В помещение вошла Валентина Ивановна Ровина. На её пальто явно посидела кошка в период линьки, после чего пальто было вычищено, но разбросанные кошачьи шерстинки оставались. Она поздоровалась, Семёнов кивнул ей в ответ.
- А вы котёнка не хотите взять? - спросила Ровина.
- Нет, не хочу.
- А может быть, кому-нибудь из ваших знакомых нужен котёнок?
Ровина довольно часто предлагала взять котёнка всем, кого видела, и Алексей привык к этому и обычно ничего не отвечал. Но теперь, после спора с Ильёй, ему было тяжело сдержаться.
- Нет, - ответил он, делая на лице как можно более спокойную и равнодушную мину, - я не буду предлагать это никому из своих знакомых.
- Но почему же?
- Потому что я считаю это неправильным действием.
- Что именно?
- Я считаю, что котят, щенков и прочих домашних животных следует брать в питомниках. Клубных. А с улицы животных брать не хочу, и другим советовать не буду.
Это высказывание до глубины души обидело Ровину.
- Вы неправы, - ответила она. - Из клуба животное и без вас возьмут. Они там сытые, ухоженные, им хорошо. А вот подбирая бездомное животное, вы даёте ему дом.
- Зато, подбирая бездомное животное, я лишаю дома тех, как вы выразились, сытых и ухоженных, животных.
- Не понимаю.
- Если я возьму бездомную кошку, я ведь не смогу взять клубную, так ведь?
- Почему?
- Потому что квартира у меня не резиновая. Хорошо, допустим, я могу завести дома трёх кошек. Если я подберу трёх котят со двора, я не смогу завести трёх кошек с хорошей родословной. Так ведь?
- Да кому нужна эта хорошая родословная? Главное, чтобы животное было счастливо!
Тут уже Алексея понесло.
- А вы уверены, что ваши звери при этом счастливы? Вот вы подобрали парализованную собаку, которая без вас бы не выжила. Вы подарили ей жизнь. Но какая она, эта жизнь? Верно ли, что эта собака живёт полноценной жизнью? Что она не страдает от постоянных болей? От того, что ей не пошевелить хвостом?
- Да, уверена. Я это вижу каждый день. Она всегда так радуется, когда видит меня...
- Вероятно, да. Вы являетесь единственным источником её радости. Потому что других радостей в её жизни просто нет.
- Это неправда, - тихо, но твёрдо возразила Ровина. - Это моя собака, и я лучше знаю, что она чувствует. Конечно же, она благодарит меня за то, что я её спасла. Такого преданного взгляда, как у неё, я ни у одной собаки никогда не видела.
- Не знаю. Если мне доведётся попасть в автокатастрофу, я бы предпочёл не выжить, чем выжить и остаться паралитиком.
- Как знать, - вздохнула Ровина. - Может быть, если дойдёт до дела, вы по-другому заговорите.
- Может быть, - согласился Семёнов. - Инстинкт самосохранения ещё никто не отменял. И это очень страшно. Поэтому сейчас, находясь в здравом уме и трезвой памяти, я бы очень предпочёл до такой ситуации не дожить. Уже не говоря о том, что парализованный человек является обузой для своих близких.
Ровину затрясло. «Что он знает про обузу для близких!» - подумала она, но эту мысль решила оставить при себе. Делиться своими переживаниями с этим бездушным человеком ей совершенно не хотелось.
- До свидания! - сказал Илья. Он закончил телефонный разговор, оделся и уже уходил. - И помни про дерьмовый остров.
Ровина посмотрела в спину уходящему, как бы оценивая, не предложить ли и ему котёнка, но, пока она оценивала, Илья уже вышел.
- Но котёнок, которого я предлагаю, совершенно здоровый. Я за ним давно наблюдаю, он очень хороший и ласковый.
- Я не сомневаюсь, что он очень хороший и ласковый. Проблема в другом. Мне совершенно неизвестна его генетика. Приобретая котёнка в клубе, я знаю его родословную, знаю, какие признаки культивировались в породе, а какие отбраковывались. Здесь же вылезет что угодно.
- Я не понимаю, - возразила Ровина. - Вы котёнка берёте или его родословную?
Семёнов задумался. Ответ он для себя уже давно сформулировал, но донести его до Ровиной может оказаться проблемой.
- Когда-то, когда ещё не появились в культуре диверсиколофлоры, я активно занимался эхинодорусами. Это растения из семейства частуховых. Я мечтал собрать внушительную коллекцию этих растений. Обычно их выращивают в аквариумах, но можно и в цветочных горшках. Я предпочитаю горшки. В общем и целом, это у меня получилось, но потом эта затея с треском развалилась. Проблема была в том, что частуховые, в отличие от ароидных, очень легко опыляются. И этим воспользовались любители по всему миру. Потому что природных видов эхинодорусов известно несколько десятков, и у некоторых есть ещё различные вариации. Оказалось, что почти все они очень легко скрещиваются, образуя гибриды. Лёгкость образования этих гибридов сыграла дурную службу. Каждому, кто умеет махать кисточкой над цветком, хотелось получить новый гибрид и назвать его — пусть не своим именем, но как-то, чтобы было известно, что вот этот человек и есть автор данного гибрида. Человек создавал иллюзию, что он тем самым увековечит своё имя. Когда этим занимались в основном солидные немецкие фирмы, один чех и ещё пара советских любителей, всё было ничего. У этих людей было честное отношение к делу: если получался стоящий гибрид, его пускали в оборот, если гибрид не представлял из себя никакой ценности — его безжалостно уничтожали. В итоге на рынки поступало два-три десятка сортов, но каждый из них был узнаваем. Но потом количество селекционеров и тех, кто считал себя селекционерами, сильно возросло. Ещё бы — помахал над цветочками кисточкой, и вот семена уже завязались. Соответственно, возросло и количество сортов, они перестали быть узнаваемыми. А если растение к тебе приходит не от автора, а через третьи руки — ты никогда не уверен, что это именно оно, что продавец не перепутал сорт. А путаница встречалась везде и всегда, и даже в солидных определителях встречались неправильные картинки. Там ещё хохма в том, что эхинодорусы — растения аквариумные, хотя я их выращивал только в тепличке. А подводные и надводные листья выглядят по-разному, что ещё более усиливало путаницу. В общем, когда путаница достигла чудовищных размеров, когда я уже не был уверен про половину своей коллекции, хотя я очень аккуратно её вёл — я сказал себе «стоп». Нельзя держать столько гибридов, про которые уже мало кто помнит, кто их вывел и из какого материала. Это совершенно неосмысленно. И поэтому я занялся теми растениями, которые тяжело опылять. Тут свои трудности, с диверсиколофлорами — оказывается, природных вариаций их бесчисленное множество, и пока никто не знает, сколько они образуют видов...
- Я не понимаю, какое отношение это всё имеет к разговору.
- Безродные гибриды. Я достаточно повозился с ними — хватит. Теперь я предпочитаю знать, что именно приобретаю. Не хочу поощрять недобросовестность.
- При чём тут безродные гибриды? Я же говорю вам совершенно о другом. Почему вы предпочитаете брать сытого и довольного котёнка из клуба, который заведомо не останется без дома, а не дать счастье тому котёнку, который, может быть, погибнет, если его не возьмут?
- Во-первых, лично я не собираюсь брать никакого котёнка, ни из клуба, ни с улицы. Я занимаюсь другими вещами. А во-вторых, я говорю именно про это. Я достаточно много общался с разными разводчиками и селекционерами. Есть такое понятие — выбраковка. Это когда потомство не соответствует каким-либо критериям. Так вот у разводчиков есть чёткий признак добросовестности. Добросовестный разводчик выбраковку уничтожает или в крайнем случае стерилизует, но никогда — никогда! - не распространяет её. А вот недобросовестные разводчики свою выбраковку несут на базар и впаривают людям. А потом эти животные размножаются и в итоге вытесняют тех, кто вполне соответствует всем критериям. В конечном итоге торжествует серость: а аквариумах любителей плавают серые невзрачные рыбки, в квартирах вырастают какие-то помеси бульдога с носорогом...
- А вашим разводчикам никогда не приходило в голову, что это всё не выбраковка, а живые существа, которые тоже хотят жить, как и вы, что Бог дал им жизнь и что вы не вправе ей распоряжаться?
- Разводчики великолепно знают это. Но природа — или бог, что в данном случае одно и то же, помимо жизни дала ещё одну вещь — естественный отбор. Сейчас, когда судьбу домашних питомцев мы взяли в свои руки, естественный отбор работать перестал, но вместо него есть механизм искусственного отбора. Какой-то отбор быть должен, без этого никак. Вы же предлагаете ввести отрицательную селекцию — это если приютить не тех животных, потомство которых нужно сохранить, а тех, которых наиболее жалко, сирых и убогих. Это всё равно что вот в этот интернат принимать не тех, кто лучше знает математику и физику и кто лучше соображает, а сирот и инвалидов. Что станет при этом с интернатом? Я думаю, мы все просто уйдём отсюда преподавать в какое-нибудь другое место, где отбор детей делают по-другому. Хотя и вы правы, сирот и инвалидов жалко.
- Вы предлагаете искусственный отбор распространить на людей?
- Искусственный отбор для людей — это фашизм, - тихо и чётко сказал Семёнов. - По некоторым причинам мы не должны его допустить. Но без этого отбора человечество уже пожинает свои плоды. Взгляните на детей — они сплошь аллергики, а у половины есть разные хронические заболевания. Отсутствие отбора погубит человечество, это мина замедленного действия. Но отбор детей по школам мы делать можем. Пока можем. Ибо хорошо известны примеры, взять вот хотя бы пятьдесят третью школу у нас. Пока там был конкурсный отбор, там было хорошее образование, оттуда поступали и учились наравне с нашими выпускниками. Как только этот отбор делать запретили — уж не знаю, что там произошло, то ли обязали школу брать всех по приписке, и все ломанулись в эту школу с хорошей репутацией, то ли директриса стала сама распределять по классам — не по силе, а равномерно — но уровень тут же стал падать. Сначала оттуда ушёл Маргулис, потом Яров, а теперь и вовсе никого не осталось. Вот что происходит, когда мы убираем отбор.
Ровина покачала головой. Она уже давно жалела, что ввязалась в этот разговор. С самого начала было понятно, что он ни к чему не приведёт. Точно так же иногда она объясняет кому-нибудь, почему мясо есть бесполезно и безнравственно — бывают люди, которые понимают её доводы, а бывают те, кому бесполезно это объяснять, потому что у этих людей изначальное непринятие вегетарианства. Хотя кому оно могло помешать, это вегетарианство?
- Я уже пристроила двух котят, и они обрели дом, - сказала она. - И этого котёнка тоже пристрою.
- Новые народятся, - пожал плечами Семёнов. - Если вы пристраиваете этих, кошки с удовольствием нарожают вам ещё несколько десятков других.
- Вы бездушный человек. Разве можно так говорить, когда речь идёт о спасении животных?
Семёнов помедлил немного, пытаясь подобрать нужные слова.
- Спасение... Строго говоря, конкретные экземпляры спасать не нужно. Так устроена природа. Если погибнет данная кошка, или собака, или даже слон, на его место придёт новое животное. Точно так же как если я уволюсь со своей ставки, на моё место придёт новый учитель. Это не беда. Беда, если самой ставки не будет, тогда на это место никто прийти не сможет. Или же учителя полностью вымрут как класс, что в нашей стране частично и происходит. Вот что нужно спасать. Биотопы и виды.
- И вы что-нибудь сделали для этого?
- Да, - просто ответил Семёнов. - Если вы пройдёте в зимний сад и попробуете отыскать самое красивое растение... Не знаю, на вкус и цвет, конечно, но, пожалуй, самой красивой является диверсиколофлора спец Ghost Heart. Призрачное сердце. Она такая, с ярко-красными листьями в форме сердца, перепутать её ни с чем невозможно. И ещё её цветы имеют очень специфический аромат, что вообще-то нетипично для диверсиколофлор. Но я не к этому. Крис Лу обнаружил её возле маленького ручейка, который даже не имеет никакого названия. У него было мало времени, а эти диверсиколофлоры встречались редко. Обычно диверсиколофлоры растут большими скоплениями, а вот эти — разрозненными кустиками, так что каждый следующий приходилось тщательно искать. Поэтому Крис Лу собрал три экземпляра и приметил место, чтобы потом вернуться сюда и исследовать этот ручеёк получше. Только через месяц, когда он вернулся, этого ручейка не стало. Тот участок леса был полностью вырублен — в Индонезии процветают незаконные порубки — а тропический ливень просто смыл оголившуюся почву. И больше гост хатов никто нигде в природе не видел. Потому они и призрачные, что появились и сразу же исчезли.
- А какое отношение к этому имеете вы?
- Так вот всего три растения оставались. Сейчас-то их, конечно, больше трёх, скорее всего, их в природе несколько десятков — точно не знаю, но вряд ли больше, уж очень они медленно растут. У меня сейчас два ростка — один здесь, другой дома. Так вот эта красавица сохранилась исключительно благодаря тому, что есть коллекционеры, такие как я. Хорошо, что Крис Лу собрал эти три растения, а если бы нет? Если бы прошёл мимо? А сколько таких видов, которые исчезли из природы незамеченными? Вот что нужно делать — не конкретные экземпляры спасать, а виды и биотопы. Опять-таки, переходя к нашему интернату: может что-то случиться со мной, или с вами, неважно. Пока есть когорта учителей как вид и пока стоит интернат как биотоп, жизнь будет продолжаться.
Ровина снова покачала головой. В теории, может, Семёнов и прав, но он, похоже, ни разу не заходил в приют для животных и не всматривался им в глаза. Да и не интересуют его совершенно животные, он любит только свои растения. Она живо нарисовала в голове картину, которую довольно часто лицезрела — Семёнов ходит по зимнему саду с ножницами в руках, затем зависает над каким-нибудь растением, долго разглядывает его — в этот момент он напоминает ястреба, высматривающего добычу — и потом одним резким движением располовинивает растение и рассаживает половинки. И эти же мерки, очевидно, он пытается перенести на животных, не понимая, что растения и животные устроены совершенно по-разному. Животное нельзя располовинить, от этого оно погибает. А Семёнов этого, конечно, не понимает.
От таких мыслей Ровину вернул в реальность звонок. Она вспомнила, что хотела повторить материал, что ей на повторение обычно требуется около двадцати минут, а эта перемена — всего десять, и что сейчас набежит толпа народа, и все будут шуметь, и ей будет не сосредоточиться.
В голове Семёнова промелькнуло одно воспоминание — краткое, как молния. Он вспомнил, как Валентина Ивановна пришла в интернат два года назад. До того момента она работала в сельской школе и там была заслуженным учителем, а потом переехала и пришла устраиваться на работу в СУНЦ. В расписании интерната тогда зияла значительная брешь — Рома Розенберг внезапно сообщил, что через три дня он улетает в Америку, и что возвращаться оттуда он не собирается. Эту брешь срочно нужно было закрывать, а ложиться грудью на амбразуру и брать дополнительную нагрузку никто уже не хотел. И именно в этот момент, когда решали, что же делать с неожиданно освободившейся нагрузкой, в интернат поступила заявка от Ровиной.
До появления Валентины Ивановны никаких заслуженных учителей в интернате не было. Все понимали, что настоящая заслуженность не измеряется званиями и регалиями. Есть гениальный Миша Азаров, который придумывает задачи из головы и никогда не повторяется. Есть ветеран Либенталь — пусть и на пенсии, но за свою трудовую жизнь он взрастил столько докторов наук, сколько не снилось многим университетским кафедрам. Рядом с ними всякая заслуженность будет выглядеть как стекляшка в Алмазном фонде.
Первую неделю Ровина вела себя как и полагалось заслуженной учительнице, попавшей в коллектив интерната — довольно надменно и глядя на остальных сверху вниз. В какой-то момент она высказала в качестве аргумента, что она заслуженный учитель, а они — нет, и потому к её мнению надо прислушиваться. Этим она восстановила против себя всех преподавателей, и стало понятно, что надолго она в интернате не останется. Она высказывала, как нужно учить детей физике, и всем становилось очевидно, что она никогда не работала с сильными классами и совершенно не представляет специфики работы в интернате.
Как-то она спросила, почему в интернате не ведётся методическая работа. На это Горыныч предложил ей заняться организацией методической работы. Мол, вы же тут заслуженный учитель, так вам и карты в руки. Следует походить на уроки к другим учителям, посмотреть, что именно они делают неправильно, ну и тогда научить нас, как правильно. А начать, конечно, лучше всего с уроков Азарова.
Не понимая, что над ней издеваются, Ровина восприняла этот совет всерьёз и посетила урок Азарова. Тема урока была — прямолинейное движение, и Ровина была уверена, что уж в этой теме она любую задачу с закрытыми глазами решит и любому дураку объяснит. Но когда Азаров показал, как решать задачи вообще безо всего, пользуясь лишь тем, что парабола с прямой пересекаются в двух точках, возможно, комплексных или совпадающих, Ровина поняла, что узнала что-то новое. И не просто что-то новое — за один урок она узнала по этой теме больше, чем знала до сих пор, и ещё далеко не всё поняла. Ей было непонятны задачи, которые придумывал Азаров, они разительно отличались от задач из учебника.
С урока Азарова Ровина вышла с возмущением.
- Это же не по программе! - заявила она, придя в преподавательскую.
Горыныч сел с ней рядом. В тот момент он был актёром, исполняющим звёздную роль, и отыграл он её блистательно. Он очень серьёзно начал интересоваться, что именно не понравилось Ровиной. Остальные, наблюдая этот спектакль, закрывали рты, чтобы не рассмеяться в голос. А Горыныч задавал вопросы, как будто действительно хотел узнать, что же происходит на занятиях у Азарова. Не по программе? А по какой именно программе должны были вестись занятия? А какова была тема конкретно этого занятия? А что такого ужасного рассказывал Азаров? А нельзя ли поподробнее и поконкретнее, а то он не вполне понял её объяснения? А какие были задачи? Верно ли, что дети эту задачу не решили?
Эти вопросы, выстроенные в правильном порядке, поставили Ровину в тупик. Потому что по её ответам становилось ясно, что дети-то задачи решали, а вот сама она, заслуженный учитель, не вполне поняла объяснения Азарова. И совсем сникла Валентина Ивановна, когда Горыныч объяснил ей, что имел в виду Азаров, говоря про комплексные корни, после чего задушевно поинтересовался, чей урок она хочет посетить в следующий раз. В этот-то момент Валентина Ивановна наконец догадалась, что над ней всё это время тонко и изощрённо издевались. Она обвела преподавательскую взглядом затравленного зверя, ища у кого-нибудь поддержки — но поддержки ни у кого, конечно, не нашла. И именно этот взгляд — взгляд безнадёжности и безысходности — вспомнил сейчас Семёнов.
«Сама она как эти её звери, - подумал Семёнов. - Жалко её, конечно. Но наш интернат не для того создан, чтобы тут обучались или работали сирые и убогие. Наша цель и наш контингент несколько другие, и жалость не должна быть определяющим чувством.»
Как и на прошлой перемене, первой вбежала Аня, обнаружила почти пустой чайник, набрала воды и поставила кипятиться. Ровина уткнулась носом в учебник, иногда переводя взгляд на свои записи, явно обиженная тем, что значительная часть человечества до сих пор остаётся глуха к голосу сердца, без которого — она это точно знала — на земле так и будут процветать жестокость и насилие. Семёнов бросил взгляд на чайник, оценивающе посмотрел в свою пустую кружку, как бы изучая глубину возникшей там пустоты, перевёл взгляд снова на чайник, которому теперь требовалось три минуты для закипания, поставил кружку на стол, взял кусок Аниного пирога, откусил немного, прожевал, решил подождать, пока закипит чай, положил пирог на клеёнчатую скатерть стола. Вскоре вернулись и остальные. С деловитым видом человека, который осознаёт полезность того, что делает, вернулся Горыныч. Привыкший к тому, что посевы доброго-разумного-вечного дают какие-то очень жиденькие всходы, пришёл немногословный Сушков. Появилась Надя и сразу заняла привычное место в полуметре от мужа. Из рекреации доносились громкие детские голоса. Перемена заняла свой временной интервал.
Воцарившаяся было идиллия вскоре оказалась нарушена вторгшимся в помещение Польским. От его спокойствия, с которым он разговаривал час назад, не осталось и следа. Теперь он производил впечатление человека, который ждёт какой-то беды из-за угла, но не знает, из-за какого именно. Усы его нервно подрагивали.
- Вот и дождались, - по-прежнему тихо произнёс он, и все присутствующие оторвались от своих дел и обернулись к нему. Уж очень несвойственна Польскому эта напряжённая интонация в голосе. - Завтра у нас будет прокурорская проверка.
- Завтра?
- Да, завтра. Поэтому всем, слышите — всем! - сегодня заполнить все журналы. Заполнить как подобает, никаких единиц в журнале быть не должно.
Польский выразительно посмотрел на пустоту, где раньше сидела Толстая, затем перевёл взгляд на Горыныча, который тоже любил ставить единицы.
- Вы думаете, это он накликал?
- Я не знаю, - ответил Польский. - Но вы же понимаете, что просто так прокурорские проверки обычно не приходят, и они, как правило, имеют конкретную цель. Сейчас никакой цели нет — просто позвонили и предупредили. Похоже, они сами не понимают, что им у нас проверять надобно. Это и наводит на определённые размышления. К сожалению, я так и не выяснил, был ли сегодня кто-нибудь из родителей Мартынова, и если да, то что он делал. В общем, будьте наготове.
- Да, - заметил Семёнов. - Будь здесь Илья, он бы сказал, что законопредложное собрание становится законовинительным.
Польский вышел. Тягостное молчание повисло в преподавательской. Из-за стенки по-прежнему раздавались детские голоса, но здесь теперь был как будто другой мир. Было слышно, как перелистнула страницу Ровина, как почесал свои жёсткие кучерявые волосы Горыныч. Не горевшая прежде на потолке в углу лампа дневного света вдруг замерцала, яркой звёздочкой засветился поджигающий её конденсатор. Какая-то тревога разливалась в атмосфере преподавательской, явно требуя разрядки. И эта разрядка выместилась в единственном слове, произнесённом Горынычем, которое повисло в гнетущей тишине, словно топор в сильно накуренной комнате:
- Дерьмо.