Двадцать пять лет ностальгии Смятение

Николай Бурденко



Двадцать пять лет ностальгии Смятение


РОМАН







КНИГА ПЕРВАЯ

Смятение






Бийск
Издательский дом «Бия»
2012
 
ББК 84 (2Рос=Рус) 6-5
     Б 90






Б 90 Бурденко Н.И.
Двадцать пять лет ностальгии [Текст] : роман /
Н.И. Бурденко. – Бийск : Издательский дом «Бия». – 2012. – 195 с.



В трилогии «Двадцать пять лет ностальгии» разворачиваются трагедии двух семей в разных регионах России. Одна семья в период раскулачивания сры-вается с насиженного хутора в смятении, дабы не попасть под карающий меч революции. После долгих мытарств по стране не находит иного выхода, как бежать за границу – семьёй в семь человек. Иная судьба сложилась у Иосифа, сына управляющего банком. После смерти матери шестнадцатилетним парнем в 1918 году он ушёл искать счастья. Оказался в Одесском порту учеником слесаря, затем водителем. Получил направление от КСМУ на обучение деревенских детей грамоте, а попал в Александровский уездный КСМУ. При поездке по учёту и привлечению в ряды был захвачен бандой в плен, при пытках дважды выводили на расстрел, но остался жив. В нэпманские времена подружился с бывшим белогвардейским офицером, у которого была своя машина, на ней возили грузы по стране. С завершением НЭП машину оставили у исполкома г. Баку и уехали в Ашхабад. Там познакомился с девушкой-мулаткой, подали заявление в ЗАГС, но свадьба не состоялась – девушку убили. С горя Иосиф запил, а напарник, давно вынашивавший мечту бежать в Персию, зная, что Иосиф владеет персидским и азербайджанскими языками, в опьянении перевёл его в Персию, где он прожил двадцать пять мучительных лет. Но об этом во второй книге.

ISBN 978-5-903-042-72-2




© Н.И. Бурденко, текст, 2012.
© Издательский дом «Бия», 2012.
 
Роман-трилогия посвящается моим родителям, Мерцаловой, братьям и детям





Бия несла свои величественные и спокойные воды, поблёскивая крохотными солнечными зайчиками, а иногда более крупными от дуновения лёгкого ветерка, который нарушал её покой, создавая небольшие волны, которые с лёгким плеском ласково накатываясь, целуя покатые песчаные берега, торопливо сбегали назад, уносясь вдаль и навеки прощаясь, – на мгновенье эти берега были близкими и родными.
В унисон плеску волн вечно зелёный сосновый бор, находившийся на высоком правом берегу, покачивая вековыми макушками и слегка помахивая лапами, наполнял воздух слабым запахом смолы и ароматом сосновой хвои; тем самым создавая негу и блаженную для лета прохладу и уют. А слабый, еле уловимый прощальный шелест-шёпот, иногда переходящий в слабый свист, приводил Бию в состояние эйфории. В такой момент река, слегка вздымая волны и отражая попадавшие на них лучи солнца, которые обсыпали бор мириадами прощальных солнечных зайчиков, и та так же в унисон, но еле слышимым на слух плеском волн шептала: «П-п-р-ро-ощ-ща-ай», с грустью поглядывая на извилистую изумрудно зелёную прибрежную ленту бора, которая на протяжении веков вол-новала её воображение.
Крохотный же бор, оставшийся от когда-то первозданного дикого ленточного леса, тянувшегося до самого истока Бии – Телецкого озера, по преданию долгожителей города уцелел в связи с тем, что один из купцов города Бийска купил участок леса, в котором построил двухэтажный рубленый дом в стиле русского деревянного зодчества девятнадцатого века для своей возлюбленной. В порывах нежного исступления и попоек в кругу близких друзей, купец свою пассию нежно называл «красотка» и, периодически наведываясь, занимался прелюбодеяниями. Из тех же стародавних источников, которые бурлили в народе, долгожители донесли до наших дней название: «Дача Красотка». Однако никто не брался оспаривать, почему её так стали называть, то ли из-за красоты зазнобы, то ли из-за красоты двухэтажного, небольшого особняка, украшенного ажурными и замысловатыми узорами, выпиленными из хорошо обработанных дощечек и разукрашенными в яркие краски. А в целом особняк, обращённый фасадом к реке, выглядел бело-голубым на фоне зелёного леса, гармонируя с клочком природы; вернее всего, эта красота и послужила основой для названия дачи. После революции купец сбежал, а куда подевалась кокотка, никто не ведал. Более о даче не вспоминали, поскольку любовная интрига закончилась с бегством купца, кутилы и ловеласа.
В начале тридцатых годов примерно в километре от бора, о котором идёт речь, начали строить сахарный завод, вырубая дикий сосновый лес, ошкуривая, распиливая и используя древесину как строительный материал для подсобных помещений завода. Параллельно со строительством цехов завода здесь, вплотную с бывшим купеческим участком, занятом бором, стали прирастать дома и бараки для рабочих завода.
Таким образом, этот клочок флоры остался островком дикой природы рядом с посёлком сахарного завода и стал словно парк, в который во все времена года приходили пожилые пары, вели беседы, вспоминали о прошлом; молодые влюблялись, в обнимку прогуливаясь, делали предложения, клялись в верности до гроба. Многие парни и девушки этого посёлка, впервые поцеловавшись в тихом шелесте сосновых крон, слышали мажорную мелодию любви, получая от бора таинства и благословения, и становились счастливыми семьями до смертного одра. А более легкомысленные пары по вечерам приходили, подыскивая укромный уголок для утехи и на-слаждения; прячась за деревьями и кустами от посторонних глаз, обнимались, сливаясь воедино, целовались до умопомрачения и никак не хотели уходить из сени благодатного бора, в которой соединялись их тела, находя гедонизм в плоти. Иногда почти у самого обрыва реки в летние воскресные дни устраивали коллективные пикники, после употребления горячительного спускались по отлогой размоине к берегу, у водокачки, и с бывшего затопленного ледокола (до сих пор не могу понять, почему это затопленное сооружение наподобие сруба с гладкой крышей называли ледоколом) прыгали в Бию, остужая горячие тела. Ближе к вечеру голосистые певуньи таких компаний затягивали любимую песню сахарно-заводских рабочих – «Скатилось колечко»; тут же мужики своими басами подхватывали, и тогда песня разносилась на всю округу.
Инженеры и деловые люди, прогуливаясь, дискутировали: о политике и литературе, о кинофильмах и делах завода, порой становясь друг другу ярыми оппонентами в поисках зерна истины.
Со временем дача обветшала, поскольку никто в ней не жил и за ней не присматривал; надо сказать, набожные старухи и морально воспитанные люди, невзирая на дальность времён, презирали эту дачу и называли её не «дача Красотка», а не иначе, как «дача разврата».
Так потихоньку этот особняк грабили, растаскивая по частям, и на момент описания стоял лишь полусгнивший сруб, от былой красоты и следа не осталось.
В этом самом бору на краю высокого обрывистого песчаного берега под вековыми соснами, на толстой доске, прибитой между двух сосен, сидела немолодая пара, созерцая противоположный зелёный берег. В отличие от правого берега левый был настолько низок, что в весенние паводковые времена его затапливало, а после схода талых вод он покрывался травой, образуя неописуемой красоты зелёный луг, на который можно было часами любоваться, не отрывая глаз.
Жители левобережья с близлежащих домов пригоняли туда скотину на выпас; конечно, со стороны жалко было смотреть, как скотина топчет этот луг. За лугом проходила автострада в направлении курорта «Белокуриха», и сразу после автострады начинался густой тёмно-зелёный хвойный лес. Вот эту красоту реки и природу Алтая впитывала в свой изголодавший взор после полупустынных и солончаковых ландшафтов Ирана чета Бурденко, сидевшая на берегу. Они, вместе прожившие двадцать четыре года и вырастившие четырёх сынов, вместе с которыми прошли муки ностальгии, сейчас вспоминали весь пройденный путь и были умиротворены за будущее сынов, перед которыми были распахнуты все двери на их длинном и счастливом пути.
– Ты о чём задумался, отец, – так жена называла мужа, Иосифа Степановича, а он, в свою очередь, называл её «мать», которую в действительности величали Анастасией Антоновной.
– Сижу, смотрю и думаю, насколько наши судьбы похожи на эти реки: Бию, которая вытекает из Телецкого озера и несёт свои воды около трёхсот километров – до слияния с Катунью. А исток другой находится отсюда более чем за шестьсот километров у Катунского ледника на южном склоне горы Белуха; а сливаясь здесь, они превращаются в одну большую сибирскую реку – Обь, которая потом несёт эти воды за три тысячи шестьсот пятьдесят километров в Обскую губу Карского моря, далее в Северный ледовитый океан.
– Ничего понять не могу, причём здесь реки и мы? – сказала Анастасия, недоумённо поглядывая на мужа.
– Я говорю языком Эзопа. Смотри, прямо там, за рекой, дорога, а за ней бор, а за ним и правее километрах в пятнадцати течёт река Катунь под углом тридцать пять градусов к Бие – это как раз перед слиянием. И как нам уже рассказывали, недалеко отсюда, в девятнадцати километрах от Бийска, они сливаются в одну, как ты знаешь, – Обь! – после этих слов Иосиф поднялся и вытянул правую руку вперёд, показывая, в каком направлении необходимо смотреть. – А теперь позволь спросить, откуда ты ушла в Персию?
– Из России, – ответила Анастасия.
– Я тоже из России, а где встретились и поженились?
– В Персии, в городе Боруджерд.
– Значит, мы жили в одной стране, как и эти две реки тоже в одном в Алтайском крае берут начало, но только в разных точках. А сливаются здесь, в этом же Алтайском крае, а это значит, что когда мы поженились – мы слились в семью! Единственное наше отличие от этих рек – мы слились за пределами Советского Союза.
– Так вот вы где прячетесь от нас? – услышали у себя за спиной Иосиф и Анастасия знакомые голоса друзей. – И о чём вы здесь воркуете? – в один голос спросили супруги Селищевы.
– Мне пришла аллегоричная мысль, как наши судьбы похожи на эти две реки, – ответил Иосиф и коротко объяснил суть.
Александр Васильевич и Клавдия Петровна – чета – опять же вдвоём воскликнули:
– Как это романтично, расскажите нам – это весьма интересно! А то два года, как вы приехали и мы с вами знакомы, а вы ничего нам не рассказывали про Иран. Это очень интересно – услышать об исторически богатой и когда-то грозной и значимой азиатской стране Персии, а главное – от очевидцев, проживших в ней столько лет!
– Хорошо, расскажем! Потому что завтра ровно два года, как мы приехали в Союз. А сейчас пойдёмте к нам, там, за чашечкой кофе и чая, мы подробно опишем, кем мы были в России и что побудило нас бежать за границу, а уж потом – наши странствия по Ирану.
Долго не думая, все вчетвером отправились по переулку Спекова в дом, где и жили бывшие иммигранты.
 







ГЛАВА I
В квартире они расположились вокруг овального, приличной величины стола, где вскорости появился чай, кофе по-турецки, конфеты и всякие выпечки, на что Анастасия Антоновна была великая умелица.
– Только рассказывать будем по очереди, потому что я переплывала водную границу с отцом и матерью, двумя братьями и двумя сестрами, а Иосиф где-то перешёл сухопутную границу, – сказала Анастасия, усаживаясь за стол.
– Как вам удобно, так и рассказывайте, горю желанием услышать, наверно это жутко интересно! – ответила Клавдия Петровна.
– Пожалуй, начну со своей короткой биографии, чтобы в дальнейшем меньше возникало вопросов, – сказала Анастасия Антоновна, глубоко вздохнув, после чего села и начала свой рассказ.
– Родилась я в тысяча девятьсот двенадцатом году третьей дочерью в семье зажиточного хуторянина Антона Семёновича Карабут с весьма суровым и властным характером. Невзирая на свой средний рост и кавалерийские ноги, но с довольно хорошо атлетически сложенной фигурой, он был очень сильным и выносливым, пятипудовые мешки мог таскать длительное время, а пышная чёрная шевелюра и едкие чёрные глаза придавали ему такую суровость, что от одного его взгляда шёл мороз по коже. Судя по темпераменту и внешнему облику, отец больше напоминал цыгана или турка. Кстати, фамилия Карабут интерпретируется в переводе с тюркского языка и небольшим сокращением «кара-бут» – чёрная туча или чёрное дерево.
В противоположность отцу мать, Елена Давыдовна, в девичестве Гнояная, была очень спокойная: нежная, ласковая, небольшого роста, пышная, что делало её настоящей матроной. А когда она распускала свою чёрную длинную косу, которая свисала ниже ягодиц, то эта коса оттягивала голову назад, а так мама каждое утро заплетала и закручивала косу сзади на голове. Её большие серые глаза, встроенные природой в красивое белое лицо, всегда ласково смотрели на детей – манили к себе и одновременно придавали лицу кротость и миловидное выражение. Уместно будет отметить: в молодости она была стройна и настолько красива, что начиная с её пят-надцати лет с близлежащих сёл и городов такие же помещики, как и их семья, и даже купцы засылали сватов, которым из-за возраста отказывали, а в восемнадцать лет она сама выбрала отца.
В семье нас было шестеро детей. Старшая – Пелагея, среднего роста и полноты, вся в веснушках, была своеобразно умна и очень тактична, с маленьким круглым лицом, рыжеватыми волосами и бегающими карими глазами. За ней – Татьяна; округлая фигуркой, она всегда чего-то жевала, в период качания мёда бегала на пасеку и кружками пила мёд. Училась не очень, за что ей часто попадало, была хитра и ленива да ещё и себе на уме. Третьей была я, описывать себя не буду, поскольку вы меня видите и хорошо узнали меня за период нашего общения. Следом за мной Александра, мы с ней настолько похожи и ростом, и лицом, и даже характером, невзирая на то, что она на год моложе меня, а засим не буду описывать и характеризовать. Единственное, чем она отличалась от меня, так это влюбчивостью; она постоянно грезила после того, как тайком от родителей прочла какой-то роман. И стоило появиться у нас каким-нибудь молодожёнам, как она тут же прилипала к молодой со своими вопросами о любви и близости с мужчиной.
Старший из моих братьев – Геннадий, всегда спокойный, покорный и учтивый к родителям, но задумчивый, ростом чуть выше среднего, худощавый; лицо чистое, вытянутое и с большим носом. Младший брат – Иван, он же последний в нашей семье, противоположность всем нам по темпераменту – сангвиник в полном соответствии. Внешностью он был копия наш отец – девяносто процентов, лишь юмор, молодость и деспотизм отличали его от отца.
Жили мы обособленно на хуторе Бовин, который состоял из трёх семейных усадеб братьев Карабут. Одной из усадеб была наша, вторая дядьки Василия, третья дядьки Макара. Расстояние между усадьбами было в пятнадцати минутах хода пешком.
Усадьбы располагались вокруг большого проточного пруда, расстояние до него у всех было примерно одинаковое, в нём водилась рыба к столу. Водоплавающие понемногу кормились тем, что водилось в пруду, и плавали в этой воде; у всех этой птицы было предостаточно.
Жили натуральным хозяйством, земли у каждого было по сорок десятин посевных площадей, а может и больше. Не помню, сколько десятин занимали большой фруктовый сад, пасека, бахча, огород и вся усадьба, в которой разместились дом из шести комнат, амбар, мастерские, конюшня, хлев-коровник, курятник, свинарник и прочие строения. В то время мы имели: пару плугов, бороны, сеялку, косилку и установку для обмолота зерна. Жили зажиточно. Имели в наличии четыре лошади-пятилетки, три коровы, несколько телят, свиней с поросятами больше пятнадцати; курам, гусям и уткам счёта не знали, так как им не вели счёта. Пасека была большая, ульев, наверное, штук пятьдесят, если не больше.
И всем этим хозяйством управляли сами – всей семьёй; хочу подчеркнуть, что каждая скотина и участок земли были закреплены за кем-то. К примеру, я с Таней доили коров и кормили свиней, а из земель за нами был закреплён баштан. Огород за Шурой; Паша хозяйничала по дому под руководством матери, она её готовила к самостоятельной жизни в связи с тем, что та была на выданье. Геннадий ухаживал за лошадьми, а Иван гонял гусей и уток – утром на пруд, вечером обратно. Мать держала домашнюю кухню и кон-троль над всём и постоянно напоминала, кому что делать, готовила корма для свиней и птицы. Отец занимался рынком и всеми тяжелыми мужскими делами, когда бывал дома.
– Выходит, вы были кулаки? – с вопрошающей интонацией в голосе произнёс Александр Васильевич; надо сказать, что как юрист в выражениях он не стеснялся.
Анастасия Антоновна, уловив в интонации Александра Васильевича жёлчный вопрос, не стала акцентировать внимание на нём так, как ожидал вопрошавший, но ответ последовал спокойно и незамедлительно:
– Да, по тем временам мы считались середняками, а ненавистным словом тех времён и мерок нас бы так и посчитали. Если бы мы остались на месте, то при раскулачивании, конечно, назвали бы «кулаками» и отправили бы на Соловки.
Через некоторое время, когда гости и хозяин начали прикладываться к кофе, хозяйка продолжила повествование с первого дня, когда начались беды в их семье, доведшие до иммиграции.
– Мать моя, Елена Давыдовна, в тот день ближе к вечеру начала нервничать, чаще выходить из дома и поглядывать на дорогу, ведшую с нашего хутора в город. Она ждала нашего отца, Антона Семёновича, который на двух подводах повёз продавать зерно в город вместе с братьями, которые тоже везли зерно и некоторые сельхозпродукты на продажу. Оснований для беспокойства было два: первое то, что после продажи при нём находились деньги – по тем временам большие, он ещё кое-что должен был купить; второе то, что уж очень большая страсть у него имелась до женского пола. Мать догадывалась, что у него в городе водится любовница, которую он непременно навещал по приезду и у которой неоднократно оставался ночевать; после каждой такой поездки приезжал пьяный, жизнерадостный и с сильным запахам женских духов. И каждый раз после таких ночёвок в городе он привозил матери духи, которые, как правило, проливались у него в кармане. Он объяснял это тем, что на фабрике плохо закупорили. Но в тот день он приехал с покупками поздно, но без духов для матери, и ещё у калитки громко, чтобы слышали все, кто встречал его, объявил: в городе и стране смута, а большинство её называют революцией.
– Анастасия Антоновна, это какой период года был, весна или осень? –попросил уточнить Селищев.
– Александр Васильевич, давайте я отвечу вместо супруги, – заговорил отец, – ибо тесть мой не раз рассказывал этот момент, а прикинув время года, получалось, что это была Февральская буржуазно-демократическая революция в России семнадцатого года, которая через восемь месяцев и привела к Октябрьской социалистической революции.
А всё из-за того: самодержец наш своим манифестом отказался от престола в пользу своего младшего брата, Великого князя Михаила Александровича Романова, по предложению Государственной думы. А Великий князь Михаил II ответил, мол, если народ на референдуме решит мне занять престол – тогда я приму эту миссию на себя; в противном случае я отказываюсь от престолонаследия. Вот так Великий князь Михаил II стал однодневным царем Всея Руси.
Тогда сформировали первый состав Временного правительства; председателем которого был избран Георгий Евгеньевич Львов. В это правительство вошли двенадцать министров, в том числе и Александр Фёдорович Керенский, остальных не буду перечислять, поскольку он играл ключевую роль с марта по ноябрь 1917-го. Важно отметить, что в мае это правительство разогнали и создали первое коалиционное правительство, а в августе уже создали второе коалиционное правительство; как в первом, так и во втором председателем правительства избирался Керенский и ещё четырнадцать мини-стров, – закончил своё пояснение Иосиф.
– Уже совсем поздней ночью пришли дядьки: Василь и Макар, с жёнами, – продолжала Анастасия Антоновна. – Нас, детей, отправили в одну из комнат, чтобы мы не мешали их разговорам и не слышали секреты старших. Сидели долго, о чём-то говорили, спорили, советовались, а тема была одна: как жить дальше и что делать. Остановились на том: сидеть на месте, а там время покажет, только теперь надо копить деньги и скупать золото и всякие драгоценные камни, брильянты, на случай, если придётся бежать!
Это я рассказываю со слов матери, которая рассказывала мне уже в Иране, когда я была замужем за Иосифом, а кое-чего из слов отца, когда он рассказывал таким же беженцам и бедолагам, как и он сам, добровольно создавший эту участь не только себе, но и всей семье, о своей горькой жизни,
После того вечера отец с братьями по очереди стали ездить в город узнавать новости, но хозяйство как вели, так и продолжали вести.
С города зачастил друг отца – батюшка Ферапонт, – привозил новости, а от нас увозил продукты в обмен на золотишко и мелкие камешки.
– А где вы учились, если жили так далеко от города? – вдруг спросила Клавдия Петровна.
– Осенью после окончания всех сельхозработ приезжал к нам учитель и учил нас грамоте; жил и столовался у нас, а весной уезжал с началом полевых работ. Отец нас заставлял делать буквально всё, в восемь лет сажал на коня и заставлял вместе с ним пахать. Чуть позже – сено косить, а потом и жито; он сам работал как вол и нас заставлял, да так распределял работы, что всем хватало на целый день, и попробуй не сделать то, что он задал, – выпорет как сидорову козу! Заставлял работать, чтобы не нанимать батраков, иногда, конечно, нанимал двух или трёх, когда был богатый урожай. Зимой, правда, приходили с города, кроме учителя, мастеровые: сапожники, портные и плотники, обшивали всех и ремонтиро-вали инвентарь и прочее. Нанимали и мастеров по ремонту гужевого транспорта, работали и шорники, все эти люди жили и питались у нас за одним столом. Отец зимой занимался реализацией выращенных сельхозпродуктов. В стране шла гражданская война. С началом революции эта часть страны была под гнётом белых генералов: Деникина, Краснова и Шкуро. Через наш хутор неоднократно проходили разные войска, красные приходили и просили накормить солдат или дать продуктов, некоторые оставляли какие-то расписки. Белые приходили как хозяева, требовали продукты якобы за то, что защищают нас от красных, другие трактовали по-другому, будто освобождают нас от ига красных. Проходили разные банды, в основном по ночам, как они только себя не величали, и тоже требовали, а чаще просто отбирали то, что им было нужно.
Надо сказать, мой отец был мудрым человеком: когда узнал про революцию, он под большим стогом сена вырыл погреб, постелил и обложил его гудронированным брусом, после чего обмазал растопленным гудроном от влаги и обил рейкой, сделал две вытяжных трубы, замаскировав их в сене. Туда он спрятал мешков сорок пшеницы, двадцать – муки, по бочонку сала, мёду, масла подсолнечного, смальца, мешок соли, сахара и бочку керосина. Всё это он делал с моей матерью, выпроводив нас, детей, на это время к тётке по материнской линии, а сами всем запаслись, чтобы мы, дети, не видели и не знали.
Там же, на хуторе, пережили продразвёрстку, правда, отобрали много, на посев оставили мало и расписку дали на мизер, мол, по ней получите деньги в банке города, но по ней отец ничего не получил. Позже когда мы подросли, отец нам рассказывал: «Как в девятьсот четырнадцатом году началась Первая мировая война, на которую я попал в октябре, – нас несколько месяцев держали в резерве. Когда же попали на передовую, провоевав два месяца с небольшим в одном из сражений, из-за отсутствия боеприпасов нашу часть разбили. Много полегло, а раненых и контуженых австро-венгры взяли в плен – это произошло в Сербии. Эта война отобрала у страны почти два с половиной миллиона молодых работоспособных мужиков, более двухсот тысяч тягла, без которого крестьянин не мог пахать, сеять и жать. Таким образом, крестьянское хозяйство лишилось самого главного: молодого крестьянина и тягла, да и рогатого скота; в результате страна недополучила зерна, мяса и прочих сельхозпродуктов. Видя такое положение в стране, царское правительство в шестнадцатом году подтолкнуло к продразверстке, и она была не менее жестокой, чем позже советская. Так что в некоторых губерниях и волостях началась голодовка, это и подтолкнуло народ к недовольству, мятежам и в результате привело к февральской революции». Вот почему некоторые говорили, что советская продразверстка – это вторая.
Когда началась новая экономическая политика, нам стало немного легче жить, правда, налогами обложили приличными, но всё-таки зажили неплохо, поскольку всё можно было продать, а особенно продукты. В связи с этим зерна сеяли меньше, зато овощей и клубней больше, потому как спрос был большой, и деньги были быстрые; таким образом, у себя на хуторе жили до коллективизации. В 1929 году отец как-то поехал в соседнюю деревню и увидел ужас принудительного создания коллективного хозяйства и понял: «Теперь этого не избежать и нам – иначе сошлют туда, куда Макар телят не гонял!»
Едва вернувшись с деревни, отец оседлал коня и поскакал в город, а матери сказал: «Собери, одежду и скарб самый необходимый и будь готова, как вернусь, сразу уедем в город».
Вернувшись с города, послал Пелагею за старшими братьями, которых просил немедленно пройти к нему, а сам запряг две повозки. В скорости подошли Василь и Макар, они ненадолго зашли в дом, о чем говорили, я не знаю, но когда вышли, начали дружно помогать грузить на телеги провиант из тайника, скрытого под стогом сена. На вторую телегу погрузили необходимый домашний скарб и одежду, и нас – детей; телегу с провиантом отец так нагрузил, что боялся, не довезёт до города – оси поломаются, но, как говорят, Бог миловал.
Выезжая со двора, мы встали, так как вдруг нам преградили дорогу прибежавшие семьи дядек, Василя и Макара, началось долгое прощание, слёзы, уговоры, обещания. В общем, расставание было тяжёлым, очевидно, каждый чувствовал, что уже больше никогда не встретятся.
По дороге в город нам встретился какой-то конный отряд, вихрем пролетевший мимо нас.
До арендованного дома на окраине города добрались далеко за полночь, не мешкая, всё привезённое отец спрятал в погреб под сараем, на что он затратил время до рассвета, лишь оставив на несколько дней продуктов. Ляду в погреб закидал хламом и чем попало, так чтобы думали, что оно давно так лежит.
Так-таки в ту ночь ему и не пришлось поспать. Утром, когда мы ещё спали, отец разбудил мать, долго что-то говорил ей, видимо, давал какой-то наказ, а когда он уехал, она передала его слова нам: «Продукты экономь, но чтобы дети не голодали; далее – переодень детей во всё старенькое, небогатое, и пусть больше сидят дома; после трапез остатки прячь от чужих глаз. Это окраина города, вечерами здесь появляются бандиты и налётчики, но ты не бойся, я специально выбрал такое место, потому как они бедных не трогают, а у нас изба – беднее не придумаешь. Во сколько приеду, не могу сказать, но в целях безопасности не раньше чем стемнеет. Смотри, рано вечером лампу в избе не зажигай. Да – и в избе чтобы выглядело убого и грязно, а если кто-то из конных будет приближаться, пусть девчонки прячутся за печкой. В общем, заранее их предупреди, дабы знали кто где. Не пугайся, такие люди дальше порога не ходят, откроют дверь, увидят скудость, развернутся и уедут. А я сейчас поеду на рынок, попробую дёшево продать бричку с лошадьми и куплю дров. А пока вари на соломе и посмотри по огороду, может, чего сгораемого найдёшь для печки. И последнее, это он ей говорил шепотом на ушко, деньги и ценности никому из детей не показывай и постарайся так спрятать, чтобы в любое время могла забрать – днём или ночью. Не исключено, может быть, через несколько дней придётся срочно убегать отсюда. А сейчас поеду на рынок, и если мне удастся продать эту пару, тогда на второй буду заниматься извозом, пока не разузнаю как следует обстановку соседних городов и нашего – только после этого уедем. В чужом городе проще затеряться, а сейчас дай зеркало». Приклеив бороду – усы у него были родные, он их носил смолоду – и покрасовавшись перед зеркалом, остался доволен своей персоной. Повернулся и пошёл кавалерийской походкой к стоящим запряжённым телегам.
Подойдя к задней телеге, привязал её к передней и, проделав буквально четыре шага, молодцевато запрыгнул на переднюю телегу и поехал на рынок продавать упряжь.
Шёл второй месяц нашего проживания в Миллерово, но почему-то отец не торопился уезжать. В один из дней он пришёл, чем-то озабоченный, – мы не понимали, что происходит. но его озабоченность подстегнула наш отъезд. Позже отец рассказал нам про встречу со своим другом – батюшкой Ферапонтом, который сообщил ему неприятнейшую новость. Отец передал его слова: «Антон, ты прости, но я вынужден передать тебе очень плохую новость: твоих старших братьев раскулачили и всех, старых и молодых, отправили на Соловки. Грозились и тебя туда же отправить, как только найдут».
Со слов отца, одержимый страхом за семью, он заметался, ища выход. Уйти в лес, там начать жить – это надо уходить сильно далеко, а что делать с дочерями, у них подходит возраст к выданью. Уехать в глубь Сибири – там нет знакомых. И там необходимо будет представиться органам – вот тогда всё, как говорят, «приехали», сразу на каторгу.
Как отец ни старался, так ни до чего и не додумался, все было против нас! После такой скорбной вести о братьях и их семьях отец ещё больше задумался, как выйти из такого затруднительного положения, как спасти семью. Чаще переезжать из города в город или из деревни в деревню – так, говорят, если в деревню попал, то уже оттуда не выпустят, никакого документа не дают, а без документа что делать? Тогда отец решил пойти к Ферапонту, просить совета – так встарь велось, что святой отец напутствует на путь истинный.
Необходимо подчеркнуть, что отец недолюбливал Ферапонта из-за одного инцидента, а дело обстояло так.
Отец приехал в город в какой-то религиозный праздничный день и зашёл к Ферапонту в гости, а у него шёл пир с какими-то купцами-меценатами. Тот встретил его хорошо, со всеми перезнакомил, и стали гулять дальше, не заметили, как наступил вечер. Прибежавший дьякон напомнил батюшке о вечерне. Отмашкой руки батюшка отправил дьякона, а сам, встав из-за стола, произнёс: «Сейчас пойду отчертую и вернусь, а вы пока не скучайте – пейте!». «Да как ты смеешь произносить такое слово, ты, духовное лицо?» – сказал отец. «Нам – всё можно», – ответил батюшка и ушёл. Едва батюшка покинул светлицу, отец тоже поднялся и, распрощавшись со всеми, ушёл.
После этого они долго не встречались, отец избегал встречи с ним. С тех пор отец перестал уважать Ферапонта, а в церковь ходил только вместе с матерью и по её настоянию. Можно сказать, и в Бога перестал верить. А после революции, когда Ферапонта тоже понемногу начали притеснять, тогда у отца появилась необходимость в реализации товаров и приобретении золота и камешков, и они начали взаимодействовать. Пораскинув мыслями, понял, что у него нет никого, с кем можно было бы пооткровенничать, – любовница не блистала умом, да и не до неё было теперь.
Он шёл к Ферапонту не для того, чтобы просить у него совета, а для того, чтобы узнать про тех купцов, с которыми столкнулся один раз буквально перед революцией; те купцы в это время были в такой же ситуации, как и он. Что они думают и как думают выйти из положения без наказания?
Батюшка отца встретил во дворе, гуляя с равным себе священником, но намного старше и белым как лунь, приветствуя, растопырил руки и тут же попросил пройти в домик: «Знакомься, Антон Семёнович, это мой первый настоятель и друг – отец Евстафий, – сказал Ферапонт и тут же добавил, – пойдёмте в дом, там и поговорим, одновременно опрокинем по рюмашке за святейшество, ознаменовавшее нам сей праздник Господний».
Усевшись на лавке у стола, отец стал прислушиваться к разговорам этих двух священнослужителей. После пятиминутной беседы, которую они, очевидно, начали задолго до его появления, а закончили в доме в присутствии моего отца, Ферапонт отправился к матушке дать указание по поводу угощения. Как только закрылась дверь за Ферапонтом, отец Евстафий из-подо лба глянул на моего отца и спросил: «Отчего печаль на лице глубокая, словно в западню попал и мечешься, никак не можешь найти выход? На вид ты не из мужиков, а горюнишься, видать не зря: жил в достатке, не буду гадать, чем занимался, а завоевавшая и установившаяся советская власть всё отобрала и устроила охоту на тебя и тебе подобных? Дальше рассказывай сам, чтобы я не гадал, и учти – времени у нас мало, если не хочешь, чтобы Ферапонт знал, тогда коротко и быстро говори. Тебе ведь нужен совет, так?»
«Истину говоришь батюшка, врать и выкручиваться не буду». После этих слов отец всё подробно рассказал Евстафию; тот слушал внимательно, не перебивая. По ходу рассказа отец тоже внимательно наблюдал и делал какие-то умозаключения. Только в период повествования он не упускал ни малейшей подробности, потому что искренне верил только что познакомившемуся священнослужителю, который очень быстро расположил к себе своим обаянием и умом, выражавшимся во всём. Как отец и предполагал, Евстафий, едва закончился рассказ, сказал: «Давай завтра встретимся на вокзале в буфете в четырнадцать часов – может, что-то и присоветую».
После этих слов открылась дверь, и вошёл отец Ферапонт, а за ним матушка Марфа; третьей вошла послушница с большим подносом, на котором были наставлены яства с парой графинов и питейной тарой. Поставив поднос на стол, послушница ушла. Матушка Марфа, поприветствовав гостей и пожелав приятно провести время, с поклоном ушла, сославшись на дела в церкви.
Застолье трёх мужчин длилось около двух часов, после чего отец ушёл, а Евстафий остался в гостях у Ферапонта.
Вернувшись домой, отец всю ночь метался, а когда уснул, то периодически ночью просыпался, соскакивал, смотрел на часы и считал, сколько осталось до рассвета. А днём он метался ещё больше, постоянно вытаскивал часы из жилета, тупо смотрел на циферблат и не мог понять, почему время так медленно тянется. В тот день он не стал заниматься извозом, голова была забита одним: что посоветует отец Евстафий?
На встречу мой отец пришёл заблаговременно и сел в дальний угол в ожидании священнослужителя. Наконец в дверях появился батюшка, навстречу к нему откуда-то выскочил шустрый отрок и, склонив голову, попросил благословения; накрыв голову отрока краем левой полы, отец Евстафий что-то прочитал, несколько раз перекрестил и тем самым благословил мальчонку и затем направился в угол зала, где увидел поджидающего его человека. А мальчонка, поцеловав батюшке руку, вдогонку тоненьким голоском прокричал: «Ежели чего понадобится, молвите – я тут как тут, не извольте беспокоиться, мы к вам со всем уваженьицем!»
«Рад вас видеть, Антон Семёнович. Вижу, вы человек ответ-ственный», – произнёс отец Евстафий, подходя к столу и медленно, по-стариковски усаживаясь рядом, чтобы можно было говорить вполголоса, поскольку это была тайна.
Отец в знак уважения поднялся и приложился к протянутой руке батюшки; тот, осенив его крестом, попросил сесть. Немного отдышавшись, он начал спокойным, размеренным тоном говорить, только очень отдаленно:
«Я поздно поступил в духовную семинарию, примерно года на три от регламента, соответственно на столько же позже и выпустили, и поскольку я был одним из лучших учеников и великовозрастн;й, то на последнем курсе решили произвести меня в обер-полевого священика (капеллана), ну, конечно же, с моего согласия.
После выпуска в восемьсот девяносто шестом году вручили мне направление в военное ведомство, там сему обрадовались и определили меня на службу в пограничный отряд в Джульфе, где наши войска переходили в Персию и обратно в период войн и конфликтов, Там я служил до изгнания царских войск с Кавказа, то бишь до середины девятьсот восемнадцатого года. Находясь там на службе, я был свидетелем нарушения государственной границы людьми по реке Аракс вплавь, а один русский вор переплыл туда, обокрал в Тебризе гиляка-ювелира и с фунтом золота и сколькими-то каратами драгоценных камней на рассвете переплыл с Персии в Россию. То, что ты сейчас услышал – преамбула. Суть вот в чём: река там неширокая, и переплыть её может даже ребёнок. Скажу одно: если бы это происходило в девятьсот семнадцатом – девятьсот двадцатом годах, тогда бы это можно было сделать свободно, сейчас – практически не возможно. Скажу больше: туда идут поезда, хоть это и Азербайджан, но всё население говорит по-русски, так что думай, Антон Семёнович. Другого предложения нет, визу тебе никто не даст».
«Скажи, отец Евстафий, можно ли там найти жильё? Не будем же мы прямо с поезда да в реку! Мне понадобится время, чтобы разобраться в ситуации, дабы не попасть в лапы ГПУ, ведь я спасаюсь не сам – всю семью, а для этого необходимо сделать всё во;же, чтобы прошло без сучка и задоринки».
«Найти квартиру или домик можно, если ты поедешь летом, так как мужчины летом уезжают в Россию на заработки и вывозят фрукты. Да тебе и необходимо это делать летом в сезон купания, так ведь?»
Таким образом, у отца появился план перехода границы вплавь и, что самое интересное, – смелое решение это было осуществлено на глазах у пограничников.
Позже судьба сведёт в Иране Анастасию и Александра Садчикова, бывшего пограничника, который за давностью времени поделится, чем этот их переход обернулся ему лично и всему погранотряду.
С этого момента отец начал продумывать план перехода и узнавать, как туда доехать. На всякий случай придумывал всевозможные причины и легенды. Но решение его были окончательным и неизбежным, и только в Персию – это самое быстрое.
В то время Антон Семёнович не мог предполагать, что повлечёт за собой жизнь за границей: годы мучительной ностальгии, презрение за предательство Родине, бесправие гражданина, потерю уважения, преследование, нищету, подрыв здоровья и разброд семьи.
Постфактум и с течением небольшого промежутка времени, как мы покинули хутор, чувствовалась в каждом из нас какая-то напряжённость, а возможно, и тоска по родному дому; но больше всех нервничала мать, от безысходности, чувствовалось, она себя в душе корила за то, что не может создать детям нормальной жизни. Но так уж повернула фортуна в начале века, люди, делавшие революцию, тоже думали о будущей счастливой жизни народа и страны, и каждая революция – это тоже катаклизм, только в основном сопряжён-ный с большими потерями человеческих жизней, нищетой и разрушениями.
Отец тоску по земле и работе заглушал поиском сведений, направленных на переход в Персию. В то время он делал всё, дабы поскорее ретироваться с Миллерово, но только в нужном направлении.
После полученных сведений о братьях отец каким-то образом быстро достал билеты, и через день мы уехали в Ростов, с Ростова ещё в несколько городов; жили в них по нескольку дней и двигались дальше, в направлении Джульфы.
А накануне отъезда с Миллерово набрали себе столько продуктов из привезённых с хутора, сколько могли унести на себе. Остальное перевезли в церковь, батюшке Ферапонту, ему же отдали лошадей и телегу. На прощание отец сказал: «Принимай эти продукты, половина которых тебе, а из второй половины будешь выделять Пелагее, а если она не станет брать или вовсе не придёт, тогда храни три месяца. Если к тому времени никто из нас не появится, тогда можешь ими распоряжаться как тебе заблагорассудится».
Вот так наша семья на второй день погрузилась в вагон, и мы уехали в Ростов. Прибыв в указанный город, мы задержались совсем недолго, всего несколько дней прожили в какой-то комнатке при храме по рекомендации отца Ферапонта.
Вскорости отец купил или как-то достал билеты, и мы поездом отправились в Нахичевань.
Что творилось в поезде, этого передать невозможно: теснота, гомон, скандалы из-за мест, тошнотворный запах человеческого пота; в воздухе стоял смрад и вонь от табачного дыма, въедавшегося в глаза до слёз. В носу это вызывал чихание, в глотке – кашель; это было что-то невообразимое. То ли на второй, то ли на третий день путешествия на какой-то станции нас высадили и проводник объявил: «Поезд дальше не пойдёт – нет угля!» Мы высадились из вагона: все грязные, измученные, кое-кого тошнило, у всех чесались тела.
Отец посадил нас у какой-то стены на лавку, а сам пошёл искать кров и баню. Примерно через час пришёл довольный тем, что нашел жильё в номерах и уже забронировал для нас два номера – сияя, как «новый целковый», видно было, что был доволен собою. Немного погодя, он сказал: «Прежде чем вселяться, мы пойдём в баню, вымоемся и эту вшивую одежду выбросим, оденем чистую, а после бани в номерах покушаем что Бог послал».
Переночевав в номерах, утром мы пошли на станцию узнать насчёт поездки и, по счастливой случайности, пришли вовремя, потому что паровоз заправили углём и кроме того дровами, состав готов был продолжать движение до пункта назначения, и мы побежали к своему вагону.
Но проводник не хотел нас пускать, сказав: «Вы вчера ушли и не сказали, что вернётесь – продолжить путь сегодня». Зная все уловки проводников, отец отозвал его в сторону, дал ему какую-то сумму денег и показал билеты, хотя в этом не было необходимости, поскольку его действия принесли проводнику доход в виде денег.
В общем, таким образом добрались до города Нахичевань. По приезду в Нахичевань подыскали квартиру на окраине города, отдохнули пару дней, и по заданию отца мы, три сестры, начали искать работу. Примерно через пару дней уже все работали, я в цехе ;щипа кур, Таня в пошивочной мастерской, а Саша – в прачечной по приёму белья.
– Анастасия Антоновна, а Паша куда пошла работать? – спросила Клавдия Петровна.
– Да, я ведь вам забыла сказать: Паша осталась в Миллерово, у неё там жених, и они решили пожениться. Он заканчивал школу железнодорожных мастеров, это типа железнодорожного училища, и после окончания получал назначение путевым мастером в железнодорожный цех по ремонту путей.
Так вот, отец тоже нашёл какую-то работу, только о ней практически ничего не рассказывал – утром уходил на работу, вечером возвращался и пребывал сам себе на уме. Как потом выяснилось, он зондировал обстановку этого района для нелегального перехода в Персию, но пока никому ни о чём не говорил.
Когда созрел план, у него появилась другая проблема: как нас уговорить, и он придумал легенду преследования и начал нас потихоньку обрабатывать.
Однажды после ужина сказал: «Дети, настали плохие времена для нас – узнали, что мы жили зажиточно, а говоря современным языком – кулаками. Кулаков сейчас отправляют на Соловки на всю жизнь, если останемся – нас всех отправят на каторгу, как моих братьев – Василия и Макара, с жёнами и детьми. Хочу вас всех предупредить, чтобы о том, что я вам сейчас рассказал, никому ни слова ни полслова не говорили. Поэтому надо что-то предпринять, пока у нас есть немного времени».
«Папа, – сказала я, – может, мне поговорить со своим чекистом, он сможет помочь?» После сказанных мною слов отец разразился такой бранью, что я не рада была сказанному, а говорил он вот что: «Ты – дура набитая, ты сумасшедшая, разве можно чекисту говорить такое, он нас тут же арестует и за это получит повышение, такие люди ради чина мать родную продадут! Смотри у меня, Настенька, забудь об этом и думать, а то я тебя – и каждого – прокляну, если кто-то проболтается!».
Я ещё вам не рассказала, как я познакомилась с чекистом, а это случилось со мной через несколько дней после начала работы, когда я возвращалась с работы домой. Два нерусских парня мне преградили дорогу, сказали, чтобы шла с ними. Я отказалась, тогда один взял меня за руку и хотел потащить за собой, но я не растерялась, подставила подножку тому, который меня тащил. Он упал лицом в пыль, а поднявшись, замахнулся на меня, но не успел нанести удар. Вывернувший из-за угла чекист буквально в прыжке ухватил его за руку и спросил, в чём дело, мол, ты на кого поднял руку? Второй увидел чекиста в форме и удрал.
Я объяснила всё как было. Чекист спросил у парня фамилию, имя и адрес, а когда тот ответил на все вопросы, сказал: «Я твоего отца Низама хорошо знаю; сейчас провожу девушку домой и приду в отдел, а ты ровно через час вместе с отцом приходи к заставе, там и поговорим – иначе сдам в милицию, – затем повернулся ко мне и спросил: – Вы кто такая и откуда, я раньше вас здесь никогда не видел? Погодите, вы не та семья, которая недавно приехала: отец, мать, два брата и три сестры-красавицы?» «Да, по составу семьи мы подходим под описание, а может быть, прибыла ещё такая же семья». «Это исключено – мне бы сразу доложили. Поймите, у нас каждый человек на учёте – это пограничная зона. В день вашего приезда, через два часа, как только вы заселились в дом, мы уже знали состав семьи и каждого по именам. Как вас звать – точно сказать не могу, но назову два имени из трёх, одно из них – ваше: Анастасия либо Александра».
«Почему два, если вам донесли, что дочерей в семье три?»
«Вас не только назвали, но и вкратце описали внешность каждого; Татьяна, старшая, – невысокого роста полненькая, а две младшие очень похожи друг на друга, стройные, красивые с серыми глазами».
«Да, вот здесь тот, кто описывал нашу внешность, не ошибся, мы с Александрой лицом и фигурой очень похожи».
«Так вы – Анастасия Антоновна?»
«Да, а почему так официально – Анастасия Антоновна?» – спросила я у провожатого, который пока ещё не назвал себя.
«Так нас учили обращаться с незнакомыми людьми, да и этикет говорит об этом. Прошу извинить меня, я ещё не назвал себя: Садчиков Иван Васильевич, помощник комиссара при заставе пограничных войск. А вы откуда приехали сюда и надолго ли?»
«Здесь родина предков, – не поднимая головы, ответила я, – а на сколько – не знаю, это родители решают».
Так отец нас заранее проинструктировал, кому что говорить. Потом чекист стал встречать меня через день, а затем и каждый день встречать и провожать домой. Вот так мы и подружились с ним. Он стал ухаживать за мной, понятно было, что я ему нравилась – и мне он очень нравился, надо отметить: за всё время встреч мы ни разу не поцеловались. Он был красавец-парень, стройный, выше среднего роста, а из-под фуражки выглядывал приличный завиток волос. И для того смутного времени – очень воспитанный.
Прошло почти два месяца. Как-то после ужина отец попросил остаться всем за столом для весьма серьёзного разговора и начал намекать на опасность, грозящую нашей семье; он долго и путано приводил какие-то примеры, а мы, переглядываясь, ничего не могли понять. Видимо, сидевшей рядом с отцом матери надоело его словоблудие, и она сказала: «Антон, не ходи кругами, говори прямо, дети уже взрослые, они всё поймут; в конце концов, мы же их жизни хотим обезопасить от надвигающейся беды».
«По некоторым сведениям – от очень солидного человека – я получил сведения, что послали запрос на наше старое место жительства: чем мы занимались и почему теперь – здесь. В связи с этим у нас теперь есть один-единственный выход из сложившейся ситуации – это бежать за границу в Персию. Ждать больше нельзя, дней через десять окончательно заберут, теперь точно уж всех! А пока ждут документы с нашего уезда, мы должны их опередить. То есть уйти, повторяю, в Персию».
«Папа, откуда вы всё знаете?» – спросила Таня:
«От хорошего человека, которому хорошо заплатил и немалые деньги, – ответил отец. – Значит, так: через два дня едем в Джульфу, там несколько дней покупаемся в речке Аракс, чтобы привыкли к нашим ежедневным купаниям. Тем самым мы примелькаемся пограничникам и снимем с себя подозрение, а в один из дней переплывём Аракс на ту сторону. Река неширокая, переплывём быстро».
«А как мы там будем жить и разговаривать, мы же персидского языка не знаем?» – вновь спросила Таня, на что отец ответил резким тоном: «Там уже пол-России живут, работают, и мы проживём. Это всё равно лучше, чем на Соловках подыхать».
Не могу знать, насколько отец говорил правду в отношении того, что послали запрос о нас в наш уезд. В свете сказанного отцом о посланном запросе я поверила, поскольку вспомнила встречу с чекистом, который сказал: «Нам через два часа донесли, откуда вы прибыли, сколько вас, и внешность каждого коротко описали и поимённо назвали». Да, я поверила в его слова, и мне стало страшно, хотя о Соловках представления не имела и где они находятся.
Как и было сказано отцом, через три дня рано утром мы поехали в Джульфу, к вечеру подыскали жилье на окраине у местной жительницы, которая поселила нас в большую комнату. Побросав вещи, находившиеся при нас, мы пошли купаться. Надо сказать, в те годы женщины и мужчины купались в лёгкой одежде, это не привлекало внимания. С того самого дня мы каждый день ходили на речку: отец, купаясь и загорая, всё время наблюдал за действиями пограничников, он всё запоминал, даже через которое время они выходят на перекур и когда меняют пост у моста. Купались мы подолгу, еду всегда брали с собой, там ели и отдыхали. Иногда погра-ничники проходили, внимательно присматривались к нашим вещам и нам. Некоторые, проходя, предупреждали, чтобы далеко не заплывали, а то просто проходили, всматривались в лица. Уже точно не помню, то ли на пятый, то ли на шестой день в воскресенье утром отец сказал:
«Сегодня переходим, слушайте внимательно! Приходим к реке, и вы все должны незаметно следить за моими действиями. Купаемся примерно час полтора, и как только после первого купания я выйду из воды, подниму руки, будто загораю, а потом лягу, вы подойдёте, ляжете неподалёку. Это будет означать – все готовы. После этого через полчаса я поднимусь, стану спиной к реке, вы все потихоньку входите в воду. Купаясь, отплывите от берега на такое расстояние, чтобы пограничники ничего не заподозрили, ныряйте только так, для вида, и смотрите, берегите силы, чтобы хватило переплыть на ту сторону! Когда увижу, что все в реке, тогда я и мать войдём в реку на то же расстояние, что и вы, дважды окунёмся, после чего я голову покрою белым платочком с завязанными в узелки углами – вот это и будет сигналом для рывка в сторону Персии! Понятно? И последнее: мать всем приготовила по два комплекта тоненькой одежды, надеть на себя и сандалии. Это для того, чтобы на той стороне снять одно и высушить, а потом второе; конечно, плыть будет тяжело, но, как вы видели, река неширокая, глубокого места всего метров тридцать, а далее мелководье до самой суши. Пойдём, как всегда, в одно и тоже время, сегодня выходной, народу будет много, смотрите внимательно – в оба глаза!».
В тот проклятый день в полдень солнце стояло в зените и до такой степени сильно палило, что после часового загара уже чувствовалось жжение плеч, спины и, как назло, был полнейший штиль; листья на деревьях будто замерли, слегка свернувшись, а некоторые даже чуточку увяли. Силу жары я почувствовала ещё так: нечаянно подула на руку и почувствовала, насколько горячо моё дыхание и как сильно обжигает руку. Воду, которой обычно нам хватало на весь период отдыха на пляже, выпили буквально за час, а загорали, как всегда, на одном и том же месте - обособленно от общего контингента, несколько раз входили в воду и выходили.
Наконец, мы увидели стоящую фигуру отца. Тогда мы – дети – вошли в воду, чуточку побарахтались недалеко от берега; когда увидели, как родители вошли в воду, несколько раз окунулись, и тут отец покрыл голову белым платочком. После этого отец с матерью нырнули вперёд, в чужую сторону, мы за ними нырнули, а когда вынырнули, то со всех сил поплыли на противоположный берег, в Персию.
 

ГЛАВА II
ЯЛТА
или
ПРОЛОГ
После смерти матери мы остались с отцом, но ему некогда было нами заниматься.
Служа управляющим государственным банком Ялты, он рано уходил в банк, а в течение дня один раз в обед приходил и справлялся у горничной и кухарки, на попечение которых он нас оставлял, как мы себя ведём и слушаемся ли их, как учимся, нужно ли чего.
В то утро я проснулся, как всегда умылся и пошёл в столовую, только стол был пуст. Пройдя в кухню, там тоже не обнаружил кухарку. Печка не топилась, и было как-то безлюдно и жутко: такого, сколько сам себя помню, ни разу не наблюдалось. Тогда отправился во флигель, где жила кухарка. На стук она не ответила; После нажатия на дверь пальцем она открылась. Войдя в комнату, увидел Анну Герасимовну, лежащую в постели в бесчувственном состоянии. Я послал за врачом садовника. Пришедший врач установил, что она простыла, после чего выписал рецепт и попросил поить её каждые четыре часа. Между тем дело близилось к обеду, и я решил: Бог с ним, с завтраком, надо что-то приготовить на обед.
Спустился в погреб, вход в который вёл прямо с кухни, отрезал от лежавшего на льду мяса кусок, набрал картофеля, луку и вернулся на кухню. Налил в кастрюлю воды, забросил мясо, очищенный и порезанный картофель, замесил тесто, нарвал галушек и накидал туда; обжарил лук с салом и тоже забросил в кастрюлю и поставил её на огонь. Так впервые я варил своё первое в жизни блюдо – галушки.
Всё это кипело очень долго. Наконец, пришёл отец, и я с чувством собственного достоинства, отступив от рамок приличия, поставил кастрюлю на стол; стол я сервировал, пока варился суп. Пригласил всех обедать, взял тарелку, опустил черпак в кастрюлю, да только зачерпнуть в черпак ничего не смог, кроме бульона, и в тоже время не могу понять, в чём дело. Увидев удивление на моём лице, отец подошёл, тоже взял черпак и попробовал что-либо зачерпнуть, но кроме бульона в черпак тоже ничего не набрал. Тогда он заглянул в кастрюлю и попробовал черпаком постучать по дну.
Он сразу понял, в чём дело, но на всякий случай спросил у меня, как же я варил. Я, соответственно, рассказал, как готовил; он молча поднял кастрюлю, сказав мне: «Следуй за мной!» – остальным наказал ждать.
Надо отдать должное: отец был прекрасным юмористом. На кухне отец кое-как вытащил этот слипшийся ком мяса, картофеля и галушек, положил на блюдо и, вооружившись большим ножом, сказал мне: «Делай то же, что буду делать я».
Так мы начали кусок резать на ленточки, а потом на кубики, и все эти нарезанные кубики забросили в кастрюлю. На всё это у нас ушло минут двадцать, после чего отец впереди, а я за ним гордо вошли в столовую и начали разливать варево по тарелкам. Одно надо сказать: довольно-таки вкусные галушки получились, а бульон вообще – цимес! Съели всё, что было налито в тарелки, а кое-кто попросил ещё и добавки, которая тут же была проглочена утробой.
Когда все насытились, на сей раз очень скромным – только одним первым – блюдом и салатом, а перед тем, как подняться из-за стола Татьяна и Зоя, перебивая друг друга, пытались выразить непонятно чего и, наконец, одна из них умолкла, отец направил палец на одну из них, которая сказала: «Пусть Иосиф у нас будет за повара, а?», и сказал в свою очередь: «Вы давайте занимайтесь тем, чем занимались ежедневно, а я найду выход из положения».
«Папа, скажи, чтобы Иосиф не уезжал от нас, нам без него будет скучно», – теперь сказала вторая сестра.
Отец, строго глянув на меня, что-то хотел сказать, но прибежавший банковский клерк скороговоркой оповестил: «Там к вам приехала какая-то знатная особа, вся такая – прямо такая-с! Изволят вас увидеть-с!».
«Сынок, с тобой вечером поговорим, после ужина, ладно?» – после чего повернулся и ушёл в банк.


Одесса
Семья наша была очень большой, насчитывала одиннадцать дочерей и два сына. В девятьсот восемнадцатом году нас у отца оставалось человек шесть; некоторые сёстры вышли замуж, старшая – математик – уехала в Польшу; некоторые, учась в других городах, там и остались; в тот год и я ушёл из дома счастья искать. В свои ещё не исполнившиеся шестнадцать лет я был ростом метр семьдесят два и крепкого телосложения: одной рукой на турнике подтягивался от трёх до пяти раз.
В январе девятьсот восемнадцатого года вспыхнуло восстание против Рады, а в конце была установлена советская власть в Одессе. На съезде представителей тройки «Румчернода» была провозглашена Одесская Советская Республика.
Так вот я поехал не просто в Одессу, а в ОСР, к хорошему знакомому моего отца – Ильченко Ефиму Семёновичу, который жил и работал в портовом гараже заведующим. Вот он и взял меня на работу слесарем. В гараже делал всё, но в свободное время учился водить машину, тогда это было престижно. А чуть позже, в марте того же года Одессу оккупировали австро-германские войска, имевшие численное и техническое превосходство над советскими войсками на Украине, которыми командовал В.А. Антонов-Овсеенко. Как только в город входили ок-купанты, Центральная Рада моментально – будто из-под земли – высовывала голову и всячески способствовала оккупантам, которые ловко пользовались её властью в своих политических целях. В конце апреля бывшего царского генерала Скоропадского провозгласили гетманом Украины, который начал зверствовать и устанавливать свои порядки.
Летом текущего года газеты писали, что в Москве состоялся первый съезд КП(б) Украины, который решил присоединиться к КП(б) России, после чего повсюду на Украине большевики возглавили освободительное движение. Примерно в октябре австро-венгерские войска начали ретироваться, а с некоторых мест патриоты и подпольщики их изгоняли, так как и у них в стране произошёл переворот.
В ноябре и в Германии произошла революция. Воспользовавшись ситуацией, Советская власть аннулировала Брестский договор и стала изгонять с территории Украины немцев и их прихвостней. Заканчивался восемнадцатый год тем, что к власти пришла буржуазно-националистическая Директория украинская, которую возглавили Винниченко и Степан Петлюра.
Омрачило уходящий год то, что Антанта начала интервенцию на юге Украины, и вскорости все крупные порты и города были под их эгидой. Со сменой каждой власти усиливались грабежи, разбои и убийства, в общем, наступало блаженство для анархистов и всякой шушеры. Частая смена властей происходила настолько стремительно, что порой утром просыпался народ и не знал, при какой власти живёт, а при встрече с знакомыми люди не знали, кого ругать, кого хвалить, и вообще, стоит ли что-то говорить по тому или иному поводу о строе и политике.
Девятьсот девятнадцатый год ознаменовался тем, что буквально с первых чисел января городское подполье КП(б) Украины и его Иностранная коллегия усиленно вели подрывную работу в войсках Антанты, и вскорости эта работа принесла свои плоды. Буквально в апреле на кораблях интервентов начались восстания, и руководству Антанты ничего не оставалось делать, как поднимать якоря и отправляться восвояси. Именно в это же время, то есть в январе начали изгонять петлюровские войска с крупных городов центральной Украины, и как только освободили Киев, так газеты начали писать о предстоящем Всеукраин-ском съезде Советов, где должны были принять первую конституцию Украины.
В марте состоялся III-й Всеукраинский съезд, где приняли конституцию и объявили Украину Советской Социалистической Республикой, а также об избрании ЦИК во главе с Г.И. Петровским. Вскоре после съезда теперь уже советские войска освободили все крупные города и порты черноморского побережья. Только вроде свободно вздохнули, как белогвардейский генерал А.И. Деникин, которого после гибели генерала Корнилова Антанта провозгласила главнокомандующим Юга Украины и Кавказа. Решив показать свою значимость и доблесть, А.И. Деникин подавил советскую власть на северном Кавказе, ворвался на Юг России и, сломив сопротивление Красной Армии на Южном фронте, занял Украину, часть Донбасса; с его приходом начались: повальные аресты, расстрелы, порки и восстановление старых порядков. Стали возвращать хозяевам имущество, предприятия, земли и прочее.
Бандиты вообще распоясались, даже днём грабили; были случаи, если кто-то сильно сопротивлялся, его тут же убивали. Власти в городе вообще не существовало, ходили какие-то банды, бряцая оружием. Практически Одесса весь год была под гнётом армии Деникина, он не зря свирепствовал. От Антанты он получал оружие и материальную помощь и укреплял войска, состоявшие из трёх армий: Добровольческой генерала Май-Маевского, Кавказской генерала Врангеля и Донской генерала Сидорина. Вот с этими армиями он захватил Екатеринодар – нынешний Краснодар, Царицын – Волгоград, Воронеж, Орёл и взял курс на Москву. Только на этот раз его постигла неудача и поражение в указанных выше городах. Под Воронежем и Орлом Деникин понёс большие потери.
Таким образом, рабоче-крестьянская Красная Армия начала громить и гнать войско Деникина, освобождая города, посёлки и деревни. В этот период по всей Украине начали создаваться партизанские отряды, которые боролись, как с войсками Деникина, так и с бандами. Весенне-летняя кампания советских войск массированными ударами оттеснила Деникина в Крым, а в апреле, а может, в мае Деникин, передав дела Врангелю, сам бежал в Турцию на английском эсминце. В феврале двадцатого года была освобождена Одесса.
– Иосиф Степанович, вы всё говорите о Юге Украине и больше об Одессе и ничего не говорите о центральной и западной части страны.
– Уважаемый Александр Васильевич, я говорю о той части страны, где я жил и работал, то есть где был свидетелем в исторической эпохе той части Украины. Но то, что я читал в газетах той поры – могу рассказать, но только не в такой подробности, да и времени уйдет на это раза в четыре больше. Вот поэтому я сего не касаюсь, и вообще, есть история страны, где можно освежить память, если есть желание.
– Да, я с вами согласен – полностью, – сказал Александр Васильевич, – прошу вас, продолжайте.
– Конечно, согласно информации из газетных данных могу рассказать, как Польша, объявив войну России, летом вошла в Киев. Могу подробно повторить, но, думаю, повторять одно и то же – это вовсе неинтересно, тем самым потеряется всякий интерес к воспоминаниям.
Я одного не мог понять: так часто менялась власть, а мы работали как всегда, какие мы только грузы не принимали и чего мы только не отправляли, – этими словами он хотел закончить свой рассказ, а потом будто что-то вспомнил и продолжил, – таким образом, я два года проработал в порту – последний год уже водителем.
– Иосиф Степанович, всё, что вы говорили об Одессе, весьма интересно. Проживая и общаясь с жителями города Одессы, вы, наверное, слышали про Мишку Япончика и его криминальную деятельность? Действительно ли он был такой бандит и вор, или это ложь либо восхваление, тогда во имя чего?..
– Кем он был и почему о нём так много писали, а одесситы рассказывали о нём взахлёб небывалые легенды, поднимая глаза к небу, словно говорили о святом. Вот этого я тоже до сих пор не могу понять, почему. Почему на юридическом факультете нам ничего не рассказывали об этом человеке, только один из преподавателей по криминалистике, когда ему задали вопрос о Япончике, ответил: «Это просто бандит и отщепенец социали-стического общества».
– Я вас прошу, расскажите то, что вы слышали о нём, а может, даже и видели его.
– Может, о Мишке рассказать чуточку позже, а вообще-то и правда лучше сейчас, поскольку было с ним одно совпадение именно в день, когда я впервые ступил на ту землю.
– Да-да, тем более, что говорите о каком-то совпадении!
– Хорошо, Александр Васильевич. Я не стал рассказывать, думал, что вам это будет неинтересно. Только хочу вас предостеречь: то, что буду рассказывать, не воспринимать за чистую монету, так как больше половины из рассказа будут вам переданы со слов из чужих уст, а вот насколько они достоверны, не могу гарантировать. Но зато они хорошо сложены и хорошо вписываются во взрослые годы жизни Мишки, которого именовали королём Одессы, где он и проживал.
Тогда слушайте. В Одесскую Советскую Республику с полумиллионным населением, а именно столько жителей тогда в ней проживало, я прибыл в самом начале 1918 года.
– Какая Одесская Светская Республика? Вы, Иосиф Степанович, уже второй раз говорите, а я о такой республике не слышал, – от такой новости Александр Васильевич снял очки и стал нервно протирать их, а немного погодя спросил: – Иосиф Степанович, вы ничего не путаете?
А сам задумался: «Почему я нигде и никогда не слышал о такой республике: как юрист, я должен знать историю нашей страны; может, я когда-то пропустил это на уроке или болел в этот момент?» Так для него и остался этот вопрос – загадкой...
Видя, какой эффект произвело известие на его слушателя, рассказчик продолжил:
– Вы не думайте – это не выдумка, это исторический факт, и от этого никуда не деться. Дело в том, что эта республика просуществовала ровно полтора месяца.
– Тогда почему так быстро кончилась её историческая эпоха? – надо сказать, Александр Васильевич любил употреблять редкие и изящные слова.
– Наступление австро-венгерских и германских войск, которые с боем выдавили советскую власть. Вот такая преамбула об этом необыкновенном городе, в котором я оказался не случайно.
Но самое интересное совпадение было в том, что в день моего приезда в Одессу, а это был последний зимний месяц восемнадцатого года, совпал с днём свадьбы Мишки Япончика и Цили. Продвигаясь пешком по улицам в направлении порта, я обратил внимание на количество патрулирующих дружин и конармейцев в городе.
Вначале я предположил, что кто-то с боем вступает в город, а молодое рабоче-крестьянское правительство – Одесская Советская Республика, боясь внутреннего взрыва шпаны и мародёров, которые могут оказать содействие наступающим белогвардейцам, поэтому и выгнало из казарм всех, кого только можно было. Позже говорили, что в тот день все фаэтоны в городе были зафрахтованы ещё накануне свадьбы на целый день, и по центральным улицам Одессы галопом мотались их целые вереницы, перегруженные пьяными людьми. А кому не досталось фаэтонов, разъезжали на телегах, и все без исключения, играя на разных музыкальных инструментах, горланили воровские песни, кто какие знал, но больше всего с упоением пели еврейские, вы-ражая тем самым признание королю Одессы.
Не знаю, насколько правда, только бабы ещё долго судачили, да и мужики тоже, что Циля – первая красавица Одессы, и что Мишка в неё с первого взгляда влюбился. А как они познакомились?
Это я вам рассказываю со слов одного чиновника, работавшего в порту, это было многим позже, который взахлёб описывал знакомство и свадьбу, да с такими подробностями, которые мог знать только человек очень близкий – родственник либо друг и участник события: «Цили среднего роста, очень стройная, со слегка выступающими бёдрами, брюнетка с локонами, рассыпающимися до поясницы; ножки точёные, походка стройная, но для придания кокетства иногда виляла бёдрами словно гусыня. Лицо вытянутое, смуглое, крупные выкатывающиеся глаза, чёрные как смоль, словно магнитом моментально притя-гивали к себе внимание мужчин. И горько сожалел тот, кто приближался к ней и вступал в диалог, любуясь её красотой; окончательно терял не только голову, но и кое-что ценное из своих карманов.
А она, строя глазки, мило улыбаясь, показывая кремовые крупные зубы и слегка покачивая бюстом, в то же время красиво жестикулируя руками, ускоряла до такой степени манипуляцию рук, что собеседник не замечал, как они извлекают с карманов всё ценное, что можно было вытащить. Она это действие называла: «Экспроприирую ненужные предметы хозяина».
Необходимо отметить один немаловажный факт. По рассказам одних, Циля была из богатой купеческой семьи, и якобы когда-то Мишка ограбил их дом. По второй версии Циля так же, как и в первой, была еврейка, только происходила из такой же среды, что и Мишка Япончик, и, более того, слыла специалистом по очистке карманов и дамских ридикюлей, чему научилась в Молдаванке.
Первая встреча Мишки с будущей женой произошла на улице Госпитальной, куда он приехал забрать дань трёх рай-онов: Слободки у Муха; Пересыпь – Сало; Фонтанки – Коса; это клички. Как-то, прознав о приезде Мишки, Циле донесли поклонники, что король Одессы всегда носит с собой большие деньги; а сегодня у него день сборов, и он вначале побывает в одном из районов, но в каком – этого они не знали, а это значило, что он не пустой приедет. И сюда едет тоже за сбором дани, так как приехали смотрящие трёх районов и дожидаются его. Вот тогда она решилась почистить его карманы, всё продумала хорошенько, подготовилась, узнала, когда и куда он подъедет, и в тот мо-мент, когда его машина, подъезжая к названному дому, стала притормаживать, Циля выскочила из проулка, ударилась о дверцу его автомобиля и тут же рухнула на землю. Выскочивший из авто Мишка слегка испугался, но моментально поднял её на руки и понёс к дому, к которому подъехал. Циля, делая вид, что ей плохо и неудобно пребывать на руках у незнакомого мужчины, слегка выворачиваясь, подобралась к заветному карману; а вы-тащив пакет с деньгами, спрыгнула с рук Мишки и, благодарно взглянув в глаза, заикаясь, словно всё ещё находясь в шоке, тихо произнесла: «Извините, я пойду».
«Ты кто, такая красавица, почему я тебя не знаю? – спросил Мишка и, немного подумав, сказал: – Давай вечером сходим в синематограф».
«Я согласна, – ответила Циля, – давай на восемнадцать, а потом в ресторан!»
«Однако, ты смелая, как я погляжу, а я – напористый и до страсти люблю красивых женщин, а девушек ещё больше. Ну, до вечера, ненаглядная моя», – махнув рукой, Мишка вошёл в дом.
Беседуя с подчинёнными, он невзначай коснулся кармана, а там – «вошь на аркане». Только теперь он догадался, как ловко обвела его незнакомка. Говорить своим собратьям по ремеслу означало опозориться на всю Одессу. А главное, как бы получается – «вор у вора дубинку украл». Мишка понял, что эта красивая мерзавка выдернула у него пятнадцать тысяч рублей воровских общественных денег.
Вечером, встретившись у кинотеатра, Циля назвалась и вела себя как ни в чём не бывало; Мишке было как бы не по себе в связи с тем, что эта мошенница не чувствовала угрызений совести и вела себя весело и свободно, порой даже развязно. Из кинотеатра «Корсо» они пошли в ресторан «Монте-Карло».
Циля, спокойно беседуя с Мишкой, намеренно нежно коснулась его локтя и, не почувствовав сопротивления, не долго думая взяла его под руку; так они и вошли в намеченное заведение, перед которыми склонившийся швейцар в ливреях держал раскрытую дверь. Едва они переступили порог ресторана, как к ним навстречу быстрой, грациозной походкой вышел метрдотель в чёрном элегантном костюме, весь внимание, покорность и обаяние. Расшаркавшись перед хозяином, метрдотель, чуть склонив голову и показывая рукой в сторону коридора, где был небольшой банкетный зал для хозяина и изысканных гостей, и только с разрешения хозяина ресторана, произнёс:
«Прошу вас! Всё готово, как вы приказали, а по поводу горячего – как только изволите, как всегда, щёлкните пальцами – так с глубочайшим почтением и будет доставлено».
«Хорошо, пойдём! После того, как нас усадишь, – ты свободен, только предупреди официанта, что мы здесь».
«Будьте спокойны, Моцес Вольфович! – Мишку в его ресторане иначе и не называли, как-никак, он владелец. – Все предупреждены, вас, как всегда, будет обслуживать гарсон Зельма, он уже на своём месте».
После того, как уселись Циля и Моцес, метрдотель удалился в зал, где в это время кое-кто уже начинал бушевать от обилия выпитого спиртного.
Подошедший гарсон Зельма, поздоровавшись с поклоном, разлил шампанское и, сверкая белками глаз в ожидании распоряжения, увидел отмашку хозяина. Он тут же удалился за ширму в ожидании нового вызова.
«Циля, разреши этот первый бокал шампанского выпить за тебя, – понизив голос, произнёс Мишка, – за твои золотые ручки. Конечно, ты сработала великолепно, как Сонька золотая ручка, но у тебя не те масштабы и не та специализация; ты по сравнению с ней – мелкая сошка, а в целом – молодец, красиво, пьём за тебя и твою красоту, которой тебя одарила природа». А сам подумал: «Если бы не мои деньги, на которые она польстилась, сама не представляет, что вляпалась в цепкие руки будущего мужа, а точнее – ввалилась как сом в вершу. И помолвку совершим сегодня, во чтобы мне это ни встало!».
Затем Циля, нисколько не смущаясь намёком Мойши (так он её попросил называть его впредь) о том, что она вытащила пакет с деньгами – это она попустила мимо ушей, – подняв бокал с жеманной улыбкой и нисколько не заискивая перед знаменитостью Одессы, начала говорить:
«Я буду тебя называть Моисей. Много о тебе наслышана и не раз видела тебя издали, но никогда не думала о знакомстве с тобой. Ты пригласил меня к себе в ресторан; честно говоря, я первый раз в ресторане, а может быть, и последний».
«А насчёт того, что последний раз в ресторане – я тебе этого не позволю! С сегодняшнего дня мы с тобой можем каждый день приходить сюда ужинать, конечно, если ты этого пожелаешь».
«Нет, Моисей, я не буду здесь каждый день ужинать с то-бой».
«Это почему?» – спросил Мишка.
«Да потому, что я не смогу оплачивать такие дорогие блюда, – произнеся последние слова, Циля полезла в ридикюль, вытащила конверт с деньгами и положила на стол перед Мишкой. – Вот за сегодняшний банкет, и спасибо тебе за составленную компанию и проведённый этот декабрьский вечер».
После этого инцидента оба долго молча ели и пили, периодически поглядывая друг на друга. Циля изредка из-подо лба поглядывала на партнёра, улыбалась, покручивая бюстом и изредка наклоняя то вправо, то влево, тем самым пытаясь привлечь его на тур танца. Такого наглого поступка Мишка не ожидал и поэтому не мог придумать, как ему быть, и, чтобы не обидеть партнершу, в меру необходимости сидел, отвечая ей той же монетой; правда, ел лениво и без аппетита, иногда казалось, что ест что-то отвратительное, а поглядывая на Цилю, обдумывал, как поступить с ней и деньгами. «Взять, значит – унизиться пе-ред ней; смотри, какая: плутовка, придумала, как красиво обворовать меня, а потом не менее красиво вернуть мне деньги». То, что она не возьмёт деньги, он знал как дважды два. «Если прогнать её либо самому уйти, ну, тогда потеряю её навсегда», – ещё кучи мыслей приходили в голову, только ни одна не годилась для данного момента.
После ненадолго затянувшейся паузы и поедания десерта Мишка как бы невзначай спросил:
«Циля, я не хочу знать, сколько тебе лет, я только хочу знать: ты замуж собираешься, и если да, то когда?»
«Замуж я, конечно, собираюсь, только жениха ещё себе не выбрала».
«Ну, тогда это дело поправимое, – после сказанного Моисей взял у Цили ридикюль и вложил туда конверт с деньгами, одновременно произнося: – Это тебе – на свадебное платье и прочие атрибуты, свадьба наша через два месяца состоится здесь, в ресторане!» С окончанием фразы он посмотрел на свою невесту, которая от неожиданности вся зарделась румянцем, словно мак полевой, и, как представилось Мишке, от корней волос до пят.
Циля от неожиданности закрыла лицо руками и не могла произнести ни слова, какой-то ком к горлу подкатил, не давая вымолвить ни слова. Она, потрясённая действием Мишки, некоторое время пребывала в состоянии прострации, а немного спустя, включила действие мыслей для выхода из этого состояния; вдруг вздрогнула и начала перебирать варианты выхода из состоявшегося фиаско, мысль пришла быстро: «Вложив деньги мне в ридикюль, получается, что он меня купил, как проститутку. Таким образом, я в его глазах превращаюсь в его рабыню, с которой он будет делать всё, что угодно. Вернуть деньги и отказаться от предложения стать его женой, значит, потерять девичью надежду о создании семьи, которая так необходима. Кроме того, наблюдая за ним издали, оказывается, сама того не понимая, я влюбилась в него. И теперь я себя не представляю без его внимания ко мне. Даже сегодняшний вечер, который он проводит со мной, – сколько в нём шарма, видимо, я ему тоже глянулась; кроме того, где я ещё найду более достойного и более авторитетного человека в Одессе! А посему надо немного посопротивляться его действиям. Только так, чтобы это выглядело правдоподобно, а при несогласии поставить вопрос о немедленном прошении моей руки у родителей!.. Нет, я не смогу сопротивляться его красоте – он красив, как Аполлон!» – промелькнула у неё мысль.
Придя к такому решению, Циля оторвала руки от лица и, глядя на Моисея и одновременно просовывая руку в ридикюль, чтобы достать деньги, сказала: «Деньги, которые ты положил мне в ридикюль, я не могу принять, а на платье я сама заработаю после того, как дам согласие на брак».
Но Мишка предотвратил её действия, взяв за руку, опущенную в ридикюль, и с умоляющим взглядом сказал: «Я тебя прошу: не надо этого делать, делай так, как я говорю, и прошу тебя стать моей женой».
Циля ещё долго сопротивлялась и, наконец, хитро опустив глаз, сказала: «Моисей, это так неожиданно, а потому это быстро не делается, необходимо в присутствии родителей у раввина получить согласие на бракосочетание и что-то золотое мне подарить, но не обручальные кольца – их потом, в день свадьбы. А до того времени я у тебя не возьму ни копейки».
Этими словами она ещё больше задела его самолюбие и раззадорила. Тогда он сказал:
«Хорошо, если ты так хочешь, то я это сделаю сегодня». По двойному щелчку пальцами вошли гарсон Зельма и водитель, Моисей отошёл с ними в сторонку, что-то им сказал, и оба скрылись за кулисы. Через несколько минут гарсон принёс небольшой самовар с заварным чайником и посудой, а в добавок – тарелку с кучей разнообразного пирожного.
«Моисей, зачем так много, мы что – до утра собираемся здесь кутить? Да и поздно уже, старики будут беспокоиться», – сказала Циля.
«Можем и до утра, если, конечно, ты пожелаешь», – ответил Мишка. Глянув на часы, которые показывали двадцать один двенадцать, он подумал: «В лучшем случае Исаак привезёт всё и всех примерно через час», – и принялся употреблять изысканные пирожные, до которых имел большое пристрастие, причём ежедневно их поедал в самых изысканных кафе».
С истечением чуть больше часа гарсон, спросив разрешения войти, доложил о прибытии раввина и отца с матерью Цили.
«Пускай войдёт водитель Исаак, всё», – сказал хозяин ре-сторана.
Услышав шаги в зале, Мишка поднялся и пошёл навстречу водителю, который ему что-то передал и, получив задание, пошёл исполнять его, а через мгновение послышался топот грубых башмаков, и в зал вошёл раввин с вопросом: «Мойша, что за спешка, неужели нельзя было подождать до утра?»
«Извини, уважаемый наставник, что потревожил тебя и столь почтенных родителей, которые прибыли с тобой, но когда ты узнаешь – уверен – не пожалеешь и сделаешь это с большим удовольствием, кроме того ещё и похвалишь меня за правильное решение, которое я принял час назад. Сегодня, когда в стране творится такое, что для нас, простых смертных, каждая минута дорога, а раз так – тогда надо торопиться жить и жить хорошо, счастливо и богато! Вот из этих соображений я и тороплюсь взять из жизни то, что я ещё не брал».
Циля сидела за столом и не видела, с кем Мишка разговаривает у неё за спиной, мало ли кого он мог назвать наставником; она была оторвана от действительности и прокручивала в голове события этого дня и вечера.
А тем временем Зельма и метрдотель сдвинули два стола вместе позади Цили, и гарсон начал в темпе его сервировать приборами, посудой и холодной закуской. Мишка же, после раввина подойдя к родителям Цили, почтенно поздоровался, извинился за то, что нарушил их пожилой уклад жизни и тихо сказал: «Думаю, вы не пожалеете, что пришли сюда в столь для вас поздний час», – после чего подвёл к столу, усадил и почти на цыпочках направился к своей Циле; подойдя, коснулся рукой её плеча, от чего она вздрогнула и подняла голову, вопросительно посмотрела на Моисея.
«Пойдём, познакомь меня со своими родителями, и пусть они решат нашу судьбу своим благословением», – произнёс владелец ресторана.
«Так уже поздно, они в это время спят и вряд ли о чём-то смогут соображать», – ответила Циля.
«Вставай и посмотри, кто у тебя за спиной».
Как только она приподнялась, Мишка аккуратным прикосновением своих рук к её плечам повернул её в сторону столика, за которым сидели ранее названные почтенные люди. Увидев мать и отца сидящими за одним столом с раввином, Циля подумала: «Мишка специально всё предыдущее говорил, чтобы усыпить мою бдительность, а сам в это время готовил коварный удар, дабы опозорить меня в лице родителей и раввина».
Только она ошиблась, её ждала не меньшая неожиданность; растерявшись окончательно, она шла, подталкиваемая Мишкой, а потрясли её, во-первых, присутствие сидевших за столом людей, во-вторых, сказанные следующие слова Мишки: «Уважаемые родители! Я в вашем присутствии и не менее уважаемого раввина прошу вас дать согласие на нашу свадьбу, которая состоится через два месяца в этом ресторане!»
Услышав эти слова, раввин и родители встали, захлопали в ладоши и через несколько секунд наступила гробовая тишина. Все ждали ответа раввина.
Наконец, он подошёл к молодым с вопросом: «Прежде всего я должен спросить; позиция жениха мне известна – невеста согласна или нет?»
Долго и молча стоявшая в растерянности невеста вновь залилась румянцем. Опустив голову, едва держалась на ногах и только после повторно заданного вопроса, когда Мишка ей слегка прижал руку, Циля подняла голову; лицо её выражало смущение – благо, что было упрятано за чёрными крупными локонами, но блёск счастливых глаз просматривался через кисею волос; чуть тряхнув головой, от чего локоны отлетели почти до ушей, и выглянуло красивое девичье лицо с налитыми слезами радости в чёрных глазах и вымученной, но счастливой улыбкой, которая едва приоткрыла губы, – все услышали: «Да, я согласна стать женою Моисея».
Вновь тройка зааплодировала, а раввин, как и положено по статусу, взял на себя миссию по упоминанию проведения обряда, который необходимо выполнить по завету; подняв руку, он стал говорить: «Чтобы нам дальше говорить о традициях, ты знаешь, Мойша, что ты должен сейчас сделать своей невесте?» «Да, уважаемый наставник, я должен ей прямо сейчас подарить дорогую вещь. Вот – кольцо, серьги и брошь, всё с рубином, думаю, Циле понравится мой подарок и вкус», – и, сделав пол-оборота всем телом вправо, взял с поднесённого лакеем подноса названные украшения и протянул невесте.
Последняя их покорно приняла и ласково глянула на своего наречённого, который остался доволен взглядом, пронзившим глубину сердца, которое так забилось, как никогда в жизни. Михаил был безмерно счастлив в этот вечер, но бурно выражать радость было ещё рано, поскольку говорил раввин:
«В ближайшее время необходимо составить «Ктубу» , у меня в синагоге. Затем – заплатить родителям выкуп, а синагога жениху устроит «Уфрут» , только скажи, сколько будет гостей, на какое число назначать, да смотри, чтобы не попало на выходные дни и праздники. А ты, Циля, должна пройти «Микву» , только после этого вы получите благословение Моисея и Израиля. Платья, кольца и прочие атрибуты вам родители подскажут. И смотрите, чтобы до свадьбы прелюбодеянием не занимались – это большой грех. Ну, а теперь давайте отметим удачную помолвку, которая только что состоялась. Но прежде, дети, подойдите к родителям, пусть они вас поздравят.
Ты, Мойша, вначале вечера правильно сказал, что буду тебя хвалить, как узнаю о твоём решении, – да, ты молодец, правильно поступил, это Богу угодное дело, а нам, евреям, особенно, если мы хотим править миром; это я так думаю». Закончив свою тираду, раввин сел, и все приступили к кошерным блюдам, ожидавшим их под колпаками.
Пировали чуть больше часа и разъехались по домам ближе к двадцати четырём часам.
После того вечера Мишка с Цилей встречались почти каждый день и ходили в кино и на театральные постановки. Надо отдать должное: Мишка Япончик был большим поклонником искусства, а может, даже и меценатом; он знал всех местных артистов и знаменитостей столиц и почти со всеми вёл себя фамильярно, или как говорят – «на короткой ноге».
Ещё рассказывали, как он знакомился с новыми артистами, приезжавшими на гастроли. В день дачи концерта либо премьеры Мишка посылал своих людей, они воровали их концертные наряды и реквизиты; конечно, артистов охватывала паника – что делать? И когда пострадавшие приходили в смятении к директору театра со своим горем, тот тоже хватался за голову и вместе с ними горевал, а потом, как бы между делом, говорил: «Давайте обратимся к Мишке Япончику. Пошлём ему пять билетов с запиской о постигшем нас горе, в которой напишем, что у приехавших на гастроли артистов украли костюмы, реквизиты, и мы надеемся на вас, нашего большего поклонника Мельпомены, который может помочь в этом безнадёжном для нас деле. Молимся за вас и возлагаем большие надежды на возвращение похищенного, за что заранее благодарим вас и будем счастливы видеть вас на нашем представлении. С уважением – труппа приезжих артистов и директор театра…»
И тут же отправляли нарочных с цидулькой. Мишка, получая подобные письменные просьбы, тут же давал команду своим воришкам вернуть всё до пёрышка. А сам вечером, за час до означенного времени приезжал в театр, заходил в уборную, знакомясь, лукаво извинялся за недоразумение и неуважение к искусству своих тёмных варваров. И тут же приглашал на небольшую пьянку в узком кругу театралов.
Точно так же Мишка впервые познакомился с Фёдором Шаляпиным и другими знаменитостями и лицедеями.
После вечера помолвки ровно через два месяца, как и говорил Мишка, начали справлять свадьбу, которая охватила, можно сказать, всю Одессу, и это был как раз тот день, когда весь город гудел о свадьбе короля Одессы в ресторане «Монте-Карло». Насколько это достоверно – неизвестно, только многие утверждали, будто это заведение – собственность Япончика, и в тот день на его свадьбе присутствовали главари, приближённые и гости, из которых несколько особ было из полиции, заместители губернатора; а все остальные: бандиты, воры-карманники, наркоторговцы, сутенёры, проститутки – массово отмечали по всей Одессе и в Молдаванке. Кое-где прямо на улице, а иные – в кварталах ставили столы, и жители прилегающих домов пировали во здравие молодых и отплясывали «семь-сорок», которая в тот день звучала почти в каждом доме и квартале, у кого был патефон или какой-нибудь паршивенький музыкальный ин-струмент. Очевидцы ещё рассказывали одну на первый взгляд небылицу, что накануне свадьбы ночные воришки обнесли все оранжереи спекулянтов и начинающих подпольных богатеев, и когда подъехали жених и невеста, то цветами выстелили дорожку от автомобиля до дверей ресторана.
Не ломайте головы: Молдаванка – это самый большой район Одессы и самый криминальный. Центр города Одессы в то время был ещё отделён от окраин Старопортофранковским валом, рядов с котором находился район Молдаванка, где разрешалась беспошлинная торговля товаром. А товар, поступивший в порт Одессы и на который ещё не была наложена пошлина, перетаскивали в Молдаванку по катакомбам, которые тянулись от центра города до побережья.
– Иосиф Степанович, а почему его называли королём Одессы, за какие такие заслуги?
– Родился Мишка в семье биндюжника, и назвали его Мишка-Яков. А по документам он Моисей Вольфович Винницкий.
Когда он знакомился, везде называл себя по-разному: некоторых подчинённых просил его называть – Моцес, друзьям и приближённым – Мойша, государственным чинам – Моисей или Мишка Япончик.
В семь лет приняли его в торгово-политическую школу при управлении Южной железной дороги, которую окончил, получив диплом электрика.
Четырнадцатилетним отроком он состоял в эсеровской молодежной организации «Молодая Воля», которая поручила Мишке-Яшке убить околоточного в Молдаванке. На суде в 1905 году Моисей Вольфович Винницкий сказал, что подставку для чистки обуви и бомбу изготовил сам и взорвал полицейского, когда тот подошёл почистить обувь. За убийство полицейского его присудили к повешенью, но затем из-за того, что он был несовершеннолетний, ему заменили на двенадцать лет каторги и отправили этапом в Сибирь. На каторге Мишка познакомился с Григорием Котовским и многими другими революционерами, но примкнул к политической партии эсеров, где его приняли как родного и стали готовить к большим революционным событиям, а он одновременно проходил практику у бандитов, изучал их науки воровства, обмана, ухищрения и суровые бандитские законы.
В семнадцатом году Временное правительство амнистировало его, и он возвращается в Одессу. Устраивается в городское управление электроконтролёром Одессы и всей губернии, знакомится со многими начальниками, которые в дальнейшем ему будут помогать, но не бесплатно. И в это самое время занимается изучением криминальной структуры и их силами в городе, но в основном – воровские бандитские районы: кто их главари, кто является держателем общака.
Узнал, что на тот период в Одессе существует около десяти разрозненных банд. Самыми большими считались в районах Молдованки, Пересыпи, Фонтанки, Лонжерон. Из всех самой крупной была в районе Молдованка, ею руководил шестидесятилетний еврей Фроим Грач.
Мишка поехал к нему и предложил стать его заместителем. Фроим отказал ему, но потом подумал, решил испытать его, дав задание ограбить одного торговца. Мишка, долго не думая, написал торговцу письмо, в котором просил, чтобы получатель этого письма на второй день после полудня положил пятьдесят тысяч рублей, завёрнутые в бумагу, в бочку с мусором по такому-то адресу. «В противном случае на второй день, если не будут получены деньги, у вас будут большие неприятности», – писал Мишка в послании торговцу. Торговец проигнорировал полученное письмо, а в указанный день кары Мишка приходит к хозяину в кабинет и спрашивает: «Ты получил письмо, в котором ты должен был положить туда-то пятьдесят тысяч рублей?» Тот кивнул головой. «А про угрозы тоже читал? – торговец вновь кивнул головой. – Так вот, я дважды не повторяю, а сразу после первого раза, в отличие от других, – выполняю свои обещания». «Угрозы?» – спросил купец. «Как хотите – так и понимайте, но это я сейчас уже делаю».
И, пока Мишка разговаривал с хозяином, его банда вырезала всю его домашнюю скотину, в том числе и двух коней. Когда Мишка в окно показал злодеяние, совершённое его молодчиками, он добавил: «Если впредь не будешь выполнять мои просьбы, учти – будет ещё хуже!»
Деньги Михаил принёс Фроиму, и тот назначил его своим помощником и преемником. А когда Фроим умер – это произошло вскорости, – Мишка стал главарём этой банды.
Подумав ещё какое-то время, Мишка стал поступать так со всеми: богатеями, торговцами, фабрикантами, владельцами судов и прочими, кто был на виду, и теми, у кого водились деньги. Это был первый нелегальный – принудительный, бандитский – налог, который в настоящее время называется «рэкет», введённый Мишкой Япончиком. Узнав о таком вымогательстве, представители власти не предприняли ничего в защиту законопослушных налогоплательщиков, крупных предприятий и торговцев.
Мишка на этом не остановился, решил подмять остальные районы, забил им «стрелку» и довёл до них свою концепцию, что означало всем объединиться в одно целое под его эгидой. Согласилась только одна, а две банды отказались, а через неделю туда были посланы полиция и войска для наведения порядка. Многих убили, в том числе и главарей, а Фонтанка и Лонжерон тут же примкнули к Мишке Япончику, после чего его стали называть королём Одессы и защитником несчастных и обездоленных.
Став королём Одессы, он у себя в бандах распределил, кто за какое направление отвечает, подразделив их в такие группы: сборщики даней, наркоторговцы, сутенёры с проститутками – в особую касту, воры-карманники, шулеры, домушники, привокзальные воры и ночные грабители.
Надо быть справедливым – Япончик многим помогал, не чураясь их бедности. Кто просил работу – устаивал, кому денег давал, кого-то устраивал в лечебницы, и т.д. Говорили, что полиция и губернатор его побаивались, поскольку, по данным криминальной полиции, за него могут выступить почти двадцать тысяч бандитов. Только из таких соображений Мишку старались не трогать.
Где-то в один из месяцев восемнадцатого года только что назначенному губернатору Одессы надули в уши о беспределе Мишки Япончика и его сотоварищей по криминалу. Губернатор решил пресечь творящийся беспредел и издал приказ об аресте Моисея Вольфовича Винницкого.
Среди бела дня в одном из кафе его арестовали, потому как Мишка свободно разъезжал по Одессе без охраны; единственный, кто всегда был рядом, это был водитель. Криминальный мир, узнав об аресте короля Одессы, пришли в полицию с просьбой освободить Мишку Япончика. Полиция не только не отреагировала на их просьбу, но и нескольких парламентёров посадила в тюрьму.
Это ещё больше усугубило положение губернатора и полиции и взбудоражило сообщников Мишки Япончика, а не арестованные парламентёры быстро распространили слух о заточении короля Одессы и отказе администрации в его освобождении. Вот этой капли хватило, чтобы буквально через час все подступы к полиции и место заточения Япончика окружили фаэтоны с людьми. Мало того, стали подвозить телеги, старые кареты и бендюхи; их переворачивали, а среди этих баррикад кружило более двух тысяч вооружённых головорезов. В руках оружия не было, но полиция знала, что они с ним не расстаются.
Таким образом заблокировали центр города, лишив маневра все силовые подразделения и их контакта с какими-либо районами. Патрулируемые скандировали: «Свободу Михаилу Вольфовичу Винницкому!» Кроме того, бандиты пригрозили, мол, если в течение двух часов не освободите Япончика и всех наших, то после этого ещё через два часа все восемьдесят тысяч жителей Молдаванки прибудут сюда, и тогда мы не гарантируем вам жизнь.
На команду губернатора разогнать толпу ему передали угрозу, что все бандиты, патрулирующие у баррикад, вооружены, и справиться с ними будет невозможно, а с приходом обещаемой толпы гарантии на выживание не будет. Единственное решение – это отпустить Михаила и забыть сие недоразумение.
Словно брошенный камень в воду: вода булькнет, камень утонет, волны разбегутся, через некоторое время вода примет прежнее положение. После пятичасовой осады Япончика выпустили, а с ним – парламентёров и всех, кто находился в этой тюрьме.
Затем толпа перекинулась к криминальному отделу полиции и, не встретив сопротивления, вынесла из архива то ли тринадцать, то ли пятнадцать тысяч криминальных дел, которые и сожгли здесь же, на площади. После этого небольшого криминального бунта авторитет Мишки вырос ещё больше и Одесса зажила более-менее спокойно до того момента, пока вновь не начинали сталкиваться политические и революционные силы. Все жители города: рабочие, торговцы, чиновники, интеллигенция – занимались своими делами, криминальный мир также продолжал всё то же.
После того, как были сожжены почти пятнадцать тысяч дел криминальных дел Мишки Япончика, его бандиты на некоторое время сильно распоясались. Два дня длились массовые грабежи, после этого банда подговорила бездомных, алкашей, и они двинулись громить винные и спиртовые погреба. Администрации пришлось посылать войска для усмирения разнуздавшиеся босяцкие толпы, но это длилось несколько дней. Стреляя в воздух и направляя автомобили, тем самым постепенно вылавливая на-рушителей по одному, наконец, удалось разогнать пьяную и обессиленную шантрапу.
В Одессе были не только воры, разбойники, проститутки, жулики и мелкая шпана, к ним примыкали чёрные копатели, которые вели раскопки недалеко от Одессы. В каком-то веке на этом месте стоял город, который принадлежал Римской империи, со временем римляне ушли, то ли их прогнали; город постепенно разрушался, превратившись в руины. Перед революцией здесь работали археологи, и с ними работали одесситы. А с началом революции раскопки прекратились, и на какой-то период всё замерло.
Когда работы не стало, вспомнили про городище и чёрные копатели, ринулись туда, начали выкапывать небольшие кувшины, плошки, редко когда что-либо металлическое. Глядя на найденную глиняную посуду, ушлые мастера гончарных дел быстро наладили производство и стали выпускать с большой точностью артефакты, даже рисунки, обжиг и старение этих изделий выполнялось настолько точно, что практически невозможно было отличить от оригинала. Когда изделие проходило всю цепочку и было готово к реализации, отдавали барыгам, а те, прохаживаясь по рынкам, одни – по Привозу, другие по Ста-роконному и Свинному, подыскивали покупателей и, будто остерегаясь, как бы не быть задержанными, показывали изделия из-под полы, а сами в этот момент оглядывались по сторонам и подделку выдавали за антиквар, но показывали по нескольку раз и только на мгновенье.
Наступивший девятнадцатый год с приходом Красной Армии и изгнанием интервентов и белогвардейцев окончательно установил советскую власть, которая тут же приступила к наведению порядка в городе. Начались повальные аресты, за малейшее криминальное дело отправляли в трудовые лагеря.
Пораскинув своими мозгами, Мишка Япончик пошёл к председателю горсовета поговорить и, если удастся, найти компромисс. Когда председателю – кажется, его фамилия была то ли Фокин, то ли Фомин, а отчества вообще не помню, – доложили, что пришёл Мишка Япончик, тот не поверил, но попросил зайти. Мишка долго уговаривал Фомина пойти с ним на компромисс, но тот твердил одно, мол, поговори со своими ворами и бандитами, пускай приходят и дают подписку о прекращении грабежей, разбоя, воровства и перехода к мирному и созидательному труду на благо Родины. Мы, мол, их поставим на учёт и будем контролировать их жизнедеятельность. Вот тогда мы их не станем трогать и сажать в тюрьму.
Видя, что Фомин не поддаётся уговорам, мало того – не идёт ни на какой компромисс, Мишка поднялся, распрощался и, выйдя на улицу, погрузился в свои мысли: «Что же мне делать? Я пришёл к Фомину как к человеку – просить помощь или совет, чтобы жить спокойно. Судя по его разговорам и настроению, он рано или поздно пересажает всех моих подельников. И на допросах из каждого про меня что-нибудь да вытянет, и выстроит логическую цепочку про мою криминальную деятельность. Тогда все статьи, по которым я наследил, а по некоторым и по два и три раза, сложат, и в совокупности в годах мне присудят три жизни заключения. Советская власть пришла навсегда и будет искоренять таких элементов, как я и мне подобные, в первую очередь методом морального воспитания, трудовым воспитанием, устрашением, а неподдающихся за особо тяжкие преступления – расстрелами. В этой жизни я не рассчитываю на высшую меру! Куда деваться и что делать?» – он сотый раз задавал себе вопрос, но ответа не было. Вот здесь он вспомнил про Котовского Григория Ивановича и решил поехать к нему, поговорить, может, как-то поможет словом или делом. «Он теперь командуем корпусом и на хорошем счету у власти Советов, которая меня прижимает», – с такими мыслями он и поехал.
Встретившись, Михаил тут же объяснил Котовскому цель своего приезда: «Григорий, я приехал к тебе с просьбой как к старому знакомому по тем местам, где отбывали наказание. Дело в том, что нас начали здорово прижимать, вылавливать и за малейшую провинность сажать в кутузку, не давая никакой пощады. Таким образом, скоро и до меня доберутся, посоветуй, что мне делать – я в растерянности! Ведь у меня за плечами столько, если начнут разгребать, то наберут – не хватит и трёх моих жизней отсидеть на каторге!»
«Ты погоди, не паникуй, Моисей, неужели ты успел натворить столько бед при советской власти?»
«Нет, при советской власти я ничего не натворил, тут я чист, как стёклышко протёртое, а вот моя организация и хулиганы...» – Мишка никогда своих людей не называл «мои бандиты и воры», он называл «организацией» и «мелкими хулиганами».
«Ну, если ты перед советской властью чист, тогда тебе и бояться нечего. То, что было в царские годы, то не в счёт, главное сейчас – берегись, эта власть не шутит. Вот, например, возьми меня, сколько грабил, а иногда ради спасения собственной жизни приходилось и убивать, но то ведь были буржуи, а сейчас кого мы бьём – тех же буржуев! Так что об этом не пекись. Ты ведь хороший организатор – так организуй добровольный боевой отряд из отъявленных бандитов на борьбу с этими же буржуями, для того, чтобы они больше не могли эксплуатировать народ и пить кровь. А чтобы отдавали рабочим всё, что им положено, а для этого необходимо буржуев прогнать с нашей земли, а добро, созданное народом, оставить народу. Я тебе к чему говорю? Да к тому, что у нас не хватает солдат и командиров, чтобы окончательно изгнать эту буржуазию и Антанту с нашей земли. Ты только посмотри, мы воюем от Мурманска до Кавказа и в Сибири от Омска до Хабаровска. Ты представляешь, сколько солдат и командиров нужно, чтобы всех победить?»
«Григорий, там некому за меня поручиться. Слушай, а ты за меня не сможешь словечко замолвить в Реввоенсовете Одессы, а?»
«Хочу тебе сказать одно: не нужно никакого поручительства и рекомендаций. Иди к Фомину, напиши заявление и укажи, какое количество бойцов ты можешь повести за собой, сколько придут со своим оружием и скольких необходимо довооружить; но для этого ты должен заранее поговорить со своими бандитами. Это очень серьёзный поступок, и его обязательно будут согласовывать с Москвой, и скорее всего – лично с Лениным. Тебе всё это время придётся заниматься призывом и подготавливать бойцов морально. После того, как получат разрешение и объявят его тебе, дадут военного инструктора для подготовки к боевым действиям. К чему я тебе об этом говорю? Да для того, дабы ты представлял, как это всё делается; да и бандиты твои должны знать, через что им предстоит пройти...»
После разговора с Котовским Мишка ехал, зная, с чего ему надо начинать, как действовать и чем заняться перед тем, как идти в Реввоенсовет Одессы. На сходке с братвой, на которой Мишка довёл до её сведения, чем может кончиться их деятельность, на вопрос из толпы: «Что делать?» Михаил ответил: «Нам необходимо помочь советской власти разгромить врагов, которые нас веками эксплуатировали и тем самым заставляли из-за безвыходности идти на нарушение закона. Убивать ради выживания, но не воровать, конечно, – это противоречит воровским понятиям, но пока это единственный выход из создавшегося положения.
Но вот пришла та власть, которая нас уже начала защищать, а у богатеев отбирать заводы, фабрики, недра и всё, что принадлежит народу. А мы кто? Народ! Так вот давайте поможем не только государству, но и сами себе. Кроме того, мы избавимся от постыдных слов, которыми честные люди нас окрестили – «воры и бандиты». И если вы прислушаетесь к моему совету идти защищать нашу землю, вот в этом я вижу один-единственный выход, который в дальнейшем может изменить в полном объёме всю нашу жизнь. Повторяю, если мы сделаем то, о чём я говорю, то тем самым мы распрощаемся с нашим ремеслом».
Получив поддержку отдельных групп, на четвёртый день Мишка поехал в Реввоенсовет и подал заявление о принятии его людей в новобранцы и с просьбой послать их на борьбу с интервентами и белогвардейцами.
Прошло десять дней после подачи заявления. Посыльный с пакетом, на котором значилось «лично в руки Винницкому Моисею Вольфовичу», нашёл его в одном из кафе города за чашкой кофе и поеданием кондитерских деликатесов. Получив пакет, он немедленно поехал в Реввоенсовет, где узнал о дальнейших своих действиях, и когда они должны предстать перед военными. После этого он вернулся к своим бандитам, назначил день прибытия на место регистрации, предупредив, что будет присутствовать сам лично.
На второй день все явились в казармы, где с утра до вечера их учили быстро разбирать, чистить и собирать оружие. Следующие три дня проходили военную подготовку, а именно: умение вести рукопашный бой, колоть, стрелять, ползти и прочим военным хитростям, командам и т.д. По окончании подготовки объявили день отправки на фронт. Здесь Мишка подсуетился и попросил один день перед отправкой побыть солдатам дома с семьями, а кому и просто погулять, на что командование с большой неохотой, но согласилось. Районы Молдаванка и Пересыпь гуляли сутки настолько здорово, что к отправлению эшелона пришло из двух тысяч семисот только восемьсот человек, но, невзирая на недокомплект, эшелон ушёл на фронт.
Из сведений военных корреспондентов, поступавших в прессу, было сообщение, что вновь сформированный полк, номера которого не помню, вступив в бой на одном из фронтов в Украине, разбил и вверг в бегство боевой отряд петлюровцев, За что получил благодарность от командования фронта. А через некоторое время пришли вести со стороны того же фронта, в которых пришло печальное сообщение о том, что полк, недавно разбивший отряд Петлюры, на сей раз понёс большие потери и бежал с небольшим отрядом. И бежавшие примкнули к отряду Красной Армии, находившемуся неподалёку от места указанного сражения. После этого отряд Мишки Япончика отправили в Киев, а между Киевом и, кажется, Вознесенском их поезд остановили и, высадив из поезда, всех расстреляли, в том числе и Мишку Япончика. Так бесславно закончилась жизнь короля Одессы и недолгое пребывание на посту командира Красной Армии Винницкого Моисея Вольфовича.
– Иосиф Степанович, а что вы можете рассказать о Соньке Золотой Ручке, она ведь тоже из Одессы?
– Да, Сонька Золотая Ручка из Одессы, только она жила намного раньше и, как рассказывали, она погибла на каторге на Сахалине ещё до революции. Необходимо сказать, что некоторые по тем временам маститые воровки Одессы присваивали себе имя «Сонька Золотая Ручка», но быстро сходили с дистанции, так как не соответствовали ни интеллектом, ни фантазией, ни масштабом, в том числе и светскими манерами поведения. Одно помню, будто воры-рецидивисты собирали, то ли уже собрали деньги на надгробный памятник Соньке Золотой Ручке, но где его хотели установить, этого не ведаю.
Вы знаете, возможно, и была такая воровка, но мне кажется, что многое является гиперболой для создания и возвеличивания мифа о её «золотых ручках». В Одессе в тот период много было бандитов и воров-рецидивистов, но таких ярких, как Сонька Золотая Ручка, Григорий Котовский и Мишка Япончик не было, чтобы о них слагали легенды.
 


Назначение КСМУ
В период моей работы в Одесском порту в комсомольской ячейке откуда-то узнали, что я окончил два курса гимназии, и пригласили поговорить. О чём – я понятия не имел. Когда я вошёл в комнату, где располагалась ячейка, то поздоровался. Кто-то ответил, остальные молчали. Безо всякого предисловия один из сидевших, видимо, считал себя весьма грамотным, протянул мне газету, чтобы я прочитал вслух одну колонку, затем листок бумаги и попросил написать заявление о вступлении в КСМУ – якобы для одного неграмотного паренька. Я добросовестно под диктовку написал заявление и подал его тому, кто мне подавал чистый листок бумаги. После проделанного по просьбе комитетчика, то есть прочтения и написания заявления, я поднялся, чтобы уйти, но они не разрешили. Кто-то из сидевших за столом комитетчиков сказал: «Не торопись, разговор не закончен». А тот, который подал газету, громко сказал: «Да он лучше меня читает и пишет! Вот мы тебя и пошлём в дальнюю деревню – учить детей читать и писать».
Я начал отказываться, что я не член Коммунистического союза молодёжи Украины, на что они мне тут же ответили: «Мы только что тебя приняли!» И все тут же подняли руки, дав мне понять о том, что я принят. Таким образом, все мои доводы ни к чему не привели. Тогда я попросил подумать, на что один из членов ячейки ответил: «Думай не думай, один день на сборы, послезавтра отправляйся!» А второй сказал: «А я завтра подготовлю тебе мандат и принесу прямо на рабочее место, и тогда же получишь инструкцию».
После этого собрания я пошел к начальнику гаража – Ильченко Ефиму Семёновичу – и рассказал о том, что меня направляют. Он подумал и сказал: «Я не смогу тебя отстоять – это политическое мероприятие и очень серьёзный вопрос. Опубликован декрет об образовании, подписанный Лениным, скажу тебе больше – народ поддерживает его, так что, коль поручили, – выполняй! Конечно, если бы у тебя было педагогическое образование, тебя могли бы оставить здесь, в городе, а поскольку у тебя почти среднее – это я так мыслю, – то тебе надо ехать, хотя мне очень жаль отпускать такого слесаря и шофёра».
На второй день примерно в пятнадцать тридцать тот самый умник и говорун, назвавший себя Василием Горбенко, в кабине моей машины вручил мандат, а прежде чем уйти, сказал:
– На основании этого мандата ты сможешь ехать на поезде, машине или пароходе и только в том направлении, что указано в мандате, а как ты будешь добираться – это уж ты сам выбирай. Да, чуть не забыл: билет РКСМ мы тебе вышлем чуть позже, но по прибытию ты сразу стань на учёт, – предупредил меня Василий, после чего вместо «до свидания» слегка приподнял кепку, спрыгнул с машины и пошел из расположения порта.
Поставив автомобиль в гараж, я зашёл к Ефиму Семёновичу и положил на стол мандат, который мне только что вручил Василий Горбенко. Тот внимательно его прочёл, покачал головой и сказал:
«Ты знаешь, для меня обиднее всего, что я не могу тебя удержать и помочь!.. А потому сейчас зайди в расчётный отдел бухгалтерии, они приготовили тебе полный расчёт. КСМУ города меня ещё утром предупредил о твоём отъезде – вот поэтому мне пришлось подготовить расчёт к твоему отъезду.
Вот что скажу на прощание. Работать ты умеешь, знаю, не подведёшь на новом месте, хотя для тебя – это совершенно новое дело, но ведь, придя к нам в гараж, ты тоже начинал с нуля и вскорости всё освоил, и очень здорово, спасибо тебе! Дай я тебя обниму – кто знает, встретимся ещё или нет, если увидишь отца – передавай привет. Ну, теперь всё – прощай!
Когда я распрощался с Ефимом Семёновичем, мне вдруг пришла мысль: «Что-то друг моего отца не договаривает, только что именно?..» Спросить его тогда я не осмелился, поскольку, как мне показалось, дело не в нём... а в ком – я тоже не знал…
Я решил, прежде чем ехать к месту назначения, заехать домой, поскольку соскучился, так как почти два года не был дома, это была первая такая длительная разлука с семьёй.


Шкатулка княгини Барятинской
Дома встретили меня радушно. По радостным лицам и крепким объятиям я понял, что все сёстры и брат тоже соскучились по мне не меньше, чем я за время разлуки! Работавший в своём кабинете отец, услышав радостный визг детворы, решил узнать, в чём дело. Увидев меня, окружённого, решил присоединиться к радостной кучке своих кровинок, которые, не скрывая восторженных эмоций, продолжали верещать вокруг меня. Когда он направился к нам, находившимся находившихся в центре небольшого зала; как мне показалось; суровые глаза отца затянула слабая пелена накатившихся слёз радости!
А чуть позже он мне рассказал: «Когда я шёл к тебе, окружённому сёстрами и братом, в ушах у меня было не верещание столпившихся в зале детей, а многоголосая трель птиц в летнем саду на закате дня».
Увидев приближающегося отца, дети начали расступаться, освобождая мне проход для встречи; увидев отца в пяти метрах, я бросился к нему навстречу, обнял его – мы долго стояли молча.
Надо быть честным, я тоже испытал не меньшее волнение, увидев сильно осунувшуюся фигуру и в морщинах худое лицо отца, у которого, как мне раньше казалось, никогда внешность не менялась. Только глаза то затягивала пеленою слеза, то они искрились от счастья.
Весьма скромный обед; не похожий на дореволюционный и на тот, который я впервые приготовил, всё-таки был в мою честь, и трапеза прошла хоть и скромно, по-семейному, но доброжелательно и торжественно!
Вставая из-за стола, отец, глянув в мою сторону, сказал: «Чуть погодя, зайди ко мне. Хочу от тебя услышать о тебе всё, с момента отъезда по сей день и очень подробно. Надеюсь, привет привёз от моего друга Ефима?»
«Извини, пожалуйста, папа, я забыл – он не только привет передал, но и в гости ждёт тебя!»
Примерно через полчаса, постучав, я зашёл в кабинет. Отец, сидевший на диване с книгой, кивком головы пригласил сесть рядом. Внимательно посмотрев на меня, слегка качнув головой и притянув правой рукой к себе, он затем нежно ткнул ладонью в мою голову и попросил:
«Расскажи, сын, как ты всё это время жил, кем работал, какую профессию освоил, где жил, как питался, если у Ефима Семёновича работал – тогда как он там выкручивается в порту, при часто меняющихся властях и политике; в общем, меня интересует всё! И к какой власти он больше склонен. Или он уже определился, с кем собирается продолжить старость коротать?
«Во-первых, тебе большой привет от Ефима Семёновича, он жив и здоров, а как он выкручивается в такой обстановке, для меня – загадка... И к какой власти он больше привержен, он не делился со мной, не тот возрастной ценз, да и интересы разные, но самое главное – работать заставляли помногу».
На все первые вопросы отца я ответил, как было на самом деле, от чего он остался доволен и тут же задал вопрос, на который в то время не ответил бы даже самый прозорливый и смелый ведун и политик:
«А что ты думаешь насчёт революции, которая продолжается без малого два года, и чем кончится, и когда?..» – спросил отец, глядя в упор мне в глаза.
«Честно говоря – я не знаю. Лишь по ропоту рабочих делаю вывод, что простой народ не доволен всеми богатыми: банкирами, фабрикантами, помещиками, купцами и офицерами в армии, а особенно интервентами, которые, сойдя с палубы на нашу землю, считают себя хозяевами и чинят террор, насилие, которые им сходят с рук. Ещё большее недовольство выражают простые люди властью, которая меняется со скоростью смены погоды на севере, и каждая приходящая власть всё больше старается выжать из народа, больше, чем он может произвести или сделать.
Я это говорю не понаслышке. В Одессе, когда мы разгружали англо-французские корабли с военной техникой и оружием, грузили на машины и телеги и тут же отправляли, а когда проезжали по городу, народ колонну забрасывал чем попало, сопровождая самыми изощрёнными матами сопровождающий колонну конный отряд, – крикунов догоняли и стегали нагайками».
«Так вот какие грузы выгружали, а говоришь, не знаешь, как он выкручивается... Ты не знаешь, Иосиф, как народу тяжело жить! Продукты, кроме рынка, нигде не купишь. Благо – у нас в деревне родственники живут, они-то нам и помогают, иначе не знаю, как бы мы выживали».
«Папа, сейчас очень многие уезжают за границу, кто на чём: пароходами, поездами, пешком. А ты не думал об этом?»
«Во-первых, не уезжают, а бегут – и бегут с капиталом, а я не хочу: здесь моя родина и я не капиталист, мне нечего терять. Нет капитала! Я просто управляющий государственным банком, а не собственник. Сын, вспомни, сколько раз государь, находясь в Ялте на отдыхе, получал у меня деньги, а ты спрашиваешь. Иосиф, хочу, чтобы ты понял одно: я работник финансовых структур высшего ранга и работаю очень давно и хорошо, а это значит, что любая власть нуждается в таких опытных специалистах. Вот поэтому со мной будут считаться, а я должен соблюдать нейтралитет в политике и не вступать в какие-либо группи-ровки. Вот почему меня не трогают и приводят к присяге в части должного проведения финансовых дел».
«Папа, ты как-то говорил про шкатулку с драгоценностями великой княгини Барятинской, которую она оставила на хранение в твоём банке, не помню в каком году. Скажи, она до сих пор здесь хранится, в банке, или её княгиня уже забрала? Судя по сообщениям прессы, Великая княгиня Барятинская давно уже за границей живет в роскоши и полной благости, а про революцию в России, как говорят там у них в верхах – «смуту», знает извращённо из бульварной прессы либо от богатых беглецов, ежедневно пополняющие ряды безработных Парижа и близлежащих окрестностей».
«Это, Иосиф, сказанное тобой, я принимаю как неудачную шутку и это потому, что я давно тебя не видел и соскучился, и не хочу ссориться. Ты раньше был намного скромнее и учтивее в вопросах моей работы. Так вот и оставайся таким же! А так, как ты сейчас себя повёл, этот тип человека тебя не красит, и давай закроем эту тему раз и на всегда. Позволь теперь мне тебе задать вопрос: надеюсь – ты совсем вернулся? В эти тяжёлые времена, находясь вместе, мы бы преодолели все препятствия и горести более спокойно».
Я всегда знал, что отец на тему своего банка никогда и ни с кем не говорил, а если его донимали, как я сегодня, то он немедленно давал резкий отпор. Сегодня он смилостивился, поскольку давно не виделись.
«Нет, я через несколько часов отбываю по направлению КСМУ в Берёзовку – учить детей, – сказанное мной отец не понял, и тогда мне пришлось рассказать всё по порядку, а затем в шутку добавить: – Папа, перехожу в кузницу ковки кадров нового поколения – поколения, дети и внуки которых будут жить и работать в третьем тысячелетии, то есть в двадцать первом веке». «Вот бы дожить до такого возраста, – подумал я в это время, – фантастика! Интересно, каким будет этот век?»
После отпора, полученного от своего старика, мне ничего не оставалось делать, как сменить тактику поведения, дабы не огорчать его. Я спросил о старших сёстрах, кто и где:
«Папа, расскажи, пожалуйста, о сёстрах, думаю, они пишут тебе, и ты им тоже, не так ли? Хочу хотя бы знать, как и где они: Анна, Елизавета, Екатерина, Мария и Софья».
«Анна уехала в Польшу преподавателем в Варшавский институт и там защитила какую-то учёную степень по математике. Якобы собиралась выйти замуж, он тоже какой-то учёный. Елизавета была в прифронтовом госпитале, врачует где-то недалеко; на том же фронте Мария – спасает белогвардейцев в качестве сестры милосердия. Екатерина замужем за командиром Красной армии, а работает поваром, потому что нет работы по её специальности. От Елизаветы последнее письмо было примерно месяца три тому назад, в котором она писала, что её мужа убили на фронте, а вот за кого он воевал, она не написала, и якобы у неё от него остался ребёнок; сколько лет и какого пола – не написала. Вот такие дела невесёлые, сын мой».
Я глянул на часы, на которых время показало, что мне пора прощаться.
«Папа, мне пора! Не знаю, как мне добраться до Берёзовки, то есть на чём. Папа, ты не обижайся на меня. Ну, пока – и береги себя! До встречи».
От отца я вышел с плохим настроением и направился к сёстрам и брату, с ними со всеми распрощался; они меня долго и настойчиво уговаривали остаться, не уезжать от них.
Из отцовского дома я вышел с туманом в голове, единственное, что хорошо помню – только то, что клял себя за недостойное поведение. На душе было скверно, будто кошки скребли – чёрт меня дёрнул пошутить с отцом так неудачно: «Что, захотел умом блеснуть, перед кем – родным отцом!», – спрашивал я себя неоднократно…
Я тогда и подумать не мог, что вижу отца предпоследний раз, а по поводу ухода за границу не думал и думать не хотел, а вот жизнь – суровая штука: та одна, случайная и неудачная, шутка оказалась пророческой и роковой!
 


Работа в КСМУ Александровска
Где-то примерно через час я пришёл в себя, машинально сунул руку в карман, нащупал мандат, от которого почувствовал ответственность и доверие КСМУ, возложенную на меня. Кроме того, появилось какое-то уважение к себе за то, что стану учить детей грамоте. Эта затея мне нравилась, хотя я и не имел педагогического образования.
Тут я поспешил на автовокзал и буквально точно подошёл к отправлению какой-то колымаги, в которой за рулём сидел обрусевший немец, который стал требовать денег. На мандат он не реагировал, но когда я сказал, мол, если не повезёшь – вызову коменданта, он согласился.
В общем, до Симферополя добрался ночью, а утром отправился поездом к месту назначения. На второй день ближе к вечеру я добрался до Берёзовки.
В комитете сидел один секретарь, который, узнав, кто я и зачем приехал, сразу сказал:
«У нас уже всё укомплектовано, но хочу попросить тебя от имени нашего комитета поехать в Александровск. Там работает мой однокашник; так вот он сейчас здесь, в Берёзовке, скоро должен подойти сюда. А пока его нет, тебе предстоит крепко подумать, ехать или нет. Только скажу одно: если ты не согласишься ехать в Александровск, тогда я тебя отправлю в дальнюю деревню, где всего одиннадцать детей и все разного возраста. Кроме того – почему я рассказываю – мы туда послали человека, но он может не выдержать, он не пролетарской крови».
После этих слов, произнесённых секретарём, я почувствовал прилив крови к голове, и лицо начало покрываться румянцем. И тут я подумал: «Откуда он взял, что я пролетарий?»
В этот момент без стука вошёл тот, которого ждали, и секретарь с вошедшим не заметили моего покрасневшего лица и смущённой мины. Вошедший осмотрелся, подойдя ко мне, поскольку я был ближе к двери, чем сидевший за столом Геннадий, так звали секретаря, первым протянул руку и поздоровался, назвав себя:
«Я Николай Остапчук, второй секретарь Александровского городского комитета комсомола Украины, – затем подошёл к секретарю Берёзовского КСМ У, так же протянул руку, и, крепко пожимая, сказал: – Ты, товарищ мой Геннадий Бажан, правильно сказал: у тебя ничего не изменилось. А вот у меня отступавшие белогвардейцы и бандиты произвели очень большие по-громы и пожары».
«Погодь, Николай, я тебе приготовил то, о чём ты плакался, а точнее – учителя для сельской школы! Ты с ним только что поздоровался – люби и жалуй. Правда, он ещё не ответил, согласен ехать или нет, – это он тебе сейчас ответит, – и, обращаясь ко мне, спросил: – Не так ли?»
«Я не согласен с предложением учительствовать в связи с неимением педагогического образования и оттого, что никогда не занимался учительством. Мало того, я и в Одессе говорил – не смогу преподавать; кроме всего, я ещё и не член КСМ У! Но они тут же проголосовали и сказали, мол, ты уже принят и теперь обязан выполнять волю партии и народа, и завтра отправляйся по месту назначения, а на второй день вручили мандат – и вот я здесь!»
«Стоп, стоп! Иосиф, а билет вам вручили?»
«Нет, всё это произошло позавчера, а вчера мне прямо на работу привезли мандат и сказали, чтобы немедленно отправлялся, что я и сделал. А билет обещали переслать».
«Хорошо. Если ты не согласен, почему не остался на месте, где и работал, а приехал сюда?»
«Я так и хотел поступить, но когда пришёл к своему начальнику и показал ему мандат, он только пожал плечами и сказал, мол, как ни прискорбно и со всем моим уважением к тебе, но я ничем не могу помочь, а утром ему позвонили и сказали, чтобы мне приготовил расчёт. Из этого следует: мне там больше не работать. Да и в городе оставаться не было смысла, а то ещё врагом народа могли объявить да и сослать к чертям на кулички! Вот потому я убрался из Одессы от греха подальше. А вам говорю честно: я не справлюсь с такой работой!»
«То, что ты приехал по мандату, и то, что ты говоришь честно – я понял. Ты исполнительный и порядочный человек, мало того, из сказанного тобой я сделал вывод: правильно мыслишь, да и с риторикой всё в порядке. А посему – иди ко мне работать! Ну, не ко мне лично рабом, а в структуру КСМ У, моим заместителем или помощником, мы с тобой сработаемся», – сказал Николай.
«Иосиф, соглашайся! Он хороший человек – тогда втроём будем дружить», – крикнул с места Геннадий и через мгновенье уже стоял рядом, похлопывая по плечу, затем продолжил: – Ну, соглашайся!»
«Ладно, уговорили!» – сказал я, глядя на их откровение и настойчивость в просьбе о моём согласии.
«Ура!» – одновременно прокричали Николай и Геннадий, Николай затем с деловым видом сказал: «А теперь за дело! Значит, так. Я сейчас расскажу, прежде всего, план нашей поездки, так как я здесь нахожусь нелегально – просто заехал повидать старого друга Геннадия; поскольку это тоже было по пути, то грех было не заехать, находясь рядом. Я сейчас нахожусь в командировке с официальной проверкой всех губернских ячеек, и одна из них в двадцати километрах отсюда. Вот поэтому я у тебя, Геннадий, в гостях на несколько часов, – после всего сказанного он похлопал друга по плечу и продолжил: – Сегодня же мы вдвоём с тобой, Иосиф, должны отбыть для дальнейшей инспекции!»
На план действий по инспекции ячеек комсомола Александровской губернии Николай отвёл всего пятнадцать минут, в которые мы в аккурат уложились, после чего распрощались с Геннадием и поехали на вокзал.
По приезду на вокзал мы зашли к начальнику станции, предъявили мандаты и попросили, чтобы он посадил нас в поезд, уходящий в сторону станции Помошная. Хозяин кабинета довольно-таки бесцеремонно поднялся и вышел из кабинета; буквально через пару минут он вошёл в сопровождении дежурного по вокзалу, которому, показывая на нас, сказал:
«Вот этих товарищей посадишь в вагон на поезд, отходящий через двадцать минут, только смотри – обязательно надо их отправить, они люди государственные и едут по делам, а не на прогулку!»
«Есть посадить в вагон направлением в сторону станции Помошная! Сию минуту посажу! – козырнул дежурный начальнику. – Я могу говорить вслух, потому как они народ революционного толка и должны знать, куда едут, а главное – должны знать обстановку, на нашей дороге не спокойно».
«Говори, ты прав – это свои люди, которые поднимают молодёжь на культурную революцию для полной революционной победы у нас в стране! Давай, говори!» – наконец сказал начальник вокзала:
«Дело в том, что третий день в вашем краю какая-то банда орудует, то ли махновцы, то ли банда Шкуро, так передают по телеграфу мои коллеги со станции Помошная. Вам решать ехать».
«Товарищи, мы двое – такие же революционные бойцы, как и вы, мало того – поездка не простая: мы ведём политическую работу и должны её выполнять, чем бы нам это не грозило, а неподтверждённые телеграммы – это ещё не факт, что они нападают на поезда. Мы едем!»
Дежурный более не стал дискутировать, повернулся к двери и вышел в зал ожидания.
Мы тоже не стали отнимать время у столь занятого человека, поднялись, пожали руки, поблагодарили за оперативность и пошли к выходу, за которым нас поджидал сопровождающий дежурный и милиционер, способствовавшие нашей посадке в поезд.
 


Нападение банды на поезд
Интересно и странно: в такое смутное время часто меняющейся власти и набегов небольших банд, чинивших погромы и разбои, непонятно, во имя чего и за какой строй воевали и ради чего? Скорее всего – ради обогащения или ради выживания своих семей; сейчас тяжело судить и осуждать действия людей того периода.
Так вот, повторяю, как ни странно, а поезд отошёл от станции по расписанию в двадцать два пятьдесят. Сказать откровенно, устроились мы не комфортно, но были рады, что едем по плану проведения инспекций. В вагоне от большого количества народа было душно, да ещё боковой ветер на поворотах заносил чёрный дым паровоза в приоткрытое окно. От монотонного стука колёс и покачивания клонило ко сну, но прилечь не было никакой возможности, так как на каждой нижней полке сидело по шесть человек; приходилось через одного отваливаться на спинку и дремать минут по тридцать, а потом по команде менялись; теперь эти трое сидели, как столбики, дожидаясь очередной смены. Примерно после трёхчасового путешествия и часовой дремоты Николай, повернувшись ко мне, известил:
«Ехать нам до места назначения со всеми остановками примерно шесть часов, если не будет никаких задержек или поломок. Хочу подчеркнуть: утром часов в пять будем на месте и – сразу в волостной город. А пока продолжаем дремать, потому что в дальнейшем придётся работать много, а отдыхать мало».
«Послушай, Николай, хочу спросить, что мы должны ин-спектировать?»
«Я сам толком не понимаю смысла этого слова - в горкоме мне сказали, а потом на пальцах объяснили. В общем – надо узнавать и записывать количество членов комсомола, кроме того, рассказывать о мировой революции, о политическом положении, о перспективах и задачах Советской власти. О рабочем классе, о крестьянине, о молодёжи, о медицине, об образовании и воспитании, а главное – об идеологии, суть которой – как можно скорее прогнать буржуазию с нашей родной земли. Вот тогда зажи-вём и вздохнём полной грудью, когда отдадим заводы и фабрики рабочим, землю – крестьянам; понастроим много школ, новых заводов и начнём выпускать автомобили, самолеты, ну, и так далее. Моя голубая мечта – научиться водить автомобиль, знаешь, как это здорово! – произнёс он с какой-то грустной ноткой в голосе после своей тирады.
На том и закончили разговор, после чего продолжили дремать – теперь уже спали практически поголовно.
Едва забрезжил рассвет, меня разбудил тревожный гудок паровоза, однако, не обозначавший приближение к станции. Поезд почему-то начал замедлять скорость, и я подумал: «По времени вроде должна быть наша станция». Но подниматься не хотел, боялся потерять место. Повернув голову в сторону окна, строений ни справа, ни слева не увидел, это могло означать, что ещё не совсем доехали. А ещё через мгновенье наш вагон так резко рвануло вперёд, а потом назад, что всех спящих лицом в направлении движения поезда бросило на противоположную сторону, к таким же спящим пассажирам, которые, в свою очередь, начали возмущаться и выражаться нелитературными сло-вами. Рвавшийся вперёд паровоз продолжал подавать частые тревожные гудки, извещающие о какой-то опасности.
Вначале я подумал: «Может, какая-то авария?» И тут я понял, что поезд вновь набирает скорость, а за окном мелькнуло здание вокзала. На некоторое время гудки прервались, зато я услышал конский топот и гиканье наездников, сопровождавшиеся свистом. Тут я, конечно, сорвался с места и уткнулся лицом в окно. Скакавший вдоль вагона бандит с вытянутой шашкой, увидев лицо в окне, махнул прямо в меня, да так резко, что от неожиданности я отпрянул. Николай, наблюдавший из-за моей спины, сказал:
«Это махновцы, только непонятно, откуда они здесь взя-лись?»
Необходимо подчеркнуть ошибочность сказанного Николаем, так как он был молод и ещё не совсем политически подкован, не мог знать про банду настоящих разбойников, которую сколотил вокруг себя Тёртый.
Когда-то Тёртый был сотником у Батьки-Махно, но по идейным соображениям ушёл, поскольку не соглашался влиться в Красную Армию, где всюду требовалась дисциплина и порядок. Тогда-то он и начал создавать свой отряд бандитов-единомышленников из махновцев, петлюровцев и прочих бродяг, в общем, всё отрепье ярых анархистов. Так вскорости к его кучке присоединились недостающие до сотни: кавалеристы из разрозненных бойцов, поддерживающих кто кулаков, кто белогвардейцев, кто Шкуро, либо просто разбойники с большой дороги, понявшие, что в настоящий момент в одиночку не под силу выжить.
В то же время, добирая до сотни, он постоянно делал налёты, тренируя и испытывая бойцов, а также разжигал страсть к обогащению и подтверждал безнаказанность в свершениях. После удачных грабежей эта кучка бандитов уходила в леса, делила добычу и ждала вестей от своих шнырей  с новых мест налётов. Теперь же, решившись напасть на поезд, видимо, грабители что-то прознали, раз пошли на такой рискованный шаг.
Вдруг кто-то в вагоне скомандовал: «Ложись!» Все сидевшие на полках пригнулись, так как на полу всем не хватило бы места. А через мгновенье послышались выстрелы. Это стреляли милиционеры, которых специально посадили для сопровождения, когда узнали о банде, орудующей на этом перегоне. Милиционеры отбивались до тех пор, пока не кончились патроны. Бандиты атаковали с двух сторон: а когда убили несколько человек из банды, они тоже стали отстреливаться и сколько-то служителей правопорядка убили, а сколько-то ранили. Так бандиты продолжали гнаться за поездом километров десять, пока у паровоза не кончилось топливо, потому и не дотянул до следующей станции совсем чуть-чуть.
Паровоз едва замедлил ход, как бандиты начали на ходу запрыгивать в вагоны и грабить: били беспощадно тех, кто не отдавал кровью и потом нажитое добро, всё поместившееся в одной котомке. Мирных людей не убивали, так как строго было приказано – экономить патроны.
Так длилось примерно минут пятнадцать, пока не раздался трёхкратный свист, оповестивший об опасности. Бандиты стали пулей выскакивать из вагонов; подбегая к тачкам, бросали награбленное добро, а сами, запрыгивая на коней, низко припадая к холке и нахлёстывая своих спасителей, драпали, периодически оглядываясь на погоню. Ещё через некоторое время в вагон вошёл военный и спросил:
«Раненые есть?»
«Вон в углу лежит милиционер раненый. Если кровью не истёк после нашей перевязки – то жив».
«Ты жив? Сам можешь передвигаться или тебе нужна по-мощь?» – подойдя к раненому, спросил военный, помогая тому встать на ноги. Увидев, что подошли мы с Николаем, попросил нас отвести его на платформу, где орудует фельдшер и медсестра.
«А как вы здесь оказались?» – задал вопрос Николай.
«Нам позвонили с Помошной и предупредили, что налетела банда на предпоследнюю станцию, пограбили местное население и магазин, расстреляли двух милиционеров и погнались за составом. Машинист паровоза, увидев налётчиков, не стал останавливаться, хотя знал, что до нас не дотянет. После полученного звонка мы зацепили пустую платформу, притащили и установили пулемёты, после чего выкатились вам навстречу, – закончил он свой сказ. – А вы кто такие, что я вам всё подробно рас-сказываю?»
«Я Остапчук Николай, второй секретарь комитета комсомола Александровского уезда, а это Бурденко Иосиф, мой заместитель –мы едем с инспекцией по уезду».
«Да, читал я твою фамилию в уездной газете, а вот про твоего зама – впервые».
«Так он у меня со вчерашнего дня зам – вот едем по деревням проверять комсомольцев, агитировать и принимать, так сказать, пополнять будущие ряды строителей страны Советов!»
«Так, значит, делаем одно дело, строим социализм. Я воюю и отстаиваю завоёванное, а вы уже ведёте культурную революцию и готовите нам достойную смену. Какие же вы молодцы, каким замечательным делом занимаетесь!»
Пришедший нам на помощь паровоз с платформой зацепил наш состав и дотащил до следующей станции, честно говоря, я её не запомнил, поскольку по прибытии на станцию этот военный, которого мы не удосужились спросить, как его зовут, посадил нас на бричку и сказал возничему: «Отвези их туда, куда они скажут», - а сам протянул руку мне и Николаю и, попрощавшись, быстрым военным шагом удалился.
 


Пленение и расстрел
Таким образом, я попал в комсомол и мы стали ездить по Александровскому уезду – волостям, сёлам и деревням. Проехав несколько волостей, я уже прекрасно знал, как проводить работу в ячейках, о том, как говорить о политике, об успехах на фронтах, о сопротивлении белогвардейцев – всё это черпал из газет, попадавшихся на нашем пути.
Буквально за два дня до окончания нашей командировки мы нарвались на казачий отряд, в котором нас связали и привезли в какую-то дальнюю деревню. Там закрыли в лабаз, находившийся на краю деревни, а утром повели на допрос.
Допрашивал нас несколько нервный человек в кителе белогвардейского офицера, он больше орал бес толку, чем задавал вопросы. Одно нам было понятно: его метод – запугать. И вскорости моя догадка подтвердилась. После двадцатиминутного допроса, где мы манипулировали, играя словами, но не отвечали на поставленные вопросы, как этого требовал вопрошаемый, нас повели на расстрел.
Вывели и поставили к боковой стенке лабаза. Человек в офицерской форме приказал двум мужикам в рваных гимнастёрках царской армии и таких же галифе приготовиться; по одному виду трясущихся винтовок в их руках видно было, что они не солдаты, а законченные бандиты-алкоголики. Тем не менее, мы стояли, а по телу периодически пробегала дрожь, иногда мне казалось, что подкашиваются ноги: мы ведь не знали, чем они руководствуются, но знали одно: если скажем, кто мы на самом деле, нас расстреляют, а так всё-таки оставалась какая-то надежда.
Прохаживаясь перед нами, офицер прокричал нам: «Кто вы такие, чьё задание выполняете, мерзавцы, и какое? И кто вас послал?»
Наступила тишина. Все стояли, как вкопанные, только офицер подошёл к двум целившимся в нас полупьяным бандитам-оборванцам, что-то прошептал и отошёл. После минутной паузы спросил: «Вы будете говорить или нет?» Прошла угрожающая минута, и вдруг Николай сказал: «Скажите, кто вы и чьи интересы защищаете? Может быть, тогда и мы скажем».
Это, по-видимому, взбесило офицера, и он прокричал: «Огонь! Огонь!»
Ружья чуточку взлетели вверх, прогремели два залпа, пули от которых на двадцать сантиметров попали в доски выше головы. В момент выстрела мы интуитивно пригнулись; такого, конечно, не ожидали, но перетрусили достаточно сильно, потому что меня, можно сказать, отдирали от стенки вдвоём, – когда скомандовали: «Марш в лабаз, сукины дети! Вы думаете, я с вами собираюсь шутить? Нет! Расстреляю как собак!»
В лабазе всё повторилось вновь. Нам опять стали угрожать и бить прикладами и плетями, выворачивали руки, в общем, теперь уже на расстрел нас не вели, а тащили. Приставили к стенке, после чего псих-офицер прокричал:
«Последний раз спрашиваю, будете говорить или нет?»
И услышав наш еле различимый ответ:
«Мы ничего не знаем, приехали в гости и заблудились».
Очевидно наш ответ был для него последней каплей, переполнившей чашу его терпения. Он в исступлении прокричал: «Огонь по коммунистам, врагам царя и отечества!» Трижды прокричал и перекрестился. Грянул залп и опять цель была выше наших голов. Неистовство офицера было безгранично, так он бесновался долго. Затем приказал отодрать от стены – теперь уже обоих – и оттащить в лабаз, дать под зад и там бросить: выживут, мол, – так это их счастье, а нет – пусть подыхают; в общем – на все четыре стороны.
Нас так избили, что самостоятельно мы подняться не могли. Когда стемнело, подъехала телега, какие-то незнакомые люди погрузили нас в неё, затем спросили куда везти. Когда мы назвали, один из незнакомцев сказал:
«Если прямиком, так через два часа будем на месте. А там к кому?» – спросил тот же голос.
«К Кукину Савелию нам надо».
«Так это моя родня! Доставим и поможем вам подлечиться. Ну, и стойкий вы народ– кремень!»
У Савелия Кукина мы переночевали только ту ночь, которой нас привезли, а на вторую – погрузили на ту же телегу, накрыли сеном и отвезли на ближайшую станцию, уже освобождённую от белогвардейцев. Начальник станции, узнав, кто мы такие, посадил нас в первый же поезд, шедший в направлении Александровска.
В госпитале отвалялись больше недели. После госпиталя я продолжил инспекцию, но в такой переплёт больше не попадал.
И так после госпиталя я инспектором проработал больше двух лет. Приходилось работать в подполье, когда ещё в Александровском уезде свирепствовали войска Деникина, а затем Врангеля. После того, как Красная Армия прогнала зверствовавшего Деникина и разбила такого же ненавистного генерала Врангеля, мы стали работать спокойно, только иногда в далёких деревнях натыкались на небольшие разрозненные банды, но и те в дневное время пытались быстрее от нас скрыться; видимо, не раз приходилось драпать без оглядки.
 


НЭП
Наступивший тысяча девятьсот двадцать первый год, каковой своим историческим значением возвестил Новую экономическую политику в стране, был четвёртым годом борьбы с белогвардейцами, Антантой и разными бандами, а на освобождённых территориях – с разбойниками и грабителями, где прежде волей исторически сложившихся обстоятельств Советское государство проводило политику военного коммунизма, ставшую необходимым условием победы в Гражданской войне. В этот период были нарушены связи промышленности с сельским хозяйством и, как следствие, между рабочим и крестьянским классами.
Упадок сельского хозяйства тормозил развитие промышленности и вызывал недовольство крестьян. Бесшабашно проводимая продразвёрстка посеяла сомнение в правильности политики, проводимой страной, и тем самым подрывала экономику в целом, а это уже угрожало устоям молодого Советского государства.
– С вас, Иосиф Степанович, хороший историк получился бы, – сказал Селищев, воспользовавшись, паузой, когда рассказчик взял со стола подстаканник с гранёным стаканом и отпил несколько глотков ароматного чёрного чая. – Всё то, что вы рассказывали про юг нашей страны, мы изучали в школе и институте, но очень поверхностно, а вы – живой человек – пешком прошли по этой истории!
– Да, вы правы, на сегодня, если можно так сказать, я живая легенда о происходившем того времени и тех мест.
Так вот, НЭП дал большой толчок в экономическом развитии страны: стала свободной продажа продуктов, некоторых товаров домашней утвари, мануфактуры, обуви, и так далее.
 


Фатальная встреча
В начале сентября этого же года в одной из харчевен города Александровска, где я сидел, проглатывая вторую увесистую котлету, подсел за мой столик опрятно одетый мужчина: лет тридцати с небольшим, высокого роста, худощавый, не очень широк в плечах, с чёрной шевелюрой – и, не приступая к принесённой еде, глянув на меня, сказал:
«Давай познакомимся, я Семёнов Николай Николаевич, владетель автомобиля, который сам и вожу».
«А чем ты занимаешься, кроме как водишь автомобиль? У тебя есть какая-то профессия – на что живёшь, ведь автомобиль тоже требует затрат?»
«Однако, Иосиф, ты не понял: автомобиль который я вожу – это грузовая машина, она кормит меня. Я на ней перевожу грузы, за что получаю деньги, на которые живу, – после сказанного он принялся за трапезу; проглотив несколько ложек борща, поднял голову и продолжил разговор, подойдя к нему издалека. – Зд;рово Ленин придумал этот НЭП! До НЭП у меня перевозок мало было, а теперь столько – хоть круглые сутки работай, но самое главное – просят перевозить грузы на дальние расстояния, ну, чтобы быстрее, и за это большие деньги предлагают. А у меня нет напарника, который разбирался бы не только в автомобиле, но и в двигателе, вот такому человеку я мог бы доверить свой автомобиль. Я так рассуждаю, поскольку являюсь профессиональным шофёром, и возил очень-очень больших чинов! А чем ты занимаешься в свои двадцать лет?»
Я рассказал ему про себя, где работал и чем занимался, а услышав, что умею водить автомобиль и в двигателе разбираюсь, он весьма удивился. И тогда – так, между разговором, как бы невзначай начал экзаменовать меня с целью точнее проверить мои познания: то в ходовой части, то в двигателе, то в подаче топлива, то в запуске двигателя. К тому времени он уже съел свой обед и предложил пройти к его машине.
Когда мы подошли к его машине, стоявшей напротив харчевни, он неожиданно предложил:
«Не хочешь прокатиться за рулем моего автомобиля?»
Вначале его слова я принял за шутку, но, когда он посадил меня за руль, – понял, что он не шутит.
Проехав пару улиц, он начал меня агитировать работать в паре с ним, поскольку на него вышел один заказчик – из нэпманов – и предлагает развозить разные товары из Ялты. Когда Семёнов произнёс, что груз будем забирать из Ялты, тем самым он посулил мне возможность заниматься той работой, которую я умею делать и люблю. А работу в комитете комсомола Александровского уезда, которой я занимался, выполнять мог любой, немного образованный и вдохновлённый идеями революции тех времён.
А профессия водителя в те времена считалась элитарной, здесь требовался и иной склад ума, характера, и приравнивалась к некой касте пилотов. Прошло почти четыре года, как я ушёл из дома и только один раз наскоком побывал там среди своих всего несколько часов, а тут смогу чаще бывать дома и видеть всех: отца, сестёр, брата, друзей и одноклассников, ведь жизнь улучшается с каждым днём!
Покатавшись примерно минут тридцать, я для себя принял решение: буду работать с Семёновым, так как это – моя стихия. А когда мы остановились, Николай, не вылезая из кабины, начал меня снова агитировать на работу с ним такими словами: «Иосиф, ну, давай соглашайся, я вижу, мы сработаемся, да и заработаем хорошо на будущую жизнь, пока у нас есть возможность. А то я слышал – НЭП ненадолго, Семёнов помолчал и продолжил:– Ну же – соглашайся, а то мне надо завтра ехать в Ялту грузиться мануфактурой и везти первый рейс в Джанкой, потом в Сочи, затем сюда в Александровск. В общем, склады с грузом нэпмана находятся в Ялте. Короче говоря, на месяц работой мы обеспечены».
«Скажи, Николай Николаевич, откуда у тебя этот грузовик – действительно он твой и документы у тебя на него есть? Не получится ли так: не успеем выехать за город – нас остановят, отберут машину и груз, тогда что будем делать? Хорошо, если ещё что-нибудь не пришьют!»
«Можешь не волноваться: грузовик мой и с документами у меня всё в порядке».
«Насколько я знаю, пока грузовые автомобили частным лицам в данное время не продают».
«Зря ты так думаешь, нэпманы сейчас всё покупают и всё продают. А вот как мне достался автомобиль, я пока тебе могу сказать одно: его я взял в аренду в одном гараже за определённую плату с правом перевозить грузы в любой город нашей страны – куда посчитаю нужным», – остановил своё повествование Иосиф Степанович.
Здесь Николай слукавил насчёт того, что взял в аренду. Фактически этот грузовик то ли немецкого, то ли французского производства Николаю отдал белогвардейский офицер за золотой перстень и золотые часы. Это произошло в Ялте, когда Красная Армия разбила и гнала войска Врангеля из Крыма. В этот момент остатки белогвардейских войск в панике бросали всё и грузились на пароходы, которые их увозили в Турцию, страны причерноморья и средиземноморья. Больше всего Николай жалел золотые часы – якобы подаренные ему за добросовестную службу при дворе его Императорского Величества Николаем II в ка-честве личного водителя!
О том, что Николай имел звание белогвардейского полковника, Иосиф узнал только через двадцать лет.
Далее Иосиф Степанович продолжил:
«А документ у тебя есть на право вождения автомобиля?» – спросил я у своего вербовщика.
«У меня есть документ – весьма надёжный, а у тебя какой документ?»
«Я тоже имею документ, заверенный двумя печатями портовой службой Одессы».
«Ну, вот и прекрасно! Значит, согласен? Если да, тогда завтра утром выезжаем в Ялту за грузом».
Так я начал работать с Николаем и возить грузы.
На второй день с восходом солнца мы отправились в Ялту за грузом, о котором говорил Семёнов. Вы, конечно, представляете дороги тех лет, гравийные и обыкновенные грунтовые. День выдался жаркий, ветерок нас подгонял в спину, обгонявшая пыль закрывала нам видимость дороги и в то же время прилипала к нашим потным телам. Чтобы как-то скоротать путь, мы рассказывали свои биографии, правда, очень коротко, но самое главное. Когда же мы о себе рассказали, а путь ещё не был пройден, начали задавать друг другу интересующие вопросы в меру любопытства и интересов. Постепенно стали по очереди расспрашивать о родителях и родственниках; когда я сказал, что наша семья состояла из пятнадцати человек, Николай не только удивился, но и не поверил, а когда я перечислил всех одиннадцать сестёр и брата Алексея, он присвистнул, сказав:
«Вот это да! Тогда позволь узнать, а кем работает папа?»
«Отец мой – управляющий банком города Ялты и уже очень давно».
«Скажи на милость, как он умудряется оставаться управляющим банком в такие сложные времена? Ведь когда власть уходит, она в первую очередь очищает банки, а вступающая в город власть спешит в банк – поживиться хотя бы жалкими остатками. Видишь, как интересно получается: так, что каждый старается поживиться, а проще сказать – хапнуть чужое и таким путём разбогатеть! Да, представляю, каково твоему отцу в таких ситуациях. Эти захватчики не считаются ни с кем и не соблюдают этику – матерятся, а иногда и рукоприкладство идёт в ход. Извините, я не завидую твоему отцу».
Я ему задал аналогичный вопрос в последнюю нашу встречу, и он рассказал, как он поступает в этих случаях:
«Иосиф, я их беру за руку и веду, показываю хранилище. Когда они убеждаются, что нет ничего – тогда я им показываю книгу прихода и расхода. Они в этот момент моментально преображаются и не соблюдают никакого этикета и, более того, превращаются в зверей, причём неуправляемых!
Я думаю, что твой отец, проработав столько лет в банке, пережил не одно ограбление и налёты, от чего стал мудрее и хитрее других. Вот поэтому у него, очевидно, есть какая-то тайная камера или как там её называют – хранилище, о котором знает он один».
«Между прочим, я тоже об этом подумал, когда последний раз с ним разговаривал насчёт одной вещицы, которую ему оставляли на хранение, но он мне не ответил „нет;, но и не сказал „да;».
«О какой вещи ты с отцом говорил, которую он утаил от тебя?»
То ли в шестнадцатом, то ли в семнадцатом году Великая княгиня Мария Владимировна Барятинская, переехав из своего поместья в Ялту, привезла с собой шкатулку с драгоценностями и принесла к отцу в банк на хранение, так вот она долгое время находилась в банке. А тут началась в семнадцатом году Февральская, затем последовала Октябрьская революция, видимо, она посчитала, что путешествовать со шкатулкой опасно, в связи с тем, что были нападения, грабежи и ненависть к богатым; видимо, из этих соображений шкатулка оставалась в банке. Потом княгиня уезжала за границу, возвращалась, невзирая на смену политического строя в стране.
Некоторые бульварные газеты отслеживали знаменитостей царских времён, как это я читал в газетах. А последний раз, когда я был у отца, спросил его насчёт шкатулки и не думает ли он уехать из страны, он рассердился, но ничего не ответил. А посему я сужу – она ещё у него. Из-за этой злосчастной шкатулки у нас натянулись отношения. Хотя я и сказал, что пошутил, а он ответил, мол, с отцом так не шутят, когда речь идет о воровстве либо измене, а тут оба вместе – это уже явный поклёп на честного человека».
«Скажи Иосиф, в этой шкатулке действительно большие драгоценности?» – спросил Николай, приподняв на затылке кепку так, что козырёк опустился до самых бровей, и, почёсывая затылок, хитро ухмыльнулся.
«Не могу сказать, поскольку не видел ни содержимого шкатулки, ни реестра, но думаю, что должно быть большое количество женских украшений с бриллиантами, жемчугом и другими драгоценными камнями в золоте. Надо полагать, состояние шкатулки весьма велико. Рассуди сам, какое положение эта династия занимала в обществе до революции. Николай, ты же не из простых мужиков, бывал во многих кругах светского общества и тоже не раз твой слух улавливал эту княжескую фамилию. Невзирая на твоё молчание, – уверен, что ты про эту фамилию знаешь больше, чем я».
После слов, услышанных от меня, Николай слегка вздрогнул, но я этого не заметил. Мотор продолжал рокотать, дорога под колёсами машины убегала назад, покрываясь клубами пыли, и всё больше сокращала расстояние к намеченной цели. Уже не раз глазам представала панорама великолепного Чёрного моря – периодически скрываясь за горами и небольшими сопками. А мы, сидевшие в кабине теперь уже напарники, ехали за грузом и молчали, очевидно, у каждого была своя думка в голове. Я думал о том, как встретиться с отцом, которого при последней встречей сильно огорчил злосчастной шкатулкой княгини Барятинской и вопросом об убытии за пределы родной страны, и теперь не мог придумать оправдания своим словам.
Николай, по злой иронии судьбы, тоже думал об этой же злополучной шкатулке с драгоценностями, но его мысль терзалась в другом аспекте: «Как бы точнее узнать: шкатулка действительно у отца Иосифа, и если да, то где она спрятана и как найти этот тайник со шкатулкой, и как изьять. Только сложность в том, что раз уж сыну не обмолвился о её наличии, а мне так уж и подавно!»
Вот с такими мыслями мы подъезжали к Ялте на второй день в первом своём совместном рейсе за грузом.
«Слушай, Иосиф, а где я буду ночевать? В город приедем ночью, мало того, город мне незнаком – и что прикажешь делать?»
«Не волнуйся, переночуем у нас в банке – машину загоним во двор, а сами в дом – нам будут рады и в том числе покормят и в мягкие постели спать уложат».
Как я и говорил, встретили радушно, накормили, напоили и уложили спать.
Как ни странно, проснулись мы рано, проделав элементарную утреннюю процедуру. Так как до завтрака ещё оставалось немного времени, мы хотели выйти в сад. В это время нам встретился отец. После приветствия Николай вдруг попросил отца:
«Вас не затруднит показать мне отделы банка, его службы и их работу, поскольку хочется знать работу такого учреждения – это ради интереса».
Отец посчитал просьбу как заурядное любопытство либо любознательность, но, после того как посмотрел на время, сказал:
«Мне некогда, поскольку необходимо осмотреть здание и встретить подчинённых, а вот Иосиф вам всё покажет и расскажет, но только через пятнадцать минут, когда уже все будут на местах. И ровно через тридцать минут встречаемся за столом. Вы ведь тоже спешите на склады за грузом?»
В течение пятнадцати отведённых минут я заводил в отделы и сектора банка, где показывал и рассказывал о их работе – в меру своих познаний. Рассказывая об одном из отделов, я почувствовал наблюдение. Резко повернув голову, увидел, как отец ведёт наблюдение за нами. Работу отделов Николай слушал, но без особого интереса, а вот когда я повёл его в хранилища, так он там значительно внимательнее всматривался в двери и стены. И уже завершая осмотр, он вдруг спросил многозначительно:
«А нет ли специального тайника, куда отец складывает драгоценности богатеев? Слушай Иосиф, управляя таким банком и имея столько отделов, наверное, нужно иметь бронированный сейф, в котором хранятся все ключи?»
«Нет, ключи отец хранит у себя в комнате, в которой спит, – ответил я не задумываясь. – Да сейчас брать и воровать нечего!»
Точно в сказанное время мы вошли в столовую, где сёстры и брат ждали нас троих к завтраку. Завтракали не торопясь, но он прошёл быстро, и все разбежались по своим делам.
Мы, как и планировали, отправились грузиться. Загрузив-шись и получив документы, поехали на рынок купить кое-чего к обеду, подъехали к банку.
Войдя в дом, начали готовить стол к обеду из накупленных продуктов. Едва закончили приготовления, как пришёл отец. Увидев на столе изобилие нарезанных и приготовленных для поедания продуктов, отец удивился и, поблагодарив за приглашение, приступил вместе с нами к трапезе. Мы сели втроём, поскольку брат и сёстры целый день заняты, кто на работе, а кто на занятиях.
Закончив трапезу и не вставая из-за стола, отец так же, как и прошлый раз, только очень коротко попросил рассказать, как я прожил этот короткий отрезок времени.
Пока я описывал бренное существование, Николай молча и с большим терпением внимал мой рассказ.
Перед тем, как расстаться теперь уже неизвестно на сколько, чёрт меня дернул просить прощения у отца за тот инцидент со шкатулкой.
«Папа, извини меня за прошлый разговор о шкатулке великой княгини Барятинской, я виноват и не хотел тебя обидеть, извини меня и не суди строго».
«Ладно, сын, как видишь, я уже забыл это недоразумение и очень рад, что ты осознал недозволенный поступок в отношении меня».
Николай словно ждал завершения диалога отца; крякнув, он спросил:
«Степан Алексеевич, а, правда, что у вас хранится шкатулка с драгоценностями княгини Барятинской?»
«Иосиф, ты опять про злополучную шкатулку княгини Барятинской, напоминание о которой всякий раз портит наши отношения, а теперь уже и твой сотоварищ включается! Вы что, сговорились трепать мою нервную систему? Я только что позабыл и простил тебя за прошлый инцидент. Так ты вновь – и теперь уже с поддержкой – напомнил о нём.
Если кто-нибудь ещё хоть каким-нибудь одним словом обмолвится о шкатулке, не посмотрю на этикет гостеприимства – выгоню к чёртовой матери, понятно?!, – и, немного успокоившись, произнёс: – Либо прямо сейчас можете покинуть сей дом, тем самым избавить меня от передряги – дверь открыта!»
«Папа, я хотел повиниться – и более ничего, а Николай спросил ради интереса и поддержания беседы».
«Вы меня извините, Степан Алексеевич, но я и не думал вас огорчить своим вопросом, – сказал Николай и, взяв хозяина под руку и продолжая беседу, отвёл его на такое расстояние от меня, дабы он не услышал разговора с отцом; и здесь он сказал следующее. – Дело в том, что княгиня давно уже в Европе, а её драгоценности здесь, мне подумалось: это более чем странно. Обычно, выезжая за пределы страны, наши знаменитости берут с собой все украшения с целью пощеголять и удивить иностранцев своим богатством. Мой вам совет, как бывшего государева служителя, отдайте сыну эту злосчастную шкатулку, и пусть он уезжает за границу и живёт там счастливо», – спокойно закончил Николай свою тираду.
После этих слов Николая лицо моего отца побагровело, желваки на скулах задвигались, и он, весь затрясшись от негодования и ярости, прокричал:
«Ты спроси, он этого хочет? Я знаю: мой сын этого не хочет и у него не такие мысли, как у тебя. Здесь видна только твоя корысть, а посему – вон из моего дома! – затем повернулся теперь уже с лиловым лицом ко мне и прокричал. – Чтобы я этого бывшего государева извозчика я до конца жизни в своём доме не видел, а если и у тебя такие же мысли, то и тебя тоже – вон отсюда немедленно!»
Николай, видимо не ожидавший такого оборота в настроении Степана Алексеевича, стоял в недоумении; я, не дожидаясь скандала, подошёл к Николаю и жестом руки так, чтобы не видел отец, показал в сторону двери. Николай понял и тут же вышел во двор.
Мне пришлось долго уговаривать отца, чтобы он успокоился, и как-то уладить охватившую его вспышку негодования. В конце концов он успокоился и, обняв меня, произнёс:
«Ладно, забудем этот незначительный эпизод, который мог нас поссорить на всю жизнь, а мы ведь так давно не виделись с тобой. Сейчас ты уезжаешь, и через какой промежуток времени ещё увидимся, мы не можем предсказать.
А посему, давай прощаться, поскольку вы с обеда хотели трогаться в дорогу, да и я с детьми собрался навестить род-ственников в деревне в связи с тем, что завтра выходной день».
Далее, положив мне руку на плечо, он произнёс: «Иосиф, времена вроде бы стабилизируются, мой адрес постоянный, так что пиши хотя бы для того, чтобы мне знать, где ты и жив ли, здоров. И последнее напутствие, как отец хочу тебе дать: уйди от этого рокового человека, он принесёт тебе много бед. То, чего он тебе желает, это хорошо продуманный ход, но не в твою пользу, а в свою корысть. Прислушайся к моему совету и чаще анализируй его действия, тогда быстрее поймёшь все его ухищрения». После этого мы начали прощаться.
Надо сказать, это была моя последняя встреча с отцом, невзирая на то, что мы ещё не раз забирали груз из Ялты, так как заказчик требовал всё быстрее и быстрее вывозить грузы.
Распрощавшись, мы, счастливые водители одной машины, сели и поехали на заправку. Как выяснилось, на этой заправке не оказалось горючего, мы отправились на вторую, но и там его не оказалось.
После некоторых раздумий я предложил поехать в порт, где заправляют корабли, там, кроме дизтоплива, всегда находился в свободной продаже бензин. Прибыв в порт, мы стали в очередь, которая состояла из семи автомобилей, и я пошёл узнать, заправят ли нас за деньги. Словоохотливый заправщик спросил, сколько нужно, и, узнав про количество, назвал цену и сказал, чтобы мы двигались в колоне ожидающих заправки. На заправку машины и запас топлива мы потеряли целых три с половиной часа. Время уже шло к закату солнца.
Мы прикинули, что до ближайшего крупного населённого пункта да полуночи не доберёмся, а раз так – решили заночевать в Ялте, а с рассветом в путь. Поскольку отец уезжает в деревню, нас дома уже не ждут и не покормят.
После такого умозаключения мы отправились, не помню, то ли в столовую или закусочную какую-то, не торопясь поужинали, затем немного посидели неподалёку от машины, с которой не спускали глаз, а когда глянули на часы, то оказалось – уже девятый час, и мы поехали на ночлег в отчий дом. Поставив машину, мы попросили уже знакомого нам сторожа покараулить её ещё эту ночь, за что сразу заплатили ему названную им сумму, а сами пошли спать, дабы не проспать рассвет.
Успокоившись тем, что машина с грузом находится под бдительным оком банковского сторожа, мы отправились на ночной покой, и я вскоре провалился в объятия Морфея.
Проснулся я - едва небо посерело. Вставать не хотелось, и я решил немного понежиться, а едва закрыл глаза, как предо мной начала проплывать панорама ночного сна: вчерашний разговор с отцом, его злое выражение и совет по поводу Николая Семёнова. Так я пролежал недолго, переваривая слова предка.
В ту ночь Николай, проследив, что Иосиф захрапел, поднялся, взял из кабинета отца связку ключей от всех дверей хранилищ, после этого сходил к машине под предлогом, что не спится, да и беспокоится о завтрашней поездке. Неожиданно захотел попить воды, за которой послал того же сторожа, а сам тем временем вытащил из-за спинки сидения морской переносной фонарь наподобие «летучей мыши», отнёс в кусты и стал ждать сторожа с питьевой водой. Попив, отправился будто бы спать, а сам, осмотревшись вокруг и убедившись, что кругом всё тихо, открыв дверь в цокольной части здания банка и проник вовнутрь.
Отсчитав четыре ступеньки вниз, он зажёг морской фонарь, у которого три стороны корпуса закрыты металлом, а четвёртая, застеклённая, открывалась для зажигания, и через стекло освещалось нужное место, а по миновании надобности стекло, не гася, задвигалось, словно шибер. Таким образом Николай обшарил все помещения хранилища цокольного этажа и, ничего не найдя, с полным разочарованием позакрывав все двери, через полтора часа вернулся в своё временное ночное ложе.
Улёгшись в кровать, он долго ворочался и только под утро заснул в разочаровании и беспокойным сном, в котором приснилась ему та шкатулка-мечта с драгоценностями княгини Барятинской так явственно, что даже проснулся от собственного крика, мол, княгиня, я всё равно её найду и заберу; ты ведь далеко и там у тебя ещё много богатства. А сам во время сновидения то отмахивался руками, то что-то крепко прижимал к груди. И, ворочаясь из стороны в сторону, сопротивлялся – словно кто-то отнимал у него прижатую к груди дорогую вещь.
Дремота моя пролетела в мгновение ока. Открыв глаза, я увидел небо того же серого цвета и решил, что это то время, о котором мы договаривались, – выезжать с рассветом. Разбудил Николая. Он, продрав глаза, остолбенело смотрел на меня, видимо, не понимая, зачем его разбудили, а через мгновенье, сбросив с себя ночную пелену оцепенения, сказал:
«Иосиф, тебе первому начинать наш первый совместный рейс с грузом, скажем: твоё боевое крещение и началось с твоей родины – Ялты. А я плохо спал, до обеда подремлю, а по полудню сяду за руль. Ну, с первым нашим почином в век безумных братоубийственных войн – с Богом!»
Вот с такими словами мы отправились в первый рейс в погоне за заработком. После того, как мы вывезли всю мануфактуру со склада нэпмана, стали возить и колесить по всему Крымскому полуострову, затем в меру перевозок грузов стали ездить по городам молодой республики Советов: Александровск – Ростов; Херсон – Джанкой; Симферополь – Пятигорск; Владикавказ – Тифлис – Баку; ну, и так далее.
 


Абреки
Как-то повезли груз в Екатеринодар, ныне Краснодар, там нас загрузили мукой и отправили в Ставрополь, сказали, что там неурожай; из Ставрополя в Нальчик повезли обувь, в Нальчике нам погрузили только что привезённый сахар и отправили во Владикавказ.
Вечерело. Не доезжая до города, с правой стороны мы увидели трёх всадников, мчавшихся нам наперерез. Николай вынул маузер из-под сидения, где у него был сделан тайник, и стал всматриваться в приближающихся конников в бурках. Немного погодя, он сказал:
«Это абреки скачут – грабить нас, но мы им не позволим этого сделать, а знаешь почему? Да потому, что у них на троих одна винтовка, – и, немного подумав, добавил: – Поднажми-ка на газ, чтобы они не перегородили дорогу, а то может произойти авария, а так я уложу того, который с винтовкой, а эти двое удерут».
«Почему ты решил, что у них нет наганов или револьверов?»
«Да я их изучил. Если бы у них было ещё оружие, они бы им махали, чтобы страх нагнать на нас. Делаем так: как только я выстрелю, ты сразу тормози машину, чтобы я захватил винтовку убитого, иначе они нас будут всю дорогу преследовать, это очень злые и отчаянные люди. Иосиф, ты всё понял?»
«Да, я всё понял».
Абреки не успели перерезать нам путь примерно метров на пятьдесят. Когда мы почти поравнялись с ними, они оказались метрах в тридцати от дороги, и тут же прозвучал выстрел. Как и было мне сказано, после выстрела, как только поравняемся с абреками, необходимо притормозить. Как только я это проделал, Николай выскочил и побежал к упавшему абреку, конь которого всё ещё тащил его в нашу сторону. Двое сотоварищей убитого абрека, увидев бегущего на них Николая с маузером, развернули коней и поскакали в обратном направлении, за ними поскакала и третья лошадь, таща убитого, зацепившегося ногой за стремя. Николай, подобрав ружьё, вернулся в кабину и ска-зал:
«Поехали, теперь уж скоро будем на месте».
«А что будем делать с оружием – это же небезопасно?» – спросил я Николая.
«Не волнуйся, немного проедем – остановимся, я сломаю приклад, а ствол сброшу под какую-нибудь кручу».
«Откуда у тебя маузер, да и тайник сделан очень ловко и незаметно?»
«Вместе с машиной достался по наследству, – отшутился напарник и, немного подумав, добавил: – Без него сейчас нельзя – особенно здесь, в Кавказских горах».
Селищев, внимательно слушавший рассказ, взял со стола пачку с сигаретами, протянул Иосифу, затем сунул в мундштук, после чего взял в рот и зажёг спичку, поднёс рассказчику и, обжигая пальцы, прикурил сам. А через мгновенье выпустил изо рта клубы белого табачного дыма, повисшего в зале и постепенно начавшего распространять едкий запах на всю квартиру, от которого женщины начали кашлять, отмахиваясь руками. Немого погодя, Селищев задал вопрос:
– Иосиф Степанович, что у вас с ногой, отчего она у вас не гнётся в коленке, где её повредили?
– Это, Александр Васильевич, результат моей шофёрской деятельности и неосторожности моего напарника в момент замены колеса. Я сейчас по подробней расскажу, как это случилось.
 


Дороги и красоты Кавказа
– Немногим раньше я рассказывал, что мы везли сахар во Владикавказ. После того как сдали груз, решили отдохнуть хотя бы сутки и посмотреть столицу Осетии. Отдохнув чуть более суток, вернулись в гараж, где оставили автомобиль на постой, оплатили за сохранность и уже собирались выезжать, как к нам подошёл высокого роста мужчина средних лет, сухопарый, с греческим носом, басовитым голосом и грузинским акцентом. Он спросил:
«Не хотите прокатиться в Тифлис с грузом, а оттуда в Баку и – тоже с грузом?»
Мы с напарником отошли в сторонку, дабы посоветоваться, поскольку ранее у нас были совсем другие планы. Вначале хотели отказаться, но, немного подумав, решили всё-таки ехать. Не дожидаясь нашего согласия, грузин сказал:
«Заплачу намного больше прейскуранта».
Мы на всякий случай поинтересовались:
«Сколько?»
Он, видимо, был готов к такому вопросу и тут же назвал такую сумму, какую мы вовсе не ожидали. Дальнейшие комментарии были излишни. Ещё раз осмотрели свой грузовик, здесь же заправили топливом, подлили воды, после чего сказали:
«Садись, показывай дорогу, куда ехать».
Мужик оказался мобильным, не мешкая ни секунды, за-прыгнул в кузов и стал указывать нам дорогу. Погрузили кровельное железо и ящики с гвоздями, несколько бочек с краской, олифой, завели машину и хотели выезжать, но хозяин остановил, сказав:
«Пообедайте, потом поедем, а то на военно-грузинской дороге не сильно покушаете. Давайте, вот стол – еда на столе, капитально подкрепитесь».
По-быстрому поев и ни минуты не задерживаясь, поехали, чтобы засветло перевалить через гору Казбек и Крестовый перевал, расстояние до которого было чуть больше восьмидесяти километров. Примерно через полтора часа после города Казбеги начали подниматься на гору Казбек. Перевалив через него, мы через полчаса начали подниматься на перевал Крестовый, и я почувствовал, что кузов начал наклоняться в правую сторону. Николай тоже почувствовал и сказал: «Остановись». Остановившись, мы увидели, что заднее правое крайнее колесо спустило. Подложив небольшой камень под левое заднее колесо, я приступил к замене правого, протянув левую ногу за демонтируемое колесо. А напарник полез под панель у руля, что он там делал, я так и не понял, только дело в том, что он нечаянно задел ручной тормоз, после чего машина вздрогнула и сорвалась с домкрата. Переехав камень, она покатилась назад и переехала через мою вытянутую ногу внутренним колесом точно через колено. Испугавшийся напарник быстрее автомобиля побежал вниз по дороге, быстро взял большой камень и положил метрах в пяти напротив левых задних колёс катившегося на него авто-мобиля, благо, что тот не сильно раскатился. Таким образом Николай остановил грузовик, который, налетев на камень, громыхнул и чуток свернул вправо по ходу движения.
Напарник чувствовал себя виноватым, быстро посадил меня в кабину. Колено кровоточило и сильно болело. Сопровождавший нас грузин протянул мне бутылку чачи, дабы немного боль утихомирить, а напарник быстро поменял колесо. Осмотрев снятое колесо, Николай нашел в нём пятнадцатисантиметровый новый, не ржавый гвоздь, который показал мне и удивленно спросил:
«Откуда здесь, на дороге новый гвоздь?»
Немного подумав, я ему сказал:
«Посмотри все ящики, которые мы везём, целы ли. Ты не забыл – у нас с правой стороны кузова дыра как раз напротив колёс».
Как ни печально, но догадка моя оказалась точной. У одного из ящиков оторвалась боковая дощечка, соответственно, гвозди выпали и, раскатываясь, падали через дыру на дорогу, и один из них угодил в покрышку.
«Ну, ты, Иосиф, как так сразу догадался? Это же могло повториться! Ты скажи, как нога, потерпишь до Тифлиса?»
«Ты о чём спрашиваешь, госпиталя всё равно здесь нет, желательно сегодня добраться до пункта назначения».
«Да, я всё понял! Сейчас из этого автомобиля выжму всё, чтобы к вечеру добраться до места назначения. Только ты, пожалуйста, потерпи часа четыре. Правильно говоришь: другого выхода у нас нет».
После сказанного Николай быстро ещё раз осмотрел колесо, затемзабросил его в кузов, и мы поехали. Теперь я был в роли пассажира, сидел рядом с Николаем, который сидел за рулём. Ногу с примотанной рейкой пришлось держать на весу, поскольку на гравийной дороге машину сильно трясло.
Прибыв в Тбилиси, нашли больницу. Николай с грузином на руках занесли меня в приёмный покой. Осмотрев ногу, врачи вынесли вердикт: нога в колене не будет гнуться из-за раздробленной чашечки.
Через две недели выписали из больницы, а гипс пообещали снять ещё через две недели. Тем временем напарник в Тифлисе занимался перевозками, ожидая моего выздоровления. Надо отдать должное порядочности Николая: он ежедневно навещал меня и привозил кое-какие продукты, фрукты, рассказывал о работе и планах.
Хочу вам рассказать, что я видел на территории Грузии в этой поездке. Проезжая Военно-Грузинскую дорогу, я залюбовался чудесными ландшафтами этой удивительной горной страны. Бесподобными извилистыми разными реками: спокойными, бурно клокочущими, пенящимися, словно молочными; вздымавшимися пар;ми и шипящими, ударяющими волнами о скалистые берега, пытаясь вырваться из плена берегов на простор, – Терек, Кура, Белая, Арагви. Красивыми долинами: бархатно-зелёными, волнисто-золотистыми и чаще бело-сиреневыми и даже радужными. Кроме долин, на небольших сопках и склонах гор тоже растут и цветут фруктовые сады и плантации вино-градника. Ни одна страна не сможет сказать, что у неё есть места красивее Дарьяльского и Байдаркского ущелий.
Кроме того, вдоль всей дороги встречались памятники старины, что характерно для жителей Кавказа прошлых столетий: все сторожевые башни, соборы, крепости они строили на сопках либо на невысоких горах, которые находились вдоль дорог, из камней горных пород и из речных булыжников. Характерно то, что многие стоят по триста лет, а вот развалин почти нет, и кладку производили не на цементной основе.
Ещё одно скажу: мне посчастливилось увидеть древнюю столицу Грузии – Мцхета, а также строящуюся Земо-Авчальскую ГЭС – для того времени это было масштабное и своевременное строительство в плане ГОЭЛРО.
Повторюсь: неудержимо тянет меня расширить своим рассказом ваш, Александр Васильевич и Клавдия Петровна, кругозор о флоре Кавказа, о всех тех, увиденных мною в той поездке по Грузии красотах. Обилие вершин Большого Кавказского хребта, таких, как Эльбрус, Дыхтау, Шхара, Казбек и ряда других, возвышающихся над уровнем моря от четырёх до пяти тысяч семисот метров; вершины которых увенчаны реликтовыми ледниками, зеркально отражающими солнечные лучи, тем самым увеличивали и поражали моё воображение настолько, что – готов был смотреть часами. И в тоже время некоторые вершины, что пониже, находились в плену густого тумана либо небольших тучек. Не представляете, какие чувства я испытывал, глядя на всю окружающую красоту и высоту, на которой мы находились, и порой казалось, что я парю в вышине так же, как орлы, парящие в синеве, в прозрачных воздушных потоках, поглядывавшие вниз на безмолвное нагромождение горных исполинов, упирающихся в небо. Иногда, поднявшись на вершину, мы останавливались на перекур; или спускались с горы и видели, как орлы в ущельях либо над долиной парят ниже нас, высматривая добычу, а выследив, они пикировали, желая быстрее поймать жертву – это зрелище неописуемое, и в тоже время оно подстёгивало в нас звериный инстинкт и охотничью страсть.
Как-то мы повезли груз в Армению, не помню, в какой район и город, вот там я увидел Арарат, опоясанный то ли облаком, то ли туманом чуть ниже макушки. В результате просматривалась макушка-голова горы, а вокруг неё образовались поля шляпы типа сомбреро, и смотрелся Арарат – в белом сомбреро. Не менее живописными я находил долины, ущелья, пологие и обрывистые берега рек. А уж скатывающаяся либо падающая пенящаяся вода с каскадов водопадов и скал разной высоты – они казались молочными ручьями, воистину завораживали и манили к себе так, что еле хватало сил сдержать себя от соблазна и не закричать от удовольствия и счастья, не броситься в эти кри-стально, первозданно чистые воды! Нырнуть в такую купель, смыть с себя грехи и грязь той страшной эпохи и вынырнуть, словно новорожденный младенец из утробы матери.
Флора тех мест настолько богата, что нет мест, где бы не росло что-то. Склоны гор, сопок, берега рек, низины – всё покрыто зелёной растительностью: деревьями, кустарниками и травами, некоторые из которых являются реликтовыми.
– Иосиф Степанович, ты пролежал две недели в больнице, как там за тобой медсёстры ухаживали? Скажи честно, хоть одна из медсестёр приглянулась тебе, или ты какой-нибудь?
– Положа руку на сердце, скажу одно: женщины у них красивые, стройные, но не очень улыбчивые, знающие себе цену; исподтишка посматривают на мужчин, изучая их. Однако никогда не подаст вида, если даже кто-то и понравится. Одна беда: в их воспитании заложен женский национальный эгоизм преданности своим мужчинам. Что хочу этим сказать: наряду с тем, что грузины-мужчины любят и женятся на русских, девушки выходят замуж за свою нацию, тем самым подтверждают свою приверженность нации. Это не русские женщины, которые выходят замуж за кого попало, лишь бы только пальчиком поманили! Исключительно из этих соображений у меня не было ни-какого шанса закадрить с какой-либо грузинкой. Да, собственно говоря, мне и было не до этого.
 


Скоротечная любовь
Однажды Николай приехал в больницу счастливый и весёлый, почти пританцовывая, и начал рассказывать про даму, произведшую на него неизгладимое впечатление. О ней он рассказывал так:
«Не поверишь, Иосиф, встретил порядочную даму, жительницу Баку, она сейчас здесь гостит у замужней сестры. Ты не представляешь, как я познакомился с ней!
Нанял меня местный толстосум, чтобы перевезти груз от вокзала в его дом, по деньгам определились на месте. Привожу груз на место – грузчики разгружают, а я стою в стороне, курю. Смотрю – выходит из дома дама примерно моего возраста, может, чуть моложе и ростом пониже, с прекрасной талией, но с первым зачатком полноты, модной причёской, только главное – в момент движения ею можно любоваться бесконечно! Покрутив головой во все стороны и увидев меня, она направилась в мою сторону. Вот здесь я увидел её грациозную походку – королевы, – но мне захотелось посмотреть её походку с тыла. Я под видом того, что меня позвали грузчики, зашёл за машину и стал наблюдать, как она проплывает мимо моего взора. Мне трудно было оторвать взгляд от её слегка вздымающихся, прилично выступающих, округлой формы грудей, которые, по всей видимости, ни одного мужчину сводили сума. А меня так сразу не только околдовала – магнитом притянула!
Тем временем она проходила мимо машины и грузчиков, а я следил за ней не без волнения. После того, как она отдалилась от меня на приличное расстояние, я, обойдя машину, оказался у неё за спиной и теперь стал любоваться её размеренной походкой и подрагивающими формами ягодиц, которые теперь уже будоражили мою мужскую силу. Бледно-кремовое, словно мрамор, чуточки овальное лицо; волнообразные прилепленные слегка припухлые розовые губки подчёркивали её божественной красоты лицо и нежный характер и в то же время предрасполагали к об-щению. Мне она сразу понравилась ещё и тем, что так же, как и я, сверкала зенками, будто одобряла либо отрицала общение! Заслышав шаги за спиной, она обернулась и пошла мне навстречу. Подойдя, поздоровалась, мило улыбнулась и спросила:
«Это вы груз привезли?»
«Да», – отвечаю.
«Слава Богу! Хоть есть с кем поговорить, как-никак – со свежим человеком, а то сестра – замужем за грузином – целый день его ублажает. Некогда с ней поговорить, родня зятя на русском не говорят или не хотят».
Чуть погодя я предложил познакомиться, она тут же назвала себя Екатериной, ну я, соответственно, своим именем назвался. Грузчики давно закончили разгрузку, хозяин по приезду уже успел и рассчитаться со мной, а мы всё стояли, разговаривали.
Она оказалась весьма интересной и умной собеседницей и, чтобы не привлекать внимания грузчиков и прочих, заняты хлопотами у дома, я решил распрощаться, как вдруг она спросила:
«На сегодня у вас есть ещё перевозки?»
«Нет», – ответил я.
«Может, тогда съездим и где-нибудь пообедаем, а то немного приелась их кухня, хочется чего-то русского».
«Поехали», – сказал я.
В общем, остаток дня мы провели вместе, а когда привёз её к дому, она с какой-то сожалеющей интонацией в голосе произнесла:
«Я бы вас пригласила, но дом не мой и неудобно, я всё-таки гость. Вот если бы это было в Баку, я бы вас так просто не отпустила».
А когда я казал, что как только мой напарник выздоровеет, мы сразу поедем в Баку, она попросила записать свой бакинский адрес, сказав:
«В Баку непременно буду ждать у себя дома! Через неделю я отправлюсь восвояси».
 


Баку
В один из дней знойного летнего месяца девятьсот двадцать седьмого года я предложил, не снимая гипса с ноги, ехать в Баку, поскольку так легче будет перенести дорожные тряски, а гипс в нужное время можно будет снять самим. Кроме того, я ещё руководствовался тем, что есть груз, и нэпман-хозяин нас торопил. Таким образом, придя к соглашению, мы выехали из одного стольного града в другой груженными какими-то деревянными ящиками, окованными металлической полоской. Поверх ящиков в кузов хозяин усадил двух сопровождающих-азербайджанцев, вооружённых карабинами, которых предупредил: «Оружие постоянно держите наготове. Запомните одно: перед самым Баку есть маленькая деревенька. Перед ней вас встретят трое моих ребят, увидев которых, вы должны им приказать, чтобы ближе двадцати метров не подходили, пока не назовут пароль, а пароль такова: „Не встречался ли вам по дороге Егор Котовский?; Ответ: „По метрикам Котовский Григорий Иванович;, – и только после этого можете спокойно ехать за ними».
А вот какой груз мы везём – так нам и не сказали, только показали какой-то документ, по которому нас всюду безмолвно пропускали, не задерживая ни на минуту. Надо сказать, в те годы ездить по дорогам было одно мучение. Дорог практически не было, только направления.
Кое-где между городами были щебневые шоссе и широкие грунтовые, а в большинстве – просёлочные. По таким дорогам в дождь ездить было опасно, особенно если дорога в гору и с горы: тогда машина становится неуправляемой; когда застревали в глиняной дорожной колее, ходили в ближайшие деревни за быками или лошадьми, чтобы вытащить машину – конечно, не бесплатно. Как и говорил хозяин груза, перед Баку нас действительно встретили, назвали пароль. Так мы вышеописанный груз доставили, как положено, – вовремя и без приключений.
В Баку жил мой двоюродный брат Николай с женой и дочкой, на улице Гоголя. Я с напарником моим на машине отправились к нему. Софья оказалась дома одна, поскольку только что пришла с работы и готовила ужин. Увидев меня, она обрадовано спросила:
«Ты откуда, да ещё и травмированный или раненый? Что случилось, как к нам попал и надолго ли?»
«Мы со своим товарищем на грузовой машине занимаемся перевозкой грузов тем, у кого он есть и кто в этом нуждается. Сегодня мы сюда привезли груз и хотим остаться здесь работать, перевозя грузы и тем самым зарабатывая на жизнь – таковы наши планы. Софья, а где Николай?» – спросил в свою очередь я.
«Николай придёт с работы через пару часов, а Катюша чуточку раньше. Она врач гинеколог при железнодорожной поликлинике. К их приходу я приготовлю ужин, и все вместе отужинаем, что есть».
«У вас что, всего одна комната – как вы в ней размещае-тесь?»
После сказанного я пошёл к машине и взял сумку с продуктами, купленными специально для этой встречи, и хотел уже уходить от машины, когда Николай спросил:
«Ты здесь остаёшься ночевать или где?»
«Нет, посижу, поужинаю, поговорим – и пойду в гостиницу, а завтра подыщу квартирку и поселимся, если тебя не приютит твоя лебёдушка. Здесь не остаюсь в связи с тем, что у брата всего одна комнатка, а проживают втроём. Да, а где мы встретимся завтра?» – спросил я у напарника.
«Я пока не знаю, в какой гостинице остановлюсь. Давай встретимся в одиннадцать у порта. И там обсудим наши дальнейшие действия по работе».
«Хорошо, договорились. Пока!»
Встреча с кузеном была радостной и тёплой. Долго говорили о политике, проводимой Лениным, о быте, работе, отношениях. После столь долгой гражданской войны нельзя было сказать ничего хорошего, но жизнь постепенно налаживалась. Жили хорошо только нэпманы. Заработали все фабрики и заводы. Важно отметить энтузиазм людей в работе и отношение друг к другу в те годы. А с каким пафосом произносили слово „ТОВАРИЩ;. Это слово словно эликсир доброты, который действовал во взаимоотношениях и разговорах.
Встретившись наутро в условленном месте, я увидел улыбающегося Николая и понял, как он счастлив: лицо сияло, словно начищенный латунный поднос. Глаза сияли и периодически замирали, будто вспоминали что-то приятное. В то же время изредка появлявшиеся морщинки на лбу говорили о том, что мысль напряженно работает, прокручивая, по-видимому, прошедшую ночь. После этого его глаза вновь двигались из стороны в сторону, вверх, вниз, улавливая всё движущееся и творящееся в поле его зрения. Мало того, мне показалось, что у него и походка изменилась, стать выпрямилась и стала какая-то пружини-стая. Ведя разговор о наших предстоящих планах в Баку, он как из рога изобилия сыпал шутками-прибаутками, и так бы-ло весь день.
Закончив рабочий день, Николай вдруг заговорил о костюме, рубашке, галстуке, в общем, про весь гардероб интеллигента. Мало того, всё должно быть во французском стиле, который ему необходим для прогулок со светской дамой. В тот период так ходили нэпманы, за что пролетариат с презрением относился ко всяким модным франтам!
На мгновенье я представил: шатен с карими глазами, весьма красивыми чертами лица, широкоплеч, да ещё с пружинистой походкой и великолепной статью. О таких мужчинах женщины только мечтают, особенно те, которым уже за тридцать! Из его поведения я не мог понять: он женился либо хочет жениться? Мне это было странно, поскольку знал Николая, которому – за период моего знакомства с ним – несколько импозантных женщин предлагали себя в жёны, но он всех отвергал.
Закончив покупки на рынке, Николай предложил поехать к нему, познакомиться с его пассией, так он её назвал с первого дня; в дальнейшем это слово твёрдо укоренилось в его словаре.
Подъехав к частному дому на Северо-Западной окраине Баку и посигналив, Николай выскочил из машины, в это время хозяйка дома уже открывала ворота в довольно-таки просторный двор, в глубине которого хорошо просматривался фруктовый сад. Пока я, с ногой всё ещё в гипсе, спускался с кабины, что приходилось делать большим усилием, ко мне подошла миловидная дама и в коротком реверансе с лёгким наклоном головы произнесла:
«Екатерина. Очень рада вашему приезду!»
В свою очередь и я назвал себя, добавив:
«Весьма наслышан вашей красотой и о вашем лицеприятии к жизни – право, я удивлён: вы намного лучше словесного портрета, описанного Николаем»
После моих слов её лицо покрылось лёгким румянцем и, лукаво блеснув глазами, она пригласила:
Прошу в моё скромное жильё, которое досталось по завещанию от моей бедной тётки и в котором в силу исторических обстоятельств приходится жить, но к чему я никак не могу привыкнуть».
Внутри дом оказался не столь убогим, как показалось на первый взгляд снаружи. Со вкусом обставленный несколькими предметами старого мебельного гарнитура, небольшой приземистый зал выглядел уютно. Хозяйка, извинившись, хотела взять сумки с продуктами, но Николай, опередив её, поднял их и последовал за ней в кухню, откуда через некоторое время послышались стуки ножа об разделочную доску.
За вкусно приготовленным ужином Екатерина начала интересоваться моим как семейным, так и бытовым положением. Узнав, что ни семьи, ни квартиры нет, она, ни минуты не колеблясь, предложила свою четвёртую комнату в доме, которая, как она выразилась, гостевая – с входом в прихожую. Николай кинулся меня уговаривать, на что я им ответил:
«Не уговаривайте, не тратьте зря слов, я уже согласен!»
«Вот и славненько! Там есть кровать, в общем, всё, что нужно для непривередливого человека, а судя по вашему характеру и поведению, вы именно такой».
Вот так мы случайно оказались живущими в одном доме. Вместе ездили на работу и с работы.
Внимательно присмотревшись ко мне, Екатерина решила меня тоже женить на своей подружке. В один из праздников, право, я не помню какой, эти заговорщики – Екатерина с Николаем – приготовили по тем временам шикарный стол. И перед тем, как нам сесть за стол, в калитку кто-то постучал. Сломя голову заговорщица-Екатерина побежала открывать калитку, и едва отворив, заголосила, да так громко, что за квартал было слышен её восторг и удивление. Обнимая и целуя, она восторгалась и приговаривала:
«Какая же ты красивая, молодая, холеная, модно и шикарно одетая, как я рада, что ты не забыла свою старую подругу да ещё в такой праздник! Пойдем в дом, у нас сегодня будет двойной праздник, – видимо, поняв, что сказала не то, прикрыла рот ладонью, а затем опомнилась и продолжила: – У нас всё на столе, идём быстрей!»
Пришедшая гостья, подавая ручку в перчатке, с кокетством произнесла:
«Лаура Аркадьевна, по секрету и только для вас – дворянка».
«Я – Иосиф, к тому же хромой», – пожимая руку этой фифочке, обнаружил, что к тому времени я уже разучился целовать руки дамам и барышням. Как мне показалось, это ей не понравилось.
Скажу вам честно, друзья мои, эта фифа мне сразу не понравилась своим жеманством, а иногда и выпадами высокомерия – и эта встреча была первой и последней.
– Иосиф Степанович, неужели так ничего у вас и не было с этой позвольте, повторить ваш термин, «фифочкой»? – с ехидной улыбкой спросил Александр Васильевич, а сидевшая рядом его супруга Клавдия Петровна, дернув его за рукав, сказала:
– Саша, прекрати, как не стыдно спрашивать про это в присутствии супруги! Будь покультурней, посмотри, как пренебрежённо-сдержанно рассказывал Иосиф Степанович об этой даме. Я поняла, что ему и сегодня не хочется вспоминать о ней, – и затем добавила: – Прошу вас, продолжайте.
Живя и работая в Баку, я как-то быстро выучился говорить на азербайджанском языке, чему Николай сильно завидовал, поскольку у него ничего не получалось. Однажды, после очередного приёма спиртного, мы разговорились на тему языкознания, и он будто случайно проронил:
«Теперь с тобой и заграницу можно бежать».
Я сперва не придал значения этим словам, но через некоторое время, опять же по пьянке, Николай вновь повторил то же самое и, как бы из-подо лба начал наблюдать за мной и моей реакцией.
После очередного его высказывания я крепко задумался: «Неужели он собирается покинуть родину (изменить ей)? Но зачем, ведь у него нет никакого богатства, нет политического и криминального преследования, так зачем?..» И как я ни ломал голову, не мог понять, а спросить напрямую не хватало духа, боялся обидеть его.
Шёл второй год первой пятилетки и третий год коллективизации сельского хозяйства – последний завершающий год Новой экономической политики – тысяча девятьсот двадцать девятый год. Вот здесь Николай начал метаться, и я не мог понять, что случилось. Почему он постоянно раздражается, да ещё встречается с какими-то подозрительными рыбаками, проживающими в дальних городах – Ленкорань и Астара.
В один из майских вечеров того же года я лежал на кровати за чтением книги. Постучав, в мою комнату зашёл Николай и спросил:
«Можешь отложить книгу и поговорить со мной? Разговор очень серьёзный – вопрос относится к нам обоим. Этот вопрос может кардинально перевернуть нашу жизнь в противоположную сторону».
«Конечно, могу, а в чём, собственно, вопрос? – недоумевая и теряясь в догадках, спросил я.
«Вспомни, сколько раз, когда мы выпивали, я говорил с тобой о возможности бежать за границу».
«Николай, я думал – это шутка, мало ли чего может наговорить пьяный человек».
«Так вот, я говорил вполне серьёзно. Я хочу бежать в Иран. Прозондировал всё – пока ничего не получается. Я пришёл к тебе с вопросом: ты хочешь уйти со мной в Иран?»
«Сказать правду – никогда об этом не думал. Да и оснований нет никаких для этого ни у тебя, ни у меня».
После моих слов Николай задумался, весь напрягся с мыслью: «А что, если я пущу в ход тяжёлую артиллерию? От этих слов он должен испугаться, так как вопрос коснётся и его отца, работавшего управляющим банком города Ялта до революции».
Видимо, когда Николай, обдумав, принял решение, он продолжил беседу такой тирадой:
«Тебе есть чего бояться: у тебя отец банкир, а ты сын банкира. Стоит одному из ОГПУ узнать об этом, как ты и твой отец загремите на Соловки. Скажем так, отец старый, он отжил своё, но ты-то ещё не жил и жизни нормальной не видел, так зачем её губить на корню?»
«Нет, я не собираюсь никуда бежать либо переходить, там живут персы, а мы их языка не знаем. Как жить, как с ними общаться – не имею представления».
«Ты ведь знаешь азербайджанский! Говорят, там проживает половина населения Азербайджана, так что не пропадём, да ещё с нашей профессией – шофёрской!»
«Скажу тебе без обиняков, мне никогда не приходило в голову бежать за границу; я имел неосторожность, в шутку предложил отцу бежать за границу, сказав ему, мол, как-никак, а ты всё-таки был управляющим банка и царю Николаю второму выдавал деньги, то есть в этот период общался с ним. Так он меня выгнал из дома, сказав: „Чтобы я тебя как можно дольше не видел в своём доме;. Я почему говорю тебе это? Да потому, что в Ялте, а может, даже в Москве ОГПУ знает моего отца как облупленного. Кроме того, он уже несколько лет так же честно служит Советской власти. Так что на меня не рассчитывай, никуда я не пойду – не побегу. Мне нечего бояться. Не могу одного понять, ты-то чего боишься? Или у тебя за спиной имеются какие-то грешки?»
«Иосиф, ты не понимаешь политики государства. Пятилетка, которая сейчас проводится, она нацелена на объединение мелкособственнических ремесленников по их специальностям в крупные артели, а то и в заводы. Таким образом, они становится подконтрольными государству. А если точнее, то государство подминает всех под себя – для равноправия, – будешь получать голую зарплату и живи, как хочешь, довольствуйся тем, что тебе дали. Как ты думаешь, зачем затеяли коллективизацию сельского хозяйства? Для чего мелкособственнические крестьянские хозяйства объединяют с кулаками в колхозы и совхозы, после чего сразу спускают план поставок на сельскохозяйственную продукцию и диктуют, сколько они должны дать своей продукции… Вот в этом году закруглят НЭП, и мы должны будем отдать наш автомобиль и идти батрачить!»
«Ничего страшного, а сейчас разве мы не батрачим на нэпманов? А потом будем работать на государство СССР. Николай, посмотри: с каким энтузиазмом люди работают на государственных предприятиях и обращаются друг к другу „товарищ;, „друг;, а не как раньше – „быдло;. Ты ведь не слепой: нэпман постоянно наёмников подгоняет и заставляет работать по десять-двенадцать часов, а там чётко восемь – и ты идёшь домой, чинно, благородно после трудового дня!»
Выслушав меня - Николай задумался, долго и молча сидел, о чём-то думал и, больше не сказав ни слова, ушёл к себе.
На второй день после этого разговора, мы, как ни в чём не бывало, продолжали работать.
Точно не помню, прошло много времени, но мы почувствовали давление властей, нас чаще стали останавливать милиционеры, люди в гражданской одежде с вопросами: чего везём, куда везём, как расплачиваются хозяева грузов, откуда машина – и каждый раз спрашивали, почему не едете домой в Александровск, где арендуете автомобиль. Мы отвечали разное, мол, ждём груз от поставщика, с которым работает нэпман. Чаще всего говорили, что задерживается груз из Ирана, который должны забрать из порта. Это, конечно, нам надоело, да и машина чаще стала ломаться.
В тот вечер после ужина Николай куда-то ушёл, а я только отложил книгу и уже стал засыпать, как сквозь дремоту услышал скрип входной двери и тут же слабый стук в мою дверь. Не дожидаясь ответа, вошёл Николай, на ходу говоря:
«Надо поговорить, это очень серьёзно. Не могу откладывать до завтра – утром моим друзьям я должен дать ответ, едем мы в Ашхабад или нет. Только поэтому осмелился нарушить твой покой в столь позднее время».
«Какие друзья? Насколько я помню, ты мне о них ничего не говорил. Потом: о чём идёт речь, какой ответ – утром? Раз уж ты вошёл, так говори всё подробно, в чём дело? Я весь – внимание!»
«Да говорить особо не о чём. Приехал из Ашхабада старый друг и привёз мне письмо, в котором просит, чтобы приехал я, как водитель, и привёз механика-моториста, хорошо знающего ремонт двигателей внутреннего сгорания; хорошие деньги предлагают. А теперь подумай, о ком я подумал?»
«Наверное, о Максиме Максимовиче из порта - ты правильно подумал, лучшего не найти!»
«О каком Максим Максимыче ты говоришь, он никуда не поедет, он давно у себя на чердаке гроб припас. Этот человек – ты, а чтобы у тебя было время переварить сказанное мной – ночи тебе хватит. Так что – думай. Шофёром работать тебе трудновато, а перебирать двигатели и коробки раздаточные, ну и прочее – в самый раз».
Задачку он мне задал со многими неизвестными. Полночи я ворочался, не знал, как поступить. С одной стороны – это было то, что надо, с другой стороны – там жара, пустыня, пустынный ветер «гармсиль»... Да и начинать надо всё сначала – от квартиры до всего домашнего скарба.
Но я не мог понять главного: почему такое повышенное внимание ко мне? Никогда не мог подумать о сговоре Николая со своими друзьями, бывшими белогвардейскими офицерами, которые, очевидно, боясь преследования, постепенно переезжали из одного города в другой, поближе к государственной границе, готовясь к переходу. С самого начала нашей совместной работы с Николаем он подбирал перевозки грузов так, чтобы постепенно продвигаться к границе. Только всё это дошло до меня намного позже, а пока он вёл меня в аккуратно расставленные сети.
Не помню, в каком часу заснул, а буквально перед тем, как подняться, – приснилось мне, будто я на рассвете выхожу на начинающий зеленеть светлый луг, за которым простирается то ли река, то ли озеро с большим количеством мелких островков, на которых растут доселе мне неизвестные травы, цветы и кустарники, издали на вид одинаковые, а цветы разные и внешне абсолютно разной конфигурации!
Увидев нечто дивное, я любовался, а через мгновение разочаровывался, поскольку видимая ещё минуту назад водная гладь-оазис покрывались чёрным то ли дымом, то ли – облаком; и вдруг всё словно проваливалось в бездну, и на горизонте зияло как бы облако мутной пустоты, которое то вихрем исчезало, то вновь появлялось и крутилось, словно брошенный шар.
Спустя какое-то время вновь на горизонте появлялся оазис с водной гладью и флорой – и так несколько раз.
Взирая на всё, творящееся за лугом, я продолжал идти, поскольку даже во сне мне думалось, что это мираж и до него очень далеко. И я заметил, как из того же красного леса выскочила небольшая стая белых то ли волков, то ли шакалов и стремглав помчалась ко мне. Ощутив опасность и долго не думая, я начал удирать от них в сторону оазиса, а стая всё ближе и ближе приближалась ко мне; иногда я слышал их дыхание у себя за спиной, но не оборачивался, чтобы не зацепиться и не упасть и тем самым не потерять скорость.
Убегая от гнавшейся за мной стайки зверей, я всё-таки искал спасения, чего-нибудь в виде дерева, но, как назло, ничего подобного взору не попадало – луг был гладок и просматривалось всё как на ладони. Страх переходил в отчаяние.
В один из моментов, когда, поворачивая голову из стороны в сторону и ища выход, я взглянул направо вверх и увидел вначале белое облачко, внешне походившее на силуэт человека; при повторном взгляде на это белое облачко я увидел, как первый луч раннего восходящего солнца окрасил его в румяный цвет, придав ему точные очертания старика, а вертикально быстро проплывавшие у его предплечья короткие и узкие облачка напоминали отмашку его руки; он как бы подавал знак: остановись, не беги, – но, одолеваемый страхом, я интуитивно ускорял бег, не понимая, куда и зачем бегу, и не придавая значения по-даваемому знаку провидения.
Убежать в сторону я тоже не мог, поскольку с боков, немного опережая меня, тоже бежали, как я говорил ранее, то ли волки, то ли шакалы; луг, на который я вышел, давно уже остался позади. И вот предо мной на какой-то момент возникла всё та же мерцающая водная гладь-оазис – и тут же пропала.
В это время я остановился и оказался в нескольких санти-метрах от чёрного клуба тумана. Ещё мгновенье – и клуб тумана перекинулся через меня и задержался за спиной, а предо мной зияла бездна, на дне которой передвигались какие-то существа. С замиранием сердца я стоял над бездной, боясь шевельнуться и, позабыв о преследователях – только это продолжалось недолго, – слегка повернув голову и опустив глаза, увидел рядом стоявших особей, подобных мне и напоминавших мне кого-то. Только вспомнить не пришлось: в то же мгновение слабый толчок чёрного облака в наши спины  и всех находившихся у края бездны спихнул вниз...
Проснулся я весь в поту и с дрожью в теле. Глянув на время, быстро соскочил с кровати, умылся и направился к столу, где Катя обхаживала Николая, намазывая на хлеб сливочное масло и пододвигая к его левой руке. Он, лукаво поглядывая на неё, в то же время с наслаждением попивал чай.
Пожелав доброго утра и не дослушав моего приветствия, хозяйка пригласила завтракать. Получив приглашение вместе позавтракать, я сел и принялся за слегка остывший омлет и чай. За завтраком я намеревался затеять ночной разговор, но по выражению лица Николая понял: это не для женских ушей и что этот разговор обсудим потом.
Едва мы выехали за ворота, Николай спросил:
«Ну, что ты надумал за ночь? Поедешь в Ашхабад работать или нет? Там – перспектива, а здесь всё везде занято.
Хочу сказать: здесь нам нечего ловить, я уже всё везде прозондировал. Я ведь на колёсах везде езжу и между делом спрашиваю, после чего и сделал вывод. А ты что можешь знать в гараже от своих помощников-мотористов, кроме анекдотов да сплетен после пьяных разборок!»
«Нет, Николай, никуда я не собираюсь ехать. Мне здесь нравится, да и, как-никак, брат здесь двоюродный. Там я чужой – ни одной живой души! Кроме этого, я собираюсь обратно в Ялту или Одессу. Так что – без меня.
Пока шоферили вместе – мне нравилось, а теперь мне всё равно, где работать, да и вольные хлеба кончаются, не всё ли равно – оклады или с выработки»,
«Слушай, я ведь дал слово и поручился за тебя, что ты приедешь! Давай договоримся – если тебе не понравится, ты можешь вернуться в любое время, придумаешь причину какую-нибудь».
«И когда нас там ждут?»
«Чем быстрее, тем лучше. Главное – там для нас в коммуналке держат жильё. Думаю, дня за три-четыре соберёмся».
«А как же Катя? Дом её, и, в конце концов, как бебехи собирать. Нет, ей и месяца не хватит, чтобы всё собрать и упаковать! Но самое главное: на машине ты туда не доедешь, а делать капитальный ремонт – нужны запчасти. А где их взять? Вряд ли их можно здесь найти».
«Вот здесь – с Екатериной Аркадьевной – надо быть очень аккуратными в разговорах. Я хочу ей сказать, что мы повезём груз вместе в Тифлис, а дорога дальняя и поедем окольной дорогой, а не той, по которой сюда прикатили.
Честно говоря, я её хочу бросить совсем. Она, конечно, хорошая женщина, но не по мне. Я себе в Ашхабаде найду другую женщину. Думаю, что подцеплю ещё лучше – даму души! Всё дело в том, что с самого начала я не обратил внимания на её страсть к половой жизни. Когда мы приехали в Баку, и я приехал к ней домой, она тут же меня затащила в постель, а уж потом начала готовить и кормить. В ту ночь я не помню, сколько раз мы занимались любовью. Тогда я подумал, что она старается угодить мне, и в тоже время, мол, сама соскучилась по этому делу, поскольку у неё долго не было мужчин. Да и я с голодухи не возражал. Кроме всего, тело у неё рыхлое или, скорее, как вата: ни одной мышцы! Где бы не взялся за её тело, особенно в такой момент – хочется не совсем молодого тела, но хотя бы уп-ругого. Да и ещё кое-какие нюансы, но больше говорить не буду, а то подумаешь обо мне нелицеприятно».
Пока Николай говорил о Кате, я погрузился в раздумье, почему ещё совсем недавно он говорил о ней как о богине, да с таким пафосом и нежностью, а теперь говорит гадости, о которых не только другу или товарищу нельзя говорить, но порой лишний раз и вспоминать неприлично.
Мысли мои перебил вопрос, адресованный скорее ему, чем мне:
«Что с машиной будешь делать? Продать её некому, по-скольку все знают насчёт НЭП, который сворачивают, а это значит, частные лавочки кончатся».
«Насчёт машины надо подумать. Продажу мы обсудили – никто не купит, бросить где попало – по номерам будут искать... В общем надо подумать», – почёсывая затылок, говорил он вслух, но только себе.
«Я думаю – надо сделать так: снять номера и написать записку анонимную, где будет указано, что доброжелатель дарит этот автомобиль государству, и подогнать её к городскому исполнительному комитету, где и оставить. Только это надо сделать буквально перед отплытием к месту назначения».
«Ты молодец, хорошо придумал. Так, значит, ты едешь со мной! Ну, всё – через четыре дня. На четверг я покупаю билеты на паром в Ашхабад».
За первые три дня Николай незаметно вывез наши вещи из Катиного дома к моему кузену.
 


Апшеронский порог
На четвёртый день рано утром мы будто бы поехали гру-зиться, после чего должны отправиться в рейс, а сами забрали вещи от брата и поставили машину напротив исполкома. Потом поехали в порт. В порт прибыли за тридцать минут до отхода парома. Примерно в восемь двадцать паром отошёл от пристани Баку, взяв курс на Красноводск.
Тот незначительный багаж, который мы везли с собой, занесли и оставили в каюте. Самим не хотелось сидеть в духоте, и мы отправились на палубу, где можно было гулять пассажирам. Пройдясь по палубе от кормы до носа, мы решили остановиться у борта носовой части и стали любоваться синевой моря и дышать утренним свежим воздухом. Наудачу нам в тот день с самого утра погода выдалась благоприятная. Ближе к полудню солнечные лучи прогрели литосферу, которая начала расширяться и активно выделять тепло, что повлекло перемещение нижних тропосферных слоёв вверх и наоборот. в результате чего подул лёгкий бриз; бледно-голубое небо, заполненное золо-тистыми потоками солнечных фотонов, радовалось щедростью дарителя и властелина природы его величества – Солнца!
А акватория Каспия до сих пор пребывавшая в полном штиле, тоже начала вздыхать и слабыми волнами бить о борт парома, напоминая о том, что, мол, сейчас я маленькая, но подрасту, наберусь мощи и в гневе стану безжалостной. Простояв примерно с час, взирая на море, по которому я так соскучился путешествовать, что не мог оторвать глаз, я всматривался вдаль, будто что-то искал в неведомо куда уходящем горизонте, сливающимся с небом. Всё увиденное возбудило во мне воспоминание о Ялте, а когда автоматически закрылись глаза, мне в ту же секунду пригрезилось, будто проплыл туман, и предо мной чётко и ясно предстала панорама побережья родного города Ялты: со стороны моря в первую очередь бросается в глаза на молу маяк, за которым акватория порта, и кажется, что горы Могаби, которая находится слева, и Авинда – справа, словно два гигантских кита, волнами выброшенные на сушу, где они столкнулись головами, а хвостами остались в море, один в мысе Ай-Тодор, другой в море у Никитинского отрога, в результате образовали полукруг – словно амфитеатр. Оригинальность города заключается в том, что он многоступенчатый; здания построены у самого берега и постепенно поднимаются на зелёные сопки и горы, перемежаясь с небольшими скалами, лесами с залысинами и домами, а у кромки акватории залива набережная, в конце которой находится часовня. В этой часовне молились, уходя в море, как военные моряки, так и путешественники, а в девятьсот двадцатом году замаливали грехи перед Богом и народом белогвардейские генералы и адмиралы перед тем, как навсегда покинуть родину.
Внезапно подувший ветер чем-то напомнил ласковый черноморский бриз, нежно обдувавший тело во времена купания в море; вечерами береговой бриз, когда мы прогуливаясь со знакомыми девочками по улицам города, поднимал настроение, и хотелось петь. Почему-то всё это мигом пролетело, словно на экране синематографа, но нескончаемо мелькала красота с детства близкой и знакомой мне панорамы Ялты.
Открыв глаза, я посмотрел в Каспий, вода которого была настолько чистой, что можно было просматривать дно, а иногда и рыб, не везде, конечно, – местами. И вновь нахлынула волна воспоминаний.
Как-то я возвращался с Одессы в Ялту и наблюдал, как за нашей посудиной в кильватере играючи гнались несколько дельфинов, а потом, обогнав корабль, вырвались вперёд и, выпрыгивая из воды, будто указывали фарватер. Это было настолько зрелищно и красиво, что трудно было оторвать от них глаза, но больше всего меня удивляла скорость, расчёт и направление, в котором они играючи, словно лоцман показывали маршрут; так они в течение двух часов неустанно плыли впереди и на постоянном расстоянии от корабля. Едва пролетело то воспоминание, как навеяло новое, о розовых чайках, про которых рассказывали моряки, ходившие к берегам Сахалина, а ещё якобы их в народе называют морской жар-птицей. Впервые услышав, мне показалось: то ли разыгрывают, то ли дурачат, то ли хотят удивить меня своими познаниями. Но однажды в отрочестве на восходе искупавшись в своём – Чёрном – море и стоя на берегу, засмотрелся на летающих чаек. Вначале они низко летали над водой, а затем начали медленно вздыматься всё выше и выше, как вдруг луч восходящего солнца из-за горы осветил чаек и в мгновение ока окрасил их в розовый цвет. А они словно почуяли преобразование и, обрадованные, разбившись на пары, начали гоняться друг за другом, словно дети, играющие в салки; зрелище было настолько завораживающее, что тяжело было глаз оторвать от этих морских жар-птиц. Накупавшись в ласковых малиновых лучах утреннего солнца, чайки вновь, кружась, начали спускаться; некоторые садились на воду, а некоторые на песчаный берег.
Где-то вскорости после полудня, двигаясь по палубе в нашем направлении, старпом парома остановился возле нас и как бы между прочим произнёс: «Пересекаем Апшеронский порог, а там подальше и правее – камни».
Из этих слов старпома я понял: ему наскучило командовать, и он решил поговорить со свежими людьми, дабы узнать что-то новое, а заодно и покурить. Я о своём Чёрном море практически всё знал, а вот о Каспийском ничего, а здесь, как говорят, тот момент, когда можно бесплатно получить желаемую информацию и пополнить свой арсенал знаний.
«Скажите, почему нас не преследуют и не плывут в фарватере дельфины?» – спросил я у старпома.
«Да потому, что это единственное море, где нет дельфинов, возможно из-за того, что Каспий является замкнутым водоёмом. В результате ряда геологических и гидрогеологических исследований ученые пришли к мнению, что дно Среднего Каспия имеет гетерогенную структуру. Его восточная часть – погружённый участок эпигерцинской Туранской платформы; Дербентская впадина, а также западные участки шельфа и материкового склона – краевой прогиб геосинклинали большого Кавказа… И до верхнего миоцена Каспий как морской бассейн в своей геологической истории был тесно связан с Чёрным морем», – закончил свою научную тираду старпом.
«Выходит, если бы я родился двадцать пять миллионов лет тому назад, мог сюда ходить на кораблях и ловить осетров, – пошутил я и, неожиданно для себя сорвалось с языка: – А как тогда сюда попали тюлени?»
«Насколько я сведущ в ихтиологии, это как раз была та эпоха, когда только начинался экогенез ихтио в водных акваториях нашей планеты. А посему в то время чёрной икры могли и не откушать, – тоже пошутил старпом. – А вот на ваш второй вопрос необходимо опять же углубиться в историю.
Я не стал вдаваться в подробности, но придётся дополнить пробел.
Тогда мне придётся немного отодвинуть историю вспять и представить географическое очертание нашей страны такой. Западно-Сибирская равнина, находящаяся в рамках: на востоке ограничивает Белогорский материк, на юге – узкая и длинная Тургайская ложбина, которая отрезала Южный Урал от Казахского мелкосопочника – то есть от продолжения системы Тян-Шаня и Алтая. Эта система в результате соединяла Туранскую низменность с Западно-Сибирской равниной и долинами рек Обь и Иртыш.
В результате постепенного таяния ледника скатывающиеся воды затопили в первую очередь всю Западно-Сибирскую низменность, часть которой сегодня пребывает в озёрах, но преобладающая – это болото. Когда вышеуказанная низменность заполнилась, то в низовьях южной части потоки хлынули в Туранскую низменность и стали её затапливать, здесь находились Каспийское и Аральское озёра, которые были одним морем. А когда ледник растаял, он переполнил и Туранскую низменность и воды поднялись на столько, что Тургайская ложбина превра-тилась в пролив, соединивший Каспий с Ледовитым океаном.
Кроме всего, на старых картах древнегреческий ученый Эратосфен Киренский, философ, математик и астроном, заложил основы математической географии – около 276–194 годов до нашей эры, а затем географ Посидоний – около 135–51 годов до нашей эры – в составленных ими картах обозначили, что на месте Каспия и Арала плескалось огромное холодное море, которое на севере доходило до Урала и Алтая, а на северо-востоке Тургайским проливом соединялось с Западно-Сибирским морем, так называли Ледовитый океан. Этим учёные объясняют нахождение здесь тюленей.
В дополнение ко всему Каспийское море считали заливом Мирового океана, кроме этого, тот же античный Посидоний и Гиппарх, тоже географ, указывали, что на западе Каспийское море соединялось с Азово-Черноморским бассейном; пролив проходил между Большим и Малым Кавказскими хребтами и по долине реки Куры. Об этом я вам чуточку раньше говорил, то было в научной интерпретации, а последнее – из очерков мореплавателей и географов, которые сюда приплели и мифического героя Потрокла, который являлся другом Ахилла.
Далее: Каспий был настолько велик, что затапливал всю прикаспийскую низменность и соединялся с Аралом, и называлось это море – Гирканское.
Постепенно воды этого моря стекали в мировой океан и испарялись, пока из одного моря не стало два самостоятельных, которые мы сегодня и знаем. Во всяком случае, это подтверждается картами древних учёных и географов – то, что акватория сегодняшних пустынь – Каракумы и Кызылкум в междуречье Амударьи и Сырдарьи и до Алтайских гор – когда-то были дном Гирканского моря, а чуть позже близлежащие племена называли его по-разному – Хвалынское, Хазарское, до нас же дошло как Каспийское.
Ну вот, вроде и всё. А теперь позвольте полюбопытствовать, вы с какого черноморского города, с Ялты? А знаете, как древние греки в 5–6 веках до нашей эры называли Чёрное море? Понт Аксинский, означающее Негостеприимное, а в начале нашей эры – Понт Эвксинский, то есть – Гостеприимное.
В 9–10 веках арабы называли Русским морем. С 15 века турки стали называть его Карадениз, то есть чёрным, плохим морем. Древние Иранцы называли Ахшаена, то есть Тёмное море, что означает суровое море».
«Да, родился в Ялте и жил там до шестнадцати лет, а теперь уже десять лет мотаюсь по стране в поисках даже не знаю чего. Давайте познакомимся – меня зовут Иосиф, а это мой товарищ», – и жестом руки показал на доселе молчавшего Николая.
«А я – Николай, – чётко, по-военному представился Семёнов. – Мы спутники», – теперь он показал на меня.
«А меня команда зовёт – три ,,Д;, а точнее – Дмитриев Дмитрий Дмитриевич, или просто – старпом. А куда вы курс держите и чем занимаетесь, если это не секрет, потому, как вижу, вы народ не простой – с образованием. Или вы от чумы Карабахской бежите?»
«Нет, мы не бежим, а едем на работу в Ашхабад. Нас пригласила одна автобаза, у них не хватает шоферов, – ответил я, после чего у него спросил: – А вы давно ходите по этому морю; можете немного рассказать о нём, чтобы сравнить со нашим Чёрным морем?»
«Да, я давно – пять лет, а то, что я вам расскажу, я всё вычитал в разной литературе, которая находится у меня в каюте.
Каспием море названо по названию древней народности, проживавшей в западной части Туркмении. Россияне начали осваивать в девятом – десятом веках. А при Петре I направили учёных для исследования, а затем создали военный флот. Сейчас параметры моря составляют: в длину тысячу двести километров, в ширину – триста двадцать, площадь четыреста двадцать тысяч квадратных километров, максимальная глубина одна тысяча двести пятьдесят метров, минимальная – четыре метра. А знаете, что самое интересное – уровень Каспия на двадцать восемь метров ниже мирового океана. Со стороны СССР впадают крупные реки, такие как Волга, Урал, Кура, Терек, Сулак, Эмба, Самур, а со стороны Ирана – Горган, Хераз, Сефидруд. В бассейне Каспия находятся около пятидесяти островов. Здесь очень много рыбы: осетровые, вобла, судак, много каспийских тюленей – на всё перечисленное здесь большой промысел. Ну, и так далее».
«Из названных вами цифр получается, что по параметрам Каспий и Чёрное моря одинаковы, за исключением ширины. Я не хочу уточнять, поскольку вы знаете это не хуже меня, судя по вашей эрудиции. А теперь можно задать вам ещё один вопрос: скажите, на Каспии есть розовые чайки?»- спросил я.
«Нет, во всяком случае, я их не видел ни разу. На Сахалине и где-то на Севере есть, – ответил старпом, после чего теперь уже сам задал вопрос: – Скажите, Иосиф, сколько вы пробыли в Баку и что вы за всё время успели обозреть в этом большом, исторически богатом достопримечательностями старинном городе?»
«Прежде всего хочу отметить крепость Ичеришехери двенадцатого века, дворец Ширваншахов – пятнадцатый век; мавзолей Сейида Яхья Бакуви, мечеть Таза-Пир и русский собор Святых жён-мироносиц. Но один дворец запал мне в душу, до сих пор не могу вспомнить, как он называется. Стоит он у самого моря на крохотной сопке, шпилями башен небо прорезает, – красавец, да и только, – поделился я своими впечатлениями. Немного подумав, я продолжил: – Жаль, что многие исторические архитектурные памятники Востока разрушаются, их бы отреставрировать, тогда от туристов отбою не было бы!»
«Да, надо сказать, что вы действительно побывали у самых античных памятников, возведённых когда-то восточными архитекторами и мастерами, что, надеюсь, пополнило ваше мировоззрение о Востоке. А теперь прошу прощения – мне пора. Полно работы, – сказал старпом, посмотрев на карманные часы, прикреплённые на цепочке. – Мне пора идти», – ещё раз повторил и двинулся морской устойчивой поступью в направлении ходовой рубки.
Всё то время, пока мы с Дмитрием вели беседу, Николай, наблюдая за нами, делал свои умозаключения: «Интересно: два незнакомых человека только что встретились – и у них тут же возникла интереснейшая беседа, а со мной он не находит слов, но почему? Может, я ему не интересен – отдам должное: он по выходным куда-то ездил, смотрел, изучал, а я Екатерину весь день в постели ублажал, а она меня – едою.
Если глубже вникнуть в суть моей жизни, то за последние пять лет я не прочёл ни одной книги – он же у Екатерины прочёл все, что можно было, затем от брата стал таскать и ими заполнять свой досуг. Мне кажется, что я уже и алфавит забыл, если бы не надписи на стенах и афишах, которые пестрят всюду.
Нет, необходимо начинать самообразовываться, а то ведь действительно не о чём будет со мной поговорить не только мужчинам, но и женщинам. Надеюсь, больше не клюну на красивую глупышку».
После этой мысли он начал себя успокаивать, но всё ещё пребывал в состоянии прострации, пока моё прикосновение не вывело его из этого состояния, и он услышал:
«И о чём такая глубокая мысль засела в твоей головушке?»
«Честно признаться стыдно, но скажу: вот ты как-то сразу затеял разговор и почерпнул немало нового, да и сам кое-чего выдал ему, а я стоял и не мог вставить ни слова – об этом я и задумался».
На слова Николая я ничего не ответил, и ещё некоторое время мы находились на палубе, а потом вдруг, словно сговорившись, пошли в каюту подкормиться, поскольку не знали, придётся ли нам там покушать, и во сколько будет поезд на Ашхабад. За едой время пролетело незаметно, Глянув в иллюминатор, мы отметили, что прибываем. А ещё через некоторое время мы с вещами стояли на палубе и смотрели на причал Красноводска.
 


Каракумы
Когда спустились по трапу на причал в Красноводске, я отметил себе – вечереет, а ещё через какой-то промежуток времени отправились на вокзал, купили билеты в Ашхабад и стали ждать отправления. В вагон садились полусонные, который был час – понятия не имели. Проснулся, когда уже солнце ярко светило. Я от безделья прильнул к окну, через которое просматривался ландшафт Каракумов: за окном мелькала голая, почти чёрная песчаная пустыня, кое-где рос джантак, он же янтак, в общем – верблюжья колючка.
Как только я увидел песчаный рельеф, мелькающий за окном вагона, он мне напомнил литораль побережья Азовского моря в момент прилива-отлива, только та часть не такая высушенная, как эта, которая продолжает обжигаться огненными лучами солнца. Да, эта часть Каракумов тоже когда-то была литоралью Гирканского моря, примерно пятьсот – семьсот лет тому назад, но в результате ухода вод и обильного испарения бывшая литораль превратилась в пустыню, где стали разгуливать суховеи – хамсиль, – несущие с собой пыль и песок, в результате чего образуются кочующие барханы.
Изредка просматривались небольшие барханы чёрного зыбучего песка и кое-где – жёлтые. От попадания лучей солнца некоторые песчинки искрились.
Где-то около семи часов утра, не помню, на какой станции остановился поезд, и севший в наш вагон пассажир сообщил, что буквально полчаса назад красноармейцы гнались за какой-то бандой, которая в паническом страхе удирала в сторону персидской границы. Бросали всё, очевидно, награбленное, лишь бы спасти свою шкуру. Банда небольшая, человек пятнадцать, но драпали – это надо было видеть, как воины ислама неистово орали, подстёгивая лошадей!
В начале утра настроение было какое-то приподнятое, почему-то я смотрел и старался больше запомнить реку, которую неоднократно пересекали, поскольку она протекала то справа, то слева.
Мы наблюдали пейзаж Каракумов, что в переводе с тюркского – Чёрные пески, которые по ходу нашего путешествия иногда попадались в поле нашего зрения; просматривались небольшие поляны с пушистой растительностью, не раз глаза фиксировали такыры, временами слева по ходу поезда мелькали огромные площади белого и чёрного саксаула, а справа – какие-то сопки. А в это время жара с каждой минутой набирала силу, от чего постепенно портилось настроение. Иногда в голове не укладывалось, как в такую жару на песках что-то ещё и растёт, откуда берёт влагу? Чуть позже мне рассказали, что у этих растений корни уходят вглубь до семи метров. Как рассказывал проводник нашего вагона, в пик температура в тени достигает сорока пяти – сорока восьми, а на солнце шестьдесят два – шестьдесят пять градусов, как тут можно жить? Ответа не нужно было искать, глядя на изредка мелькающие посёлки, станции. Неожиданно накатившаяся слабая грусть навела на воспоминания о доме: «У нас в Ялте сейчас тоже жарко, но там море своим ласковым дыханием моментально освежает организм, и жить тогда хочется начать сначала».
 


Предтеча
С самого утра этого августа тысяча девятьсот двадцать девятого года наш пассажирский поезд плавно катил по рельсам в направлении Ашхабада. Подул гармсиль, вначале слабо, а с повышением температуры всё сильнее и сильнее, поднимая пыль и мелкие песчинки и бросая их в лицо людям, в стенки вагонов и стёкла закрытых окон. Иногда казалось, что начал дуть не гармсиль, а самый настоящий хамсин, а сколько дней и ночей он будет дуть, никто не мог предсказать. Просто мелькнула эта мысль и укрепилась, поскольку он был довольно напорист и нёсся то желтоватым облаком с большим количеством песка, а порой и серой стеной; но таких моментов было всё же совсем мало, только поэтому я решил, что это всё-таки настоящий гармсиль.
Вот в такой августовский полдень – это была суббота – в вагоне было не только жарко от палящего солнца, но и душно, особенно последние полтора часа на подъезде к столице Туркмении, поскольку из-за гармсиля окна были закрыты. Обильный пот заливал глаза, лицо и ручьём стекал вниз по всему телу; мокрые рубахи прилипали к телу и с ещё большей силой будоражили и без того взвинченную нервную систему.
Вот в таком виде мы высадились из вагона на платформу Ашхабадского железнодорожного вокзала. Николай стал вертеть головой во все стороны, ища глазами товарища, который должен был нас встретить и препроводить к месту проживания. Бегая тревожными глазами поверх голов суетившихся прибывших и встречающих, он кого-то увидел.
Николай, сдерживая улыбку и чуточку прищурив взор от до боли яркого светившего солнца, признал наконец давнего товарища, который шёл с тремя малознакомыми Николаю людьми. Тогда он поднял вверх прямо вытянутую руку, растопырив пальцы во все стороны, обозначая место своего нахождения.
Увидев Николая, Александр – так звали нашего встречающего – начал работать руками, расталкивая поток пассажиров, идущий ему навстречу, и уже через некоторое время они обнимались – старые друзья и сослуживцы. После долгих объятий, разойдясь, Сашка начал называть пришедших с ним товарищей по именам и фамилиям: Виктор Семёнович Коваль, Виктор Гаврилович Савин и Пётр Викторович Чайнов. В перечисленных лицах Николай стал узнавать бывших юн-керов, с которыми встречался, но не общался, так как они выпускались годом позже.
После всех Николай, обращаясь ко мне и показывая на плотного и приземистого мужчину с такой же военной вы-правкой, сказал: «Иосиф, мой старый друг – Соболев Александр Иванович, – а всем встречающим нас представил меня: – Господа, знакомьтесь – это мой новый друг, с которым я работаю вот уже семь лет. О его надёжности и верности – могу положить голову хоть на рельсы, хоть на плаху, или в разведку идти. Честен, надёжен, порядочен во всём, всюду и всегда, а зовут его Иосиф Степанович, фамилию узнаете позже. И ещё хочу добавить: он знает несколько языков. Хотите знать, какие? Называю: азербайджанский, итальянский, украинский и, соответственно, русский».
Закончив столь подробное и длительное знакомство, Сашка Соболев предложил:
«Поехали в вашу квартиру, там и поговорим, а то здесь вон как безжалостно палит светило Создателя, ещё немного – и превратимся в жареное мясо – шашлык!»
До жилья, которое нам подготовили руководители автобазы, мы шли пешком сорок минут.
Войдя в квартиру, я попал, как мне показалось, в рай прохлады и благополучия, невзирая на то, что находились мы на южной окраине Каракумов. А Ашхабад по географической карте находится в Ахальском оазисе. Этот оазис расположен на Прикопетдагской предгорной равнине на высоте 240 метров.
Я осмотрел всю пришедшую нашу компанию в квартире – рубахи у всех были мокрые полностью. Когда я увидел мокрую часть брюк от пояса до мотни, я не сразу мог понять, от чего это, а когда понял – боялся глянуть на себя, чтобы не увидеть то же самое.
Дверь в комнату была по центру, справа на стене вместо вешалки торчали несколько вбитых больших гвоздей. В углу между стеной и спинкой кровати оставалось пространство только для табуретки или сундучка, а слева стоял очень старый ободранный сервант коричневого цвета; по некоторым соображениям и прикидкам он являлся одним из элементов немецкого гарнитура, в котором стояла самая скромная посуда тех времён. Кроме выше описанного, ещё в комнате по углам стояло две кровати, между которыми только-только по-местились стол у окна и по краям – по табуретке. В центре комнаты оставалось пространство примерно два с половиной на два с половиной метра.
На столе стояло несколько бутылок и чисто мужская закуска, приготовленная в нашу честь другом Николая, Сашкой Соболевым, который взял на себя миссию хозяина. Рассаживая всех, Сашка указывал:
«Господа, предлагаю табуретки убрать с торцов и поставить вот сюда, – он показал на боковую сторону стола, – а вместо табуреток придвинуть кровати, на которые сядут по два человека, а вновь прибывшие сядут на эти табуретки, и – начнём во здравие прибывших, которые пополнили наши ряды!»
«Соболев, ты вначале объясни мне и Иосифу, куда нам в понедельник идти. Где находится эта автобаза, которая вызвала нас сюда?»
«Николай, ты подожди, куда ты бежишь впереди паровоза? Сейчас, после первой выпитой рюмки начну рассказывать».
«Почему после выпитой рюмки, а не до выпитой, ведь трезвая голова лучше усваивает, нежели пьяная, которая в этот момент думает: нальют ещё или нет?»
«Нет, ты неправильно понимаешь. Для того, чтобы тебе говорить, как настоящему ашхабадцу, – тебя надо прописать, а выпитая первая рюмка это и есть ваша прописка в Туркмении!»
«Ну ты, Сашка, даёшь! Я уже тоже подумал, что, дей-ствительно, надо вначале прописаться. А мы вот в понедельник собирались выйти на работу, – тут Николай повернулся ко мне, – да, Иосиф?»
«Да, мы с Николаем так и думали, что мы в понедельник выйдем на работу, но если у вас такой порядок, то мы не возражаем – и выпьем с вами, да не одну, за благое дело да на пользу!»
«Начну с того, – поднялся Александр, – что мы здесь все свои люди и поэтому говорю тихо: господа, мы сегодня здесь собрались по поводу приезда наших друзей, с которыми нам предстоит не только работать, общаться, но и жить той жизнью, которая нам в силу исторических обстоятельств отпущена».
«Александр, хватит разглагольствовать, – прервал его Виктор Коваль, – уже руки подрагивают – устали держать стаканы, мало того, запах водочки больно уж пленит, так и хочется её, милую, в себя влить, может, она, родимая, приостановит потоизвержение с нашего организма. А теперь серьёзно: на вас, Николай и Иосиф, мы, ожидавшие вас здесь, возлагаем большие надежды, которые радикально изменят всю нашу жизнь, – и, обращаясь ко всем, добавил: – Я думаю, в их способностях мы не разочаруемся. За вас, друзья, и чтобы вам здесь жилось как дома! – уже было закончил Виктор, но, немного погодя, добавил: – Это временное пристанище рано или поздно нам предстоит покинуть навсегда».
«Николай, какую они надежду возлагают на нас? Мо-жешь мне объяснить, что здесь происходит?»
После моего вопроса Николай в упор посмотрел на Виктора Коваля – тот дёрнул плечами, мол, откуда я знал, что он не в курсе? Тогда Николай подмигнул ему, и Коваль в качестве оправдания, разведя руки в сторону, произнёс на латыни:
«Bona fide , – затем высоко поднял руку со стаканом, – пьём залпом!» Ппроглотив содержимое стакана, он опять на латыни провозгласил: «Carpe diem! »
Все враз подняли стаканы, произнося добрые пожелания, выпили и стали закусывать, в том числе и я. После выпитой второй порции Коваль вновь на латыни произнёс целую тираду, из которой я уловил только последнюю фразу, которая гласила так:
«Tertius gaudens aqua vitae », – и стал наливать по третьей порции, а сидевшие за столом сметали закуску, как торнадо кружа руками над столом.
После выпитой и этой рюмки всё тот же Коваль затянул:
«Gaudeamus… » – Но его друзья не дали ему продол-жить, сунув в рот солёный огурец, – все заржали, и чей-то голос добавил: «Ефпвос » – после чего Виктор умолк на всё оставшееся время пребывания в этой комнате.
Когда покончили со спиртным, Соболев подошёл к Николаю и сказал:
«Завтра я зайду за вами пораньше и препровожу вас к месту работы, чтобы в понедельник вы на работу шли сами. Так как я туда прихожу в шесть утра на разгон, а вы раньше восьми не приходите – начальство либо в бегах, либо занято текущими делами».
После ухода друзей мы быстро навели порядок после попойки, поскольку квартира была коммунальной и, соответственно, ванна и душ отсутствовали. Обтёршись мокрым полотенцем – тело почувствовало свежесть, – я вновь задал Николаю тот же вопрос, который задал здесь часом раньше:
«Какие-такие большие надежды они возлагают на нас? Если лично на тебя – то я молчу, а если на меня, то я должен знать немедленно!»
Николай некоторое время молчал; очевидно, вопрос его застал неожиданно, и сейчас он собирался с мыслями, как ответить, чтобы выглядело правдиво и убедительно. Долгое время его анемичное сухощавое и мужественное лицо ничего не выражало, только желваки на скулах то взбухали и двигались, то исчезали неизвестно куда. Лишь глаза, быстро бегавшие вправо-влево, иногда резко замирали, – говорили о его мыслях, напряжённо работающих в поисках выхода из этого затруднительного положения. А через секунду он прямо посмотрел на меня и сказал:
«Не бери ты в голову пьяный бред Сашки Соболева, он может наговорить что угодно и на русском, и на латыни. Успокойся, ты мне доверяешь? Я тебя не обманывал и не обману».
«Во-первых, слова „мы на них возлагаем большие надежды; сказал не Сашка Соболев, а Виктор Коваль, и на тот момент, когда он произносил эти слова, мы ещё не сделали ни одного глотка водки».
«Ну, тогда он имел в виду твою работу – капитальный ремонт двигателей, у них там завал».
«Нет, Николай, он этого не может знать, потому что он там не работает – в той автобазе. Насколько мне помнится, ты говорил, что в Ашхабаде создали новую автобазу и пригнали два десятка новеньких автомобилей, чтобы они удовлетворяли нужду в транспортных перевозках всей Туркменской республики. Так что ремонтировать, снимать с новых автомобилей двигатели и перебирать? Это же абсурд!»
Николай понял, что окончательно запутался, и, не находя слов, сказал:
«Не придирайся к словам. Откуда я знаю его мысли – ну, и плевать на них!»
«Тогда так! Если это какой-то подвох или авантюра, то я уеду в Баку – мы ведь так договаривались?»
«Так. Значит, мы всё выяснили – больше об этом гово-рить не будем».
На второй день, как и обещал, пришёл Сашка Соболёв, и пока было прохладно, мы пошли, прогулялись по городу; затем пошли, посмотрели месторасположение автобазы, где нам предстояло работать.
Прогулка по городу заняла немногим больше трёх часов, и всё это время, как только я отставал либо отвлекался на заинтересовавший меня объект – архитектурные сооружения, так сразу Николай и Сашка начинали о чём-то шептаться. Стоило мне подойти на расстояние, доступное слышимости их разговора, они тут же переходили на обыкновенный речевой тон, присущий им в повседневном общении. Как я ни ломал голову, что они замышляют, так и не мог догадаться о заговоре.
Потом я подумал: «Может, и правда, Коваль оговорился: вместо того, чтобы сказать „на тебя; возлагаем большие надежды, произнёс – „на вас;. А может, он ещё до нас выпил водки, тут такая жара – вот и развезло».
После улицы прохлада, обласкавшая наши тела, в ма-ленькой комнатке коммунальной квартире нам показалась раем. Ближе к вечеру жара спала, и мне надоело отлёживать бока. Я решил познакомиться с тремя семьями, проживающими в соседях с нами – через стенку; мысль была такова: во-первых, кто они такие, как зовут и где работают, может быть, вместе будем ходить в одном направлении, но самое главное – попросить что-нибудь почитать. Поднявшись, я стал прохаживаться по комнатке, одновременно прислушиваясь к шорохам и хождению по коридору. До слуха долетел щелчок замка открываемой входной двери. Немного погодя донесся скрип открываемой и тут же закрываемой двери в квартиру. По всем признакам – это кто-то из соседей, проживающих справа от нас, если смотреть на дверь с коридора.
А ещё через некоторое время послышались приближающиеся шаги и стук по соседству, после чего послышался тот же скрип, что и пятью минутами раньше. Как только открылась дверь, послышался приветствующий низкий женский голос и молодой звонкий; после несколько непонятных фраз, пе-реброшенных между ними, я вышел в коридор и объявил-ся:
«Здравствуйте! Принимайте под свой покров новых соседей. Я – Иосиф, а друг мой – Николай».
«Зинаида Августовна», – представилась женщина лет сорока пяти, среднего роста с низким голосом, не очень симпатичная, но приятная в общении и на вид, аккуратно одетая и со вкусом; короткая стрижка по моде тех времён подчеркивала её худощавое загорелое лицо.
«А я Омид Акбаровна, все меня зовут просто Надежда, без отчества лучше – я ведь молодая, – затем новая знакомая шаловливо скривила голову набок и, озорно скосив глаза, произнесла: – Ни за что не догадаетесь, откуда у меня такое имя и отчество!»
«Давайте я попробую угадать! Какую-то книгу читал про Персию, и там встречалось имя Акбар. Значит, и имя Омид должно быть персидское, а вот что обозначает – этого не знаю», – сказал я.
«Браво, Иосиф, как вас по отчеству – скажите! Вы угадали, отец у меня перс, а мама русская. А я метиска, оттого я такая смуглая и похожу на цыганку. Омид в переводе – надежда, а вот как перевести Акбар – не знаю, меня отец учил персидскому языку, и в данное время, встречаясь с персами, я довольно-таки свободно с ними общаюсь на их родном языке».
«Ну, вы прямо большая умница, вот бы мне научиться, а то два языка – мало».
«Если здесь будете долгим нашим соседом и не будете кутить, я бы могла взяться за ваше обучение, чур – хочу чего-нибудь взамен!» – сказала Омид, и в туже минуту её смуглое симпатичное личико залилось румянцем, озорные глаза опустили взор в пол, а чёрные как смоль волосы, рассыпавшись, прикрыли пол-лица.
Стоявшая соседка – Зинаида Августовна, – видимо, забыла, зачем выходила из своей комнаты, и, вдруг резко повернувшись, сказала:
«Ну, я пошла, а то не успею ужин приготовить».
«Знаете что, давайте баш на баш, то есть, вы меня – фарси, а я вас – итальянскому, но обучение только устное. Ну что, такая равноценная замена пойдёт?»
«Да, я согласна, только не сегодня. Думаю, мы чуточку позже договоримся».
«Согласен, потому что я и Николай приехали сюда работать, по нашим намерениям, навсегда. А насчёт того, когда начнём заниматься, так это вы скажете, когда вы будете готовы к педагогической деятельности», – сказал я в шутку
Омид улыбнулась, показав свои белоснежные зубы промеж пухленьких, малинового цвета губ.
Я залюбовался и мимолетным взглядом окинул её фигурку, после чего сказал:
«Цель моего выхода в коридор была попросить у вас что-нибудь почитать, если конечно у вас есть художественная литература».
«Ну, конечно же, есть, только лучше, если вы сами посмотрите и выберете, – немного отступив в сторону, она пригласила: – проходите вот сюда», – и она показала, где у неё находятся книги.
Выбор был не велик, из четырнадцати книг я выбрал И.С. Тургенева „Записки охотника; и уже шагнул к выходу, как неожиданно она остановила меня своим вопросом:
«Нелепый вопрос, конечно, но откуда вы знаете итальянский?»
«Отвечу так же – нелепо: Октябрьская революция научила – это коротко, а чтобы всё правильно понять, нужно время. А я не хочу у вас отнимать его, поскольку вы только что с работы. Вот когда у вас будет выходной и вы действительно захотите узнать, скажете мне – вот тогда я вам подробно расскажу».
«Согласна с вами, я действительно устала, да ещё и не ела весь день».
«Ну вот, видите, здесь я оказался прав», – сказал я, после чего направился к выходу.
Войдя в свою комнату, я не смог избавиться от облика этой метиски, засевшего в голове: такую изумительную талию редко у кого можно увидеть, а в её внешности всё было пропорционально, и даже самый придирчивый художник не нашёл бы в её стане какого-либо изъяна, чтобы придраться. При росте метр шестьдесят с миловидным продолговатым лицом, красивой улыбкой, с размером плеч сорок четыре, талией примерно пятьдесят пять – пятьдесят восемь; с точёными ножками и стопой – по моим прикидкам – тридцать шесть, что позволяло ей иметь вальяжную походку.
 


Скоротечное счастье и катастрофа
– Иосиф Степанович, пока наши жёны уединились на кухне со своим гаданием на кофейной гуще, скажи мне правду – между нами, мужиками, – судя по твоему рассказу, она тебе нравилась? – спросил Александр Васильевич.
– Честно говоря, первоначально – нет!
– А почему, когда ты вернулся в свою комнату, восхищённо грезил или, как говорят, витал в облаках и не мог ничем соизмерить её внешность и красоту? – вновь спросил Селищев.
– Видите ли, уважаемый Александр Васильевич, я с детства всё анализировал, и эта привычка осталась по сей день. Вот вы уйдёте домой, а я ещё долго буду прокручивать в своей голове, что и как вы спросили либо сказали, с какой целью.
– И всё-таки, твои восхищения, я так думаю были, не случайны.
– Конечно, чуточку позже я стал восхищаться ею и не случайно, она здорово запала в моё сердце, но пока ничего не мог поделать. Во-первых, мы только что приехали, необходимо было устроиться; во-вторых, немного обжиться на новом месте – да и приодеться по-приличней не мешало бы, а всё это требовало денег, а их так не дают – их зарабатывают трудом и потом. Таким образом, отношения с Омид оставались добрососедскими, мало того, их ни к чему было форсировать к сближению. Я полностью погрузился в работу, чаще просился в командировки, где меня и машину эксплуатировали ежедневно чуть ли ни в две смены, исключая выходные, когда просили поработать хотя бы шесть часов. В такой рабочий темп я втянулся, и он мне казался вполне нормальным. Конечно, платили мне очень хорошо. Имея приличную сумму, начал подумывать о соседке Омид – из тех соображений, что с каждым моим приездом из командировок она всё благожелательней относилась ко мне, а последний раз открытым текстом сказала:
«Иосиф, не уезжай, я стала сильно скучать по тебе – откажись от командировок, посмотри на наш возраст – так мы сможем чего-то главного не создать».
От услышанных слов я опешил, так как повода для подобных разговоров не давал, и на какое-то мгновенье потерял дар речи. Не знаю, как получилось, я всего-навсего кивнул головой, но задумался, начал искать варианты и вскорости нашёл – подговорив одного парня, который рвался заработать; начальство одобрило замену, поскольку парень оказался работящим и серьёзным. Тогда-то мы с Омид стали «не разлей вода», я начал опять брать книги, то есть сближаться.
Здесь подошло время ответить на ваш вопрос, Александр Васильевич, но только с небольшой ремаркой.
Да, вы правы. Примерно после трёх или четырёх обменов книг нас с ещё большей силой стало тянуть друг к другу, под предлогом нашей договоренности мы стали изучать языки. Несколько вечеров у нас ушло на наши биографии, причём каждый из нас старался узнать о партнёре как можно больше и точнее. Затем мы стали совмещать полезное с приятным. Прогуливаясь по улицам города, болтали о чём угодно и лишь изредка касались фарси и итальянского. Но, чтобы капитально приступить к обмену языкознанием, и только после моего настояния и уговора о необходимости изучения языка мы условились уделять на него определённое время. Конечно же, я всё-таки многие слова выучил, но никому не говорил об этом.
Таким образом прошло больше года. Мы оба работали на автомобилях, поскольку ремонтировать было нечего, а шоферов днём с огнём не найти. Да и мне шофёром работать больше хотелось, чем перебирать грязные двигатели, да ещё в душных помещениях.
– Иосиф Степанович, о работе не обязательно. Пока наши женщины не вернулись, расскажите – горю желанием услышать, как всё было, дело дошло до постели или нет?
– Отработав октябрь месяц тридцать первого года, в преддверии празднования седьмого ноября, который ждали и праздновали с помпой, мы по пути домой зашли в магазин, накупили продуктов. Николай не удержался и купил по бутылке водки и вина. Войдя в квартиру, я прислушался – дома ли Омид, но по всем признакам её не было в квартире. Едва разложили продукты на столе, как щёлкнул замок входных дверей, а немного погодя раздался скрип открывающейся двери соседки. Засим я услышал приветствие двух соседок в коридоре и их негромкий разговор.
Для того, чтобы закончить приготовление к ужину, оставалось помыть овощи, которые я купил ещё днём на рынке, они хотя и поздние, но, какие-никакие, а овощи. После мытья оставалось порезать, но для этого надо было сходить на общую кухню, где находилась единственная раковина с краном, откуда брали воду для питья, приготовления пищи и прочих нужд.
«Иосиф, сходи, помой овощи, а я пока порежу хлеб и соберу на стол посуду. Кстати, соседку Омид пригласи поужинать с нами – она, видимо, тоже с работы. А то столько живём под одной крышей, а ни разу вместе за столом не сидели; да и, мне кажется, что вы оба неравнодушны друг к другу. Так что давай, налаживай контакт, чтобы такой товар не застаивался».
Выйдя в коридор, я никого не встретил, а возвращаясь к себе с тарелкой вымытых овощей, я постучал в дверь Омид, которая из-за двери ответила:
«Минуточку, я сейчас, – после сказанного прошло некоторое время и дверь отворилась; на пороге стояла с сияющей улыбкой наша соседка, ну, прямо как цыганка – и сразу с вопросом: – Вам поменять книгу? – и, не дожидаясь ответа, лёгким взмахом руки показала, продвигайся, мол, в комнату, не стесняйся. Увидев, что я замешкался, тогда добавила: – Проходи!»
«Нет, я не за книгой. Ты вроде бы тоже с работы только что пришла, давай, пошли к нам, вместе поужинаем!»
«Что, серьёзно? Я согласна. Тогда я захвачу пирожки, только что по пути купленные на ужин. Ты иди, я сейчас приду – причешусь и руки помою».
Пока шла наша гостья, мы успели порезать овощи и разложили их по тарелкам.
В общем, поужинали хорошо. Она оказалась очень коммуникабельной девушкой, шутила, смеялась, рассказывала скромные анекдоты. Насытились ужином, поблагодарив друг друга за компанию, и тут Николай, подойдя к кровати, сказал:
«Не знаю, как вы, а я сейчас ложусь спать», – и он начал разбирать постель.
«Ну и ложись, а мы пошли, – бросила Омид в наступившую тишину комнаты и повлекла меня за собой в коридор, а там тихо прошептала: – Пойдём погуляем, почему-то спать не хочется; мне сегодня так хорошо и спокойно; видимо, по этой причине не хочется сидеть в квартире как в склепе».
«Пойдём, – и я, перехватив её руку, увлёк её за собой на улицу, где почувствовал такой прилив сентиментальности и лиризма, что начал сыпать как из рога изобилия, говоря: – Действительно, как можно в такую прохладную осеннюю ночь сидеть взаперти, когда октябрьский золотистый рожок так ласково смотрит из звёздной бездны на эту доставшуюся туркменам обожжённую землю его собратом – солнцем!»
Моей экзальтации не было конца и края.
«Посмотри на Луну – созданное в галактике тело, как и другие планеты, из холодного газово-пылевого облака, – которая находится в солнечной системе и является самым близким спутником Земли.
Я говорю о Луне-скиталице, которую в римской мифологии считали богиней ночного света, хотя она сама не светится, а только тускло отражает свет солнца. А ещё её в народе называют вечно блуждающей, неприкаянной странницей, безмолвной свидетельницей интимных и криминальных тайн. И всё-таки она делает своё благородное дело, несёт свет – хоть и не яркий, но очень полезный», – я ещё что-то хотел излить, но вдруг услышал незнакомую моему слуху речь, только по тембру голоса я понял – Омид говорила на фарси следующее: «То мано дуст дори?» – произнося свою фразу и держа меня под руку, она сильно прижалась ко мне, и, чуточку приподняв голову, долго смотрела на меня.
«Переведи, пожалуйста, что это значит».
«Догадайся – если сказанное прозвучало из глубины жен-ского сердца и в мажоре! Если не догадаешься, тогда считай, что ты не получил и не усвоил ни одного моего урока персидского языка. И поэтому тебя надо больше нагружать такими предложениями».
Я примерно понял, что значил её наводящий вопрос «если сказанное прозвучало из глубины женского сердца и в мажоре», но хотел услышать более настоятельно и не раз. Кроме того, я сам не был готов ответить ей тем же… и решил, мол, сразу скажу, не знаю, но раз ты начала – может, мне тоже задать тебе аналогичную загадку? Но через секунду подумал: «Нехорошо на вопрос отвечать вопросом». А пока я думал, она в это время говорила.
«Нет, пожалуйста, не надо, я сегодня не настроена на обучение, у меня настроение лирическое!»
– Иосиф Степанович, ты можешь ближе к делу об основном, ну, как было дело? А то скоро придут наши подруги, – в третий раз Александр Васильевич торопил. Ему не терпелось, узнать, поэтому он подстёгивал рассказчика о том, была интимная близость или нет.
– Уважаемый Александр Васильевич, будь другом – наберись терпения, и ты всё узнаешь, как происходила эта любовная связь.
Так мы долго гуляли, говорили о чём угодно, но стоило мне начать говорить серьёзно, как она тут же повторяла ту же фразу: «То мано дуст дори?»
«Омид, зачем ты мне повторяешь вновь фразу, которую я не могу разгадать?» Я понимал, но ответить – так и не мог; в то же время боялся, а вдруг не то скажу – и обижу её. А она с каждым разом давала новые подсказки.
«А ты включи интеллект, почему я его произношу нежно, с чувством. Думай!» – и снова прижалась ко мне и, бархатной ладонью дотронувшись, погладила по щеке, после чего зашла вперёд и остановилась предо мной – и ещё раз сказала: «То мано дуст дори?»
После этого я всё-таки осмелился и, больше не размышляя, прижав к себе, поцеловал в подставленные губы. Далее не зная, как выразить нахлынувшую эмоцию, поднял на руки и, прихрамывая, нёс. Она, барахтаясь, старалась спрыгнуть; уже она и, целуя, просила поставить на тротуар, а я нёс и наслаждался её ласками. В свою очередь отвечал тем же, но никакого честолюбия не ощущал, и уж если быть честным до конца, то она была моей первой любовью! В этот момент мне показалось, что я могу мир перевернуть и всех сделать счастливыми, как я!
«Прошу тебя: поставь на тротуар – тебе трудно, я ведь не пушинка, а всё-таки весомая барышня».
«А я хочу осуществить вашу – девушек – мечту, чтобы „явился принц на белом коне и увёз, опричь того, да на руках носил;, так вот – пока могу второе.
«Мечты девушек ты заучил, а мою загадку, заданную на персидском языке, никак не можешь разгадать; а она не только близка к разгадке – она уже осуществилась, остается – озвучить».
Тут я набрался смелости и, невзирая на сердцебиение и прилив крови в голову, сказал:
«То мано дуст дари? – что в переводе – Ты меня любишь?»
И, как оказалось, я точно угадал её ранее заданный вопрос, и, счастливая, она, прижавшись ко мне, вскричала:
«Да, тысячу раз да-а-а-а-а! – опомнившись, что выдала свои сокровенные чувства, она сказала: – Ну ты, Иосиф, хитрец: обернул мой вопрос в свою пользу в тот момент, когда я не ожидала, тем самым застал врасплох и выудил моё признание в любви к тебе!» – последнее она говорила, как обиженное дитя.
«Омид, ты не расстраивайся. Если быть честным до конца, ничего подобного не хотел и не помышлял, я это понял, когда поцеловал тебя, тут-то ты себя и выдала. Скажу: я люблю тебя и эта любовь очень крепка – потому что ты моя первая любовь, а первая – самая сильная и крепкая». Закончив свою тираду, я опустил её на тротуар, прижал к себе и, крепко целуя, долго не мог насладиться её доселе не целованными устами.
Так в обнимку мы стояли долго. Была поздняя ночь, на улице прохожих уже не было, и мы наслаждались тишиной и прохладой; мало того – хотелось, чтобы ночь не кончалась никогда, но уже спустя некоторое время проезжающая машина напомнила нам о завтрашнем дне и моей шофёрской работе. Глянув на время под тускло светившей лампочкой, высоко висевшей на деревянном столбе, я увидел: мои часы показывали, что до рассвета осталось совсем чуть-чуть, а до подъёма на работу – ещё меньше.
«Ой, какие же мы дураки – забыли про всё, занимаемся упоением любви», – сказала Омид.
«Я бы не сказал, что мы дураки, – вступаясь за честь гомо сапиенс, ответил я. – От неожиданной любви мы на время просто оторвались от действительности, не зря говорят, что в любви чувства разуму не подчиняются. А так – мы абсолютно нормальные люди и ничего предосудительного не делаем. Влюбились, как всё человечество на нашей планете. Обрати внимание на тот факт, что признали: да, мы оторвались от действительности на какой-то короткий промежуток времени, вот и всё!»
«Ладно, пойдём домой, необходимо хотя бы немного по-спать», – сказала Омид.
«Только поспать нам сегодня не удастся – после такого всплеска положительных эмоций, но всё-таки надо попробо-вать».
Войдя в коридор коммуналки, взявшись за дверную ручку своей двери и потянув на себя, я обнаружил, что она оказалась закрыта. Не подав вида, чтобы Омид не подумала, будто мы с Николаем заранее договорились о таком варианте – залезть в её в постель, – слегка хлопнул себя ладошкой по лбу, делая вид, будто забыл про неё, я, быстро подойдя к Омид, поцеловал её, пожелал приятных снов, после чего легонько втолкнул в дверь её комнаты, а сам замер у двери и прислушался. С истечением минуты дверь не открылась, тогда я тихонько прошёл на кухню, сел на табуретку, положил сложенные в локтях руки на стол, а них голову, только заснуть никак не мог.
В голове роились фразы, периодически мелькали силуэты Омид и даже дневные поездки, в какой-то момент мне показалось, будто я куда-то провалился, а через некоторое время снова начал вспоминать свои дневные похождения. Зазвеневший у кого-то из трёх жильцов звонок вывел меня из забвения, я поднялся и быстро ретировался, а подойдя к своей двери, сильно потянул её на себя. Николай, услышав рывок, открыл мне дверь.
На работу шли весело, Николай ни о чём не спрашивал – сказал, что ему всё ясно. Я же не стал ему рассказывать, так как, прежде всего, он бы не поверил. Да и зачем всем рассказывать, что влюбился как мальчишка.
После этой ночи мы с Омид встречались каждый вечер, всё было, как у миллионов влюблённых, с той лишь разницей, что мы оба взрослые люди, а полюбили впервые; да ещё с разным религиозным вероисповеданием, приехавшие с разных концов благодатных земель и попавшие в самое пекло на этом континенте.
Однажды на перекуре я рассказал всё произошедшее, но от третьего лица, тогда один из слушавших, потянувшись, сказал:
«По продолжительности времени для тех двоих столь взрослых влюблённых это непозволительная роскошь – только обниматься и целоваться. Коль они так быстро сошлись да ещё оба под шофе, и она призналась в любви, так в ту же ночь надо было сделать её женщиной и после этого каждую ночь наслаждаться её прекрасным телом».
«Не со мной это произошло – с моим приятелем», – поправил я, видимо, весьма большого гедониста – страстного любителя девичьей услады, когда он закончил свою речь.
«Да я понял. Ты, Иосиф, на такое не способен, ты – интеллигент». Вот такой совет дал один из моих сотоварищей по работе, когда я рассказал про такую любовь, якобы произошедшую с моим другом – давным-давно.
Наступила весна тридцать второго года. Видимо, влияние природы вновь взбудоражило молодую кровь и плоть страстно любящих сердец, которые двадцать первого марта, в ночь празднования Навруза , после головокружительных поцелуев слились воедино. После этого мы с ней не расставались ни одного дня и ни одной ночи.
Чуть позже Омид обрадовала меня отцовством. Не мешкая нисколько, мы на второй день поехали в ЗАГС, подали заявления о регистрации брака, и стали считать дни, когда кончится этот никчемный месяц. И всё это время мы ходили счастливые, строили планы на будущую жизнь и придумывали имена для мальчика и девочки, так как мы не знали, кто у нас родится.
Мы с Николаем продолжали работать в автобазе. И вдруг меня вызывают к начальству и объявляют об отправке в командировку; мои объяснения по поводу бракосочетания никто и слушать не стал, вплоть до увольнения.
И посылали меня не на несколько дней, а на целый месяц. Я метался из-за того, что до дня регистрации оставалось двадцать два дня, этого начальство понимать не хотело. Предлагали перенести регистрацию ближе к зиме, когда работы будет меньше. Немного поразмыслив, я решил: поеду, а ровно через двадцать дней приеду и брошу на стол начальнику заявление на увольнение. Это было впервые, когда я не хотел ехать в командировку.
Вечером, когда я объявил о командировке, Омид загрустила и стала просить, чтобы я не уезжал, но когда я ей передал, слово в слово, свой разговор с начальством, она сказала:
«Ладно, поезжай, я постараюсь со всем справиться сама, – и грустно опустила голову мне на плечо, после чего добавила: – Как я не хочу, чтобы ты уезжал, – чувство подсказывает мне, что я больше не увижу тебя. Ты меня прости, но я никогда ещё столь сильно не предчувствовала разлуку».
«Честно говоря, Омид, я тоже очень не хочу ехать в эту проклятую командировку, но ничего не поделаешь – такова у меня работа. Давай договоримся: как только вернусь ко дню бракосочетания, сразу подаю заявление на увольнение, договорились, а? Жди, я приеду за день до регистрации. Не грусти, радость моя, всё образуется, и мы будем счастливы. Ты верь и жди меня, родная!»
***
Я надеюсь, читатель простит меня за ремарку, вносимую мною, автором произведения, и вторжение в сагу Иосифа, в которой до этого момента он сам описывал всё происходящее с ним либо то, где он был непосредственным свидетелем событий. Я же в данный момент опишу события, разворачивавшиеся с его возлюбленной, о которых Омид с момента их встреч ему никогда не говорила даже в минуты их близости.
Угрозы о начальственной расправе она не воспринимала всерьёз. Кроме того, необходимо отметить и то, как Иосиф повёл себя в дальнейшем, когда он, прервав командировку вопреки указаниям начальства, приехал через двадцать дней для регистрации брака, которая, к великому сожалению, не состоялась, что в итоге перевернуло всю его жизнь, – обратив в невыносимую двадцатипятилетнюю ностальгию.
Находясь в командировке в городе Мерв – ныне Мары, – примерно на девятый день Иосиф вернулся из поездки во временно прикомандированный гараж из какого-то создающегося колхоза, находившегося от Мерва в пятидесяти километрах. На проходной диспетчер ему говорит:
– Тобой интересуется представитель власти, то есть ОГПУ или как их там, я не разбираюсь. Он тебя ждёт в комнате для приезжих, но самое главное, он не только расспрашивал о тебе, а проверил весь транспортный журнал – выезда и въезда, по часам. Кроме того, буквально всех неоднократно переспрашивал, не уезжал ли ты куда-нибудь. Вот такие дела, брат. Иди, беседуй.
Войдя в комнату, куда его поселили, он увидел ожидавшего его там сотрудника следственного отдела Ашхабада. Василий Филиппович, так он отрекомендовался, когда Иосиф назвал себя и они начали присаживаться, тут же задал вопрос, видимо, целый день мучивший его:
– Вы знаете Омид Акбарову?
– Как же не знать? Она моя невеста, живём в коммуналке соседями, к тому же мы через несколько дней зарегистрируемся и сыграем свадьбу. А если точнее, то вот вернусь с досрочной командировки, тогда и образуем семью, и я стану женатым человеком; более того – у нас через шесть месяцев родится ребёнок. Представляете – я стану отцом!
Говоря об Омид, свадьбе и ребёнке, Иосиф весь светился, сверкая голубыми глазами и расплывчатой улыбкой до ушей, и периодически вскидывая голову и отбрасывая назад густую чёрную шевелюру, постоянно падавшую ему на лоб, закрывая обзор. В разговоре с представителем власти он вёл себя дружелюбно и свободно.
Уловив момент, когда Василий Филиппович над чем-то задумался, Иосиф спросил:
– Позвольте узнать, а почему такой интерес к моей шофёрской персоне?
Видимо, вопрос застал следователя врасплох. Немного поёрзав на кровати, он ответил первой попавшей ему на ум, либо специально заготовленной фразой.
– Да вот дали поручение оттуда, – тыча пальцем в потолок, сказал Василий Филиппович.
Поговорили ещё немного о работе и трудностях, встречающихся на пути её выполнении, о создаваемых колхозах и совхозах, о нехватке продуктов питания, о бандах, иногда нападающих на небольшие населённые пункты и грабящих и без того бедный и голодающий народ.
После небольшой паузы, видимо, он решил проверить Иосифа на политическую благонадёжность власти, задав во-прос:
– А как вы относитесь к политике и реформации, которую проводит партия большевиков?
– Современный научно-технический прогресс сам трактует: жить по старинке нельзя – вы сейчас спросите, почему? Я вам отвечу: то, что в данное время строит наше государство под руководством Коммунистической партии, это нечто авторитарное, хотя называется диктатурой пролетариата.
А что это такое? «Диктатура пролетариата – это власть рабочего класса, устанавливаемая в результате социалистической революции и имеющая целью построение социализма и переход общества к строительству коммунизма. Эта власть называется пролетарской потому, что руководящее положение в обществе и государстве занимает рабочий класс в союзе с крестьянством и другими демократическими слоями населения. И эта власть называется диктатурой, используя силу для подавления сопротивления эксплуататорских классов и враждебных элементов».
Ну, здесь, в Туркменистане, понятно, иногда появляются банды басмачей, а там уже нет враждебных элементов, которых необходимо подавлять. То, что Иосиф сказал следователю, всё это он недавно вычитал в беллетристике, поскольку из ранней беседы понял, что не ахти как политически образован, и из того, что ему сказал, по мыслям Иосифа, тот ничего не понял.
А вот насчёт раскулачивания и создания колхозов и совхозов – это правильная политика. В связи с тем, что выпускаются трактора, которые давать крестьянину-одиночке – это расточительно, так как он двадцать гектаров вспашет – и трактор будет стоять, да и на каждого тракторов не хватит, а так объединили двадцать, а то и тридцать крестьян, и дадут им: трактор, сеялку, косилку, молотилку, ну, в общем, на коллектив, – вот это уже будет рациональное использование достижений науки в области сельского хозяйства. Кроме того, поскольку наука идёт вперёд, в том числе и в сельском хозяйстве, то и сеять, и сажать надо по науке, а для этого готовят агрономов. Опять же, выучат оного на колхоз и этот учёный аграрий будет говорить, где, что лучше будет расти. Вот ещё такой момент: урожай на полях бывает разный. У одного хороший, у другого вообще нет, – а как ему кормить детей, как до следующего урожая дожить? А так коллективно поработали, собрали урожай, – и получай согласно отработанных трудодней. Так и нищету ликвидируем.
– Вот теперь я вижу, что вы здорово подкованы и ратуете за Советскую власть. – на прощание сказал Василий Филиппович, пожимая руку.
Примерно за десять дней до окончания командировки, или за три дня до намечаемого Иосифом срока двигатель начал барахлить, особенно днём, в самую жару, – как только сильно нагревался двигатель, падало давление масла, и терялась мощность, и машина не тянула. Приходилось ждать, когда остынет двигатель сам по себе, на это уходило много времени. Остужать водой? Её в те времена да ещё в том краю порой не хватало даже попить. В связи с тем, что мотор перестал тянуть, ситуация складывалась для пред-приятия неважная, но в то же время для Иосифа выгодная.
Он подошёл к механику гаража, который, выслушав его, попросил показать машину. Сев за баранку автомобиля, он целый час ездил на ней, пока не нагрелась, после чего перестала тянуть.
Тогда он спросил:
– Что ты предлагаешь делать?
– Надо перебирать поршневую, ну, в смысле – делать капитальный ремонт. Можно и здесь, только зачем вы свои запчасти будете тратить на чужую машину, проще отправить меня домой, а взамен попросить другую, либо меня, но после капитального ремонта.
– А ты правильно разбираешься в нуждах механиков, перебирайся к нам – будешь механиком.
– Нет спасибо, я уж там у себя.
Сразу после обеда к Иосифу подошёл тот самый механик и сказал:
– Давай командировочное направление, я подпишу, а в бухгалтерии поставишь печать и – домой.
Ближе к вечеру по холодку Иосиф отправился в обратный путь и уже за полночь перед Ашхабадом попал под кромешный проливной дождь, из-за которого во тьме нельзя было различить дорогу. В придаток к тропическому дождю ураганный порывистый ветер сносил машину с дороги, благо, что не было кюветов, а то так и перевернуло бы машину. Лобовое стекло иногда так заливало, что порой казалось, будто кто-то сидит на крыше кабины и льёт из ведра. Под таким дождём ехал километров пятнадцать, которые показались Иосифу всеми пятьюдесятью. По времени и со знанием расстояния он уже должен был быть на месте – в Ашхабаде, и вдруг дождь остался где-то позади, а впереди сверкнул электрический свет. На душе стало веселей, и мотор стал издавать нежный рокот, как бы говоря: «Не печалься, старик, я в порядке – не подведу!»
В квартиру он зашёл под утро, но стучать в дверь к Омид не стал – усталость с ног валила; едва голова коснулась подушки, как тут же на несколько часов отключился от суетного мира. Проснулся я ближе к одиннадцати, оделся, привёл себя в порядок и пошёл на автобазу. Встретив механика, который, поздоровавшись, спросил:
– Почему так рано вернулся из командировки?
– Мотор забарахлил, давление масла при нагреве показывает нуль.
– Я, между прочим, отправляя тебя в командировку, директору говорил, что ты уже четвёртый год без капремонта работаешь – некоторым уже по второму сделали. Ставь машину в любой пустой бокс и начинай разбирать, об остальном я распоряжусь.
– Можно мне уйти, как только я разберу её, чтобы ремонтники смогли выдернуть двигатель без усилий? У меня дела есть в городе.
– Ладно, договорились. Постой, ты можешь гулять четыре дня, пока перебирают двигатель. Но смотри: на пятый чтобы был здесь, понятно!?
– Спасибо – это то, что мне нужно! – сказал Иосиф и быстро пошёл заниматься машиной.
Покончив с автомобилем, он пошёл домой, по пути на рынке и в магазине накупил продуктов, тех, которые ещё были. В коридоре коммуналки, увидев Иосифа, Зинаида Августовна радостно воскликнула:
– Ну, наконец-то, хоть один живой человек появился, а то даже поговорить не с кем!
– Как это не с кем, а Омид куда делась? – спросил Иосиф.
– Вот вы правильно сказали – куда делась. Не знаю, приходила девушка подруга, она часто приходила, пока вы сюда не поселились – Софья её зовут, – так вот она мне и сказала, когда во второй раз приходила, что на тот момент Омид уже четыре дня не выходила на работу, а я ей сказала, что столько же она не появлялась дома.
Мало того, через два дня после второго посещения приходил следователь и тоже внимательно и очень подробно расспрашивал, кто приходил, когда, зачем, с кем дружила или ещё дружит. Я в меру своих знаний рассказала правду и о вас.
Близился к концу рабочий день. После услышанного от Зинаиды Августовны, Иосиф понял: произошло нечто страшное, поэтому бросил свои покупки у двери комнаты, а сам поехал в НКВД, в следственный отдел. Он прикинул: коль приходил, как выразилась соседка, милиционер в штатском, значит, это был следователь-оперативник, он должен всё знать.
В следственном отделе Иосиф встретил именно того самого Василия Филипповича, который приезжал к нему в Мерв. После обычного этикета Иосиф сказал:
– Пришёл сказать вам, что у меня пропала невеста – Омид Акбарова. Та самая, про которую вы и спрашивали у меня, когда приезжали в Мерв.
– Иосиф, не волнуйтесь, мы знаем, завели уголовное дело, и оно идёт к завершению.
– Почему уголовное? Её что, до сих пор не нашли?
– Мы нашли её, потом долго искали основного фигуранта, а когда нашли, то привезли из Красноводска и долго не могли получить его признательное показание. Кто он – я не могу вам назвать виновника и не имею права называть ни имени, ни фамилии.
– Ну, тогда как всё произошло – можете рассказать?
– Нет, не могу. Если располагаете временем, то потерпите несколько дней, и вы на суде всё узнаете. Как мне кажется, время у вас есть, и вы сможете потерпеть несколько дней. Вы как человек мне очень симпатичны – прислушайтесь к моему совету. Хотя вы пока ещё у нас слабо подозреваемый – как организатор этого дела. Но вижу, вы человек честный и благородный, и на вас не падёт тень преступления. Суд состоится послезавтра.
Домой Иосиф шёл, не зная, что и думать, мысли появлялись одна за другой: то ли она в плену, то ли в больнице, где запрещено посещение; то ли она за решёткой как соучастница, то ли она изолирована в интересах следствия, – но почему не говорят правды? Только сказали, что нашли её, значит, она жива.
Дома он метался ещё больше, не зная, что делать и что думать? Принесённые продукты занёс и положил на стол, они так и лежали на столе, не развёрнутые; есть не хотелось, невзирая на то, что с самого утра ничего не ел. Единственное утешало, что послезавтра будет суд, который, может быть, внесёт какую-то ясность о месте нахождения Омид. В ту ночь он не мог уснуть.
На вторую ночь где-то после двух часов ночи он не выдержал и пошёл гулять по городу, невзирая на криминогенную обстановку в городе. Под утро нервное потрясение и усталость сморили Иосифа, и он на какой-то лавочке уснул. Проснулся от того, что кто-то его теребил за рукав и просил проснуться. Открыв глаза, он увидел милиционера, который говорил:
– Здесь нельзя спать, идите домой!
На что Иосиф ему ответил:
– Я жду, когда начнёт работать суд.
– Так он сейчас и начнёт работать, – сказал милиционер.
В зал суда Иосиф зашёл вместе со всеми, а когда расселись, после общих сообщений, в которых секретарь сообщила о двух не явившихся свидетелях, председатель суда объявил:
«Суд не состоялся, поскольку не пришли два основных свидетеля. Дело откладывается на два дня».
Иосиф шёл домой с ещё большими тревогами, и в один момент подумал: видимо, она мертва – но быстро отогнал эту мысль, только сомнения засели в голове. Через некоторое время мелькнула мысль: «Необходимо найти её подругу – Софью, она должна хоть что-то знать».
Потратив три часа на поиск, в конце концов, он встретил Софью и представился ей. Софья, увидев Иосифа впервые, с грустью произнесла:
– Да, подруга не дура, знала, кого выбирать!
После быстрого знакомства Иосиф спросил:
– Вы что-нибудь знаете об Омид? Я позавчера приехал, а соседка сказала: «Омид пропала». Расскажите хотя бы то немногое, что вам известно.
Усевшись на подоконник в комнате, где Софья производила малярные работы, она начала рассказывать с самого начала.
– На второй день после вашего, Иосиф, отъезда моя подруга пришла на работу грустная и с красными глазами, Я спросила у неё, что случилось? Поскольку я знала до этого, какая она счастливая ходила последние полгода, когда начала серьёзно встречаться с вами; как она рассказывала про ваши взаимоотношения и как вы отдыхаете вдвоём, а уж как вы её любите, – она о ваших отношениях могла говорить часами.
В тот день понурая голова и заплаканные глаза говорили, что произошло нечто, из ряда вон выходящее. Я в какой-то момент даже испугалась, но предполагать что-либо не стала. Я поняла: прежде необходимо узнать точно, что случилось, а потом обсудить поступок и принять активное участие в реализации помощи. И я попросила подробно рассказать о случившемся.
«Произошло нечто непредвиденное: Иосифа отправили в командировку, а у нас регистрация через двадцать два дня», – и она тут же заплакала.
«Послушай Омид, – сказала я ей, – а может, узнав о беременности, он передумал жениться, за мужиками такое водится?»
«Нет, он сам не хотел ехать, он и правда отказывался. Ты думаешь, почему я сегодня опоздала на целый час? Да потому, что ходила в гараж пораньше, узнать точнее: его послали или он сам напросился. Разговаривала с директором, тот подвёл меня к окну и спросил: „Хоть одну машину видите в гараже?; Соня, действительно ни одной машины не было и это – в полвосьмого утра! Кроме того, он попросил меня, чтобы по приезду Иосифа я уговорила его не подавать заявления на увольнение. А меня уговаривал перенести бракосочетание на более поздний срок, так как приказ правительства – весь транспорт отдать на вывоз уро-жая и создание колхозов и совхозов. После этого сделала вывод, что Иосиф не обманул, и я немного успокоилась. Нет, подруга он хороший – не обманщик, нет, человек, который так любит, не может обманывать. Ведь он правду сказал, что пообещал директору приехать к регистрации и уволиться. А ты знаешь, он сдержит своё слово, он такой!»
«Ну, и чего же ты тогда плачешь? Не зря говорят: как только влюбятся – в одночасье глупеют».
Вот так в тот день, мы закончили наш разговор.
С истечением двух дней, Иосиф, после вашего отъезда, Омид пришла весёлая. Когда я спросила, от чего такая весёлая, она ответила: «Поговорила с Иосифом», – а когда я спросила, каким путём, она показала письмо. Как выяснилось, она писала его всю ночь.
Я, конечно, не удержалась, взяла его и начала читать, а в это время подошла напарница – Фирюза Сарбаева, тоже работающая в бригаде, и тоже маляром на этом же доме, который форсировали досрочно сдать работникам госучреждения – и, пожимая плечами, сказала: «Омид тебя там возле бытовки ждёт парень какой-то – очень симпатичный, но на туркмена не похож; скорее всего, кто-то из вашей диаспоры».
«А почему не сказал, зачем я ему нужна? Слушай, а как я пойду, такая грязная, – жуть? Говоришь, он возле бытовки стоит, ждёт, тогда тем более я не смогу выйти, – немного осмотрев себя, добавила: – Ладно, пойду так, не на свидание же иду – и кто он такой, чтобы наряжаться?!»
Спустившись с третьего этажа, зашла за дом, где стояла наша женская бытовка. Она увидела мужчину, стоявшего к ней спиной. Не доходя шагов пять до стоящего мужчины, она окликнула: «Мужчина, это вы меня спрашивали?» В повернувшемся к ней мужчине она узнала парня, который дважды приходил от Омара с угрозами в её адрес, но оба раза не называл себя, а угрожая, скрежетал зубами, стараясь выразить гнев и нагнать страх на неё.
«Это опять вы? Ну что вам от меня нужно – когда только вы отвяжетесь от меня?»
«Я пришёл вновь по поручению твоего наречённого – Омара Кули, который делает тебе последнее предупреждение насчёт твоего русского друга. Его условие одно: по шариату ты предназначена Омару – а это значит, он берёт тебя в жёны, иначе будет тебе очень плохо».
«Передай своему Омару, что мы подали заявление в ЗАГС и скоро поженимся. И ещё передай ему, что я жду ребёнка от русского», – сказав последнее, Омид думала, что когда Омар узнает о её беременности, то он быстрее отстанет от неё, как это чаще всего бывает у русских, но она только усугубила своё положение. Хотя этого она не знала да и предполагать не могла, чем всё это закончится для неё».
– А где это письмо, которое она написала мне, – спросил Иосиф, глядя на Софью налитыми кровью белками своих синих глаз.
– Письмо со мной, вот оно, возьмите! – сказала Софья и протянула аккуратно сложенные два листка. Иосиф потянулся за ним дрожащей рукой, а взяв, долго смотрел на него словно на что-то драгоценное и невидимое; насмотревшись, переложил на ладонь правой руки и только после этого начал медленно разворачивать, словно боялся, как бы не высыпались слова из письма, и только после этого погрузился в чтение. Омид писала:
«Не прошло и суток, как ты уехал, а я уже соскучилась и хочу поговорить с тобой, мой милый; тебя нет, поэтому решила написать – это тоже один из методов общения с тобой. Ой, я забыла поздороваться с тобой, здравствуй мой родной, дорогой и любимый, надеюсь, в эту минуту ты слышишь меня и тоже скучаешь, а может, тоже, пишешь мне о боли разлуки со мной, и как ты любишь – хорошо, чтобы оно пришло раньше, чем ты приедешь. Если же так получится, что написанные нами письма не отправим по какой-то причине, а встретившись, каждый из нас захочет узнать наши переживания не только из уст, которые в момент встречи может забыть дословно, пе-редать все переживания, вот тогда – обменявшись письмами, в которых каждый, прочитав, поймёт, кто как переносил разлуку. Оставшись одна, я почему-то вспомнила нашу первую встречу, в тот день, когда вы вселились в нашу коммуналку, конечно, первый твой пронзительный взгляд мне ничего не сказал в ту минуту. Но почему-то неожиданное ночное пробуждение долго не давало мне уснуть, из-за того мимолётного твоего взгляда, для тебя ничего не значащего, только мне вдруг взбудо-ражило нервную систему и поколебало мою устоявшуюся мирную жизнь, мне всю ночь казалось, что ты свой взгляд оставил во мне и он продолжает пронизывать меня насквозь. Потом я стала шпионски наблюдать за тобой, а порой прислушиваться, что происходит в вашей комнате и как вы отдыхаете; в свете собранных сведений я признала происходящее и своим умозаключением признала тебя нормальным человеком, но ни одна извилина в то время не сработала в сторону любви к тебе. И как же я была счастлива, когда ты впервые попросил что-нибудь почитать, в тот день моё долготерпение ликовало, и всё подтвердилось, правда, опять почти не спала всю ночь, ты не покидал мои мысли до утра; после этого я поняла, что ты всё больше и больше входишь в мою жизнь, но я не сопротивлялась, но колебалась, поскольку ты не проявлял особого интереса и действий в отношении нашего сближения, и в то же время терзало сомнение, что мы люди разных ве-роисповеданий.
Иосиф – чудный мой, ты не представляешь, каким счастливым днём был для меня тот, когда ты пригласил меня к вам вместе поужинать. Но ещё большее счастье я испытала в тот вечер, когда мы пошли гулять по тускло освещённым улицам Ашхабада. В тот вечер я впервые увидела и почувствовала, как ты можешь смотреть пронзительно, окутывая ореолом ласки и любви; порой казалось, твой нежный взгляд притягивает к себе и с каждым взглядом сокращает дистанцию, иногда проникновенность взгляда вызывает страстную любовь, а чаще всего он выражал страстную любовь. Не представляешь, как трепетало тело и душа моя, когда я впервые взяла тебя за руку и потащила за собой. Если бы это произошло в моей комнате, я бы, наверное, не устояла… вопреки твоему самообладанию, и не подавая повода ты шёл, а у меня ноги сами подкашивались, но и тело слабело, валилось и требовало вожделенья или какого-то своего успокоения, поскольку у азиатских девушек организм раньше европейских требует сближения с мужчиной. Видимо не зря в азиатских странах девочек выдают замуж в двенадцать – четырнадцать лет, и в мои годы они уже имели по пять, а то и более детей. Иосиф, только ты, пожалуйста, не осуждай меня и не гордись своим завоеванием.
Я теперь пишу, так как ты уже мой муж и отец нашего ребёнка, ко-торого ношу в себе. Ты не женщина и не представляешь, какое счастье чувствовать, что ты даёшь жизнь человеку – маленькому и беспомощ-ному, но самое главное – это частица нас, нашей крови и плод страстной любви, и продолжение нашей жизни. Господи, спасибо тебе за то, что послал мне долгожданную любовь и этого человека; уверена, ты тоже счастлив и любишь меня не меньше. Вспоминаю, как ты меня поцеловал и не заметил того, как я тебя спровоцировала на это; и каковым упоением был для меня и этот искромётный поцелуй, меня будто током поразило, и пришлось расплачиваться дрожью тела, так хотела тебя, еле-еле удержала себя, чтобы не показаться тебе бесстыдной.
Я словно в облаках летала от той неописуемой эйфории. Я наслажда-лась сатисфакцией за ранее не полученную любовь в юном возрасте, да, это было наслаждение! Только тогда я не знала, как женщины хотят мужчин, у меня были желания, чтобы ты всегда был рядом со мной, чтобы обнимал, ласкал и целовал меня, вот так грезила я, неискушённая девственница. Одно скажу, до тебя я не знала, как происходит близость мужчины и женщины, но из рассказов замужних женщин, которые по-разному объясняли сближение и в какой они бывают сладострастной истоме. Вот после твоего поцелуя я поняла, какое это блаженство, когда ты любишь, и тебя любят. И так после того вечера я три дня не находи-ла себе места. Сердце требовало любви, оно не желало ни работы, ни по-коя, лишь бы видеть тебя постоянно и не отрываясь целовать и испол-нять твои желания, но ты был на работе, да и я не имела права прогули-вать, за такое могли и наказать сильно. В то же время я стала чувство-вать, что ты с каждым днём всё больше и больше любишь меня, такое ты даже не смог скрыть своим сильным характером. Здесь я даже поче-му-то немного обиделась на себя, что не могу так любить, как ты. Если ты помнишь, в канун нового года мы проходили мимо супружеской пары, ведшей четверых ребятишек, каждый по паре, которые напевали какую-то песенку, периодически прерывая её звонким смехом. Я смотрела на этих детишек – не поверишь, мне самой захотелось тоже иметь детей, так как женщине природой предназначено рожать и приумножать род людской – оставлять капельку себя в этом мире.
Что характерно для нас женщин, у нас столько любви, о которой порой мы и сами не подозреваем; любви много разной, но я остановлюсь на двух самых сильных – это любовь к мужчине и любовь к ребёнку. Ведь исламская женщина моих лет уже имеет по шесть-семь детей, а я, вос-питанная своим отцом в духе ислама, ещё не имела ни одного – это, ви-димо, в связи с тем, что давно уже живу без родителей и в СССР, а здесь другие нравы и взгляды на семью и быт.
Только сказать тебе открыто я не могла, не позволяло воспитание и девичья застенчивость. Тогда я решила – дальше тянуть некуда и в то же время захотелось как-то тебя спровоцировать, но спровоцировать красиво и приурочить к какой-то дате; тогда я вспомнила: скоро новый год по восточному календарю, это самый подходящий день. Когда я тебе предложила отпраздновать «Навруз», ты согласился, не задумываясь, я поняла: религия нам не будет помехой, а потому решилась без сожаления отдаться, не храня целомудрия. Все получилось, как я и планировала; поскольку, 21 марта 1932 г. был в понедельник, то мы решили начать праздновать 20 в воскресенье ближе к вечеру и у меня в комнатке. После прохода стрелки часов за двенадцать, поздравив друг друга с новым годом, я начала стелить постель, бросив в твою сторону «Ну что, начнём нашу супружескую жизнь прямо сейчас и здесь», а сама вся с головы до пят залилась багровым цветом, ты, видимо, тоже не ожидал такого поворота в своей жизни и, подойдя ко мне, стал целовать, здесь мне стало понятно – ты готов.
Уже в первую нашу супружескую ночь пребывала на седьмом небе, когда ты ласкал моё тело от лица до пят, периодически целуя некоторые места моего тела. В эти моменты и наслаждалась жизнью и начала понимать, что значит, когда тебя любят по-настоящему.
А коснувшись заветного девичьего места, довёл нас обоих до безумной страсти и, целуя в губы, начал входить в меня, в этот момент я настолько ослабела и была то ли в забвении, то ли в сладостной истоме, а очнувшись, крепко сжимала тебя в своих объятьях.
Та радостная истома не проходила целый день, мало того, обнима-ла перед собой пространство и не один раз за день, потому, как мне казалось, ты своим телом продолжал касаться – моего, и якобы хочешь отделиться от меня, а я старалась удержать тебя.
Иосиф – скажи, либо просто намекни – ладно, можешь не намекать, я и так знаю, что в этом письме прочту всё творящееся смятение в твоей душе, находящейся вдали от меня, и как ты скучаешь и страдаешь без моей любви и ласки; буду ждать твоё письмо, но с большей страстью тебя; невзирая на то, что нахожусь в постели и пишу тебе, я ещё и грежу по тебе, вспоминаю, как, находясь в постели, моё тело само стара-лось прильнуть к тебе. И как от твоих мозолистых рук я таяла как льдинка и тряслась, делая, не понимая этого, какие-то интуитивные телодвижения – не отпуская тебя из своих объятий – это было высшим блаженством. Иосиф ты не представляешь, как ты мне любим, я готова жизнь свою отдать за тебя не задумываясь, если это потребуется. Как же плохо когда нет тебя рядом, иногда кажется, что после твоего отъезда вокруг меня образовалась пустота, и всё так безрадостно, а сама я хожу в состоянии неги. Только в голове, а точнее – в висках отстукивает маятник, кредо моё – Иосиф-Иосиф, любит-любит!!! Вспоминаю, как в будние дни, вечерами, взявшись за руки, бродили по улицам, а в выходные ты придумывал всякие развлечения и поездки за город на пикники с набитыми сумками продуктов; для меня всегда было загадкой, в эти голодные годы, где ты умудрялся всё это доставать. В твоей поездке тебя не виню; была у тебя в гараже и видела – там всех разогнали по командировкам, только прошу тебя, чтобы она у тебя была последней, а то с каждой твоей командировкой – стану постепенно умирать, а я хочу жить и любить тебя, мою первую и последнюю любовь. Да часто вспоминаю твои байки, притчи, анекдоты, от которых всегда смеялась до упада; я всегда смотрела на тебя с восторгом и удивлялась, сколько ты их знаешь; кроме всего у тебя к каждому случаю что-то было припасено и ты всегда точно говорил – где-то в виде нравоучения, либо с подковыркой, а то просто для разрядки атмосферы, а то и ради смеха. Обнимаю и крепко целую тебя миллион раз; верю – ты слышишь меня, и пусть моя любовь придаст тебе силы и терпение, мой нежный синеглазый Иосиф.
Прошу тебя: береги себя, за меня не беспокойся – я сильная, я всё вынесу; меня страстная твоя любовь движет с такой силой, которая делает из женщины – кремень. Ненаглядный и долгожданный мой – Иосиф, извини, что я несколько повторяюсь в некоторых выражениях, в том числе и за сумбурность – прости. Боже, как же давно тебя нет! Ну, пока, мой родной. Целую и приезжай как можно скорее – жду-жду и жду тебя!»
Читая письмо, Иосиф видел в некоторых местах чуточку выпуклые и слегка пожелтевшие пятна, некоторые совсем небольшие, а кое-где более крупные, из чего он понял: она писала и плакала в исступлении, от чего у него до боли сжалось сердце, и руки повисли словно плети.
Софья, увидев бледное лицо, спросила:
– Вам плохо, Иосиф? – и уже собиралась спрыгнуть с подоконника, но Иосиф движением руки остановил её намерение.
– Нет-нет, всё в порядке, не беспокойтесь – это так, иногда бывает, – очевидно, собравшись с мыслями, он произнёс еле слышным хрипловатым голосом: – Прошу вас, Софья: продолжайте, а письмо я с вашего позволения оставлю себе – поскольку оно в какой-то степени предназначается как признание мне в любви и выражение её мук в моё отсутствие.
Услышав просьбу жениха своей погибшей подруги и увидев его мрачное лицо, и какое впечатление произвело на него это письмо, она подумала: «Иосиф действительно любил Омид. Он действительно человек слова, приехал даже раньше, чем обещал, а обещал – ко дню бракосочетания; переживает – аж жалко смотреть на него. Вот это любовь!»
После молнией пролетевшей мысли Софья сконцентрировала внимание, немного задумалась – на чём же остановилась, рассказывая об Омид, – и у неё у самой сдавило сердце, и она напряглась, после чего с виноватым видом произнесла:
– Вернулась Омид вся на нервах, долго ругала Омара, которого ещё с детства считали названным братом, а выросши – не давал ей покоя и прохода своей фанатичной любовью.
А вот как дальше было, не знаю. Став мужчиной, он решил, что женщина Востока, названная сестрой, является наречённой.
Когда посыльный передал Омару всё то, что просила передать Омид, Омар рассвирепел до такой степени, что его начало трясти, словно в лихорадке; мало того – разразился такой нецензурной фразеологией на языке фарси, что находившиеся в соседней комнате члены семьи за вечерним намазом начали произносить слова молитвы так громко, дабы не слышать сквернословия. В довершение своего психоза Омар швырнул яблоко принёсшему плохую весть, которое попало посланцу в плечо, и вдогонку ему прокричал:
– Ты не справился с заданием и за это ничего не получишь, но ты мне ещё понадобишься через неделю, а сейчас позови Саида. А сам пошёл вон, ишак степной, и чтобы ровно через неделю предстал пред моими очами, возможно, понадобишься исправить положение!
Вошедший Саид неторопливо подошёл, сел на циновку рядом, поджав под себя ноги.
Омар никак не мог успокоиться; прихлёбывая крепкий черный чай, слышно было, как зубы постукивают о край стакана. По его лицу ручейками стекали обильные капли пота, а глаза бегали в том же бешеном темпе, что и в момент ярости. Это говорило о напряжённой работе мысли, которая, как оказалось, не могла найти нужное решение и фразу подсевшему Саиду. Допив чай, который, очевидно, немного успокоил его нервную систему, повернул голову к только что усевшемуся рядом товарищу со словами:
– Саид, я прошу тебя, пойди завтра на работу к Омид и поговори с ней по-хорошему. Если увидишь, что она вновь не понимает, тогда дай ей одну неделю подумать, – мол, эта отсрочка – последняя, больше уже не будет. Кроме всего, там же работает её лучшая подруга – Сакина, на работе и между подруг слывёт как Соня. Она дальняя родня одного моего прекрасного коллеги, так вот у неё узнаешь насчёт ЗАГСа и беременности. Мало того, Омид и Сакина Соня – подруги с детства, и, я думаю, она-то знает всю её подноготную с отрочества.
Хочешь спросить, почему я тебя прошу? Подожди, не перебивай, – жестом руки остановил он Саида. – Подозреваю, что она его подкупила для того, чтобы я быстрее отстал от неё, а другими словами – забыл её.
Только не там-то было, отцы наши ещё у нас на родине, в Тебризе, ударили по рукам в знак согласия о нашей свадьбе, а было нам тогда по году от роду. Наши отцы были знакомы ещё до нашего рождения. Вот представь себе, за два года до нашего рождения вступили в энджумен – выборный революционный орган, где они занимались урегулированием цен в Тебризе на рынках и лавках в период революции девятьсот пятого года в Персии. В то же время шла гражданской война, и так до девятьсот одиннадцатого года.
После распада энджумена и подавления революции наши семьи восемь долгих лет скрывались от преследования, а через два года, когда в России произошла революция, наши отцы – Акбар с женой Серафимой, а по фарси – Сорайя, и дочкой Омид – по-русски Надежда – и отец Муса со мной – мать умерла с голоду там, на родине, – так впятером бежали сюда, в Россию. К тому времени нам было то ли по десять, то ли по двенадцать лет.
При переходе через государственные границы никто нас не задержал, видимо, не до того было, а может быть, проводник попался матёрый, и, невзирая на тёмную ночь, он ни разу не сбился с пути. Как мы перебрались в Ашхабад, отец не рассказывал, только смутно помню ночь и – сквозь дрёму – понукание ишака, запряжённого в арбу.
По прибытии в Ашхабад мы голодали, дядя Акбар где-то работал, приносил какие-то незначительные деньги, весьма скромные продукты, и все пять человек на это жили – влачили нищенскую безрадостную жизнь. Мой отец никак не мог найти работу, весь высох и почему-то всё время сильно кашлял, а последнее время почему-то кашлял кровью.
Однажды, когда меня отец уложил спать, а сам пошёл к дяде Акбару и тёте Сорайя – они жили по соседству, рядом, – я ворочался, но никак не мог заснуть, а когда услышал громкий голос отца, говорившего с дядей Акбаром и тётей Сораёй, я подкрался поближе и стал подслушивать. Разговор у них был какой-то смутный, да и слова они употребляли очень странные, только я хорошо запомнил – отец всё время повторял: «Ты должен меня понять: это очень опасная болезнь для всех, а для детей в десять раз опасней! Молодой организм, ещё не привыкший к сопротивлению бактерий, моментально заболеет. Да и, кроме того, питание у нас очень плохое – организм ослабленный, он моментально схватит эту болезнь. Хватит того, что из моей фамилии ушла одна жизнь, теперь я, так пусть хоть он останется продолжателем династии бунтарей – Кули».
«И что ты решил? Говори; насколько я понял, ты уже вынес себе приговор, посвяти меня!»
«Та болезнь, что во мне сидит и поедает меня, – она неизлечима. И путь один – в мир иной, куда бесследно уходят всё без исключения. Называют эту болезнь сэлл .
Моё решение таково: сетуя мулле на тяжёлую жизнь, я уговорил его взять меня на работу в мечеть за пропитание, с чем мулла согласился, и с сегодняшнего дня иду работать сторожем – там же и буду жить», – сказав последнее, Муса про себя подумал: «Какой же я молодец! Сказал, что ухожу сегодня, да-да, сегодня у меня хватит сил дойти до мечети, а завтра я уже не смогу ходить. Буду лежать у порога мечети, и мулле придётся подобрать и положить где-нибудь на территории мечети, а когда умру – похоронят. Этим я хотя бы таким образом облегчу участь Акбару, он и так меня и сына моего больше года кормил и поил, спасибо ему. А сколько ему ещё придётся потрудиться, чтобы из моего упрямого сына – осла – сделать человека!» Пока Муса размышлял, Акбар старался его отговорить от этой затеи, а когда Муса оторвался от размышлений, услышал следующий вопрос к себе:
«Ну, какой из тебя сторож и уборщик храма Аллаха, ты ели ноги волочишь, мне кажется, Муса, ты нас обманываешь! И задумал что-то недоброе, ну скажи честно?»
«Слушай, друг, поскольку меня будут отпускать только по субботам, я вас об одном прошу: смотрите за моим сыном, как за своим!»
Той же ночью – это была суббота, он ушёл – и так с концами. Сколько я ни добивался у дяди Акбара – только он каждый раз говорил: «Отец твой – настоящий мужчина, гордись им и старайся быть похожим на него, и будь таким же достойным человеком!» – после этой фразы Омар погрустнел и крепко задумался.
– Послушай Омар, мне, конечно, не лень сходить к твоей, как ты называешь, суженой и поговорить с ней. Но из того, что я услышал от тебя, и слов, которые передал посыльный Акрам, я сравнил и по всем данным моего умозаключения сделал вывод: она очень строптива, а поскольку это так – и я принесу тебе аналогичный ответ. И что, ты начнёшь меня материть последними словами? В таком случае я тебе говорю: иди сам – ты мужчина – и решай свои сердечные проблемы, – сказал Саид и отодвинулся от Омара.
– Я его ругал, потому что он не выполнил моё задание, хотя мог сделать, – оправдался Омар.
– Нет, Омар, ты злишься из-за того, что она предпочла русского – тебе; мало того, ты боишься получить ответ «нет», а это означит плевок в твою душу, и ты боишься его получить, встретившись лицо в лицо, – это я могу рассудить как трусость!
Ты же считаешь себя истинным мусульманином, а шариат не позволяет женщине возражать, протестовать, – только смиренно подчиняться мужчине, и тем более, если вы с детства помолвлены – выходит, ваши родители ударили по рукам о вашей свадьбе, когда вас ещё пеленали в пелёнки. И последнее, что хочу тебе сказать. Ты говоришь: «Он не выполнил моё задание», – а позволь узнать: кто ты такой? Принц или шахиншах Персидский, или он у тебя на службе, что ты даёшь задание? И какое ты имел право его так оскорблять, он ведь наш одноклассник, мы ведь друзья! И откуда только у тебя такие замашки и байские манеры? Жаль, что он за такие слова не дал тебе в морду. Не обижай-ся, я бы точно – дал!
Омар, сходи сам и поговори, вы ведь вместе росли, под одной крышей ты у них был как приёмный сын, и они воспитывали вас – может, она тебя считает братом, а за брата нельзя выходить замуж... Подумай на досуге и прими один раз правильное решение.
Омар внимательно выслушал друга, хотя сидел весь бледный и понурый и периодически вздувал желваки на скулах; несколько раз пытался заговорить, и каждый раз икота не давала выговорить ни единого слова. Наконец, сделав над собой огромное усилие, он сказал:
– Да, ты прав, я погорячился, так я могу потерять всех друзей. Но я не могу идти и разговаривать с ней, потому что она со мной не хочет говорить. А угрожать ей не могу в святую память её родителей, которые вырастили меня порядочным человеком, – говоря последнее, он лукавил: озлобленность на Омид глубоко засела в его высокомерном сознании после первого отказа. – Она мне говорит: «Никакого сговора – помолвки – не было, всё это выдумки, а выдумкам и прихотям твоим я не хочу подчиняться и потакать». Вот потому я избрал такую тактику, и я добьюсь своего, вот увидишь.
В свете рассказанного про отца надо сказать, что дядя Акбар ходил в мечеть, но отца там не нашёл, тогда он описал внешность моего отца и его одежду, и даже после этого наставник культа мусульман – имам Валаяти – сказал: «Нет-нет, не видел такого благородного человека». Так вот бесследно и исчез мой отец.
Мысли Омара путались, поэтому говорил он сбивчиво, то одно, затем перепрыгивал на другое – всё это подтверждало его ненормальное психическое состояние.
Закончив разговор с Акбаром, Муса кое-как плёлся до намеченной цели и несколько раз терял сознание, падал, поднимался, но шёл, так как, по мыслям Мусы, иного пути у него нет. И всё, что происходит - всё происходит по воле Аллаха! Он знал и то, что это его последний путь, и шёл не на работу, а, почувствовав скорую кончину, он молил Аллаха, чтобы дал ему силы дойти до главной мусульманской святыни – мечети Ашхабада.
Теряя сознание, он увидел абрис лика аллаха на фоне мечети, которого нигде в мусульманском мире нет, и никто никогда не видел; и здесь в последний раз пришла мысль: куда его определит Аллах? И тут же пришла следующая: не всё ли равно.
В бессознательном состоянии его отнесли в одну из дальних комнат и положили на кусок грязной циновки, валявшейся на глиняном полу. Провалявшись несколько дней и придя в сознание на некоторое время, он понял, что жив, а через мгновение начал гореть в жару и метаться. Так, пролежав три дня в агонии, он скончался на полу в одной из дальних комнат мечети. Обшарив карманы покойника и ничего не найдя, служителям культа мусульман ничего не оставалось, как похоронить его по шариатским канонам.
Так бесславно ушёл из жизни когда-то очень смелый, энергичный, умный и весёлый Муса, боровшийся в Персии за справедливость и социальное равенство и братство.
Акбар как настоящий друг и порядочный человек не имел права говорить Омару об унизительно-нелепой смерти и крайне непонятном отцовском поведении по отношению к своему сыну. С тех пор, вспоминая Мусу, Акбар всегда рассказывал его сыну только те моменты их молодости, как они вместе сражались за правое дело революции в Персии и в гражданской войне. Муса первым рвался в бой, первый находил выходы из сложных ситуаций и товарищи уважали его и ценили за справедливость и дружбу!
Акбар щадил самолюбие молодого человека во имя достижения светлой памяти.
– В моём доме больше не собирайтесь во время вечерней молитвы, а сквернослова я не хочу видеть в этом доме больше никогда, – сказал хозяин дома, вошедший после молитвы.
Омар от злости чуть не лопнул, услышав слова хозяина, – он вовсе не считал матерки зазорными, поскольку там, где он работает электриком, все матерятся безбожно. Омар, озлобленный всем произошедшим, шёл и думал, кого всё-таки завтра послать к Омид. Время шло, а Омар ничего не мог придумать, он шёл и сам не знал, куда.
Вечерело, а мгла и прохлада только начинала окутывать город и постепенно отрезвлять горячую голову Омара, которую он понуро нёс, а натолкнувшись на живую стену из трёх человек, которые, окружив несчастного влюблённого, требовательно показывая кулаки, сказали:
– Выворачивай карманы и отдавай всё содержимое, оно с этой минуты наше.
– Ребята, я, конечно, карманы выверну, только денег у меня практически нет.
Но здесь у него молниеносно мелькнула мысль, что вот они-то мне и нужны, и сработают наверняка; тогда он сказал:
– Парни, у меня к вам есть другое предложение! Если вы согласитесь, я вам хорошо заплачу, – вывернув карманы, Омар отдал последние гроши и ножичек, затем продолжил: – Давайте завтра встретимся после работы, я за день у ребят постараюсь занять денег, чтобы вам заплатить. Да, чуть не забыл: скажите, сколько вы хотите?
– Ты вначале скажи, что мы должны сделать? Если убить человека, тогда это не к нам!
– Нет, ребята, никого не надо убивать. Мне нужно, чтобы вы украли мою невесту и спрятали на несколько дней у себя. Как только украдёте, я в тот же день приду и буду решать свой вопрос. Если он не будет в мою пользу, тогда я скажу, что делать дальше.
– Как тебя зовут? – спросил один из троих, преградивших дорогу.
– Этого не обязательно вам знать.
– Не хочешь говорить – не надо. Таким образом – все свои проблемы решай сам! Ступай, умник, пока мы тебе рожу не разукрасили в кумачовый цвет.
– Ками монтазэр конид , – впопыхах крикнул на фарси Омар. Тогда один из троих, подойдя к Омару, спросил:
– Ты что, на самом деле перс?
Подошедшие двое, стоявшие в стороне, хрипло спросили в один голос:
– Что он сказал?
– Да ничего особенного, это на фарси означало – подождите немного, – перевёл первый.
– Слушай, Музаффар, ты земляка встретил? – но Музаффар не отвечал своим сотоварищам, разговор зашёл, кто он, откуда и прочее-прочее.
Спустя короткий отрезок времени Музаффар, повернувшись к друзьям-туркменам, сказал:
– Знакомьтесь, его зовут Омар. Он перс и просит, чтобы ему помогли. Как вы настроены? Он заплатит, конечно, если мы ему назовём сходную цену.
– Знаешь что, а давай-ка его спросим, сколько он хочет заплатить за похищение невесты?
Названная Омаром сумма устроила тройку начинающих разбойников – и они уже готовы были приступить к работе незамедлительно.
– Нет, прямо сейчас не надо приступать к выполнению моего задания, давайте завтра встретимся в сквере в семь часов вечера. Идёт?
– Идёт!
– А я к этому времени найду деньги хотя бы на аванс.
На второй день Омар весь день искал деньги, к вечеру его память насчитывала пятерых, пообещавших одолжить денег до получки. Получив необходимые деньги на задаток для вчерашней тройки хулиганов, точно в назначенное время и место явились буквально все для заключения сделки по краже несчастной девушки. Омар рассказал место её работы, а затем карандашом начертал лик, с детства ему знакомый и желанный. Закончив рисунок и отдав его, он сказал:
– Вот вам рисунок лица девушки, чтобы, не спрашивая, узнали её, вот деньги – аванс, как и договаривались, а это – фармацевтический препарат, называется хлороформ. Достаточно несколько капель капнуть на платочек и поднести к носу, как через пару минут, а то и быстрее этот человек отключится, а в нашем деле девушка по имени Омид. Дальше дело за вами, делайте так, чтобы не оставлять следов за собой. Три дня сроку, хорошо, если получится раньше, я каждый день здесь прогуливаюсь. Да, чуть не забыл, если вам некуда везти, тогда везите вот по этому адресу и караульте, пока я не приду. Это на всякий случай. Пока!
Покончив со сделкой, сторона, взявшаяся украсть невесту, довольная собою, пошла развлекаться, не задумываясь, на что они подписались и каковы будут последствия. Гуляли по городу долго, перед тем, как разойтись, пожимая руки, условились встретиться у недавно разбитого сквера, а оттуда вместе отправиться к месту работы этой непокорной мусульманки.
– Только перед тем, как нам разойтись, хочу сказать: думайте, как нам лучше осуществить план, а в десять соберёмся и обсудим, чей лучше. Тот и примем к осуществлению, – напутствовал Музаффар.
Встретившись, трое горе-друзей, которые называли друг друга по именам: Музаффар, Дженг и Ягмыр – стали обсуждать планы действий по своему подлому делу.
– Я принёс ту жидкость, которую нам дал Омар, которой надо помочить платочек и прижать к полости рта и носа, и через несколько секунд человек отключается; об этой жидкости мне сестра тоже рассказывала очень подробно – она работает в больнице старшей медсестрой, – сказал Музаффар. – Для чего она его принесла, я не знаю. Так вот я его взял у неё из медицинского шкафчика и сравнил с этим, они одинаковые. Я думаю, это самый эффективный метод, иначе нам придётся глушить её ударом.
Едва Музаффар произнёс последние слова, как тут же вмешался Дженг. Он вынул из кармана несколько таблеток и сказал:
– Эти таблетки давали моему деду-революционеру, когда он лежал в больнице и не мог спать; так вот он когда пил, а когда забывал, тогда складывал в карман, а когда он умер, мы обнаружили их в его кармане.
– Самый надёжный инструмент – это молоток и кляп, – после сказанного Ягмыр вынул руки из-за спины, в которых и были названные им предметы. Затем он произвёл взмах рукой в воздухе, в которой был молоток, как бы показывая, как будет нанесён удар, после чего быстрым движением воткнул кляп себе в рот. – Вот так быстро и хорошо.
– Ты дурак что ли – так ведь можно и убить, а нам она нужна живая, – сказали одновременно Музаффар и Дженг. – Нет, этот вариант отпадает, нам не рассчитать силу удара, чтобы она через час пришла в себя.
– Ну, тогда я не знаю, – обижено сказал Ягмыр, опуская голову и металлический предмет анестезии.
– Дженг, а как ты думаешь, она добровольно станет пить твои таблетки?
– Почему? Растолчём таблетки и насыпем в чай. Она попьёт и начнёт засыпать, в это время мы её возьмём и понесём.
– В какой чай? Ты что, заваришь чай с растворёнными таблетками и понесёшь ей, на, мол, пей и засыпай быстрее, чтобы мы тебя украли, так, да? – спросил с издевкой Ягмыр.
– Почему? Она ведь приносит с собой обед и бутылку чая – вот туда и всыплем.
– Дженг, прекрати молоть чепуху, откуда ты знаешь, что она приносит, а если и приносит, где хранит, если в бытовке – её узелок, на всё это потребуется уйма времени, а не один день. А у нас всего два дня осталось, так что замолчи, не раздражай меня! – сказал Музаффар.
– А что мне делать с таблетками? – никак не мог понять Дженг.
– Нет, друзья, всё это никуда не годится, предложение Омара – самый приемлемый вариант. Вот этот анестезирующий препарат очень дорогой, и, как уже говорил Омар, несколько капель на платочек, а платочек прижать к полости рта и носа, чтобы она вдохнула его – тогда она отключится. Он ещё хорош тем, что зажмёшь рот – она орать не станет, но прежде необходимо найти, как её оттуда увести. Надо вначале договориться с арбакешем , чтобы он ждал; вот тогда нужно её позвать поближе, где неподалёку должна ожидать арба, один будет Омид заговаривать зубы, а второй сзади проделает то, что я уже говорил, – сказал Музаффар. – Теперь пойдём, издали проведём разведку и тогда чётко распределим обязанности каждого, вплоть до того, что будет говорить, и кто пойдет её звать, и кто хочет поговорить, и о чём.
– Слушай, она ведь персиянка, вот ты и будешь с ней об-щаться, ну, якобы привёз привет от отца из Таджикистана, а я проделаю усыпление, – сказал Дженг, – а Ягмыр позовёт её вниз для беседы с тобой.
– Ладно, вначале необходимо посмотреть, где она работает и как туда пройти, это сделаешь ты, Ягмыр. Ты, Джанг, дом обойдёшь вокруг, узнаешь, где бытовка строителей, только нужно делать это очень аккуратно и спокойно, желательно не привлекать внимания. Я пройду и посмотрю, куда лучше подъехать и поставить арбу. На всё нам примерно один час времени. Запомните, ни в коем случае не задирайтесь при встрече с рабочими стройки; если нарвётесь на начальство, тогда спросите, как устроиться на работу, где находится контора либо как называется предприятие. Ну всё, разбежались, да смотрите в оба и запо-минайте буквально всё, в то же время – как можно быстрее ретироваться, это на всякий случай.
Особенно предупреждаю тебя, Ягмыр, безо всяких фокусов: веди себя тише воды, ниже травы – понял? – спросил Музаффар.
Примерно через час горе-тройка собралась. Надо сказать, Ягмыр пришёл минут на десять позже и сходу начал рассказывать:
– Девка работает на третьем этаже, она красит окна, которые выходят во двор; окон три, и она только что приступила к первому. По её словам, она красит два окна в день, так как они четырёхстворчатые, и так она в этом помещении будет до завтрашнего обеда.
– Ты, Джанг, что нанюхал? – спросил Музаффар.
– Территория, прилегающая к зданию, частично захламлёна, и именно в углу той части есть дыра, куда кое-кто выносит ворованные стройматериалы, на основной же части проводится разбивка дорожек, газонов, клумб, со второго торца здания так же, как и с тыльной стороны, есть запасной либо служебные выходы.
– Теперь я вам расскажу, как мы будем действовать, наймём арбу, поставим её вот здесь, – и он рукой указал место, где она должна стоять, – на которой должно лежать либо сено, либо мешки пустые, либо какой-то хлам, чтобы прикрыть тело девушки. Наймом арбы и прочим займусь я, – сказал Музаффар. – Слушайте дальше: завтра в одиннадцать сорок все должны быть здесь, а я ещё подумаю, что можно предпринять.
После этих слов Музаффара все разошлись, а самозванец, взявший руководство в свои руки, принялся искать арбу, на что он потратил более двух часов, пока не нашёл человека с арбой на завтрашнее дело.
На следующий день в назначенное время все вновь собрались у дома, где работала Омид. И снова Музаффар взял руководство операцией на себя. Он сразу поставил в нужное место арбу, а хозяина попросил отойти и ждать у стены. Сам взял мешок с сеном, а пустые отдал друзьям и скомандовал:
– Вы – за мной на третий этаж, как поднимемся, – говорил он уже на ходу, – ты, Джанг, с коридора открыв дверь, попросишь её пойти на обед чуть раньше, так как в этой комнате необходимо произвести замер кубатуры для установки бесшумного вентилятора. Я с Ягмыром останемся за дверью и, как только она появится в открытой двери, ты схватишь её сзади, чтобы она не махала руками, а я приложу платок, смоченный хлороформом, ты же к тому времени освободишься, так как она уже будет без сознания, и поддержишь её сзади. А Ягмыр натянет мешок на торс до пояса; когда я почувствую, что она совсем отключилась, натянем мешок с небольшим количеством сена на нижнюю часть туловища, тоже до пояса, для придания вида, что мы несём куль с тяжёлым предметом.
Всё получилось, как и планировал Музаффар, но при натягивании мешка на голову Музаффар, убирая руку с лица Омид, оставил платочек, так они её и понесли.
Пока Омид упаковывали, все строители ушли на обед в бытовку, где начали распаковывать принесённый с собой обеденный перекус. А в это время тройка молодых разбойников несла Омид к арбе. Вот поэтому они, когда выглянули из парадной двери, никого не обнаружили и, быстро забросив ношу в арбу, сами запрыгнули туда же. Арбакеш сразу во всю прыть погнал своего мула.
По дороге к месту предполагаемого содержания Омид Ягмыр, усевшись рядом с телом несчастной девушки, щупал нижнюю часть торса, но чаще рука задерживалась на сходе верхних частей ног.
К месту пленения доехали благополучно, занесли в чей-то пустовавший дом. Поснимав с неё мешки, они склонились над ней и, счастливо поглядывая друг на друга с улыбкой, не знали, что делать дальше. Джанг с восторгом произнёс:
– У нас получилось то, что спланировали, правда, парни?
– Теперь надо быстрее сообщить Омару, что мы своё дело сделали, и пусть он быстрее отдаёт деньги, они нам нужны, – заявил Ягмыр.
– А когда она очнётся? – неожиданно спросил Джанг у Музаффара, от такого вопроса тот даже вздрогнул.
– Я не знаю, сколько она проспит в таком состоянии, – ответил Музаффар, после чего строго наказал: – Вы остаётесь здесь с ней, а я пойду искать Омара, – и направился к двери, но не успел выйти, поскольку его опять-таки остановил голос Дженга, в котором последовал вопрос:
– Что нам делать, когда она проснётся и начнёт кричать и буянить?
– Ещё час тому назад кто-то мне кляп показывал и ссылался на лучший метод успокоения человека – ты не помнишь, кто это был? Теперь понял вопрос? А руки связать любым шнуром. Ну, я пошёл; или ещё есть вопросы?
– Нет, вопросов больше нет. Ты только быстрее возвращайся, а то я смотрю на эту несчастную, и мне становится как-то не по себе, – сказал Ягмыр, показывая рукой в угол комнаты, где на полу лежала мертвецки бледная Омид с платочком на лице и медленно отходила в мир иной.
Только об этом тройка молодых и наивных хулиганов, начинающих постепенно превращаться в разбойников, узнают тогда, когда Музаффар приведёт Омара.
Вошедший Омар быстро прошёл в угол, где на земляном полу лежала бездыханная Омид. Дотронувшись до её руки, он в прыжке отпрянул от неё, словно зверь, испугавшийся жертвы. Прижав руку ко рту – так он безмолвно стоял некоторое время бледный, с искажённым от ужаса лицом.
И вдруг в этой небольшой комнатке с низким потолком, давно не белёными стенами и потолком, прорвался из утробы Омара дикий нечеловеческий рёв, видимо, у него прошло потрясение, и он разразился нецензурной персидской бранью так, как было присуще его постоянной раздражительности и несдержанности.
Находившаяся в этой комнате тройка, ожидая расчёт за проделанную работу, не сразу поняла, в чём дело, а Музаффар, свободно владеющий персидским языком, тоже недоумевал, почему его земляк так ужасно ругается и на кого. Наконец из глотки влюблённого в Омид перестали вылетать, как из вулканического жерла, раскалённые маты, и Омар на туркменском языке произнёс такие слова, от которых тройка хулиганов, сжав обеими руками головы, присела на корточки со словами:
– О милостивейший Аллах, прости и помилуй нас!
– Сволочи, что вы натворили? Она же мертва, вы что, до сих пор не поняли, что она мертва?
Первым из всех находившихся в комнате опомнился Музаффар. Он, обращаясь к Омару, сказал:
– Мы сделали, как ты велел, а почему так получилось, это ты должен знать, мы здесь не при чём. Вот твой препарат, а платочек она закусила зубами, когда я ей зажал рот и нос, так он и остался у неё прикушенным, невозможно вырвать, – и, подойдя к Омару, добавил: – Можешь понюхать – он как-то едко-приторно пахнет.
Постояв ещё немного Омар, видимо, понял всю сложившуюся ситуацию – вдруг развернулся и пошёл в направлении двери, чтобы уйти, но ушлый Музаффар разгадал манёвр своего земляка и, бросившись наперерез, у самой двери преградил ему дорогу. Омар пытался рукой отодвинуть крупного телосложением Музаффара, но не тут-то было, тот не только не сдвинулся с места, он даже не пошатнулся. Раздражённый заказчик хотел пустить в ход неистовые маты, но по выражению лица стоявшего перед ним понял: здесь это не пройдёт, чего хорошего, можно ещё и схлопотать от этого здоровяка. Тогда он, немного постояв, поразмыслил, приняв серьёзную мину, и спокойно произнёс:
– Вы не справились с заданием, вам и убирать! Отныне я вас не знаю и знать не хочу, а эту сучку куда хотите, туда и девайте, её я тоже не знаю.
– Нет, ты от нас так не уйдёшь! Во-первых, ты с нами рассчитаешься, тогда мы не будем знать друг друга больше никогда, во-вторых, в этот дом ты нам приказал привезти – мы её привезли. Вот, получай теперь и делай с ней, что хочешь. В-третьих, если ты не рассчитаешься с нами, мы тебя здесь запрём и в милицию записку напишем: по адресу такому-то сидит убийца.
От последних слов Музаффара Омар побледнел и на мгновение потерял дар речи. Немного оправившись, он хотел поставить на место этих беспредельщиков следующими высокопарными словами:
– Вы убили гражданина Туркменской Советской социали-стической республики, вот за это вы понесёте суровое наказание не только перед государством, но и перед народом. Такие вещи, как убийство гражданина великой страны, народ вам не простит и сурово накажет по Уголовному кодексу республики.
Омар хотел ещё чего-то сказать, но понял, что несёт какую-то чепуху, поскольку на протяжении всей его тирады здоровяк, преграждающий выходную дверь из комнаты, своей ехидной улыбкой издевался над его болтовнёй. Тут он понял: студента Ашхабадского университета не напугаешь и не проймёшь совестью, необходимы какие-то другие аргументы, которые он быстро придумать не мог, а в это время донеслись слова Музаффара:
– Ты не забывай, какое место займёшь на скамье подсудимых, когда заведут уголовное дело. Ты пойдёшь как организатор этого дела, потому что ты нам предложил деньги, ты дал хлороформ и сказал, как именно надо сделать, чтобы усыпить её. Вот мы трое, не кривя душой, так и расскажем следователю, ведь нас трое против тебя одного – кому поверят? Ну, а мы, как поддавшиеся на соблазн, пойдём в пристяжку; да ещё причинение смерти по неосторожности и незнание последствий действия этого препарата.
– Да-да, ты отдавай наши деньги, и мы уйдём, а ты потом делай, что хочешь, – сказал, Ягмыр.
После сказанного Ягмыр двинулся к стоящим у двери, за ним последовал и Джанг.
Увидев серьёзный настрой этой тройки, Омар прикинул: «Ребята не шутят, а если я начну сопротивляться, то не исключено, чего хорошего, могут отлупить, теперь правда за ними. Попробую договориться, чтобы они труп унесли отсюда, ведь одному не справиться, а кого-то ещё привлекать, значит, дать огласку. Нет, надо договариваться только с ними – либо перехитрить».
– Ладно, друзья, я сейчас схожу за деньгами, а вы за это время унесите труп куда-нибудь, – спокойным и тихим голосом попросил Омар.
– Нет, мы больше ничего делать не будем; отдавай деньги, и мы уйдём! – сказал Музаффар.
– Ты сейчас пойдёшь якобы за деньгами, а сам в милицию сдашь нас, как порядочный гражданин, и на нас это убийство повесят. Давай деньги и сам занимайся трупом, – поднял над головой Омара руку с растопыренной кистью, которая медленно сжималась в кулак, и добавил Ягмыр к ранее сказанному: – иначе я за себя не ручаюсь!
«Вот теперь ситуация приняла серьёзный оборот, больше медлить нельзя – поднятая рука в любой момент может резко опуститься на мою голову с большой ударной силой, похоже, этот идиот не шутит», – подумал Омар.
– Да чего с ним говорить, сейчас пару раз врежу по башке, и он всё отдаст и согласится на все наши условия, – продолжил разгорячившийся Ягмыр.
– Омар, давай разойдёмся по-хорошему, – сказал долго не принимавший в разговоре участия Джанг.
Здесь вновь возник Ягмыр со словами:
– Давай выворачивай карманы! – увидев деньги в руках Омара, Ягмыр возмутился: – Ах ты, гадина! Деньги у тебя в кармане, а нам говоришь, что пойдёшь за деньгами. Что, хотел нас провести?! Нет, мы не дураки, – пересчитав деньги, он заверил: – Здесь ровно столько, сколько он нам должен, вот теперь можно уходить.
– Ну, тогда пойдёмте отсюда, пока этот негодяй нас до тюрьмы не довёл. Не вздумай нас преследовать или ещё что-то подобное. Отныне мы тебя не знаем и незнакомы, «оставайся, лавочка, с товаром», – с издёвкой сказал Музаффар и оттолкнул стоявшего напротив Омара, да так, что тот долетел до противоположной стены и там присел от неожиданного поворота дела, которое так печально закончилось на сегодня для него.
После ухода тройки грабителей Омар долго сидел в смятении. В какой-то момент ему показалось: всё то, что здесь происходило, это – не с ним, либо в прошлой жизни и в каком-то другом мире.
***
Утром следующего дня представитель власти, молодой милиционер Ашир, обходя вверенную ему территорию частного жилого сектора на окраине Ашхабада, увидел в размоине канавы длинный свёрток, опоясанный тонкой волосяной верёвкой. Подойдя поближе, начал внимательно изучать так, как его учили старшие, когда он ходил в стажёрах. Попробовав приподнять за одну сторону, он почувствовал тяжесть, пнул – нога ударилась во что-то мягкое. Немного поразмыслив, направился к ближайшему дому. Вызвав хозяина, попросил пройти с ним к месту, где лежал свёрток, а подойдя к свёртку, милиционер спросил у хозяина дома, не знает ли он, что это за рулон, опоясанный верёвкой, лежит в канаве.
Хозяин дома, Байрам, внимательно посмотрел, пожал плечами, отходя назад, и сказал:
– Понятия не имею, что это такое, вчера вечером я этот рулон не видел здесь.
Пока Ашир разговаривал с Байрамом, подошли ещё не-сколько человек из близлежащих домов, и каждый пытался узнать, что произошло и что завёрнуто в рулоне, но, как оказалось, все находились точно в таком же неведении. Вопросы задавались как милиционеру, так и милиционером, который, наконец, понял бесполезность этой сутолоки и сказал следующее:
– Минуточку внимания! Я – должностное лицо, поэтому на время моего отсутствия назначаю Байрама следить, дабы никто не подходил и не трогал свёрток, а я пойду вызову следственную группу из уголовного отдела. Насколько мне подсказывает чутьё – здесь криминал чистой воды. Товарищи, может, мне кто-нибудь подскажет, у кого есть в доме телефон, – Ашир обвёл взглядом окружающих. – Значит, ни у кого нет. Тогда придётся идти до ближайшего опорного пункта либо почты, чтобы позвонить.
Прошло примерно два часа, может, чуть больше, пока приехали на дребезжащей легковушке, относившейся к выпуску начала первого десятилетия двадцатого века, и со скрипом открывшаяся дверца выплюнула троих мужчин, которые, не задавая лишних вопросов, остановились в двух метрах от свёртка и начали внимательно рассматривать подступы. Не найдя ничего, что могло бы привлечь внимание, они сделали ещё один шаг и так же внимательно осмотрели окружающий периметр вокруг того же свёртка. И вновь ничего не приметив, они подошли вплотную. Мужчина средних лет, высокого роста и очень худой, видимо, он был старшим группы, обратившись к мужчине с небольшим портфелем, тоже худым и чем-то похожим на него же, произнёс:
– Нам в первую очередь необходимо установить содержимое свёртка, а уж потом составим план действий.
– Михаил Евсеевич, я и без развёртывания скажу: это труп, а вот какой – развернём, тогда станет ясно. Ну, что я начинаю, – и, опустившись на корточки, потянул носом, и тут же, повернув голову в сторону начальника, констатировал: Труп, причём свежий – около суток.
Прошло минут пять, и глазам сыщиков представился труп молодой и красивой то ли женщины, то ли девушки в рабочей одежде.
– Ну, что ты скажешь, Василий Филиппович?
– Я скажу, что это женщина-строитель и, судя по свежим пятнам красок, она вчера была на работе, – ответил Василий Филиппович. – Предварительно могу добавить, следов насилия нет, остальное буду на столе в морге смотреть, результат анализа предоставлю.
– Мерет, ты давай пообщайся с местным населением, может кто-то её и знает, потому как все здесь видели её лицо. А тебя, Василий Филиппович, мы сейчас подвезём в управление, а я поеду по строительным организациям и узнаю, не пропадала ли у них строитель-маляр.
Полдня, убитых на поиск несчастной девушки, ничего не дали. Как говорят – нарочно не придумаешь, ведь Михаил Евсеевич в тот день несколько раз проезжал мимо дома, где работала эта несчастная, и ни разу не пришла мысль остановиться и поинтересоваться.
О пропаже Омид знали все, кто работал на этом доме именно в тот же день, когда она не пришла вместе со всеми на обед. На второй день утром её опять на работе не оказалось, а молодой мастер, боясь своего начальства и лишения премии, не стал поднимать шум, а то начальник за всякую мелочь всех обзывал саботажниками и врагами народа да ещё грозился отдать в руки ГПУ. Волновал молодого мастера и объём работ, не выполненных по графику.
Но вдруг здесь ему невероятно повезло. Буквально на другой день после исчезновения Омид неожиданно пришли две малярши и попросили сверхурочную работу за отгулы, которые они возьмут после сдачи объекта заказчику. Мастер так обрадовался, что попросил, чтобы договор был сугубо между ними троими и чтобы работницы начали сверхурочную работу уже сегодня.
Работники НКВД, занимающиеся трупом молодой женщины, найденным на окраине Ашхабада в частном секторе, уже который день не могли определить, кто она такая или чья работница, поэтому выдвинули гипотезу, что одинокая женщина делала у себя дома ремонт, а стала жертвой убийства из-за беременности – последнее подтвердили патологоанатомы. Заявления о пропаже такой женщины в отделы НКВД не поступило, вся группа под руководством Михаила Евсеевича Кашина уже какой день была в немилости руководства НКВД Ашхабада. Об этой ситуации доложили и министру, он в свою очередь – выше, секретарю Компартии Туркменской ССР, который в порыве гнева дал трое суток на завершение розыска.
В один из вечеров, возвращаясь домой после очередной планёрки, на которой группе Кашина вновь попало за безрезультатность расследования и бездарное отношение к служебным обязанностям, то есть, за недопонимание серьёзности данного дела как коммуниста, руководителя и человека.
А начальник управления сказал: «Ваше пассивное отношение приводит к тому, что убийцы, чувствуя свою безнаказанность, начнут таким путём убивать каждый день! И что вы будете делать тогда?» Эти слова будто клюв дятла долбили висок молодого опера – Мерета, который еле передвигал ноги по тротуару, направляясь домой. Неторопливым и усталым шагом шедшие впереди две девушки громко беседовали между собой о какой-то удачной сверхурочной работе, за которую мастер сулил им недельный отгул каждой, и они используют их каждая по своему усмотрению. Та, что была выше ростом, сказала:
– Я поеду к бабушке в Красноводск, в Каспийском море покупаюсь.
– Везучая ты, Галя: бабушка твоя у моря живёт – а у меня никого, да и живу в общежитии!
– Соня, а поехали со мной, и мне веселей будет: всё не одна буду, бабушка у меня хорошая, хотя и дедушка неплохой, только всё время на бабушку ворчит.
Получив приглашение от подруги, Соня, видимо, обдумывала, и некоторое время они шли молча. «Принять приглашение либо отказаться? Если откажусь, тогда зачем плакалась о сиротской жизни; мало того, Галя может обидеться», – и после ещё некоторых мыслей она решила:
– Галя, а бабушка тебя не будет ругать за то, что постороннюю привезла?
– Да нет же, они даже рады будут, хотя бы потому, что я им не буду докучать с купанием на море, а то как мне идти купаться, так бабушка шла меня охранять, а дедушка стеснялся, говорил: «Негоже деду на голую внучку глаза таращить», «Какая же я голая, я в купальнике», – а он: – «Всё одно, все части тела выпирают и всё видать как на ладони». В общем, его не уговорить, у него свои понятия о морали и человеческих взаимоотношениях.
– Галя, спасибо тебе, я согласна.
– Тогда смотри, Соня, больше никаких планов не строй.
– Ты посмотри, как неожиданно всё получилось! А кому мы обязаны будем за эти отгулы? Не могу понять, куда она исчезла, да так неожиданно, главное – на обед не пришла и не переоделась, так в рабочем и пропала. А может, тот русский шофёр приехал и увёз её на машине, видимо, сильно торопились, она ведь беременна от него и они заявление уже подали, – под занавес сказала Соня.
– Может быть, как ты выражаешься, тот русский шофёр забрал и увёз домой, и там они наслаждаются жизнью и своей любовью. Только кому от этого плохо – наоборот: им хорошо и нам на руку, иначе мы не заработали бы отгулы. А что, если она завтра придёт?
– Не думаю, ведь впереди выходные; если и появится, то только после выходных.
– А мы завтра закончим плановые обязательства, то есть все малярные работы, и сдача этого правительственного объекта не будет зависеть от нас, останется только благоустройство территории, ну, это ещё неделя, но это нас уже не касается. Я думаю, дня через три нам предоставят отгулы и мы уедем на заслуженный недельный отдых. Сегодня пять дней, как Омид исчезла.
Первоначальный разговор девушек у Мерета пролетал мимо ушей, словно слабый ветерок, и в какой-то момент он уже собрался их обогнать, потому как уж больно медленно они шли, занимая весь тротуар, но потом он смирился и прислушался к их разговору, а когда услышал о пропавшей девушке – насторожился и прислушался. Сопоставив все факты, он понял, что речь идёт о неопознанной девушке, за которую они в течении последних четырёх дней получают втык от вышестоящего руководства. Тогда он решил остановить девушек и узнать, где они работают и как называется их строительная организация.
Наступил сумеречный период дня, когда Мерет, обогнав девушек, остановил их, сказав:
– Девушки, я работник НКВД, – показав удостоверение оперативка, далее он сказал: – Волей случая я услышал ваш разговор о пропавшей вашей подруге и, думаю, смогу вам помочь её разыскать буквально завтра, если вы мне назовёте, на каком объекте вы работаете.
– Это здание, которое на стадии завершения строительства, на параллельной улице за железнодорожным вокзалом – желтого цвета. Вы что, задерживаете нас? Мы же ничего не сделали, спокойно идём домой, уставшие после удлинённого рабочего дня.
– Нет-нет, что вы, упаси Бог, мне не за что вас задерживать. С ваших услышанных слов я понял, что вы завтра будете на работе. Только никуда не отлучайтесь и о нашем сегодняшнем разговоре никому не говорите, я приеду и там минут десять мы поговорим с вашим мастером, это предварительно, остальное по ходу дела, мы примем решение. Договорились? А теперь давайте познакомимся: меня зовут Мерет, вас Галина и София, так?
– Нет, немного не так, её действительно зовут Галина, а меня – Сакина, это красивое персидское женское имя, а София – для русских и среди своих подруг. Ну, теперь мы можем идти, а то уже совсем стемнело, там через квартал Галин дом, а мне до общежития одной добираться по закоулкам страшно.
– Соня, если ты не возражаешь, я провожу тебя до общежития, поскольку я тебя задержал, и чтобы совесть не грызла меня, пожалуйста, разреши – я провожу тебя.
– Ладно, разрешаю проводить меня, но в первую очередь доведём до подъезда Галю, а потом меня, это тебя не затруднит? – спросила Соня.
– Нисколько не затруднит, пойдёмте, раз вы мне доверились, – весело сказал Мерет.
Девушки слегка хихикнули, и Галина, взяв Соню под руку, двинулась вперёд, а Мерет зашагал в шеренгу с правой стороны Софии.
Пройдя примерно с квартал, Соня посмотрела в сторону оперативника и, не спрашивая, взяла его под руку. Проводив и попрощавшись с Галиной, эта пара пошла дальше. Через некоторое время незаметно они перешли на туркменский язык, и уже после более десятков слов ,произнесённых девушкой, Мерет спросил у неё:
– Конечно, неприлично задавать такой вопрос, но в меру своей профессии я должен знать. Во-первых, почему тебе дали персидское имя? Во-вторых, ты говоришь на туркменском языке с акцентом, что конечно очень гармонирует в твоей речи и в какой-то степени украшает тебя.
– Ничего удивительного, я персиянка, отсюда и ответ на второй вопрос становится ясным.
– А то девушка, которая пропала, она обличием не похожа на туркменку, кто она такая?
– Она тоже персиянка и моя лучшая подруга, вот поэтому я за неё очень волнуюсь. Кстати, почему вы так подробно расспрашиваете о ней, вы уже что-то знаете?
– Я спрашиваю в меру профессиональной необходимости, что иногда сходно с любопытством.
Мерет ещё о многом спрашивал у девушки, и та охотно отвечала, порой забывая о том, что она с этим парнем познакомилась сорок минут назад. И так за разговорами оба не заметили, как дошли до места обитания Софии. Распрощавшись, Мерет с бушующими мыслями в голове и полной уверенностью, что труп – это Омид.
Но кто её убил, за что и как искать убийцу?
В установленное нормативное время следующего дня Мерет пришёл на работу раньше всех и горел желанием поделиться тем, что по всем данным он нашёл место работы и строительную организацию, в которой работала до самой смерти найденная несчастная женщина. Прохаживаясь по кабинету, в котором работал он и ещё трое оперативников, он думал, как лучше преподнести свои умозаключения по поводу всех совпадений и как отреагируют его товарищи на его предположения.
Углубившись во вчерашние воспоминания до мельчайших деталей, которые он выведал вначале от обеих девушек, а затем от одной Сони, когда провожал её в общежитие, и прокрутив в мыслях всё, он остановился на мысли, что Соня – прекрасная и, невзирая на принадлежность к своим национальным канонам, в том числе и исламским, вполне современная девушка, соответ-ствующая Советскому периоду и веку. А это значит, думалось ему, я найду с ней общий язык. Одного пока не знаю: она замужем – либо есть жених?..
Все его мысли моментально улетучились с открывшейся дверью в кабинет, на пороге которого появился Михаил Евсеевич с улыбкой на лице и широко раскрытыми глазами от того, что обычно опаздывающий Мерет раньше его на работе:
– Если хочешь отпроситься, то сразу говорю: не раскрывай рта по этому поводу, не отпущу!
– Да нет, Михаил Евсеевич. Я, кажется, знаю, кто эта де-вушка: где работает, как её зовут, а вот кто убийца – пока не знаю.
Едва он закончил говорить, как вновь открылась дверь, и вошли его коллеги, работающие в этом кабинете, которые тоже удивились не менее начальника, кода увидели Мерета на рабочем месте.
Но выразить своего удивления им не дал начальник, усмиряя их жестом поднятой руки с обращённой к ним ладонью. В то же время, обращаясь к Мерету, он сказал:
– Всем слушать, не перебивая, Мерета! А ты, дружок, давай подробно рассказывай с того момента, где, что и как ты услышал. Давай, излагай и не стесняйся подробностей.
Мерет сел, поскольку ему начальник предложил, и начал свой рассказ с момента, когда он с работы шёл домой, расстроенный этим трупом, и как тащился за девушками, которые тоже шли с работы, еле тащившие ноги от усталости. В момент рассказа ему только начальник иногда задавал уточняющие вопросы, чтобы сложить цепочку воедино. На весь рассказ, уточнения и на похвалу от коллег ушло пятнадцать минут, после чего Михаил Евсеевич скомандовал:
– Чего сидим? Подъём, поехали! – и, взяв оружие, все выскочили во двор, где обычно стояла машина.
Запрыгнув, начальник группы скомандовал шофёру:
– Поехали к дому, строящемуся за вокзалом.
Подъехав к вышеуказанному дому, все сотрудники вышли из машины, и Михаил Евсеевич сказал:
– Давай, Мерет, быстро найди тех двух девушек, с которыми ты вчера разговаривал, мне надо лично с ними поговорить, а уж потом с мастером, а далее, может, и с начальником.
Мерет, ни слова не говоря, развернулся и вошёл в здание, через пару минут из окна третьего этажа крикнул:
– Поднимайтесь сюда, они здесь!
– Нет, мы не будем подниматься. Ты вместе с ними спускайся и по пути спроси, где тебе найти мастера.
Через минуту девушки стояли перед работниками НКВД, а начальник стал их расспрашивать, что и как. Подошедший мастер с Меретом стоял позади малярш, слушал и долго не мог понять, о чем идёт речь и кто эти люди, которые расспрашивают о какой-то молодой женщине.
Соня, повернув голову влево, краем глаза увидела мастера и сказала:
– А вот наш мастер.
Тогда старший группы следователей попросил:
– Пожалуйста, если вы мастер – подойдите к нам! Меня зовут Михаил Евсеевич, мы сотрудники НКВД. Пять дней тому назад где-то примерно в десять часов утра на окраине нашего с вами города нашли труп молодой женщины, и по всем описаниям и признакам она похожа на вашу работницу, которая у вас уже шестой день не выходит на работу. Сегодня ведь тоже её нет на работе?
– Да, сегодня Омид тоже нет на работе, но причём здесь Омид, она девушка, а вы речь ведёте о женщине, да ещё и беременной? – начал было возмущаться мастер.
– Вы, товарищ, не горячитесь. Как нам стало известно со слов вашей работницы – Сони, ваша Омид тоже беременной была, и что они с русским парнем, от которого беременна, подали заявление в ЗАГС, и ровно через пятнадцать дней у них должна быть регистрация.
После этих слов Михаила Евсеевича мастер вздрогнул и слегка побледнел, развёл руками и произнёс:
– Я этого не знал, потому и думал, что она девушка.
– Мы понимаем, что женских секретов вы могли не знать, но нам пока от вас нужно одно, чтобы вы и Софья поехали с нами на опознание трупа – вот на этой машине. Уверю вас: много времени это не займёт, обратно мы вас привезём. И давайте не терять время, оно дорого всем.
Входя в морг, Софья обеими руками схватилась за левое предплечье Мерета и, опустив голову, вошла следом за Михаилом Евсеевиче и мастером. Когда все перечисленные лица подошли к столу, на котором лежал накрытый труп, патологоанатом спросил:
– Все готовы?
Молодой мастер-строитель кивнул головой, а за Софью ответил Мерет:
– Да!
В это время Софья со страхом открыла глаза и вскрикнула:
– Джане манн, хаhаре манн  – Омид! – и почти в бессознательном состоянии всем телом навалилась на Мерета, которому ничего не оставалось делать, как взять её на руки и вынести на свежий воздух, а за ним бежал врач, держа в руке ватку, насыщенную аммиаком, для приведения в чувство.
Мастер-строитель тоже в трупе узнал свою работницу персиянку – Омид Акбаровну Акбарову, так она числилась в отделе кадров строительного управления, подтвердив:
– Да, это маляр моего участка, она пропала с обеда в понедельник. Сегодня шестой день.
Закончив процедуру опознания и выйдя на улицу, где Софья хоть и выглядела бледно, но чувствовала себя уже нормально, Михаил Евсеевич сказал:
– А теперь пойдёмте к нам в кабинет, запротоколируем и распишемся, а ты, Василий Филиппович, иди к дежурному и по телефону вызови сюда директора либо главного инженера этого строительного управления, – тут он повернулся, обращаясь к мастеру: Скажи, как фамилии, имена и отчества обоих.
– Директор – Вагин Виктор Леонидович, главный инженер – Сотицкий Зиновий Ильясович.
Войдя в кабинет, Михаил Евсеевич сказал Мерету:
– Ты заполняй акт опознания, а я допрошу этих товарищей, – после чего предложил присесть напротив себя мастеру и Софье и, не медля ни минуты, начал задавать вопросы:
– Как ваша фамилия имя и отчество? – обратился он к мастеру.
– Куксин Станислав Петрович, образование высшее строительное, живу в общежитии строителей, холост, три года на должности.
– Скажите, почему вы не заявили в НКВД о том, что у вас пропал человек?
– Да только потому, что у строителей бывает такое: пропадёт на неделю, потом отрабатывают по две смены, вот я так и подумал. А другие болеют, а потом приходят и приносят справку от врача. Либо... – здесь он замолчал.
– А что, у Омид были такие случаи или это у вас, у строителей, бытует такое разгильдяйство? Молчишь? Ну ничего, приедет твоё начальство, я у него спрошу.
– Нет, у Омид Акбаровой не было ничего подобного, за всё то время, которое работала у меня.
– Скажите, кто бы мог с ней поступить так, может, на работе с кем-то конфликтовала, или сильно поссорилась из-за чего-то?
– Нет, она была со всеми очень дружелюбна и миролюбива. Кстати, вот её лучшая подруга по работе и крови.
– По какой крови, поясните?
– Софья и Омид – они обе персиянки и лучшие подруги с детства, вот она может рассказать больше, а я её знаю по работе и охарактеризовать могу только по работе. Кстати, её зовут по паспорту и по-персидски – Сакина Халки.
– Так это вы в морге выразились на фарси? Если это при-личные слова, то переведите дословно.
– Ты сказала: «Джане манн, хаhаре манн», – повторил Мерет слова, прозвучавшие в морге.
– Да, правильно сказал мастер, персиянка и фамилия Халки, зовут Сакина, и я являюсь лучшей подругой убитой Омид. Мы с ней с детства дружили и знали друг о друге всё.
– У вас есть парень или вы замужем?
– У меня нет ни парня, ни мужа. Я одна живу в общежитии.
– Тогда подробно расскажите, кто бы мог посягнуть на жизнь вашей подруги – Омид?
– Я не знаю, кто бы мог совершить такое злодеяние с таким прекрасным человеком.
– Может быть, у вас есть какие-нибудь подозрения на кого-то? Насколько я понял с ваших слов, она до обеда работала и почему-то не пришла на обед в бытовку, хотя обед принесла; значит, она рассчитывала работать как обычно – нормальный рабочий день. А если бы она хотела уйти с обеда домой, она бы не брала обед, и прежде чем уйти, она бы отпросилась у мастера, после чего переоделась бы в чистую одежду, предупредила бы тебя – Софья, как лучшую подругу и напарницу, и только после этого ушла. Только ничего из четырёх дел не было сделано, а это говорит о том, что произошло какое-то обстоятельство. Ведь у вашей подруги был парень – судя по тому, что она была беременна. Если вы его знаете, тогда расскажите нам об их взаимоотношениях.
– Да, у неё был парень русский, мы его так называем, а кто он на самом деле – не могу сказать. У меня с ней много общего: мы обе маляры, обе персиянки, обе великовозрастные девы, и до появления этого парня ни разу не влюблялись: я до сих пор, а она влюбилась в этого приезжего русского, он работает шофёром, но я его ни разу не видела. Из её рассказов я поняла, что он очень порядочный человек – интеллигент; что сильно любит её, а когда узнал о беременности, то на второй день потащил в ЗАГС, и они подали заявление, а через пятнадцать дней должны были зарегистрироваться и сыграть свадьбу. Я вам уже один раз говорила об этом.
– Ничего страшного, что ты нам уже говорила. Софья, ты хорошенько подумай, может, ещё что-то вспомнишь, подумай – может, до этого кто-нибудь приставал? А в какой автобазе работает её жених, о котором ты сейчас не раз упомянула?
– Подождите, она мне рассказывала про одного парня, его зовут Омар – её одногодок и оба они родились в Персии. Их отцы были друзья, и якобы когда они родились, то их нарекли друг другу. Так вот, будто бы первый раз Омар сам приходил и звал её стать его жёной, но она ему отказала. Только на этом он не успокоился и раза три присылал какого-то парня, который, не называя себя, требовал её согласия на замужество с Омаром. А она каждый раз отказывала, и он каждый раз после её отказа угрожал. Последний раз Омид сказала парню о том, что беременна и выходит замуж за русского, а тот от имени Омара сказал – тебе будет очень плохо.
– Перебью вас, а когда последний раз приходил парень, можете вспомнить?
В момент допросов Михаил Евсеевич очень часто менял обращение: то на «ты», то на «вы», вот и к Софье сегодня часто так обращался, видимо от волнения, либо по ходу допроса думая ещё о чем-то.
– Дня за три до исчезновения Омид; а в день исчезновения по территории ходили какие-то три парня, всё рассматривали – да их видели рабочие, которые благоустройством территории занимались.
– Вот это уже интересно, а как его фамилия и где работает Омар?
– Фамилию и где он работает, я не знаю.
– А почему покойница не хотела выходить замуж за него?
– Как я уже говорила, их отцы были друзьями и там, в Персии, были революционерами, а когда подавили революцию и гражданскую войну, они бежали сюда. Семья Омид из трёх человек: отец, мать и Омид.
Омар с отцом, поскольку его мать умерла там, в Персии, отец его умер здесь, когда ему было одиннадцать лет, и тогда отец и мать усопшей стали его опекунами; так они росли вместе и учились. Когда же Омару и Омид исполнилось по девятнадцать лет, они стали работать, Омару дали общежитие, а Омид жила с родителями.
В один осенний день, когда она пришла с работы, родителей не оказалось дома. Самое странное в том, что, проживая вместе, будучи взрослыми, отец и мать усопшей ни разу им не упомянули о том, что они наречены друг другу. А словам Омара она не верила, считала: всё, что он говорит, это его выдумка, и вообще она его принимала за брата своего.
Вот почему отвергала его, кроме того, она не любила его.
На протяжении всего своего рассказа Софья всхлипывала, вытирая слёзы и неоднократно повторяя:
– А теперь её нет в живых, и как я теперь буду жить, других подруг у меня нет – одна осталась.
– Софья, хочу уточнить два вопроса. Первый: через два дня после исчезновения подруги вы предприняли какие-то действия, ведь она же ваша подруга? И второй: в какой автобазе работает шофёром этот, как вы изволите выражаться, русский?
– Её русский парень работает в новой автобазе, они её так называют. Со слов Омид, Иосиф хромает, у него в коленке нога не гнётся. На второй день я была у неё дома – не застала, вторично было то же самое. Кроме того, соседи у меня стали спрашивать, где она. Я об этом сказала мастеру, но он, видимо, закрутился, ведь дело идёт к сдаче объекта, тем самым упустил из виду.
– Да, так оно и было – сроки нам никто не отменял, это же правительственный объект, – сказал мастер – Станислав.
– Вот теперь есть некая ясность, из которой напрашиваются две версии. Ну, это уже мы обсудим без вас, а вы оба сейчас подпишите акт опознания убитой, а точнее сказать – удушенной хлороформом, так эксперты установили по платочку, который она закусила зубами, очевидно, в момент удушения. Пыталась глотнуть глоток воздуху, а вдохнула большое количество испарений хлороформа и, отключаясь, прикусила платочек.
И второй протокол – допроса, тогда поедете на работу, – затем, обратившись к Мерету и Василию, сказал: – Давайте оба документа сюда им на подписание, после чего они могут быть свободны.
Выдохнув из себя воздух, Михаил Евсеевич потянулся и неожиданно для Софьи поблагодарил:
– Спасибо вам, вы лично нам немного приоткрыли занавес.
И, обращаясь к Станиславу, строго сказал:
– А вы своим трусливым молчанием едва не оставили смерть этой женщины нераскрытой, хотя вам лично дважды София говорила о том, что соседи обеспокоены – уже несколько дней не видят Омид; вы всё пропускали мимо ушей. Скажу одно, если так и дальше будете работать, не болея за своих подчиненных, плохой получится с вас руководитель!
Едва он закончил допрашивать свидетелей, как дежурный сообщил, что приехал главный инженер строительного управления, Сотицкий Зиновий Ильясович:
– Попроси его сюда пройти, я сейчас с ним побеседую.
Ещё не перешагнув порог, Зиновий Ильясович, начал возмущаться по поводу срочного вызова в это столь не дружелюбное для него учреждение:
– Товарищи, что за спешка, у меня работа, у меня сроки летят, у меня недокомплект оборудования и материалов, а вы по пустякам меня, главного инженера, дёргаете.
Увидев своих мастера и маляра, он спросил:
– А вы что здесь делаете? – и вновь начал возмущаться: – Так вы не только меня отрываете от работы, но ещё и моих подчинённых, которые через пять дней должны сдать объект, иначе нам не поздоровится. Нет, я буду жаловаться на вас!
– Вы, Зиновий Ильясович, успокойтесь, если здесь кому-то надо жаловаться – так это нам на вас, что мы и сделаем чуточку позже. А то, что вы услышите от меня, и все мои слова подтвердят ваши подчинённые, отобьёт у вас желание говорить о своей загруженности и жаловаться на нас.
Ну ладно, на этом мы закончим – и приступим к тому, почему вы здесь. Хочу вас огорчить тем, что в вашем строительном управлении в одном из ваших подразделений, а конкретно, у этого мастера – труп. Который мы обнаружили пять дней назад, но не могли узнать, чья эта рабочая, – в результате его халатного и бездушного отношения к своим рабочим. Более я вам ничего не буду говорить, собирайте комиссию и решайте сами, как с ним быть. Если понадобятся подробности, то мы вам их предо-ставим. Только одно скажу: о всех ваших проделках и сокрытиях прогулов мы напишем в рапорте вашему министру строительства, буквально завтра. Всё подробности спрашивайте у своих подчинённых, так сказать, из первых уст.
Извините, больше не смею задерживать, вы свободны, до свидания. Мне просто некогда, мы и так много времени потеряли из-за его бездушия, а мне надо ловить преступника.
А вас, Софья, прошу об одном: вы единственный человек, кто видел в лицо и знает Омара. Прошу вас, коротко опишите нашему сотруднику Мерету его внешность – это во-первых; и если вы его увидите в городе, то сообщите нам, но сами не вздумайте следить за ним и упаси вас Бог преследовать его – это во-вторых. Заранее благодарю вас, теперь пройдите с ним, – и, указав на сотрудника, начал перебирать бумаги.
После всего услышанного у Зиновия Ильясовича спесь слетела моментально, он ещё долго сидел, ждал, пока Софья закончит описание Омара. Со стула он поднялся весь ссутулившийся и бледный, жестом руки показал своим строителям на выход. После ухода строителей Михаил Евсеевич со своими сотрудниками начал вырабатывать версии и составлять план действий, в том числе кто, чем будет заниматься конкретно.
– Первая версия, это русский, узнав о беременности, потащил в ЗАГС регистрироваться – это красивый ход для создания алиби, поскольку его устраивает холостяцкая жизнь больше чем семейная, где потребуется дом либо квартира, а потом воспитывать сорванцов. Василий Филиппович, ты займёшься Иосифом – шофёром из гаража – и не только, как он работает, с кем дружит; в общем, отработать все версии. Второй подозреваемый это Омар Кули, ты, Мерет, точно так же должен отработать всё. По-скольку он и она мусульмане, то есть персы, и если женщина не подчиняется шариату, тогда они применяют физическую силу. Ну, чего я тебе говорю, ты сам лучше меня знаешь эти законы. Завтра утором вы доложите о проделанной дневной работе, а там решим, как действовать дальше.
На следующий день Михаил Евсеевич спросил:
– Так, рассказывай, что ты выяснил за вчерашний день.
– Шофёр – это Бурденко Иосиф Степанович, работает в автобазе более трёх лет, очень хорошо характеризуется, как человек и как специалист, его с товарищем Семёновым Николаем Николаевичем пригласили из Баку, второй тоже характеризуется очень положительно. Оба в командировке уже девять дней – Бурденко в Мерве, а Семёнов в Чарджоу. Живут в коммунальной квартире в одной комнате, а через стенку жила Омид Акбарова. Соседка по коммуналке рассказала, что Иосиф и Омид познакомились в коридоре, она лично присутствовала, когда приехали сюда эти два шофёра. Из местного населения ни с кем дружбы не поддерживает, опросил сторожей и весь контингент, обслуживающий гараж, на предмет, не приезжал ли днём или ночью Иосиф с машиной или без машины. Ответ был один: нет, не приезжал. Я взял адрес, к кому в Мерв командирован Иосиф. В то же время, как в гараже, так и у соседки спросил, не знают ли они человека по имени Омар Кули. Ответили: даже не слышали ни имени, ни фамилии такой. Михаил Евсеевич, может, позвонить в следственный отдел Мерва и попросить проверить на предмет отъезда в Ашхабад нашего подозреваемого – Иосифа?
– Ты подожди, не торопись, дай возможность Мерету доложить о вчерашней своей проделанной розыскной работе, а потом решим. Давай Мерет, докладывай!
– Со слов Софьи Омар Кули проживает в общежитии. Пройдя несколько общежитий, в одном обнаружил Омара, а вот фамилия залита чернильной кляксой, он оттуда выбыл четыре года назад, это записано в старом журнале регистрации, который нашли у коменданта. В остальных он нигде не числится и не значится. В паспортном столе Омар Кули нет, есть Омар Гали и место регистрации – то же самое общежитие, в котором я находил, только дальше написано – нет. Я тоже заходил к соседке Омид, безрезультатно; не теряя надежды, я пошёл на стройку к Софье, попросил её опять-таки вспомнить, может, подруга говорила, или он её приглашал куда-нибудь, где при необходимости можно его найти, или где его друг живёт. На все вопросы мотала го-ловой, отвечала, мол. нет, не знаю.
– Значит, так, Василий, ты не звони в Мерв, а сам поезжай туда и всё досконально проверь и опроси всех, с кем работает и не работает, но находится в зоне его общения.
А ты, – обращаясь к Мерету, говорил начальник, – вспомни, что говорила на допросе Сакина – Софья, кто они по национальности, персы, кажется, так она говорила. Так вот, твоё задание на сегодня: обнаружить местонахождение их диаспоры и у них узнать, где живёт или скрывается Омар; если он такой подпольщик, они точно скажут, где он скрывается. Да подними заявление, в котором диаспора просила выдать тело Омид для предания земле. Если там нет, тогда сходи в морг к патологоанатомам, они наверняка записали у себя в журнале. В крайнем случае фамилию и адрес того, кто забирал убитую.
– Я всё понял, разрешите идти? – спросил Мерет, вставая с табуретки.
– Да, можешь быть свободным, а ты, Василий, давай – у тебя скоро отправляется поезд в ту сторону, и не задерживайся там: одна нога там – другая здесь! – сказал под занавес Михаил Евсеевич.
***
– Буквально на второй день после допроса в милиции, – продолжала рассказывать Софья Иосифу, – ко мне стал приходить Мерет. То есть, мы начали встречаться, понравились один другому. Он потихоньку рассказывал ход следствия, из рассказа Мерета я знаю все удачи и неудачи по сегодняшний день. И если бы не я с подругой, думаю, милиция не нашла бы Омара.
Наш мастер – Станислав – отгулы нам предоставил раньше обещанного срока, и я со своей подругой – Галей, – как и намечали, вдвоём поехали к морю, в Красноводск. Остановились у Галиной бабушки; на утро следующего дня приезда отправились к морю, захватив с собой бабушку. Каково же было моё удивление, когда я увидела Омара, обогнавшего нас. Он продолжал двигаться в том же направлении, что и мы шли.
Я шёпотом сказала Гале, мол, это Омар, его в Ашхабаде ищут, а он здесь гуляет. Благо, бабушка плохо слышала, а я продолжила подружке на ухо шептать. Надо, мол, нам проследить, куда он пойдёт. Остановившись у какого-то дома, мы попросили бабушку отпустить нас буквально на десять минут, немного пройтись. Омар, шедший впереди нас метров на сто, перешёл улицу с левой стороны на правую и неожиданно для нас вошёл в дом с двумя деревьями у ворот. Тогда я приняла решение идти в милицию и рассказать про Омара.
Направляясь в Красноводск, я знала, что Василий Филиппович, вернувшись от вас – Иосиф, привёз отчёт о полной вашей непричастности, то же самое подтвердил и Мерет здесь, в Ашхабаде.
В милиции Красноводска нам долго не верили и потребовали удостоверение либо мандат, подтверждающий причастность к органам. Тогда я попросила позвонить Кашину Михаилу Евсеевичу и сказать ему об Омаре Кули. Ждать пришлось минут двадцать, пока установили связь с Ашхабадом. Откровенно говоря, нам повезло – Кашин оказался на месте, а когда услышал про Омара Кули, спросил, откуда они знают насчёт этого фигуранта. Тогда работники Красноводска рассказали, что вот пришли две девушки и посвятили нас в ваши дела. А зовут девушку Софья, она утверждает, что была подругой удушенной Акбаровой Омид Акбаровны. Что-то ещё долго говорили два начальника. После того, как он положил трубку, обратился к нам с вопросом: «Вы можете сейчас показать, где находится Омар Кули? Да, чуть не забыл: Кашин благодарит вас помощь следствию».
Мы говорим, мол, так поэтому мы и пришли, чтобы вы его задержали или арестовали. Час назад он вошёл в дом – вот его мы вам и покажем. Мы думаем, что у Омара, который никогда здесь не жил, не так уж много близких и знакомых. После этих слов мы вместе с милиционером отправились к дому, где, по нашему мнению, поселился Омар. Подойдя к дому, решили, что хорошо бы его вызвать из дома – и здесь мы его возьмём.
Как и предполагали, Омар именно здесь поселился и в тот момент находился в доме. Галя пошла выманить его на улицу, а я отошла в сторону в качестве наблюдателя – такую установку дали в милиции, а когда я спросила, почему, они пояснили, мол, а вдруг не докажут его виновность, и он начнёт тебя преследовать или, того хуже, мстить. Так что лучше от греха подальше, чтобы он тебя не видел, это – верный способ.
Выглянув из-за приоткрытой калитки, Омар рванулся было назад, но цепкая рука сотрудника милиции не дала ему этого сделать. После того, как связали ему руки, спросили:
«Где документы?»
«В доме, в кармане рубашки полосатой», – ответил задержанный.
«Где работаешь и кем, зачем уехал из Ашхабада?» – спросил старший по званию милиционер.
«Какое ваше дело?» – огрызнулся задержанный – Омар.
А ещё через день нашего отдыха на Каспийском пляже нас нашёл не знаю на чём приехавший Мерет. Когда я спросила, зачем приехал сюда, он ответил, что этапом сопроводить Омара Кули.
Когда я и Галя вернулись в Ашхабад, мне мой парень – Мерет –рассказал про то, как Омар выкручивался, не желая признать себя организатором и виновником смерти Омид.
– Так значит, Омид убили на третий день моего отъезда из Ашхабада? – спросил Иосиф.
– Да, выходит так, – ответила Софья.
Пока Софья рассказывала о том, как всё это происходило, Иосиф сидел, впитывал каждое её слово, думал, что если больше услышит о смерти, быстрее успокоится. Только всё получалось с точностью до наоборот, а каждое её слово, говорившее о причинённом насилии и боли Омид, щемило сердце, уже и без того уставшее за эти последние дни от напряжённой работы и неизвестности с Омид.
Эту ночь Иосиф вновь не спал, были какие-то дремлющие моменты, где периодически повторялись новые эпизоды, в которых постоянно присутствовали крушения и катаклизмы, после которых так болела голова, что порой казалось – она раскалывается.
Как вспоминал Иосиф после: «В один из таких моментов ясно пригрезилось, будто еду на автомобиле по Военно-Грузинской дороге. Вдруг дорога обрывается, и я падаю в Дарьяльское ущелье; пролетаю толщу мутной и на удивление не похожей на воду реки Терек, а толщу какой-то липучей чёрной жижи. А пролетев её, оказываюсь в пустоте – вакууме, – и куда бы я ни смотрел, всюду мрак и тишина.
А в канун суда над Омар Кули я по совету кого-то из гаража принял достаточно много спиртного, чтобы выспаться, но спал я всё равно немного. Моя растрёпанная нервная система ещё больше взбудоражилась, и я соскочил от приснившегося ужаса, стоявшего у меня всё ещё в закрытых глазах.
Будто стою я за металлическим кованым забором и наблюдаю за людьми, которые находятся там, за ним. Как вдруг кто-то силой проталкивает меня сквозь решётку к тем, на кого смотрел. А те люди, которые только что спокойно гуляли, быстро меня окружили кольцом и, проходя, старались заглянуть мне в лицо. Так продолжалось недолго, пока они не забегали; а забегав, стали срывать одежду, а сорвав её, начали отрывать кожу, мясо, отламывать рёбра и напоследок стали ломать кости, раздирая на части; но самое интересное было то, что все внутренности не рассыпались и продолжали функционировать. После такого привидевшегося сна я вряд ли мог заснуть».
Немного оклемавшись и дождавшись времени начала суда, Иосиф отправился к зданию, которое всё ещё пребывало закрытым. В висевшем расписании начало работы стояло с 9 часов утра и до 17.часов. Немного побродив неподалёку, Иосиф ровно в девять с толпой человек в тридцать вошёл в небольшой, но вместительный зал. Едва вошедшие участники судебного процесса расселись, как секретарь провозгласила:
– Прошу всех встать, суд идёт!
С последним словом секретаря открылась дверь, и одновременно с судьёй вошёл прокурор, но с другой боковой двери, где неподалёку стоял его стол. Пройдя к своему креслу, судья сказал:
– Секретарь, доложите присутствие участников данного судебного процесса.
– Ваша честь, весь персонал суда присутствует, а свидетели находятся в коридоре в ожидании вызова.
– В таком случае уголовное дело слушается под председательством судьи Миронова Евгения Максимовича, прокурора Назимова Мехти Назимовича, защиты Шарафутдинова Рената Меретовича и секретаря Ниязовой Матлюбой Ниязовной. По составу отводы есть?
– Отводов нет, ваша честь, – ответил прокурор.
– Нет отводов, ваша честь, – после прокурора ответил защитник.
– Тогда прошу садиться, – сказа судья и после сказанного сел сам, – В таком случае начинаем уголовный процесс.
Защита и подсудимый были в зале ещё до появления судьи и прокурора. Судья, приподнявшись, пододвинул кресло к столу и, усевшись поудобней на своё место, ударил деревянным молотком по дощечке провозгласил:
– Слушается уголовное дело в отношении Омара Кули в покушении на убийство двадцатипятилетней беременной женщины, Акбаровой Омид Акбаровны. По происхождению – метиска из местной персидской диаспоры, работавшая маляром в строительном управлении. Товарищ прокурор, вы готовы предъявить обвинительные материалы уголовного дела в адрес обвиняемого Омара Кули?
– Да, ваша честь, – вставая, сказал прокурор.
– А вы готовы к защите вашего подопечного? – обратился судья к защитнику.
– Да, ваша честь, – ответил защитник.
– Имеются ли у сторон обвинения и защиты ходатайства, просьбы, какие-либо дополнения?
– Нет, – в один голос ответили прокурор и защитник.
– Товарищ прокурор! Прошу огласить, в чём обвиняется Омар Кули.
– Ваша честь, в ходе оперативно-розыскных действий по делу установлено: Омар Кули, двадцати пяти лет от роду, уроженец Ирана, мусульманин, нелегально перешедший границу в возрасте двенадцати лет с отцом. После пропажи отца с тринадцати лет проживал и воспитывался в семье Акбарова Акбара до восемнадцати лет; хочу подчеркнуть – в семье погибшей.
Следователями прокуратуры было также установлено. Второго июля тысяча девятьсот тридцать второго года Омар Кули очередной раз послал своего друга Акрама к Омид за ответом по поводу её согласия стать его женой. Омид Акбарова так же, как и ему лично в первый раз, так и Акраму в очередной раз отказала. Взбешённый отказом Омар Кули, бродивший ночью по городу, набрёл на тройку: Саидов Музаффар, Сахаатов Дженг и Мухамедов Ягмыр – которые пытались его ограбить, но после небольшого диалога о горе, в котором якобы пребывал Омар, они решили ему помочь, но небескорыстно. Таким образом, они вступили с Омар Кули в преступный сговор для свершения уголовных действий.
Прокурор ещё долго зачитывал вину подсудимого.
Иосиф впервые смотрел на это судопроизводство и думал: «Откуда у такого молодого человека столько зверской жестокости и неблагодарности за то, что её родители воспитали его, как собственного сына? Или потому, что она испытывала только братские чувства?..
Ведь это жестоко не только по отношению к ней, но это бесчеловечно к её любимым, родным и близким людям, которые её любили и будут любить, и которые в данный момент осиротели без её любви, внимания и ласки. Как им теперь жить?
Лишь светлая память о таком ярком человеке останется, только сожаление в сердцах!»
В момент раздумья судья ещё не знал о родителях погиб-шей, потому он с сочувствием отнёсся к их чувствам. А в это время её родители находились якобы в Таджикистане на каторжных работах.
Когда прокурор закончил зачитывать обвинение, судья спросил:
– Обвиняемый, вы себя виновным признаёте?
– Нет, не признаю, это сделали эти трое – Музаффар, Дженг и Ягмыр!
– А что думает по этому поводу защита? – спросил судья.
– Ваша честь, у защиты точка зрения такая же, что и прокурора, я выскажу её по ходу судебного следствия.
– Хорошо, тогда начнём допрос свидетелей. Товарищ прокурор, с кого начнём?
– Ваша честь, я прошу пригласить свидетеля Маруфи Сакину – Софью, она подруга убитой.
Сакина – Софья начала подробно рассказывать только то, что она лично знала об этой трагедии, и ни слова из того, что рассказывал ей Мерет.
Пока Софья излагала свидетельские показания, у Иосифа вновь застучало в голове:
«Почему меня не пускают на мусульманское кладбище, чем я могу его осквернить. Мне хочется выразить свою скорбь, может, после этого я хоть чуточку успокоюсь, а то последнее время я только пью водку; сердце, разрываясь, плачет, а на глазах – ни слезинки. А эти привратники „габрэстан;  не понимают важности поклонения её праху».
Помимо этого, привратник просветил его о следующем: «Если даже и пропустят тебя на этот „габрэстан;, то никто не сможет показать, где её могила, а тем более, если её хоронили не родственники. Кроме того, в какое число и день хоронили твою возлюбленную, не знаешь, а хоронят здесь по тридцать, иногда и больше человек. Так что, дорогой, ничем помочь не могу, иди себе с миром, пусть прах её покоится в царствии небесном и пусть земля будет ей пухом – так у вас, у русских, говорят», – произнёс страж, охранявший покой усопших, и удалился в тень своего грибка.
Очнулся Иосиф от своих думок, когда прокурор подсудимому задал вопрос:
– Почему вы послали своего друга – Акрама, а не пошли сами?
– Да она была упрямая, как осёл, даже разговаривать не хотела со мной на эту тему, ссылалась на то, что раз мы росли в одной семье – значит, мы брат и сестра, а какие мы брат и сестра? У нас отцы и матери разные. Мало того, она мне говорила, что не любит меня. Я что, прокажённый, что нельзя меня любить? Если бы она знала, как я её любил. И вообще, мусульманка не имеет права мужчине перечить, так по шариату.
– Тогда почему вы со своими друзьями-подельниками довели до смерти и не одну её, а с ребёнком; получается, убили вы двоих! – сказал судья.
– Это не я, это они, я их просил её усыпить и привезти её ко мне.
– Ага, значит, хлороформ вы им дали? – спросил прокурор.
Омар Кули долго-долго молчал, думал, как выкрутиться и, ничего не придумав, ответил:
– Да, я же не знал, что эта тупая тройка не знает, как с этой анестезией обращаться!
– Тогда ещё один вопрос задам вам. В ходе следствия вы говорили, что усопшую хотели обесчестить: тогда мол, ей от меня некуда будет деться, и она станет моей женой; если и это не поможет, тогда собирались запереть в доме и никуда не отпускать, пока не привыкнет.
Обвиняемый опять долго молчал, видимо, придумывал, как отказаться от столь постыдного признания. Очевидно, ничего не придумав, он вдруг ответил:
– Ну, там же всё написано, чего ещё спрашиваете?
– Значит, вы подтверждаете, что именно из таких соображений действовали?
– Да-да!- в истерике закричал Омар Кули.
– Но ведь Туркменская Советская социалистическая республика, хотя и находится в Азии и большинство населения имеет мусульманское вероисповедание, но подобные насильственные акты в отношении женщин здесь запрещены законом, – вступил в разговор судья. Это не десятый и не восемнадцатый век, и мы живём в со-циалистической стране, а не в капиталистической, где права женщин не защищены.
Теперь в нашей стране женщины раскрепощены, свободны и права у них такие же, как и у мужчин. Не могу понять: вы, молодой человек, выросли и воспитывались в наши дни и в нашей стране, а твердите о каких-то законах шариата, о которых знаете в искажённом виде и понаслышке, а советских законов не знаете, хотя должны их знать в первую очередь. И судя по расследованию дела, вы нарушили закон Туркменской ССР и за это понесёте наказание.
На этом судебное следствие по уголовному делу закончено. Если у сторон нет дополнений, изменений и заявлений, тогда приступаем к прениям, – закончил свою речь судья.
– Ваша честь, в ходе расследования уголовного дела по этим четырём фигурантам: Омара Кули, Музаффара Саидова, Дженга Сахаатова, Ягмыра Мухамедова – вина которых изобличена и полностью доказана, прошу определить наказание Омару Кули – десять лет строгого режима; остальным троим – по пять лет общего режима.
Так Иосиф, не успев жениться, овдовел, потеряв любимую женщину и не родившегося ребёнка. На работе попросил отпуск, ему пошли навстречу, учитывая создавшееся положение, в которое он попал, и предоставили. Деньги, приготовленные на свадьбу, он начал пропивать. «Пил как сапожник» – поговорка так гласит.
***
Вернёмся же за гостеприимный стол Иосифа Степановича, который продолжил свой рассказ повествованием о том, как Николай Семёнов, вернувшись из командировки тоже досрочно, быстро разобрался в ситуации и начал срочно осуществлять свой план нелегального перехода границы в Персию, где якобы уже ждёт его напарник с какими-то драгоценностями. В один из дней он собрал своих друзей-офицеров, встретивших их в день приезда в Ашхабад:
– Друзья мои, время наше настало, другого такого момента не будет. Пока Иосиф запил, нам необходимо быстро сработать. Даю на всё про всё пять дней, но может оказаться и меньше.
– А если он завяжет пить, тогда что? – поинтересовался Соболев Александр Иванович.
– Тогда я ему найду достойного собутыльника, настоящего алкаша, который сможет уговорить выпить с ним даже телеграфный столб. Вот с ним он и мать родную забудет, и будет пить столько времени, сколько нам понадобится.
– Хорошо, тогда скажи, что мы должны делать? Когда ты приехал, сказал, что у тебя есть план, который будешь постепенно готовить, – спросил Коваль Виктор Семёнович. – Каков этот план? Раздай карты для нашей игры!
– Прежде чем раздать вам задания, хочу сказать, что проводник, который берётся нас перевести, будет здесь к концу этой недели.
По его сведениям, которые он узнал от своей сестры, работающей на метеостанции Ашхабада, прогноз погоды обещают такой. К концу недели надвигается, какой-то тропический циклон, движущийся из Индии через Афганистан, предположительно он будет проходить полосой, захватывая нашу границу с Персией, – это самый лучший момент для перехода через границу, в противном случае придётся ждать очень долго. А если точнее, до начала осенних дождей, это самое лучшее время для перехода, в такое промозглое время пограничники сидят в казармах и в дозор выходят очень редко.
– Хорошо мы услышали то, что хотел сказать; а что де-лать?, – вновь спросил Виктор Коваль.
– Тогда слушайте. Проводник просил подготовить не деньги, а золотые часы марки «Буре». Дабы не обременять вас, я уже приобрёл такие часы, вам же необходимо приобрести несколько золотых колец, чтобы было у каждого, либо золотые браслеты.
– Для чего эти кольца, не могу понять? Вам не кажется, что он может завести в западню и порешить всех нас, а сам заберёт богатство – и всё шито-крыто! – теперь уже выступил Соболев.
– Нет, друзья. Это на тот случай, если мы нарвёмся на засаду – это будет так называемый откуп. Во-вторых, часть золота пойдёт на обмен персидских денег – риалов, которые мы получим от проводника.
Скажу вам: не нравится мне ваше настроение, какие-то вы стали подозрительные. Прошу вас, соберитесь и будьте внимательны.
Самое главное – под занавес не наделайте глупостей. По-скольку будет дождь, необходимо экипироваться так, чтобы не промокнуть, и обуться в добротную обувь – идти придётся долго по каменистой, глиняной и песчаной почвам. Кроме того, такую же экипировку надо приготовить Иосифу, поскольку он пьёт и пойдёт с нами пьяным. По дороге от дождя он быстро протрезвеет, вот тогда нам придётся худо, но если это произойдёт на той стороне, тогда он не сможет вернуться назад, и ему ничего не останется, как быть нашим переводчиком с персидского на русский и наоборот. Вот для этого я его и беру с нами – другого выхода нет. То есть он будет работать своим языком на нас, пока мы не изучим язык фарси.
– Николай, зачем нам нужен пьяный, мы что, его на горбу потащим? Давай отрезвим его перед самым переходом, – сказал Коваль.
– Скажу последнее. Я вам уже не раз говорил: трезвым он не пойдёт, и создаст нам немало проблем, и на горбу не понесём! Проводник идёт с двумя ишаками, один для его небольшого скарба, а второй – для Иосифа. И самое последнее: сколько, где и как будем идти, не знаю, поэтому захватите поесть на сутки – только калорийные продукты, в том числе и воды. Вот теперь всё.
Все разошлись заниматься теми заданиями, которое получили, так как времени было в обрез.
Дни летели быстрее, чем хотелось бы, к концу третьего дня погода начала портиться. Небо стало затягивать тучами, ветер дул непонятно с какой стороны, вздымая и кружа клубы пыли и песка, унося их куда-то в Каракумы.
По ранней договорённости все собрались в указанное время и в нужном месте, на котором Николай Семёнов объявил:
– Завтра утром рано выезжаем в посёлок Душак, ближе к вечеру двинемся в путь, указываемый нам самим Господом Богом.
На окраину посёлка Душак прибыли после полудня, остановились на окраине у какой-то заброшенной хижины. Там поели из того провианта, который брали в дорогу.
Едва закончили кушать, появился проводник, назвавший себя Атабаевым. После быстрого рукопожатия проводник достал из сумок, свисавших по бокам ишаков, туркменские здорово потрёпанные грязные халаты и замызганные папахи, сшитые из целой овечьей шкуры, и велел облачаться. Когда Соболев спросил: «Зачем весь этот маскарад?» Атабаев ответил: «Это маскировка. Если кто-то издали и увидит, подумают – свои люди куда-то направились».
После того, как все облачились в халаты, брезгливо поглядывая, а порой вздрагивая и пренебрежительно отворачивая нос от неприсущего запаха, Атабаев придирчиво осмотрел всех, и по его виду стало видно: он остался доволен. Увидев пьяного Иосифа, покачал головой и сказал:
– Может, его оставим здесь, а то с ним много мороки будет в пути.
– Нет, – сказал Николай. – Мы его здесь не бросим, без него не пойдём – только с ним.
– Тогда сажайте Иосифа на ишака, в пути по очереди будете придерживать, а там увидим.
Пойдёмте, а то скоро начнётся дождь. Мы в полночь должны пройти заставы, и мне необходимо к утру вернуться: «Аллах велик – да укажет нам путь истинный и прямой, да сохранит нам жизнь от врагов наших неверных!»
После этих слов проводника все двинулись в сторону границы.
Со слов Николая, которые он говорил, уже находясь в Персии, всё было следующим образом.
Ближе к потёмкам они тронулись в сторону границы, шли очень долго, молча и понуро, будто совершили нечто ужасное.
А в действительности – они и совершали предательство по отношению к своей Родине, за что позже все неоднократно заплатили горькими слезами и разочарованием.
В тот Богом проклятый день, но радостный для чёрта, в начале пути дул слабый ветерок и по небу бежали небольшие тучки. По мере приближения к советско-персидской границе ветер усиливался, и небо всё больше и больше затягивали чёрные тучи.
По злой иронии судьбы, в момент пересечения границы чёрные грозовые тучи опустились так низко, что казалось, вот-вот начнут цепляться за головы перебежчиков, а к этому времени уже дул ветер приличной силы.
Через мгновение полил такой сильный дождь, словно тропический, который за десять минут промочил национальную одежду и папахи до ниточки, и беглецам в намокшей одежде казалось, что на них нагрузили по тонне груза, отчего с каждой минутой идти становилось тяжелее и тяжелее. Едва дождь сбавил свою прыть, дал временный передых, как налетел шквал, да такой напористый, что порой сбивал с ног.
Проводник, обозначив направление ветра, известил:
– Это дует большой афганец, и, судя по вон той сопке, которая высветилась в блеске молнии, мы в пятидесяти метрах от государственной границы СССР и Персии. Можете обернуться, перекреститься и тем самым попрощаться с Россией. Если кто-то ещё хочет вернуться – можете, пока не поздно, поскольку чуть позже будет невозможно, так как ещё немного, и мы будем уже на территории Персии. А через час я вас передам племяннику, он доведёт до Мешхеда. Дальше – как знаете, – затем, немного подумав, спросил: – Кто-нибудь знает язык – фарси или азер-байджанский?
– Иосиф знает, посмотри – вон тот, который сидит на ишаке, – сказал Николай.
Иосиф скорее не сидел, а лежал на животе, уткнувшись головой на шею ишака, лежал, опутанный упряжью этого животного, чтобы не свалился, так как придерживать его всем надоело.
Этот человек был настолько обездвижен спиртным, что даже не шевелился – это состояние безразличия иногда пугало Николая, а в пути следования, когда Иосиф начинал произносить какие-то нечленораздельные слова либо мычать, он подходил и, приподняв голову, вливал ему очередную порцию водки, которую специально припас. Вот и сейчас, посмотрев в сторону спившегося влюблённого, который через несколько часов станет иммигрантом по пьянке либо поневоле, он ответил проводнику:
– Ты прав, надо попрощаться с Родиной, какая она ни есть в данное время, но она – Родина, только поменяла цвет с голубого на красный, а Россия и земля, на которой они росли, дружили, любили и лучшие годы жизни провели, остались те же, в одном лице, – и лишь одно слово Николай не произнёс: «служили».
Он боялся произносить это слово, оно корило его совесть.
«Отчизна, в которой похоронены их предки», – с последними словами в свете сказанного о прощании с Родиной, невзирая на продолжающийся шквал, рвавший и уносивший слова куда-то вдаль, они, бывшие офицеры царской армии, как по команде повернулись лицом в сторону России и, несмотря на то, что стояли в грязи по самые щиколотки, все пали на колени, кроме вы-шеупомянутого Иосифа, который не был офицером и не при-надлежал к голубой крови.
На такую драматически тяжёлую картину невозможно было смотреть без слёз и боли в сердце; колени и носки их ботинок утопли в грязи, полы халатов рвало то в одну, то в другую сторону. С одежды стоявших на коленях ручьём стекала дождевая вода, шквал раскачивал тела, словно былинки, в разные стороны, только они будто ничего этого не замечали, продолжали шептать молитвы, низко опустив головы и периодически крестясь, после чего опускали руки, словно плети.
Была ночь, в темноте невозможно было видеть их лиц из-за опущенных голов; только в момент грозового разряда в отблеске молнии, когда они, поднимая головы, взирали на небо и осеняли себя крестом, на мгновенье были видны их бледные, мокрые лица, то ли от льющего дождя, то ли от слёз».
Так трое офицеров Русской Армии стояли на коленях, что-то шептали, видимо просили прощения у Бога и Родины, которой когда-то, также преклонив колени и присягая, клялись защищать её ценой собственной жизни, а в этот момент изменяли ей путём трусливого бегства.
Может быть, они проклинали себя за то, что не смогли подавить революцию, или за то, что не смогли вжиться в Советскую власть, за то, что они – трое бывших офицеров царской России, потерявшие стыд и совесть и трясущиеся за свою поганую шкуру, – бегут.
Побросав на произвол судьбы свои семьи, предков, землю – прах и память, – изменили Отечеству, которое их пестовало, вскормило, выучило военному делу и надеялось на их мужскую доблесть и защиту. Необходимо добавить: эти когда-то боевые офицеры, бравировавшие всюду кутилы и скандалисты, пали так низко, что в итоге стоят на коленях, словно в исповедальне, и просят чего-то у того, кто никогда и ни кому не помог, как бы несчастный ни бил челом о землю, даже – до крови, потому что вера в Бога – это удел слабых духом людей. И никто не мог знать, о чём они молят Бога – о ниспослании им лучшей доли и счастья на чужбине, то ли они замаливают грехи былые и сейчас раскаиваются в содеянном со щемящими сердцами...
Вся эта драматическая сцена периодически просматривалась в проблесках молний, которые разверзали чёрные толщи туч, на миг освещая землю и те же чёрные живые человеческие статуи и профиль бледных лиц молящихся. Глядя на затянувшееся прощание, проводник неоднократно просил, чтобы они заканчивали, а то скоро здесь пройдёт погранотряд с дозором. Только достучаться до них он никак не мог: они оставались стоять, словно вкопанные в землю истуканы.
 
Содержание

ГЛАВА I 8
ГЛАВА II 27
ЯЛТА или ПРОЛОГ 27
Одесса 29
Назначение КСМУ 54
Шкатулка княгини Барятинской 56
Работа в КСМУ Александровска 61
Нападение банды на поезд 65
Пленение и расстрел 70
НЭП 73
Фатальная встреча 74
Абреки 86
Дороги и красоты Кавказа 88
Скоротечная любовь 93
Баку 95
Апшеронский порог 108
Каракумы 116
Предтеча 118
Скоротечное счастье и катастрофа 127

 


Николай Иосифович Бурденко


Двадцать пять
лет ностальгии
роман


Книга первая
Смятение




ISBN 978-5-903-042-72-2


Литературный редактор В.Ф. Платонов
Компьютерная вёрстка К.А. Шипулин


Издательский дом «Бия»


Сдано в набор 11.04.12. Подписано в печать 25.04.12.
Формат 60х60/16. Гарнитура Times. Бумага офсетная.
Печать оперативная. Усл. печ. л. 12,19. Тираж 150 экз. Заказ 2504.




Отпечатано в типографии  ИП Платонов В.Ф.,
г. Бийск, свид. 22 № 001508126 от 23.09.2004,
г. Бийск, ул. Промышленная, 4–48, тел. 40-31-83.