Молочная река

 
Братьям моим, Анатолию и Михаилу, с запоздалой просьбой о прощении за то, что, выросши, редко виделись, за то, что не берегли друг друга, за то, что их уже нет.


    Жаркое, но короткое сибирское лето, словно ладное, упруго изогнувшееся под полными вёдрами, коромысло, легло своей сенокосной серединкой на плечи деревни. Со стороны посмотреть – легко и красиво. Только, хочется поскорее донести эту ношу, не расплескав, освободиться, расправить плечи, и, вздохнув свободной грудью, просто наслаждаться солнечным теплом, до той поры пока не зарядили дожди, предвещая скорое похолодание.
    Покос. Для любой деревенской семьи, он и сейчас самая большая забота. А, когда, вся его механизация, для частников, состояла из одной совхозной, лошадиной силы, выделенной на несколько часов, чтобы только перетаскать копны к месту кладки зарода, это была тяжёлая, временами, тяжкая работа, совпадающая самой доброй и ласковой порой года. Даже осенняя копка картошки, сажаемой в неимоверном количестве, не шла с покосом, ни в какое сравнение. Картошка – вот она, рядом, к ней не надо, как на деляну тащиться через три болота и два леса. В течение светлого дня всегда выкроишь время выйти в огород и выкопать десяток бороздок. Да и сам труд на картофельном поле много легче косьбы или кладки возовых копен.
     В покос вносили свою посильную лепту все члены семьи. Малышня тем, что ей в это время, уделялось меньше внимания родителей. Дети чуть постарше помогали тем, что вместе с немощными стариками, водились с этой малышнёй и вели, до вечера, домашнее хозяйство. Ну а все остальные, кто весь день, а кто, выкраивая  время среди работы на совхозных полях и фермах, косили, гребли и копнили, чтоб успеть за пару-тройку погожих недель сметать зароды, стараясь не пустить лежащую в прокосах кошенину, под губительный для неё, затяжной дождь.
    Мишке, через полгода, в январе, должно было исполниться семь лет. Возраст, ворошить прокосы  и согребать валки, по мнению родителей, самый подходящий. А потому, вот уже вторую неделю, его, наравне со старшим братом и сёстрами, будили спозаранку, и он, пристроившись бочком на велосипедной  раме, ехал с братом на покос. Толян собрал, этот велик, из выброшенных на металлолом старых, разношёрстных рам, крыльев, колёс и прочих велосипедных запчастей. Пестрый, как дятел, велик был, однако, очень даже ходкий. Мишка вполне освоил его, катаясь по деревенской улице «под рамой» – иначе, ноги до педалей не доставали. 
По дороге на покос, Толик почти всегда молчал, нажимая, что есть силы, на педали. Он старался, хоть на полчаса опередить родителей, шедших вместе с сестрами пешком. Приехав, сбрасывал с плеч старый, выцветший рюкзачок с запасом еды на день, и тут же падал в шалаше спать, так как, уйдя с вечера в клуб, возвращался домой, с рассветом, когда, иной раз, мать с отцом уже управлялись с хозяйством во дворе. В этом случае, он тихонечко пробирался, в специально проделанный со стороны огорода лаз, на сеновал, где под полотняным пологом, были раскинуты овчинные полушубки, прикрытые, подогнутым под них, толстым ватным одеялом, а сверху брошены лоскутное одеяло потоньше и большая подушка – просто замечательная постель. Если втихушку от Толика в ней похозяйничать, то всегда можно найти что-нибудь интересное или вкусное. Когда Мишка съедал чуток из обнаруженных под шубами печенюшек и карамелек или сгрызал огурец с морковкой, то Толик лишь грозился следующий раз пришибить его, за то, что он шарится у него на сеновале. Но если Мишка, не дай Боже, трогал баночку из под леденцов, где лежала  мелочь, а тем более «поджигу» и порох то… то лучше и не вспоминать, что тогда будет. 
В то же утро, как Мишку, впервые, определили ворошить сено, у него на ладошках, от граблей, вздулись  пухленькие, болючие пузырьки мозолей. А всё потому, что заупрямился и не стал одевать «верхонки» – большие, показавшиеся ему неудобными, брезентовые рукавицы. Он, бросив грабли, заканючил, было, что «не может, теперя, согребать сено», но мать оторвала от лопуха два листа, слегка протёрла их подолом, впихнула в рукавицы, от которых он с утра отказался, сказала надеть, сунула снова грабли и ушла, таскать сено в копны. Мишка для приличия ещё немного обиженно поскулил и успокоился. Что удивительно, мозоли скоро, тоже, перестали болеть. Только лопушинные листья в верхонках изредка надо было менять. Но лопухов вокруг росло столько, что и на сто покосов бы хватило. Впрочем, уже послезавтра, Мишке не стали нужны ни лопухи, ни рукавицы – ладони, как им и положено быть у мужика, стали твёрдыми, с потемневшими кругляшками, засохших мозолей.
     Одновременно с тем, как Мишка взял в руки грабли, отлынить от этого дела, и хотя бы денёк провести, как раньше, на речке, для него, как для любого другого мальчишки «мобилизованного» родителями на заготовку сена, стало верхом желаний, несбыточной мечтой и всем остальным, что никогда не может случиться. Не было, наверное, тех ребятишек, кто хотя бы раз, не бубнил, когда его рано-рано утром родители будили на покос –
и корова-то ваша, ненасытная мне не нужна, и молоко-то ваше я не пью, и вообще, говорят, что некоторые живут без коровы и ничего, не пропадают.
    Суть родительского ответа, на это нытьё, оставалась неизменной. Разве, что тон менялся в зависимости от настроения отца, погоды и того, много ли нужно успеть, сделать за день, видели или нет родители, во сколько ты вчера, точнее сегодня лёг спать. Последнее, конечно, относилось только к тем, кому уже позволительно было «бегать» вечером в клуб, на танцы, а спать не в доме, а на сеновале или, например, в амбаре. Батя, один раз, устав поднимать спавших в нём Мишкиных сестёр, Светку с Сашкой, окатил их прямо в кровати колодезной водой, и получил от матери нагоняй, за то, что намочил  перину с одеялом.
    А, дядя Аркадий, батин брат, будил старшего сына Ваську, сколотившего себе топчан под самым коньком крыши сеновала очень просто – шарахнет длинной совковой лопатой по драни, которой крыша покрыта, прямо возле головы, крикнет: – Подъём! – и идёт с этой лопатой, подчищать двор.
    Васька поначалу сразу подскакивал, а потом привык – укроется с головой одеялом и дальше спит, пока после нескольких ударов, дядя Аркадий не добавит несколько слов, за которые сам Васька, мог бы запросто, огрестись от отца, если бы сказал при нём то же самое.
    Сегодня с покоса собрались намного раньше обычного. Небольшую, позавчерашнюю кошенину, сразу после обеда, сложили в копны, а косить больше не стали. Небо со стороны старых листвяков стало темнеть, ощутимо потянуло свежестью. И хотя, понемногу начинавший разгуливаться, ветер дул к тучам, по всему было видно, что, к темноте всё равно притащится дождь. Ту сторону недаром «гнилым углом» прозвали – вечно оттуда дожди приходят. Сколько дождь будет идти сегодня – час, ночь, неделю – неизвестно и, посовещавшись, родители решили, что оставлять под него даже свежескошенную траву не стоит – измодеет и вся недолга.
    Огорчённо сообщив детям, что на сегодня всё, велели убрать под навес деревянные вилы с граблями, чтоб от дождя не намокли и не отяжелели. Проверили, хорошо ли держатся и не сбросит ли ветром косы, подвешенные за пяточки на нижние сучья густой берёзовой кроны, попили, на дорожку, из прокопчённого, мятого котелка густого отвара из смеси корней шиповника, кашки и Иван-чая и пошагали домой.
    Мишка радостно запрыгал вокруг Толика, теребя его, поскорей ехать, чтобы успеть, до вечера, сгонять на речку искупнуться. Того тоже, долго уговаривать не надо – накинул полупустой рюкзачок, и уже через минуту, они наяривали по узкой, полевой тропинке в сторону деревни, задевая колёсами склонившуюся, высокую траву. Мишка, сидя боком на раме, вытягивал то одну ногу, то другую, пытаясь сбить шершавую макушку, в изобилии росшей, тимофеевки. Толику это чем-то помешало, а может, просто надоело, и он, легонько щёлкнув Мишке по кончику уха, коротко изрёк: – Ещё раз протянешь, пойдёшь пешком.
Пешком Мишке не хотелось, и ноги он тянуть перестал, но на всякий случай возмутился: – Чё так больно бьёшь-то! Самому бы так.
– Давай – легко согласился Толик – щёлкни, я чё те, не даю.
–  Аха, щёлкни – подумал Мишка – палец только об тебя отшибать. Скорей бы уже до дома доехать, да сразу на речку побегу.
Но, когда подъехали к дому, Толик, словно полководец, принявший важное решение, объявил: – Домой успеем. Щас сразу на речку, покупаемся до стада, пока дождя нет.
Мишка радостно заёрзал на раме – мало того, что с покоса раньше отпустили, так ещё и до самой речки доедет. Так то, до неё, от ихних ворот, и пешком не далеко, а если через Кондратьевский сворот, по старой дороге, то вообще десять минут ходу. Но на велике, по Главной улице – лучше.
    На Протоке, на удивление, было полно народа, как будто сенокоса и в помине нет. Горел костерок, вокруг которого толкались, накупавшиеся до синевы на губах, Мишкины сверстники и, греясь, чуть не впихивали в жиденькое пламя, сухих ивовых прутиков, свои растопыренные ладошки. Парни и девчонки, постарше, солидно сидели чуть в стороне от огня и, следя, чтобы не подслушивала мелочь, тихо разговаривали о чём-то своём, нет-нет взрываясь громким, весёлым смехом.
    Едва успев раздеться, Мишка с разбегу кинулся в неглубокую, прозрачную, так, что виден каждый камешек, почти незаметно текущую воду и поплыл у самого дна, перебирая по нему руками, к противоположному берегу, сколько хватило дыхания. Шумно фыркая и брызгаясь, встал, и с удовольствием отметил, что по сравнению с началом лета стал уплывать намного дальше – ещё немного и  середина Протоки. Конечно, до того, чтобы перенырнуть всю Протоку ещё далеко, а чтобы купаться в Оке, даже мечтать рано, но всё равно – здорово. Хорошо, что Толик научил его плавать под водой. Сам-то он, с парнями вон, где купается – на самой яме, где Протока выходит на Оку. Сейчас выплывут, на большое, быстрое течение, и будут сплавляться по его волнам до пионерского лагеря, в самом конце деревни. А, оставшиеся возле костра, парни сядут, минут через пять, на велосипеды и поедут туда забирать их. Приедут обратно довольные, все вместе, по три человека на одном велике.
Наплаваться, наполоскаться вдоволь, у Мишки, конечно, не получилось. Чтобы хоть немного накупаться, надо почти весь день провести на речке. И то, вроде всё – собрался домой идти, а только от воды отошёл, как снова туда хочется. Сколько раз Мишка возвращался с полпути домой, обратно на речку, встретив друзей. Особенно, если кто-нибудь из них прихватывал с собой хлеб, которым охотно делился, потому что шёл из дома, был сытым, а хлеб взял так, на всякий случай, пожарить в костре на прутике.
    Увидев, что Толик начал одеваться, Мишка пулей выскочил из воды, впрыгнул в выцветшие от солнца и стирки сатиновые шкеры, не расстёгивая сандалии, всунул в них босые, мокрые ноги и молча встал рядом с ним, держа в руках рубашку.
– Чё, поехали – не то спросил, не то скомандовал Толик – скоро стадо придёт. Видно было, что ему тоже, как Мишке, уезжать с реки не хотелось, хотя вокруг, уже все, так же неохотно  собирались домой.
– Поехали – согласно вздохнул Мишка, запрыгивая «с разбегу» на раму. – Сёдня в клуб кино «про войну» должны привезти, мамка обещалась отпустить, если всё успею.
– А чё те успевать-то? Дров с водой в летней кухне со вчерашнего полно, травы курям, да кролам нарвёшь и иди куда хочешь. А мне, если эта Зорька, зараза, опять сбежит со стада, снова по всем полям её три часа искать. У-у-у, гадина! – Толик зыркнул своими чёрными глазищами – а мамка, даже бича ей дать не разрешает, когда домой, под сарай пригоняю. Молоко, говорит, пропасть может. Всё уговаривает её, хлебом солёным с рук кормит, чтоб домой сразу шла. Ну, ничё, она у меня дождётся, когда мамка куда-нить вечером уйдет.
– Да – согласился Мишка – я бы тоже ей бича дал. Всё время только жуёт и жуёт, а нам – всё коси и коси ей сена.
И в полном единодушии братья покатили с речки.
    Встретив в начале деревни стадо, с удивлением и радостью увидели, что Зорька чинно вышагивает в первых рядах. Может солёные корочки своё дело сделали, а может, умное животное почуяло, что не стоит дальше испытывать мальчишеское терпение. Бич – он для всех, штука неприятная. На всякий случай, посторожив ещё пару проулков, куда Зорька могла свернуть с дороги, чтобы уйти в поле с густым, сочным травосеянием, Толик довольный, что не надо будет сегодня гонять по полям в поисках строптивой мамкиной любимицы, придавил педали своего разноцветного велосипеда. Оба брательника, вдруг вспомнили, что давно не ели и, что животы ещё на речке настоятельно напоминали им, что одним купанием сыт не будешь, и не грех бы отправиться домой, перекусить  там подсахаренным творогом со сметаной, а ещё лучше шанежками или пирожками с картошкой.
    Возле ворот их дома, на привязи, стоял конь, запряжённый в телегу, устланную для мягкости езды охапкой соломы. В телеге несколько железяк, большой моток проволоки, толстая верёвка и фанерный ящик с крышкой.
– Дядя Семён приехал. Видимо на склад ездил и к нам на обратном пути завернул – сделал вывод Толик. – Здорово у них там сейчас, на сплаву, Игна тёплая, рыба во всю клюёт, и никакого покоса нет. Налимы – во, какие попадаются – Толик развёл руки шире калитки.
– Аха, а ещё счас там можно бреднем за раз, целых два ведра поймать – согласно закивал головой Мишка, который ни разу не был на Игне – по сути, маленькой речушке, берущей начало, где-то среди болот и студёных ключей, и замысловато петляющей полторы сотни километров по лесам, чтобы в конце, слиться с речкой чуть побольше её самой. Однако была у неё своя особенность – подпитывающий водой, канал, прорытый от полноводной, быстрой Оки и три деревянных плотины, которыми регулировали  уровень, чтобы иметь возможность сплавлять по мелководью заготовленный в окрестности лес. Поднимут, перед плотиной, уровень воды метра на два, откроют шлюзы, и устремившийся вниз поток воды тащит на себе брёвна по течению от одной плотины до другой. А от самой нижней, уже до лесозавода, что на окраине города с названием, как и у реки – Зима.
    Мишка никак не мог представить, как выглядит эта плотина. По Толиковым рассказам, ему виделось что-то вроде моста и огромного колодца одновременно. А Игна представлялась не как простая река, вроде Протоки или даже Оки, а какой-то необычной, почти сказочной молочной рекой с кисельными берегами, хотя и это он тоже не мог себе толком представить.
    Толик, уже много раз ездил на Игну, с другими парнями, на рыбалку. И, не побыстрому, туда-обратно, а на два дня, с ночёвкой у костра. Правда, рыбы привозил всегда чуть-чуть – с полведра ельцов с сорожкой, да окушков. Говорил, плотина, мол, была всё время открытой, и плывущий лес не давал возможности, ни удочки закинуть, ни перемёты поставить, не говоря уже, о коротенькой, связанной дедом, сети-ельцовке. Сетёшка, хоть и не из капроновой нити, но вполне даже ничего, елец в неё хорошо заходит, если правильно поставить. Толик, за неё деду, новую вязальную иголку из деревянной линейки вырезал.
    Хотя, один раз, вместе с ельцами он привёз двух налимов. Не очень крупных, но на пару жарёх, каждого хватило. Толик заколол их у берега острогой, высветив в темноте факелом. Мишка очень завидовал брату, особенно, когда он гордо отдавал сёстрам чистить свой улов. Сколько раз Мишка просился,  вместе с ним на рыбалку, но всякий раз, и от Толика получал отказ, и мать, на такие просьбы, отвечала коротко – не выдумывай! Мишка и сам понимал, что почти тридцать километров на велосипеде, под завязку загруженном бутором, его никто не повезёт, а самостоятельно, он тем более не доедет. Но очень уж хотелось на Игну, потому и просился каждый раз, ни на что не надеясь, мечтая, поскорее вырасти, чтобы его, как Толика, хоть куда отпускали.
С мыслями об этой далёкой, загадочной реке, Мишка и вошёл в дом.
– Здорово, рыбак! Как житуха? – сидящий за столом, дядя Семён, улыбаясь, посмотрел на Мишку. Они с батей уже чуток приняли «за встречу» и оба были весёлые и громкоголосые.
– Нормально. На покос, вот, ездим – серьёзно, даже чуть хмуро, ответил Мишка. Дяде Семёну-то чего не улыбаться, ему с утра на покос не надо. Уедет сейчас на свою плотину и милое дело – рыбачь, да плотину открывай-закрывай, а тут с утра опять мамка будить будет. Хоть бы, правда, дождь пошёл.
– А, что, Мишаня, со мной поедешь? –  неожиданно выдал дядя Семён.
– Поеду! – задохнулся, от мгновенно охватившего восторга, Мишка и тут же сник – нельзя мне, на покос завтра надо.
– Во, даёт! – захохотал дядя Семён – на покос надо. Мужик растёт! А, Михаил, никак не справитесь без главного косаря, или чё, отпустишь его со мной на недельку?
Отец, сидящий напротив дяди Семёна, даже рта раскрыть не успел, как мать, брякнув какой-то посудиной, выглянула из-за кухонной загородки и сказала, как обрезала: – Даже не думайте!
– Ой, да чё ты, Нин, ей Богу. Совсем, штоли, без него с покосом не управитесь. Пусть парень посмотрит, как сплавщики работают – прижал к себе Мишку дядя Семён.
– Да причём покос, Семён. Мальчонку на реке, на одних мужиков оставить. Ополоумели вы оба, с Михаилом, со ста грамм? Кто там, за им смотреть будет? Вы, то на сплаве, то «хвосты» подбираете. От вас, да ваших сырых портянок даже Зинаида и та сбежала. Ни одна стряпуха к вам второе лето идти не хочет.
Семён тут же стал серьёзным – Правда твоя, Нина, река шуток не любит. Но и мы на ней не первогодки. За столько лет – ни одного случая – и, постучав костяшками пальцев по столу, добавил – мы по одному на реке не работаем. Категорически нельзя! И тут же снова заулыбался – А кашеварим мы, да посуду моем, по очереди. А за главную мойщицу у нас Дамка, особенно если выводок притащит. Тарелки блестят после них.
– Да ну тебя, скажешь тоже, даже противно. Как теперь, есть садиться, после этого. Фу! – вроде, как рассердилась мама, а сама стоит и смеётся, глядя, то на Семёна, то на Мишаньку.
Мишка, тоже, переводит взгляд с матери на дядю Семёна, а потом обратно в недоумении  – как это, собаки посуду моют, у них и рук-то нету. Врёт, наверно, дядя Семён.
– Ладно – неожиданно смягчилась мама – собирайся. Дождевик старый, отцовский возьми, дождь в дороге застанет, вымокнешь. Сапоги, фуфайку, штаны вторые положь.
Она ещё что-то ему советовала, указывала, но Мишка, почти не вникал в дальнейшие слова матери. Главное уже было сказано – собирайся. Он быстро притащил из сеней большой, стираный, льняной мешок, скидал в него свои вещички, подумал, подошёл к столу, где у мужиков стояла закуска, отрезал ломоть хлеба, положил на хлеб шмат сала, добавил пучок лука, несколько редисок, аккуратно завернул всё в газету и уткнул свёрток в мешок, среди вещей. Туго завязал мешок, поставил у двери и встал рядом с ним в ожидании.
    Мужики сначала посмотрели, как Мишка укладывает взятые со стола хлеб с салом, потом друг на друга, кивнули согласно головами и … налили ещё по стопочке. Молча чокнулись, выпили и закусили щепоточками хлеба.
– Ну, всё, кум, пора. Бригада, конечно, может и обождать, а вот темнота, да лес на реке ждать не будут – дядя Семён встал из-за стола. – Спасибо, Нина, за приём-угощение. Покос кончите, приезжайте ко мне на участок, по ягоды сходим. Черника да голубица нынче уродились – на загляденье, не сравнить с прошлым годом. Да и брусника местами-местами есть. Приезжайте, всегда вам рад буду. А за Мишаньку не беспокойтесь, в субботу за мукой да сахаром поеду, привезу его в целости и сохранности. 
Мишка, видя такое дело, вперёд всех вылетел за ворота и уселся на край телеги, свесив ноги.
    Дядя Семён подгрёб в середину  телеги примятую солому, бросил сверху, забытый Мишкой, в доме, мешок – Садись сюда, Мишаня, так помягше будет. А то, доберёмся не скоро, растрясёт с непривычки, пока доедем.
Мишка перекинул ноги на телегу, чуть поёрзал, устраиваясь поудобнее и затих, как будто и нет тут его. Не дай Бог, намозолишь глаза родителям, и они возьмут, да и передумают отпускать. Кумовья ещё раз попрощались, дядя Семён вывел коня за узду на дорогу и пристроился полулёжа, полусидя на соломке, рядом с Мишкой. Вытянул вперёд ноги, чуть дёрнул вожжи, и конь зашагал к краю деревни.
    Едва ездоки дотряслись до отворота на ферму, как начал накрапывать дождь. Всё-таки, зазря с покоса, пораньше не отпускают. Дядя Семён попросил Мишку, вытащить из ящика и подать ему «брезентуху». Тот заодно вынул из мешка свой дождевик, и спрятался в нём с головой. Непомерный, по размеру, капюшон, опустился ниже груди. Мишка, чтоб свободней дышалось, и была видна дорога, сдвинул его чуть в сторону, и стал наблюдать, как большие, сочные капли дождя с глухим чпоканьем бьются о дорогу, поднимая на ней фонтанчики пыли, оставляя после себя малюсенькие вороночки с тёмным пятнышком в середине. Телега неспешно катила, глухо постукивая, обитыми железом, деревянными ободами колёс, по сплошь и рядом лежащим на дороге булыжникам. Капли редкого, тёплого дождя, как по крыше, постукивали по прорезиненному дождевику. Дядя Семён раскурил самокрутку и Мишка тут же нашёл себе новое занятие – смотреть, попадёт на неё капля дождя или нет, и, что будет, если  всё-таки попадёт. Цигарка, с каждой затяжкой, становилась всё меньше и меньше, а ни одна дождинка, на неё, так и не попадала. Наконец, дядя Семён, пыхнув последний раз едким дымом, погасил окурок о край телеги, и мастерски, щелбаном, запустил его прямо в канаву. Мишка разочаровано вздохнул, и снова уткнулся, в видимую ему из под дождевика, полоску дороги.    
    Дождь, так и не разойдясь, стал затихать, а потом и вовсе прекратился. Не любят такие дожди в деревне – что растёт, путём не польёт, а, что скошено, подпортит – никакой пользы от него. Мишка, после того, как дождь кончился, из-под дождевика вылазить не стал, а только капюшон откинул, и сидел, как воронёнок в гнезде, ворочая по сторонам головой. Никогда он ещё не уезжал так далеко от дома. Он, вообще, дальше Буинска, где дед живёт, нигде не был. А сейчас, Буинск объезжали стороной, по лесу, мимо кладбища. Хотя, ночь ещё даже не начала обозначаться, из-за затянутого тучами неба, в лесу было сумрачно. Деревья, мерно покачивая вершинами, нашёптывали Мишке всякие страхи. Ему и вправду стало страшновато, ну а как заблудимся в лесу. Дядя Семён, как свернули с тракта на лесную дорогу, умолк и так с вожжами в руках, уснул. А конь-то не человек, идёт да идёт, и придёт, незнамо куда, если за вожжи не дёргать и  не командовать, где свернуть. А тут кладбище, вон кресты какие – большие, тёмные. Светка рассказывала, что когда тот раз от деда ночью шла, и тоже напрямки, по лесу, решила пройти, то за ней от кладбища до самого дома страшная, белая баба с длинными руками гналась – еле убежала. Мишке, от таких мыслей, стало совсем жутко, и он решил потревожить дядьку – Дядя Семён, а, дядя Семён, а конь нас не завезёт в лес или болото? Вдруг завязнем?
– А?! Чего!? Дреманул я малость, Мишаня. Сегодня ещё до свету поднялся, чтоб везде поспеть – зевнул дядя Семён.
– Я говорю, конь нас не завезёт куда? Вдруг заблудимся – Мишка кивнул на свободно висевшие в руках Семёна вожжи.
– Не заблудимся. Конь, он лучше нас с тобой, домой дорогу знает. И сам придёт, и тебя привезёт, куда надо. Тут, как в жизни – не понукай, да не стегай почём зря, если хочешь цел, невредим добраться, а не то понесет, не разбирая ни колеи, ни канавы. Вот тогда смотри, куда править, чтоб не убиться. Старые люди говорили – тише едешь, дальше будешь, а они – не нам чета. Они эту жисть построили, по которой мы сейчас живём, и дай Бог, ещё внуки наши поживут. Дядя Семён замолчал и снова полез в карман за кисетом с махоркой. Аккуратно скрутил цигарку, раскурил её и со словами – Вот так-то, Мишаня – пустил такое облако едкого махорочного дыма, что даже противно зудевшие, у самого лица комары, на время улетели в сторонку.
Мишка не совсем понял, о чём вёл речь дядя Семён, но это не важно – главное, чтобы не спал. Дождавшись, когда тот сделает несколько затяжек, Мишка задал, мучивший его с самого дома вопрос – А, как это у вас собаки чашки моют, у их же рук нету?
– Зато язык есть. Дашь им чашки, они их и вылижут до блеска, а пока не вылижут, не кормишь. Сытые лизать не станут, тоже хитрые – пустив клуб дыма, спрятал за него свою улыбку дядя Семён.
Мишка поперхнулся хлебом, который достал из мешка вместе с дождевиком, и нажёвывал, в прикуску с остальным захваченным провиантом, помаленьку отщипывая от ломтя. – А, как самому-то, из их, после собак, исти?
– Так и исти – вроде, как лениво, ответил дядя Семён. – Чушку же ты ешь, а, что она ест, видел? Ну, вот. А собачки, животные чистые. Сполоснул после них чашки, маленько, и все дела.
– Не – решил Мишка – я свою чашку собакам давать не стану, лучше сам буду мыть и примечу её, чтоб потом с другой не путать.
– Не дрейфь, Мишаня – с хитроватым прищуром, посмаливая свою цигарку, глянул на него дядя Семён. – Скоро приедем, а там видно будет, как и кому, посуду мыть. Вон за тем бугром – слань. Переедем её, после, ещё немного и река, а там через мост, налево, ещё маленько и Двадцать Шестой.
Действительно, как только спустились с бугра, телега гулко закатилась на слань – ровно и даже красиво, выложенную в два слоя, одинаковыми по размеру, лиственничными брёвнышками дорогу. Справа и слева от слани, сочно зеленело камышом и острой, как бритва, осокой, болото, на которое, однако, пока оно не замёрзнет, лучше не соваться.
– Вот она, Игна – кивнув вперёд, обыденно сказал дядя Семён, минут через десять, как переехали слань, напомнившую Мишке стиральную доску, на которой мать и сёстры каждую неделю стирают бельё.
– Ну, наконец-то, щас посмотрим, что это за Игна такая – Мишка, вытянув шею, даже приподнялся со своего мешка и тут же разочаровано присел обратно. – Эта Игна, вобще меньше Оки, даже зачем тут мост построили непонятно, когда пешком перейти можно. Течения почти никакого нету, и берега все в осоке, как на Саватеевском озере. Как по ней брёвна плавают? Может всё-таки заблудились, пока дядя Семён спал, и не Игна это вовсе?
– Что, Мишаня, думал не такую речку увидеть? А она, наша кормилица, вот такая – узенькая, извилистая, со своим норовом. Сейчас, как на Двадцать Шестой приедем, шлюзы откроем, в пять минут всё поменяется – не узнаешь её.
– А почему эту деревню Двадцать Шестым зовут?
– Во-первых, это не деревня, а лесзаготпромучасток. Во-вторых, в Зиминском леспромхозе он по номеру двадцать шестой, а отсюда и название.
Мишка в этом «лезготпроме» ничего не понял, но с умным видом произнёс – А наши Ново-Летники зовут так потому, что раньше туда, каждое новое лето, пастухи пригоняли пасти скот. А наши старые деды построили там деревню, и землю кругом вспахали, чтобы садить картошку и пшеницу, а скот стали пасти в другом месте.
– Так оно и есть – согласился без всякого смешка дядя Семён. – Ново-Летники прадеды построили, как и остальные сёла вокруг. Хоть вон Григорьевск с Виноградовском возьми, что ниже Двадцать Шестого по течению стоят, хоть Михайловск или Буинск, где твой дед живёт, да все. Дед твой, совсем ещё парнишкой был, когда его родители с Чувашии сюда переехали, да строиться начали. А ныне, деду Шерембею уже за семьдесят. Быстро время летит. Ты тоже, когда-нибудь старым дедом станешь и будешь внукам рассказывать, как ездил с дядей Семёном на лесосплав. Или не будешь? – Семён шутливо подтолкнул Мишку плечом.
– Не-е, я ещё не скоро старый буду. Мне сначала жениться надо, что бы старым стать.
– Жениться-то зачем – засмеялся дядя Семён – что, без этого никак нельзя постареть?
– Нельзя – уверенно заявил Мишка. – Какой же ты старик, если у тебя даже детей нет.
– Как какой, обыкновенный. Вот Щемень, например, тёзка мой, он же старый? Старый! А у него ни жены никогда не было, ни детей. Как так? – Семёну, похоже, стало интересно, что Мишанька ответит.
– Ну, ты сравнил, дядя Семён – возмутился Мишка – это же Щемень. Откудова у иво жена и дети возьмутся, если он дурачок. Бабушка говорила, что он маленький заболел и после стал таким, а до этого – нормальный был. А не был бы дурачок, тожить бы, женился.
– Вот те на – расхохотался Семён – а все мужики, наоборот, говорят, что дураками были, когда женились. И, вдруг, умолкнув, крепко прижал к себе Мишку – Выходит, Мишанька, быть мне вечно молодым. Ладно, прорвёмся. Вон Двадцать Шестой за лесом виднеется.
Мишка посмотрел на дядю Семёна, не понимая, о чём это он, но уже через секунду о разговоре забыл, высматривая, показавшиеся сквозь лес дома.   
    Он же не знал, что пока дядя Семён был на войне, его жена и сын умерли, а больше у него никого и не было. И уехал дядя Семён из своих Поволжских краёв в далёкий сибирский городок, с красивым названием Зима, вокруг которого, волгари, уже давно, обосновались целыми сёлами. Находясь больше в лесу, чем в городе, где у него кроме койки в отдельной комнате лесозаводского общежития, да полупустого чемодана под ней, ничего не было, для многих сельчан стал своим. Потому- то мамка и поддалась на уговоры, отпустив с ним Мишаньку. Видела она, что тосковал Семён по потерянной семье и детей очень любил. Сколь раз, Мишка прибегал домой довольный, что дядя Семён, опять, раздавал возле магазина конфеты в бумажных обёртках и халву с пряниками. А Семён, когда заезжал, «выпить с кумом чайку», на увещевания Мишкиной матери, что нельзя так тратить, заработанные, деньги, махнув рукой, только одно и отвечал – А для кого мне капиталы беречь? Пусть ребятишки радуются.
    Телега, мягко катясь колёсами, по давно не тревоженному, гусеницами тракторов дёрну, въехала на улицу, обозначившуюся между невысоким обрывистым берегом и почти одинаковыми строениями. Проехав до её середины, дядя Семён остановил коня на полянке возле небольшого, по сравнению с остальными, дома, с прибитым на угол флагом и горящей под ним лампочкой. Из соседних домов тут же стали выходить люди. Мишка спрыгнул с телеги и огляделся.
    Двадцать Шестой участок, ничего примечательного собой не представлял, во всяком случае, так ему показалось. Домов – ещё меньше, чем на Буинске, свет не по проводам из города идёт, как в других деревнях, а от мотора, который утром надо заводить, а вечером, как спать ложиться, глушить.  Да и народу тут – в Ново-Летниках, в  магазине, иной раз в очереди больше стоит, чем здесь живёт. И все до одного, кто здесь есть – парни с мужиками. Собрались в кучу, шумят и каждому надо, либо кудряшки Мишкины потрепать, либо подначить его. Причём, сам, что скажет, и сам же ржёт, как дурной. Особенно, самый молодой из них, рыжий, пристал – есть, мол, у тебя невеста или нет. Мишка терпел, терпел, а потом возьми да брякни то, что однажды подслушал, когда Толик с парнями разговаривал – Есть, у обезьяны на заде шерсть, а у тебя и спереда не растёт борода.
Мишка даже не понял, чего он такого сказал, чтоб над ними, все так смеяться начали. Дядя Семён, из цигарки, которую скручивал, всю махорку рассыпал. А рыжий, сначала покраснел, потом, глядя на готового заплакать от обиды Мишку, тоже засмеялся, и со словами – молодца, дай пять – схватил Мишкину руку, и опять забулькал своим противным смехом.
    Когда мужики успокоились, дядя Семён, пытаясь быть серьёзным, объявил: – Жить Мишаня будет, вместе с теми, кто в большом доме, на моём месте, а я пока в контору перебазируюсь. Парня плохому не учить и…Он не успел договорить, как мужики снова загоготали – да он без нас всё уже знает. Семён нетерпеливо махнул рукой, как комаров отгонял, и продолжил: – На речку, выше плотины, одного его не пускать. Ниже плотины, пока  лес не пройдёт, тоже одного не пускать. Почему, вам объяснять лишне, а ему –  позже сами всё расскажете. Через час, будем открывать плотину.
    Тут же ставшие серьёзными, мужики сноровисто распрягли коня, легко сгрузили и унесли тяжеленный моток проволоки, определили по месту привезённые железяки, занесли в дом с флагом верёвку и ящик, а заодно в соседний дом, Мишкин мешок с вещами.
    Видя, что все заняты делом, распираемый любопытством, Мишка рванул на плотину, казавшуюся с поляны, обычным мостом. Сверху, собственно, так оно и было. Мост, как мост, только в двух местах стоят «крутилки», как у них дома в колодце. Правда у колодца «крутилка» с одной ручкой, а эти с двумя, и сами «крутилки» тоже намного больше. Вот внизу всё намного интереснее. Мишка посмотрел вниз сначала с одной стороны, потом с другой, потом опять перешёл на противоположную сторону, где впритык к плотине плавали брёвна. Их было так много, что до самого поворота, совсем не было видно воды. Казалось, что брёвна лежат не на воде, а на земле, и по ним, можно запросто перебежать с одного берега на другой. А самые первые брёвна упирались прямо в сколоченные из толстенных досок, щиты плотины, к которым были привязаны тросы, спущенные с «крутилок». Брёвна подрагивали, словно в ожидании, когда их снова пустят в плавание, и иногда, в нетерпении, тихо стучали по глухим, щитам. От этого, глядя на скопившуюся, огромную, сколько видит глаз, махину, становилось жутковато.
    Зато с другой стороны, бежали только малюсенькие ручейки, которые побулькивая, втекали по широким желобам, в огромную, растёкшуюся лужу, которой выглядела здесь река. Даже пух, одиноко росшего на берегу тополя, плавал по воде, как в обыкновенной луже. Мишка покрутился ещё минут пять по плотине и, решив, что завтра надо будет слётать на другой берег и разведать, что там есть, пошёл к дому, куда занесли его мешок, а значит, и самого его определили туда на жительство.
Углядев, что мужики одевают «робу», и берут багры, он тоже одел взятую с собой, бывшую Толикову, куртку, обул кирзовые сапоги, которые хоть и «на вырост», но зато не промокают, как прошлогодние, и даже нашёл себе обломок гладкого, лёгкого шеста.
Семён, оглядев Мишку, хотел что-то сказать, но передумал и окликнул худого высокого мужика – Николай! За парнем присмотри, от себя ни на шаг не отпускай. Сам понимаешь, он здесь впервой.
– Понял, Кузьмич. У меня у самого дома пятеро таких, не волнуйся, присмотрю. – Николай заулыбался, глядя на поспешающего за всеми Мишку. – Мы с ним, сейчас, на ворот встанем, шлюзы открывать. Вон у него мускулы, какие большие. Чё, Мишаня, встанем на ворот?
Что значит, встать на ворот, Мишка не знал, но ответил солидно, как подобает: – Встанем, раз надо.
–  Годится – кивнул, продолжая улыбаться, Николай.
    Оказалась, что стоять на вороте, это значит наматывать трос на ту самую «крутилку», как у колодца. Только вот, не получилось у Мишки постоять на вороте – росту не хватило. Он, вроде, крепко ухватился за большую железную рукоять, возле рук Николая, но она и до верха не поднялась, как выскользнула из ладоней, а, когда он попытался вновь ухватиться за неё, то больно стукнула по пальцам. Отдёрнув руки, и отступив, чтобы не мешать Николаю с напарником, поднимать тяжеленный щит, Мишка сконфуженно потёр ушибленные пальцы и замер. Если бы он, как Николай, крутил рукоятку, а она у кого-нибудь из пацанов вырвалась, то он бы над ним точно посмеялся и бабой назвал. Но Николай серьёзно глянул в сторону притихшего Мишки: – Пальцы сильно зашиб? Терпимо? Молоток! Тогда, как щит поднимется, и я скажу, вставь засовы, что у нас под ногами, чтобы щит обратно не опустился.
Забыв про боль в пальцах, Мишка встал наизготовку.
– Давай, Мишаня, – скомандовал Николай через пару секунд, и отодвинул ногу, от лежащего на дощатом настиле плотины, толстого, гладкого обрубка жердины. Одним концом она входила в отверстие, и Мишка, ухватившись за штырь, вколоченный в другой конец, легко впихнул сначала этот засов, а потом и на другом конце ворота. Метнулся, было, вставить засовы и на втором вороте, но вращавшие его «Рыжий» и ещё один парень, уже сами впихнули их, ловко поддев ногами за штыри и, так же как Николай со своим напарником, заспешили с баграми в руках к другим сплавщикам, работавшим на берегу.
    Мишка, рассудив, что всегда успеет догнать их, решил сначала глянуть, что изменилось после того, как открыли шлюзы, и, как прошлый раз глянул сверху сначала с  одной стороны, а потом с другой. Теперь, самое интересное происходило ниже плотины. Перед ней, лес, по-прежнему, казалось, был недвижим и только у самых шлюзов, раскрытых, как пасть прожорливого кита, вода ускорялась и влекомые ею брёвна мгновенно влетали под плотину. Прогрохотав по настилу, попадали оттуда уже не в лужу с плавающим пухом, а в злой, бурлящий поток, перемешавший песок, траву, ветви и кору деревьев и может, что ещё, что не видно под толщей мутной воды. Брёвна гулко бились друг о друга, поднимали тучи брызг. Влетев в воду, некоторые из них тут же, вылетали обратно, а некоторые, попав под воду и придавленные другими брёвнами, появлялись на поверхности уже далеко от плотины. Мишка сразу понял, почему дядя Семён несколько раз предупреждал его не соваться к воде, когда идёт лес. Если такие большие брёвна кувыркаются в ней, как спички, то попади туда человек…  Мишка оторвался от завораживающей взгляд картины и побежал к Николаю, который стоял на краю плотины, поджидая его.
– Что, Мишаня, видел ты такое раньше? Нет? То-то и оно. Так что, от меня на реке, пока лес не пройдёт, ни на шаг! Возле дома, хоть в какую дыру суйся, а здесь, чуть что не так – и беда! Посмотри, какая страшная красота, какая силища прёт по воде.
Мишка снова оглядел быстро меняющуюся реку – всё видимое ниже плотины русло стало плотно двигающейся массой брёвен. От поворота до поворота, выше и ниже плотины, воды видно не было. Только лента из лежащего на ней леса, повторяющая все изгибы реки с заводями и мысочками. И правда – страшно и красиво.
    Возвращались с реки устало, без лишних разговоров и смеха. У Мишки глаза слипались прямо на ходу – так спать хотелось. Даже есть, не смотря на то, что он сегодня за весь день так путём и не поел, не хотелось так, как хотелось спать. Но к его удивлению, когда подошли к домам, разбредаться по ним никто не стал, а все дружно направились в поварню.
На плите ещё тёплой кирпичной печки, стояла большая кастрюля с ухой, не меньшего размера чугунная сковорода с жареной рыбой, два чайника и огромадный бак. В помещении было душно. Несмотря, на  гудевших на улице, комаров, сразу растворили оба окна и раскрыли настежь дверь. В дом потянуло речной свежестью. Особо не церемонясь, мужики похватали чашки-ложки и стали наливать, каждый сам себе, уху. Наливали её «с горкой» – сначала по рубчик юшку с крупно крошеной картошкой, потрошками и максой – налимьей печенью, а потом, сверху клали несколько кусков белого, жирного налимьего мяса. Сковороду с обваленными в муке, жареными ельцами, поставили на фанерку прямо посреди стола. У Мишки слюнки потекли, куда только сон подевался. Но он не знал, где, какую чашку взять, куда за столом сесть и оттого оробев, остался стоять у печки. Кузьмич, видя Мишкино стеснение, не выпуская из рук ложки, по-свойски, кивнул ему – Столешницу вон открой, чашку с ложкой любую бери, наливай, как нравится уху, и к Николаю рядом садись.
    Мишка взял, приглянувшуюся ему, белую эмалированную чашечку, щедро зачерпнул из кастрюли уху, и тут вспомнил слова дяди Семёна о том, что эти чашки, собаки языками вылизывают. Нерешительно опустив поварёшку с ухой обратно в кастрюлю, после секундного раздумья повернулся к Кузьмичу.
– Дядя Семён, а ету маленькую  чашку тожеть Дамке языком мыть давали?
Среди негромкого побрякивания ложек и молчаливого, почти сосредоточенного, аппетитного швырканья, Мишкин вопрос прозвучал, мягко говоря, неожиданно. Сначала за столом повисла тишина, а потом, уже второй раз за сегодняшний вечер, мужики грохнули так, что эта самая Дамка, лежавшая, положив свою умную мордочку на порог, дисциплинированно ожидая своей доли от общего ужина, на всякий случай встала.
    Просмеявшись, Кузьмич, как можно серьёзнее, ответил растерявшемуся Мишке – Нет, эту чашку не давали. Она же маленькая, и из неё никто не ест. Наливай, не бойся. И не выдержав серьёзного тона, снова засмеялся – О, Господи! Ну, честное слово, с греха с тобой пропадёшь. Ты, Мишаня, больше никому так не говори. Пошутил я. Вон на печке бак с тёплой водой стоит. В ней и помоем посуду с мылом да горчицей, а потом в речке сполоснём. Садись, ешь, давай! Завтра вставать с самого ранья, а ты весь сон разогнал. Юморист местный, едрит твою налево!
    Мишка, не обращая внимания на продолжавшиеся смешки, тут же деловито присел на указанное ему место, в один миг схлебал уху, съел кусок налима и сладковатую максу. Подумав, подлить ещё ухи или взять жареного ельца, выбрал второе. Быстро обглодал рыбёшку, и утомлённо оглядел стол. Живот был полный, но один ельчик так аппетитно поглядывал на него из сковородки, что рука сама потянулась за ним, и Мишка быстренько сточил его, оставив только кучку тонких острых косточек. На чай у него уже ни места в животе, ни сил, не осталось. Спать сразу же захотелось крепче прежнего. Похоже, что он, как в этом случае говорят, сначала уснул, а потом улёгся, потому что, как ложился спать вспомнить на утро не смог – хоть убей. Не слышал он и того, как вскоре после него, ложились спать мужики и, как они, ни свет, ни заря собирались на реку.
    Да и вообще, проснулся он не оттого, что выспался, а оттого, что на лицо, попал луч, во всю светившего за окном солнца. Мишка огорчённо подумал, что уже совсем утро, но очень хочется спать, а дождя нет и  сейчас, его будут будить на покос. Чуть приоткрыл глаза, тут же закрыл их и спустя несколько мгновений открыл снова. Спросонок он не сразу сообразил, где находится, а потом радостно-ошалелая мысль подбросила его с кровати, словно пружинка заводную игрушку – он на Игне!
Семь секунд и он, уже одетый, стоял на крыльце и, жмурясь от яркого солнца, высматривал кто, где есть. 
    В отличие от Ново-Летников, здешняя улица, с утра, в такой погожий день, была совершенно пустынна – ни людей, ни курей. Такая лужища неподалёку, а в ней даже захудалого поросёнка, и то нет. Правильно дядя Семён сказал, не деревня это, а промучасток. Немного постояв на крыльце, Мишка решил сначала зайти на кухню. Есть после вчерашнего позднего и сытного ужина особо не хотелось, но пожевать хлеба, обмакнутого в сахар, и запить его молоком, было бы можно.
    На плите не топленой печи, кроме чайников, ничего не было. Мытую посуду составили кверху дном на столик у стены, а на обеденном столе стояла всё та же сковорода с жареными ельцами, укрытая от мух большой развёрнутой газетой и тарелка с хлебом под полотенцем. Мишка отыскал посудину с сахаром, выбрал на тарелке ломоть потолще, и хотел уже его  обмакнуть, но сообразил, что молока здесь нет, а есть жареную рыбу со сладким хлебом будет противно. Положил хлеб обратно, оторвав от него верхнюю корочку, выудил из сковородки маленького ельчика, кое-как обглодал и, сунув в карман горсточку конфет, подался обратно на улицу.
– Что, Мишаня, малость перекусил? – навстречу шёл сплавщик, имени которого Мишка не знал, потому что ещё не всех запомнил.
– Аха – Мишка пихнул в рот «подушечку» – поел. 
– Нормалёк. Тогда пойдём, перемёты закинем.
– Пошли – обрадовался Мишка – на налима?
– На него, бродягу. На кого ж ещё. Лишь бы сорожняк червей не объел, а так – обязательно попадётся.
    За ночь уровень в реке упал так, что опять, казалось, её можно запросто перейти вброд. Основная масса леса прошла, и лишь одинокие брёвна не спеша, плыли вниз по течению, словно зная, что всё равно скоро придётся встать в ожидании новой воды.
    По дороге, Сергей, так оказалось, звали этого сплавщика, сходу объяснил Мишке, почему у Толика, с друзьями, не получается рыбачить при открытой плотине.
– Речку знать надо. Мы ж здесь от льда и до льда. Каждую ямку, каждый поворот да заводь с закрытыми глазами найдём. Когда лес прёт, рыба по тихим местам щемится. Бросил в такую, закрытую заводёшку, куда лес не попадает, пяток перемётов или мордушку и всё – рыба твоя. Ну, а хочешь, бери удочку да кидай, туда на грузовую.
Мишка в три уха слушал, чтобы, приехав домой, со знанием дела объяснить пацанам, как надо рыбачить на Игне. Он бы ещё пораспрашивал Сергея, но не успел – пришли к месту, где собирались забросить перемёты. Да и прошли они совсем немного, краешек плотины из-за поворота виден. Сергей быстро размотал короткий, на один крючок, перемёт и привязал его одним концом к ближайшему кустику. Навздел на большой, острый крючок пучок толстых дождевых червяков, и коротко замахнувшись, от ноги, бросил в воду, привязанную к другому концу перемётного шнура, тяжёлую гайку от какой то тракторной детали. Отошёл шагов на десять, и то же самое сделал со вторым перемётом. Только на конце этого перемёта была не гайка, а специально отлитая свинцовая бляшка.
– Всё, Мишаня, готово дело – Сергей сполоснул руки в воде – вечером придём рыбу на ужин снимать. И ещё раз, оглядев речку, направился обратно к домам.
Мишка, ожидавший от этой рыбалки чего-то более длительного и интересного, несколько разочарованно зашагал рядом – А, когда вечером?
– Вот, как ужин готовить станем, так и пойдём. А потом, как стемнеет, мы с тобой с факелами и острогой возле берега побродим. Плотину вечером закроют, самая веселуха будет с острогой. Это не закидушка – здесь азарт. И ловкость нужна, чтоб рыбину добыть. Сергей замолчал, глянул на небо, проглядывающее своей чистой синевой сквозь кроны деревьев. – Хорошая погода сегодня, и день удачный – лес весь сошёл, «хвостов» по берегам почти нет. Сейчас мужики вчерашний залом растащут и всё – ближние сразу по домам рванут, до завтрашнего вечера. Больше недели безвылазно здесь торчали, наскучались по семьям своим.
– А ты чего домой не едешь? – спросил Мишка, хотя полагал, что ответ знает наверняка. Чего ж домой ехать, когда он сам сказал, что сегодня с острогой самая веселуха.
– Не к кому. Как по молодости, на четвёртом курсе, уехал, прямо со своей студенческой свадьбы, на три года, так сказали обратно не возвращаться. Другой там, теперь, вместо меня. А родителей, я плохо помню, я у деда с бабушкой рос, пока школу не закончил. Их нет уже.
Когда вернулись к домам, Сергей вручил Мишке небольшое ведро
– Натаскай воды, будем обед варить – и показал два закопчённых ведра.
Пока Мишка наполнял одно ведро, на костровище вовсю зашевелился огонёк. Сергей, подвесив над огнём, наполненное ведро, взял в руки пустое – Ведром рыбу ловил, когда-нибудь?
– Нет. А, как это – ведром? – Мишка недоверчиво посмотрел на Сергея – обманет, а потом опять все смеяться будут.
– Пошли, покажу – усмехнулся Сергей – заодно воды принесём.
Мишка сначала пошёл следом, потом вернулся и взял ведро, которым таскал воду. А вдруг не врёт и сейчас они действительно будут ими рыбу ловить.
    Сергей пошёл не туда, где после плотины удобный, пологий спуск, и все черпают воду, а выше плотины, где берег неудобный и обрывистый. Спустившись, подвёл Мишку, вдоль кромки воды, прямо к самой плотине – Смотри.
Возле стены плотины, в ямочках, образовалось несколько мелких круглых луж, и в каждой из них, резвилось по табунку пескариков и гольянов. Мишка, как заворожённый уставился на рыбёшек. Чтобы на Протоке столько пескарей поймать, нужно целый день с удочкой простоять, а тут и вправду бери ведро и черпай.
– Что стоишь? Лови! – Сергей одним махом черпанул большим ведром почти всех пескарей, из лужи. Даже чуток песка со дна прихватил. – Тут каждый раз так, когда вода спадает. Мелочь в ямках толи уйти не успевает, толи специально остаётся и новую воду ждёт. Ей тут вольготно, вода тёплая и никакая щука или налим не достанут. Пошли к костру, успевать надо, люди голодные придут, а мы тут с тобой пескарей ловим. Сергей выплеснул обратно всё, что было в ведре, потом зачерпнул им воды на течении и набрал Мишкино ведёрко.
Мишка, пока Сергей набирал воду, лёг на песок, и мелкими глоточками, с удовольствием,  попил вкусной, прозрачной воды. Подскочив, глянул ещё раз на плавающих в лужах пескарей, подхватил ведёрко и заспешил вслед за Сергеем.
    Обед они сварили вовремя. Костровая уха «с дымком», сваренная с рисом, была просто объеденье, но почему-то сегодня, Мишка сумел осилить только половину чашечки и, переключился на чай с мятными пряниками, которые были хоть и слегка засохшие, но очень вкусные.
    После скорого обеда, как и говорил Сергей, несколько сплавщиков запрягли в телеги обеих лошадей, и отправилась в свои деревни. Мишка думал, что остальные, раз есть время для отдыха, сейчас пойдут на речку – купаться, рыбачить, да мало ли занятий можно найти на реке. Но все оставшиеся, включая Сергея, разбрелись по домам и завалились спать. Только Дамка, распознав, родственную, беспокойную душу, склонную к суетне и беготне, осталась сидеть рядом с Мишкой, преданно повиливая хвостом, в ожидании, когда же они, наконец, отправятся пошариться по местным кустам и задворкам. Мишка погладил Дамку, малость поразмыслил и решил, что для начала надо сходить, как намечал вчера, через плотину, на тот берег реки, а там видно будет.
    Побродив по береговым тропинкам, сжевав на ходу горсть недозрелой черёмухи и с пяток земляничек, Мишка вернулся обратно на плотину.
    Река, успокоившись оттого, что её ничто не держит и не подталкивает, уже совсем свободная от брёвен, лесного сора и песка, умиротворённо журчала, стекая по настилу желобов, как по детской горочке.
    Поглядев на воду, Мишка скоренько сбежал на пологий берег, разделся и залез в воду. Если бы хоть кто-нибудь из пацанов купался вместе с ним, на худой конец кто-нибудь из девчонок рядом барахтался, и то, можно было бы посидеть в воде подольше. А так – раза два нырнул, проплыл, запустил по воде «блинчики» и всё. Скучно одному. Попытался затащить в воду Дамку, но она, чуть замочив лапы, вырвалась и, выскочив на берег, встала в метре отводы, всё так же повиливая хвостом.
    Выйдя на травку, Мишка озоровато осмотрелся, быстро скинул, прилипшие к телу мокрые трусы, изо всех сил отжал, надел и присев задумался, чем бы заняться. Прикинув, что после того, как забросили перемёты, прошло много времени, наверняка, кто-нибудь клюнул, и уже можно проверить, наперегонки с Дамкой, припустил туда, где стояли снасти.
    Нашёл привязанный к кустику шнур, тихонечко потянул его, и тот упруго дёрнулся в руке, заставив Мишкино сердце затрепыхаться, ещё сильнее, чем попавшаяся рыбина. Не думая ни о чем, кроме того, как её вытащить, Мишка быстро начал перебирать шнур, бросая его себе под ноги. Рыба ещё несколько раз взбрыкнула и сдалась. Мишка выволок здоровенного налима подальше от воды, и восторженно вопя, грудью придавил бьющуюся в траве скользкую тушу. Ну, точно, килограмма на три, а может и больше. Даже не подумав, что перемёт надо бы смотать на рогатку, а про второй и вовсе не вспомнив, Мишка подхватил, снятого с крючка, налима под жабры и гордый, и радостный, волоча хвостом добычи по земле, потопал к домам.
     Ещё издали увидев, курящего на крыльце конторы, дядю Семёна, припустил со всех лопаток. Кузьмич как раз встал, собираясь зайти обратно в дом, когда Мишка, запыхавшись, подбежал к нему.
– Смотри, дядя Семён, какой поймался.
Но тот, почему-то без всякого интереса, глянул, на уснувшего налима, и, зевнув, произнёс:
– Пусть бы сидел на крючке до вечера. Вечером бы сняли и сразу на сковородку,  а так, пропадёт до ужина на жаре. Надо почистить и в яму, на холодок, опустить. Вон там, за домом, яма. Пойду я, Мишаня, посплю ещё часок-другой, пока возможность есть.
    Когда вечером, со второго перемёта, снимали ещё одного налима, Мишка уже не выражал по этому поводу такого громкого восторга, как утром. Во-первых, Сергей выбирал перемёт и снимал рыбину, так просто и обыденно, что Мишке показалось, что в этом действительно нет ничего особенного. Во-вторых, его больше волновало, придется ему снова чистить эту скользкую до невозможности рыбу или нет.
    За ужином все говорили, что Мишка фартовый рыбак и, нахваливали, жаренных, с неимоверным количеством лука,  налимов. Мишка, гордый своей значимостью, тоже положил себе в чашку с макаронами кусок налимьего хвоста, перед этим тщательно очистив его от лука, быстренько съел и, выскочив из-за стола, стал дожидаться темноты, чтобы идти с Сергеем колоть рыбу острогой.
    Времени было ещё предостаточно, острогу, сваренную из пары поломанных вил, он уже давным-давно приготовил, а  факелы, Сергей сказал, сделает сам. Бесцельно послонявшись по улице, Мишка решил сходить на речку, опробовать острогу на вьюнах, в изобилии водившихся в каменушнике у самого берега. Сняв обувь и закатав штанины повыше колен, забрёл в воду и через пару шагов обнаружил лежащего под камушком чёрного вьюнка. Ни секунды не раздумывая, со всего маху шваркнул острогой так, что из-под неё вместе с брызгами полетели камни, и в месте удара поднялось пятно песчаной мути. Уверенный, что попал, выдернул острогу обратно и удивлённо уставился на пустые зубья. Дождавшись, когда уляжется муть, внимательно осмотрел место, где только что был вьюн, но его там не оказалось. Прошёл ещё несколько шажков, опять обнаружил вьюна, подкрался поближе и аккуратно ткнул острогой точно по нему. Зубья остроги лязгнули о камни, вьюн дёрнулся и, отплыв с полметра, замер по другим камешком. Мишка, даже не глянув в его сторону, вышел из воды, раскатал штанины и, взяв в руки сандалии, пошлёпал обратно.    Сплавщики по-прежнему сидели за дощатым столом, сколоченным у костровища, и, что-то неторопливо обсуждая, пили чай.
– Садись, Мишаня, попей чайку с конфетами. Что ничего не добыл, а чего вернулся так скоро? – Кузьмич  налил Мишке полную кружку чая, заваренного, как на покосе, в большом закопчённом котелке, пододвинул поближе к нему банку с сахаром и кулёк с конфетами.
– Да, на етих вьюнов, не с острогой надо ходить, а с  вилкой – зашвыркал из кружки чай с сахаром, прикусывая конфетками, возмущённый неудачей Мишка. Завтра  прикручу иё на палку, тогда точно ни один между зубов не проскочит.
– А зачем? – с любопытным прищуром  посмотрел на него Кузьмич.
– Чего зачем? – не понял Мишка.
– Вьюнов, вилкой зачем? Что ты с ними потом делать будешь? Ты их ел когда-нибудь?
– Не, у нас их, когда в бредень попадаются, брезгуют и выбрасывают, или на перемёт вместо червяков одевают – Мишка не мог сообразить к чему этот странный вопрос. Не только у них дома, в деревне вообще никто вьюнов не ест, все выбрасывают.
– Ну, брезгуют зря – рыба, как рыба, даже повкусней сороги будет, только готовить муторно, потому что мелкая, а нам тем более это ни к чему – крупной, на полжизни вперёд, наготовились да наелись. Так что незачем, Мишаня, бить тебе этих вьюнков, пусть поживут. Кузьмич помолчал, глотнул остывшего чаю и закончил – Вот кончится тут сплав, порушатся плотины да канал, захиреет Игна, и они сами пропадут, если не уйдут туда, где почище.
Мишка, до сего момента искренне полагавший, что сплав на Игне, так же как и сама Игна, будет вечно, отставил кружку – А почему сплав кончится?
– Потому что нынешний лес вырубят, а чтоб новый вырос, нужно самое малое сто лет.
Мишка, никогда не заглядывавший в будущее больше чем на год вперёд, да и то, только в свой День рождения,  попытался, было, представить эти сто лет, но оказалось, что это так много, что даже его деду – Шерембею, было намного меньше. А дед, ещё царя помнил, хоть и не видел никогда. А раз представить не получается, то и заморачиваться не стоит, лучше посмотреть потом, что будет.
    Уговорив весь чай, сплавщики, не торопясь, отправились закрывать плотину. На то, чтобы её закрыть, времени ушло ещё меньше, чем открыть. По два человека встали к каждому вороту, чуть приподняли щиты, чтобы они не давили на засовы, и, выдернув их ногой, отскочили в стороны, бросив ручки воротов. Ручки бешено крутнулись, щиты коротко ухнули, стукнулись внизу о деревянный настил, и напрочь перекрыли проход воде. Мишка глянул, как встали щиты, потом, увидев, что Сергей возится с посудой на берегу, побежал к нему
– Что, закрыл плотину?
– Не, это не я. Я тока открывать помогал, а тут они сами, без меня. А налимов добывать, идти можно, когда совсем-совсем темно будет, или уже скоро? Мишка и сам знал, что только когда совсем стемнеет, но очень уж медленно темнело, а заняться ему, было нечем. 
– Скоро, Мишанька, скоро. Как темнеть начнёт, так и пойдём, ты только не усни – Сергей положил в ведро последнюю кружку – а то, я без тебя тоже не пойду.
– Да ну – возмутился Мишка – я и спать-то, не хочу.
– Ну, хорошо, раз так – Сергей подхватил ведро с мытой посудой – тогда пойдём факелы готовить.
     Факелы, Мишка и сам не раз уже делал. Штука не хитрая – примотал проволокой к концу любой, подходящей, палки тряпку, обмакнул в солярку, а лучше в бензин и готово. Горит за милый мой.
Но тут, всё оказалось по-другому. К торцу лёгких, полуметровых палок, за днище были прибиты консервные банки, как из-под сгущёнки. От стенок у банок оставлено несколько полосок, а остальное всё было вырезано. Сами банки были сильно обгоревшие, видимо этими факелами пользовались уже не раз. Сергей взял куски старого, драного ватника, плотно набил этими кусками банки факелов, и сунул их в мятое, мазутное ведро с соляркой, стоявшее под навесом, где хранился различный инструмент.
– Ну вот, через часок  вся вата пропитается, и  наши «прожектора» будут готовы. Только руки потом соляркой будут пахнуть. Любишь, как солярка пахнет? Сергей неожиданно мазанул ею Мишке под носом. 
– Люблю – засмеялся Мишка – тока бензин вкусней пахнет, и горит лучше, надо было в него факела втыкать.   
– Как раз сюда бензин и не годится – сгорит быстро, а солярка и горит дольше, и не коптит, как автол. Пошли амуницию тебе соберём, а то, когда намокнешь, рыбалка не в удовольствие, а в тягость получается.
Из амуниции Мишке определили самые маленькие, какие нашлись, резиновые сапоги «болотники». Сергей положил их в мешок. Туда же сложил несколько штук, завёрнутых в газету, отваренных с обеда, картошек в «мундире», хлеб и жареную рыбу. Глянул на суетящегося рядом Мишку и, отдельно от других продуктов, положил конфеты и пряники.
– Дак нельзя, вить, рыбу с собой на рыбалку брать, а то ничё не поймаешь – со знанием дела высказал Мишка неоднократно слышанное мнение, которое считал авторитетным.
– Кто сказал? – Сергей аккуратно увязал мешок пришитыми к нему верёвочками.
– Не знаю, все говорят – уверенности в Мишкиных словах поубавилось.
– Без еды, да без спичек на рыбалку идти, особенно в ночь, это нельзя. Вроде собрались – Сергей тряхнул мешок и поставил на ступеньку – немного отдохнём да отправимся, чтоб по сумеркам добраться. Идти не меньше часа.
Отдыхать Мишке совсем не хотелось, и он просто присел на крылечко дома возле мешка. Время тянулось медленно. В своих мечтах Мишка добыл уже, наверно, штук сто налимов, из которых, как минимум половина, были больше тех, что привозил домой Толик, когда подошёл Сергей с факелами в руках. 
– Ну, что, готов? Тогда пошли.
Мишка тут же схватил, прислоненную к крыльцу острогу, Сергей бросил за плечо мешок, и рыбаки зашагали в ту же сторону, куда утром, ходили кидать перемёты.
    Шли не далеко, но довольно долго. Как только свернули с натоптанной дорожки и углубились в лес, широкий, лёгкий шаг сменился на тяжёлую, неровную поступь. Едва видимая тропинка плутала меж кочек, карчей и завалов. Длинные, обвисшие прядья осоки, охватывали Мишкины ноги, и с сухим треском рвались, не желая выпускать их из своих травяных пут.  Он спотыкался об корни и свалившиеся с деревьев сучки, колючие кусты всё время цеплялись за одежду и пытались вырвать из его рук острогу. Мишка падал, но молча переносил все трудности, оказавшиеся на пути. Только сопение, да раздававшееся во время падения – «Гадство!» – Мишкино ругательство, выражавшее одним словом его отношение ко всему плохому, выдавало, что дорога на рыбалку даётся ему не легко. 
Сергей хотел помочь Мишке, когда он упал первый раз, но услышав в ответ насупленное – «Я, сам!», отступил и пошёл медленнее, всё время, оглядываясь назад, а иногда и вовсе останавливаясь. В его взгляде не было ни нетерпения, ни недовольства. Ему, похоже, нравилось, как Мишка продирается по тропе, стараясь не отставать.
    Наконец, тропинка выскочила на ровный, уходящий за дальний поворот, пологий берег, покрытый песком с галечником.  Рядом с берегом, виднелись островки, проросшей из-под воды высокой травы. По берегу и по отмелям, лежали «хвосты» –  брёвна, застрявшие во время сплава. Противоположный берег был наоборот обрывистый, относительно высокий, с глубокими ямами почти стоялой воды.
– Пришли. Самое налимье место – Сергей бросил под ноги, взятые для Мишки сапоги – сейчас костерок соорудим, подкрепимся, обуем тебя, а там, как раз стемнеет.
    Скоро, на песке весело затрещал сухими сосновыми ветвями огонёк. Расстеленный, возле небольшого, удобного брёвнышка мешок, как скатерть самобранка, наполнился припасами. Дымок аппетитно щекотнул Мишку по ноздрям и он остро почувствовал, что проголодался, хотя ещё пять минут назад  о еде  у него не было даже мыслей. Присев на брёвнышко, быстро умял, заедая хлебом и обмакивая в соль, картошину, отправил вдогонку кусок рыбы, с удовольствием запил водой, черпнув её  горстями из реки. Выбрав взглядом ещё один, самый маленький кусочек рыбы, потянулся, за ним, но передумал. Вместо этого, нацепил на длинный прутик ломоть хлеба, и сунул его в костёр. Взял ещё одну картошечку, с тем же с аппетитом, но уже медленнее съел, и захрумкал конфетами, заедая их, всё тем же горелым хлебом.
– Одевай свои сапоги-скороходы – Сергей стал убирать в мешок остатки продуктов.
Мишка прямо на свои кирзачи, натянул сапоги, которые собрались в гармошку от паха до самых колен.
– Ну-ка, привстань – Сергей хмыкнул – дело поправимое. Ловко подогнул голенища внутрь сапог так, что они стали ровными и плотно прилегли к ногам. – Только смотри, глубоко не лезь, а то начерпаешь воды. Иди рядом со мной, сбоку, ноги сильно не поднимай, чтоб не хлюпать. Бреди тихонечко, будто это бревёшко плывёт, а не ты топаешь. Сергей глянул, на напрягшегося, Мишку и засмеялся – Ты чего такой? Это ж, мы идём налимов добывать, а не они нас. Они, сейчас, окунишек да щурят караулить будут, а те, прочую рыбью мелочь, вроде ельчиков и вьюнов, возле бревен, шерстят. А мелочь, там, жучков-червячков собирает – вот такая хитрая штука получается. Только, давай, уходя, костёрок подбодрим – Сергей бросил обломки толстого, подгнившего пня на угли, и они замерцали мелкими язычками синего пламени, и поднимающимися в темноту, искрами. Приложил к огонькам факел, дождался, когда он разгорелся. – Сбоку, от меня, где факел иди – дал последнее наставление Мишке и забрёл в воду.
Они пробродили, наверно, минут десять, когда Сергей, шедший на шаг впереди Мишки, пытавшегося, до рези в глазах, что-нибудь разглядеть в неровном, скачущем по воде пятне света, коротко без замаха ткнул  в краешек этого пятна.
– С почином, Мишаня, не большенький, но для начала сойдёт. Сергей поднял острогу, на которой, выпучив глаза и разевая жабры со ртом, болтался короткий, толстый налим, словно удивляясь – как это так, ведь это я, только что, примерялся проглотить зазевавшуюся рыбёху, а получилось, что сам угодил на кукан.
– Подержи-ка – Сергей подал Мишке потяжелевшую острогу, достал из кармана кукан, сделанный из куска бельевой верёвки, с прикрученной на конце проволокой. Быстро пропустил его под жабрами налима, связал и бросил в воду. Оказавшегося на привязи, как собачка на поводке, налима бросил в воду, а верёвку вручил Мишке – Намотай хорошо на руку, чтобы не соскользнула.
    За полчаса, Сергей ещё три раза вынимал из воды острогу с налимом. Верёвка кукана, тщательно, как сказал Сергей, намотанная на ладонь, натянулась. Мишка, с явным удовольствием, иногда, поддёргивал её, чтобы почувствовать на конце тяжесть добычи, радующей ему, как любому другому рыбаку,  душу. Только, где-то в глубине этой души, на самом-самом её донышке, всё же скреблось маленькая неловкость, смешанная с обидой. Ведь, хотя, и улов считается общим, добыл всю рыбу, всё-таки, Сергей, а не он. Мишка,  ни разу не успел даже заметить рыбину прежде, чем в неё попадала острога.
    Неожиданно Сергей замер и прошептал: – Давай сюда кукан, и возьми острогу. Зайди чуть вперёд меня, и пойдём вон к той травке. Туда, только что, налим спрятался. Большой. Я факел уберу, чтобы раньше времени не спугнуть, а как подойдём, подниму, и ты его увидишь. Сразу же коли, не жди и не целься, а то уйдёт. Понял?
– Аха – Мишка вытер о куртку ладошки, и, приподняв острогу наизготовку, тихонько перебирая ногами по дну, стал подкрадываться  к торчащей из воды траве.
Сергей, шедший на полшага сзади, тронул его за плечо, взглядом показал, куда направить острогу, и плавно вытянул факел вперёд. Если бы Мишка не знал, что там должен быть налим, он бы и внимания не обратил, на обычную коряжку среди пробившейся из песчаного дна травы. Но она вдруг шевельнулась, Мишка взвизгнул, и со всей дури воткнул острогу, прямо, как ему показалось, в середину огромного налима. Острога ходуном заходила в его руке, он ухватил её второй рукой и, боясь, что налим вырвется, почти повис на ней, вдавливая зубья в мягкое дно.
– Держи, держи – Сергей наклонил факел к самой воде – ты ему хвост пришпилил, сейчас, мы его успокоим. Придавил бьющегося, вот-вот соскользнёт, налима ногой, наклонился и прямо под водой, ловко продел ему под жабры кукан. – Ну вот, и ты у нас сегодня обрыбился, смотри, какой здоровущий, килограмм на пять потянет. Да ты, вытащи острогу-то, никуда он уже не денется.
Мишка выдернул острогу, ошарашенный всем происшедшим налим, сначала замер, а потом, решив убраться подобру, поздорову, куда подальше, завилял подраненным хвостом и, не сумев сдвинуться с места, опять успокоился. 
– Что, рыбак, руки дрожат, небось? – Сергей, задорно поглядывая на Мишку, наклонился, и свободной рукой плеснул себе на лицо воды – пошли, пока факел мало-мальски горит, побродим ещё, кольнём, что успеем, да к костру.
Но, может, фарт отвернулся от рыбаков, может ещё что, только налимы попадаться перестали. Лишь на самом подходе к костровищу, Сергей высмотрел  небольшого налима, сходу пригвоздил его, и, не снимая рыбу с остроги, вышел из воды к костру, в котором дотлевали остатки пня.
Едва выйдя на берег, Мишка плюхнулся на песок и стянул с себя «болотники», которые, как ему показалось, за время рыбалки потяжелели вдвое.   
– Пряничков пожуй, а я пока рыбу приберу. Сергей быстро скидал улов в мешок, тоже взял пряник и присел на брёвнышко – Что, сразу домой пойдём или ещё побродим немного?
– Не знаю, как хочешь. Мишка уже  еле таскал ноги в этих безразмерных сапогах, да и вообще, стоило присесть, навалилась такая усталость, будто весь день на покосе пробыл, но сказать, что хочется домой, а не рыбачить, он позволить себе не мог – вдруг Сергей подумает, что он слабак.   
– Хорошо, тогда чуток перекурим и домой. Сергей зажёг от углей новый факел, спихнул догорающий костёр, от греха подальше, в воду, и туда же сунул, чтоб остудить, выгоревший факел.
    Обратно шли той же тропой. Небо было ясным и звёздным. Луна, как одинокий фонарь на улице, подсвечивала дорогу. Мишка нёс, сгоревший факел и острогу. Удивительно, но сейчас, в темноте, неимоверно устав, он шёл, пусть не быстрее, но намного аккуратнее, чем по светлу, споткнувшись только один раз, когда решил перескочить через ствол упавшего дерева, вместо того, чтобы обойти его. Правда, ещё разок он сильно напугался, и даже присел от неожиданности, когда впереди Сергея, из-под горящего факела, вылетел здоровенный глухарь и, ошалелый, и напуганный не меньше Мишки, чуть не задел его, оглушительно хлопающими крыльями.
– Хорош, супец улетел – засмеялся Сергей – надо было хватать, да утром в ведёрко, к вечеру бы как раз сварился. Очень выгодная добыча глухарь – два раза суп сваришь, один раз картошку стушишь, потом ещё немного поваришь и самого тоже можно есть, а иначе не разжуёшь, если петух бывалым окажется. Но я бы сейчас, лучше выжившего из ума от старости глухаря, поел, чем молоденькую рыбёху. Кузьмич в субботу в город, на базу поедет, может, наконец, тушенку получит или кашу с мясом. Хорошо бы ещё и сгущёночкой разжиться. Любишь сгущенное молоко?
– Аха, вкусное, тока я иво всего раз пробовал – Мишка не стал врать, как некоторые пацаны, которые говорят, что каждый день едят эту сгущёнку и магазинский компот в банках.  – Мамка говорит, что своёва молока девать некуда, чтобы ещё за этой дороговизной в магазине стоять. У них с батей зарплаты маленькие. Я вот, када вырасту, буду большую зарплату получать. Пойду в наш магазин и куплю там всё-всё, чё захочу. И спохватившись, добавил – И мамке с батей тоже.
– Правильно – Сергей вздохнул – нельзя о родителях забывать. Я бы своим, сейчас, хоть чёрта лысого купил, и деньги есть, а только вот… Сергей, не договорив, замолчал, а Мишка, продолжая тараторить своё, даже не заметил, его оборванной на полуслове фразы.
Двадцать шестой был погружён в темноту и тишину, какие только могут быть в лесу, ясной, летней ночью, перед рассветом. Дизель давно заглушили, керосинками здесь никто, пользоваться не привык. Да и спали все, кроме Кузьмича, что сидел на своём излюбленном месте – крылечке конторы, в накинутой прямо на майку рабочей куртке и курил. Рядом, на этом же крыльце,  считая, что бригадир помогает ей сторожить покой и сон остальных, вполглаза дремала Дамка. Она и дала знать, что возвращаются рыбаки, резко подняв голову и уставившись в темноту, а после, почти сразу же забарабанив хвостом по доскам крыльца.   
– Ты чего не спишь по ночи, да ещё раздетый, случилось что? – Сергей тяжело скинул с плеча поклажу.               
– Гляжу, добыли малость – Кузьмич кивнул на мешок – да вроде спал, проснулся, и так не смог больше заснуть. Выйду, думаю, покурю, вас дождусь, а тут вы как раз и идёте.
– Ясно. Нормально всё Кузьмич. Мы на Ближней косе были, там воробью по колено. Мишанька вон налима заколол килограмм на пять. Самого большого.
Мишка, переминавшийся с ноги на ногу в ожидании, когда можно влезть в разговор, чтобы рассказать Кузьмичу, про рыбалку, засиял улыбкой, и одним махом, выплеснул всё, что скопилось в нём за ночь  – Я его, как бацнул острогой, не целясь, он там, как заколотится-заколотится, я ажно, еле удержал. А Серега его хопа – и на кукан. А ещё, када шли, глухарь здоровенный, как взлетит, чуть меня не сбил. Серега говорит, надо было иво на суп ловить, а я не успел. 
– Молодец – Кузьмич  улыбнулся – дуй спать, добытчик, скоро уже светать станет. А мы, тут, с Сергеем ещё поговорим маленько.
Мишка, как всегда, когда взрослые, отыскав причину, отсылали  его от своих разговоров, а ему уходить не хотелось, обозначил движение, вроде как, уже ухожу, а сам остался на месте.
– Серёжа, ты сейчас рыбу в яму опусти, а с утра сам засолкой займись, сделай всё в меру – не то попросил, не то посоветовал Кузьмич. – К субботе ей надо усолеть, как следует, но без пересола, как прошлый раз у Алексея. Сухим посолом  заделай, давок хороший положь, крапивку, там, молоденькую сверху, чтоб рыба поддубла и пока до города везёшь, не потекла, ну ты сам знаешь. В субботу поеду. Может правда, Захаровна сподобится, да тушенки или каши с мясом на бригаду выпишет.
– Сделаю, не волнуйся, не стыдно будет людей угощать.  А ты, что и впрямь беспокоился, как бы чего не вышло? Я же сразу сказал, на Ближнюю пойдём, туда и дорога хорошая и рыбы там не меньше держится – Сергей присел на ступеньку рядом.
А Кузьмич, как и, не слышал вопроса – Мишаньку, вон, домой завезу – и, кивнув притихшему Мишке, добавил – хоть и скучно нам без тебя будет, но и я обещал, и тебе к тому времени домой захочется.
Мишка хотел было возразить, но, прикинув, что лучше, всё же, отмолчаться, а то точно спать отправят, только вздохнул.
– О матери, так ничего? И про награды отцовы молчат? – помолчав, спросил у Сергея Кузьмич.
– Ничего. Ответы, все как под копирку: не значилась, сведений нет. А про награды, сказали, отдадут. Даже медаль, из-за которой весь сыр-бор разгорелся. Только ехать надо в Москву, а то, долгая песня получится. Вот сезон кончится, съезжу, заодно и столицу посмотрю.
Сергей глянул, на начавшую светлеть над вершинками деревьев полоску, словно именно там, была эта далёкая Москва, так ревностно хранившая отцовские награды: орден «Красной звезды», две медали «За отвагу» и ещё две медали, которые отец даже никогда не видел, и по которым, можно было отследить весь его путь на войне – «За оборону Москвы» и «За взятие Кенигсберга». К последней, как сначала пояснили Сергею в письме из военкомата, отца представили по ошибке, так как он, в это время, уже числился среди погибших. Погибшие этой медалью не награждались, а потому, может и жив был, а может и ещё что. Наверно выяснили всё, раз потом сообщили, где и как  он может забрать отцовские награды.
Мишка с уважением посмотрел на Серёгу: всё знает, рыбу ловит здорово, отец – герой и сам, аж в Москву поедет, а совсем не выколупывается, как некоторые.
– А мать ищи – Кузьмич поднялся со ступеньки – не бывает такого, чтоб госпиталь был, письма из него были, а человека там никогда не было. Хотя, война – на ней и не такое бывало. Ладно, сходи рыбу опусти, да спать. Завтра рано не вставай, выспись, как следует. Дел всё равно, особых, нет, да и вообще. 
– Ты, что со мной, как с маленьким Мишанькой – возразил Сергей, берясь за мешок.
Мишка аж взвился – ничё себе, сказанул. Но Кузьмич, мягко, положил ему на плечо ладонь, проводил Сергея долгим взглядом и тихо произнёс – Моему, столько же в эту пору было бы. И согнувшись, словно дверной проём стал низким, вошёл в дом.
     Всё утро Мишка проспал, проснувшись только часам к двенадцати. Живо вспомнил подробности ночной не то рыбалки, не то охоты на рыбу. С удовольствием представил, как дома будет показывать этого налима, и рассказывать, во всех подробностях, как шли туда, как он там заколол самого большого налима, как чуть не поймал руками глухаря, и, конечно же, про своего нового, сильного и справедливого друга – Сергея.
Не одеваясь, вышел на крыльцо, ярко освещённое и уже хорошо нагревшееся  на солнышке. Постоял на солнцепёке, глядя в сторону реки, и сверкая пятками и новыми, ещё блескучими, чёрными сатиновыми трусами, побежал искупнуться.
    Не долго, но шумно, поплескавшись, отправился на кухню. Прямо рукой, повылавливал из кастрюли толстые, подслипшиеся, макаронины. Наевшись, попил холодного сладкого чая, прихватил, как обычно, горсточку подушечек и пошёл в дом за шкерами, чтобы положить конфеты в карман.
    Жуя, трудно поддающуюся зубам, карамельку, размышляя, куда все могли задеваться, снова отправился на речку. Присев у воды и, поглазев по сторонам, зацепился взглядом за куст ивы на том берегу. Невысокая, с гладкими, прямыми, в меру толстыми ветвями – как раз из таких луки делают. Что ж, тоже дело. Можно сделать хороший лук, а потом взять его с собой домой.
    Ива росла, как ей и положено, наклонившись к самой воде. Мишка стал размышлять, как подобраться к подходящей, по его разумению, ветке. Рубить с воды – глубоко, наверно «с ручками» будет. Лезть по стволу с берега, с топором в руках, тоже не получится. Свалишься, топор ещё чего доброго утопишь. Занятый своими прикидками, он не сразу заметил, что по воде, возле ивы, а особенно под самой ивой, иногда шли кольца, как от дождинок. А, когда заметил, замер, сглотнул сразу образовавшийся от увиденного ком, и рванул к домам. Оказывается, в ямке, под кустом, стоял табун крупного сорожняка. Такую сорожку, на Бутуне, когда вода на прибыли, в сеть поймать за радость, а здесь – бери удочку и таскай «на червячка», сколь хочешь.
    То там, то тут, подкапывая в лесочке, покрытую мхом землю, Мишка думал только об одном – чтобы за то время, пока он здесь роется, ища червяков, сорожка не ушла, куда-нибудь в другое место.
    Наконец, в ржавой баночке, заползало достаточное количество дождевых червей. Мишка чуть присыпал их землёй, выбрал, из прислоненных к стене конторы удочек,  самую лёгкую, прихватил знакомое, маленькое ведёрко и заспешил к заветной иве. В спешке, на ровном месте, зацепил конец удочки и чуть не обломил его. Добежал до ивы, размотал леску, настроил поплавок на нужную глубину, насадил самого толстого червяка и, смачно поплевав на него, закинул удочку в воду.
    Мишка даже не думал, что такое может быть – коричневый поплавок, сделанный из бутылочной пробки, ещё не успел успокоиться после заброса, как тут же, полностью, ушёл под воду. Клюёт – сообразил Мишка и резко потянул удочку вверх. Несмотря на чуть запоздалую подсечку, на крючке затрепыхалась крупная, красноглазая, с пупырышками на носу сорожина. Бросив её в ведёрко, поправил червячка, и снова закинул удочку. Поплавок тут же утонул, и он вытащил ещё одну, не меньших размеров, сорожку. Восторгу рыбака не было предела. Его залихорадило от накатившего азарта. В лохмотья изрыбачив, всех червяков, и натаскав столько сороги, сколько не мог, раньше, позволить себе в самых смелых мечтах, он даже не видел, как вернулись трое сплавщиков, уходивших чинить бон, и заметил их, уже после того, как они разожгли костёр, чтобы согреть чай и макароны.
    Сплавщики уже сели обедать, когда Мишка, пытаясь не улыбаться, и скрыть распиравшую его, горделивую радость, подошёл к столу.
– Ну вот, на хорошую ушицу к вечеру есть, и на реку не придётся больше идти сегодня – сплавщики одобрительно посмотрели, на Мишку. – Давай, садись, поешь, а потом, пока рыба свежая, надо её почистить.
– Не хочу я исти, недавно ел. Я лучше сразу чистить пойду – Мишка взял ведёрко и пошёл от стола.
– Нож возьми, у которого ручка изолентой замотана, им хорошо рыбу чистить – сплавщики с аппетитом ели рыбу, от которой Мишка, при своём позднем завтраке  отказался.
– А Сергей где? – Мишке совсем не хотелось чистить рыбу, тем более одному.
– Они с Кузьмичом ушли дальний бон смотреть, часа через два придут, а чего?
– Ничего, так просто спросил – тихо ответил Мишка и пошёл на кухню за ножом.
    Кузьмич с Сергеем вернулись как раз тогда, когда почищенную Мишкой рыбу, опускали в яму к решетчатому ящику, с посоленными налимами. Оба, конечно, тоже похвалили Мишку, обсуждая по ходу с остальными сплавщиками, предстоящий ремонт дальнего бона, который оказался сильно повреждённым.
     Мишка, надеявшийся, что после обеда, они с Сергеем займутся чем-нибудь интересным, лишь проводил его печальным взглядом, когда увидел, что тот, как и все остальные, направляется спать.
    На участке снова стало тихо и пустынно. Даже дизель не тарахтел – как заглушили вчера, когда спать ложились, так больше и не запускали.         
Увидев, что один из сплавщиков суетится возле бани, Мишка подошёл к нему.
–Что, Мишаня? – не отрываясь от дела, поинтересовался сплавщик .   
– Ничё. Все спят, вот я и подошёл.
– Да-а, спят – мечтательно произнёс сплавщик. – Вот баня стопится, попаримся и тоже – спать. А ты-то чего не спишь?
– Не хочу спать – пробубнил Мишка.
– А чего хочешь? 
– Молока хочу, с пирожками – сердито ответил Мишка и подался обратно.
    Как ни наломались, ни набегались, с самого раннего утра те, кто спал, но загодя, до бани все поднялись. Натаскали огромную кадку воды, наломали веников, даже картошки для ухи заранее начистили, чтобы не возиться с ней после пара, а сразу сесть за стол.
    Мишка, дождавшийся, наконец, оживления, тоже наломал себе веник, чтобы, как дома, пойти париться с мужиками. Хотя, он не очень-то любил париться, и, когда ходил в баню с отцом, сначала слетал с полка на пол, а потом и вовсе выскакивал в холодный предбанник, завидуя, Толику, сидящему вместе с отцом, пока тот не напарится.
    Небольшая, аккуратная и до невозможности жаркая банька, срубленная на сибирский манер, из толстенных лиственничных брёвен, стояла чуть в отдалении от других домов, ближе к речке. Дров для неё, по понятным причинам, никогда не жалели, без счёта, закидывая, в сделанную из большой железной бочки, печку, крупно колотые, смолёвые поленья. Парились мужики, не торопясь, соблюдая некую очерёдность. Мишка несколько раз заскакивал в самое пекло, даже веничком своим помахать успевал, прежде, чем выскочить обратно. Но больше, всё же, полоскался в особенно приятной, после пара речке, да сидел в предбаннике, слушая взрослых, которые при своих разговорах, особого внимания на него, вроде, как и не обращали. Впрочем, о чём бы они ни говорили, всё равно, возвращались к работе. Плотина уже два дня стояла закрытой, вот-вот открывать, а тут бон разбило. Не дай Бог, раздербанит окончательно, да набьёт полную заводь леса, до зимы потом подпор не растащишь. Это ж не выше плотины, тут, накопившейся водой, не поднимешь и не сдёрнешь. Да и за разбитый бон по головке не погладят. А ремонтировать, это день, а то и больше потерять.  Продержишь воду лишку, потом с «хвостами» мороки будет. Поднимется уровень больше, чем надо, и попрёт, лишнюю воду, во все болота да низиночки, а по ней лес расплывётся. Вода потом скатится, а лес куда зайдёт, там и осядет, и хоть волком вой, хоть волоком тащи, а сверх нормы никто потери не спишет.
    Посовещавшись, парильщики решили, что люди не зря говорят, что утро вечера мудренее. Пусть сначала приедут все, кто разъехался по домам, а назавтра, раненько, перед рассветом, пробежаться, посмотреть какой уровень воды, да сколько леса накопилось, а там и решение принимать.
    Умиротворённые добрым паром и водой, мужики чинно присели за стол, возле которого, на костре, уже доваривалась уха, и выжидательно уставились на Кузьмича. Тот сначала сделал вид, что не замечает взглядов, или не понимает их, а  потом, обращаясь по своей бригадирской привычке, сразу ко всем хитро прищурился – Что смотрим, у нас, сегодня праздник? Может, получку дали, или так, повод какой объявился?
– Да, а ты, что забыл? –  очень серьёзно, видя, что остальные мужики слегка стушевались, ответил Сергей.
– Выходит, забыл и какой? – Кузьмич выжидательно замер.
– Как какой! Мишка первого своего налима добыл, да ещё, можно сказать, величиной с самого себя, а ты предлагаешь, это дело на самотёк, молевым сплавом пустить. И совсем уже строго подытожил: – Непорядок!
Мужики тут же все враз заговорили, заёрзали за столом, выказывая своё полное единодушие с Серёгой – отметить это событие просто необходимо, тем более, что и уха сварена, из  пойманной Мишкой сороги.
– Ладно, у меня одна беленькая лежит, сейчас принесу – усмехнулся Кузьмич.
– Ни-ни-ни! – замахали руками мужики – оставь для другого разу. У нас «самтреста» немного припасено, хватит и его.
Один, из сидящих за столом, тут же нагнулся и, непонятно, откуда только, извлёк большую, темно-зеленую бутылку, именуемую в народе «противотанковой».
– А в меру будет, «противотанковая»? – с сомнением покачал головой Кузьмич.
– Дак мы ж Мишаньке наливать не будем, так что в самый раз – отшутились мужики, водружая на стол ведро с ухой.
Мишка, в отличие от сплавщиков, никакого восторга от предстоящего ужина не испытывал. Взяв кружку, он пошёл к костру, налить себе чаю, но его остановил Кузьмич – А ты, что уху не будешь есть?
– Нет – коротко ответил Мишка. – А пряники кончились?
– Да нет, целых полкоробки ещё осталось, просто никто не догадался принести. Подсохли они уже сильно – Кузьмич озадачено поскоблил подбородок. – А ты, что сразу за пряники, ухи поешь  хоть немного.
– Не хочу я ухи. 
– Он молока с пирожками хочет – пояснил Кузьмичу сплавщик, что топил баню.
– Молока с пирожками – Кузьмич совсем растерялся. – С этим у нас проблема. Ты, вот что, ты сегодня ухи поешь, а завтра я тебе оладышек нажарю. Договорились?
Мишка согласно кивнул, нацедил из ведра немного картошки без юшки и рыбы, погрыз, запивая чаем, пряники и молча отправился спать, хотя ещё совсем даже не стемнело.
    Забравшись под одеяло, недолго повздыхал и заснул, а когда проснулся, на участке уже никого не было. Он понял это сразу, как только вышел из дома и не увидел Дамку на привычном месте – возле конторского крыльца, под которое для неё, был пропилен лаз. Значит, убежала вместе со всеми на речку, и ему опять толкаться здесь одному, пока бригада не вернётся.
    Как-то само по себе получилось, что потихоньку, потихоньку, отправился на берег. Походил по бережку, потрогал ногой воду, убедился, что тёплая, но купаться, не стал, а, только закатав штанины, стал бродить в ней, пугая пригревшуюся мелюзгу. Посмотрел на иву, под которой вчера, так здорово клевала сорога, но, вспомнив, как потом досталось её чистить, от мысли, сходить туда ещё раз порыбачить, отказался.
    Глянул на воду с плотины, осмотрелся по сторонам, остановив взгляд на дороге. Вот, если бы здесь, кто из пацанов, оказался, а лучше все сразу. Тогда, можно было бы поноситься в «шпионов-милитонов» или в речке в «нырялки-догонялки» поиграть. А можно просто с удочками к иве сходить, сорогу потаскать. Толпой и червей бы быстро накопали, и рыбу бы потом запросто почистили, да и сама рыбалка намного веселее. Но, сколько Мишка ни всматривался, из-за поворота, так никто не показался. Он разочарованно вздохнул, будто и впрямь, кто обещался приехать и не приехал, и не глядя больше на дорогу, вернулся к домам.
    Бесцельно обойдя вокруг них, сначала заглянул под навес с инструментом, а потом в плотно сколоченный, дощатый сарайчик, где стоял «движок», что давал ток, оборудована слесарка, и хранились гайки, болты, всевозможные детали и нужные железки. Покрутив ручку тисов, постучав сначала маленьким, а потом большим молотком по наковальне, прикреплённой к толстому лиственничному комлю, Мишка взял с полки трубку, и решил всё-таки отпилить от неё кусочек для пугача. Потому что, сегодня не хочется его делать, а потом, дома захочется, но там такой трубки не будет.
    Прикинув, сколько нужно трубки, решил отпилить два кусочка – вдруг пугач с первого раза не получится. Ну, а получится, оставшуюся трубку, всегда можно на что-нибудь поменять. Хоть, вон, с Вовкой поменяться, на пистолет, что горохом стреляет. У него их два.
Ловко отчекрыжив, треугольным напильником, два кусочка трубки, сунул их в карман, прошёлся ещё раз по мастерской, подёргал на «движке» какие-то рычажки, и вышел на улицу.
    Захотелось есть. Пряников пока поем, а потом дядя Семён придёт и оладьев нажарит – решил Мишка.
    Но на кухонном столе, прикрытые газетными листами, лежали варёные яйца, копчёное сало, свежие огурцы с редиской и большая эмалированная чашка с пирожками – приехавшие вчера, сплавщики привезли домашней еды. Мишка тут же схватил пирожок, оказавшийся с рисом, яйцом и зелёным луком. Вообще-то, такую начинку, Мишка не любил, и дома пирожки с ней никогда не ел. Ему больше нравились с ягодами – голубицей или черникой, но этот пирожок Мишка рубанул одним махом, и тут же выудил второй, оказавшийся с картошкой. Третий пирожок Мишка уже выбирал. Взяв самый зажаристый, чуток его надломил, увидев, что он с картошкой положил на стол. Надломил ещё один, тот был с яйцом и луком, и он вернул его обратно в чашку. Надломив, таким образом, несколько пирожков, пошёл наливать чай.
    До отвала наевшись, сунул в карман огурец, несколько конфеток, и подался на улицу, где ему снова стало скучно. Даже огурец не с кем схрумкать. А в деревне, в клуб, кино, сегодня привезут. Может даже про индейцев, или про разведчиков. А после кино, пацаны пойдут, костёр жечь, и ракеты запускать. Недавно, Вовкин батя, новый умывальник на угол летней кухни приколотил. Вовка кусочек от него отломил, и тот оказался из дюраля. Вовка придумал, что, когда родители уйдут на работу, а бабушка будет грядки полоть, этот умывальник надо незаметно снять и пополам расколоть. А, когда спросят, что случилось, сказать, что оторвался и сам разбился об камень. Камень, они с Вовкой, с дороги уже притащили и под умывальником положили. Вовка, наверно уже снял, расколол, а потом, переломал половинки на мелкие кусочки и теперь, пацаны, на костре, каждый вечер, запускают из них ракеты, пока он тут один, без никого, ходит. Мишке стало совсем тоскливо, и он снова пошёл в слесарку, рассудив, что хоть дома, вдвоём с Вовкой делать пугачи интереснее, зато здесь никто не мешает и прятаться ни от кого не надо. А самое главное, всё равно, заняться больше нечем.
    Шарясь по слесарке, выискивая подходящую для пугача резинку, Мишка сдвинул в сторону, лежащий у стены, вверх дном, ржавый цинковый таз. Вот это да! Под дырявым тазом лежал корпус от бензопилы. Точь в точь, как притаскивал на костёр Хлопчик. Мишка тут же, деловито покрутив корпус и так, и этак осмотрел его. В одном месте пробит и сильно потрескался. К тому же, где дырки для крепления, тоже всё пообломано. Видно, на пилу бревно упало – сделал вывод Мишка – теперь не прикрутишь, потому и бросили, вместе с дырявым тазом.
    Мишка, тщательно оттёр корпус от потёков масла, и налипших опилок, утащил в дом, положил в свой мешок и  представил, как он придёт на костёр, достанет, как ни в чём, ни бывало, из кармана горсть кусочков этого корпуса, и все ахнут от удивления и зависти. А он, прежде чем дать кусочки всем, положит один, нет, сразу два кусочка, на самый конец палки, вымазанной мокрой глиной, и сунет её в костёр, к углям. Минут через пять кусочки дюраля побелеют, а потом вспыхнут ярким, красно-зелёным пламенем. В это время, их нужно быстро, но аккуратно, чтобы не свалились, из костра вытащить и, размахнувшись, со всей силы запустить с кончика палки вверх. Горящие, шарики взлетят высоко в воздух, и окрасят всё вокруг, необычным, красивым светом, как настоящие осветительные ракеты, которые в кино про войну, запускают из пистолета.
Всё-таки хорошо, что он на Игну приехал. Вон сколько тут всего здоровского получилось. Налима заколол, сороги наловил, перемёты ставить научился, да ещё и корпус дюралевый нашёл. Вот сейчас пугач сделаю, а потом, ещё и лук загну – воодушевлённо подытожил Мишка, и, захрустев, оказавшимся очень кстати, в кармане, огурцом, побежал на радостях искупаться.   
    Недолго поплавав, Мишка, уже в который раз, за сегодняшний день, направился в слесарку. В тисах, со знанием дела, сплющил и загнул под прямым углом конец одной трубки, подобрал подходящий гвоздь,  и подогнал его под размер загнутой трубки. Всё, теперь самое важное – впихнуть внутрь трубки, на самое дно, маленький кусочек свинца и на огне расплавить его, чтобы дно стало ровным и прочным.
    Только Мишка собрался выйти из слесарки, чтобы заняться этим кропотливым делом, как дверь распахнулась, и вошёл, вернувшийся с починки бона сплавщик. Тот, что вчера посоветовал, взять нож с ручкой, обмотанной изолентой. По мальчишеской привычке, Мишка тут же спрятал, руку с трубкой и гвоздём за спину. Но не замеченным  для сплавщика, который почему-то был не в духе, это не прошло, и он зло схватил Мишку за плечо – А ну, покажь, что там прячешь!
– Ничего – Мишка, не ожидавший, что его тут застанут, а ещё больше, что это вызовет такое недовольство, протянул руку с почти готовым пугачом. 
– Лишь бездельничать, да под ногами путаться, больше от вас ничего не дождёшься. Дай сюда – сплавщик грубо вырвал у Мишки с таким старанием сделанный пугач, и, открыв дверь, швырнул его в лес. – Одни хулиганства на уме, лучше бы делом каким занялся.
Мишке было очень обидно, но он ничего не возразил, разгневанному сплавщику. Во-первых, с взрослыми, особенно чужими, спорить нельзя. Во-вторых, пугач и вправду был, такая штука, которую взрослые не особо терпели у детей, даже постарше Мишки. Может, мол, глаза выбить, или пальцы оторвать, хотя никто даже не слышал, чтобы такое, где-то случилось.
    Опустив голову, Мишка стоял посреди слесарки, ожидая, когда сплавщик выговорится и отпустит его. А тот ходил туда-сюда, что-то разыскивая, швырял с места на место инструмент, хлопал дверцами двух, прибитых на стену, шкафчиков, пока не пнул, попавший под ноги таз, который так удачно приподнял недавно Мишка.
Видимо что-то вспомнив или сообразив, сплавщик, совсем обозлившись, схватил Мишку за ухо – Ты, корпус от «Дружбы» взял?
– Я на ракеты – взвыл от боли Мишка – он же поломанный.
– Я те дам, поломанный! Ишь, воришка выискался! Быстро тащи сюда! – и врезал такого подзатыльника, что у Мишки не только слёзы, звёзды из глаз полетели.
    Задыхаясь от боли и обиды, никого и ничего не замечая, Мишка пулей влетел в дом, вытряхнул из мешка так тщательно очищенный, чтобы не испачкать вещи, злосчастный корпус, схватил его, и ещё быстрее рванул обратно в слесарку. Когда он вбежал в неё, там кроме сплавщика, отвесившего Мишке подзатыльник, стоял и Кузьмич. Тоже злющий, дальше некуда.
– Вот – Мишка бросил корпус на верстак – я иво тока почистил, и не ломал ничё. Он сразу был такой.
Чувствуя, накипающий изнутри, дрожащий ком, не выдержал, что сейчас вдобавок попадёт от дяди Семёна, за то, что взял чужую вещь без спроса, и выскочил из слесарки, чуть не столкнувшись за порогом с Николаем.
Тот, своей длинной рукой, цепко ухватил Мишку поперёк туловища и прижал к себе. – Стоять, Казбек! Ты, куда так понёсся? Ты, чё – плачешь штоль? А ну, говори, что случилось!? – Николай легонько тряхнул Мишку.
– Ничё! Я корпус от «Дружбы» взял, думал он ненужный, я только взял и почистил, а он говорит, это я поломал. Ухи мне открутил, вором обозвал и по шее надавал – и, не выдержав, расплакался, вытирая слёзы кулачками – Я всё папке расскажу.
– Понял, не надо папке, щас сами разберёмся, чё ты там сломал – Николай разжал руку, и хотел погладить Мишку своей мосластой пятернёй по голове. А тот, почувствовав свободу, крутнулся и кинулся бежать дальше.
– Да, куда ты, постой! – Николай посмотрел вслед убегающему Мишке, шагнул, задел головой о низкий для него косяк, выругался и, громко хлопнул за собой дверью.
– Значит, так получилось, говоришь. Не сдержался – Кузьмич, держа в руках злосчастный корпус, даже не смотрел на Мишкиного обидчика.
– Ну да – тот съёжился, не зная, что ожидать от бригадира. – Ты же сам меня при всех отматерил, у меня и накипело. Плюгавенький, со спутанными, слипшимися на лбу, непонятного цвета волосами, он выглядел очень жалко.
–Понятно, пошли!
– Куда? – мужичок напрягся.
– За мной! – тоном, не оставляющим желания, спрашивать что-нибудь ещё, ответил Кузьмич и шагнул к двери.
Бригада уже стояла у конторского крыльца. Что-то тихо обсуждавшие меж собой, сплавщики, как по команде, замолчали, понимая, что разговор будет не простой.
Кузьмич всех оглядел, словно пытался прочесть мысли, и остановил взгляд, на оставшемся стоять в сторонке от всех, понуром сплавщике.
– Скажи, Фёдор, я тебя сегодня за дело, на матюках оттаскал, или так, задарма?
– Ты сам знаешь – замямлил тот – чё спрашивать-то.
– Я то, может и знаю, ты скажи – слегка повысил голос Кузьмич.
– Ну, за дело, и что? – продолжал мямлить Фёдор.
– Что!? За какое дело, вот что! Говори, сучий потрох, я, что из тебя клещами, слова тянуть, должен! – только что спокойно говоривший Кузьмич, взбеленился. – Ты, по весне пилу с участка без спроса брал? Брал! Угробил? Угробил! Ладно бы себе дрова готовил, а то соседям, за трояк подрядился хлыстов навалить. Денег тебе мало. В совхозе за твою месячную зарплату, всё лето на полях батрачить надо. Я тебе сколько раз говорил, чтобы ты раму у пилы выправил, и другой корпус для неё нашёл и на место воткнул. Из-за тебя, сегодня, всей бригаде полдня листвяк ручной пилой пришлось шурыкать, и завтра весь день придётся, а вода уже выше отметки стоит. Потом «хвосты» из-за тебя по километру, на пупу волочь. Короче – Кузьмич перевёл дух – чтоб завтра же, тебя здесь не было, а за пилу, я с тебя, через бухгалтерию, из расчёта вычту. Всё – свободен!
    По бригаде, пронёсся даже не ропот, а так, шепоток. Но распалившемуся Кузьмичу, хватило и этого, чтобы снова встрепенуться. – Кто-то не согласен!? Скажете, из-за пацана работягу под расчёт подвёл? Правильно, и из-за него тоже. Готовый, подавить бунт в самом его зародыше, Кузьмич напрягся.
Может, кто-нибудь бы и возразил, но Сергей тронул его за руку. – Мишанька убежал. Вещи разбросанные, лежат, а самого нигде нет. Ни в домах, ни рядом.
– Кто видел? – Кузьмич замер в ожидании. 
– Я видел – один из сплавщиков поднял руку, как школьник на уроке. – Только я не подумал ничего такого. Крикнул ему ещё, куда, мол, так торопишься, а он ничего не ответил, и в лес, в сторону Бадарских болот побежал.
– Если, что случится … – Кузьмич аккуратно, двумя пальцами, взял Фёдора за ворот куртки и подтянул к себе вплотную. Тот даже не попытался сопротивляться. Увидев глаза бригадира так близко, он просто онемел. В этих выцветших, но совсем ещё не стариковских глазах, не было ни злости, ни свирепости. В них было нечто другое – неизбежное, гибельное и, в тоже время, рассудительное и спокойное, оправдывающее, эту погибель. Позже, люди найдут название этому нечто, изводившему тех, кому повезло вернуться с войны. Той войны, которая четыре года, как только могла, пыталась убить, тогда ещё, Сёмку и, которая до сих пор, сама, ещё была жива в нём, уже Семёне Кузьмиче, не давая, порой, спать, есть и даже свободно дышать. Той войны, которая, не сумев убить его, убила его жену и сына, и ещё множество других людей вокруг него, которые за короткое окопное время, успевали стать родными. Той войны, в конце концов, на которой, он сам четыре года убивал, нисколько не жалея и не сожалея об этом.
    Так же аккуратно, как взял, Кузьмич отпустил воротник Фёдора, и, не добавив к этим трём словам, даже полсловечка, отвернулся.
– Не должен он к Бадарским болотам бежать, тут, по близости, где-нибудь прячется – высказал мнение один из сплавщиков.
– Ты сам-то в это веришь? – даже не прислушался к нему Кузьмич. – Пойдём цепью, вверх  по реке, левым берегом так, чтоб километр от основного русла охватить. Река разлилась, все островки, ямки и омуточки нужно хорошо осмотреть. С его ростом ему много не надо.
– Перестань, Кузьмич – прервал его Сергей – ничего с ним не случится. Мишанька парень толковый, куда не надо не полезет. И вообще, я думаю, он домой побежал, к родителям.
– Почему ты так решил? – Кузьмич посмотрел на Сергея с надеждой, может и правда,  всё не так страшно.
– Потому, что лучше мамки с папкой, для него защитников нет. Я бы, на его месте, сам так же поступил.
– Как говорится, твои слова, да Богу в уши – Кузьмич, что-то скроив в своём уме, поднял взгляд на Сергея. – Вот что, скачи-ка ты в Летники, к родителям. Если он туда направился, ты его ещё по дороге догонишь. А если там нет, то поднимай народ. По-хорошему, мне бы самому  на глаза к родителям надо, но я верхом не ездил никогда, да и шрам, от воды, опять вспух, будь он не ладен. А тут главное – время.
– Да я тоже, верхом ни разу не ездил. Но попробую, если надо – неуверенно согласился Сергей. – Хотя, на телеге у меня, наверно, быстрей получится.
– Кузьмич, давай я поскачу – ожил Фёдор, стоявший до этого молча, потому что не знал, что ему делать. – Я же до сплава пастушил, с детства верхом могу, хоть даже без седла.
Кузьмич на секунду задумался – отправить Фёдора, значит оставить его в бригаде, отправить Сергея – потерять время.
– Хорошо, седлай коня, об остальном после поговорим.
– Что с плотиной делать? – кто-то не удержался от волнующего всех вопроса.
– Ничего не делать. Будет стоять закрытой, пока Мишанька не отыщется. Всё равно бон разобранный. Всё! Пошли, пока ещё до темноты время есть.
    Но Мишка этого разговора не слышал. Выскочив из слесарки, он вначале хотел отсидеться в доме, но встретил Николая, потом Сергея, которые своими «чё случилось» и «разберёмся», только раззудили в нём слёзы. В доме вообще оказалось полно народу и, чтобы никому ничего в десятый раз не объяснять, не заходя в него, Мишка убежал в лес за домом. Продираясь сквозь кусты, почти сразу же, споткнулся, упал и больно ударился коленкой, об выпиравший из земли корень. Поднимаясь, второпях зацепился за что-то штаниной, и в довесок ко всему, выдрал из неё добрый лафтак. Вконец расстроившись, присел, вылил в ладошки недоплаканную обиду, и утёр слёзы. Успокоившись, рассудил, что никому, ничего он здесь уже не докажет, потому что, когда взрослые «разбираются», то слушают и верят только взрослым. Ходить тут, до субботы, с опущенной головой, зная, что все тебя считают воришкой и обидно, и ни к чему. А раз так, то получается, что лучше всего, в этой ситуации уйти домой. Поэтому, обогнув по лесу участок, что бы никому больше не попасться на глаза, вышел на дорогу и, глубоко и свободно вздохнув, быстро пошагал домой.
    Дорога, по которой они с Кузьмичём приехали на Двадцать шестой, имела всего два наезженных отворота: один на Михайловск, второй на Буинск. Нужно было, до самого тракта, идти по ней, никуда не сворачивая. А по тракту всего пять километров и Ново-Летники. Правда, страшновато было, что придётся по лесу, проходить мимо кладбища. А если эта страшная баба погонится, как за Светкой? Может, не доходя до кладбища, свернуть на отвороте в Буинск, к деду зайти, но тогда придётся идти намного дольше. К тому же очень хочется холодного молока, а у деда его, наверняка, никакого нет, ни тёплого, ни холодного, потому что молоко ему мамка с папкой привозят, когда в Буинск ездят. Зато у него мёд есть, только его с одним хлебом, без молока, много не съешь. Без молока вообще ничего много не съешь, даже шанежек с творогом. Да и самих шанежек без молока не будет, и пирожков с голубицей тоже. Одно сало будет, да яичница, которую Мишка терпеть не мог. Толи дело, если ломоть хлеба намазать маслом, а сверху посыпать сахаром, а ещё лучше макнуть этот ломоть, прямо в кастрюлю с сахаром, чтоб потолще слой прилип. Особенно, когда масло только из пахталки вынут: оно мягкое, пахучее, вкусное. Масло с хлебом и сахаром, всегда вкусно, но когда только собьют – вкуснее всего. Так же, как пирожки, когда их только-только из печки вынут.
    Чем дольше Мишка рассуждал про пирожки да шанежки, тем быстрее ноги несли его к дому. Даже земляничку, то там, то тут, выглядывающую из травы прямо у дороги, срывал на ходу, и только самую крупную. Он ушёл уже далеко за слань, когда сзади стал быстро приближаться частый, глухой топот. На всякий случай, Мишка тут же нырнул в придорожные кусты и затаился, высматривая, что там несётся по дороге. Оказалось, это верхом на коне скакал тот самый сплавщик, из-за которого ему пришлось отправиться домой пешком, не дожидаясь субботы.
– Меня ловить поскакал – догадался Мишка, провожая взглядом, его, развевающуюся на скаку, рубаху. – Скачи, скачи, как же, поймал, сам себе крути теперь ухи – позлорадствовал он вдогонку, и почти уже обрадовался тому, как ловко ему удалось спрятаться, но понял, что ничего хорошего всё равно не получится. Наверняка, он сейчас доскачет до Ново-Летников, а там, всё-всё родителям наврёт. Обидно, но опять, ни за что попадёт. Бить его, конечно, дома никто не будет, но про кино на неделю точно надо будет забыть, и про речку, наверно, тоже. Может тогда всё же к деду завернуть, у него пожить. Так дед сразу спросит, знают или нет родители, что он в Буинск ушёл. Да и кино в Буинске нет, а речки тем более. Нет уж, лучше сразу домой.
    Сначала глянув,  на всякий случай, в обе стороны дороги, Мишка вышел из кустов. Толи оттого, что настроение испортилось, толи всё же устал, пошёл он уже не так быстро, как шёл до этого. Всякие вкусные мысли на ум приходить перестали, а шли больше виноватые. Мешок, вот, с вещами, на Двадцать Шестом бросил. Мамка обязательно спросит, почему вещи оставил, и как умудрился штаны порвать, что даже не зашьёшь. Трубочку для пугача, что на запас отпиливал, где-то потерял. А, что он  огромного налима острогой заколол, вообще никто не поверит, потому что налим тоже остался в холодной яме на участке. А самое главное, прискачет сейчас,  к ним домой, этот дядька и скажет бате: – Отдавай свой корпус от «Дружбы», потому что наш корпус, Мишка поломал на ракеты.  Ой, что тогда будет, тогда точно, даже от бати влетит. А эти-то: разберёмся, разберёмся, а сами, как предатели – коня ему дали, чтобы побыстрее скакал жаловаться. В общем, дальше он шёл, уже не просто не спеша, а еле-еле брёл. Кому ж захочется торопиться к своему наказанию.
    Но торопись, не торопись, а до темноты, до деревни дойти надо. И есть, к тому же, хочется, а дома, в погребе, молока, сколько хочешь, а на кухне пирожки лежат. Их сейчас почти каждый день пекут, чтобы на покос брать. И тут Мишку, как торкнуло будто, он даже остановился. Дома же сейчас никого нет, все на покосе до самого вечера. Ну, прискачет «этот» к ним домой, постучит в закрытую калитку, подождёт немного, да уедет обратно. Вечером плотину открывать будут, ему сразу обратно возвращаться надо. А Мишка и через забор в лёгкую перелезет. Ключ от дверей лежит в кармане старой фуфайки, что прямо возле двери на гвоздике висит. Так что никто, ничего на него не наябедничает. Вещи, дядя Семён завезёт к ним домой, когда на склад поедет, и про налима он тоже всем подтвердит. Одна беда неисправимая осталась – порванные штаны. Но тоже, может ничего не будет. Когда он, в прошлом году, с высокой черёмухи в саду свалился, порвал рубаху и сильно расцарапал живот, мамка даже ничего про рубашку не сказала, когда мазала его зелёнкой. Может и сегодня ничего не скажет.
    Взбодрившись, навёрстывая упущенное время, Мишка, что было сил, опять заторопился домой. Только вот силёнок уже было меньше, чем в начале пути. Но зато, и больше половины пути он уже отмахал. Вон за тем поворотом Буинское кладбище – главное, его проскочить, а там и до тракта недалеко. А по тракту чего не идти, дорога широкая, просторная, в одном месте, даже горох растёт, на поле прямо у дороги. Жалко не совсем поспел еще, наверное, но поглядеть обязательно надо. Так что, по тракту пять километров пройдёшь и не заметишь. Дом ихний стоит с этого края села. Это, если б жили с того края, где-нибудь на Чкаловской улице, пришлось бы  ещё два лишних километра идти. А так, можно даже успеть, на речку сбегать, искупнуться. А вечером, когда Вовка с покоса придёт, надо обязательно к нему сходить, рассказать, как на Игне рыбачил. От таких мыслей, Мишка совсем повеселел. Интересная всё-таки штука – настроение. О чём думаешь, такое и настроение. Думал о плохом, и настроение было такое, что еле ноги тащил. А думаешь о хорошем, так и настроение, что всё тебе нипочём. Даже мимо кладбища идти не так страшно, как казалось совсем недавно, когда хотел его стороной обойти. Боязно, конечно, но ничего, кладбище маленькое, скоро кончится.
     Немножко возгордившийся своей смелостью, Мишка, на всякий случай, всё же прислушивался ко всем шорохам и шумам, доносившимся из кладбищенского леса, и посматривал, не подкарауливает ли, кто его за деревьями возле крестов. Поэтому он чутко уловил знакомый стук копыт по дороге. Только теперь скакали ему навстречу. Это наверняка, возвращался на участок сплавщик. Мишка заметался по дороге, как застигнутая врасплох зверушка. Справа – голая выкошенная поляна, его там, в пёстренькой, ярко-синей рубашке, даже слепой увидит. Слева – кладбище, заходить на которое, в Мишкины планы не входило, ни в какой рубашке. Наконец, решившись, Мишка сиганул влево, и, зажмурившись, распластался за ближайшим, густо поросшим травой, холмиком с потемневшим, потрескавшимся, крестом. Едва топот немного отдалился, выскочил обратно на дорогу, обернулся на то место, где только что прятался, разглядел что-то белое, большое, похожее на бабу, и, больше не оглядываясь, задал стрекача до самой середины поля, которым заканчивался кладбищенский лес. Выбившись из сил, сначала перешёл на шаг, а потом остановился и рухнул в траву. Возвышавшаяся в отдалении, на бугре, берёзовая рощица, в которой лежали, в том числе и Мишкины прадеды и прабабки, мирно зеленела листвой, храня доверенный ей покой. На полевой дороге не было ни белой, ни серой бабы, ни кого бы то нибыло ещё. Немного полежав и отдышавшись, Мишка поднялся и пошёл к видневшемуся тракту.
    Он подходил к тому самому гороховому полю, когда его догнал полевой учётчик, дядя Петя Ласточкин.
– Ты откуда топаешь, у деда, что ль был? – остановил он свой велосипед, с вечно привязанным к раме большим, деревянным циркулем.
– Не! С Двадцать Шестого, у дяди Семёна, там был – охотно пояснил Мишка, довольный тем, что его сейчас подвезут до деревни.
– С Двадцать Шестого?! – удивлённо глянул на него дядя Петя. – Ну, запрыгивай, довезу тебя до фермовского сворота.
Едва Мишка успел рассказать, как на Игне заколол острогой налима на шесть килограммов, и, что за час наловил там сорожек на всю бригаду, подъехали к краю деревни. Дядя Петя ссадил Мишку у отворота, буркнул не то себе, не то ему: – Так, говоришь, клюёт сорога. Надо съездить к Кузьмичу, денёк выбрать, как дождь пойдет, и съездить – и покатил в сторону фермы, а Мишка, проводив его взглядом, понёсся в сторону своего дома, который был уже хорошо виден.
    Прибежав домой, первым делом он спустился в погреб, достал литровую банку молока, и водрузил её на обеденный стол. Принёс туда же, с кухни, почти полный эмалированный тазик с шаньгами, самую большую кружку и присел за стол.
    Он допивал последнее молоко в кружке, когда возле дома затарахтел мотоцикл. Отставив кружку, Мишка метнулся к окну. Подъехал отцов старший брат – дядя Аркадий. Калитка с обратной стороны заперта, я ж палочку не вытащил – вспомнил Мишка, пулей вылетел во двор, открыл калитку и выскочил навстречу дядьке.
Тот ахнул и схватил Мишку за плечи – Мишанька! Дома! Живой! Ты когда здесь объявился?
– Тока что пришёл, молока с шаньгами поел и всё. Меня, дядя Петя-учётчик, от гороха до деревни подвёз. Мишка недоумённо смотрел на дядьку никак не перестававшего его тискать. Вроде не пьяный, но шальной какой-то, будто на гулянке в пляс собрался.
– Так ты, значит, домой пошёл, а тут, Фёдор со сплава верхом прилетал, а твоих дома никого нет. Он в контору, наговорил там страхов, людей, мол, собирайте, а сам обратно уехал. А кого соберёшь, все на покосе, к вечеру только придут. Хорошо, я с Летнего лагеря ехал, меня возле конторы остановили, ну и сказали к вам на покос ехать, родителям всё передать, и остальным кого по пути встречу. Как я догадался сначала к вам домой завернуть, а ты дома. Всё равно сначала к вам на деляну надо, сказать, что ты пришёл, а потом уже на свой покос.
    Дядя Аркадий, непонятно чему улыбался, радость прямо пёрла из него, а Мишка только одно и понял – Этот Фёдор, никого не застав у них дома, всё рассказал в конторе. Вот же гад! Теперь вся деревня над Мишкой потешаться будет. А дядя Аркадий-то чё так радуется? Всегда такой добрый был, пистолеты им с Вовкой, ножиком строгал, а сейчас торопится родителям всё рассказать, как будто они опоздают Мишке всыпать.
– Ты теперь дома будь, никуда не уходи, пока родители не придут – дядька запрыгнул на своего «ИЖака». Они сегодня зарод собирались метать, рано не придут. Понял?
– Понял – свесил голову Мишка. Чего тут непонятного – пока свою порцию сегодня не получишь, никуда не уходить. А после, ещё неделю, как пить дать, тоже никуда не отпустят. Хорошо, что зарод сегодня ставят, значит, покос кончился. Ещё на несколько копёшек подкосить по разным местам походят и всё. Но это мелочи, туда Мишку, может, даже и брать не будут. Эх, зачем он только на эту Игну поехал. Лучше бы эти дни на покос, как все, ходил. Зато завтра бы, с утра, уже на речке купался вместе со всеми, а не как на Игне – сам с собой. Да и Игна вовсе не такая, как он думал, ничего в ней такого особенного нет, речка, как речка, на Оке даже лучше, хоть и рыба не так клюёт. А дома, лучше всех,  потому что, молока пей, сколько влезет и огород есть – подытожил Мишка и пошёл к грядкам пощипать того-сего, пока остальные не вернутся с покоса.
Выдрав из грядки несколько мелких морковок, и воткнув их обратно, наконец, угадал на более или менее крупную. Обтёр её о штанину, и, откусив, подался к огурцам. Видимо, в последние дни, на засолку их не собирали, потому что под раздвинутыми листьями сразу же обнаружилось с полдесятка бело-зелёных, блескучих бочоночка. Сорвав самый большой из них, решил попроведать кусты черёмухи.
    Сдёрнув с нижних веток несколько «сапожек», покрытых пылью, от близкой дороги, наверх, где вызревает самая крупная и сладкая ягода, не полез. Ему, вдруг, всё сразу расхотелось: и черёмуху, и огурцы, и морковку, и всё, всё, всё. Ноги стали заплетаться, руки, сами потянулись тереть слипающиеся глаза, а рот не закрывался от непрерывной зевоты.       Скоренько-скоренько докосолапив до дома, скинул у порога обутки, не раздеваясь, брякнулся поверх покрывала на свою кровать, и мгновенно уснул с огурцом в руке и черёмухой в кармане. 
    Мишке снилась Игна, но не та, на которой он был, а та, которая виделась ему до этого в мечтах: чудесная, как нарисованная в книжке, река, в которой плавает неведомая рыба, а на берегу растут красивые деревья. Он плывёт по этой реке, задевая руками рыбин, которые совсем его не боятся. Вода прозрачная и глубокая-глубокая, но Мишку это не пугает, и он, смеясь, легко и свободно скользит, почти летит, по волнам быстрого течения, и кричит, стоящей на берегу с банкой молока, мамке – Мам, а я умею плавать! Я сейчас приплыву к тебе!
Та улыбается и машет ему в ответ – Плыви, плыви скорее, ты ж по молочку соскучился!
Он уже почти подплыл к берегу, как на него вышли сплавщики, и встали рядом с мамкой. Руки у Мишки сразу потяжелели, и перестали слушаться, а вода загустела, как болотная ряска, не давая двинуться с места. Он гребёт, упирается, сплавщики смеются, подзывая к себе, но Мишка ничего не может поделать. Совсем уже отчаявшись и обессилев в этой густой воде, он неожиданно услышал мамкин голос – тихий и такой близкий, что её губы касались Мишкиного уха, хотя она всё так же улыбаясь, стояла на берегу – Вставай, Мишаня, вставай, не бойся.
Опасаясь, с головой провалиться под воду, Мишка набрал полную грудь воздуха, выпрямился, и тут же почувствовав ногами твёрдое дно,  проснулся.
– Вставай, Мишаня, просыпайся – мама стояла над ним, наклонясь к самому лицу, будя одним дыханием.
– Мам, а я домой пришёл – Мишка обнял её за тёплую, мягкую, пахнущую сеном шею, с прилипшей на покосе,  сухой травиночкой. – Только я вещи свои забыл, и штаны порвал, а корпус я не ломал.
– Целы все твои вещи, здесь они уже, вместе с твоими налимами. А штаны зашьём, не в первый раз. Ты, что же никому не сказал, что домой побежал. На Двадцать Шестом тебя обыскались, сплавщики все кустики обшарили, плотину из-за тебя не открывали. Фёдора сюда отправили, людей подымать, а ты спишь. Хорошо дядя Аркадий тебя встретил, а то б не знаю, что было бы. Мамка, сделав строгое лицо, сердито посмотрела на Мишку, а потом прижала к себе и давай нацеловывать его виноватое, родимое личико.



июнь-декабрь 2015