Горынычу досталось место рядом с Ровиной, седеющей женщиной лет пятидесяти. Сидеть рядом с ней было не очень приятно — во-первых, Горыныч её не уважал и считал, что ей не место в СУНЦе, а во-вторых, Ровина была вегетарианкой и не ела ни мясного, ни рыбного, ни молочного. В оливье есть колбаса, в шубе — селёдка, на хлебе лежит в лучшем случае кусок сыра, запечённые тосты смазаны тонким слоем сливочного масла. Выработанная привычка ухаживать за женщинами, следить, чтобы в тарелке было не пусто и напиток налит, разбивалось о невозможность положить что-либо. Никакой алкоголь она, разумеется, тоже не употребляла.
Они вместе поискали что-нибудь вегетарианское и нашли на другом конце стола капустный салат. Возможно, специально для неё сделанный. Просить передавать блюдо через весь стол — удовольствие ниже среднего, но другого выхода не было.
- Спасибо, - пролепетала она после первой ложки.
Она явно чувствует себя лишней на этом празднике, на дне рождения интерната, о котором она ничего не знает и которого не понимает. И все остальные чувствуют, что она лишняя. Но правила приличия диктуют свои законы. Неприлично пригласить всю кафедру, кроме одного человека. А теперь её скованность передаётся соседям — вон и Алёша Семёнов по другую сторону сидит как-то неестественно, на кончике стула. Да и он, Горыныч, вероятно, выглядит не лучше.
Горыныч потянулся к столику с напитками и налил Ровиной полную рюмку яблочного сока, который немедленно притворился белым вином. Одинокий пузырёк воздуха дрожал, приклеившись к стенке рюмки, и из-за оптического искажения казался огромным. «Трезвеем,» - вспомнил Горыныч слова Польского и налил себе тоже яблочного сока.
- Как съездил-то? - повернулся к Горынычу Олег Котельников.
- Хорошо съездил. Понравилась конференция, сделал там доклад, а ещё больше понравилось место. Они умеют место для конференции подобрать, молодцы.
- Купался?
- Времени было маловато, много докладов интересных, и ещё экскурсии по острову. Я же на Кипре в первый раз был. Там в это время года уже не все купаются, но я купался. Было тепло.
- У нас тоже было тепло.
- Я знаю, только сегодня похолодало.
«Лучше бы было похолоднее, - подумал Горыныч. - Тогда бы не пришлось родителей везти на дачу, а потом, возвращаясь, встревать в пробку. Хотя всё равно бы пришлось. Разве же их переубедишь.»
- А к концу неделю совсем морозы обещают. Даже не верится.
- Не смотрел прогнозов.
- Обещают.
- Они всегда всякую ерунду обещают.
- А с уроками ты что сделал на время отъезда?
- Попросил заменить. Было вместо физики много алгебры и литературы. На прошлой и на этой неделе, наоборот, я вместо литературы. Следующая неделя последняя в четверти, так я почти каждый день буду в интернате — то переписывания, то замещение...
- Ну да, они же у тебя по много раз переписывают. Ты же у нас самый строгий...
- Да не строгий я, просто халявить им не даю. Пряник, конечно, замечательная штука, но многие забывают, что он замечателен только вместе с кнутом. В образовании есть элемент насилия, и с этим ты ничего не сделаешь.
- Даже у нас в интернате?
- У нас в интернате есть несколько человек, которых не требуется заставлять, но таких обычно два-три на класс. Мало. А над остальными надо дубинку держать. И не забывать этой дубинкой хорошенько охаживать, как только расслабляются.
- Так ведь это и означает строгий. Слабины не даёшь.
- Наверное, ты прав. Хотя для меня это норма, а не строгость...
- А кстати, сколько здесь выпускников интерната? - прозвучал вопрос на весь стол.
Совершенно естественный вопрос, задающийся на каждом подобном мероприятии. Следующие пять минут посвящены тому, сколько среди присутствующих выпускников, кто у кого учился, кто в каком году закончил и в каком году пришёл преподавать в интернат.
Сейчас из семнадцати присутствующих интернат заканчивали тринадцать. Не из выпускников оказались Цукерман, Котельников, Ровина и, конечно, Либенталь, воспитавший плеяду замечательных выпускников, включая самого Польского и чету Семёновых.
- Вон они, кучкой сидят, те, кто интернат не оканчивал. Горыныч, ты почему в интернате не учился?
- А чтобы вам статистику подпортить.
- Зато как замечательно они влились в коллектив.
Фальшь в этой фразе видна сразу. Несколько взглядов устремились на Ровину.
- Между прочим, уже подрастает второе поколение. Ждём не дождёмся, когда уже появится третье.
Теперь под градом взглядов оказалась чета Семёновых.
- Дайте Андрюшке хотя бы интернат закончить, погодите, не торопите появление третьего поколения.
- Так ведь в интернате как раз и нужно искать вторую половину, для появления следующего поколения.
- Вот пусть и находит, а с третьим поколением повременит пока. Я пока ещё не готова быть бабушкой.
- Да какая ты бабушка! Ты ещё совсем молодая.
- Так ведь Андрюшка-то у вас уже нашёл вторую половинку, всё время с ней под ручку ходит. Таня её зовут, кажется?
Алёша и Надя Семёновы познакомились в интернате, который теперь переименован в СУНЦ. Два года они учились в одном классе, после этого поступили на физический факультет. После первого курса сыграли свадьбу, и с тех пор ни разу не разлучались. Сейчас они оба работают в интернате: Алёша ведёт физику, Надя — математику. По традиции их ставят на одни и те же классы — просто потому что все привыкли видеть их вместе. Разумеется, если кого-то куда-нибудь приглашают, то приглашение автоматически выдаётся на двоих. И даже в гостях, хотя их пригласили вдвоём, они не отходят друг от друга далее чем на метр. Такая идеальная супружеская пара.
Единственный их сын Андрюша учится в десятом классе, разумеется, в том же интернате. Именно об этой преемственности сейчас и говорили.
- Я помню, - подал голос Либенталь, - тридцать два года назад отмечали мы день интерната. Это был юбилей, пятнадцатилетие. И пришли туда мои выпускницы, почти все, которых я учил раньше. И практически все они вышли замуж за своих одноклассников, или за ребят на год старше, но всегда за выпускников интерната. Я спросил одну: Лиля, говорю, да что же такое, неужели же других парней на свете нет? Есть, говорит она, но наши самые лучшие. Эти слова я запомнил на всю жизнь. И это то, ради чего стоит жить и работать.
- А юношам-то что оставалось делать?
- С этим, конечно, проблема. Девушек в интернате всегда было мало, и далеко не всем юношам доставались жёны из выпускниц. И тут тоже я могу процитировать высказывание моего выпускника, Володи Зорича. Когда я спросил его, почему же он не женится, он ответил, что ему не досталось жены из интерната — всех расхватали раньше.
- Да, наши выпускники везде нарасхват.
- Конечно! - Либенталь приосанился. - И я очень рад, что в интернате сложилась преемственность поколений, что это школа с давними традициями. Когда-то, на заре интерната, я один вёл всю физику. Но потом классов стало больше, и мне одному было уже не справиться. Вот тогда и пришлось привлекать к труду своих учеников. Я сказал — пришлось, но на самом деле мне было очень приятно, что мои ученики стали коллегами. И до начала восьмидесятых все, кто работал в интернате, были моими учениками. А теперь это уже не так. И это замечательно, потому что я вижу, как добрые традиции преподавания передаются из поколения в поколение. Теперь в интернате есть и ученики Серёжи, и Алёши, и, что замечательно, появился Мишин ученик. И мне очень приятно, что наши выпускники не уходят насовсем, а стремятся вернуться в интернат. Это значит, что мы их учили не зря. Всё, что мы в них вложили, возвращается сторицей в следующих поколениях. И наблюдать это — большое счастье.
- Да и те, кто уехали из этой страны, не забывают нас и всегда рады вернуться в родные стены. Правда, Максим?
Несколько взглядов устремились на соседа Либенталя, человека с приветливым лицом и короткими усиками.
- Да, мне очень приятно находиться в этой компании. Здесь я чувствую себя как дома. Прошло уже много лет, но я продолжаю всем говорить, что считаю Ивана Абрамовича своим учителем и вдохновителем. Именно Иван Абрамович показал мне всю красоту науки.
- А надолго ты здесь?
- На две недели прилетел. Вас всех повидать, заодно и доклад на родном семинаре сделать.
- Не собираешься сюда насовсем вернуться?
- Я бы рад, но у меня же там сейчас лаборатория, научная работа…
- А то смотри, надумаешь вернуться – встретим тебя в интернате с распростёртыми объятиями.
- Не соблазняйте человека, - раздалось на противоположном конце стола. - Максим занимается серьёзной наукой. Здесь для этого просто нет условий.
- Почему нет условий?
- Ну да, - виновато улыбнулся Максим. - Моей лаборатории требуется специфическое оборудование, такое мало где есть. Поэтому с вашего позволения работать я останусь в Париже. Но я очень ценю, и спасибо за это вам всем, что вы меня здесь помните.
Время, приправленное сладковатым соусом из разговоров и воспоминаний, убывало пропорционально салатам. Засидевшимся за столом нужен был перерыв – встать, размять мышцы, походить, сменить собеседника. Два-три человека отправились курить на лестничную площадку, но в основном компания была некурящая. Надя Семёнова тут же принялась хлопотать по столу, меняя декорацию с салатной на чайную. Алексей, не привыкший никуда далеко отходить от жены, помогал ей составлять грязные тарелки в несколько ровных стопок. Своими неуклюжими движениями он напоминал дрессированного медведя. Вскоре тарелки и остатки салатов были унесены на кухню, а взамен, восполняя возникшую пустоту, появились чашки и блюдца.
Несколько человек перемигнулись, словно тёртые заговорщики, и исчезли в соседнюю комнату. Сначала там было тихо, потом раздался всепроникающий фальцет Азарова:
- Да, есть у меня ручка, в портфеле.
Из комнаты донёсся приглушённый смех. Ручка, по-видимому, нашлась у кого-то ещё – во всяком случае Азарова за ней отправлять не стали. Вскоре из комнаты вынырнул Горыныч и подошёл к Либенталю, продолжавшему сидеть на своём месте. Горыныч что-то зашептал старику.
- А, подписать? – громко сказал Либенталь, очнувшись от своих воспоминаний, унесших его далеко в прошлое. – Давайте, давайте.
Польский, беседовавший в это время с Максимом, деликатно отвернулся. Горыныч понял, что сохранять секрет уже бессмысленно, и принёс из соседней комнаты большую открытку, на которой пестрели многочисленные автографы. Либенталь взял ручку и поставил свою размашистую подпись.
- Не та уже рука, - вздохнул он. - Раньше эта подпись была куда твёрже. Я помню времена, когда Серёжа только поступил в интернат. На первой моей контрольной работе он получил трояк. Я тогда ставил свою подпись на каждой работе с положительной оценкой, а где была двойка, подпись не ставил. Тогда ещё появилось в интернате крылатое выражение «получить подпись», что означает «написать работу на положительную отметку». С первого раза это удавалось далеко не всем...
Горыныч взял открытку и вышел, а Либенталь, не заметив этого, продолжал рассказывать про смысл, который вкладывался когда-то в его подпись.
Вскоре заговорщики появились в комнате. Они взяли Польского в плотное кольцо, отрезав ему путь к отступлению.
- Мы долго думали, что бы подарить на день рождения нашему директору. Наконец, вспомнили, что книга — лучший подарок. Поэтому решили подарить книгу.
В руках у говорящего оказалась плоская коробочка размером в полтора тетрадных листа.
- Но время, как известно, не стоит на месте. Теперь книги немного не такие, какими они были сто лет назад. Настоящая книга, которую хочется читать, должна быть ёмкой. Это понимали ещё классики литературы, но по-настоящему ёмкой, способной заменить целую библиотеку, книга становится только теперь.
- Спасибо! - сказал Польский, пожимая руку всем собравшимся. - До сих пор я читал исключительно книги в бумажном виде, но теперь, видимо, придётся соответствовать духу времени и переходить на эти... более ёмкие. Я постараюсь научиться управляться с этой штукой.
- А там есть инструкция, в ней всё написано.
- Только на японском.
- И, в отличие от мониторов, она не портит глаза.
- Не пора ли нам переходить к чаю? - сказала Надя. - Я заварила три сорта, на разные вкусы, и сейчас, если будет команда, заварю сенчу.
Все начали спешно садиться за стол. Если Надя заварит сенчу и через минуту не разольёт по чашкам, это будет для неё настоящей трагедией. От подобных хлопот неплохо спасают чайные пакетики, но Надя их презрительно величает сеном. Пока переходят к чаю, командует столом она, и все чайные пакетики, хранившиеся в доме, Польский предусмотрительно убрал подальше.
Присутствующие снова разбились на маленькие группки для разговоров.
- Я боюсь этих Надиных чаёв. Я как-то в преподавательской взял коробочку с чаем, там что-то китайскими иероглифами было написано. Были там какие-то длинные беловатые листья. Заварил и ушёл на урок. А потом вернулся — в чашке плавает какая-то отвратительная горечь. Я её раз в десять разбавил потом, но пить это было всё равно невозможно.
- Так зачем было брать то, что не знаешь? Ясно же, что это Надин чай. Ты бы ещё у Алексея настриг листья этих, диверси... как их там?
- Диверсиколофлор?
- Вот-вот, ты бы их ещё заварил. Понимать же надо, что в чашку кладёшь.
- А как понимать? Чай — он и есть чай, что две минуты его заваривай, что десять. А в той коробочке хина какая-то была, а не чай...
На столе оказались два торта и огромной пирог, принесённый из дома Надей. Она всегда пекла вкусные пироги и всех ими угощала.
- А с чем этот пирог?
- Угадайте, - откликнулась Надя.
Это значило, что угадать все ингредиенты практически невозможно.
Горыныч устремил вопросительный взгляд на Ровину. Та покачала головой — в состав пирога наверняка входили яйца и сливочное масло.
- А скажите, - начал Либенталь, и большая часть разговоров моментально прекратилась, лишь в дальнем углу стола продолжали о чём-то беседовать, - скажите, многие ли сейчас, окончив интернат, идут заниматься наукой?
- Нет, в науку идут очень немногие. В основном в программисты.
- Немногие, - повторил Либенталь, покачав головой. - Немногие. А те, кто идёт заниматься наукой, наверняка уезжают из страны.
- Наука интернациональна, - ответил Горыныч, увидев, как сразу несколько человек отвели взгляды от Либенталя, точно лично они были виноваты в плачевном состоянии отечественной науки. - Сейчас практически невозможно заниматься наукой, постоянно находясь в одной стране. Если, например, наш институт будет вести какие-то разработки в одиночку, то он проиграет конкуренцию с двумя десятками других таких же институтов по всему миру, которые постоянно обмениваются опытом. Чтобы находиться на передовой, нужно быть в курсе того, что делается в других местах, иначе безнадёжно отстаёшь.
- Я понимаю, - ответил Либенталь. - Но в наши годы учёные никуда не выезжали, а научная школа была куда сильнее, чем сейчас. Тогда государству наука была нужна, тогда понимали, как это важно, чтобы не отстать от остального мира... А теперь им лишь бы нефть качать. И всё-таки жалко, что наши учёные уезжают. Это потому что здесь нет условий. Зарплаты нищенские...
- Оборудования нет, - вмешался Максим. - Деньги для меня не так важны, я бы прожил и на зарплату научного сотрудника, да и гранты можно получать. Но ведь на здешних аналогах оборудования точность на порядок хуже. И какие выводы я смогу сделать с такой погрешностью, какие расчёты?
- А ещё начальство постоянно долбает, - сказал Горыныч. - Я замучился объяснять им, почему мне нужно ехать на эту конференцию. Пообещал статью. Иногда такое впечатление складывается, что директор вообще не понимает, как делается наука. Впрочем, известно ведь, что докторскую ему написали...
- Да, - глубокомысленно резюмировал Либенталь, - наука у нас не в почёте.
- Но ведь так и должно быть. Не всем же становиться учёными. Из десятка аспирантов вырастает в лучшем случае один учёный, а чтобы был этот десяток аспирантов, нужно принять на первый курс человек тридцать студентов. Такая статистика. Как и в футболе. Чтобы была хорошая сборная, нужно много сильных футбольных клубов, а для этого нужно, чтобы в каждом дворе было футбольное поле, и ребятишки по вечерам гоняли мяч.
- Не знаю, - возразил Либенталь. - Из первого набора почти все пошли в науку. Не было такого отсева, как ты сейчас описываешь. И как ты думаешь, почему?
Ответа не последовало.
- Я думаю, - Либенталь решил самостоятельно ответить на этот вопрос, - потому что тогда, в шестидесятые, наука была в почёте. Правильно ты сказал про футбол: нужно, чтобы в каждом дворе гоняли мяч. Тогда очень многие дети тянулись к знаниям, а не к этим... планшетам, как сейчас. Вы можете не поверить, но это было так. Я видел эти горящие глаза каждый раз, когда ездил проводить вступительные экзамены. А как сейчас? Кто занимается приёмом — есть ли у детей горящие глаза? Надя, у вас сын недавно поступал в интернат. Были ли у него горящие глаза, когда он сдавал туда экзамены?
- Нет, - ответила Надя. - Он просто написал экзамены и поступил. Он понимал свой уровень и был уверен, что поступит.
- Вот видите! Вот она — разница между старым и новым интернатом!
Либенталь поднял указательный палец вверх, потом взял в руку чашку, чуть не опрокинув её, и сделал большой глоток.
- Чай восхитительный, - похвалил он. Надя зарделась под его взглядом.
- На самом деле большинство из тех, кто уходит в программирование, всё равно так или иначе связаны с наукой. - Котельников решил вернуться к предыдущей стадии. Разговоры про старый и новый интернат ему явно не нравились. - Если нужно не просто сеть администрировать или веб-сайты делать, а заниматься серьёзными разработками, то тут научная составляющая очень велика, на каждом крупном проекте можно диссертацию сделать.
- Но ведь не делают...
- Не делают. Потому что зачем писать диссертацию, если есть сделанный проект? Проект говорит сам за себя. И деньги за него платят. Это говорит о том, что наша диссертационная система во многом устарела.
- Значит, нужно предложить новую концепцию.
- А не надо ничего предлагать, - вдруг вступил в разговор Польский, ранее молчавший и внимательно слушавший. - Всё и так работает. Не идеально, иногда с большим скрипом, но работает. Кому нужны корочки кандидата или доктора, тот пишет диссертацию. Кому они не нужны, тот занимается другими делами. Зачем разработчику учёная степень?
- А нам зачем учёные степени? За каждого из нас ведь тоже его работы говорят.
- Верно, - сказал Польский. - Но я не про то. Сломать систему и придумать ей замену легко, на это много ума не нужно. А вот будет ли эта замена работать? И я сразу могу сказать — не будет. Чтобы какая-то система работала, её нужно обкатывать годами и десятилетиями. Учёные ведь не желают вписываться в отведённые им рамки, наука на то и нацелена, чтобы рамки человеческого знания раздвигать. А любая система — я имею в виду, конечно, бюрократическую систему, к которой относятся и наши диссертации — это некоторые условности, рамки. И любая реформа этой системы нацелена на то, чтобы определить новые рамки, в которые можно будет загнать тех, кто оттуда выходил при старой системе.
- Но по этой логике вообще ничего не надо реформировать?
- Почему же, можно. Только любая реформа должна идти снизу, от людей, которые реально работают и видят, в чём проблема с действующей системой. А если реформу навязывает чиновник, пиши пропало. Вот как с ЕГЭ произошло — ведь чиновники, кто разрабатывали концепцию ЕГЭ, ни разу не работали учителями в школе. В итоге мы вынуждены дрессировать наших одиннадцатиклассников, как заполнять бланки и как писать цифры в квадратиках, вместо того чтобы заниматься с ними делом.
- Мы с ними ещё толком не занимаемся подготовкой к ЕГЭ. А в средних школах весь одиннадцатый класс только и делают, что натаскивают на типовые задачи.
- Ну, в средних школах и раньше не особенно учили...
Как только разговор перешёл на ЕГЭ, Либенталь потерял интерес к разговору и теперь мирно дремал за столом.
- Иван Абрамович, вы спите?
- Нет-нет, мне просто неинтересны разговоры про эту вашу ягу. Жалко только, что и наш интернат причесали под эту же гребёнку. Экзамены должны быть у каждого свои. Нельзя заставлять сдавать одно и то де и двоечника из дворовой школы, и международника. Володя Мартинсон, я уверен, эту ягу бы не написал.
- Да и Миша Азаров не напишет...
- А то, что напишет, ни один эксперт не сможет разобрать. Миша же не умеет решать задачи так, как решают простые смертные.
- Вот, вот, - продолжил Либенталь. - Я и говорю, что для каждого должен быть свой экзамен. Я помню, как мы с Марком составляли первые вступительные экзамены в интернат. Мы фактически придумывали с нуля, что мы хотим видеть в поступающих. Некоторые задачи, которые мы давали тогда в приёмных экзаменах, носили исследовательский характер. И учеников отбирали тех, которые в науку влюблены. Тогда много таких ребят было...
- Да и сейчас хороших ребят немало.
- А скажите, - спросил Либенталь, - много ли времени вы теперь тратите на эту вашу ягу?
- Нет, не много, - отвечал Польский. - Конечно, приходится обращать на это внимание, но мы всё-таки учим детей думать, это наше приоритетное направление. У нас нет детей, которые не способны написать ЕГЭ.
- Ну, я рад, что интернат продолжает держать марку. Учить детей думать — это самое главное. Именно для этого и создавался интернат.
Вечер постепенно угасал, словно никем не поддерживаемый костёр. Либенталь больше не развлекал присутствующих разговорами о старом и новом интернате. Похоже, эти рассуждения, которые он повторял с разными вариациями при каждой встрече с выпускниками и учителями интерната, изрядно его утомляли. «Возраст, - думал Польский, глядя на старика, на его чуть подрагивающие руки, на его потухший взгляд, - возраст, что тут сделаешь.» Разговаривали снова в основном соседи. Миша Азаров неповторимыми восходящими интонациями что-то рассказывал сидящему рядом с ним человеку маленького роста; по-видимому, он пересказывал содержание доклада на семинаре. Горыныч с Котельниковым обсуждали, чья была идея подарить имениннику электронную книгу. Семёнов поймал Максима и с огромным увлечением читал ему лекцию по ботанике. Остальные, кроме Нади, предусмотрительно от него отодвинулись — рассказы Семёнова о растениях надоели всем хуже пареной репы.
- Диверсиколофлоры — это безумно интересный род растений, - говорил Семёнов. - Они из семейства ароидных — ну, ты наверняка знаешь спатифиллум, так вот диверсиколофлоры из того же семейства. Вообще семейство ароидных очень богато на эндемики, так вот диверсиколофлоры являются эндемиками Новой Гвинеи. Растут они в основном на камнях у водопадов горных рек, места очень труднодоступные, поэтому наука ещё не добралась до них. Научно описан только один вид — по гербарию, который привезён ещё чуть не с экспедиции Миклухо-Маклая. А вот коммерческих сортов несколько сотен, но сколько из них являются отдельными видами — неизвестно.
Максим молча слушал — то ли ему было действительно интересно, то ли просто из вежливости. А может, ему просто приятно было слушать русскую речь, а её содержание было неважно.
- Приходи в интернат, полюбуйся на них, они очень красивые. У диверсиколофлор и листья потрясающие, но самое интересное в них — это цветы. Ты когда-нибудь видел, чтобы цветы у растений имели яркий металлический блеск и переливались разными цветами в зависимости от того, под каким углом ты на них смотришь? Поэтому их так и назвали — диверсиколофлоры, это уже исправленное название рода. Лет пять назад их снова заметили в природе, и теперь вокруг этих растений огромный ажиотаж, правда, в узких кругах — поначалу диверсиколофлоры стоили от пятисот долларов за кустик. Сейчас цена изрядно снизилась, но всё равно она не позволяет держать диверсиколофлоры всем подряд, да ещё они сложны в содержании — требуют очень влажного воздуха, и чтобы листья водой опрыскивались, иначе они сохнут. И растут они очень медленно — нового отростка приходится ждать несколько месяцев, а то и год. Поэтому нас, таких коллекционеров, в мире несколько сотен. И ещё не совсем понятно, как же диверсиколофлоры опыляются — у них между мужскими и женскими частями цветка стоит перегородка, предотвращающая самоопыление. К тому же женские части цветка созревают на несколько дней позже мужских. Похоже, в природе их опыляют жуки, но достоверно это неизвестно. Так или иначе, но пока лишь нескольким людям в мире удалось опылить их и получить семена. Мне недавно удалось, поздравь меня. Надеюсь, скоро появятся сеянцы...
Максим сдержанно улыбался.
- Я, наверное, попрощаюсь, - сказал лысый мужчина с круглыми очками. - Спасибо Сергею за радушный приём...
Мысль прощаться и идти домой оказалась весьма заразной. Котельников и Горыныч поднялись со своих мест, чтобы пропустить лысого мужчину, но садиться уже не стали.
- Я тоже пойду, - произнёс Котельников. - Спасибо этому дому...
Вскоре эта мысль приобрела характер эпидемии. Все гости, сидящие за столом, начали осознавать, что праздник пора заканчивать. Либенталь дремал на своём месте, склонив подбородок вниз, отчего его борода разметалась по всей груди. Он открыл глаза.
- А, уже уходим?
- Спасибо Серёже...
- Каждый год он устраивает такой праздник...
- Одновременно и день рождения интерната отмечаем...
- Надо же, какое совпадение — интернат и директор ровесники!
- Господа, я могу кого-нибудь подвезти, - громко, чтобы быть слышимым в этом шуме, проскандировал Горыныч.
- Ивана Абрамовича обязательно отвезти надо.
- Саша тоже на машине, а Иван Абрамович совсем рядом с ним живёт. Так что лучше пусть его Саша возьмёт.
- А меня не подкинешь докуда-нибудь?
- Докуда-нибудь — конечно. Надо только сообразить, где бы тебя лучше всего высадить.
Перемещения людей в эту минуту служило бы неплохой иллюстрацией для тех, кто изучает броуновское движение. Надя тут же взяла несколько чашек и блюдец, ставших уже ненужными, и понесла их на кухню.
- Да оставь, - пробормотал Польский. - И не вздумай мыть их, у меня же посудомойка стоит.
- Точно, я и забыла...
Надя всегда порывается вымыть посуду — даже когда это не имеет особого смысла.
- Миша, убери с прохода свой чемодан, наконец! Мешает же!
- Сейчас уберу! - раздался голос Азарова, который продолжал рассказывать какую-то передовую научную мысль.
- Миша, я бы сам его убрал с прохода, да не подниму, он же целую тонну весит!
- Он даже в гости его берёт?
- Всегда с ним таскается.
Азаров подошёл к чемодану и с атлетической лёгкостью переставил его на другое место, где этот чемодан уже никому не мешал. Потом его лицо приобрело задумчивое выражение, он открыл чемодан, длинными пальцами ловко выудил из него лист бумаги и ручку, начал что-то записывать. Очевидно, ему в голову пришла какая-то интересная мысль. Так же ловко он достал из чемодана распечатку какой-то статьи, открыл, полистал статью, нашёл в ней место, которое его заинтересовало, кивнул самому себе, убрал статью в свой бездонный чемодан и продолжил записывать. Затем не глядя кинул ручку и бумагу в раззявленную пасть портфеля.
- Миша всегда так делает. Если какая мысль придёт в голову — кинется записывать.
- Я знал, что он не расстаётся с портфелем, но чтобы настолько...
- Видишь ведь: пришло озарение — нужно записать. Гений же.
- А ключи, которые он постоянно теряет, тоже в этом портфеле?
- Не удивлюсь, если там коллекция потерянных вещей. Разве же найдёшь там что-нибудь мелкое?
- Он ведь у Серёжи в интернате учился?
- Да, Серёжа тогда только пришёл преподавать в интернат.
- Странно, что Миша тоже пришёл в интернат. Он ведь доктор?
- Давно доктор. В двадцать пять докторскую защитил. Наверняка скоро член-корром изберут. У него же результаты пионерские.
- И что он забыл в интернате?
- В смысле? По-моему так просто замечательно, что он тут работает.
- Я не про то. Конечно, это замечательно. Более того — пока интернат привлекает людей такого уровня, я спокоен за будущее человечества. Но ему-то зачем учить детей?
- Не знаю. Наверное, нравится. Таких детей тоже не везде встретишь...
- Спасибо вам всем, что пришли, - тихо произносил Польский. - Спасибо, что вспомнили, что не забыли... Приходите ещё, обязательно встретимся через год. А с большинством из вас — гораздо скорее, в интернате.
Гости уходили подобно улетучивающемуся газу, жали руку имениннику, желали напоследок всего самого лучшего и растворялись в потёмках подъезда. Ушли Миша с Максимом, оживлёно беседуя о том, какие группы должны лежать в основе калибровочных теорий Янга-Миллса. Уехал Горыныч, прихватив с собой ещё двоих попутчиков. Покинула квартиру чета Семёновых — синхронности их шагов могли бы позавидовать многие солдаты. И вскоре Польский остался один. Тишина, образовавшаяся дома, казалась очень непривычной после застолья. Столы со стульями напоминали какую-то неведомую скульптурную композицию.
- Ну что тут сделаешь, - буркнул Польский себе в усы. - Надо порядок наводить.