Париж, родня моя

      
               
   Теперь уже далекий 1989 год. Сбылась мечта, и я в Париже.
    
  Так вот ты какой! Немного на Ригу, немного на Питер похож.
  Я вглядываюсь в лица идущих навстречу людей.
  Здесь нет старушек. Есть старые дамы.
С красивыми прическами, а может, в париках,
В шляпках – в платке ни одну не увидишь,
С кокетливыми шарфами, с цветком на вороте.
Вот девушка горько плачет, сидя на скамейке в сквере у Трокадеро.
Чего она плачет – в Париже? О чем ей плакать? !

    Где-то здесь родилась моя бабушка, от которой я получила имя- Рене.
В  телефонной книге Парижа  я насчитала восемь женщин по имени Рене Арманд. И еще с десяток мужчин.  Где -то читала, что моё имя означает "рождённая заново". И сначала его носили женщины, а уж потом его оценили мужчины. Различие только в написании.
Кто они такие, эти Рене, эти Арманд?
 Чем занимаются? – нет, не рискну позвонить.
  Что толку от французского имени, если в детстве не учили французскому языку?  Хорошо, что есть друзья.  Встретили, приголубили, отвезли на квартиру, которую предоставило  известное информагентство. Это был бонус за одну мою поездку в  «тревожную точку», которая потом превратилась в «горячую».   
   Меня занесло  в отдаленный район, ехать на метро и на автобусе от центра часа полтора. Это городок Альфорвиль, его мэр - коммунист. На центральной площади  мозаичное панно с Лениным. Ильич такой же, как везде – с вытянутой вперед рукой и в кепке.  Надо же, чтобы судьба забросила меня в  Большом Париже именно сюда. Здесь живут армяне, есть и негры, и латиноамериканцы.  Консьерж-армянин, который раньше был профессором литературы в Египте, предупреждает меня, чтобы мы были осторожны – здесь  развито воровство.  Вот спасибо, а то мы в России к этому не привыкли.
   Вечером беспрестанно звонит телефон. Женский голос на армянском и на французском языке спрашивает что-то, наконец, я разбираю имя- Саркис. Ей позарез  нужен Саркис.  Я на английском объясняю, что здесь нет никакого Саркиса. Спустя время раздается настойчивый звонок в дверь. Она входит, нет,- влетает. Девушка с горящим взором. Блондинка. Не разобрать - то ли цвет натуральный, то ли пергидроль. Представляется –  Арменуи. Армянка, значит.
    Отлично. Она спрашивает, где Саркис. Я пожимаю плечами. Она отодвигает меня с дороги и решительно проходит в гостиную. Видит мою шестилетнюю дочь, кудрявую блондинку, оборачивается ко мне и трагическим голосом вопрошает о Саркисе, указывая на ребенка.  Я ее понимаю. Успокаиваю – нет, нет, Саркис не имеет к нам отношения. Наконец, догадываюсь позвонить консьержу. Он поднимается к нам. Оба что-то быстро и горячо говорят, девушка  прямо на глазах  расцветает улыбкой и бросается обнимать меня.
    Консьерж объясняет: Этот Саркис, он молодой режиссер кино, учится в Сорбонне. Жил тут до вас, но на время вашего пребывания в Париже съехал к друзьям. Девушка подумала, что вы его жена.
  На радостях Арменуи приглашает нас поехать на экскурсию по вечернему Парижу.  Но мы устали от перелета, от переезда в Альфорвиль.  Ложимся спать.  Среди ночи меня будит звонок в дверь. Я чертыхаюсь, иду открывать, спросонья спрашиваю по-русски: Кто там?
  Из-за двери раздается ответ на французском: Се муа. Это я, Саркис.
   Открываю цепочку.  В дом входит красавец двухметрового роста.  Извиняется. Просит разрешения переночевать в гостиной. Конечно, какие вопросы – здесь три комнаты.  Снова ложусь спать. Едва уснув, просыпаюсь от тихого стука в дверь:  Мадам, вас к телефону.  Подхожу. В трубке голос мужа: Ну, и что это значит?  И я отвечаю в точности как героиня «Бриллиантовой руки».  –Я не виновата. Он сам пришел. 
   Десять дней то тянутся, то летят. Мне тоскливо в Париже.  Мы с дочкой много бродим и сильно устаем. Плохо ориентируюсь в метро. Одолели корреспондансы, сложные переходы. Когда с друзьями на машине, то совсем другое дело. Напрягают полицейские фургоны с вооруженными карабинерами, у которых автоматы расчехлены. Они встречаются на дороге то и дело, оглашая сиренами мирны трафик. Друзья показывают достопримечательности. Лувр. Монмартр. Латинский квартал. Центр Помпиду. Сакре Кер. Нотр дам де Пари. Прогулки по набережной Сены. Возле Эйфелевой башни дочка катается на карусели, я сижу на скамейке, потягиваю баночное пиво.  Светит солнышко. Вот это и есть счастье, думаю я. При том, что пиво я не люблю, но просто интересно попробовать. У нас такого нет. Мне очень понравился напиток, которым угостили в кафе на Монмартре. Официант налил на треть в высокий бокал  кассис –  ликер из черной смородины, а сверху вылил пиво из банки. Получился пенистый напиток непередаваемо прекрасного цвета и вкуса, бархатистый, освежающий. Ни до, ни после, ничего подобного я не пробовала. Дочку в Париже больше всего восхищает,  что на каждом шагу можно купить бананы. Саркис , который  нас опекает, спрашивает её: Мадемуазель Марианна, но почему именно бананы?  Я купил  вам прекрасные сливы и яблоки, поешьте!   Я объясняю, что в России полно яблок и слив, а бананы бывают очень редко. В последнее время их вообще не купишь.
- Как не купишь? – изумлен  Саркис, – Неужели у вас в магазинах или у торговцев фруктами на улицах нет бананов?  Мой отрицательный ответ его поражает. Саркис – коммунист. Он испытывает огромную симпатию к Советскому Союзу и мечтает там побывать. Молодой человек вырос в Египте, в Александрии.  К Саркису каждый вечер приходят друзья-единомышленники. Хотят познакомиться с мадам и мадемуазель из Москвы. Приносят огромные коробки с пирожными, пакеты с фруктами. Никто из них не употребляет алкоголь.  Мы все время говорим  о коммунистическом эксперименте.  Они сторонники установления коммунизма по всему миру. У вас, говорят они, все было сделано неправильно. В следующий раз, и в другой стране  у коммунистов все получится, и тогда на земле будет рай. Я смеюсь.  Мадам, возмущаются они, вы ничего не понимаете. Ну, конечно, где уж мне.
     Саркис поражается моей отсталости. Почему я вручную стираю себе и дочке нижнее белье? Он вынимает из тазика мои вещи, перекладывает их в стиральную машину и включает соответствующий режим. Пардон, месье, это же интимные предметы туалета! Я краснею. Саркис начинает читать мне лекцию о вреде стирального порошка для кожи рук. Прав, прав, тысячу раз прав. Но у нас еще пока проблемы с нижним бельем, мне неловко, что он видит этот дизайн. Впрочем, у нас проблемы и с постельным бельем.  Парижская подруга  берётся решить эту проблему — с нижним, и с постельным. Везет меня в магазин. Разумеется, в дешевый и непрестижный «Тати». Подыскивая нужный товар, мы роемся в огромных корзинах. Подруга все время переживает, что её могут здесь увидеть знакомые. Её не убеждает мой аргумент, что и она ведь их тоже здесь застукает, так что обе стороны окажутся в одинаковом положении.  Подруга принадлежит к посольской среде.  Все при ней – красота,  отличный французский язык, обаяние. Ей нравится, когда ее принимают за француженку.  Тс! Прикладывает она палец к губам. Не говори по-русски!  Пусть думают, что мы из Европы. Польки, например!  Покупаем много модных и красивых вещей. Я совершенно преображаюсь. Осталось только сделать модную стрижку, и я уже буду не я. Но без разрешения мужа не рискую постричься. Ему нравятся мои длинные волосы. Которые я, как большинство советских тёток, скручиваю в узел на затылке. Подруга критикует этот узел, и мы меняем его на хвост. Теперь другое дело. Возвращаясь в своё французское захолустье , я так и представляю себе, что от моего вида все упадут. Но никто не падает, и мы опять до ночи спорим о жизни. 
       На другой день по дороге на званый обед к друзьям  заходим в роскошный кондитерский магазин. В Москве мы купили в подарок несколько плиток советского шоколада, потому что были уверены, что это лучший шоколад в мире. Но маленькие дочки моей подруги сказали, что их от советского шоколада тошнит.  Теперь я решила реабилитироваться. Выбрала небольшой торт , который на наших глазах был упакован в коричневую с золотым тиснением бумагу, и завязан кружевной лентой. Мы благоговейно несли наш подарок из магазина, боясь помять все это великолепие. Реакция хозяйки нас ошарашила. Она решительно сунула торт в мою сумку. – Забирай назад. Ты с ума сошла. Потом мои девочки начнут требовать, чтобы я им покупала такие же торты. Мы на этом разоримся. Я себе таких расходов не позволяю.   
      Мои друзья  занимают роскошную двухэтажную квартиру  в престижном шестнадцатом аррондисмане Парижа. Четырехэтажный дом на тихой улице, подъезд в зеркалах  , на полу красная ковровая дорожка. В маленьком лифте тоже зеркала и красный ковер. Гостиная с настоящим камином, столовая, три спальни с ванными,  гардеробная  12 метров — размером с мою московскую жилую комнату.  Из кухни есть выход во внутренний дворик ,мощенный цветной каменной плиткой. На крыше – цветник. Карликовые кипарисы, лавровые деревца, розарий.  Красота!
      Нас приглашают за стол. Хозяева выставили парадный сервиз. Хозяйка делит на пятерых один лист зеленого салата, разрезает  на пять ломтиков помидор среднего размера, кладет в каждую тарелку по одной редиске и по одному тонкому куску вареной колбасы.  Раскладывает спагетти.  Взрослым наливает по половине бокала красного вина, детям – по маленькому стаканчику сока. Застольный разговор – о том, что французы жлобы и снобы. После обеда дети отправляются играть, хозяин дома уединяется в кабинете, там у него, кроме стола есть и небольшой диванчик, чтобы соснуть.  Мы поднимаемся на второй этаж в гардеробную. Подруга показывает свои сокровища. В шкатулке величиной с небольшой чемодан -драгоценности  и  бижутерия.Десятки вешалок с одеждой. Розовое пальто от Нины Риччи. Платье от Баленсиаги.  Несметное количество аксессуаров.  Всё это куплено на "сольдах" - сезонных распродажах. Для подруги и её круга это своеобразное развлечение - охота на дорогие шмотки во время распродаж. Созваниваются, меняются информацией, от тех, к кому испытывают неприязнь, наоборот стараются скрыть места предполагаемых покупок. Внезапно она разражается слезами. Всё плохо. Командировка подходит к концу, а она не хочет возвращаться домой. Она создана, чтобы жить здесь, а не там. А муж, будь он неладен, ни в какую не соглашается остаться в этой прекрасной стране.
    Мы прощаемся и едем домой. В метро полно народу. Дочка устала, но место ей никто не уступает. Рядом с нами парень один сидит на двух местах. Я прошу его пустить ребенка сесть. Он спрашивает, сколько лет девочке. Я отвечаю – шесть. Тогда он указывает пальцем на надпись  в правилах: место уступают детям до пяти лет. И закрывается от нас журналом. Тьфу!
   Наконец, мы выходим на нужной станции и идем на автобус. Прямо на остановке, сидя на скамье,  разворачиваем и вдвоем поедаем уже растаявший  бисквитный торт со взбитыми сливками и ягодами в желе. Бедный дорогой торт, так бесславно закончить свое существование! Хорошо, что у меня есть с собой бутылка минеральной воды.  Есть чем запить  приторную сладость торта и вымыть руки.
    Автобус на Альфорвиль  имеет очень боевой вид. Обивка с сидений срезана, на стенах надписи, сделанные хулиганами.  На очередной остановке водитель вступает в перепалку с пассажиркой.  Они кричат друг на друга, не забывая время от времени добавлять обращение мадам и месье. В переводе, видимо, это звучало бы так. Идите вы к черту, мадам!  - А вот сами вы идите туда же, месье!
    От остановки нам идти еще минут семь. Мимо мозаичного Ленина, мимо особнячков за изгородями  подходим к нашему таун-хаусу.  Завтра мы уедем отсюда в Париж, а послезавтра – самолет в Москву.  Саркис, Арменуи и их друзья устраивают прощальный ужин в нашу честь. Саркис объясняется в любви моей  шестилетней дочке. Арменуи натянуто улыбается. Я обнимаю ее, глажу по голове. Она быстро и горячо произносит речь, в которой часто повторяется слово амур. Понимаю, моя дорогая, только не надо все время твердить это слово своему мужчине!
    Последний вечер в Париже. Подруга просит меня остаться с детьми – они с мужем приглашены в ресторан. Уходя, хозяйка инструктирует: дети ужинали, поэтому можно перед сном дать им по яблоку.  Я выполняю это распоряжение, желаю девочкам спокойной ночи и иду смотреть телевизор. Но из детской доносится дружный вопль: мы хотим есть! Мы голодные!
     Нахожу в духовке запеченную буженину. Отрезаю по куску детям. Они очень довольны. После сытного ужина все трое засыпают как убитые. Возвращаются хозяева. С порога сообщаю,  что пришлось накормить девочек еще раз.  Подруга хватается за голову:  -Боже, что ты наделала! Мясо на ночь!
- Но дети были голодными и не могли уснуть, оправдываюсь я. 
  -Голодными? -говорит  подруга, - Ну и что? Нечего разжираться, нужно с детства приучать к умеренности в еде.
   Я решаюсь дать отпор. Не без ехидства спрашиваю, хорошо ли они поели в ресторане. Оба оживляются – о, прекрасно! Утиные ножки с апельсинами, шампиньоны, десерт… Вот видите, говорю я.  Сами ели утиные ножки.  А детям на ужин оставили три яблока!   
      Подруга остается дома, а мы с другом отправляемся по злачным местам. Посещаем район Мулен Руж. Едем в Булонский лес. Внезапно дорогу преграждают две полицейские машины. Патруль – рослые крепкие блондинки скандинавского вида. Они с рациями, с автоматами. Вдали дерутся множество полуобнаженных женщин, слышны воинственные выкрики. Полицейские с завидной скоростью вмешиваются в потасовку и разнимают дерущихся. Всё! Тишина и спокойствие. Как будто и не было ничего. Нашу машину  пропускают по дороге в лес. На обочинах стоят красотки. Я впервые вижу настоящих  уличных профессионалок в работе. Они предлагают себя – очень настойчиво, грубо, агрессивно, не скупятся на неприличные жесты и мимику. Буквально лезут в машину. Мы быстро проезжаем, нам вслед несутся злобные выкрики.  -Ты  заметила что-нибудь странное в этих красотках? –спрашивает друг.
- В них все странное, на мой взгляд.  Под пальто – только чулки в рыболовную сетку и трусики-бикини. 
Это, в основном, переделанные мужики – просвещает меня друг. –Драка, которую мы видели, шла между натуралками и транссексуалами. За место под  луной. Бабы царапаются, а бывшие мужики стараются порезать им лица бритвой.  Их клиентами чаще всего становятся дальнобойщики из Италии и Испании.
Я развеваю рот от изумления. Мы о таком и слыхом не слыхивали.
   В аэропорту перед вылетом покупаю дочке игрушку – маленькую зебру.  Она дает зебре имя – Бебе.  Французы так называют детей.  Бебе- малыш.
   Летим «Эйр Франс» на Боинге -737.  На мой взгляд, и самолет, и экипаж сильно проигрывают в сравнении с «Аэрофлотом» и аэробусом ИЛ-86.  Всю дорогу через салон стоит огромная очередь в туалет. Кормежка кажется пресной, и ее очень мало. Единственное, что радует – двухсотграммовая  бутылочка с сухим красным вином.  Разопьем ее дома .  Через три с половиной часа из парижской золотой осени  переносимся в серую московскую хмарь. Посадка. Нас встречает косой колючий снег, повсюду видны милицейские фуражки.
    Дочка тычет мордочкой игрушечной зебры в иллюминатор : Смотри, Бебе, вот твоя новая родина!      
    
           Москва , 1989 год.