Ирина Львовна Мартынова не могла уснуть всю ночь: только сомкнёт глаза — сразу же в голове начинают бродить какие-то смутные тревожные ощущения, обёрнутые в мрачные серые силуэты. Смысл этих силуэтов-ощущений был понятен только во сне, и смысл был зловещий; Ирина Львовна открывала глаза, чувствуя, как сильно колотится её сердце, пыталась вспомнить содержание посетившего её видения, но содержание куда-то уплывало, оставаясь по ту сторону сознания. Ближе к утру она всё же смогла провалиться на полтора часа в полное небытие, не снабжённое видениями, но потом снова открыла глаза. Усталость одолевала её, но сон ни за что не хотел приходить, и ей пришлось подниматься. Общее ощущение было такое, будто под каждым глазом висел кусок свинца на полкило. Ирина Львовна физически ощущала этот свинец, она уже чувствовала мировое господство свинца, представляла, как откроет шторы и увидит свинцовое небо, угрожающе нависшее над свинцовой землёй, и голые свинцовые скелеты тополей будут агрессивно размахивать тяжёлыми ветвями...
Мартынова оторвала свинцовую голову от подушки. Мысли вгрызались в голову подобно толстым дождевым червям-выползкам, буравили сквозные ходы и не оставляли после себя ничего, кроме боли. Она поняла, что в последние несколько месяцев слишком сильно расслабилась. После того как муж настоял, что Павлику нужно поменять школу на какую-нибудь более престижную, и в качестве компромисса был выбран СУНЦ, она в сердцах сказала: «Хорошо, делайте как знаете!» - и не вмешивалась. Павлик писал какие-то экзамены, как-то поступил в эту школу. Потом водитель Сергея Степановича каждое утро отвозил Павлика, а потом привозил домой, и Мартынова вздохнула чуть посвободнее, потому что раньше Павлика всюду возила она. И вот теперь она поняла, что нельзя было расслабляться, нельзя было выпускать ситуацию из своих рук, ибо только мать может следить за ребёнком, чтобы с ним ничего дурного не случилось, только мать, которая выносила и вскормила, может чувствовать его так же хорошо, как и себя, только мать знает, что лучше для ребёнка, а что нет. Теперь ей предстояло разрешить накопившиеся из-за недосмотра проблемы. Сегодня она сама отвезёт Павлика в школу, а там попробует до чего-нибудь договориться с учителями. Вчера ещё она рассчитывала на помощь мужа, но теперь понимает, что никакой помощи от него не будет, он может только разглагольствовать о том, какая плохая у нас система образования, и что с ней нужно сделать. И это печально, потому что Сергей Степанович мог бы предложить школе какую-нибудь ощутимую финансовую помощь, а она нет, она сможет только нанять репетиторов.
С той стороны зеркала на неё глянуло какое-то чужое лицо, страшное и за одну ночь постаревшее, со свинцовым взглядом. Такое лицо ей очень не понравилось, и следующие пятнадцать минут она колдовала, чтобы заретушировать образовавшиеся морщины и скрыть свинцовый оттенок. Результат получился совсем не тот, которого она хотела, с красноватыми глазами ничего было не поделать, но всё же лицо перестало быть таким пугающим. С чувством неудовлетворённости Мартынова пошла будить Павлика, если он ещё не проснулся самостоятельно.
Большая чёрная «Сузуки» неслась по городу, точно диковинный зверь. В салоне повисло неловкое молчание. Мартынова чувствовала, что надо поговорить с Павликом, надо его о чём-то спросить — и не знала как. Раньше она была в курсе всего, что с ним происходит, и ей не требовалось для этого что-то расспрашивать. А теперь она даже не знает, какие вопросы следует задать и в какой последовательности. Такая неловкость бывает после долгого расставания с некогда дорогим человеком. Это очень угнетало Мартынову, и она продолжала молчать. «Время уходит», - думала она, глядя на навигатор, отмечающий путь до интерната, который с каждой минутой становился всё короче и короче.
Павлик тоже чувствовал неловкость. Он понимал, что что-то изменилось, потому что раньше его вёз шофёр, а теперь мама, и выглядит мама очень озабоченной. Но что именно не так, он не осознавал, и тоже думал, что надо бы спросить у мамы про её беспокойства — и не мог. Не мог, потому что чувствовал, что каким-то косвенным образом он виноват в этих беспокойствах. Так они и молчали, пока из окон машины не показался квартал, заросший лесом.
- Меня обычно там высаживают, - нарушил молчание Павлик и указал на угол. - Дальше я пешком.
- Нет уж, доедем, - сквозь зубы процедила Мартынова. Она только что получила ещё одно подтверждение, что доверять ребёнка никому нельзя. Этот шофёр даже до школы Павлика не довозил!
Автомобиль припарковался у самого входа.
- Покажи мне кого-нибудь из учителей математики и физики, не твоих, а вообще, - сказала Мартынова, выходя из машины.
- А зачем?
- С тобой дополнительно позаниматься.
- Ааа... - равнодушно сказал Павлик. Он обернулся и увидел, как по дороге идут в ногу, точно вышколенные солдаты, Семёновы. - Ну вон, например. Она математик, он физик, кажется.
Павлик побежал на урок, а Мартынова осталась ждать, когда Семёновы подойдут поближе. Они явно не спешили и совершенно не смотрели под ноги, ибо эта дорожка была им известна до последнего бугорка. Казалось, что они увлечены беседой друг с другом, так отрешённо они выглядели, но никто из них не только не произносил ни слова, они даже не глядели друг на друга. Подошли к двери, Алексей привычным жестом отворил её и пропустил в дверь Надю, после чего зашёл сам. Тут-то их и поймала Мартынова.
- Доброе утро, - сказала она. - У меня мальчик здесь учится. Но у него возникли какие-то проблемы. Вы не позанимаетесь с ним дополнительно? Не поможете подтянуть материал?
- Это можно, - ответила Надя. - А по каким темам?
Вопрос застал Мартынову врасплох. Она совершенно не ожидала, что ей ещё придётся излагать содержание проблемы. Разве не они учителя, разве не они должны выявлять пробелы в обучении? У Мартыновой слегка поднялась левая бровь, но она тут же совладала с собой. Ругаться сейчас совершенно не годилось, это было бессмысленно и даже вредно. Надя, видя её замешательство, спросила:
- Ну хорошо, в каком он классе?
- В десятом «а», - ответила Мартынова.
- Я посмотрю. Сейчас пока ничего определённого сказать не могу.
- Давайте я вам позвоню вечером, - предложила Мартынова.
Они обменялись телефонными номерами. Мартынова повернулась к Алексею, который, как привязанный, стоял в метре от жены.
- А вы сможете помочь по физике?
- Вообще-то я этим не занимаюсь... - начал Семёнов. Репетиторством он действительно не занимался уже много лет, предпочитая тратить свободное время на ботанику. - А кто там ведёт?
И тут он вспомнил, что в десятом «а» физику ведёт Азаров. Если до этого момента он ещё колебался, то теперь понял, что не возьмётся. Надо только как-нибудь объяснить этот факт женщине. Но жёсткие формулировки Семёнов произносить не умеет. А Мартынова ждала от него ответа.
- Нет, не могу сейчас взяться, - ответил он.
- А кто может?
В этот момент в здание зашёл Горыныч, и Алексей понял, к кому следует переадресовать разговор. Горыныч подошёл поздороваться с Семёновыми.
- Борис Аронович, вот тут мальчика надо порепетировать...
Горыныч немного удивился, потому что репетиторством он тоже не занимался. Он являлся старшим научным сотрудником в институте ядерной физики, а преподавание в интернате расценивал как хобби. Но любопытство не позволило ему просто пройти мимо.
- Он из десятого «а»...
Горыныч обратился к женщине.
- У него Азаров ведёт физику, правильно я понимаю? - Женщина ничего не ответила, но Горыныч в ответе и не нуждался. Вопрос он задал исключительно для порядка. - Так вот послушайте мой добрый совет. Не надо искать человека, который будет заниматься с учеником Азарова. Здесь вы его просто не найдёте. Здесь никто не согласится заниматься со школьником, у которого физику ведёт Михаил Анатольевич.
- Но почему?
- Потому что у него своя программа, - ответил Горыныч. - Потому что это слишком сложно. Это не стандартная школьная программа. Михаил Анатольевич смотрит на физику под совсем другим углом, это взгляд профессионального учёного. Я не возьмусь за это дело.
Горыныч несколько погрешил против истины: и он, и Польский, и многие другие сотрудники также являлись профессиональными учёными. Хотя, конечно, по сравнению с величиной Азарова их учёность меркнет. Но он залез в слишком высокие материи: Мартынова вообще не поняла, при чём тут взгляд профессионального учёного, если речь идёт о школьной программе. Она восприняла слова «слишком сложно».
- Я хорошо заплачу за эту работу.
Горыныч понял, что объяснять нужно как-то проще.
- Уважаемая, - ответил он, отводя её в сторонку, чтобы не мешать проходящим. - Понимаете, тут не всё меряется деньгами. Просто у Михаила Анатольевича нужно сидеть и слушать, и пытаться понять, или обращаться к Александру... - Горыныч мучительно пытался вспомнить отчество Фоминского, но так и не смог. - К Фоминскому. А если и это не помогает, то не надо учиться в классе, где ведёт физику Михаил Анатольевич. Вот и всё.
Опять оборот «не надо здесь учиться». Мартынова почувствовала, что скоро начнёт терять терпение — люди оказались какие-то непрошибаемые.
- Тогда я в городе найду репетитора. Есть сколько угодно людей, которые согласятся позаниматься с мальчиком и не будут разводить дискуссии.
- Верно, - ответил Горыныч. - Сколько угодно. Но воспримите мой добрый совет — бесплатно! — не надо этого делать. Они-то, конечно, согласятся, но кто из них сможет объяснять материал за Михаилом Анатольевичем? А вот кто знает Михаила Анатольевича, тот не согласится, и напрасно вы нас пытаетесь убедить в обратном.
Мартынова поняла, что разговаривать с этими людьми бесполезно. Михаил Анатольевич, наверное, какая-то большая шишка, что его учеников боятся брать другие учителя. И всё равно к этой шишке должен быть какой-то подход. Учатся же у него другие дети, и глупо думать, что у всех родители могли бы заплатить больше, чем она — даже без привлечения средств мужа. Нет, какой-то выход обязательно должен быть, но нужно выйти на правильных людей.
«Вот засекретили-то, - подумала она. - Ничего не понятно, к кому обращаться, как обращаться...»
Наталья Никаноровна Бабель стояла в коридоре, возле стенда с расписанием, и смотрела на приказ, который рано утром, ещё до её прихода, повесили секретари. Отчислить. За распитие спиртных напитков. Горкина Павла, Губаря Никиту и Подколесина Александра.
Отчислить. За распитие спиртных напитков. Формулировка приказа возмущала её до глубины души. А ещё взрослые люди. И издают такие приказы. И быстро так издают, до её появления в здании. За распитие спиртных напитков.
Они не вхожи в ректорат и не знают, какие должны быть приказы и какие проблемы могут быть, если приказ составлен неправильно. Она знает, ибо видела много раз воочию, только все они почему-то отмахиваются от проблемы, как будто её не существует. Люди всегда не верят. Не верят, что можно попасть под машину, пока кто-нибудь из их близких не попадёт. Не верят, что прививка помогает не заразиться. Не верят в беду, которая может произойти не сейчас. Люди живут сегодняшним днём.
Бабель вспомнила, сколько раз ей с коллегами приходилось смеяться над различными нелепыми приказами Польского. И каждый раз неясно: то ли смеяться, то ли плакать. Вот и сейчас всё повторяется. За распитие спиртных напитков. Отчислить. То есть из приказа прямо следует, что в интернате ученики распивают спиртные напитки. А если какая проверка? Как им это объяснять? Неужели же нельзя было подобрать формулировку получше?
А ведь её сюда и поставили следить за подобными вещами. Они, конечно, молодцы, хорошо учат детей, но всё это должно быть не только на высоком педагогическом, но и на высшем документальном уровне, чтобы комар носа не подточил. И с этим у Польского были очевидные проблемы.
За распитие спиртных напитков. В приказе. Неудивительно, что спиртные напитки появляются вновь и вновь. И вновь и вновь за это отчисляют. Как можно вообще такое писать в приказе? Спиртные напитки в интернате — страшное дело. Страшнее разве что наркотики. Но если есть спиртные напитки, то могут быть и наркотики, это очевидно любому здравомыслящему человеку. Они хотят, чтобы сюда пришла инспекция наркоконтроля и перерыла в интернате всё, до последнего фантика? Они же житья никакого не дадут, если придут, и хорошо, если вообще интернат не закроют.
Не должно быть никаких спиртных напитков. За этим должны следить воспитатели. Вот если бы при этом ещё увольнять воспитателей за халатность, потому что недоглядели — было бы правильно. Вот тогда и случаев употребления спиртных напитков не будет, если все будут качественно делать свою работу. А без этого несправедливо получается: учеников отчисляют, а воспитатели, которым, между прочим, зарплату платят, чтобы в интернате поддерживался порядок и не было нарушений, оказались все на своих местах, живут и здравствуют. И где тут справедливость?
И всё равно в приказе не должно быть упоминания про напитки. Не должно. А если они будут неприличными словами ругаться и за это получат выговор (никто, конечно, никогда за это выговор не получал, но всё-таки), что, и тогда в приказе будут перечислены все слова, за которые последовал выговор? Разумеется, нет, такое никому и в голову не придёт. Так почему же в этом случае причина отчисления излагается столь примитивно?
Откуда-то сверху — в школе всегда кажется, что отовсюду — раздался назойливый звонок, основательно проредивший коридор. Если раньше возле расписания хаотически сновали люди, создавая правдоподобную модель броуновского движения, то теперь, вопреки второму началу термодинамики, они вдруг куда-то устремились и разлетелись по боковым отсекам, именуемым кабинетами. Бабель почувствовала вокруг себя вакуум, в котором не распространяются никакие звуки — именно это стало причиной внезапно наступившей тишины.
Но одна молекула не исчезла, а продолжала оставаться на месте, еле заметно меняя своё положение — очевидно, её кинетической энергии просто не хватало для того, чтобы покинуть коридор. Бабель обернулась и каким-то неведомым чувством поняла, что нужно вмешаться.
- Я могу вам чем-нибудь помочь? - участливо спросила она.
- Да, - ответила Мартынова. Она чувствовала себя так, будто стоит не на паркете, а на идеально гладком льду, и потому самое важное в таком состоянии — найти хоть какую-нибудь точку опоры. - Мне нужен кто-нибудь из администрации школы.
- Пройдёмте в мой кабинет, - ласково сказала Бабель.
Обстановка кабинета Бабель сразу же понравилась Мартыновой. После атмосферы школы, которая сразу показалась Мартыновой удушающе-казённой и непригодной для жизни, после коридоров, освещённых нагоняющими тоску люминесцентными лампами, кабинетов, из которых веяло старыми одинаковыми полуразваливающимися партами с написанными на них номерами, не всегда соответствовавших реальным номерам кабинетов, после обезличенных звонков, скверно действующих на нервную систему, после всего того, что высасывает из человека всякую индивидуальность и превращает его в иссушенного заключённого, кабинет Бабель выглядел настоящим раем, этаким маленьким уютным домашним мирком, и Мартынова наконец смогла вздохнуть с облегчением. От мебели этого кабинета веяло какой-то материнской заботой — и от кожаного диванчика в углу, и от стульев, которые разительно отличались от своих собратьев по ту сторону двери, и от стола в форме полумесяца со скруглёнными концами, на одном конце которого уютно примостился компьютер, и от мягкой игрушки, слегка свесившей лапки с монитора. Даже шкафы в углу, наполненные пузатыми деловыми папками, выглядели уютно. «Умеют же люди создавать уют и в такой казённой обстановке,» - подумала Мартынова. Она сразу почувствовала, что женщине, окликнувшей её в коридоре, можно доверять, и теперь, находясь в этом уютном кабинете, её чувство переросло в уверенность. Она уже знала, что здесь ей должны помочь.
- Итак...
- Я мама Павлика Мартынова, - проговорила Ирина. Уверенность в том, что здесь ей помогут, слегка пошатнулась. Ей уже осточертело раз за разом говорить эту фразу. Раньше нигде представляться не требовалось, а вот в этом бездушном заведении приходится на каждом шагу.
Бабель напряглась, словно лисица, почуявшая, что где-то поблизости шмыгает полёвка, но неизвестно точно, где именно. Фамилия явно знакомая, и от того, как быстро она вспомнит, с чем эта фамилия ассоциирована, должен зависеть дальнейший разговор. Бабель уже открыла рот, чтобы уточнить, откуда она знает фамилию, но тут же передумала. Свобода манёвра всегда больше, когда узнаёшь информацию не от собеседника, а каким-нибудь другим способом.
Бабель мягко указала на стул с плавно изогнутыми ножками на манер лебединой шеи. Сама же она прошла и села на своё рабочее место, и стало понятно, что она неотделима от этого места. Таким образом, женщин теперь разделял стол.
- И что же вас привело сюда?
- Хочу узнать, как у нас дела. - Мартынова тоже решила не раскрывать карты преждевременно.
- Так узнайте. - Бабель неопределённо махнула рукой в сторону учительской.
- К сожалению, я не очень понимаю, - сказала Мартынова. - В журнале написано не всё. Кроме того, у нас по некоторым предметам есть проблемы, и мы бы хотели их исправить.
- Это к учителям нужно, а не ко мне.
- К сожалению, мне пока не удалось договориться с учителями. Они почему-то не идут ни на какие контакты.
- Есть такая трудность, - улыбнулась Бабель. - Вы поймите их, они не привыкли общаться с родителями.
- Почему не привыкли?
- Потому что это университетские люди.
Мартынова злобно зыркнула, услышав такой же разговор, какой был вчера с директором. Но Бабель продолжала.
- Я понимаю, что они должны работать с родителями, должны заполнять журналы, и так далее. Я тоже считаю, что должны. Какой бы он ни был профессор — здесь не студенты, а дети, и вести себя нужно как в школе, а не как в институте. Но объяснить это учителям очень трудно.
- Тогда зачем здесь они работают? Наймите нормальных учителей, которые привыкли хорошо учить детей.
- Я понимаю, но где же найдёшь нормальных учителей? Хорошие учителя на дороге не валяются.
- Но у вас же, кажется, элитная школа? Как же у вас могут быть проблемы с учителями?
- Школа, конечно, элитная, а вот финансирование госбюджетное, а по некоторым пунктам даже меньше, чем в обычных школах.
- Почему?
- Потому что мы не подчиняемся отделу образования, и финансирование наше идёт не через район, а через Университет.
Бабель несколько поморщилась. Не то. Она вспомнила, кто такой Мартынов, и теперь чётко понимала, что финансовые вопросы обсуждать, конечно, нужно, но не с ней, а с её мужем, на которого ещё предстояло как-нибудь выйти. А этот разговор нужно было повернуть в другое русло.
- Но вы, кажется, хотели обсудить со мной вопросы обучения вашего сына?
- Да... Он нахватал каких-то двоек, и у меня вопрос, как их можно исправить?
- Исправить? - Бабель помедлила несколько секунд, как бы выбирая нужный ответ. - А почему бы вам не спросить про это у учителей?
- Я же говорю — с ними невозможно ни о чём договориться. Я пытаюсь что-то спросить, но они мне ничего не могут посоветовать. А некоторые и вовсе говорят, что нужно отчислить.
- Это не в их компетенции, - ответила Бабель. - Отчислить ли ученика, решает педсовет. Так что не нужно их слушать в этом вопросе.
- Ещё я спрашиваю, можно ли с Павликом дополнительно позаниматься, а они все говорят, что с учеником Азарова заниматься не будут.
В улыбке Бабель скользнула тонкая, еле заметная нотка торжества и удовлетворения.
- У него Азаров ведёт физику? Сочувствую...
Какая-то незримая искорка проскочила между женщинами. Они обе обрели тему для разговора и окончательно осознали, что друг друга поймут. Мартынова начала с жаром излагать свои проблемы.
- Главное, я не пойму — вот как можно наверстать, если что-то не понял? Учебников у них нет, да, говорят, они и не помогают, программа якобы авторская, заниматься с ним никто не желает...
- Да не один Павлик такой, у него почти весь класс ничего на уроках не понимает.
Мартынова прямо-таки расцвела. Прежде её тыкали носом в проблемы Павлика, но теперь оказывалось, что такие проблемы не только у него. Проблема обобществилась, теперь её давление было распространено на большое количество незримых людей, а значит, на каждого в отдельности она стала давить меньше.
- Ужас какой! А почему он у вас вообще работает?
- Да вот держат его зачем-то, он вроде бы крупный учёный... А по-моему, занимался бы он своей наукой, а к детям не лез. Он ведь совершенно безалаберный, и я уверена, что он и не помнит вашего ребёнка.
Мартынова попыталась представить себе, как это возможно — не помнить её ребёнка. И не смогла. Но вчерашняя реакция Азарова вполне подтверждала слова Бабель.
На протяжение следующих десяти минут женщины обсуждали разные стороны жизни Азарова и, кажется, совершенно разложили его по атомам. Обсудили отсутствие у него семьи, и Мартынова всерьёз испугалась — не педофил ли? Бабель успокоила, сказав, что ни за чем таким Азаров замечен не был, но она ещё будет наблюдать за ним, потому что он ведёт себя подозрительно, а педофилия, как известно, не всегда проявляется явно и не всегда сразу. Вспомнили, что любой ключ, оказавшийся у Азарова, непременно терялся, и к послужному списку диагнозов добавилась клептомания. За эти минуты Азаров из здорового человека превратился в ходячую энциклопедию психических заболеваний. Потом психические заболевания как-то исчерпали себя — то ли психиатры придумали слишком мало названий, то ли женщины не смогли вспомнить ещё что-то важное. Тема Азарова сошла на нет, и Мартынова снова вспомнила про положение Павлика. Она спросила, как быть с решением педсовета. Бабель ответила, что она сейчас не может этого сказать, что она на решения педсовета влиять не может, но что-нибудь постарается сделать. Наконец записала свой номер и сказала:
- Если будут возникать какие-нибудь вопросы — звоните.
Мартынова вышла из кабинета. Проблема, стоявшая перед ней, вроде бы никуда и не исчезла, но перестала быть страшной. А главное — появился человек, к которому можно обратиться за помощью.
«Ну вот, я всегда знала, что все вопросы решаются. Достаточно найти нужного человека.»
На секунду её взяла досада на себя — за то, что весь вчерашний день оказался потрачен впустую, что столько ценных слов сказано не тем, сказано людям, с которыми вообще не надо было разговаривать. А сколько нервов ей это стоило! Но, слава богу, сейчас всё это осталось позади — можно спокойно садиться в машину и ехать домой.