Рассказ «Лунные ночи» в 1989 году я посвятила с благодарностью старшим подругам моей юности в поселке Свободный Есильского района Тургайской (Целиноградской) области в Казахстане.
Публикуя его сегодня, хочу предварить признанием о боли, которую ношу с собой.
Меня лично в глубокую печаль ввергает то, что происходит на Украине уже два года, уже двадцать пять лет.
Я не осмыслю и не приемлю то, что можно убивать, лишать жизни кого-то: соседей, сородичей, людей.
Почему, зачем?
Откуда эта ненависть, украинцы мои дорогие? Я вас такими - озлобленными, равнодушными, бездушными, безвольными, - не знала.
Я вас люблю другими.
Очнитесь! Мы же все из одного большого дома на Земле, мы все из России, по времени – из Советского Союза, где больше всего ценили МИР.
Вспомните, как у нас было, как мы доверяли друг другу.
Не тесно было. Тепло было.
ЛУННЫЕ НОЧИ
В начале семидесятых я работала телятницей.
Вечером не досчиталась одного теленка, и тетя Зося пошла со мной его искать.
Тетя Зося – высокая, еще не старая женщина, легко ступала по нагретой дороге, сильно выбитой копытами наших телят, и – молчала. Днем она обычно веселая, смешливая, а вечером – совсем другая.
Мы долго ходили по степи, обкружили несколько озерок, заросших красноталом, уже устали звать теленка, это - Мишка-сластишка не пришел, он конфетные фантики у меня поедал.
Около казахских могилок у нашего леса, - так мы почетно и нежно называли несколько осинок, молодых и робких, среди кустиков того же краснотала, - тетя Зося остановилась.
- Постоим, может, откуда и подаст голос.
На нашу степь уже опустилось то чудесное предночное время, когда отгорело небо розовым куполом и под ним растворились все звуки дня. Вверху унялись голосистые степные пичуги, и стих под ногами неугомонный днем насекомый мир. Ни единый листик не трепещет на наших осинках. И на весь мир без горизонтов, всласть наработавшийся за день, спокойно, царственно просто посмотрела высокая белая луна. Она осенила ласковым покоем теплую, одетую в таинственность, осеребряную степь. Во всем мире было тихо, блаженно тихо.
Тетя Зося закинула руки за голову и смотрела в высоту.
- О, небо! – заговорила она быстрым, волнующимся голосом. – Луна все такая же гордая, и небо такое же огромное, и ночь так же ласково и светло обнимает землю. Алена, - это она позвала меня. – Была и я когда-то молодой, как ты сейчас. Любились мы с одним хлопчиком. Вот в такие же лунные ночи, - она широко повела рукой, рассмеялась неожиданным смехом, вернувшимся к ней из только ей известного далека.
Я удивилась ее откровенности и хотела заговорить, но она уже пошла, зашелестела травой по краю лесочка и продолжила:
- На Украине мы жили. Я, как сейчас, телятницей была в колхозе. Он днем прибегал ко мне на луга, бегал за моими рыжими. Быстрый он был, кудрявый, озорной. Я любовалась им, смеялась, пастушком называла. А ночью на том же лугу мы целовались. - Тихо закончила: - Молодые были.
Тетя Зося вздохнула как-то про себя, и шла вперед, будто ничего и не рассказала мне, - опять далекая и замкнутая.
Наши ноги ступали в мягкую пыль дороги. Светлой полосочкой в синей ночи завиднелся впереди летний стан.
Тетя Зося живет в нашем совхозе уже несколько лет вместе со старой-старой матерью, очень боится за ее здоровье, бережет ее. О себе никому ничего не рассказывает, была ли замужем, никто не знает. Спрашивать женщины у нее не решались: не рассказывала она ничего.
А ведь когда мы у лесочка стояли, я тоже об одном хлопчике (тетя Зося это слово так ласково выговаривала) думала. Еще совсем-совсем недавно мы были вместе, и он, смеясь, поднимал меня высоко на руках и говорил: «Будь ближе к луне, чтобы я лицо твое мог лучше запомнить!»
И вот сейчас, когда надо было теленка искать, я думала о том, которому обещала ждать. И вдруг этот же всплеск подлунной открытости у тети Зоси…
Это ночь-волшебница заронила в нас одинаковые переживания!
- А когда это было? – решилась я ее спросить.
- О, так давно это было, что с той поры уже мало что и осталось. А что осталось, запрятано далеко в сердце, чтоб не болело. Только вот эти лунные ночи никуда не денешь. Кажется, и жизнь уже прошла, а я его досе ночами вижу… Перед войной это было. Он не вернулся с войны.
Просто, тихо выговорила все это тетя Зося. Ее платье, длиннее, чем у совхозных женщин, шуршало высокой травой. Совсем незнакомой, неизвестной доселе показалась она мне, вдруг ставшая красивой и молодой в своей печали.
- Вот я смотрю на сегодняшнюю лунную ночь и про тебя, Аленка, думаю…
- Зося, Аленка! Девчата! Ведь маши-и-ина пришла! – донесся до нас голос звучный, как пионерский горн, тети Вали, сибирячки.
Мы заспешили, и Тетя Зося не договорила, до нас долетали голоса женщин, обеспокоенно говорившие шоферу, что у Аленки, у меня, то есть, один теленок загулял где-то.
Мы, шестеро совхозных телятниц, ехали домой всегда шумно-весело. Вообще, я заметила, летняя степная жизнь молодила и раззадоривала не только девчат, но и наших тетушек постарше.
А я на этот раз помалкивала, из-за теленка переживала. Да вот тетя Зося… Иногда я взглядывала в ее лицо, но ничего не могла рассмотреть.
Ее лицо под косынкой, низко повязанной, оставалось в тени, и держала она голову чуть повернутой вправо, к пролетающим мимо нас пшеничным полям, не июльско-зеленым, а серебряно-синим в этой бело-лунной летней ночи…
А потом наступил и другой день, и снова вечер, и пришла еще одна лунная ночь, но сначала было ослепительное утро нового дня. Только подъехали мы в полседьмого утра к стану, я увидела: лежит у ворот в мой загон рыжий теленок и высвечивает на солнце моей меткой - подрезанным правым ухом.
Я закричала что-то восторженное, я обрадовалась сильно и весь день в степи веселилась, прыгала со своими телятами, читала им стихи, и сам день показался мне коротким, и я последней с пастбища пригнала свою группу.
У нас у всех все было в порядке, но Антошка, шофер, тоже приехал поздно, и потому тетушки ругались на него всерьез:
- Ну, что мы, луной любоваться должны, что ли? Или у нас семьи, детей дома нет?
И мне неожиданно досталось:
- А ты что так долго пасешь?
Я лишь успела загнать мое красивое, красноухое, тонконогое, длинношеее(!) стадо и к машине запыхавшись подбежала, и смеясь.
- Смеешься-то чего?
Наш Антошка-шофер, информируя всех, вставил в мою защиту:
- Ей можно, ей Аннушка-почтальонка в обед письмо без марки понесла.
Тетя Валя-сибирячка одну ногу на колесо поставила, а другую и перенести забыла, остановилась:
- Какое-какое?
Я запрыгнула в кузов машины.
- От солдата, значит. И скорее-скорее, тетя Валя.
Тетушки оживленно заговорили, усаживаясь:
- Это не тот ли чернявый, с которым ты весной на речке гуляла, да по утрам на работу опаздывала?
Я засмеялась и с удовольствием подтвердила:
- Тот!
- А, славный парнишка, смотри, пиши ему чаще!
- Ага!
Мария Даниловна Снопенко, самая старшая, моя наставница, шутливо, но искренне посетовала:
- Где же мой молодой казак? Он уже без чуба, да в деда превратился.
Я крикнула в кабину:
- Шофер, заводи мотор!
И увидела лицо тети Зоси. Она сидела опять справа, с краю и внимательно смотрела мне в лицо вчерашними глазами.
Вокруг нас уже опять ночь такая же лунная, волшебная была. От взгляда тети Зоси, темного, глубокого, нельзя было отстраниться. Она спросила меня:
- А что, Алена, дождешься его? Другой - не закружит тебе голову?
Не праздным и не шутливым был ее долгий вопрос, и женщины примолкли. Я смутилась перед всеми, ставшими вдруг такими серьезными.
Мария Даниловна сказала:
- Э, за Аленку не переживайте, он бы вернулся только.
И все опять загомонили.
- Да что вы на Алену? Сейчас той беды, что наши жизни изгубила, нет.- Это суровая тетя Марфа произнесла. А тетя Валя решительно поставила точку разговору, да так уверенно-ласково, что все засмеялись:
- Та встретится наша Аленка со своим чернявым-кучерявым на третье лето, и мы им свадьбу отшумим!
И тогда тетя Зося, тронув меня за руку, попросила:
- Так долюби за меня.
Она чуть улыбнулась, и лицо ее осветилось теплотой. Голос был смущенным. Наверное, именно эти слова она хотела мне сказать вчера, когда мы вдвоем в лунной степи были, да не успела, а, может, не могла она еще вчера меня об этом попросить. И вот теперь высказывает свое, затаенное, ночное – при всех.
Вздох, вырвавшийся из сердца тетушек, шелестнул над степью.
И больно коснулось меня то время и та беда, что изгубила молодость моих старших подруг, юность которых кончилась коротким летом, а то и одной ночью – перед войной. Приблизилась та беда просьбой тети Зоси и коротким вздохом всегда живой памяти в сердцах тетушек, а торопливый ветер унес их вздох в степь.
Высокая, полная луна вышла в небо, посмотрела на нас, едущих поздно с работы домой, и улыбнулась всем одинаково серебром своего сияния. Она взглянула загадочно на хлебные поля, на приближающееся ожерелье огней поселка за сопками над речкой и застыла высоко вверху, очарованная красотой июльской ночи.
Машина в волнах мягкого ветра легко скользила навстречу поселку-саду, где всех кто-то ждал.
Тетя Валя, сибирячка и певунья, молодым голосом молодой Лидии Руслановой запела:
Мисяць на нэби , зироньки сьяють.
Тыхо по морю човын плывэ…
Женщины подхватили всеми любимую песню голосами-крыльями и понесли ее дальше:
В човне дивчина писню спивае,
А козак чуе …
Тетя Зося выговаривала:
Серденько мрэ…
… Тети Зосиным лунным ночам уже более полувека.
1989
Как можно после тех ночей стрелять в ближнего?
Январь 2016