Планета сделала полный оборот вокруг оси, и на город снова надвинулась ночь. Большинство обитателей уже были замкнуты в бетонных коробках, некоторые, наоборот, готовились перебираться в другие бетонные коробки, в которых, как утверждается, кипит ночная жизнь города. Магазины постепенно закрывали свои пасти, заглатывавшие людей и потом изрыгавшие их обратно. В городе становилось тихо, и каждый громкий звук теперь разносился на несколько кварталов. Город засыпал.
Ночь пришла и в тихий квартал, окружённый защитной лесополосой. Уже давно погас свет в центральных корпусах, но в боковых крыльях почти все окна ещё горели — там готовились ко сну. Около умывальников образовались вечерние очереди, души тоже были заняты, люди по коридору сновали туда-сюда. Воспитатель, остающийся сегодня на ночь в этом корпусе, которого все называли Сан Санычем, ходил по комнатам и устраивал перепись.
Перепись была ежевечерней процедурой а интернате. Проводить её дежурный воспитатель должен перед отбоем, то есть тогда, когда значительная часть народа умывается и ещё находится вне комнаты. В каждую комнату нужно зайти и отметить присутствующих. Арес это делает с той же связкой ключей и зычным криком «Перепись!»; многие обитатели тогда отрывались от подготовки ко сну, шли в свои комнаты и возвращались к умывальнику, когда перепись миновала их комнату. Лучше быть переписанным, чем числиться отсутствующим.
Согласно внутреннему распорядку, после переписи воспитатель должен сверить список отсутствующих с тетрадкой у входа, куда записываются выходящие, но этого не делает никто и никогда.
Сейчас перепись проводит Сан Саныч; это значит, что отрываться от вечернего туалета необязательно. Он неслышно скользит по коридору — невысокий, с коротенькой бородкой, — без стука заходит в комнату, спрашивает, все ли на месте, получает ответ, не проверяя, соответствует ли он реально присутствующим в корпусе, после чего исчезает и появляется в соседней комнате. Так он обходит весь корпус, после чего повторно проходит по комнатам, в которых он в первый раз не встретил ни души. Всё это настолько тихо и незаметно, что иногда вообще неясно, присутствует ли Сан Саныч в корпусе.
В половину одиннадцатого наступает отбой. Арес вооружается часами и в точное время кричит во всю глотку: «Отбой!», так что любой нормальный человек, если он уже спал, немедленно проснётся и спросит, что это за пожарная сирена, и не пора ли из этого здания эвакуироваться вон. Но обитатели, чуть попривыкнув, не обращают на эту сирену никакого внимания.
Сан Саныч проводит отбой без единого шороха. Он ещё раз проходит по комнатам и желает всем спокойной ночи. После чего идёт в воспитательскую.
Так же тихо он проводит подъёмы, и его тишина действует гораздо лучше, чем громкие крики Ареса. Сан Саныч заходит в комнату и тихо стоит, пока обитатели не проснутся. Тихое присутствие чужого человека в комнате может действовать гораздо сильнее громких звуков, это Сан Саныч, увлекавшийся психоанализом, хорошо знал. Если кто-то из обитателей по-прежнему не просыпался, Сан Саныч подходил к нему и начинал гладить по голове — не тормошить и не будить, а именно гладить. Обитателям это очень не нравилось, поэтому все предпочитали вставать раньше.
Конечно, такие действия требуют немало времени, и Сан Саныч не смог бы обойти все комнаты за отведённое время. Но это и не требовалось. Во-первых, некоторые обитатели на ночь закрывали свои комнаты, хотя это и не полагалось по правилам. Большинство комнат всё же открыты ночью — закрывать их просто незачем, а возни меньше, если ночью вдруг захочется в туалет. А во-вторых, некоторые встают во время или даже раньше подъёма совершенно самостоятельно, просто потому что являются прирождёнными жаворонками. Оставалось только вычислить, какие именно комнаты нуждаются в побудке.
Но подъём будет утром, а сейчас наступает время отбоя. После отбоя свет в комнатах полагается держать выключенным, но реально за этим никто не следит. Да и как заставишь выключить свет тех, у кого завтра очередное переписывание контрольной по законам сохранения у Горыныча. Единственное, за чем реально следят воспитатели (как правило, оставаясь в своих комнатах) — чтобы в корпусе была тишина. За громкие звуки, слышные в воспитательской, можно получить по шапке.
Интернат засыпает; особенно если смотреть на него с улицы, окна в жилых корпусах понемногу гаснут. К одиннадцати часам остаётся лишь несколько горящих прямоугольников, не считая тусклого дежурного освещения коридора. Да и в этих прямоугольниках горят в основном бра, а не верхний свет.
Двести седьмая как раз из тех, где свет не погас. Это обыкновенная комната, выглядящая как и большинство других, шириной три на четыре метра и с метровой прихожей, где находятся вмурованные в стену одёжные шкафы. В самой комнате – три кровати, две тумбочки и письменный стол с двумя стульями. Над двумя кроватями – ночники, на одном из них нет плафона – разбился несколько лет назад и так и не был заменён.
Обитателей комнаты в этот вечер двое – Никита Губарь и Саша Подколесин. Третий сосед живёт в ближайшем пригороде и остаётся на ночь в интернате нечасто. Никита вслушался в наступившую в корпусе тишину.
- Кажется, Сан Саныч ушёл.
В коридоре раздались шаги. Ребята смолкли. На Сан Саныча не похоже, хотя и эти шаги приглушённые – находящийся в коридоре явно не хочет, чтобы его слышали. Шаги затихли прямо возле двери, дверь тихонько открылась. Обитатели тут же насторожились, Саша взялся за покрывало, будто как раз собирается расстелить кровать и лечь спать. На пороге – Паша Горкин, которого все зовут Пафом. Саша шепчет, указывая в коридор.
- Там никого?
Паф кивает, хотя это и не требуется. Если бы в коридоре кто-то был, Паф не пришёл сюда, а дождался бы, когда всё успокоится.
Внезапно дверь одёжного шкафа открылась, и оттуда вышла Маша Петрова, прятавшаяся в шкафу во время переписи. Маша миниатюрная, она не то что в большом шкафу – в микроскопическом проёме между кроватью и окном смогла бы спрятаться.
- Кто ещё придёт?
- Судак, Рыжий, может, ещё Шурик и Димка.
- Ещё Катя собиралась, но не знаю, дойдёт ли.
Из другого корпуса идти в самом деле далеко, а ведь надо ещё не попасться.
Снова шаги в коридоре, ребята притихли, Маша инстинктивно схватилась за дверь шкафа. Но в коридоре явно больше одного человека, и напряжение сходит на нет. В комнату зашли двое. У одного на голове вьётся и кучерявится огненно-красная шапка волос, по которой его можно узнать с большого расстояния; к прозвищу «Рыжий» он привык, вероятно, с пелёнок. Второй – Дмитрий Кривченко, по прозвищу «Судак», потому что сюда он приехал из Судака, и в особенно холодные дни периодически вспоминает тёплый Крым.
- Вы бы так дверью не хлопали, а то как слоны в посудной лавке.
Критическая масса набралась. Если кто ещё появится – это его дело, но ждать ещё кого-то бессмысленно.
- Ну что, кто идёт?
- А Сан Саныч у себя?
- Был у себя. Но Сан Саныч не заложит, если что.
- Мне, что ли, идти? Я могу, кто со мной? – спрашивает Рыжий.
Он всегда так говорит, потому что чувствует себя в безопасности. Разумеется, идти не Рыжему. У него же голова чуть не сама светится, его безошибочно можно вычислить даже в тёмном лесу за десять метров. Это верный способ сорвать всё мероприятие.
- Ладно, мы с Ником сходим, - наконец ответил Паф.
Кровати в комнате заправлены очень небрежно, хотя в корпусе мальчиков это считается нормальным. Но покрывало на кровати, которая справа и ближе к окну, совсем волочится по полу, и это не простая небрежность Ника. Из-под этой кровати Ник вытаскивает пожарный гидрант, длинный и толстый, как анаконда в каком-нибудь особенно выразительном, но не слишком правдивом фильме. Этот гидрант обычно лежит, свёрнутый в тугое кольцо, в пожарном уголке, но сегодня он будет использован по другому назначению.
Повозившись немного, ребята открыли окно, стараясь не очень шуметь. Разбухшее дерево старой рамы поддавалось с трудом и со скрипом.
- Блин, сейчас Саныч придёт, вы хоть эту шнягу уберите пока, - показывая на пожарный гидрант, сказал Паф.
Наконец окно поддалось и с шумом отворилось, и в комнату ворвался поток свежего воздуха. Пахло дождём и палыми листьями.
- Дверь закройте кто-нибудь, а то…
Саша вынул ключ и запер дверь. Паф и Ник в это время размотали гидрант. Один конец гидранта они привязали к ножке кровати. Но это пустая мера предосторожности — ножка кровати хлипковата и просто выломается, если что-то случится.
- Блин, держите крепче…
Стук в дверь. Сердце уходит в пятки, гидрант срочно запихивается под кровать, хотя его конец уже привязан к ножке кровати и предательски торчит. Маша прячется в угол, пытаясь слиться со стеной.
- Откройте, это я…
Открывают дверь, но совсем чуть-чуть. Через эту щёлочку просачивается Катя.
- О, я сказала на переписи, что ты умываешься, тебя отметили, - говорит она Маше. – У вас всё нормально? А то меня чуть не заловили.
Гидрант снова вынут из-под кровати. Его свободный конец медленно и торжественно опускается в окно. Паф перебирает руками, и вскоре шланг касается земли.
- Держите, - говорит он Рыжему и Судаку. – И смотрите не упустите.
Паф подобрался к открытому окну, схватился за гидрант, перелез на ту сторону и исчез из вида. Гидрант натянулся, словно леска при поклёвке крупной рыбины. Если Рыжий и Судак его отпустят, лёгкая кровать не будет серьёзным противовесом для Пафа. Скорее всего, сразу же отломится ножка у кровати. В общем, основная нагрузка на руки.
Наконец, эта нагрузка перестала чувствоваться в руках: Паф спустился на землю. Следом полез Ник, спрыгнул с полутора метров, потёр ушибленное колено. Рыжий втянул гидрант обратно. Маша в этот момент прильнула ухом к дверям, прислушиваясь к шорохам. Она напоминала большую кошку, казалось – пришей ей хвост, и его кончик немедленно начнёт чуть заметно подёргиваться.
- Идёт кто-то…
В коридоре действительно были слышны шаги – шаги человека, который идёт без боязни и хорошо знает, куда. Можно не опасаться.
Двести седьмая комната выходила окнами в лесополосу. Благодаря этому свойству Пафу и Нику удалось проделать спуск на пожарном гидранте. Если бы комната была с другой стороны общего коридора, то её окна оказались бы видны из других корпусов, что сделало эту затею практически нереальной. Смельчаки, правда, и на ту сторону вылезали, но это было уже совсем безрассудство.
Паф и Ник направились к лесополосе и моментально скрылись в ней. Через пять минут они вернулись обратно с пакетом, в котором явственно проступали контуры бутылок. Содержимое тихонько позвякивало в такт шагам.
- Тише ты, блин, - шепнул Паф.
Пакет привязали к гидранту и под мелодичное позвякивание, от которого замирали сердца у всех соучастников, начали поднимать наверх.
- Смотри не разбей, иначе сейчас сам побежишь покупать!
- Так не продают же ночью!
- А мне какое дело, что не продают?
Пакет втянули в комнату. Отвязали, кинули гидрант вниз. Рыжий и Судак снова держали гидрант, пока по нему карабкался сперва Ник, потом Паф.
- Чего ты такой тяжёлый? – спросил Рыжий Пафа и ткнул его пальцем в бок. - В следующий раз не будем поднимать, там и оставим.
- В следующий раз сам полезешь туда.
Гидрант отвязали от ножки, свернули и положили под кровать Ника, а тот снова прикрыл следы длинным покрывалом. Из пакета извлекли трофеи – две бутылки водки и бутылку минералки.
Лет десять назад этот пожарный гидрант использовался со смыслом: по нему ребята спускались, затем бегали за алкоголем в ларёк, находящийся в пятнадцати минутах ходьбы от интерната, потом тем же путём возвращались обратно. Теперь после одиннадцати алкоголь не продают, поэтому приходится его покупать днём и прятать в лесу, а после отбоя добывать его так, как сейчас. Смысла в этом ровно никакого не было – гораздо проще упаковать бутылки так, чтобы не звенели, да и пронести через вахту среди бела дня. Это бы не привлекло никакого внимания. Но люди не всегда поступают самым рациональным образом. К тому же такое использование гидранта было традицией, уже не первый год передававшейся от поколения выпускников к поколению поступивших, а главное – это было приключение, это было нельзя, это было сладко. Это повышало уровень адреналина в организме, переполненном гормонами.
Употребление алкоголя в стенах интерната было запрещено и каралось немедленным отчислением. Но обитатели интерната, вырвавшись на свободу и оказавшись без родителей, всё равно пили. Каждый год несколько человек отчисляли. Кого-то это останавливало, кого-то нет. Некоторые пили осторожно и по чуть-чуть, пронося в интернат бутылку пива. Ник явно проверял границы дозволенного, он понимал, что с его олимпиадным прошлым его будут терпеть сколько возможно, но, с другой стороны, за пьянку должны выгнать взашей. Поэтому проверял он явно и нагло: водка — так две бутылки, пронести — так по пожарному шлангу. Попадётся, или все опять широко зажмурят глаза?
Ник сервировал стол не спеша и со вкусом, хотя накрывать было почти нечего. Несколько прямоугольников хлеба, в разные моменты времени принесённых из столовой. На некоторых кусочках покоились кубики масла. Самые старые куски — с позавчерашнего завтрака, а потому они изрядно обветрились и потеряли былую привлекательность — хлеб покрылся твёрдой корочкой, масло пожелтело и слегка оплыло, потеряв строгую форму параллелепипеда. Тарелка селёдки, нарезанной двухсантиметровыми дольками, костлявыми, с выпирающими наружу рёбрами, - принесённая с сегодняшнего ужина. Селёдку всему классу выдают на одной тарелке, каждому по кусочку, но многие её не едят, и потому остаются излишки, которые выносить из столовой нельзя, но обитатели выносят. Полтора десятка пряников, оставшихся со вчерашнего и с сегодняшнего завтраков. Несколько пакетов лапши в брикетиках, которые нужно залить горячей водой. Четыре глубокие тарелки, стянутые в столовой. Ему уже неоднократно делали замечание, чтобы вернул их, но пока они жили здесь — нужно же из чего-то есть лапшу. Пластиковые одноразовые стаканчики, которые имеют явное преимущество перед стеклянными: их легко убрать, а ещё они не звенят и не привлекают внимание.
Очень тихий стук в дверь. Шагов в коридоре никто не слышал. Ясно: Сан Саныч. Маша неслышно прячется за кровать, так что её становится совершенно не видно. Катя, имеющая значительно большие габариты, сделать то же самое не может. Бутылки водки отправляются под подушку — такова первая реакция. Гидрант уже давно под кроватью. Саша идёт открывать дверь.
Сан Саныч вошёл в комнату, пожелал Кате доброго вечера (остальных он уже видел на переписи). Остановился возле стола, понюхал воздух. Ребята стояли как вкопанные, никто не понимал, как же нужно реагировать в этой ситуации. Только круглый дурак может поверить в то, что в этой комнате собрались шестеро — Машу считаем невидимой — для того чтобы пить минералку, закусывая её засохшим хлебом с селёдкой. Сан Саныч круглым дураком не был. С другой стороны, известно, что Сан Саныч не закладывает. Более того, если ему налить — выпьет за компанию. Но одно дело «известно», и совсем другое — вытащить из-под подушки вещественное доказательство и предложить выпить, на такое смелости мало у кого хватит. Сан Саныч стоял посреди комнаты, ожидая какой-нибудь реакции, а остальные молчали, ибо никто не хотел брать на себя коллективную ответственность.
- А мы тут это... к физике готовимся, - пробубнил Саша и, как бы желая убедить Сан Саныча в этом, стал рыться на полке, вылавливая нужную тетрадь. «Ничего умнее не придумал, идиот», - подумал Ник.
- Вижу, - ответил Сан Саныч, покосившись на сдвинутые стаканчики. И продолжил стоять и молчать. Наконец, поняв, что никакой внятной реакции не предвидится, произнёс: - Шли бы вы по комнатам, спать.
- Да-да, сейчас!
Сан Саныч вышел из комнаты и, судя по удаляющимся шагам, пошёл в воспитательскую. Ребята переглянулись.
- Ушёл...
- Может, это... в другой раз? - прошептал Саша.
- Да иди ты! - злобно ответил Ник.
- Так ведь он засёк нас...
- Ну и что?
- Так придёт же...
Ник подумал о том же. Если минут через двадцать Сан Саныч снова придёт, а в стаканах плещется водка, и вся комната пропитана её запахом, отговариваться будет значительно труднее. Оставался вопрос — придёт ли снова Сан Саныч? Если рассуждать здраво — разумеется, придёт. Не может быть, чтобы не пришёл. Ясно же, что в этой комнате происходят нарушения. Сейчас он дал время, чтобы все разошлись, а потом придёт и проверит. Но сказать это означает струсить. А трусить не хотелось, надо быть храбрым и идти в задуманном до конца.
- А мы ему не откроем. Типа, все разошлись и легли спать. И вообще, чего ты открывал в этот раз? Сидели бы тихо и не рыпались.
Идея не открывать дверь тоже не без изъянов. Например, Сан Саныч мог бы обойти другие комнаты и понять, что Пафа, Судака и Рыжего нет на своих местах, а это прямо означает, что компания не разошлась. Но об этом уже никто из присутствующих не подумал.
Паф прокрался в коридор, посмотреть — действительно ли Сан Саныч отправился в воспитательскую, или же неслышно снуёт по коридору и следит за порядком? Паф постоял немного в холле, возле свежей надписи, сделанной маркером на стене: «Весь мир — театр, и люди в нём актёры. Весь мир — дерьмо, и люди в нём...» - окончание фразы предлагалось придумать читателю. Потом тихонечко подполз к воспитательской, заглянул в щёлку — оттуда горел свет, но больше Паф ничего не увидел и не услышал. Так и вернулся обратно.
- Ну что?
- Да не знаю, тихо вроде бы.
Не очень определённая и утешительная информация, но для тех, кто хочет убедить себя, что всё в порядке, сойдёт.
Комнату закрыли на ключ, водку достали из-под подушки. Ник откупорил первую бутылку и разлил по стаканам. Стаканчики стояли вплотную, поэтому налить всем поровну оказалось очень легко. По уровню жидкости — половина высоты стаканчика. С учётом расширения диаметра снизу вверх — треть, подумал Ник.
- Ну, будет.
Все неслышно чокнулись. Ник почувствовал, как противная обжигающая жидкость заполнила рот, попала в пищевод, который мгновенно стал ощущаться как какая-то раскалённая трубка от головы до нутра — и вот она уже в желудке. Ник рефлекторно поморщился, но виду не подал, а просто занюхал рукавом: закусывают слабаки.
Остальные пили кто как. Маша отпивала по глоточку, по очереди смотря на юношей. Посмотрит, выпьет глоточек, переведёт взгляд на другого. Паф вооружился кусочком селёдки, Судак и Рыжий взяли по хлебу, счистив с него предварительно масло, которое бесформенным куском ляпнуло на тарелку. Рыжий вспомнил, как вот такой же точно кусок масла, подкинутый в столовой, прилип к потолку и сделал там безобразное пятно. Остатки этого кусочка масла, поди, и сейчас висят на потолке столовой, кто же будет счищать...
Чайник вскипел, как раз когда все допили содержимое стаканов, после чего в глазах у всех стал читаться вопрос про вторую. «Между первой и второй перерывчик небольшой», - приговаривал Рыжий одними губами.
- Кто будет лапшу бэпэ? - спросил Ник.
- Да ну её, эту гадость, - ответил Судак.
Также от лапши отказалась Катя, которая в последнее время стала полнеть и потому ограничивала себя в мучном и жирном.
- Только тарелки-то четыре штуки, - сказал Ник. - Можно ещё вот эту помыть от масла.
Желающих мыть тарелку, заляпанную амёбообразными кусками расплывшегося масла, почему-то не нашлось.
- Я могу с кем-нибудь из одной тарелки поесть, - сказала Маша.
- Мне как раз одной много будет, - произнёс Ник. На том и договорились.
Пакеты с лапшой шелестели в руках. Ребята старались шуметь как можно меньше, и потому вскрывали пакеты с великими предосторожностями. Но производители лапши, похоже, не думали об этом.
- Тише вы, - прошептал Рыжий, хотя сам шелестел ничуть не тише других.
Лапша освободилась от пакетов, её брикеты теперь покоились на тарелках. Саша взял ложку, чтобы размять свой брикет, как он делал обычно. Воткнул ложку в самую сердцевину брикета — тот треснул пополам, половинки разлетелись прочь из тарелки, а ложка с мелодичным звоном врезалась в середину тарелки. На него зашикали, Саша собрал в тарелку обломки брикета и отказался от идеи растолочь лапшу.
В каждой упаковке с лапшой есть ещё пакетики с пряностями и с маслом.
- Вы поосторожнее, - предупредил Ник, хотя все и без того знали. - Там в пакетике травы много, на две порции хватит. Половину кладите, а то есть совсем невозможно будет.
- Травы, - ухмыльнулся Судак.
- Мне не надо масла, - сказала Маша.
Рыжий взял масло из своей порции и стал искать нож. Запаянный со всех сторон пакетик с мутноватой жёлтой жидкостью напоминал плохо отполированную линзу. Наконец Рыжий дотянулся до ножа, сжал пакетик с маслом в руке и вонзил в него нож. Масло тут же брызнуло на стол и далее. Попало бы и на кровать, если бы не лежащая газета.
- Ой!
Портрет на половину газетного листа оказался заляпанный маслом. Жирное пятно расплывалось по напечатанной физиономии, отчего та, казалось, скорчила какой-то звериный оскал.
- А так ему и надо, - наставительно произнёс Ник. - Это из-за него «Барселона» в высшую лигу не попала.
Он как раз собрал стаканчики вместе, чтобы удобнее было наливать вторую порцию водки, но отвлёкся и стянул газету с кровати на пол. Пусть этот футболист дальше корчится, но уже на полу. Ник ощупал покрывало в поисках других масляных капель, ничего не нашёл и вернулся к разливанию водки. Остальные как раз заварили лапшу, которая начала разбухать, увеличиваться в объёме и становиться мягкой.
- Вот так она и у вас в желудке будет разбухать, - сказал Судак. - При мне один как-то съел две пачки всухомятку, а потом пить захотел. И там, в желудке, эта лапша у него как начала разбухать! Ох как ему плохо было!
Никто из остальных не стал сопереживать неизвестному человеку.
- А всё равно всё в говно превратится!
- Ну давайте, чтобы Россия завтра у Италии выиграла! - сказал Ник, подняв свой стакан.
Раздался еле слышный звук от прикосновения друг к другу пластиковых стаканов, а потом — несколько звяков ложек о тарелки.
Под разговоры о футболе водка была как-то незаметно выпита. Один непустой стаканчик Паф неосторожно задел локтем, тот повалился, и жидкость принялась распространяться по всему столу. Обитатели не были готовы к такому повороту, салфеток под руками не было. Ник бросился вытирать лужу кусочком хлеба в надежде, что хлеб впитает в себя водку, после чего его можно будет съесть. Но хлеб был чёрствый и ничего не впитывал. Тогда Ник выбрал кусочек помягче и просто накрошил в водочную лужу. Но есть этот хлеб почему-то никто не захотел, и кусочки хлеба так и остались лежать в луже жидкости, распространяющей притупляющий аромат.
Потом Нику захотелось курить. В комнате курить он не решился — табачный запах стойкий, потом его не выведешь. Ник взял из тумбочки пачку сигарет и пошёл к выходу. Сразу обнаружилось, что желающих курить много, что курить хотели все, кроме Кати и Судака. Про Сашу Ник знал, что в трезвом виде тот не курит, и слегка удивился — чего это его сейчас понесло. Но отказывать было как-то нехорошо.
Балкон, на котором можно покурить, довольно далеко. Чтобы до него добраться, нужно пройти весь коридор, миновать холл в середине этого коридора, и только там, на стыке корпусов, будет балкон.
- Да тише вы! Топочете как черти!
- Сам тише, нечего кричать!
Вскоре балкон заволокли клубы дыма. Если бы собравшиеся на балконе были потрезвее, они бы не стали курить одновременно. Дым от пяти сигарет очень сильно и издалека привлекает внимание.
Вскоре на том же балконе очутился Сан Саныч. Он тоже вышел покурить.
- Ну как ваша физика, подготовились? - серьёзным тоном произнёс он. Если бы не было так очевидно, что это насмешка — не догадались бы.
- Почти...
Все предпочли затянуться — когда рот чем-то занят, отвечать необязательно.
- Холодно тут, не замёрзнете?
- А мы быстро.
- Быстро — это правильно. Вот вы бы побыстрее и шли по комнатам.
Сан Саныч выкурил сигарету и скрылся у себя, а ребята остались на балконе. После душной маленькой комнатки, где только что находились семеро, приятно было вдыхать свежий осенний воздух, пахнущий сыростью. Этот воздух прекрасно дополнял выпитую жидкость, опьяняя и отрезвляя одновременно.
Вскоре Маша распрощалась с остальными и ушла к себе. Потом пошли обратно Саша и Паф. Ник и Рыжий ещё посидели немного.
- Идём?
Они нестройно вышли в коридор. Алкоголь уже совсем притупил осторожность и внимание — Ник не смотрел больше по сторонам, а просто шёл прямо. И тут Рыжий отступил на шаг назад и быстро юркнул в туалет, как будто очень приспичило. Ник остался в коридоре один. Мгновение он поразмышлял о причине такого действия Рыжего, затем сфокусировал взгляд и с ужасом понял. Дверь воспитательской, находившейся в двух метрах далее, открылась, и на пороге появился человек. Только это был не Сан Саныч, а воспитательница из корпуса девушек, Жанна Геннадьевна, которую все по созвучию звали Жадина-Говядина. Она пристально смотрела на Ника немигающим змеиным взглядом, и этот взгляд Жадины-Говядины не сулил ничего хорошего.
Ник решил пойти ва-банк. «Помирать так с музыкой, - подумал он. - А может, и ничего.»
- Добрый вечер, Жа... на...
Язык заплетается. Нельзя говорить длинные фразы, иначе она сразу поймёт, что я выпил. И её имя-отчество нельзя произносить, оно сложное, обязательно где-нибудь собьюсь. Хорошо хоть в лицо не назвал её Жадиной-Говядиной.
- Пьян, что ли? - спросила Жадина-Говядина.
- Нет, нет, - Ник для пущей убедительности отчаянно замотал головой. Получилось жутко фальшиво — голова моталась как у тряпичной куклы, а не как у живого человека. Так не удалось бы убедить и слабоумного.
«Хорошо ещё, хоть я покурил, теперь от меня водкой не пахнет, - подумал Ник. - За курево тоже по шапке дадут, но не так сильно.»
Но Жадина-Говядина не собиралась отчитывать за курение. Она не отрываясь смотрела на Ника, зрачки которого превратились в две точки.
- А ну пройдись! - скомандовала она.
Ник сконцентрировал усилия и пошёл по коридору к своей комнате. Жадина-Говядина по-прежнему не сводила с него глаз. Затем она чуть-чуть призадумалась.
Ловить на пьянке — большая ответственность для воспитателя. Цена вопроса — отчисление, так что Жадине-Говядине предстояло сейчас подписать смертный приговор — или не подписывать его. Чтобы подписывать, нужно иметь неопровержимые доказательства. Жадина-Говядина понимала, что Ник выпил, но такое понимание не является неопровержимой уликой. И теперь она размышляла, отпустить ли Ника с миром или ещё как-нибудь проверить его. Наконец решила, что связываться с ним она не хочет — пусть себе идёт куда шёл.
- Ладно, иди!
Ник понял, что спасён. Сердце у него совсем было замерло и почти перестало биться, а теперь воспрянуло и с новыми силами начало качать отравленную алкоголем кровь, доставляя её к мозгу и другим жизненно важным органам. Ник открыл дверь своей комнаты нараспашку и сделал шаг. В этот момент что-то ударило его по лбу, и он понял, что врезался в дверной косяк, а ещё он понял, что Жадина-Говядина с колючим взглядом быстро шагает в его сторону, и что дверь в комнату открыта, и что в той комнате Саша и Паф дожидаются Ника, и что на столе валяются пластиковые стаканчики, хлеб, масло, селёдка — всё с характерным запахом, а под столом, великолепно видимая отсюда, со стороны двери, стоит допитая бутылка с такой этикеткой, какую не спутаешь ни с чем другим, и эта бутылка является вещественным доказательством куда надёжнее нетвёрдой походки или заплетающегося языка.