Я ненавижу одного из своих бывших любовников. Я их всех по-своему ненавижу, но этого ненавижу особенно!
Особенно. Потому что эта ****ь, много лет прикидывалась моим другом. Я-то была уверена, что он достойный человек. Достойный меня. Это нужно объяснить.
Когда я говорю о своем достоинстве, я говорю о нем совершенно серьезно. Быть достойным меня, это не медаль. Быть достойным меня – это не меньше меня! Это больше нас обоих! Это достоинство одно на двоих, на всех!
Это трудно произносимо на велеречивом русском. Я как-то услышала это в фильме «Однажды в Америке»: за переводом, на языке оригинала: «We had a great friendship»
Переводчик продублировал: «У нас была Великая дружба» и это был неверный перевод.
Там мужчина говорил дружбе. С маленькой буквы о Большой дружбе, Значимой для всех, о Высоком Чувстве. Это значение было в духе Киплинга: Великая Сушь! Водяное Перемирие! Большое Стиральное Волшебство!
Это было простое слово, с Большим смыслом. Такой смысл понимают врачи, воины и монахи. В этом не было пустых понтов. На такой пафос дает право горечь утраты, неизбежность подвига или жизнь, на грани смерти. Или родство. Или дружба.
В этом не было пустых понтов. Я этого не выношу.
А тут ездила к подруге на праздники, не виделись сто лет, опять заговорили о старом, и меня просто взорвало это имя. Просто до бешенства! до истерики! до скандала! Ненавижу! Сука! Ненавижу! Презираю! Бешусь при упоминании! Хочется избить! ударить! Вцепиться в патлы! Разбить всю морду! Ненавижу! Ублюдок! Тварь ! Дешевый клоун!
Ну, дальше должно было бы последовать повествование о каком-то Великом Предательстве! Но, ****ь, не последует!
А последует заурядная среднестатистическая помойная история о том, как «мужичонка – так себе» влез в койку к «бабе - так себе», взял ее с дитем – кто бы позарился! а она еще , сука, выкобенивалась! Так выкобенивалась, что он чуть импотентом не стал! А потом довела мужика, что он к другой бабенке убежал, да еще на десять лет моложе взял! А все их общие на ту пору друзья ей еще долго сочувствовали и передавали подробности его личной жизни. И не понимали, почему она бьет посуду?
Не знаю, как объяснить. «We had a great friendship» «У нас была большая дружба!»
----------------------
Они познакомились на абитуре. Дружить - не дружили, ну, как не дружили, виделись каждый день, пару раз целовались. Там была такая толпа, что их контакты можно не считать. Он был не в ее вкусе – мелковат, не очень хорошо сложен. Она, в общем, тоже. У него были молниеносные романы с девочками-соседками, у нее – завязывались какие-то отношения с мальчиками из Воркуты. Они не были бы друг другу интересны, если бы не Красавцев, они бы не подружились .
Ближе к экзаменам появилась Наташка. У нее был нереальной высоты голос, у него гитара и рок-амбиции. Это был прекрасный дуэт. Их связь довольно быстро приобрела монументальные очертания, через полгода его выперли из института за пропуски, а еще через полгода родился Вовчик. Потом папа ушел в армию, потом вернулся, все это с неизменной подругой- гитарой. Второй подругой была жена. Третьей – она - подруга дома.
Она выучила «Апостола Андрея», еще пару песен на гитаре, но в основном, конечно, на бэк-вокале. Привозила к ним всех своих новых подруг, как на подбор певучих. Потом уехала надолго, на десять лет. Вышла замуж, родила ребенка, закончила университет, пережила перестройку и развод. Потом приехала в отпуск и осталась, у Наташки подрос брат – красивый парень и прекрасный баритон. Дальше долгой и сомнительной связи не пошло, но решение было принято.
Это были чудесные времена. Дружеские пирушки. Много коньяку, шумных разговоров, высокая эротика, пение хором и стук соседей по батареям. Бдения до утра, он читал ей стихи, многие она одобряла, и даже как филолог.
Тут, собственно, и кончается «пионерская зорька». У Наташки образовался роман на стороне, у ее брата – тоже. При трагических обстоятельствах погиб самый веселый из их друзей, спилась подруга, рухнул в наркоманский омут друг. Все они еще созванивались, но встречались все реже. Он, как будто не замечал. Иногда она просто боялась смотреть ему в глаза. Боялась столкнуться с лежащим на дне страданием. Казалось, мир вокруг него сжимается, как шагреневая кожа, плохонькую песню о которой он так легкомысленно пел с юности.
У нее дела тоже шли как-то неважнецки. Заканчивался какой-то долгий роман по переписке. И с работой, и с жильем - че попало. Да еще и с гражданством! Но она-то билась! Она всегда билась! И его безвольно опущенные плечи сводили ее с ума! На это самоубийственное стояние было страшно смотреть! Этот морок окутывал любого, кто находился поблизости! Его хотелось встряхнуть, соберись, тряпка! И однажды она не выдержала! Они перепились, и она ему ТАКОГО наговорила! Это было, конечно, побиение младенцев! После этого ничего не оставалось кроме как трахнуться с ним под ближайшим кустом.
Он воспрянул. Она смирилась. Издержки режиссерской профессии. Ну, и потом, это был такой продвинутый секс. Новый опыт, партнер, которому доверяешь. Статус любимой девушки. Она настояла, чтобы он состриг свой безобразный хайр, похудел и переоделся, купила ему беретку, как у Че.
И он как-то легко пошел в гору. К нему пришла работа. Внимание женщин. На него возникла мода. А потом знакомая предложила им написать роман на четверых. Под псевдонимом «Группа товарищей». И они даже написали его. Это тоже были хорошие времена. Но и они кончились.
Он порвал сухожилие - подвернул ногу, к тому моменту они пропустили время, когда роман можно было продать, у него кончилась работа, они жили его временными заработками и начали писать сразу несколько романов. Думаю, его злило, что пишет она, а он вынужден зарабатывать на жизнь. Он никогда не умел зарабатывать. Не любил. Не хотел. И не собирался. Блестящая легкость первых удач схлынула, остался унылый и почти нищий быт, случайные и тяжелые заработки и катастрофическое охлаждение в отношениях.
Он порвал сухожилие – а думали, вообще сломал ногу. И это было бы полным крахом! Это был их единственный заработок. Ей пришлось бросить писательские заморочки. Водить на работу колченогого мужа, порхать вокруг него, делать все мелкие работы, чтобы хотя бы отработать то, что уже проели. В процессе обнаружилось, что он медлителен, ленив и неэффективен. Эта работа кормила их еще где-то с полгода. И это все еще были неплохие времена.
Трудные времена начались позже. Когда стало понятно, что легких денег не будет.
Вокруг него снова возник этот морок медленного падения. Но теперь уже она была его источником. По ночам он страшно, отвратительно храпел. От его храпа можно было сойти с ума. И они договорились спать по очереди. Вечерами она спешила лечь в постель, быстренько, тихонечко мастурбировала и засыпала. Мысль, о реальном сексе пугала.
Она искала работу. У нее не клеилось. Не было гражданства. В резюме зияла дыра в два года длиной. Она теряла надежду, но продолжала поиски. Он лежал на диване и ждал легких заработков. Листал газеты и находил какие-то сомнительные вакансии. В основном для нее. Регулярно провожал ее на работы и встречал с них. Готовил на коммунальной кухне пафосные будайбесы и угощал соседок. Утром она просыпалась от ненависти, как от будильника. Пока они с сыном собирались и завтракали, герой ложился на их место и начинался жуткий храп!
С такой регулярностью, как в те времена, она никогда больше не вскрывала копилку сына. Это было символично. Чтобы мириться с присутствием чужого ребенка, нужно было его раскулачивать: тратить редкие папашины подарочные деньги. Иногда они собирали по карманам на пачку сигарет. Он предлагал ей перейти на дешевые сигареты, она злилась, он злился в ответ. Они почти не пили, совсем не пели, практически не разговаривали.
Он больше не хотел делать эту девочку счастливой! Не такой ценой! Она больше не хотела играть в режиссера чьих-то побед. Не такой ценой! Он не хотел работать на нее. Она – на него.
Но когда-то они были друзьями. И все еще пытались быть если не справедливыми, то хотя бы понимающими. Несколько раз они пытались по-хорошему разойтись. Поделить какие-никакие деньги и разъехаться. Несколько раз обреченно съезжались. Временами ему подгоняли какую-то работу, они раздавали долги, отсыпали в копилку ребенку щедрой рукой, набухивались и пели песни.
Потом их погнали с квартиры, пришлось переезжать и они опрометчиво дорого сняли жилье. У обоих в это время образовалась сравнительно стабильная работа. Это было ее решение и это было началом конца. Когда он к ней переехал (читай: завалился на ее диван), она снимала комнату и платила за нее сущие копейки. Платить за сомнительное удовольствие жить вместе, было выше его сил! «Если мы не изменим качество жизни сейчас, мы не изменим его никогда» - сказала она, он промолчал и к зиме они разошлись.
Разошлись – не то слово! «Он пересрался и свалил!»- так это звучало тогда. И она осталась один на один с платой за квартиру, равной ее месячному заработку. Первый месяц он еще приходил по ночам, приносил какие-то деньги. Она делала вид, что спит, он быстро сваливал. Она злилась и складывала деньги в кучку под сахарницу. Потом подумала, какого черта?- собрала кучку и отправила квартирной хозяйке. С паршивой овцы - хоть шерсти клок! На этом закончились его визиты и его благотворительность.
С тех пор они не виделись. Никогда. В жизни. Вот и все.
Надо было бы написать, вот и все. Но не все!
Потому что упоминания о нем до сих пор приводят ее в бешенство!
-------------------------
Первые годы их общие знакомые пересказывали, как он любит девушку, к которой свалил, встречает с работы… Готовит… Заботится…
Много лет, пока она покупала квартиру, они жили у его первой жены…
Год назад у них, наконец, родилась дочка. Казалось бы, дочка! В те времена, когда они сошлись, она еще хотела родить…
Нет…, не волнует... Ничто из этого - не волнует…
Что же тогда?
Почему ее тянет перебить посуду при звуке его имени ?
----------------------------
Когда-то она говорила: «Мы с тобой два года вместе, а я все еще не влюблена в тебя!»
Теперь-то я понимаю, почему!
Не во что!
Влюбляться было – не во что!
Мужчина, с которым я дружила двадцать лет, самый эрудированный из всех знакомых мне людей, с которым я просиживала ночи напролет, у которого училась играть на гитаре, чьи музыкальные пристрастия непререкаемо становились эталоном, мнение которого я безоговорочно принимала на веру, стихи которого учила наизусть, оказался пародией на то, что я о нем себе выдумала.
Нам нравились одинаковые песни, одинаковые авторы. Но теперь, пролистав этих авторов самостоятельно, я знаю:
- что лучших их песен он не услышал.
- что фэнтази, на которое он меня подсадил, оставалось для него тупой бродилкой, сборником анекдотов и источником информации, необходимым и достаточным.
- что поэзия была эквилибристикой словами, он мастерски ею владел, но в своих собственных лучших стихах видел меньше смысла, чем я.
- что любовь к женщине была для него средневековой природы: сонет, нагнул, рыгнул и трахнул!
В этом не было, сука, избранности! ! ! я ошиблась!
Это был тупой, средневековый пилигрим, в худшем смысле этого слова: плохой музыкант, рифмоплет, ничтожество с манией величия, посягающее на женщин королей, вожделеющий секса, славы и халявы.
Сакральный смысл жизни, священный смысл любви, бесценный опыт преодоления трудностей, мудрость веков, философский смысл веры, мистический смысл дружбы. Все это было ему не-дос-туп-но!
Это была моя Вселенная! это я таскала ее с собой! Приносила ее в его полупустую квартиру, уносила ее оттуда, а он оставался.
«И запертый в полупустой квартире топлю свой мозг в посредственном вине…»
Запертый самим собой. Обреченный на морок. Спрятавшийся от жизни за очередной юбкой. Погрязший в приготовлениях к очередному средневековому пиру бард, гребаная жизнь! - сонет, нагнул, рыгнул и трахнул!
Это я жертвенно спасала друга от разрушительной смертельной тоски. А тоски не было, он просто лежал на диване! Можно было не бояться смотреть в его глаза! Там не было страдания! Там было трусливое ! уклонение! от сложной жизни!
Это мне нужна была Избранность! Не бабская избранность «любит-не любит», а Настоящая Человеческая Верность. И это я была Ее Верным Слугой! Без убогого сексуального подтекста.
Это у меня была большая дружба! Это я была готова пожертвовать для Друга всем, даже честью! Разделить с ним горечь неудач, подтолкнуть в новую успешную жизнь. Потерпеть, подождать, поддержать.
Но в кодекс моей, сука, Верности! на входило тащить на себе по жизни трусливое, бездушное, корыстное и безмозглое чмо!
Теперь пошел вон из моей головы! Из моего сердца! Из моей памяти! И из моей дружбы!