что вы закончили?
- Физический факультет Университета.
- А какие-нибудь педагогические курсы проходили? - не унимался Толстяк.
- Для чего мне педагогические курсы? Моя работа — физик, а СУНЦ у меня скорее в качестве хобби.
- Как же так? А как же вы учите детей?
- Я учу детей физике. Если угодно — по программе, утверждённой в нашем Университете.
Ещё галочка. Имеет ли право Университет утверждать программы?
- И всё-таки. Все ваши слова хороши, пока вы имеете дело с обыкновенными детьми. А если попадётся трудный подросток? Или с умственными отклонениями?
- Простите, вы хотя бы поинтересовались, в какое учебное заведение пришли? Я не умею и не буду учить таких детей.
Тут прозвенел звонок. Учитель направился к двери с явным намерением начать урок.
- А что вы будете делать, если у вас в классе окажется такой подросток?
Это Толстяк уже перегнул. Будь перед ним Семёнов или хотя бы Азаров, разговор можно было бы продолжить. Но перед Толстяком стоял Горыныч, а он, хоть и сам иногда опаздывал на уроки, зато уж, когда приходил вовремя, опозданий и задержек урока не терпел. Горыныч наградил Толстяка взглядом, от которого вполне могла загореться бумага, и ответил, чеканя каждое слово:
- Я не привык повторять одни и те же слова дважды, но в этот раз сделаю исключение. Я не умею и не буду учить дебилов и прочих людей с умственными отклонениями. Даже если эти люди являются инспекторами прокуратуры.
В кабинете повисла такая тишина, что Толстяк услышал, как пульсирует его кровь в сосудах. Удар... второй удар... и тут воздух кабинета взорвался, как будто одновременно подожгли несколько сотен небольших шариков, наполненных водородом.. Толстяк совсем забыл, что с концом перемены в класс пришли дети, которые, несомненно, слышали конец их разговора, а теперь дружно зааплодировали. Толстяк повернулся к школьникам и зыркнул — те моментально перестали аплодировать и молча стояли, потупив взоры и отводя глаза. Лицо Толстяка приобрело сперва пурпурный оттенок, затем, начиная с кончика носа и ушей, окрасилось в густой фиолетовый цвет. Затем, ни слова не говоря, он развернулся и ушёл. Только дверь гулко хлопнула, закрывшись за ним.
А Горыныч посмотрел на дверь, повернулся к классу и, вглядываясь в учеников, сказал:
- Есть ли ещё желающие задерживать уроки?

Толстяк и Коротышка снова встретились около кабинета директора. После прогулок по школе каждый из них чувствовал себя неуютно, словно крупная рыба, схватившая блесну — вроде бы и в своей среде, и жжение во рту обусловлено колючей добычей, да только не такая она, эта добыча, и, может быть, лучше бы её выплюнуть подобру-поздорову, но рефлекс хищника мешает, не даёт разомкнуть челюсти.
Вдобавок у Толстяка сильно разболелась голова, и он хорошо понимал, что виной этому был тот хам-учитель, у которого он даже не спросил фамилии. Никогда прежде не сталкивался Толстяк ни с чем подобным — учителя при его виде всегда вели себя подобострастно и с должным уважением. Конечно, узнать фамилию было нетрудно, достаточно спросить у директора, а потом можно будет и вызвать этого хама, пусть даст показания под запись в протокол, пусть понервничает немного, это собьёт с него спесь — но каждый раз, когда у Толстяка мелькала такая мысль, его голова чувствовала новый болевой укол, и в конце концов ему пришлось свернуть все подобные размышления.
Так они и вошли в кабинет директора.
Не в лучшем состоянии находился и Польский. В этом кабинете он походил на птицу, запертую в тесную клетушку, и сейчас он выглядел в своём кабинете особенно диссонансно — кабинет казался таким маленьким, а Польский в своём необъятном свитере — непропорционально огромным, так что стены собственного кабинета, казалось, давили на него со страшной силой. Волосы, как всегда, взъерошены, огромные усищи безвольно опустились, глаза совсем спрятались под бровями где-то в глубине черепной коробки. Сказывалось, что СУНЦ являлся подразделением Университета и не подчинялся районной администрации, а потому избежал обыкновенных проверок, обыкновенно сваливающихся на школы. Потому здесь и процветала невиданная вольница, но с другой стороны Польский просто не знал, как вести себя в подобной ситуации.
Недалеко от него уютно примостилась на стуле Наталья Никаноровна Бабель. Она настолько сливалась с фоном кабинета, что поначалу была совершенно незаметна. Но как только взгляд останавливался на ней, становилось ясно, кто тут является хозяином положения. Бабель напоминала пуму, лежащую на песчанике в ожидании добычи — её можно заметить только тогда, когда она уже кидается на добычу. Её невозмутимость делала из неё полноценную хозяйку.
- Здравствуйте!
Польский пробурчал что-то невнятное, что при большой фантазии можно было счесть за приветствие.
- Мы бы хотели проверить документы.
- Разумеется, - ответил Польский уже более понятно. - Наталья Никаноровна, покажете нашим гостям, что они хотят?
- Разумеется, - протяжно мяукнула Бабель и улыбнулась. Улыбка получилась деловая и в общем довольно фальшивая, но даже при этом она оказалась самым натуральным объектом во всей этой декорации. - Прошу в мой кабинет.
Напряжение куда-то улетучилось. Польский вздохнул. Усы его распрямились, как распрямляются складки при глажке белья, и зажили собственной жизнью. Он был рад, что удалось скинуть гнетущую его проблему на плечи человека, который гораздо лучше сможет её разрулить. Но одновременно напряжение спало и с плеч Коротышки с Толстяком, и они, воспрянув, снова почувствовали себя хозяевами положения. И только Бабель бровью не повела — её приклеенная улыбка продолжала плыть по коридору. Это был её выход, её бенефис, её козырь. Если раньше она была бревном в глазу, незваной нахлебницей, то теперь она стала персоной номер один, без которой школа обойтись уже не может.

Облако хмурого молчания повисло где-то под потолком преподавательской и никак не расходилось. Вероятно, её как-то могла бы развеять Аня Шлимович, но сегодня её не было в интернате. Не было и Семёновой, а потому стол в преподавательской выглядел пустынно и уныло. Некому сегодня приносить пряники и печенье, некому наливать в чайник воду в начале перемены, и потому обезлюдевший стол сиротливо стоял в углу, а на нём, словно остатки какой-то предыдущей жизни, стояли только две упаковки с пакетированным чаем. Никто даже не подходил к ним. Одну попытку налить чаю сделал математик Баргузин, взвесил на ладони чайник — почти пустой, надо идти набирать воду, глянул на пустынный стол — и отказался от своей идеи. И может быть, Горыныч встал и набрал бы чайник, но мешало ощущение некоторой неловкости и тревоги. Он хорошо понимал, что своей выходкой, скорее всего, сильно разозлил инспектора. А значит, жди серьёзных проблем, причём, как водится, эти проблемы будут не у него, а у других, ни в чём не повинных людей. Но с другой стороны, иначе он поступить не мог, он был полностью прав и показал правильный пример ученикам, поэтому совесть его не грызла. Но никому из коллег рассказывать про это происшествие тоже нельзя. Одно дело — быть участником или хотя бы очевидцем, и совсем другое — слушать рассказ от непосредственного участника. Рассказ будет похож на рыбацкую байку, в нём неизменно будет выступать бравада, лихачество и мальчишество — словом, те качества, которых на самом деле не было и в помине.
«Всё равно ученики расскажут, и поползут сплетни,» - подумал Горыныч.
Впрочем, сплетни из чужих уст звучат совсем не так, как собственный рассказ. Да и мало ли легенд про него ходит. Хотя бы про то, как по пять-семь раз школьники у него работы переписывают, да и высказываний его немало. Один его ученик, кажется, Алёша Смирнов, два года за ним записывал разные экспромты. Афоризмов там мало, а вот в нужное время сказанных острых фраз предостаточно, за два года восемнадцатилистовая тетрадка накопилась. Наверняка много кто записывает за преподавателями разные перлы, но редко кто находит в себе смелость их показывать автору. Смирнов нашёл.
А всё равно перед коллегами неудобно.
В преподавательскую вошёл Польский — усы по-прежнему опущены, но глаза слегка выступают из-под бровей, а в них читается облегчение.
- Ну как? - все взгляды тут же уставились на директора.
- Ушли. Могло бы быть хуже. Я опасался, что они будут журналы смотреть. Наверняка наши журналы не заполнены.
- И как, всё благополучно?
- Не совсем. Выдали одно фантастическое замечание. Дали на исправление две недели.
- То есть они вернутся?
- Кто же их знает! Может, вернутся, может, нет. Может, попросят документы донести. Они же теперь решать будут, есть ли нарушения, и если есть, то какое — административное или уголовное, это всё небыстро делается. Но готовиться надо к худшему.
Польский развёл руками, одновременно чуть присев — он это часто делал, когда хотел показать, что на свете много дураков, и он не может нести ответственность за действия некоторых из них.
- И какое это замечание?
- Постановили уволить университетских преподавателей и нанять вместо них школьных учителей. То есть вместо нас.
- Это же полностью убивает концепцию интерната.
- Спасибо, я тоже знаю, что такое интернат.
- Так подожди... СУНЦ же не школа, у него есть совершенно особенное положение, это же подразделение Университета...
- Да, я знаю.
- Поэтому сотрудники СУНЦа автоматически являются сотрудниками Университета. Это же бред получается.
- Я знаю, - повторил Польский.
- А ты их познакомил с этими документами?
- Я с ними практически не общался.
- Как это? А кто же?
- У нас есть специально обученный человек для этого. Наталья Никаноровна.
- Бабель? Ты допустил её до этого?
- Ну да, допустил. А что ещё делать?
- Ты доверил Бабель эти важные дела? Уж лучше козла в огород...
- Не кипятись, Борис.
- Ну я не знаю...
Горыныч сделал удивлённое лицо и обвёл взглядом потолок в преподавательской, словно хотел всем показать, как именно он не знает.
- Ты ей доверил? Доверил эти дела?
Польский развёл руками.
- Да дело не в том, что я ей как-то доверяю. Ну а кто с этим лучше справится? Тут ведь не в доверии дело.
- Ну хорошо. И что ты с этим собираешься делать?
- Ничего. Это же только устное замечание, а не решение суда. Я уверен, что они так и не разобрались, куда попали.
Польский улыбнулся одними усами и произнёс:
- Будем работать здесь до тех пор, пока всех нас не выведут отсюда в наручниках.

Настроение у Натальи Никаноровны Бабель было самое что ни на есть ликующее. Если она хоть что-нибудь понимала в этой жизни, то только что она спасла СУНЦ от многомиллионного штрафа.
Придя в свой кабинет., она сама начала мило беседовать с инспекторами, периодически вытаскивая то одну, то другую папку и с мастерством фокусника демонстрируя нужный документ. Делалось всё это для того, чтобы у инспекторов даже мысли не возникло, что здесь может быть что-нибудь нечисто. Идеально оформленные инвентаризационные документы усилили уверенность в этом. Коротышка спросил про бюджет зимнего сада, и Бабель моментально выудила нужные бумаги. Смета расходов? Пожалуйста. Оплачивали это всё выпускники, вот договор дарения. А вот договор обслуживания. Коротышка очень удивился, увидев эти договоры. Бабель была очень горда собой. Без неё, конечно же, никаких документов на зимний сад не было бы. А хорошо известно, что наличие незадокументированного имущества иногда бывает хуже, чем исчезновение задокументированного. В последнем случае речь идёт о пропаже, и сумма этой пропажи понятна. Неучтённое же имущество, с точки зрения контролирующих органов, может возникнуть только вследствие нецелевой растраты. В этом случае необходимо найти источник этих денег и обязательно выяснить, куда и на что потрачены остальные.
Потом Коротышка захотел посмотреть компьютерные классы. Бабель оставила Толстяка за бумагами, которые тот смотрел с жадностью ищейки, а сама отправилась провожать Коротышку. Ей и в голову не приходило, что они уже где-то побывали до визита к директору.
Коротышка пересчитал компьютеры, убедился, что их количество совпадает с заявленным в инвентаризации. Потом подошёл к одному из них, открыл браузер, набрал в поисковике слово «порно». Экран немедленно погас, а через несколько секунд на чёрном экране высветилась следующая надпись: «Вы пытались организовать запрос по слову «порно» (слово «порно» - крупным шрифтом и ярким цветом). Вероятно, Вы знаете, что этого делать не следует. Теперь экран Вашего компьютера заблокирован. Для того, чтобы его разблокировать, обратитесь к администратору. Искреннее раскаяние, возможно, поможет Вам.» Ни на какие кнопки экран больше не реагировал.
Так развлекался Илья Испаинов. Он наотрез отказался ставить интернет-цензор, заявив, что по всем заявленным параметрам его однозначно можно отнести к компьютерным вирусам. Тогда Илью попросили придумать какую-нибудь другую защиту от нецелевого поиска. Илья придумал, и теперь Коротышка видел реализацию его идеи. Введи Коротышка какой-нибудь другой запрос, не содержащий явно запретного слова, отсутствие цензора тут же обнаружилось бы. Но этот компьютер уже был заблокирован, неубираемое слово «порно» занимало полмонитора, выдавая всем позорное занятие того, кто находился за этим компьютером, и Коротышка поспешно ретировался из кабинета. Бабель с дежурной улыбкой ожидала его у дверей.
От многих вопросов удалось отбиться Наталье Никаноровне, удалось и пресечь попытки походить по школе. Всё же три замечания остались, причём про два первых Бабель великолепно знала — это были те вещи, которые ей самой ужасно не нравились и которые были сделаны без учёта её мнения. Первая — отсутствие на работе Азарова. Никакой командировки он, естественно, не оформлял. Второе — отчисление за пьянку. «Как в воду глядела,» - подумала она.
А третьим замечанием, подлежавшем немедленному исправлению, были как раз преподаватели Университета вместо учителей. Напрасно она показывала им Положение о СУНЦ, Устав Университета и разные другие документы — Толстяка они почему-то мало интересовали. Бабель была обижена таким предписанием, совершенно несправедливым, с её точки зрения — но, в конце концов, это было существенно лучше, чем многомиллионные штрафы, которые, как она была уверена, обязательно свалились бы на СУНЦ без её стараний.