Учительская, которую все здесь называли преподавательской, представляла собой просторный кабинет, одинаково пригодный как для работы, так и для релаксации. Большие шкафы перегораживали её на две примерно равные части. В одной части стояло пять компьютеров, чтобы преподаватели могли здесь же готовиться к урокам. В этой части обстановка царила строгая: на шкафах — книжки, в основном методические пособия и сборники задач, разложенные по темам; два принтера с постоянно заканчивающейся краской; под ними — несколько коробок бумаги, которая заканчивалась с такой фантастической скоростью, как будто её ели, ибо преподаватели в основном давали детям задачи, распечатанные на бумаге, а готовыми учебниками мало кто пользовался; между принтерами — коробка с односторонней бумагой, которую и рекомендовано брать для печати материалов детям; в углу — большая корзина, куда складывалась макулатура. Какие-то бумаги постоянно лежали и на столах, между компьютеров, но эти бумаги периодически безжалостно выкидывались в макулатуру. Таким образом, у некоторых учителей пропадали материалы к следующему занятию, они поутру злились и возмущались, на что получали резонный ответ: «Сам виноват, нечего было оставлять.» Большую гору исписанных неизвестно чем бумаг оставлял Азаров, но он никогда не возмущался и не вспоминал о забытой бумаге — видимо, это всё были его черновики, потерявшие актуальность. Во всём этом круговороте бумаг чувствовалось что-то роковое — как будто бумаге было уготовано родиться белой и чистой, с тем чтобы на ней напечатали что-то сперва с одной стороны, потом с другой, после чего подержали с полгодика в корзине и отправили в переработку.
Вторая половина производила совершенно другое впечатление. Здесь все собирались и пили чай, поэтому в центре этой половины размещался средних размеров прямоугольный стол, обрамлённый по бокам одним стареньким диваном и несколькими стульями. Единственное кресло скромненько стояло в уголке и почти не использовалось — на переменах и после уроков здесь собиралось немало учителей, и свободное пространство оказывалось на вес золота; в этом смысле компактные стулья оказывались куда более практичными, нежели большое антикварное кресло с массивными подлокотниками, вмещающее всего одного человека. На столе стояло несколько кружек с остатками чая, пара использованных чайных пакетиков примостилась на обёртке из-под шоколадки; вокруг них растекалась маленькая чайная лужица; также на этом столе были рассыпаны крошки от печенья в количестве, которого вполне хватило бы, чтобы накормить пару воробьёв, и несколько чаинок — Семёнова совершенно не признаёт чай в пакетиках, называя его сеном, и постоянно покупает его в чайных лавках. В пластиковой вазе оставалось несколько печенюшек и три дольки шоколадки.
За преподавательской следит Аня Шлимович, преподающая здесь английский язык. Это она собирает в корзину использованную бумагу, сметает со стола крошки, заставляет всех мыть свои кружки. Последнее далось ценой многих нелёгких битв: преподаватели — народ рассеянный, они часто уходят домой, забывая помыть кружку. Что она только не делала с грязными кружками, чтобы приучить хозяев к порядку! Сперва она складировала их в специальный ящик, именуемый позорным, и возвращала хозяевам только после строгого внушения. Но это не очень помогало, особенно — в свете того что некоторые не имели своей кружки и пользовались той, которая первая попадётся. Тогда Аня попыталась ликвидировать бесхозные кружки. Каждому человеку, пьющему чай, ставилась в соответствие ровно одна кружка, за состояние которой он должен был следить. Эта мера несколько помогла — настолько, что даже Азаров иногда стал мыть свою кружку, хотя раньше он непременно забывал про такие пустяки. И всё равно какое-то количество кружек приходилось мыть Ане.
Аня делала всё, чтобы в учительской было уютно находиться. Она повесила на окна новые занавески, притащив их из дома; она принесла сюда несколько мягких игрушек и горшков с цветами и небрежно разложила по полочкам, в результате чего комната приобрела обжитой вид.
С цветами некогда получилась забавная история. Как только в преподавательской появились цветы, ими тут же начал интересоваться Семёнов. К тому моменту он уже закончил оформлять зимний сад, но ещё не начал превращать в джунгли собственный кабинет, а потому он настойчиво предложил свою помощь по декорированию кабинета комнатными растениями. На это Аня встала насмерть и заявила, что ни за что в жизни не подпустит его близко к к этой деятельности. Алексей обиделся и несколько месяцев вовсе не разговаривал с Аней. Потом они, конечно, помирились, хотя нотки напряжённости в их взаимоотношениях проскакивают и сейчас. Остальной коллектив взял сторону Ани — поначалу Семёнов злился, не понимая этого феномена, но потом всё стало просто и прозрачно. Семёнов оформлял слишком академично, его зимний сад напоминал какую-то картину в галерее или музейный экспонат — им можно любоваться, им можно восхищаться, но постоянно жить в музее не хочется, в картинной галерее не может быть домашнего уюта. К тому же слишком заметно было, что Семёнов старался для себя, а Аня — для всех.
Бороться пришлось и с курением в преподавательской. Особенно много хлопот доставила Александра Фёдоровна Толстая, дымившая как паровоз. Раньше она позволяла себе даже курить на уроках, но с годами её слегка удалось приучить к тому, что есть места, для курения не предназначенные. Один раз она из-за этого уволилась — со скандалом, переругавшись со всеми и громко хлопнув дверью, но через год снова попросилась в интернат, куда её снова взяли, потому что литератор она незаменимый. Биографии писателей и критиков она знала так, словно являлась как минимум хорошим другом и доверенным лицом писателей всех времён и народов — от Гомера до Павича, а начитанность её была такова, будто она проживала уже девятую жизнь, причём предыдущие восемь у неё были посвящены исключительно чтению. Того же она требовала и от детей, и при этом сильно негодовала, когда они не могли отличить стихотворение Брюсова от стихотворения Бальмонта, или когда они не догадывались по одному абзацу, из какой он взят сцены «Войны и мира» и с какими ещё эпизодами перекликается, или когда, разбирая начало «Мастера и Маргариты», выяснялось, что никто из класса не читал Канта, а половина учеников даже плохо представляет, кто это вообще такой. В какой-то момент выяснилось, что в интернате много школьников, которые писали стихи, и решили привлечь Толстую к изданию интернатского поэтического сборника. Но и из этой затеи ничего не получилось: Толстая настолько жёстко критиковала детские стихотворения, что ученики вскоре перестали показывать ей своё юношеское творчество. После того как Толстая перестала курить в своём кабинете, она решила, что преподавательская — самое удачное место, специально созданное для курения. Разубеждали её в этом долго, с привлечением директорского увещевания, пока наконец несколько курящих преподавателей не догадались приучить её к курению на балконе, после чего все наконец вздохнули свободно — в буквальном смысле.
Аня Шлимович вошла сразу же после звонка на перемену. Привычным жестом взяла в руку чайник и оценила его вес — лёгкий, значит, надо набрать воды и поставить кипятиться. По пути к ближайшему крану она ещё смахнула в салфетку крошки с половины стола и поправила занавеску, затем набрала воды, поставила чайник и выложила на стол пироги собственного приготовления. Она всегда готовила пироги и всегда их приносила сюда, и остальные уже привыкли, что, когда есть Аня, в преподавательской всегда чисто и всегда есть пироги. Некоторые не замечали, что в преподавательской завёлся такой ангел-хранитель, но большинство всё-таки понимало, откуда берутся чистота и еда, и сами старались не мусорить и приносить какую-нибудь еду, преимущественно купленную в ближайшем магазине.
Через пару минут с уроков пришли другие преподаватели — Горыныч, Илья Испаинов, Петя Сушков, Надя Семёнова. Чайник к тому времени ещё не вскипел, но был уже довольно горячим. Надя критически оглядела запас чая на полках, презрительно пропустив коробочки с пакетированным чаем, добавила ещё пакет молочного оолонга, который, как она заметила в прошлый раз, заканчивается, сделала вывод, что в ближайшее время чая сюда покупать не надо, взяла кружку с изображением китайского дракона, которую она купила в той же чайной лавке, ещё раз оглядела чайные запасы, чтобы выбрать, что она сейчас будет пить.
- Вот был бы только один сорт чая — выбирать не пришлось бы, - съехидничал Илья.
- Зануда, - с улыбкой отмахнулась Надя.
Зануда — это самое меткое слово, которым можно охарактеризовать Илью Испаинова. Вёл он в интернате информатику, уроки считал своего рода хобби, а основным его занятием была разработка программного обеспечения для мобильных телефонов. Этим он зарабатывал вполне прилично, а поэтому отродясь не знал, сколько ему платят в школе. Когда-то, когда ещё зарплата выдавалась наличными, он целый год не приходил в бухгалтерию за деньгами, объясняя это тем, что зарплату выдавали не в его присутственные дни, а специально за ней ходить было делом невыгодным — день его работы программистом стоит дороже, чем месяц работы учителем. Сейчас, конечно, вся зарплата переводится на карточку, но карточку, как он утверждает, он уже года три как потерял, хотя большинство коллег считает, что карточку с его школьной зарплатой втихаря взяла его жена. Говорить о компьютерах он мог сколь угодно долго, пока собеседник соглашался это терпеть, а вот переключить его на другие темы было проблематично, но иногда возможно. Голос у него был скрипучий, говорил он небыстро, преимущественно отдельными фразами, после каждой делая паузу, чтобы убедиться, что до собеседника дошёл смысл сказанного. Словом, классический зануда-программист. Он и выглядел так, как принято представлять себе зануду-программиста — небольшого роста, в протёртых джинсах и растянутом свитере, с бородой-лопатой и с длинным хаером, незнакомым с расчёской. В преподавательской он присматривал за компьютерами и проводил здесь пару ночей в году, когда считал, что нужно полностью переставить систему на всех машинах. Таким же образом его использовали многие знакомые, особенно девушки — Илью звали в гости, преимущественно когда требовалось поставить какую-нибудь программу или разобраться, почему что-то не работает или работает не так, как хотелось бы.
Пришёл и Алексей Семёнов. Растения, названия которых без запинки произносил он один, казалось, выгнали его из собственного кабинета: теперь, когда его кабинет стал напоминать ботанический сад, он предпочитал проводить перемены в преподавательской. Алексей ткнулся в первый попавшийся пакет с чаем из запасов жены, насыпал несколько гранул в свою чашку, тоже с драконом, но другой формы, с ситечком и крышкой. Чайник как раз вскипел и выключился; всем желающим налили кипятка, отчего воды в чайнике осталось меньше половины.
И в этот момент в преподавательскую заглянул Польский. Он развёл руками в знак приветствия, и спросил:
- В десятом «а» никто занятий не ведёт?
Из учителей десятого «а» присутствовали Аня, Сушков и Илья Испаинов. Ещё должна быть Толстая – наверняка сейчас пошла курить на балкон.
- Там есть такой ребёнок – Павел Мартынов, - продолжил Польский. – Так я хочу узнать, как он?
Слово взял Илья.
- Ни черта не знает, - ответил он. – Вообще ни черта. Не может отличить проц от видяхи. Удивительно, как он ещё различает мышь и монитор.
Илья сделал короткую паузу, чтобы убедиться, что до слушателей дошло содержание сказанной им хохмы.
- И ни одной программы не может написать. Какие циклы, какие массивы? Он даже квадратное уравнение написать не способен!
Ещё краткая пауза, чтобы слушатели мысленно написали программу для нахождения корней квадратного уравнения, отладили её и подивились тому, что кто-то с этим может не справиться. Но Польский не стал дожидаться конца паузы и перехватил инициативу.
- А ведёт он себя как?
- Ну, как? Как только отвернусь, сразу же пытается гамать. Только я удалённо стартанул скрипт, который на попытку погамать лочит систему. Так он пять раз пытался запустить игрушку. После каждого раза меня звал. Там анлок простецкий, две команды, любой бы на его месте выучил с двух повторов — я же при нём разлочивал. Нет, этому даже в голову не пришло!
- А что с ним? – спросила Аня, пока Илья не продолжил рассказывать. Если Илью не остановить, то он так и будет говорить, невзирая на остальных. – У меня к нему претензий нет. На свою тройку, даже тройку с плюсом, он наработал. Правда, его класс очень не любит. Павлик совершенно не умеет контактировать с коллективом. Он и сидит всё время один за партой. По-моему, он просто ещё не вышел из-под родительской опеки. Но ведь в каждом классе находится такой.
В кабинет вошла Толстая, распространяя вокруг себя запах дешёвого табака, чувствуемый на большом расстоянии.
- О ком это? – спросила она, хлопнув дверью.
- О Мартынове, - вздохнул Польский.
- Так его просто выгнать надо. Я ни разу в жизни не видела настолько безграмотного человека. Его даже читать толком не научили. Он читает медленно и ничего из прочитанного не понимает, про анализ текста я вообще молчу. Не прочитал ни одного программного произведения. Я только удивляюсь, как он вообще поступил сюда?
- Это и меня заинтересовало, - тихо вздохнул Польский. – Беда с ним. Я не знаю, что с этим товарищем делать.
- Я же сказала – выгнать надо! – продолжала настаивать Толстая.
- Не всё так просто! – под усами у Польского возникла грустная и незаметная улыбка. – История с ним почти детективная.
Все навострили уши, чтобы послушать эту почти детективную историю.
- Я как-то не придавал этому должного внимания, оно всё и проскакивало на авось, - продолжал директор. – Но сегодня я свёл все разрозненные факты воедино. Ну… пожалуй… Вот. Начну я с того, что вчера ко мне приходила его мама. Я ей тоже сказал, что мы обычно детей с таким количеством вырисовывающихся двоек выгоняем. Она не поняла. Похоже, она вообще не поняла, куда она попала.
- Но как он поступил?
- Об этом позже. И я отправился смотреть, что известно про этого ребёнка. Суть в том, что его не было в списке поступивших.
- А как же тогда?..
- Бывает такое, что Университет спускает к нам рекомендацию, а де-факто приказ, чтобы мы взяли того или иного ребёнка. Часто это бывают приличные дети, которые по каким-то причинам не смогли добраться до наших вступительных экзаменов и у которых хорошие связи в ректорате. Но здесь не этот случай.
- Подожди, мы что, принимаем детей по блату?
- Не по блату, а по настойчивой рекомендации от начальства. Таких детей всегда немного, и до сих пор проблем с ними не было. Но, повторюсь, здесь не этот случай. Дело в том, что Мартынов провалил все экзамены. То есть сдал даже не на тройки, а на двойки. Все!
- И вы его взяли?!
- Ну, никто же не проверял…
- И ещё в «а» класс, самый сильный?
- Я же говорю – мы безответственно подошли к этому вопросу. Расслабились, потому что раньше таких проблем у нас просто не было. Тогда я решил выяснить, кто его родители. И оказалось, что папа у него депутат. Вот потому нас и заставили его принять, так сказать, через нашу голову.
- А, точно, Мартынов, есть такой депутат законодательного собрания...
- Законотворительного...
- Законородительного...
- Так, значит, это его сын и есть?
Польский снова развёл руки, показывая, что от него тут ничего не зависело. Остальные смотрели на него с плохо скрываемым ужасом, словно Мартынов был каким-нибудь вампиром или оборотнем.
- И боюсь, что выгнать его будет несколько проблематично. Мало того что папаша депутат, так ещё и мама у него совершенно невменяемая.
- Но он же вообще ничего не знает!
- Конечно! – продолжал Польский. – А откуда ему что-нибудь знать? Как я выяснил, раньше он учился в частной школе. А что такое частные школы, все мы понимаем. Там его, очевидно, не напрягали. А всю началку он был на семейном обучении. Как я понял, его учила мама. Только его мама сама нигде ни разу не работала и не училась и, похоже, не очень умна. Чему, по-вашему, она могла научить своего ребёнка!
- Так тем более надо выгнать! Мы же не можем терпеть у себя неучей!
- Я боюсь, что это у нас без скандала не получится. Судите сами: родители, видимо, нашли какой-то рычаг давления на Университет, так что нас заставили его взять. И достаточно безумны, чтобы настаивать, при том что ребёнок с треском провалил все экзамены.
- Жаль. Ребёнок-то, по-видимому, неплохой, - вмешалась Аня.
- Ребёнок не просто неплохой, ребёнок замечательный, - ответил Польский. – Вы же сами сейчас сказали, что у него нет никакой клиники в поведении. Он не мешает другим, не дерётся, не качает права, хотя при таких родителях мог бы…
- Качает-качает! – перебила Толстая.
- И мешает, - вставил Илья.
- Нет, - возразил Польский. – Если бы он действительно начал бы качать права, то мы бы от вас это узнали гораздо раньше. Да и не только от вас. Его бы уже все давно знали. И вот у меня остался вопрос: если закрыть глаза на то, что он ничего не знает – мог бы он учиться в наших классах?
- На что вы намекаете?
- Ни на что, просто вопрос.
- Наверное, мог бы, - ответила Аня. – Соображалка-то у него работает.
- Не знаю, - скрипнул Илья. – У меня не было возможности протестить его интеллект. Наверное, потому что нельзя протестить то, чего нет.
- Когда, говорите, его мама приходила? - вмешался Горыныч.
- Вчера.
- А точно не сегодня? Ко мне сегодня чья-то мама подходила, просила порепетировать Азаровского ребёнка. Уж не она ли?
- Может, и она, - ответил Польский. - Но до меня она сегодня не дошла.
Горыныч задумался. Что-то ему сильно не нравилось в происходящем, но что именно, он уловить не мог.
- В общем, будьте с ним поаккуратнее, - подытожил Польский. - Я вас предупредил, кто его родители.
Он ещё раз развёл руки, как бы намекая, что есть вещи, которые от него не зависят, и покинул помещение.
- Вот дерьмо! - в сердцах воскликнул Горыныч.
- Где дерьмо? - Илья подошёл к нему с таким видом, словно тот действительно обнаружил на полу кучу дерьма.
- Везде! Здесь! В СУНЦе!
- А, в СУНЦе... - разочарованно протянул Илья. - Ясно. Да, дерьмо.
- Нет, вы поняли? Сергей Юрьевич предлагает нам прогнуться под какого-то депутата. Да не надо было вообще таких зачислять!
- А что такого? - спросила Толстая. - Он у меня получит четвертную пару. Точнее, нет, не пару, пару ещё заработать надо — единицу получит.
У Толстой действительно двойку надо было ещё заработать, а двойка с плюсом вообще многими считалась хорошей оценкой.
- А в СУНЦе — да, действительно дерьмо, - с видом знатока продолжал рассуждение Илья.
- Где же? - Семёнов подошёл к нему почти вплотную.
- Да хотя бы тут. Вот только сегодня троих погнали за пьянку.
Остальные отодвинулись от Алексея и Ильи подальше. Схлестнулись два зануды. Один может часами говорить о компьютерах, другой — о растениях. Встревать в их разговор не хотелось никому. К счастью, прозвенел спасительный звонок, и все стали расползаться по кабинетам. Но Алексей с Ильёй остались. У первого было окно в расписании, а у второго на сегодня уроки закончились.
- А всё-таки жалко их, - раздался голос из закрывающейся двери. - Один из них очень умный, таких сейчас мало в интернате.
Илья проводил взглядом уходящих и повторил — на тот случай, если Алексей его не расслышал.
- Сегодня троих погнали за пьянку. Это означает, что в СУНЦе пьют.
Илья немного помолчал, потрясённый глубиной своей мысли, после чего продолжил.
- А это отвратительно, когда дети пьют и скипают уроки. И этому их научили в СУНЦе.
- Не вполне так, - возразил Алексей. - Вероятно, они этим баловались и раньше.
- Тогда зачем таких принимать в СУНЦ? Они только развращают остальных. Другие, глядя на них, тоже начинают пить и скипать. А потом продолжают пить и скипать в Универе.
- Это не совсем правда, - возразил Семёнов. - Конечно, интернат со временем изменился, и не в лучшую сторону, но даже сейчас он держит марку. А в наши времена никто не пил и не прогуливал. Все прилежно учились.
- Я тоже учился в интернате. Кажется, на три года младше тебя. В моём классе было всё — и пьянки, и гулянки. И потом, в Универе, было. И я помню, как половину моего класса погнали на втором-третьем курсе. Потому что первый курс они как-то продержались на тех знаниях, что получили в интернате. Но эти знания их развратили. Они перестали учиться вовсе.
- Знания никогда никого развратить не могут. Развращает другое, например, нежелание получать знания дальше.
- Тем не менее выпускники СУНЦа вылетают из Универа пачками.
- Вовсе не пачками. Во-первых, бывают такие неудачные годы, когда, действительно, много наших выпускников выгоняют. Но обычно ситуация совсем не такая мрачная.
- Обычно ситуация такова, что на первом курсе предупреждают студентов так: «Внимание всем и особенно выпускникам СУНЦа!» И дальше начинают говорить про то, что не нужно повально на всё забивать. Потому что этим славятся именно выпускники СУНЦа.
- Так их и больше в процентном соотношении. Веди почти все наши выпускники идут в Универ. Ты не пробовал проводить статистику по другим школам?
- То есть ты признаёшь, что из нашего доблестного СУНЦа в Универ идёт одно фуфло, - подвёл итог Илья.
- Нет. Я признаю, что это фуфло есть, но оно идёт и из других школ. Много его или мало — это вопрос, на который ещё нужно ответить. Но мерить надо не по фуфлу. Мерить нужно по лучшим выпускникам. Один Азаров уже оправдал существование интерната.
- Азаров оправдал существование себя, - медленно и с расстановкой произнёс Илья. - Не нужно утверждать, что это СУНЦ сделал его крупным учёным. С тем же успехом он бы и без СУНЦа поступил в Универ, закончил его, и были бы те же результаты.
- Но так его интенсивное образование началось на два года раньше.
- Раньше не значит лучше. И потом, что означают эти два года? Если бы он стал доктором не в двадцать пять, а в двадцать семь, что-то изменилось бы?
- По твоей логике и Универ не нужен. Потому что многие, попадая в общежитие, пускаются во все тяжкие, многих выгоняют...
- Вылетают многие, но почему-то особенно это касается выпускников СУНЦа.
- Вероятно, потому что остальных не так жалко.
- Правильно. Итак, что мы имеем? Мы имеем умных и талантливых людей, которые после СУНЦа пачками летят из Универа. Именно поэтому их так жалко. Но ведь отсюда прямо следует, что СУНЦ их испортил.
- С тем же успехом они могли бы испортиться в другой школе. Но в этом случае они бы просто не поступили бы в Универ, потому что у них не было бы такого багажа знаний.
- Знаешь, вот я работаю программером. Мне иногда приходится брать кого-нибудь на работу. Выпускников или студентов. И я перестал брать на работу наших выпускников. Знаешь, почему? А потому что они ни черта не умеют, зато пальцы кидают будь здоров! И это очень обидно, потому что люди-то очень неглупые. Они могли бы решать задачи эффективнее остальных, но их приходится не принимать. Потому что они не будут работать. Потому что они будут втыкать в инет и халявить.
- Но ведь ты только что сказал, что уровень наших выпускников выше, чем уровень других?
- В среднем да, выше, хотя смотря с кем сравнивать. Но кроме уровня, есть ещё много разных параметров. И вот по уровню обязательности наши выпускники — однозначные лузеры. Я помню, мы взяли Зелигера. Но он окончательно перестал учиться, у него образовались хвосты. Я тогда сказал ему, чтобы не появлялся на работе, пока не сдаст сессию. Он перестал появляться. Но и сессию не сдал. Пришлось его погнать. На кой мне нужен такой работник?
- А я слышал от разных людей другие отзывы. Что наши выпускники очень ценятся.
- Да, есть несколько кумовских структур, куда с удовольствием берут их, но не потому что они лучше, а потому что выпускники СУНЦа. Например, потому что директор некогда закончил СУНЦ.
- А не означает ли это, что наш интернат весьма неплох? Если среди его выпускников есть немало директоров? Крупных бизнесменов?
- Нет, не означает. Они бы все оказались на своих местах, если бы и не учились здесь.
- Любишь ты сослагательные наклонения, - вздохнул Алексей. - Если бы у бабушки была борода, она была бы дедушкой. Тем не менее, они-то считают, что интернат им здорово помог.
- Многие выпускники любят свою alma mater, и вовсе не потому что она им что-то дала, а просто так. Потому что они здесь учились.
- Интересная у тебя вещь получается. Как выгнали, так виноват интернат. А как вырос успешным, так и без него бы справился. Тебе не кажется, что здесь где-то противоречие?
- Нет, не кажется. К тому же сейчас с этим совсем беда. Ты вдумайся: в прошлом году — я подвёл статистику — в СУНЦе пофиксили за пьянку на одного человека больше, чем за двойки! И в этом году за двойки ещё никого не успели пофиксить, а за пьянку — вот, пожалуйста! И это при том, что реально пьянок в СУНЦе гораздо больше. Ещё я в свои времена знал, что попасться на пьянке очень нелегко. Это нужно быть полным идиотом, чтобы попасться. Полным, понимаешь? Потому что если сидишь тихонечко в своей комнате, или даже не в своей — ты не попадёшься. Это нужно в коридор выйти и песни начать орать, чтобы этот баг кто-нибудь заметил.
- Ещё раз повторю: в моём классе пьянок не было.
- Алексей, а ты в своём классе вообще кого-нибудь замечал, кроме Нади? Если лично ты не пробовал в интернате алкоголь — во что я верю с трудом — то это не значит, что никто не пил. Просто про большинство пьянок никто не знает.
- Как ты помнишь, в наши времена это было проблематично. Это сейчас построили хорошие общежития, по два-три человека в комнате живут, а в наши времена в каждой комнате жило по десять-двенадцать человек. Как тут что-то могло пройти незамеченным?
- Я тебе говорю — было. И все знали, просто никто не закладывал.
Алексей пожал плечами. Слово на слово. Что-либо доказать тут невозможно.
- И всё-таки среди выпускников интерната много состоявшихся людей. Учёные с мировым именем, бизнесмены, директора крупных компаний... Да ты посмотри на Ассоциацию выпускников интерната, кто там есть!
- Знаешь, ещё бы этого не было. Всё-таки в СУНЦ собирали лучших детей. Ведь не могли их всех испортить! К тому же я признаю, что на стартапе, пока у всех был энтузиазм, всё было действительно неплохо. А потом, когда дело оказалось на мази, всё и съехало. К тому же, как я сказал, очень сомнительно, что именно СУНЦ способствовал этим результатам.
- А я сказал, что выпускники сюда возвращаются. И многие выпускники с удовольствием идут сюда преподавать. А ещё больше — и хотели бы, но деньги надо зарабатывать. Да ведь почти все мы, кто здесь работает, оканчивали интернат! Разве только это ни о чём не говорит?
- Говорит. - Илья немного помедлил. По его выражению лица было видно, как в голове бродят мысли, складываясь в причудливые комбинации. Илья мучительно вылавливал нужную мысль, словно рыбак, желающий насадить на крючок самого вертлявого червяка, и, наконец, выловил. - Знаешь, есть такой роман Харуки Мураками - «Хроники заводной птицы». Там есть сцена про дерьмовый остров. Есть в океане остров. У него нет никакого названия. Он просто не стоит того, чтобы его называли. На этом острове растут дерьмовые пальмы, приносящие дерьмовые кокосы. На пальмах живут дерьмовые обезьяны, которые едят эти дерьмовые кокосы. Дерьмо этих обезьян падает вниз и удобряет почву, на которой вырастают ещё более дерьмовые пальмы. Круг замыкается. Ничего не напоминает? Мы выращиваем выпускников, а они в свою очередь идут преподавать сюда.
- Мне кажется, это неудивительно.
- Подожди, я ещё не закончил. - Илья молча нащупывал мысль, которую чуть не упустил из-за Семёнова. - И ещё один интересный феномен есть, который тоже иначе как дерьмовым островом не назовёшь. Ты знаешь статистику замужеств выпускниц СУНЦа восьмидесятых годов?
- Что ты имеешь в виду?
- Что девяносто процентов из них выскакивали замуж за выпускников же СУНЦа. О чём это говорит?
- О том, что в нашем интернате люди находят друзей на всю жизнь. И любовь тоже находят.
- Конечно, я и не ожидал услышать от тебя ничего другого. Только, по-моему, это говорит кое о чём другом. О полной неспособности общаться с остальными, кто не учился в СУНЦе.
- Это, конечно, неправда.
- Ты можешь говорить, что это неправда, но статистика — очень упрямая вещь. А истинную статистику почему-то игнорят, и совершенно понятно, почему. Так удобнее жить. Во-первых, согласно статистике, половина выпускников СУНЦа восьмидесятых — тех, которые мужского рода — так и остались неженатыми. Сильно? Половина, понимаешь? Не треть, не четверть, а целая половина! Им, видите ли, не досталось жён из выпускниц, а с другими девушками они оказались просто неспособны общаться. Вот он, дерьмовый остров в действии!
Семёнов молчал. Эта статистика, конечно, была ему известна. Позавчера о ней говорил и Либенталь, только истолковывал он её совершенно иначе. Илья помолчал немного вместе с ним, а потом продолжил.
- Это я называю физматовским инцестом, этот термин наиболее точен. Идём дальше. Ты, конечно, этого всего не замечал, потому что тебя оно не коснулось, но есть ещё одна статистика, совсем уж лузерская. Из браков между выпускниками СУНЦа восемьдесят процентов распадается в течение трёх лет. Восемьдесят, понимаешь? - Илья поднял обе руки, загнув два пальца и распрямив для наглядности остальные восемь.
- Я думаю, эта статистика преувеличена.
- Возможно, я бы тоже думал именно так, если бы не убедился лично. Когда я разводился со своей первой женой — она тоже была выпускницей СУНЦа, я заметил, что развожусь не я один. Почему-то в это же время распались ещё три брака, и все — между выпускниками СУНЦа. И тогда я понял, что это неслучайно. И прошерстил статистику. А потом нашёл другую статистику, которую подвёл кто-то другой, и наши данные полностью совпали. Видишь, на каком дерьмовом острове мы находимся.
- Судя по результатам, остров очень даже не дерьмовый.
- Результаты вон там, - Илья махнул рукой в сторону доски объявлений, где висел приказ об отчислении.
- Ну и что ты меришь по всяким уродам? Это же понятно, в семье не без урода. Мерилом-то является максимальный результат! А ты мыслишь так же, как наше министерство образования. Удивительно только, зачем ты ещё здесь работаешь.
Но у Ильи на это есть стандартный и очень удобный ответ.
- А я здесь и не работаю, - ответил Илья. - Я здесь просто веду уроки.
В этот момент у него зазвонил телефон. Звонили то ли по работе, то ли кто-то просто консультировался — но Илья уже забыл про существование Алексея и рассказывал в трубку, в каком месте программы нужно искать ошибку.
Семёнов задумался. Он знал, что существуют выпускники интерната, которые интернат очень не любят, даже ненавидят. Он их никогда не понимал — для него интернат всегда был родным домом, а как можно не любить родной дом? Но такие люди есть, обычно они выпускаются отсюда и никогда не возвращаются. Тем более удивительно было, что Илья с такими взглядами — если, конечно, он отстаивал свои взгляды — пришёл сюда, чтобы вести в интернате уроки.