Рождение. Рождество. Первый вдох, первый крик младенца, извещающий о его явлении миру. Первый контакт с мамой, закладывающий все дальнейшие правила и порядок, которыми ребенок будет руководствоваться в жизни. Мы празднуем рождение Иисуса, понимая, что он принес новую божественную Любовь людям и новый порядок, новое мироустройство, но, празднуя свой день рождения, мы не осознаем, что празднуем и приход своего собственного мироустройства, своей собственной любви к этому удивительному и многообразному миру. Или неприход. Или нелюбви.
Я сорок лет не любила свой день рождения. И не понимала, почему. Я не боюсь своего возраста. Я его уважаю и ценю. Все прожитые годы мои. В моей семье принято праздновать дни рождения, собираться вместе с родными и друзьями, дарить подарки. Какими бы красками, связанными с пьянством отца или тем, что мой день рождения с 9 лет одновременно ещё и день рождения моего двоюродного брата, то есть не только мой единственный, ни был окрашен этот день, в моей семье он всегда считался праздником. Но я его не любила. Только обращение к психотерапии раскрыло мне причины, лежащие, казалось бы, на поверхности. То есть о причинах все всегда знали, но не осознавали их значения.
Когда я впервые на телесных практиках обратилась к моей Ведьме Наташе, она сказала: «Всё с тобой понятно. Ко мне приходят только тяжелые травматики!» Какие травмы? У меня за всю жизнь один перелом руки и две трещины копчика в детстве, папу домой из Тикси возвращала. А так никаких травм! Даже когда в прошлом декабре-январе я просматривала семинары Хеллингера по расстановкам, я сочувствовала клиентам и радовалась, что у меня-то никаких таких травм нет, кроме первой – родовой. Собственно говоря, с Хеллингером и пришло ко мне понимание, почему я ненавижу свой день рождения. Я умудрилась при рождении умереть. Я не проходила через родовые пути сама. Я не получила от рождения силу сопротивляться. Или мне не хватило сил. И я умерла от удушья. Меня вытащили щипцами и реанимировали. И, видимо, я так обрадовалась жизни, что сразу выучила слово «На!» и не выучила «Дай!». Я решила, что одним своим рождением я получила самый большой подарок и самое большое везение по-крупному, что большего подарка и большего везения заслужить уже невозможно. Что может быть дороже жизни?
Однако опыт смерти при рождении стал для меня травмой. И я думала, что эта травма сделала меня менталом, человеком с определенной рациональной структурой поведения и отношения к миру. Вернее, всё в комплексе: тяжелый токсикоз во время беременности мамы и тяжелые роды. Почему я считала себя менталом?
Во-первых, Костя, тренер телесных семинаров «Жизнь в потоке любви» говорил, что у менталов травмы записаны на костях и активируются током психической или нервной энергии через кости. То, что происходило со мною в течение трёх лет Пробуждения, особенно двух первых, и заставляло сомневаться меня в моей разумности, это треск моих костей. Я считала, что реальный человек так трещать не может. Хлопки, пощелкивания, звук лопающегося пузыря в кости могут быть у механизмов, но не у людей! Оказывается, у людей тоже. Активация травмы проходила по одному сценарию: щелчок, боль в мышцах, изменение психического состояния до истерического, потом воспоминание о болезненном событии, его проживание и отпускание. Удивительно, что два года я справлялась с этим сама, ничего не зная о психических травмах.
Во-вторых, я считала, что мой опыт установления контактов характерен для ментала. Я очень четко соблюдаю дистанцию с другими людьми. За сорок лет у меня было только четыре подруги с первого взгляда. Хоп, посмотрели друг другу в глаза и всё, моё! Со всеми остальными я сближалась через приглядывание, наблюдение, осторожное сокращение расстояния. Я суперосторожна от рождения. Мама говорит, что это меня и спасало. Засунув гвоздь в розетку, я пробовала его кончиком одного пальца, а не всей рукой.
В некотором плане я теневичка. Приходя в новое помещение, я занимала всегда самое удобное место, при котором зрительно могу контролировать всё пространство так, чтобы при этом не вертеться и не оглядываться, привлекая к себе внимание. Я могу видеть и контролировать всё, наблюдать за всеми и не высовываться. Высовываюсь только в случае, если уверена в своей безопасности. А пока не уверена, молчок. Сидим и не дышим.
В своё время, узнав о захвате театра на Дубровке со спектаклем «Норд-Ост», я очень пожалела заложников и даже о том, что не оказалась на месте кого-нибудь из них, потому что я знала, как выживать в такой ситуации. Я могла стать невидимкой, человеком, который не привлечет к себе никакого внимания террориста. Абсолютно глупая мысль, но она была. Потом, когда для спасения захваченных людей применили газ и многие погибли от удушья, я порадовалась, что я всё-таки на своем месте, а не на чужом. Каждому своё место и своя судьба.
Сейчас я думаю, что, может быть, моё качество сканировать пространство на предмет безопасности под углом 360 градусов и умение прикинуться мертвой или невидимкой – это уже последствие более поздней травмы столкновения с агрессией пьяного отца и домашних скандалов, а не травма рождения. Ведь Ведьма Наташа оказалась права. У меня изрядная коллекция психических травм. Если не истеричка, то невротичка я отборная.
Я очень удивилась, когда на предрождественнском тренинге Мастер Игры назвал меня ярко выраженным эмоционалом. Правда, очень удивилась. Я считала, что мозг у меня жестко рулит. Или рулил. До Пробуждения. После Пробуждения с треском костей меня понесло! Успевай поворачивать на завихрениях! Хотя в некоторых описаниях эмоционала я себя узнавала. Когда я в безопасности и в хорошем психологическом состоянии, я очень шумная и меня много. Сейчас не так, но лет двадцать назад, если я приходила на работу на кафедру в счастливом состоянии, я умудрялась занять все стулья. Шапка, варежки, шарф, сумка, папка, я, и людям уже некуда сесть. Да, и ещё дверь за мною не закрывалась, потому что где-то там за дверью был шлейф моей энергии. Или в транспорте рядом со мною сидение никто не занимал. Толкучка, стоят, за поручни держатся, а я сижу и рядом место пустое. Не потому что я страшная или выгляжу как бомж (вполне приличная преподавательница), просто место воспринимается как занятое. Меня много. Давно уже такого не было. И стулья не занимаю, и места рядом со мною не пустуют. Я научилась поджимать свой хвост или шлейф. К тому же за семь лет с немужем, а потом после удара по Мастеру Энрике, моя энергия совсем замерзла и скукожилась, рассыпавшись на фрагменты. Да, фрагментарное восприятие своего тела: ручек нет, ножек нет, голова отвалилась, – это тоже свойство эмоционалов. Как и непереносимость своих чувств, с избытком которых раньше я обрушивалась на людей. На февральском семинаре «Жизнь в потоке любви» своей радостью чуть Ведьму Наташу в стену не вдавила, так меня распирало. Родившийся Лунтик явно в моё тело не умещался. И любовь, с которой я в подростково-юношеском возрасте напала на Тигра, из той же оперы. Тигр ярко выраженный ментал-аналитик. Как и немуж. Вот уж кто таблицы с ценами на технику составлял от блендера, фотоаппарата до компьютера! Мама, не горюй! Пока всё проанализирует и выберет, я на стену с тоски залезу, а результат анализа исчезнет из магазина. И покупаем первое попавшееся или по доступной цене. Все его проекты в бизнесе терпели крах именно потому, что он замирал на стадии анализа и не мог принять никакого решения. Смешно, но я Тигр: посидела в засаде, проанализировала, данные собрала, выждала нужный момент и прыгнула. Цыганочка с выходом из-за печки. Не ждали? А он Коза. Манежится, манежится, и пшик. В итоге Тигр Козу съел, или Коза у Тигра кровь выпила. Печальная история. Ни Амура, ни Тимура. К концу наших отношений все мои эмоции сдохли. Осталась Русалка с хвостом и без ног. Только год оттанцевала и стала оттаивать, влезла в историю массажной школы «Инмастер», и предательство по отношению к Энрике привело к моему социальному самоубийству. Я решила, что любви в мире нет или нет моего мужчины, с которым я могла бы создать семью, что я не женщина, созданная для любви мужчины. Почему так произошло, я до сих пор не могу найти ответа. Может, я решила, что если такого человека, Поэта от массажа, способного любить и раздаривать свой дар целителя людям, предали, то меня предадут и подавно? Не знаю. За завесу этой травмы я ещё не прошла, хотя меня там ничто не пугает. Я просто не понимаю. Так случилось. И всё. Полная криогенная заморозка. Оттаивала долго.
Итак, я оказалась эмоционалом. Поздняя родовая травма. Не внутриутробная. Что её причинило? Сюрприз. Первый контакт с мамой. Я поражаюсь работе своего подсознания и метафоре своих снов. Я по частичкам собираю для себя информацию о себе. Часть информации мама выдала совсем недавно, но эта информация не собиралась для меня в единый пазл. Всё собралось опять в телесной практике как раз перед Рождеством на тренинге Мастера Игры. Я люблю телесные практики, потому что они не врут. Тело помнит всё.
Я попала в тройку из трех женщин, где мы моделировали первый контакт с мамой. Одна партнерша выступала в роли мамы, другая в роли отца-ассистента. Мои компаньонки боялись идти в практику первыми. Я знаю, почему боялась моя любимая забавная девочка Наташа. Она тоже плод тяжелых родов, как и я, и первые два месяца жизни прошли без мамы в инкубаторе. Ей страшно погружаться в эту травму. У второй девушки тоже свои страхи. Я пошла первой, потому что я не боялась и подвоха от своей психики не ждала. Наивная. Но за это и люблю психотерапию. Она начинается с незаданных вопросов.
Я пошла в практику как ребенок. Никаких параллельных ассоциаций по отношению к мужчинам или стратегиям выстраивания контакта. Беспомощный младенец, прижатый к груди матери и глядящий ей в глаза. Не помню, приходилось ли раньше мне физически оказываться в подобной позе и подобной ситуации. Вряд ли. Только во младенчестве. И на меня накатила дикая тревога. Потом я успокоилась, принимая тепло матери, и тогда пошли слова колыбельной: «Ты будешь любима всегда и всё время, я буду с тобою, пока я жива». Интересно, колыбельная оказалась ключевой у всех в моей тройке. Люди в группы просто так не попадают даже на практике. Одна испугалась фразы, что мама будет с нею всегда нераздельно. Ей хочется освободиться от мамы хотя бы в своем сознании. Другая боялась, что мамы всегда с ней не будет, мама исчезнет, оставит её. А во мне завопил голос: «Не верю, что я буду любима! Не ве-рю!» Я живу с этим «Не верю!» всю жизнь. Меня на какое-то время захлестнули слезы. Но потом я прошла через них и приняла тепло контакта без веры. Просто он есть сейчас. Я здесь и могу принимать то тепло, которое мне дают сейчас.
Мастер Игры сказал потом, что моё «Не верю, что буду любима!» не дает мне вступать в контакт с людьми без гарантий. Я хочу гарантий, и если их нет, то нет и контакта. Может быть. Хотя я ни от кого не жду гарантий. Я и за себя-то ручаться не могу. Я каждый день меняюсь. Какие гарантии? Если говорить об отношениях с мужчинами, так свободных мужчин, с которыми я бы хотела близкого контакта, нет на данный момент в моем окружении. Поэтому я не могу проверить эту теорию. Что-то в ней не то.
Я вернулась домой с тренинга и снова пошла в ситуацию первого контакта. Теперь тело уже хорошо её помнило. Я знаю, что это рискованно. Никому не советую делать в одиночку эксперименты с младенческими травмами. Можно остаться в совершенно беспомощном состоянии, и никто не поможет. Младенцы не говорят, не ходят, на помощь не зовут. Однако у меня не было сильной боли во время тренинга. Не было состояния беспомощности. Было что-то другое, вызвавшее это «Не верю!» и слёзы отчаянья. Я пошла сознанием в эту ситуацию, плакала тихо, без истерики, сожгла одну лампочку в люстре и увидела своё: «Не верю, что буду любима, потому что не любят и не желают сейчас, в момент первого контакта. Если не любят и не желают сейчас, что может быть потом? О каком потом идет речь?» И мой декабрьский сон о мальчике, что шел домой, а, попав в ангар, стал девочкой, и мамины рассказы собрались в одно целое.
В 1974 году УЗИ женщинам не делали, и кто родится, не знали. Всю беременность мама была уверена, что ждет мальчика Димочку. Интересно, что за 10 дней до моего рождения, когда маму из больницы отпустили на Новый год домой, папа сказал: «А что, если будет девочка? У нас для неё даже имени нет». И они придумали мне имя. Светлана. В честь двух маминых подруг детства. Подруги до сих пор живы, и мама с ними в контакте. Имя придумали, но мама хотела мальчика. И после тяжелых родов, когда меня уже реанимировали, и я закричала, маме сказали, что родилась девочка. Она заплакала от разочарования.
К груди меня, естественно, не прикладывали, сразу забрали. А когда принесли на кормление, и мама меня увидела в первый раз, она снова плакала. Я была черноволосая, чернобровая и с большим курносым носом, как у папы. Я папина дочка. Но для девочки я показалась маме некрасивой, и она плакала, что я не мальчик, а другие женщины в палате, матери мальчиков, её успокаивали, что девочка, дочка – это же хорошо, сыновья вырастают и уходят, а девочки ближе к матерям, они и, вырастая, о матерях заботятся, с девочками спокойнее и надежнее.
Вот такой оказался мой первый контакт. Я одним своим рождением умудрилась не оправдать маминых ожиданий. Девочка ценности не имела. Нежеланная. Говорят, любовь мамы должна быть безусловной. А моей при первом контакте другие люди подсказывали, за что меня можно ценить в будущем, за что можно полюбить. Мне в будущем мамину любовь предстояло заслужить заботой о ней. Вот и кричало всё внутри меня: «Я не верю, что буду любима. Я хочу быть любимой здесь и сейчас! А сейчас не любят». Новорожденные ничего не знают о будущем. Слово «будешь» им не понятно. И всю жизнь я старалась быть хорошей дочкой. Даже винила себя за своё бегство в Челябинск: бросила маму с отцом-алкоголиком и мятежной младшей сестрой, предала. И заслужить мамину любовь с её перфекционизмом, критичным умом и острым языком было почти невозможно: всегда найдет изъян.
Девочка не имеет ценности в патриархальном обществе, где традиционно наследник сын, и в послевоенном обществе, где во время войны погибают мужчины. Выжившие женщины очень мужчин ценят, оберегают и хотят ими обладать. А девочка наследницей не является, род не сохраняет, в чужую семью уходит, и после войны женщин всех возрастов в избытке. Мама ребенок послевоенной эпохи, овдовевшей и потерявшей в первом браке детей матери, и потому её подсознательное желание иметь сына было естественным.
Нужно отметить, что у моей сестры травма, наверное, ещё серьезнее, чем у меня, будет, хоть и роды прошли легче. Дед был настолько разочарован рождением второй внучки, что ещё целый год потом словно в шутку звал её не Иришка, а Тихон, Тишка. Милая шутка: называть девочку мужским именем. И никто деда не одергивал. Игра, которая сестре очень дорого стоит.
Любопытно, но клиенты тренингов Мастера Игры и Ведьмы Наташи с её мужем Шаманом Костей отличаются. У меня широкий спектр травм. Для разных психотерапевтов подходит. К Мастеру Игры многие идут со страхами. Далеко не все телесники, и они меня с испугом спрашивали, что делать, когда травма выходит через тело. У меня, так уж получилось, всё через тело прёт. Спасибо Наташе и Косте, что научили меня быть в контакте с телом. Я теперь себя не боюсь. А что делать? Я проживаю эмоцию до конца. Будешь кашлять, кашляй. Будет тошнить и рвать, пусть рвёт. Будешь плакать, плачь. По полной. До предела. И смотри, что на самом деле вызывает эту эмоцию, это физическое состояние. Если честен с собою, увидишь и поймешь. Нашел причину? Прими. Так есть. Это твоя реальность. Но это уже часть твоего прошлого, которого ты не изменишь. Ты можешь изменить отношение к прошлому событию и можешь изменить свою модель поведения в будущем, а лучше в настоящем. Очень важно признать и понять, что так есть. И что в прошлом ты не мог поступить иначе. Ты не поступал правильно или неправильно. Ты поступал, как мог. Сейчас можешь по- другому. Не можешь сам справиться со своей проблемой, проси профессиональной помощи. Просить помощи у профессионала не стыдно. Вот и все рецепты. Но они помогают жить. Ах, да. В любой психологической ситуации не забывайте дышать. Дышите! Дыхание – это жизнь.
Совершенно неожиданно среди клиентов Мастера Игры я встретила женщин с паническими атаками. Одна из них ещё живет своими страхами и не признает своей силы, другая, похоже, справилась с этими приступами. Когда люди сталкиваются с таким явлением, они считают себя сумасшедшими, а психиатры говорят, что они здоровы. И тут я поняла, что у меня тоже была однажды паническая атака. В маршрутке. Встреча с человеком в черных очках. Я писала об этом в рассказе «Здравствуй, Мастер! или Сумасшедшим быть легко». Люди одинаково описывают эти атаки: воздух становится неимоверно горячим, нечем дышать, страх затмевает сознание, сердце бешено колотится или останавливается. Кажется, что сейчас умрешь. Как правило, атаки приходят, когда человек сам загоняет себя в психическую ловушку, из которой не находит выхода.
Я понимаю, что сама создала свою западню безысходностью моих отношений с мужчинами. Вернее их полным отсутствием. Но для меня по-прежнему остаются загадкой связь той атаки и других очень мощных приступов страха с активностью посетителей в сети Интернет. Первая атака предшествовала звонку по скайпу. Я тогда только начала писать о Пробуждении, о Крайоне и выложила свои рассказы в Интернет. Едва после атаки я зашла домой и включила компьютер, мне позвонил человек по имени Виктор Фрост, которого я не знала. Я уже была напугана приступом в маршрутке, а тут человек по фамилии Мороз и с именем, что в тот момент меня преследовало. Вик и Тор из «Слияния двух лун» появились чуть позже. Я плохо воспринимала тогда синхрон, испугалась ещё больше, отключила скайп и вырубилась. Потом, спустя несколько месяцев меня одолело любопытство, и я нашла в интернете человека с таким именем. Это украинский астролог, у которого есть сайт, полностью заполненный такими же рисунками, как у меня на страницах со стихами. Получается, что мой приступ был связан с этим человеком и его попыткой выйти со мною на контакт. Но больше он не пытался.
Похожие приступы были связаны с активным посещением моего сайта или страничек в социальных сетях другими людьми. То есть когда большое количество людей пыталось выйти со мною на контакт одновременно. Причём последовательность всегда одна: сначала приступ, а потом я обнаруживала множественный контакт. И я до сих пор не могу понять: мои панические атаки – это порождения моей психики и моих страхов или что-то совсем другое? Игра, в правилах которой я так и не разобралась за три года. В этом году приступов практически нет. Но если мне хочется поистерить или я залилась слезами, достаточно взглянуть на один график: количество просмотров страниц на моем сайте. Больше 150 просмотров в сутки – здравствуй, истерика! Взаимосвязь странная, но она есть.
Опыт прохождения через страх у меня тоже с детства. Первое преодоление – метла. Её я боялась, когда начала ползать. Стоило поставить у порога метлу, и я за порог ни-ни. Однажды я с метлой договорилась в мамино отсутствие, она мусор выносить пошла, машина мусорная приехала. Как точно я договаривалась, не помню, однако полный разгром кухни стал результатом нашего договора. А вот второй проход через страх я совсем неожиданно вспомнила в потоке со слезами первого контакта. Воспоминания каскадом пошли.
Мне года три с половиной. Дома я, мама и сестра-грудничок. Отца с нами не было: или в командировке, или уже уехал в Венгрию. Бабы Аги тоже не было. Мама чем-то отравилась. Сестра через её молоко тоже. Обе лежали с температурой под сорок. Я одна здоровая и ходячая, а маме так плохо, что она встать с постели не может и на помощь позвать не может. Она попросила меня, чтобы я пошла к соседке, маминой подруге, живущей в том же подъезде на третьем этаже, и позвала её. Мы жили на первом.
Сейчас, когда я смотрю на свои фотографии трехлетки, я не понимаю, почему меня считали большой, доверяли сестру, и я себя тоже считала большой. Совсем ещё малышка! В тот момент маминой болезни я видно была очень напугана. И как бы я сказала сейчас, сработал синхрон. Я вышла в темный подъезд. Знакомый, но страшно тёмный. На площадке между первым и вторым этажом громко и жалобно пищал брошенный кошкой или людьми котёнок. Я поднялась до котёнка и испугалась его крика ещё больше. Я вернулась домой: «Не пойду к соседке! Зверя боюсь!» Обессиленная мама уговаривала меня со слезами, что зверь маленький и нестрашный. И я снова пошла. И снова вернулась. Я прошла котёнка с третьего раза и привела соседку. Та вызвала «скорую», маме и сестре помогли, и всё закончилось хорошо.
Сейчас, с опытом моей жизни и практикой психотерапии, я думаю: «Почему маме не пришло в голову попросить меня постучаться в любую дверь? На этаже четыре квартиры. Любой взрослый мог бы позвать знакомую соседку. Время было советское, люди непуганные, ребёнку бы открыли». Но мама не умела просить помощи и боялась лишний раз кого-то беспокоить, тем более чужого человека. Поэтому мне пришлось пройти испытание страшным зверем – крохотным беспомощным котёнком, каким я и сама тогда являлась. Мама по-другому не могла.
Что мне помогает сейчас попадать в те эмоционально-болезненные, травмирующие места психики и выходить живой без истерик и даже с какой-то внутренней силой и уважением к себе? Ведь прошла через страх и маму спасла! Умница, девочка! Наверное, я действительно повзрослела в прошедшем году. Не нужно погружаться в травмы так отчаянно, безоглядно и беспощадно по отношению к себе, как я это сделала летом, взорвав бомбы «Другая женщина», «Врач», «Мужчина», «Школьная форма», «Мертвый ребенок» и «Треугольник». Можно идти бережнее и медленнее. Но я тоже по-другому не умела. Как могла! Ресурсов, накопленных за первые полгода от январского фестиваля «Душа и дело» до июньского фестиваля, очевидно хватило. В результате я обрела уверенность в своих способностях различать, где я чувствую людей и их эмоции, а где проявляются мои проекции, обрела целостное восприятие своего тела. Я теперь живу в домике, тёплом, подвижном, чувствительном. Я и есть мой домик. Я – это моё Тело. Я стала уважать себя как человека. Я присвоила себе мои достижения. Я нашла своего внутреннего ребенка, своего Лисёнка, и своего внутреннего Самурая. Меня удивляет, как они подружились между собой. Их дружба проявляется в моих рисунках. Самурай терпеливо вырисовывает гелиевой ручкой мелкие детали, очерчивает жирные границы, а Лисёнок терпеливо ждет рядом с приоткрытым от удовольствия ртом, слюни с языка капают, и ждет команды макнуть хвост в краску и малевать: «Можно! Давай!». А ещё он напевает при этом песенки. Когда я слушаю себя в этих песенках, есть ощущение, что в меня вселился какой-то веселый и беззаботный дух, который несет несусветную чепуху.
Почему-то этот дух во всю разошелся после новогодних праздников, и я рисовала без остановки. Но апогеем для этого духа стала выставка кукол семьи Даши Намдакова и его скульптур. Я влюбилась в кукол. Я влюбилась в скульптуры. Я себя за уши уводила с этой выставки, а мой внутренний ребенок вцепился руками в скульптуру «Царица» и верещал «Хочу эту кошку! Хочу! Она моя! Я остаюсь в музее и буду сидеть с ней рядом, и никому не отдам! Или я её сворую!» Конечно, в реальности мне никто не дал бы обнять скульптуру или украсть. И мой Лисёнок жалобно скулил и плакал: «Куклы красивые. Люблю кукол! Царицу отдайте! Моя Царица!»
Удивительно, что мама, посетившая выставку со мною, спокойно вынесла мой очень долгий и тщательный просмотр экспозиции. Она тоже разглядела все детали и оценила тонкость и красоту творений. И мама пришла с выставки одновременно восхищенная работой Даши, бурятского художника, и членов его семьи и с гордостью за свою собственную семью. Пусть в маминой семье, а она родом из Бурятии, и в нашей крови есть монгольские корни у огненной моей бабушки Агнии, не было художников, но они тоже умели и ткать, и прясть, и шить, и вязать, и вышивать, и выделывать кожи, и плотничать. Куклы объединили все перечисленные виды ремесла в искусство. В маминой семье это являлось обычной жизнью. И пусть не было богатства, но не было и нищеты. В семье охотились, рыбачили, собирали ягоды, грибы, кедровые шишки. Все члены семьи были сыты, обуты, одеты, обогреты. И я очень рада за эту мамину гордость. Мамина гордость – это ведь и моя. Я же тоже часть её семьи. Я Наследница.
За последний год мне удалось сделать ещё одну вещь с помощью магии Слова. Очевидно, я напитала свой Род Любовью. То, что я писала и о своей бабушке Агнии, и о бабушке Маргарите, и о прабабке Надежде, читали другие люди, не только я. И они отдавали дань почтения, сочувствия, уважения моим предкам, а за одно вспоминали о своих.
После декабрьского семинара «Жизнь в потоке любви» и первого рисунка «Огонь» из цикла «Стихии» мне приснился сон из двух частей. В первой части я была в гостях у бабушки Агнии, и я впервые увидела её во сне молодой и лучезарной. Я разговаривала с нею, обнималась, а она выпроваживала меня: «Домой, домой возвращайся, нечего тебе пока тут со мною делать!» И я отправилась домой, но попала к прабабушке Надежде. И Надежда тоже вся светилась и была молодой. И она тоже обнимала меня, благословляла и прогоняла: «Иди домой! Нечего тебе с бабками делать, Наследница». С тем и проснулась.
Первый контакт с мамой поднял во мне ещё один страх. Он уже ожил и зашевелился перед Новым годом, сигнализируя мне о том, что я пришла в свой возраст сорока одного года. Страх упущенного материнства. Страх перед усыновлением и детскими домами. Почувствовав себя маленьким беспомощным ребенком, я вспомнила то, что всегда заставляло плакать моё взрослое сердце. Я лет восемь или десять, с перерывами, в качестве переводчика по международным усыновлениям была вхожа в дома ребёнка. В группы от шести месяцев до четырех лет. В основном в грудничковые группы. Усыновлять хотят малышей. Двенадцать детей в одном манеже. Двенадцать пар горящих глаз и душа без кожи: «А, может, ты моя мама?»
Эти дети почти не плачут: нет смысла. Почти не смеются. Почти не передвигаются внутри манежа. У каждого из них травмированы пальцы рук. Из-за показаний гигиены соски не положены. И дети сосут пальцы: себя успокаивают. У каждого своя манера, почти как курить сигарету. У кого-то это большой палец на одной из рук, у кого средний или указательный, у кого два пальца. И это не палец, а одна большая мозоль, на которой почти нет ноготка.
Малыши плачут лишь во время кормления. В группе две нянечки, и одновременно они могут кормить только четырех детей из бутылочек. А остальные восемь лежат или сидят в манеже и видят, как другие едят. И ревут благим матом. Даже после усыновления они только года через три смогут переносить спокойно то, что в их присутствии кто-то ест. А так они вечно голодные и не могут регулировать ни чувство насыщения, ни перенасыщения. В первые дни после усыновления всегда идут желудочные расстройства у малышей, потому что как ни предупреждай усыновителей, что они должны жестко регулировать норму, люди не выдерживают, кормят: «Ребёнок голодный!» Из серии: «Читаю записку жены: «Не верь коту. Я его кормила». Смотрю на кота и думаю, что врет жена».
Когда я на тренинге выступала мамой в практике первого контакта для забавной девочки Наташи, прожившей два первых месяца своей жизни без мамы, она просила: «Покачай меня!» И не дожидаясь, когда я начну её баюкать, стала качаться. Рефлекс. Тело всё помнит! Когда нет любящих рук мамы, дети укачивают себя сами. К году на это укачивание уже жутко смотреть. Засыпая, ребенок мечется и бьется о стенки кроватки. Спит и бьётся. Как не предупреждай усыновителей, в первый день всегда шок. Одна семья пережила большой стресс, когда пошли гулять с только что усыновленным ребенком в сидячей коляске, и он, засыпая, коляску перевернул: «Ребенок ненормальный! Нас обманули! Он бьется в конвульсиях!» Нормальный, только эту норму ещё нужно долго и терпеливо восстанавливать маминой любовью, безусловной и всё принимающей. Года через три биться перестанет. До первого стресса при взрослении. А там с регрессом всё может случиться. Такова жизнь.
Сколько усыновленных и неусыновленных детей я подержала на руках? Не знаю. Может, 100. Может, больше или меньше. У меня что птицы, выпущенные на волю, что усыновленные дети не посчитаны. Как и их родители с расстройствами желудка, геморроями, герпесами, слезами и нервными срывами. Всем им вместе была вселенскою мамкой. Я забыла их лица и имена, но тело и душа о них помнят. Как и мои руки.
Перед Новым годом я задумалась об усыновлении. Может быть, я загоняю себя в рамки традиционных отношений: мужчина, семья, ребенок? Может, стоит начать с ребенка? И во сне меня перестали пускать в детский дом. Или в группу не дают войти, или телефонный разговор с директором детского дома обрывают, или дверь закрывают. Значит, стоит барьер. Может, моя душа ещё не готова. Может, мои хранители и предки хотят сказать, что это не мой путь. Не во все открытые двери нужно входить, не во все закрытые нужно стучаться…
В это Рождество я не захотела ни встречаться с родными, ни с другими людьми. Мне нужно было побыть наедине с собою. Пережить чудо рождения. Я всё-таки стала мамой для одного единственного человека. Может быть, любовь моих предков, моего внутреннего Лисенка и седой Волчицы с плешинками позволили мне взглянуть на свой первый контакт с родной мамой и не пораниться. Ведь Я Большая могу сейчас забрать из маминых рук Себя, Маленькую новорожденную девочку, прижать к себе и сказать так, как это сделала для меня забавная девочка Наташа: «Я люблю тебя, моё голубоглазое солнышко! Ты моя самая любимая на свете девочка и я тебя никому не отдам. Ты будешь любима всегда и всё время, я буду с тобою, пока я жива!» Я могу сказать это себе. А Я – это тот человек, которому я полностью доверяю. И себе я могу сказать: «Я тебе верю! Я тебя люблю!». Так что Рождество состоялось. С праздником, дорогие мои!