Мой муж Гога был наполовину грузин, и летом 1984 года мы с ним отправились навестить его родных тетушек. Это была моя первая поездка в Грузию и месяц отпуска стал для меня месяцем открытий, откровений и раздумий.
Сначала мы остановились у тети Норы в Тбилиси, которая жила в Сабуртало. По утрам нас будили призывные крики «Мацони! Мацони!», мы быстро завтракали и отправлялись бродить по Тбилиси. Нашими гидами были родственники.
Я была очарована Тбилиси. Бродя по центру города, мы словно попадали в Париж. Хотя я и не бывала в Париже, но именно таким его и представляла. А в Абанотубани – старейшем квартале Тбилиси, мы чувствовали себя как в Средневековье. Мы побывали на знаменитом старом базаре, любовались Курой, исколесили вдоль и поперек весь проспект Шота Руставели. Посетили музеи, выставки и художественные салоны. Именно в Тбилиси я впервые для себя открыла Нико Пиросмани, и навсегда влюбилась в его картины - наивные, но полные особого света и специфической философской наполненности, жизненной мудрости.
По настоянию брата мужа - Омари сходили мы и в Кашвети - церковь святого Георгия. Меня поразило трепетное отношение Омари к религии. В те времена в нашей семье не было принято ходить в церковь. Жили мы, скажем, не атеистами, но и не набожными. Мы зашли в церковь, когда заканчивалось богослужение. Омари сразу же пошел под благословение батюшки, а мы с мужем бродили, как по музею, разглядывая благолепие храма. Когда Омари пошел ставить свечи перед образами, мой муж попросил его:
- Поставь и за меня тоже.
На что тот скупо ответил:
- Каждый должен ставить свечку за себя. Ты же с Богом беседуешь без переводчика.
Когда мы уже были переполнены эмоциями и впечатлениями, мы отправились к тете Соне. Туда, где, шумно перекатываясь на камнях, спешит к теплому морю своенравная и гордая Риони. Там, на берегу древней реки в горном селе Накиети стоял наш старый родовой дом, оберегаемый второй теткой мужа – мамидой , как звал ее муж.
Добрались мы до села вечером. Большой двухэтажный дом, с выложенным из камня фундаментом, под железной крышей, окруженный открытыми террасами из орехового дерева встретил нас тишиной, но оказался не закрыт. Мы поднялись на второй этаж, чтобы оставить свои вещи. Потом Гога устроил мне экскурсию по дому.
Обжитая комната в доме была одна - на первом этаже, где обитала хозяйка. Когда я зашла в нее, мне показалось, что я заблудилась не только в другой культуре, но и в эпохе. Старый самотканый ковер украшал стену, вдоль которой стояла тахта, застеленная таким же ковром. Вдоль другой стены высились старинный буфет из мореного дуба и книжный шкаф ручной работы. По середине зала стоял такой же древний стол, а вокруг него массивные стулья. Если бы не одинокая лампочка, свисавшая с потолка, да радио на подоконнике, вещавшее на грузинском языке, можно было подумать, что мы попали в конец XIX века.
В буфете и книжном шкафу чего только не было! Фаянсово-медные патроны с выключателями от «лампочек Ильича» времен всеобщей электрификации. Дореволюционные фарфоровые кувшинчики из-под французского коньяка фирмы «Бордо» с шутливыми надписями на крышечках: «Попей, попей – увидишь чертей» и «У каждого полковника жена – генерал». Ржавая металлическая банка из-под кофе Мокко от Товарищества «Сергея Васильевича Перлова» тех же времен… Настоящий музей!
- Зачем Вам все это? – поинтересовалась я позже у тети Сони.
- Это нужно не мне, а вам. Как можно жить, не зная своего прошлого?
Может быть она права. Мы обычно выкидываем весь этот мусор, не оставляя нашим потомкам никакой памяти о прожитом нами времени. А ведь эти промежутки времени и собираются в эпохи.
Под Калугой в селе Шамордино стоит женский монастырь. И когда я узнала, что его основателем, вложившим в строительство все свои деньги, был купец Перлов Сергей Васильевич, производитель той самой баночки кофе, для меня почему-то это стало настолько значимо, словно я вживую прикоснулась к истории.
За обустройством своих «апартаментов» нас и застала тетя Соня:
- Гогия, наслэдница моя! – бросилась она обнимать мужа.
Гога всегда был ее самым любимым племянником. Все остальные племянники и племянницы были для нее цветами на древе нашего рода. Красивыми, но искусственными. А он – живая веточка этого дерева, за которой нужен особый уход и забота, чтобы она принесла плоды.
- А я у Зурико была. Там съемочная группа празднуют окончание съемок.
- Каких съемок? – Не понял Гога.
- В нашем селе снимали фильм «Самые быстрые в мире». Зурико предложил, чтобы его снимали в Накиети. А теперь празднуют окончание съемок.
Зурико – троюродный брат моего мужа, известный уже в то время актер Зураб Капианидзе.
Когда утром следующего дня мы пришли навестить Зурико, вчерашнее застолье продолжалось. Во дворе был накрыт стол длиной, наверное, метров десять, и наспех сооруженные лавки вокруг него. Нас усадили за стол и вручили рога для вина. Мне - поменьше, Гоге – побольше, и мы плавно влились в празднество. Если вы думаете, что грузинское застолье это пустое препровождение времени, то вы глубоко ошибаетесь. Мне налили вина, и Зурико поднял тост. Он говорил на грузинском, а тетя Соня старательно переводила. По окончанию тоста я собралась выпить, но тетя Соня одернула меня:
- Подожди, не пей, другой говорить будет.
И, правда, из-за стола поднялся следующий «тостующий», чтобы продолжить тост Зурико.
Когда, наконец, закончил свою речь и он, я облегченно вздохнула. Мне надоело держать в руке рог, и поставить его на стол было невозможно. Но тетя Соня опять одернула меня:
- Подожди, рано еще. Тост вам говорят. Пока все не скажут, пить нельзя.
И, правда, из-за стола поднимался уже третий человек, желающий сказать здравицу в нашу честь. Нам, конечно, все желали здравия, благополучия, жизненной мудрости и всего прочего-прочего-прочего. Но все это облекалось в пересказ старинных притч, сказок, иногда даже стихов или песен. И пока все, кто имел что-то сказать на эту тему, не высказались, тост в нашу честь не закончился. Отличный, я вам скажу, способ сохранения народной мудрости!
Мы просидели за столом почти до вечера. Прощаясь с Зурико – завтра вся их съемочная группа должна была вернуться в Тбилиси, я поделилась с ним своими впечатлениями:
- Замечательно! Только уж очень длинные тосты.
- Что делать, грузины собираются за столом, чтобы поговорить, а не для того, чтобы напиться. Пьяный грузин – это позор нации!
Тетя Соня была настоящим библиографом и архивариусом нашего рода! Она могла часами рассказывать, какая семья и от какого пра-пра-пра-… вела свою генеалогическую ветку. Казалось, она отследила всех наших предков еще со времен Адама и Евы. Любимая ее шутка была про то, как Колумб, когда сошел на берег Америки, встретил там грузина! Я думаю, что она имела в виду, что он был именно из нашего рода.
У нее хранилось несметное количество фотографий всех родных, о которых мы и понятия не имели! В особой коробке хранились несколько самых ценных, еще дореволюционных. Пожелтевшие от времени, на толстых картонных подложках, с витиеватыми надписями на обратной стороне «Санктъ-Петербург, фотография Д.С.Здобнова, Н.Елецкого на Моховой» или «фот. Б.Мищенко г.Тифлис». С них строго взирали далекие праотцы моего мужа, одетые в черкески с газырями, при кинжалах. На стульях сидели женщины в грузинских национальных одеждах и головных уборах, украшенных кружевами, с маленькими детьми на руках, в которых тетя Соня без труда угадывала двоюродных и троюродных тетей, дядей, чьих-то дедушек…
Особой ценностью была царская гербовая бумага 1836 года за подписью наместника Грузии, в которой извещалось, что прапрадед моего мужа является свободным крестьянином.
Но самая большая ценность, которую тетя Соня хранила, как зеницу ока – был кинжал деда. В кожаных ножнах, украшенных черненым серебром с позолоченной инкрустацией и кожаная амуниция к нему с различными насадками, бляхами и газырями тоже из серебра и с такой же позолотой. В этой амуниции был даже серебряный кошелек для золотых монет. Он был чуть больше спичечного коробка с защелкивающейся крышечкой. Кожа на ножнах и амуниции от времени высохла и задубела, но это нисколько не умаляло ее ценности. Еще в доме были две серебряные чарки с личным клеймом. Фамилию мастера на клейме было не разобрать, зато год 1812 был виден отчетливо.
Была в домашнем музее тети Сони даже посуда с царского стола! Самый старший из братьев деда моего мужа служил у Николая II поваром и изредка одаривал ею своих родственников. В «запасниках» у тети Сони бережно хранились две хрустальные пивные кружки, шесть стаканов, чайник с серебряным ситечком, молочник и серебряная ложечка.
Тетя Соня была старой девой. И не потому, что в молодости у нее не было женихов. Просто, по грузинским обычаям хозяином дома мог быть только мужчина из своего рода. Судьба же распорядилась так, что оба старших брата – дядя Леня и мой свекор еще в тридцатых годах после ареста их отца, опасаясь репрессий, вынуждены были уехать из Грузии, и остались жить в Душанбе. Старшие сестры вышли замуж, а тетя Соня – самая младшая, осталась охранять очаг родового дома, чтобы он не погас. Ввести в дом чужого мужчину по законам горцев, она не могла, как не могла и бросить дом. Так и охраняла нажитое веками для наследников.
Долгими летними вечерами мы сидели на террасе и слушали бесконечные рассказы тети Сони о наших многочисленных предках. Из всего я запомнила, что мы, оказывается, происходим из гордого княжеского рода!
Когда-то очень-очень давно в Кахетии жили два брата – князья Виблиани. И один из них полюбил простую девушку-селянку. Но никак не решался сказать об этом отцу. Боялся, что тот не даст ему разрешения на этот брак. И пока он собирался с духом, к отцу с инспекцией приехал царский наместник. И надо было такому случиться, чтобы эта девушка попалась ему на глаза. А так как девушка была неописуемой красоты, то наместник не удержался, и захотел воспользоваться, если можно так сказать, «правом первой ночи», а помог ему в этом отец молодого князя, ни сном, ни святым духом не знавший о чувствах сына. Он и отправил девушку прислуживать наместнику.
Влюбленный молодой князь, узнав о произошедшем, зарезал наместника, отомстив за поруганную честь девушки. Отец молодого князя, чтобы спасти свой род от царского гнева, а может быть, и от уничтожения, вынужден был отослать сыновей из Кахетии. Так два брата Виблиани оказались в горной Раче . В затерянной в горах деревушке они поменяли не только фамилию, но и происхождение. От этих братьев, собственно, и пошел наш род.
Потомки этих братьев, я полагаю, были задиристыми ребятами. Потому что лет двести, а может, и триста они были кровниками с осетинским родом, живущим в соседнем селении. И так долго они поочередно уничтожали друг друга, что даже в начале прошлого века умудрились попасть в переделку. Дедушка моего мужа, отправившись однажды с младшим братом в лес за дровами, встретили там вооруженного осетина из враждующего рода. Этот осетин по закону гор должен был убить одного из братьев, и благородно предложил им:
- Выбирайте, кто из вас сегодня умрет!
И тогда младший брат сказал старшему:
- Пусть убивает меня!
Наш дедушка возразил:
- Почему тебя? Я – старший, значит, я - глава рода! Пусть убивает меня!
На что младший резонно ответил:
- У тебя четверо детей, а у меня одна единственная дочка. Лучше осиротить одного ребенка, чем четверых.
На том и порешили. С тех пор жена младшего брата с дочкой Галиной жили в доме дедушки, и для нас Галина тоже была мамидой.
Дня через два из соседнего села Уцера приехал Гиви – племянник тети Норы по мужу.
- Уф, эсрари! – недовольно ворчала тетя Соня, увидев его.
Гиви учился в Политехническом институте в Душанбе, и жил у родителей моего мужа. Так что был для нас, как родной. Он жил с семьей в Термезе, а сейчас, как и мы, отдыхал у своих родителей. Он как-то узнал, что мы гостим у тети Сони, и приехал за нами.
Пока мы собирались в гости, я поинтересовалась у мужа:
- Смотрю, тетя Соня не очень-то жалует Гиви?
- Потому что он неправильно женился.
- Это как? – не поняла я.
- На своей однофамилице. И он, и она Майсурадзе.
- Но ведь они не родня?
- Нет, конечно. Майсурадзе, как в России Ивановых или Петровых. Но все равно нельзя. Считается, что если одна фамилия, то когда-то, хоть триста лет назад, все равно были общие родственники.
- Пережитки какие-то!
- К ним даже на свадьбу никто не пришел. Считается, что это позор.
А может, и не пережитки, а сохранение генофонда нации?
За два дня, что мы гостили в Уцера, Гиви свозил нас в Гори – на родину Сталина. И опять моему удивлению не было конца. По всей стране к тому времени, уже давно не осталось ни одного памятника Сталину, а в Гори он безмятежно стоял около его домика-музея. А ведь если верить статистике, то грузинский народ пострадал от сталинских репрессий больше всех.
Когда в 90-х по всей стране ломали копья, ожесточенно споря, кто же все-таки Сталин: гений, или злодей, мой свекор, не вступая в перепалки, объяснял:
- Есть день, когда властвует Бог, и есть ночь, когда правит Сатана. А вместе - это сутки. И нельзя выкинуть из суток ни ночи, ни дня. Так и в каждом человеке есть плохое и хорошее. Без этого мы бы не были людьми.
К тете Галине мы не попали – она гостила у дочери в Ростове. И потому у нас начался тихий деревенский отдых. Мы навещали родственников, ходили в лес за грибами, которые в деревне никто и никогда не ел. И каждый встречный спешил предупредить нас: «Это арка »!
Мы взбирались на горные вершины, овеянные нежнейшей вуалью голубой дымки. Под нами, как в аквариуме с чистейшей водой не спеша проплывали облака. А вдали, насколько хватало взора, одна за другой высились гряды гор, заросшие реликтовыми лесами. И нам казалось, что мы – единственные жители этой планеты и стоим у самых истоков зарождения жизни на Земле. Дух захватывало от красоты и величия древних гор и от сознания своей ничтожности в мире и Вселенной.
Мне было многое удивительно в Грузии. Что газированная вода бьет прямо из-под земли. Я всегда думала, что ее газируют на заводах. Что нет-нет, да и встретишь в лесу булькающий источник с серой или красной глиной, словно кто-то под землей кипятит эти лужицы. А природа! Именно такими я и представляла себе «райские кущи». Недаром же грузины говорят, что шесть дней Бог создавал Землю, а на седьмой решил отдохнуть, и создал этот благословенный уголок…
Мы устраивали пикники на берегу Риони, бродили по старому кладбищу, отыскивая могилы предков и философствуя о бренности бытия. Около сельского кладбища стояла небольшая древняя каменная церковь. Селяне говорят, что она стоит с VI века. Она уже давным-давно не действовала. Около церкви видны были следы постоянной борьбы с буйством фауны, стремящейся уничтожить следы прошлого. Вокруг нее везде лежал хворост от вырубленных деревьев и папоротника. Но выше человеческого роста, там, где не доставала рука, между камнями упорно пробивалась буйная поросль, исподволь разрушая древнюю кладку.
Внутри церкви было чисто и светло. На небольшой полке стояла единственная икона св. Георгия, украшенная искусственными цветами. Каждый, кто заходил в церковь, считал своим долгом положить за икону деньги. Потом селяне собирали эти деньги, и делали небольшой ремонт: подправляли крышу, белили изнутри. Говорят, что однажды какой-то чужак, забредший в церковь, забрал эти деньги. На следующий день его нашли мертвым неподалеку от села - порвал медведь, которые водятся в окрестных лесах.
А еще каждый год все село собирается в этой церкви праздновать Пасху.
- Вино в церкви пьют?! – удивилась я.
- Конечно, и песни поют. Ведь это Божий праздник, а церковь – его дом. И мы приходим к нему в гости. – Пояснила мне тетя Соня.
С тех пор прошло очень много лет. Уже давно нет с нами тетушек моего мужа, нет Зурико, нет моего мужа и свекра. Многое изменилось и в стране, и в наших судьбах. Я ничего не знаю о дальнейшей судьбе нашего дома на берегах Риони, терпеливо ожидавшего хозяина вместе с тетей Соней.
Казалось, что после всех революций и войн, последовавших за распадом огромной империи, мы навсегда потеряли родственные связи с Грузией. Не к кому, и не безопасно было ехать в чужую теперь страну. Мы и сами были вынуждены покинуть свою малую родину, обжитую когда-то нашими предками. Даже тайное желание отца мужа нам не удалось выполнить. Он никогда не просил нас об этом, но всегда говорил, что каждый грузин, где бы он ни жил, хоть прахом, но должен вернуться на свою Родину. Мы не смогли похоронить его в Грузии. Потому что Россия – вечная заступница и опора всех православных народов вдруг превратилась в главного врага. Но как же было приятно, когда через столько лет благодаря соцсетям нас вдруг нашли родные сестры Зурико, чтобы сказать, что они помнят, любят и всегда ждут нас! Значит, еще не все связующие ниточки оборваны!
И самое интересное: отец моего мужа был грузин, мать – кубанская казачка с добавкой греческих генов, оставленной ее прапрабабушкой. Мой отец – сибиряк, точнее чалдон (человек с Дона). Так в Сибири называли донских казаков бежавших в XYIII веке от гнева Екатерины II. Генеалогические корни моей мамы затерялись на берегах Волги. Мы всегда очень демократично жили в своей интернациональной ипостаси, привнося в жизнь понемногу ото всех своих предков различный фольклор, обычаи и нравы. Но когда я спрашиваю своих детей, кем они все же позиционируют себя в плане национальности, они, не сомневаясь, отвечают: грузин и грузинка. Что это - доминантный зов предков, или духовное наследие их деда и отца?
Надеюсь, что потомки нашей многонациональной семьи когда-нибудь приедут поклониться нашему старому дому и Грузии - как одному из множества истоков своего рода.