Ненаписанное письмо

Рейтинг: NC-17
Жанры: Гет, Слэш, Ангст, Драма, Фэнтези, Психология, Мифические существа
Предупреждения: Смерть персонажа, Насилие, Изнасилование, Инцест


Описание:
Второй принц Ларада, Альмейдо очень любил своего старшего брата. Эта любовь обернулась для него предательством, заключением и насилием. Ему придется пройти кровавую баню войны, научиться убивать, терять любимых и близких, смирять ненависть, договариваться, чтобы в девятнадцать лет надеть корону и поднять страну из разрухи. Что еще преподнесет ему судьба? Дейя, Ларадэй!



1. Обреченная любовь

      Из двух сыновей короля Эдериха Лайенис был старшим, Альмейдо – младшим. Рожденные в один день, с разрывом в три года, они всегда были вместе. Во всех играх, забавах, шалостях, в учебе и в изучении множества наук. Лайё помогал брату, Альмэ же зачастую подбивал старшего на каверзы. В тринадцать даже любовь представляется каверзой, шуткой. Альмэ откопал в библиотеке старинный фолиант, в котором со всем тщанием были вырисованы иллюстрации. Лайё даже мяукнуть не смог, до того смутился, увидев их.
      - Фу, что за… мерзопакость! – старший принц прижал ладони к щекам, а младший, хоть и покраснел, но взгляда от картинок не отвел, трогая старый пергамент кончиками тонких пальцев.
      - Почему – мерзопакость? Это полезная книга. Тебе уже шестнадцать, а ты все нецелованным ходишь. Не видишь, что ли, как на тебя Жанне смотрит, матушкина фрейлина? Да и не она одна, - Альмэ хихикнул и уклонился от братской затрещины. – Ну, что, не прав я?
      - Девушка – это одно. Но здесь же… мужчины!! – Лайё был раздосадован тем, что краснеет, как девчонка, но он и в самом деле не обращал внимания на то, как шепчутся и строят глазки братьям хорошенькие служанки и фрейлины королевы.
      - Тут написано, - Альмэ наклонился к книге, водя пальцем по витиеватым словам старого ларадского наречия, в языках он был сильнее брата, - что в старые времена любовь между соратниками не являлась чем-то предосудительным. Наоборот, приветствовалась, потому что тому, с кем делишь плащ на отдыхе, доверяешь и спину в бою.
      - Альмэ… - Лайё сглотнул и засмотрелся на то, как играет солнечный луч в коротких рыжих волосах на затылке брата, как рассыпаются отливающие бронзой прядки по белоснежным кружевам сорочки. Брат был красив - необъезженный ирадский жеребенок, огненногривый. Тоненький мальчишка с лукавым взглядом почти черных глаз, проказник и забияка.
      - Ну что «Альмэ»? Я уже тринадцать лет Альмэ!
      - А у тебя есть девушка?
      Младший принц покраснел еще гуще, смешался, опустив голову.
      - Ну, что молчишь? – грубовато ткнул его в плечо старший, скрывая собственное замешательство.
      - Ну… Лайё… - и вдруг развернулся, прильнул всем тонким телом, напряженным, как натянутый лук, к брату, прижался сухими губами к губам Лайё. И отпрянул к столу, запнулся, почти откинувшись спиной на книгу. Старший принц сделал последний шаг и не позволил ему подняться, накрывая собой, перехватывая под спину и укладывая на злополучный фолиант. В библиотеке пахло пылью и кожаными, согретыми солнцем корешками, а еще - терпко и горьковато - полынным запахом возбуждения и страха от Альмэ. Но младший выгнулся, прижимаясь к брату крепче, откидывая голову, открывая нежное горло с чуть выступающим кадыком. И Лайё не осталось ничего иного, кроме как попробовать эту белую, в золотистой россыпи бледных веснушек кожу на вкус. Альмэ всхлипнул, прогнулся сильнее, обхватывая длинными ногами бедра брата. Через два слоя тонкого шельонского бархата оба слишком хорошо чувствовали, что желание вкусить запретного обоюдно.
      - Лайё… Лайё… анео… танта… (1)
      Старший принц навсегда запомнил этот день. Тогда, летом, им казалось, что так – правильно, и только так и могло быть: младший ночами проскальзывал к старшему, сбрасывал длинную ночную сорочку у постели и забирался под расшитый ларадскими полумесяцами и львами полог, прижимаясь к горячему телу брата своим прохладным, тонким, юношески-угловатым. Захлебывался стонами, закусывая собственное запястье. И бессвязно молил на полупонятном древнем наречии: «Маэ, танта!» (2)
      Осень не охладила их пыла, не помешала, наоборот, чем холоднее становились ночи, тем жарче были ласки. Альмэ словно бы расцветал, меняясь на глазах. Из жеребенка становился статным красавцем. А темные, как омуты, глаза младшего принца зажигались пламенем истинной любви при одном лишь взгляде на старшего брата.
      Беда пришла, откуда не ждали. На зимней охоте конь под королем Эдерихом понес, сорокалетний правитель Ларада не удержался в седле, рухнул на корень спиной и затылком… Через три дня он скончался, так и не придя в себя. Столица оделась в траур, матушка за какую-то неделю истаяла свечой над гробом. Но не ушла за королем, как до обморочной слабости боялся Альмэ. Потеря отца, который относился к сыновьям строго, но тепло, не делая различий между наследником и вторым сыном, была тяжким ударом. И усугубил его разговор, случайно подслушанный четырнадцатилетним Альмэ.
      - Через год, когда окончится траур, вы женитесь, сын мой.
      - Матушка…
      - На дочери герцога Дастана. Ей уже пятнадцать, но девица великолепно образована, она станет вам хорошей опорой.
      - Матушка!
      - Это необходимо, Лараду нужна крепкая династия. Иначе кое-кто из северных баронов взбесится. Ваш отец держал их в кулаке.
      Повисла минутная пауза, Альмэ пытался перевести дух и не закричать от бессильного бешенства. Нет, он знал, что так и будет, что рано или поздно у него отберут его единственное счастье, его любимого брата. Но что это случится так быстро? И кому? Этой жерди в розовых тряпках? Этой жеманной сушеной вобле?
      Альмэ с силой прикусил запястье, на глаза навернулись злые слезы. Зашуршали матушкины юбки. Вздохнул брат.
      - Я понимаю, матушка. Я согласен взять в жены дочь герцога Дастана, девицу Маэллис.
      - Я не сомневалась в вашем решении, сын мой, - пауза. - Еще одна просьба.
      Это прозвучало так, что Альмэ стало ясно: это, по меньшей мере, не просьба, а приказ.
      - Я слушаю вас, матушка.
      - Прекратите встречи с братом.
      Альмэ замер, будто его приморозило силой северных ведьм к камням пола. Что? Кто? Кто донес?! Он ведь ходил к Лайё тайным ходом! И никогда не оставался до утра, всегда убегал на рассвете!
      - Матушка… - голос юного короля тоже казался растерянным, но Лайё держался, изображая полное неведение.
      - Я не слепа и не глуха. О вас уже болтает весь дворец. Или я вынуждена буду отправить младшего принца в Зимнюю Резиденцию.
      Альмэ передернулся: в замке Хорнет было, как в могиле. Это, на самом деле, была не Зимняя Резиденция, а ссылка для неугодных членов королевской семьи! Только в Хорнет не ссылали уже два века!
      - Нет, матушка, вы этого не сделаете! – взвился, чуть сорвавшись, голос брата. - Альмэ ни в чем не виноват. И между нами ничего нет, и не будет.
      Игла засела в груди, мешая вдохнуть. Умом Альмэ понимал, что брат выгораживает его, но сердце услышало то, что услышало. И… поверило.
      Король Лайенис любил охоту. Впрочем, чем еще забавляться молодому монарху спокойной страны во время траура по почившему батюшке? Каждую неделю большой королевский выезд отправлялся в заповедные леса на востоке от столицы, пропадая там сутками, и возвращался с богатой добычей. Первое время принц Альмейдо отказывался от участия в этой забаве, ему больше были по душе конные прогулки без убийств ни в чем не повинных косуль и зайцев. Но король приказал, и Альмэ не посмел ослушаться.
      Партия была разыграна, как по нотам. Ловчие охотились, а король с принцем, оставив лошадей на попечении егерей, скрывались в маленьком домике лесничего. Альмэ научился вести себя тихо, только на запястьях оставались кровавые синяки, которые Лайё покрывал поцелуями и перевязывал собственными платками. Эти редкие, жаркие, как в горниле подземных духов, часы остались единственной отрадой младшего принца. Во дворце было слишком много ушей и глаз. Во дворце была матушка, следившая за сыновьями, как коршун за цыплятами. Альмэ с каждым прожитым днем казалось все больше, что в Хорнет ему было бы легче. Там хоть знаешь, что тюрьма – она и есть тюрьма. А здесь, в доме, который прежде был безопасным гнездом, поселился холод и отчаяние. И горячие ласки Лайениса не спасали. Наоборот, растравляли рану, словно бы срывая корочку. Но отказаться от них Альмэ не мог. Это было выше его сил – быть рядом и не касаться хоть взглядом, хоть кончиками пальцев случайно длинной золотистой пряди брата. А время шло. Лето промелькнуло так быстро, что они и не заметили.
_______________________
      1 - Брат… прошу… (ст.-ларадск.)
      2 - Еще, прошу! (ст.-ларадск.)


2. Оклеветанный

      Осень наступила неожиданно, как будто Альмэ спал и видел сон, тягучий, как невнятный кошмар, а потом проснулся в звенящую осеннюю зарю. Проснулся, чтобы узнать о назначенной на сорок девятый день осени свадьбе брата с герцогиней Дастана. Траур был отменен, лиловые стяги и одеяния сняты, на башнях столицы и дворца снова заплескались бело-золотые стяги династии Ларадэев. Снова вскинулись на задние лапы увенчанные золотыми полумесяцами пурпурные львы на штандартах. А младший принц стал мрачен, будто не свадьба намечается, а похороны.
      Кто придумал совместить свадебные торжества с днем рождения короля и принца? Не иначе, как матушка. И то сказать, экономия какая, два праздника в один уложатся. В столицу прибыла невеста с родственничками. Герцогиня Маэллис была еще больше похожа на сушеную воблу. Длинное лошадиное лицо ее старательно изображало радость, но тощая даже в придворных пышных нарядах фигура была уныла, как огородное пугало после осенних дождей. У Лайё от вида невесты сводило челюсти, а Альмэ просто скрежетал зубами от злости. Но поделать ничего не мог. Ему было пятнадцать, и идти против воли матушки можно было в мелочах, но не в таких вопросах. Их с братом слишком хорошо натаскивали в искусстве государственного управления.
      Черный вестник – какой он? Это может быть запыленный гонец, может быть голубь из приграничного гарнизона, может быть слуга. Но самый черный вестник - это твоя собственная мать, которая приходит перед сном в твою спальню и рассказывает такое, от чего хочется немедленно взобраться на Сторожевую башню замка и прыгнуть, размозжив себе голову о булыжник двора. Альмэ никогда не думал, что случится так. Но случилось.
      Вдовствующая королева-мать пришла как раз тогда, когда он уже собрался раздеться и лечь.
      - Матушка? – младший принц склонился в учтивом поклоне, улыбаясь: как же давно она не приходила пожелать ему сладких снов! Наверное, лет с пяти. А когда выпрямился, улыбка сбежала с лица. Мать стояла перед ним строгая, со скорбно сжатыми губами, и в глазах ее, таких же серо-голубых, как у Лайё, плескался холод.
      - Сядьте, сын мой. Мне нужно с вами поговорить.
      Он кулем рухнул в кресло, сердце замерло от предчувствия худого. И не обмануло.
      - Я давно должна была сказать это вам. Еще тогда, когда умер король Эдерих… - она поднесла к сухим глазам платок, и Альмэ напрягся. К чему этот спектакль? Если он в чем-то виновен, так пусть уж отругает, а он повинится.
      - Вы – не сын короля.
      Если б он не сидел, то колени бы подогнулись.
      - Что, простите? Матушка…
      - И не мой сын.
      Мир разлетелся на сотни хрустальных осколков, в ушах зашумело. Альмэ с силой потряс головой, пытаясь привести мысли в порядок, но это было невозможно.
      - Как же так, мама?
      - Мой ребенок умер сразу после рождения. Повитуха принесла младенца из деревни, сироту, мать которого скончалась в родах. Король ничего не знал, он объезжал границы. Ему сказали, что родился сын. Я боялась признаться, что в смерти нашего ребенка виновата я сама, во время беременности я каталась верхом и упала. Так что безродный сиротка стал младшим принцем. Короля Эдериха не смутил ваш цвет волос, среди его предков было немало рыжих и темноглазых.
      Альмэ дышал, как загнанная лошадь, глядя на ту, что считал матерью, как несправедливо и жестоко наказанный щенок.
      - Когда я узнала о вашем пагубном увлечении принцем Лайенисом, я сразу поняла, что это дурная кровь. Но через неделю все закончится. Вас отвезут в замок Анстранн. Это на востоке, у приграничных гор.
      Альмэ знал, где это. Однажды, лет в десять, ездил с братом и отцом… королем и принцем, если уж говорить правду, объезжая границы. Анстранн был не так мрачен, как Хорнет, походил на вырезанную из искрящегося коричнево-золотистого наебита (3) игрушку. Но только издалека. Вблизи горный замок был неприступной крепостью, суровой, как острие копья. В восточных горах было не так мерзко, как в Хорнетских, но приятного от пребывания в Анстранне Альмэ мог вспомнить мало. Разве что - яркие горные маки и вересковые пустоши, расстилающиеся в предгорьях.
      - Почему? Я… я могу просто уехать… В Чаграт или в Лабру… - пролепетал юноша, с трудом совладав с языком.
      - Потому, что тому, кто злоумышляет против брата, место в заключении, - королева встала, и, словно по сигналу, двери спальни распахнулись, в них ворвались с десяток стражников.
      - Именем короля, вы арестованы!
      Альмэ вскочил, растерянно озираясь, но через мгновение уже стоял у окна, готовый прыгнуть с третьего этажа в сад:
      - За что? Я ничего не сделал!
      - Вы готовили покушение на государя.
      - Ложь! – голос сорвался на жеребячий писк.
      - Взять его!
      Прыгнуть он не успел, стражник ловко подсек его копьем под колени. Альмэ ударился о подоконник виском и потерял сознание на несколько минут. Когда же пришел в себя, его руки уже были туго стянуты за спиной, голова мерзко кружилась, и болело колено, по которому пришелся удар древка. А за спинами солдат стоял хмурый Лайё. И в глазах его был такой же лед, как у королевы-матери.
      - Лайё! Брат, это неправда! – крикнул Альмэ, выдираясь из рук солдат. Юный король только сжал кулаки, не удостоив брата взглядом.
      - В каземат. Мы поговорим с нашим братом завтра утром.
      Но утром младшего принца просто заковали в цепи и запихнули в карету с решетками на дверцах и наглухо занавешенными окнами. Тюремщики его были молчаливы, да и сам Альмэ молчал, глубоко внутри переживая предательство тех, кого он считал семьей.
      В Анстранн карета с опальным принцем прибыла через две недели. Цепи с него сняли, но покидать свою комнату запретили. Двери в нее запирались снаружи, на окнах стояли новенькие толстые решетки, внутри была лишь простая дубовая кровать, неподъемный табурет и стол, дверца вела в туалетную комнату, где обнаружилась дубовая ванна и прикрытое крышкой отверстие выгребной ямы. Пленнику выдали черную одежду из грубого полотна, пару рубах да плащ из волчьего меха. Альмэ хотелось удавиться от отчаяния. Но он лишь стиснул зубы и потребовал к себе коменданта.
      Комендант Анстранна оказался старым воякой, который помнил маленького Альмэ еще с той поездки. Он сомневался в вине принца, но его дело было исполнять приказы, а не думать.
      - Капитан Геллар, принесите мне письменный прибор, - взмолился Альмэ. - Я напишу брату, он должен разобраться и поверить мне!
      - Как скажете, ваше высочество, - пожал плечами комендант и вышел. Через пять минут принцу принесли грубую серую бумагу и облезлое перо в щербатой чернильнице. Так начались долгие годы его заточения.
__________________________
      3 - наебит - старинное и просторечное название авантюрина.


3. Надежда

      На письма Альмэ ответов не было. Хотя он писал их каждую неделю - на все той же мерзкой серой бумаге, такими же потрепанными перьями и плохими чернилами. Писал, запечатывал своим кольцом, которое у заключенного Анстраннской крепости никто не удосужился отобрать, и отдавал коменданту. Он не знал, отправлял ли их старый служака? А может быть, попросту сжигал в камине? Он вообще ничего не знал. И от неизвестности хотелось выть на зимние звезды, как горному волку.
      Песни волков он слышал каждую ночь. Иногда даже видел из своего зарешеченного окошка-бойницы силуэты этих гордых хищников на ближних скалах. В крепости было промозгло и холодно, но для пленного младшего принца не жалели дров, камин в его комнате топился хорошо, изгоняя холод из каменных стен. Кто бы выгнал холод из сердца, которое болело, раненое беспощадными словами?
      Альмэ плохо спал, забываясь лишь под утро свинцовым сном. Видел в нем белые башни столицы, весенние сады Ларада, тяжкую, темную зелень дворцового парка и звенящую, прозрачную осень. От таких снов тоска лишь сильнее вгрызалась ядовитыми клыками в душу, но слез у опального принца не было. После первой ночи в Анстранне - не было вовсе. Будто стены тюрьмы выпили их все до дна.
      Зима в горах казалась бесконечной, весна с буйным цветением алых маков – мимолетной, как сон, лето – удушливо-жарким и сонным, как застоявшийся перед грозой воздух. А осень… осени принц Альмэ ждал как избавления. Будто сердце что-то чуяло. И не ошиблось.
      Король Лайенис приехал в десятый день осени, на излете дня. Альмэ услышал шаги брата в гулких коридорах старой крепости и узнал, как узнал бы всегда, вычленив из сотен подобных. Вскочил, торопливо поправляя ворот простой сорочки без кружев и украшений. Заправил за ухо отросшую за год прядь, никак не желавшую укладываться в аккуратный хвост на затылке. Просиял в радостной улыбке навстречу королю… и угас, натолкнувшись, как на стену, на ледяной взгляд.
      - Здравствуй..те, ваше величество, - надломлено поклонился, кусая губы. Выпрямился, уже спрятав боль под напускным спокойствием.
      - Здравствуй, брат.
      Голос Лайё был холоден, но он не обманул Альмэ. Это была лишь маска! Брат не поверил в матушкины слова, он во всем разобрался и приехал за ним!
      - Сядь, Альмэ.
      Младший принц послушно сел обратно на единственный в комнате стул, жадно рассматривая брата, ставшего настоящим королем. Как ему шел гвардейский мундир! Кажется, на черном сукне золотые волосы сияли неземным светом, прижатые простым золотым обручем без камней. А король оглядывал комнату-келью, хмурясь все сильнее.
      - Ты здесь живешь?
      - Что? А… да, меня не выпускают никуда, - слегка улыбнулся Альмэ. - Это ведь был твой приказ…
      - Не мой, матушки. Королева Элланис очень плоха. Она не переживет зиму.
      Альмэ прикрыл лицо ладонями, сглатывая сухой царапающий комок. Что бы ни сказала мать, а для младшего принца королева была и оставалась матерью, он все равно ее любил. Потому что у него никого больше не было. Мама, отец, брат… Семья, предавшая и отрекшаяся от «подкидыша».
      - Ты должен знать, что матушкиным словам я не верю. Как и тому, что ты замышлял меня убить, - сухо сказал король. И Альмэ вскинул голову, растерянно улыбаясь:
      - Значит, мне можно вернуться? Брат, я…
      - Нет.
      Радость угасла, как задутая сквозняком свеча.
      - Почему?
      - Пока жива матушка, тебе лучше остаться здесь. Конечно, не в подобных условиях, - Лайё выразительным взглядом обвел комнату. - Тебе отведут все крыло, доставят подобающую одежду и вещи. Но покидать замок я тебе запрещаю. Так надо. Поверь мне, как верил всегда, - король оказался рядом одним стремительным движением, вздернул брата на ноги, и Альмэ со всхлипом прижался к его широкой груди, обнимая и пряча лицо в густых золотых волосах.
      - Я повинуюсь, Лайё, я повинуюсь тебе, как всегда…
      Треснул ворот рубахи, ткань отлетела в угол, а юноша уже подставлял горло, плечи, грудь под жадные, резкие поцелуи, дыша, как загнанный олененок. Прочь полетела чернильница с пером, рассыпались по полу листы бумаги… Стол был угловат и жестко впивался краем в бедра, но что это значило, когда руки брата - еще более жесткие, губы - еще более требовательные? Они оставляли на бледной от постоянного сидения взаперти коже синяки и пунцовые следы, но Альмэ этого желал, страстно и яростно. Эта любовь походила больше на схватку, и вновь он покорялся, сдавался на милость старшего, выгибаясь в его руках и кусая запястье. Лайё отнял руку от его рта.
      - Не молчи, сейчас - не молчи, Альмэ…
      Эхо подхватило стон, множа его и мешая с треском огня в камине, тонким свистом осеннего ветра в щели рам и хриплым дыханием короля.
      Спустя два дня, наполненных невероятным теплом, и одну ночь, горячую и истекающую страстью, как затравленный зверь - кровью, король уехал. Альмэ провожал его, стоя на башне Анстраннского замка, веря, что пройдет совсем немного времени, и они снова увидятся, чтобы больше не расставаться. Холодный осенний ветер рвал закатный огонь волос младшего принца, и Лайенис, обернувшись, увидел это рыжее знамя. Вскинул руку. Альмэ счастливо засмеялся и помахал в ответ.


4. Еще год

      В Анстранн король прислал целый обоз. Мебель, одежду, достойную опального принца, книги, перины, меха. Безделушки. Целый сундук безделушек. И еще один – с бумагой, перьями, тушью. Трех лакеев. Альмэ, увидев все это добро, возжелал удавиться на шелковом шнуре от полога, тоже присланного братом. Он не был дураком и прекрасно понял: будь его заточение кратким, как обещал брат, Лайё прислал бы всего лишь пару сундуков. Надежда угасла, как закат на вершинах гор.
      Пока слуги и солдаты таскали вещи и приводили в порядок отданное принцу западное крыло крепости, Альмэ сидел, кутаясь в старый волчий плащ, на вершине Дозорной башни, придумывая для себя причины, по которым ему не стоит броситься с нее, закончив этот фарс раз и навсегда. Грел мех, грело воспоминание о двух днях рядом с Лайё. Но, как пронизывающий ветер, все тепло выдувало понимание, что слова брата были приправлены изрядной долей лжи. О, как это по-королевски. Обнадежить, обрадовать. И снова предать.
      За ним пришли, когда небо над башней уже стало цвета благородного вина, густо-лилового, и на нем, как алмазы на бархате, засверкали близкие горные звезды. Комендант, тяжело, одышливо сопя, взобрался на вершину башни и прогудел простуженным басом:
      - Ваше высочество, что же вы? Здесь холодно.
      - Все хорошо, капитан Геллар. Я не замерз, - а голос звенел ледышкой на ветру. - Я сейчас спущусь.
      Комендант пожал плечами и развернулся. Уже ступив на крутую лесенку, не оборачиваясь, он сказал:
      - Что бы ни случилось, мой принц, не стоит лишаться надежды.
      Альмэ усмехнулся и вдруг всхлипнул. Сжался в комок, пытаясь задавить предательские, сухие, рвущие душу рыдания. Прижался к оказавшемуся вдруг рядом капитану, который гладил разметавшиеся по плечам рыжие волосы заскорузлой ладонью и молчал.
      - Надежда?.. На что, капитан? На что мне надеяться?..
      - Надежда есть всегда. Она умирает только с нами вместе. Поверьте старому вояке, ваше высочество.
      - Хорошо, капитан, я постараюсь… поверить.
      Чуть позже, отогреваясь горячим вином с пряностями в новой спальне, приготовленной для узника, Альмэ сидел в удобном мягком кресле напротив камина. Рядом с ним сидел комендант, потягивая все тот же глинтвейн.
      - Капитан Ирвин…
      - Можете звать меня просто Ирвин, ваше высочество, - улыбнулся комендант.
      - Тогда и вы зовите меня Альмэ. Мне так привычнее. Так я хотел спросить, почему вы выбрали именно Анстранн? Я ведь помню, что вам предлагали службу в столичном гарнизоне.
      Капитан Геллар покачал головой и пригубил вино.
      - Я не гожусь для столичной свистопляски. Всю жизнь на границе с северными баронствами, а потом ранение. Если бы не это, остался бы в Наордее, там привычнее.
      Альмэ исподтишка разглядывал коменданта, только сейчас уразумев, что этот седовласый, мощный, чем-то похожий на медведя мужчина не так уж и стар, а его одышка вызвана вовсе не излишней тучностью, а, скорее всего, именно ранением.
      - Простите, Ирвин, а сколько вам лет? – за разговором принц как-то забыл уже о собственных горестях, стало видно, что он совсем еще мальчишка, ведь шестнадцать – не возраст.
      Капитан прищурил светлые, цвета лучшей ларадской стали глаза и склонил голову к плечу, усмехаясь:
      - Я родился в один год с вашим батюшкой, Альмэ.
      - О! – теперь принц смотрел на него во все глаза, сравнивая с королем Эдерихом. В самом начале заточения капитан казался принцу стариком. Но теперь Альмэ видел, что таким его делали шрамы на лице да седина. Отцу было немногим за сорок, значит, и капитану столько же? – Вы кажетесь старше!
      - Военная служба на границе не слишком красит, - Ирвин наклонился и подбросил в камин еще поленце.
      - Вы мне расскажете? – смущаясь и краснея, попросил принц, прикрываясь бокалом с вином, как придворные прелестницы прикрывались веерами.
      - О чем, мой принц?
      - Ирвин, я же просил! Обо всем! О службе, о северных баронах, о войнах…
      Капитан Геллар вздохнул, поставил свой бокал на столик и отчески потрепал юного пленника по плечу:
      - Конечно, Альмэ, я расскажу тебе.
      Вечерние посиделки у камина за бокалом вина и разговорами стали для Альмэ отдушиной, как и прогулки по стенам крепости, самовольно устроенные комендантом, хотя пленнику не позволялось выходить дальше Сторожевой башни. Но капитан Геллар понимал: еще года взаперти Альмэ не переживет. И без того пленник был на грани отчаяния. А король приказал сделать все, чтобы его брат оставался в добром здравии телесно и душевно. Для чего королю Лайенису понадобилось мучить младшего принца, за которым не водилось иного греха, кроме несчастной любви к венценосному брату, комендант Анстранна не понимал. Но решил сделать все, от него зависящее, чтобы пленник, чувствуя себя в клетке, не убился об ее стены.
      Альмэ же снова, как и в первый год, писал письма. Писал, запечатывал… и сжигал в камине. Он понимал всю тщетность своих просьб и слов о невиновности. Понимал и причину заключения. Вернее, ему так казалось. Как же, король не может себе позволить оставить на свободе своего любовника, который, к тому же, единокровный брат ему. Для всех, кроме самого короля и матушки, Альмэ оставался принцем. А верить ли словам королевы, он не знал. Душа не желала верить.
      Год катился к повороту, медленно, как язык ледника. Так казалось принцу. Однажды, сжегши очередное письмо, он решил, что хватит маяться дурью. И занялся рисованием, благо, были задатки. На скучных штудиях по экономике и торговым соглашениям он часто портил пергамент рисунками коней, птиц и замков, а иногда и карикатурами на наставников. Карикатуры получались куда забавнее и живее самих прототипов. Сейчас же принц рисовал то, что видел. Горы на плотных, мелованных листах получались как живые, а замок-крепость, виденная издалека и вблизи, полнилась суровым очарованием. Альмэ рисовал солдат, и те, грубые, замкнутые, начинали несмело улыбаться, узнавая себя. А потом принц взялся мучить коменданта, заставляя его позировать. Ирвин сначала хмурился, отговариваясь делами. Но в долгие зимние вечера дел в занесенной снегом крепости не было. И капитану пришлось согласиться.
      Разглядывая тушевый набросок, со всем тщанием и усердием нарисованный Альмэ, Ирвин не знал, смеяться ему или злиться: принц изобразил его в генеральской форме и с жезлом.
      - Тебе дивно идет эта пурпурная перевязь и орден святого Иринея, - лукаво усмехнулся паршивец, прикусывая кончик пера. И капитан все-таки засмеялся.


5. Запах вереска

      Наверное, впервые за два года заключения Альмэ искренне радовался предстоящему дню своего рождения. Семнадцать – это совершеннолетие, это уже возраст! И неважно даже то, что встретить его придется в тюрьме, хотя за прошедший год принц привык к горной крепости, как к дому. Гуляя по стене, он вежливо раскланивался с отдающими честь солдатами, а когда к этим прогулкам присоединялся комендант, было вообще прекрасно. Капитан Ирвин знал множество солдатских баек, а принцу нравилось смеяться над нехитрым грубоватым юмором этих историй. Он уже не краснел, слыша ругательства или соленые шуточки солдат. Искреннего и открытого юношу в крепости любили. Жалость же умело прятали именно что за этими шутками и руганью. Жалости принц бы не вытерпел.
      Он вообще старался не подавать виду, что ему здесь плохо. В самом деле, плохо не было, но тоска осталась. Тоска и обида, детская обида на предавшего брата. Впрочем, Альмэ знал: стоит ему снова увидеть Лайё, он все простит. К тому же, в глубине души он верил, что, когда королева-мать уйдет в Закатные Врата вслед за королем Эдерихом, брат вернет его в столицу. В самом деле, наверное, брат держит его здесь, лишь подчиняясь воле матушки. Это и понятно, королева была властной, а подчиняться ей они привыкли с младенчества. Мать всегда знала, как лучше.
      Осень накатывала на предгорья, как золотой шквал, лишь вересковые пустоши казались пурпурным морем. Это ненадолго. Осень здесь начиналась в последние три декады лета, а за половину декады до дня рождения принца приходили снегопады. Мимолетная красота завораживала, как и все быстротечное.
      Капитан Геллар постучал в комнату принца, дождался разрешения и вошел. Альмэ, как маленькая птичка-зарянка, стоял коленями на узком подоконнике зарешеченного окна и смотрел на предгорья. Медленно повернул голову, старательно улыбаясь вошедшему мужчине.
      - Доброе утро, Ирвин.
      Капитан предпочел не заметить влажный блеск черных глаз.
      - Доброе, мой принц. Как вам спалось? Вы отказались от завтрака.
      - Прости, не хочется…
      Ирвин смотрел, и Альмэ опустил голову, отводя глаза. А что он мог сказать? Что сегодня ровно год, как приезжал брат? Что накатила такая тоска, хоть вешайся, и он с трудом удержался от соблазна?
      - Оденьтесь теплее, ваше высочество, - на стул рядом с Альмэ упали теплый шерстяной плащ и камзол.
      - Я не хочу на стену, Ирвин. Извини.
      - Альмэ, - мужчина подошел и властным, коротким движением приподнял подбородок юноши, заставляя его смотреть себе в глаза, - оденься, пожалуйста. Мы не на стену.
      Он долго думал над тем, что собирался сделать. По сути, это было прямое нарушение приказа, как и эти прогулки по крепостной стене. Но в Анстранне принца, а тем более - коменданта никто бы не выдал. Люди были проверенные, надежные.
      Альмэ покорно оделся, и капитан Геллар едва не под руку выволок его из комнаты, потом, к изумлению принца, через другой вход в отданное Альмэ крыло замка, они не поднялись вверх, а спустились по узкой винтовой лестнице. И принц вспомнил: этим путем он шел в самый первый раз, когда его привезли в Анстранн в цепях! Они пересекли широкий каменный двор-колодец, подошли к воротам, и капрал-привратник отпер им небольшую дверцу.
      Альмэ замер, не в силах сделать ни единого шага, только часто дышал, пытаясь надышаться вольным ветром впрок. Потом рванулся прочь с дороги, в сплошные лилово-багряные заросли вереска, запинаясь о корни и переплетение стеблей, упал, раскинув руки. Запах - медовый, горько-сладкий, терпкий, как лучшее вино - оглушал, пьянил, будоражил кровь. Шелестнуло. Рядом с принцем, аккуратно расправив плащ, сел капитан. Тоже засмотрелся на волнующееся под ветром вересковое море. Сорвал метелочку багровых цветов, растер в пальцах. Оба молчали. Принц смотрел в небо, бездумно лаская тонкими пальцами стебли. Комендант смотрел на него, стараясь не думать о том, что этому мальчишке уготована судьба вечного пленника, а ему – вечного стража.
      - Капита-а-а-ан! – донесся крик с башни. - Всадники на дороге!
      - Идем, Альмэ. Тебя не должны видеть вне стен крепости.
      - Спасибо, Ирвин, - юноша торопливо сорвал несколько веток вереска.
      В свои комнаты он успел вернуться как раз к моменту, когда заскрипел, опускаясь, подъемный мост на заставе через горную речку, преграждающую путь к Анстранну. Поставил ветки в кувшин с водой и прилип к окну. Сердце екнуло, когда увидел знакомые золотые волосы: брат! Брат все-таки приехал!
      Когда открылась дверь, он бросился навстречу Лайенису так, будто боялся, что это морок, и он сейчас растает. Обнял, прижимаясь лицом к груди:
      - Ты приехал! Я так ждал, Лайё!
      Король молчал, только прижимал его к себе. В дверь постучали, вошел комендант:
      - Обед, ваше величество, ваше высочество.
      Альмэ улыбнулся, выглянув из-за плеча брата:
      - Спасибо, Ир… капитан.
      Король нахмурился, глядя, как комендант расставляет на столе блюда и кувшин с вином.
      - Убери охрану и слуг с этого этажа. И проследи, чтобы нас никто не беспокоил.
      - Будет сделано, сир, - капитан вышел, плотно прикрывая дверь. Через минуту прогрохотали сапоги солдат, и все стихло.
      - Ты приехал за мной? – в голосе Альмэ было столько надежды, а в глазах – столько любви, что Лайенису показалось, что он тонет в них. Он грубовато отодвинул брата, рассматривая, как прицениваются к платью на рынке. Разница между ними была огромна: высокий, плечистый, переросший подростковую нескладность двадцатилетний мужчина казался слишком крупным рядом с тонкокостным, хрупким юношей. Золотистые веснушки на нежной коже подчеркивали бледность Альмэ, длинные, девичьи-густые черные ресницы бросали тень на щеки. Глаза принца лихорадочно блестели.
      - Ты останешься здесь еще на некоторое время. Так надо.
      - Но… Матушка жива? – Альмэ закусил губу, опуская голову.
      - Да, королева еще жива.
      - Понятно…
      Король оглядывал стены, увешанные рисунками Альмэ, уголки его губ чуть насмешливо скривились в улыбке:
      - Ты, кажется, нашел себе занятие по душе?
      - Я рисую, да. Мне не остается ничего иного, - юноша дернул плечами, отходя к камину.
      - Я вижу, у тебя тут даже любимая модель появилась, - Лайё сорвал со стены один из портретов коменданта, покрутил, рассматривая.
      - У меня не такой уж богатый выбор, брат.
      - Ты ему уже отдался? – Альмэ не заметил, как король оказался прямо за его спиной, плечи сдавила жестокая хватка сильных, привыкших к мечу, рук. Он вздрогнул, попытался вывернуться. Руки Лайё стали жестче. – И как он? Лучше меня?
      - Пусти! Что ты… что ты вообще такое говоришь! – у Альмэ перехватило горло от целого шквала чувств, которые вызвали несправедливые слова брата.
      - Ты маленькая шлюха, сладкая похотливая дрянь! – король рывком развернул юношу к себе, прижал к стене, раздвигая коленом ноги. - Думаешь, я поверю в то, что мой маленький братик целый год обходился без сильных мужских рук и толстой дубины в своем горячем задике?
      Альмэ в панике забился, пытаясь оттолкнуть его, слезы вскипели на ресницах от обиды, резанувшей по сердцу не хуже ножа:
      - Я ни с кем, кроме тебя, не спал!
      - Лживая шлюха!
      Звук пощечины эхом отдался меж стен, мотнулась рыжая копна, в которой запуталась вересковая метелочка. Альмэ вскрикнул и осел в руках короля, по подбородку поползла капля крови из разбитой губы.
      - Только не пытайся строить из себя невинность, ягненочек, - эта кровь, слезы, вспухающий алый след на щеке привели Лайё в ярость, желание вскипело в крови вулканом. Он рванул камзол брата и наткнулся на молчаливое сопротивление. Альмэ вырывался из рук, как дикий зверек, бил, вспомнив разом все уроки мастера, обучавшего тогда еще принцев фехтованию и кулачному бою. Но силы были неравны, через минуту Лайенис уже выкрутил ему руки, безжалостно и жестоко. Оттащил на кровать. Огляделся, раздувая ноздри, как хищник. Сорвал с балдахина плотную шелковую завязку с кистями и сноровисто, как на охоте, спутал запястья юноши.
      - Пусти! Ненавижу тебя! Убирайся! – голос Альмэ звенел от ярости и страха. И этот страх только подстегнул похоть, распаляя больше самого нежного шепота. Король рванул манжету рубашки принца, оторвал ее и с наслаждением запихнул в рот брату, повернув его голову к себе за волосы.
      - Не смей на меня кричать, маленький ублюдок.
      Дальнейшее слилось для Альмэ в единый непрерывный кошмар, полный боли. Он желал бы потерять сознание, но спасительное беспамятство не приходило. А сильнее тела корчилась и кричала от невыносимого страдания душа. Юноша молил, чтобы это было лишь кошмарным сном, чтобы он проснулся и понял, что не было ни двух лет заточения, ни слов матери, ни этого ужаса, чтобы в окна его спальни светило яркое солнце первой декады осени…
      - Ты всегда был слабым, - король утирался разорванной рубашкой Альмэ, стоя у камина. Сквозь пелену слез принц видел только его силуэт на фоне пламени. – Слабым и прилипчивым, как пиявка. Сколько же раз мне хотелось стряхнуть тебя, как репей с рукава! Но матушка запрещала. Говорила, что ты должен жить, что я не имею права причинить тебе вред, пока… Пока не придет время. Но теперь уже можно, да.
      Он глотнул вина из серебряного бокала, облился, выругался. Стер алые потеки и капли с груди, начинающей обрастать золотистыми волосками.
      - У меня родился сын. Хотя, тебе-то какое дело? Дядей ему ты не станешь в любом случае. В столице о тебе уже давно позабыли. Придворные стараются не помнить имен тех, кто злоумышлял против власти. Так безопаснее.
      Окровавленные обрывки сорочки полетели в камин. Король одевался, поглядывая в окно.
      - Надо было выезжать раньше. Но ты слишком сладкая шлюха, чтобы я мог так быстро оторваться от тебя. Ничего, мы выедем утром.
      Тяжелое, пахнущее потом, вином и семенем тело оказалось рядом, а у Альмэ не осталось сил на сопротивление. Он только отвернул голову. Слезы катились и катились по щекам, не избывая боль, ее было слишком много. Он лежал без сна, глядя широко распахнутыми глазами в стену. Мыслей не было, только тяжелый гул, будто рой пчел бился внутри черепа.
      К утру Альмэ забылся тяжелым черным сном, из которого его вырвала новая волна боли. Это король снимал напряжение перед дальней дорогой. Вторгаясь в судорожно сжимающееся тело, срывая корочки со свежих ран, оставляя новые синяки поверх успевших налиться лиловым вчерашних. Альмэ только глухо вскрикивал сквозь так и не вынутый вчера кусок полотна. Когда все закончилось, Лайенис умылся, оделся и с издевательской заботой укрыл брата меховым покрывалом:
      - Сладких снов, мой милый. Я приеду через год.
      Альмэ слышал удаляющиеся шаги и голос короля: «Он спит, не тревожьте его до вечера». Ирвин выполнит приказ, значит, надо постараться освободиться раньше, чем он зайдет. Нельзя, чтобы его видели… таким. Нельзя. Иначе останется только прыгнуть со Сторожевой башни, искупая позор и свой, и брата.
      Юноша пошевелился, сдержал крик от рванувшей все тело боли, кое-как сполз с высокой кровати. И обессилено опустился на колени, прижавшись плечом к ее краю. Скрипнула дверь. Альмэ вздрогнул и вжался лицом в перину. Прозвучали мягкие шаги, одышливое дыхание. Что-то коснулось холодом онемевших запястий. Руки безвольно упали. Ирвин поднял его, стараясь не касаться царапин, ссадин, синяков и укусов. Укутал в собственный плащ и осторожно усадил в кресло. Это было больно, но терпимо. Вышел, негромко отдавая приказ согреть воды для принца. А Альмэ сидел и смотрел на веточки вереска, пытаясь вспомнить его запах.


6. Старые раны

      После случившегося принца не оставляли в одиночестве ни на минуту. Даже ночью в его комнате дежурил один из лакеев. Альмэ не обращал на это внимания. Он вообще перестал обращать внимание на что-либо, отказываясь от пищи и воды, целыми днями сидя у камина, кутаясь в плащ капитана, который тот так и не забрал. Если к нему обращались, вздрагивал, прятал глаза и очень тихо отвечал. Слухи по маленькой горной крепости разнеслись мгновенно. Принц чуял кожей бессильную что-то изменить жалость простых солдат и не менее бессильный гнев коменданта. Синяки и ссадины сошли, а раны в душе остались. Растравляемые страхом: через год все повторится, и никто, ни лакеи, ни солдаты, ни капитан Геллар, ему не поможет. Останется только покориться, снова и снова. Или усыпить подозрения своих стражей, вести себя, как обычно, улучить время – и со стены вниз головой. Не убьется, так хоть покалечится, все легче, чем ждать, зная, что приедет зверь в облике брата и…
      Постепенно Альмэ оттаял, снова начал есть, даже улыбаться, не вздрагивая от каждого шороха и прикосновения. Снова взялся за перо и тушь. Вот только чернила на кончике пера успевали высохнуть, а принц просто замирал над нетронутым листком, глядя в одну точку. Комендант, выяснив это, попробовал поговорить с юношей. Но тот лишь улыбался и пожимал плечами:
      - Задумался. Простите, капитан Геллар.
      По имени коменданта он больше не называл. Слишком хорошо помнились слова Лайениса. Бросать тень подозрения на ни в чем неповинного капитана он не хотел. Если мучиться, то одному, и не тянуть за собой никого.
      Вроде бы и поверили, а капитан все равно не отпускал его одного на башню. И из крепости больше не выводил. Впрочем, это было попросту невозможно: в горы пришла зима, крепость занесло снегом. Внутри его убирали, каждый день солдаты выходили с лопатами - сгребать навалившую за ночь белую перину, снег поднимали на стену и выкидывали за нее. Однажды утром комендант пришел за пленником и приказал тоном, не терпящим возражений:
      - Вставайте, ваше высочество. Вы нужны нам. Нужны все рабочие руки, что есть.
      За окном было темно, и Альмейдо не сразу понял, что уже позднее утро. Оказывается, ночью на крепость сошла небольшая лавина. Анстранн словно бы погрузили в белую кашу. Все, кто мог, раскапывали выход из крепости, расчищали двор, конюшни, хозяйственные постройки. Принцу вручили лопату и без лишних слов указали, что откапывать. И он принялся за работу. Часа через два у него на ладонях были кровавые волдыри, пальцы побелели, ноги замерзли до полной нечувствительности, хотя под теплым шерстяным, подбитым мехом камзолом он обливался потом. Шатающегося от усталости юношу сменил кто-то из солдат, а принц потихоньку убрел на кухню, где его напоили горячим вином, и уснул там же, не раздеваясь, прислонившись к жарко натопленной печи. В результате, конечно же, заболел. Спохватившийся через час комендант нашел Альмэ плавящимся от жара, сменяющегося ознобом.
      Юношу отнесли в его комнату, растерли медвежьим жиром, укутали в меха. Но это не помогло. В горячке принц провалялся почти декаду, а когда наконец пришел в себя, от юноши, и без того не пышущего здоровьем, осталась только тень. Когда он окончательно поправился и перестал шататься от малейшего усилия, комендант пришел к нему на вечерние посиделки у камина. Несмотря на некоторое отчуждение, эти вечера остались неприкосновенными.
      Ирвин долго собирался с мыслями, чтобы начать разговор, и Альмэ заметил это.
      - Что вас гнетет, капитан Геллар? – хотя он и догадывался, что. От этого было страшно, и в животе холодело от нехорошего предчувствия. Разговор обещал быть тяжким.
      - Я хотел поговорить о том… что случилось между вами и его величеством…
      Альмэ вскинул руку, прерывая его:
      - Прошу вас, не надо. Не вмешивайтесь в это. Я не хочу, чтобы Лайё… его величество рассердился на вас из-за такого пустяка.
      - Это не пустяк, - упрямо наклонил голову капитан. - Король оставил вас на моем попечении, потребовав, чтобы вы ни в чем не знали нужды и были здоровы. Но то, что… это причинило вам страдания, и душевные - более, чем телесные!
      Альмэ опустил голову, пряча глаза. Его била дрожь.
      - Вы правы, капитан. Но это… неважно. Таково мое искупление. И я повторяю: не вмешивайтесь. Этим вы только сделаете хуже, себе - в первую очередь.
      - Мне нечего терять, кроме своей головы, - усмехнулся Ирвин. А принц вдруг подумал, что на самом деле совсем не знает капитана. Откуда он? Какая у него была жизнь до Анстранна? Комендант крепости рассказывал ему байки из пограничной жизни, из солдатских будней, но никогда не говорил о себе.
      - Давайте поговорим о другом, капитан Геллар.
      - Вы уходите от темы, но мы к ней еще вернемся, - вздохнул мужчина. - О чем вам хотелось бы узнать, ваше высочество?
      Так и вышло, что за три декады принц умудрился вытянуть из капитана Геллара совсем не веселую историю жизни приграничного городка Наордэй, семьи потомственных военных Гелларов и самого Ирвина. История была печальна, впрочем, не редка для границы с северными баронствами.
      С севера Ларад охранял горный хребет Наор-Дагэ. Со старо-ларадского это название переводилось как «Гнев Небес». Если верить горским легендам, некогда на месте грозных пиков расстилалась равнина, на которой жили предки наоритов. Но однажды Небеса, прогневавшись на детей своих, послали громадный огненный шар, который рассек лоно земли, породив горы. Выжившие в том огненном горниле люди, лишенные привычного места обитания, заселили Наор-Дагэ. Те же, кто остался по ту сторону хребта, расселились от Восточного моря и гор Анн-Астара до Соленой степи на юге, и от Западного хребта до Наор-Дагэ. Сначала вся земля за «Гневом Небес» делилась на множество маленьких племен, потом они стали объединяться в кланы, затем стали единой страной под рукой первого из династии Ларадэев. Тому минуло уже тысячу лет. А горцы, стиснутые на клочке земли от Ледяного моря до Наор-Дагэ, за все это время смогли лишь создать вечно воюющие друг с другом баронства.
      - Однажды, мой принц, бароны поймут, что Ларад, такой мирный и обильный, легче захватывать, объединившись и отгрызая потихоньку, по клочку. Но пока горцы режут глотки друг другу, пограничные форты сдерживают их, - перо в руке коменданта скользило, рисуя на листе схемы и карты, пока он рассказывал о набеге, произошедшем восемь лет назад.
      - Тогда объединились трое из двенадцати баронов. Егерские разъезды донесли, что в сторону Наордэя движутся две тысячи горцев. Но их было в пять раз больше. Они текли с гор, как мутный сель. Первую атаку мы отбили, но они окружили форт, сожгли селения в округе. Голубей с посланиями в столицу и просьбой о помощи в другие гарнизоны сбивали их ловчие соколы, гонцов мы выслать не могли: наориты обнаружили подземный ход из форта, и нам пришлось его засыпать. В Наордэй набилось три тысячи беженцев, продовольствия не хватало. Стояло жаркое лето, и колодцы почти высохли. Форт был обречен. И тогда женщины убили детей и себя, старики покончили с собой, чтобы не стать рабами наоритов и дать нам шанс. А мы… Мы держались до последнего, пока не пришла помощь из ближних фортов и Эримара, где забеспокоились, когда не вернулись обозы с припасами для Наордэя. Когда наши вошли в форт, загнав горцев на их кручи, из тысячи защитников Наордэя в живых осталась едва ли треть. Осада длилась всего три декады, но тем, кто выжил тогда, казалось, что не меньше десяти. Мы потеряли всех родных. Большая часть защитников Наордэя разъехалась по другим гарнизонам. Мы не могли жить там, где все вопило о памяти. Я выбрал Анстранн. Здесь не бывает набегов, а я больше не гожусь воевать, - капитан вздохнул. В его груди от долгой речи сипело и хрипело. Альмэ, повинуясь порыву, поднялся из кресла и обнял Ирвина, наклонившись к нему и прижимаясь лбом к его плечу. Мужчина на секунду замер, а потом осторожно погладил пушистую рыжую гриву юноши.


7. Останься...

      К разговору о произошедшем в десятый день осени комендант все же вернулся. Но уже после праздника Перелома зимы. Чем ближе становилась весна, тем больше замыкался в себе принц Альмейдо. Словно пытался отгородиться стеной ледяного равнодушия от солдат гарнизона крепости Анстранн. Чтобы никто и не подумал помочь ему, когда в следующий раз приедет король.
      Ирвин же не желал отгораживаться. Ему в голову пришла мысль научить принца защищать себя. Идея была не лишена крупиц смысла: может быть, Лайенис, получив отпор, не станет насиловать собственного брата? А для того, чтобы Альмэ мог хоть немного потягаться в силе с королем, тренировки следовало начинать уже сейчас. Поэтому одним солнечным морозным утром капитан Геллар постучал к узнику и предложил ему прогулку.
      Альмэ едва не запрыгал на кровати: он так давно не выходил на свежий воздух, что, кажется, забыл его запах. Юноша быстро умылся, оделся и выскочил за дверь, как кот с подожженным хвостом. И изумленно остановился: в руках у капитана были две шпаги.
      - Вы давно фехтовали последний раз, ваше высочество? – осведомился Ирвин, чуть прищурив серые глаза, пряча ведьминские огоньки в них.
      - Капитан, вы сейчас нарушаете все и всяческие правила и статусы. Вы знаете об этом? – юноша помедлил и кивнул сам себе: - Несомненно, знаете. И все равно делаете так, как считаете нужным. Вы упрямее дикого жеребца!
      Ирвин протянул ему перчатки и уже открыто улыбнулся. Улыбка делала его моложе. И, что греха таить, красивее. Альмэ взял перчатки и медленно надел их, расправляя краги.
      - Что ж, идемте. Меня, конечно, учил сам мэтр Абели, Первый клинок Ларада. Но я давно не касался оружия и отдаю отчет себе в том, что ваше воинское мастерство выше моего.
      - Я дам вам фору в три укола.
      - Не нужно, это будет нечестно, - за вежливой перепалкой Альмэ не заметил, как они спустились во двор. Там капрал гонял тех, кто был свободен он несения службы.
      Они сбросили плащи на каменную лавку у стены донжона. Ирвин протянул принцу шпагу, слегка поклонившись. Альмэ взмахнул клинком пару раз на пробу и вынужден был признать, что капитан Геллар подобрал ему оружие точно по руке. Солнце ярко блеснуло на лезвии, когда юноша, отсалютовав, сделал первый выпад.
      Фора даже в пять уколов не спасла бы Альмэ от проигрыша. Через десять минут поединка он понял, что его учили не бою, а танцам. А вот Ирвин не умел красиво парировать и финтить. Он умел убивать. Уже трижды капитан останавливал острие своей шпаги в паре волосков от цели. И, насколько мог понять принц, это были бы смертельные удары.
      - Достаточно, ваше высочество, - комендант хрипло вздохнул и вбросил шпагу в ножны, подал юноше его плащ и оделся сам. - Я понял, что начинать вас учить надо либо с самого начала, либо чему-то иному.
      Альмэ, слегка обидевшись, хмуро вернул свое оружие мужчине и пожал плечами:
      - Я не боец, капитан, я художник.
      - Орте, дай мне нож, - крикнул Ирвин капралу. Тот, не прекращая поединка с одним из подчиненных, швырнул коменданту короткий широкий нож, слегка изогнутый и без гарды. Ирвин вскинул руку и поймал его, будто вынул из воздуха. Протянул принцу.
      - Попробуем с этим. В замкнутом пространстве шпагой махать надо уметь. Каэтом драться просто. К тому же, его легко спрятать за голенищем или в рукаве.
      Он поправил хватку пальцев юноши на рукояти, обхватил его ладонь своей и встал за спиной. У Альмейдо перехватило дыхание, он поспешно сглотнул, пытаясь сбросить накатившее оцепенение. Это был не брат, нет! Капитан не причинит ему вреда. Но хотя разум понимал, тело одеревенело. Напряглась каждая мышца, кровь дико бухала в висках. Он не различал слов, только голос, встревоженный, чужой голос. Пальцы разжались, нож звякнул по булыжнику. Дыхание с хрипом рвалось из мгновенно пересохшего горла. Закаменевшие плечи обхватили чьи-то ладони, его встряхнули. И будто зажгли солнце. Щек коснулся холодный ветер, пахнущий снегом. Тяжелая пелена упала с глаз, Альмэ заморгал, глядя на капитана.
      - Я…
      - Прошу прощения, мой принц. Я не хотел вас напугать. Позвольте, я провожу вас назад, - Ирвин был хмур. Альмэ помотал головой, хлестнули по щекам рыжие пряди.
      - Это я прошу меня простить, капитан Геллар. Если можно, я просто посмотрю, как тренируются ваши солдаты.
      Вот так, взять себя в руки, будто ничего не произошло. Хотя сердце колотится все еще где-то в горле, а по спине ползет противная капелька холодного пота, и рубашка липнет к коже. И кристально ясно: так будет каждый раз. Не важно, научится он обращаться с каэтом или нет, как только брат схватит его за руку, как только окажется за спиной, он замрет, как околдованный. Он никогда не боялся этого. Но в тот день в нем что-то сломалось, будто на горле сжался незримый ошейник.
      - Я прикажу согреть вам вина, ваше высочество, - капитан расстегнул фибулу и накинул на плечи юноше свой плащ. И Альмэ понял, что дрожит. Он благодарно улыбнулся мужчине, плотнее укутываясь в тяжелый мех.
      Вечером, разливая по бокалам терпкое вино, отсвечивающее янтарем, капитан спросил:
      - Что случилось сегодня во дворе, Альмэ?
      Принц принял у него бокал и качнул головой, глядя в пламя камина:
      - Не знаю. Мне показалось… это неважно.
      - Это потому…
      Юноша резко вскинул руку, прерывая вопрос.
      - Не надо, Ирвин, я прошу вас… тебя, не надо спрашивать. Ответы ты и так знаешь, не заставляй меня говорить это вслух.
      - Я хочу помочь, мой принц.
      - Ты поможешь мне тем, что не станешь вмешиваться. Я не хочу, чтобы Лайё заставил тебя или кого-то еще в крепости делать то, что будет вам противно. А если он почувствует, что вы мне симпатизируете, то отправит меня в Хорнет. Поверь, я предпочту смерть заточению в том гиблом замке. Тем более что от столицы до Анстранна две недели пути, а до Хорнета – один день. Понимаешь? – он поднял голову и с надеждой заглянул в серые, как осенние туманы, глаза.
      Капитан кивнул.
      - Понимаю, Альмэ. Одного не могу понять: почему он это делает?
      Принц пожал плечами, отпивая глоток вина. Потом все же ответил:
      - Мы с детства были не разлей вода. Я любил его, восхищался им. Ведь у меня такой замечательный, умный, сильный, красивый брат, - в голосе принца не было сарказма. Даже сейчас он любил Лайё, того, каким он был для маленького Альмэ. – Я готов был сделать для него все. Лайё разбил вазу? Я брал вину на себя и покорно сносил наказание. Лайё пристрелил любимую левретку матушки? Я говорил, что играл с арбалетом и нечаянно нажал на пусковой крюк. Я прикрывал все его проказы, даже когда они становились слишком жестокими, и не видел в этом ничего неправильного. Наверное, ты помнишь осколки хрустального бокала в кормушке у лошади капрала Вальдеса? Разбил его я, а вот прятал брат. Но я, как всегда, сказал, что я. Отец хотел выпороть меня, но почему-то не сделал этого.
      - Я просил его за тебя, - хмыкнул Ирвин, покачивая бокалом.
      - Ты? Почему? – вскинул на него глаза юноша.
      - Я видел, кто пробрался в конюшню. Не придал значения, думал, вы играете. Потом поднялся переполох. Ты выгораживал брата, а я, когда король отослал вас с ним в спальню, рассказал ему, как было дело.
      - Вот как… Ясно теперь, почему Лайё был так зол наутро. Отец позвал его тогда к себе, наверное, отругал. Но это был единичный случай. Во дворце же все привыкли валить вину на меня.
      - Король Эдерих был умным человеком.
      - Но он был вечно занят государственными делами. А матушка верила всегда Лайё.
      - Ясно.
      - В тринадцать я понял, что меня тянет к брату. Так, как не тянуло ни к кому больше. Это было странно. Я испугался. Но кого мне было спрашивать?
      - Ты спросил у книг, - угадал капитан, тщательно давя в себе желание немедленно убить короля, даже глаза прикрыл, чтобы не выдать себя взглядом.
      - Да. Я нашел «Поучения и наставления отрокам» Иринея Благороднорожденного…
      - Занятная книга. Запрещенная уже более ста лет к распространению в списках или оттисках.
      - Разве я знал тогда?.. Для меня книжная мудрость была непререкаема. Я показал фолиант брату. Там же, в библиотеке, на этой проклятой книге я и лишился девственности. Как и мечтал, с ним. Тогда он был нежен и ласков… - в бокал капнула, сорвавшись со щеки, слезинка. Альмэ не заметил, залпом допив вино. – Налей еще, пожалуйста. Я не могу говорить об этом на трезвую голову.
      - Завтра тебе будет плохо, - предупредил капитан, но бокал наполнил.
      - Мне плохо сейчас. Завтра мне будет никак, - Альмэ замолчал. Трещали поленья в камине. Тонко посвистывал сквознячок в раме. Юноша тряхнул чисто вымытыми, пушистыми волосами и откинул голову на спинку кресла. На тонком горле дрожала жилка. Черные веера ресниц прикрыли обведенные тенями глаза. – Проделки брата становились все более жестокими. Тогда я этого не понимал, будто был слеп. Мы спали вместе каждую ночь. Это было какое-то безумие. Я не мог обходиться без него, без его ласк, которые день ото дня становились все требовательнее и жестче. А потом умер отец. Когда осматривали его коня, под чепраком нашли колючку, из-за которой бедный Тагрис и взбесился. Я услышал об этом случайно. Никто ничего не сказал, но теперь мне кажется, что в этом обвинили меня. Лайенис стал королем. Потом королева узнала о нашей связи. Мне пригрозили заключением в Хорнет. Лайё разозлился. Он придумал эти дурацкие охоты. Таскал меня на них, пока остальные били дичь, мы, как безумные, любились в охотничьем домике. Так прошел год. А накануне свадьбы меня обвинили в покушении на короля и сослали сюда. Вот и вся история… - юноша замолчал, снова залпом выпил вино и протянул бокал капитану: - Налей, Ирвин. Хочу напиться до белых ведьм во снах.
      - Хватит, Альмэ, - комендант попытался забрать хрупкий хрустальный сосуд из его руки, но принц стиснул пальцы. Хрустнуло. Окровавленные осколки рассыпались по ковру. Альмэ рассмеялся, глядя, как из порезов на его ладони и пальцах капает кровь. Ирвин, вполголоса поминая подземельников и северных ведьм, плеснул вином на ладонь юноши, потом осторожно вынул из ранок осколки хрусталя и плотно перемотал своим платком. Поднял Альмэ из кресла, обнимая за плечи, довел, почти таща на себе, до кровати. Уложил. Потянулся накрыть покрывалом. Принц вцепился порезанной рукой в ворот его сорочки.
      - Останься, пожалуйста, - глаза его лихорадочно блестели, дыхание коротко и резко рвалось из пересохших губ. - Прошу, Ирвин…
      У капитана екнуло в груди. Он осторожно отцепил руку юноши, накрыл его и сел рядом, успокаивающе погладив разметавшиеся по подушке рыжие прядки.
      - Спи, мой принц. Я посижу, пока ты не уснешь.
      Альмейдо рассмеялся, смех перешел в рыдания. Принц забылся глухим пьяным сном, все еще всхлипывая. А Ирвин сидел рядом, держа его за пораненную ладонь, кусал губы и ненавидел весь белый свет.


8. Первый рыцарь

      Наутро, как и предсказывал капитан Геллар, Альмейдо было худо. И даже не столько от выпитого вечером вина, сколько от стыда перед комендантом. Нет, надо же было так напиться, как несмышленышу, да еще и сопли развесить кружевами! Однако этот вечер принес и другие плоды. Альмэ проснулся с чувством, что, рассказав Ирвину о своей жизни до заключения, он будто стряхнул с себя что-то, как липкую паутину.
      Юноша поднялся, придерживая раскалывающуюся голову, добрался до умывального таза и долго плескался в холодной воде, пока не унялась боль. Потом оделся, поминутно прикладываясь к кувшину с водой, в котором плавали листики чанхейской травы. Капитан был мудр: воду он принес еще с вечера, и она успела настояться. Жажду и остатки неприятных ощущений как рукой сняло. Альмэ застегнул теплую куртку, накинул на плечи плащ и выглянул из комнаты. Обычно у выхода на лестницу Сторожевой башни дежурил солдат. Сейчас его не было. То ли отлучился, то ли капитан снял охрану. Всплыла подлая мыслишка: «Вот он, шанс покончить со всем раз и навсегда! Пока никто не остановил – бегом на башню!» Альмэ усмехнулся и отбросил ее прочь. Поступи он так, это значило бы, что он сломался, раздавлен, как червяк каблуком. А еще он бы предал Ирвина. Принц не сомневался: не уследившего за пленником капитана ждала бы казнь. Меньше всего Альмэ хотел бы коменданту Анстранна подобной судьбы.
      Он спустился на второй этаж, заглянул в длинный коридор. Здесь он еще не бывал. Возле окна торчал солдат, Альмэ кивнул ему.
      - А где комендант?
      - А вон, третья дверь. Доброго утречка, ваше высочество, - улыбнулся тот. Принц ответил жизнерадостной усмешкой, невольно трогая еще чуть побаливающий висок. Постучал в тяжеленную дверь, отбив себе костяшки. И вошел. На кабинет в понимании принца эта комната походила меньше всего. Конечно, стол там был, заваленный свитками, картами, отчетами и перьями. На маленьком столике у камина стоял кувшин, тарелка с холодным мясом и валялся огрызок хлебной краюшки. За занавеской в алькове притаилась узкая койка. Не расстеленная. А комендант спал, уткнувшись лбом в локоть. Судя по всему, как работал с ночи, так и уснул, не раздеваясь.
      Альмэ обуял бес любопытства. Он на цыпочках прокрался к столу и заглянул Ирвину через плечо. Почерк у коменданта был четкий, почти каллиграфический, но документ он прикрыл ладонью, и взгляд юноши выхватил только: «выяснить», «странное поведение», «его величество» и «срочно». Альмэ поежился, раздумывая, не принесут ли его ночные откровения капитану проблем, отступил назад и позвал:
      - Капитан Геллар!
      Ирвин встрепенулся, с тихим стоном распрямился из неудобной позы. Обернулся.
      - Аль… Ваше высочество?
      - Доброе утро, - принц смущенно улыбнулся. - Я зашел поблагодарить вас за настой, он мне очень пригодился.
      - Не стоит благодарности, - а вот взгляд у коменданта был настороженный, будто он ждал какой-то пакости. Альмэ не стал юлить и спросил сразу:
      - Что-то случилось?
      Ирвин вздохнул, кивком указал на кресло у почти погасшего камина.
      - Присядьте, ваше высочество. Ларад объявил войну наоритам. Как только установится сухая погода в северной части страны, начнут собирать войска. Я не понимаю, с чего вдруг? Какая муха укусила короля? Ваш батюшка был мудрее, он ссорил баронов между собой, и это давало Лараду отсрочку нападения. Сейчас же бароны объединятся, и еще неизвестно, кто вернется с этой дурацкой войны ощипанным, а кто с перьями.
      Альмэ прикусил костяшку указательного пальца, задумавшись. Потом покачал головой:
      - Я не знаю, что его подвигло на такой шаг. Отец сам объяснял нам с братом политику в отношении с баронствами. К кому и как следует относиться, чтобы держать под контролем. Не понимаю, неужели Лайё все забыл?
      - Это плохо. Но сделать мы все равно ничего не можем. Остается только ждать результатов. Приказать, чтобы подали завтрак, ваше высочество?
      - Прикажите, капитан. Только сначала ответьте мне на один вопрос, - юноша склонил голову к плечу, внимательно глядя на Ирвина, тот кивнул, не зная, чего ожидать. – Вы сняли охрану со Сторожевой?
      Мужчина нахмурился, но потом его лицо посветлело, и это сказало Альмэ больше, чем слова. Охрану комендант не снимал и не собирался. Но то, что Альмэ с башни не сиганул, оставшись без присмотра, Ирвина порадовало.
      - Можете не отвечать, я понял. Клянусь честью, капитан, я не стану кончать с собой ни при каких обстоятельствах. Это не в моих интересах, - принц улыбнулся. - А теперь можете отдать приказ о завтраке, я как раз почувствовал, что страшно голоден, и еще я хотел бы пригласить вас присоединиться ко мне. Все-таки приятнее трапезничать в компании, нежели одному.
      - С удовольствием принимаю вашу клятву и ваше приглашение, мой принц, - серьезно кивнул комендант.
      Собственно, с этого дня никто Альмэ не караулил, в одном крыле замка не запирал. Юноша бродил, где ему хотелось, смотрел на тренировки солдат, сам тренировался с новичками вместе, потихоньку перенимая навыки не придворного щеголя, но воина. Прогулки по крепости и на свежем воздухе быстро сказались на его здоровье и внешнем виде. Он уже не казался бледной немочью, хотя белая, тонкая кожа в золотистых веснушках и не загорала. Зато чуть выгорели волосы, стали более светлыми. Через месяц, когда в Анстранне запахло весной, Альмэ уже не так часто пропускал удары коменданта и даже вполне сносно парировал. Капрал Орте Сайрас научил его метать каэт, раз уж драться им принц учиться был не в состоянии. Вся крепость покатывалась с хохоту, когда Альмэ брался швырять нож в старый деревянный столб, служивший мишенью для тренировок. Сначала каэт летел куда угодно, только не в цель. Потом бил в дерево не тем концом, запущенный неправильно. Потом отскакивал, не втыкаясь, потому что не хватало силы броска. Но когда у юноши впервые все получилось, как надо, поздравить подошли все. Альмэ готов был провалиться сквозь булыжники от смущения.
      Он не прекратил рисовать, правда, теперь портретов не писал, только сценки из жизни крепости. И горы. Он часто думал: нашел бы он хоть какую-то прелесть в окружающем мире, если бы был в Хорнете? Ответа не было. Возможно, там он не протянул бы три года. Оставалось лишь благодарить Небо и подземных духов за то, что имеет.
      В пятый день лета, хотя он только назывался так, а в Анстранне еще только теплилась весна, коменданта спешно вызвали в столицу. Судя по всему, отчитываться, скольких солдат он может отдать в ходе будущей кампании. А на седьмой день в крепость приехал король. Альмэ готов был молиться на капрала Орте, который дежурил в тот день на Сторожевой. Увидь брат, что пленник, которому не полагалось и на башню-то носа казать, по двору разгуливает да с солдатами тренируется, не сносить коменданту головы. А так, пока кавалькада всадников ехала от заставы до крепости, Альмэ успел домчаться до своей комнаты, ополоснуться холодной (греть было некогда) водой и, переодевшись, сесть за стол, разложив перед собой незаконченные рисунки. Впопыхах он даже страха не ощутил. Только захолодело внизу живота, как от нехорошего предчувствия. Когда дверь распахнулась, ударившись о стену, он медленно поднялся, глядя на короля:
      - Добро пожаловать в мою скромную обитель, ваше величество, - про себя порадовавшись, что голос ровный, не сорвался, не подвел.
      - Прямо такую уж скромную? – Лайенис захлопнул дверь и запер ее на засов.
      - Не хотите освежиться с дороги? Слуги согреют вам воду…
      - Не хочу! – рявкнул король, срывая с себя заляпанный дорожной грязью плащ. Альмэ прикусил язык, чтобы не съязвить. Только вскинул бровь, не зная, что выглядит точь-в-точь, как король Эдерих в юности.
      - Мне раздеться? Или ваше величество предпочитает рвать мои сорочки? – колкость все же сорвалась с языка быстрее, чем он сообразил. Лайенис сгреб его за ворот, заставляя смотреть снизу вверх, запрокидывая голову:
      - Кусаешься, сучонок?
      - Что вы, сир, в мыслях не было, - слукавил принц. Губы его растягивала холодная, чуточку сумасшедшая улыбка, такая, какие иногда бывают у фарфоровых кукол. Он и чувствовал себя такой вот куклой. И от этого страх, не успев родиться, умер. Ну и что, что сейчас его снова втопчут в грязь? Ведь не его вовсе, а куклу. Потом только отмыть эту грязь, и куколка снова будет радовать глаз. А если не сопротивляться, то еще и целой останется. Его швырнули на ковер, который, впрочем, не смягчил каменных плит пола и их встречи с коленями принца. Грубая рука ухватила распущенные по обыкновению рыжие пряди, но Альмэ даже не поморщился, безропотно приподнимаясь и открывая рот. Он уже понял, что ему предстоит. Противно было, хоть плачь: даже король после целого дня в седле благоухает не розами. Но он не позволил гримасе отвращения отразиться на лице.
      - Удивительно, шлюхам из простонародья достаточно одной минуты, чтобы понять, что от них требуется. Шлюхам королевской крови требуется два с половиной года для того же, - голос у Лайениса был насмешливо-довольный, чуть задыхающийся от возбуждения. Альмэ запомнил его слова, но не отреагировал, продолжая неумело, но старательно работать языком. Впрочем, надолго короля не хватило. Юношу толкнули к столу, он только и успел, что сдвинуть на самый край чернильницу и рисунки, чтобы не испортить их. Снова было больно, но не так, как в прошлый раз. Он не сопротивлялся, даже постарался расслабиться. Но никакого удовольствия от процесса не получал. Даже странно было вспоминать, что когда-то ему хватало пары движений Лайё внутри его тела, чтобы кончить. Сейчас было просто неприятно. К его изумлению, вскоре его отпустили.
      - Что, я тебя не возбуждаю? – Лайенис навис над съежившимся на ковре юношей, он был разозлен. В прошлый раз ему понравилось сопротивление, слезы, неприкрытая боль брата. – Ты холодный и вялый, как падаль.
      Он наступал, Альмэ потихоньку отодвигался, пока не уперся спиной в кровать. Вот теперь ему стало страшно. Потому что он понял, что нужно брату. Ему требовалось ломать, дать выход злости. Несопротивление Альмэ только делало хуже.
      - А вы не думали, ваше величество, что мне может быть просто неприятно? – осведомился принц, пытаясь одернуть задравшуюся сорочку. И эта фраза, сказанная с неприкрытой злостью, словно сорвала последнюю ниточку, удерживавшую короля от насилия…
      На этот раз Альмэ все же потерял сознание, когда боль в избитых и, кажется, треснувших ребрах, зверски заломленных и связанных руках, и вообще во всем теле превысила меру терпения. Впрочем, в себя он пришел довольно скоро - от выплеснутой на лицо ледяной воды. И все продолжилось, пока за окнами не забрезжил рассвет. Лайенис оставил его, как и в прошлый раз, связанным. Альмэ услышал, как отдавались приказания, как король со свитой отбыл из крепости. Но у него не было сил даже пошевелиться, не то что пытаться освободиться. Дышать было больно, разбитые губы ссохлись в одну рану, запекшуюся коркой, полотно изгвазданных простыней приклеилось к телу смесью крови и семени, стягивая кожу. Но юноша понял одно: несмотря на телесную боль, душа у него словно онемела. Тот, кто насиловал его, не был его братом. Это был зверь, по недосмотру Небес облаченный в тело человека. У него не было разума и души. Альмэ лежал, по его щекам текли слезы, он оплакивал умершего любимого, вернее, образ, созданный им самим. Потом в дверь постучали, не дождались ответа и открыли. Капрал Орте, как ранее Ирвин, не стал ничего говорить. Молча разрезал стягивающие руки принца обрывки шнура, осторожно поднял его и уложил на сорванное с кровати покрывало, на пол. Накрыл плащом, приказал согреть воды.
      - Сможете сами вымыться, ваше высочество?
      Альмэ попытался сесть, но левую руку пронизала острая боль, а в ребрах будто вспыхнул подземельный огонь. Он покачал головой.
      - Не беда. Я помогу, если вы… не против?
      Юноша разлепил губы, чувствуя свежую кровь, потекшую по подбородку:
      - Помогите, я не смогу…
      Позже, вымытый, намазанный снимающими боль и заживляющими мазями, перебинтованный и уложенный в чистую постель, он попросил Орте:
      - Капитану не говорите. Надеюсь, я приду в норму до его приезда…
      - Вы уверены, мой принц? – капрал осторожно дотронулся до его лба, проверяя, нет ли жара.
      - Ирвин и без того рискует. Ему незачем знать… это. И… спасибо.
      - Мы сделаем для вас все, ваше высочество, только прикажите, - с горячностью воскликнул Орте, и Альмэ невольно улыбнулся: капрал был старше его лет на десять и, кажется, готов был по первому слову последовать за опальным принцем хоть в пасть к ведьмам. Юноша не понимал, чем он так полюбился анстраннцам? Потому что капрал говорил явно не за одного себя.
      - Я приказываю вам быть осторожными и не показывать своих чувств его величеству.
      Приказ Орте не пришелся по душе, но он только резко кивнул.

      К возвращению капитана Геллара Альмэ все же поднялся с постели, хотя сломанная рука оставалась в лубках, а нижнюю губу теперь рассекал надвое тонкий шрам, постоянно напоминавший о себе привкусом крови, заживая медленнее остальных ранок. Говорить Ирвину ничего не понадобилось, хотя капрал, несомненно, доложил о происшествии. Когда комендант влетел в комнату принца, тот сразу же поднял руку:
      - Не надо, молчи, Ирвин, ничего не говори. Как видишь, я жив и почти цел. Его величество был несколько… раздосадован моей холодностью.
      Мужчина не нашелся, что ответить. Только осторожно коснулся холодных пальцев губами, склоняя голову. Альмэ покраснел, но руки не отдернул.
      - Все в порядке. Поверь, даже это не заставит меня изменить слову.
      - Мой принц, я обещаю…
      - Ты обещаешь ничего не предпринимать, не мстить, не выказывать своего неодобрения его величеству. Поклянись!
      Он ожидал всего, но только не Малой вассальной клятвы, произнесенной капитаном. Это была ответственность. Отныне и навсегда, приняв ее, он отвечал за все действия Ирвина и его людей. Альмэ поднялся и коснулся склоненной головы мужчины ладонью.
      - Я принимаю твою клятву, Ирвин Геллар. Встань, мой первый рыцарь.
      И ничего удивительного и неправильного не было в легком прикосновении обветренных губ капитана к сухим, прохладным губам принца.
      - Я запомню все и воздам за все, когда придет время, - мужчина осторожно провел пальцем по отмеченной шрамом губе Альмэ, словно стирая след этого намека на поцелуй, и отнял руку. Принц улыбался, вслушиваясь в себя. Отвращения к прикосновению не было. Но и иного отклика в себе он тоже не почувствовал.


9. Решение и исполнение

      Дни казались похожими один на другой, как янтарные капельки четок. Сколько раз Альмэ перебрал тридцать и три бусинки, в молчаливой и безответной молитве взывая к Небу? Он не считал. В крепости была своя крохотная часовенка, купол которой был безыскусно покрашен голубой краской, потрескавшейся от сырости и старости, и расписан поверх белыми облаками и желтыми звездами. Там, где полагалось бы стоять центральному алтарному камню в виде круга, было лишь углубление в каменном полу, закрашенное все той же желтой краской, которую едва можно было различить под слоем пыли. Когда Альмэ спросил о молельне и его провели сюда, он опешил. Потом приказал своим слугам чисто вымести и помыть часовню. Комендант даже пару солдат выделил в помощь. На следующий день в святое место можно было войти без опаски расчихаться прямо во время молитвы. Для принца на полу расстелили ковер, и он остался наедине с Небом и своими мыслями.
      Их, этих мыслей, было великое множество. И от этого казалось, что в голове пусто, только что-то гудит на грани слышимости, как горный шмель, попавший в паутину. Альмэ пренебрег правилами и сел на ковре, скрестив ноги. Четки были отброшены в сторону, он потянулся и сдернул с косы ленту, распуская волосы. Золотисто-рыжий водопад накрыл плечи и спину. В древности таких, как он, рыжих посвящали в служители Неба. Считалось, что они ближе к той высшей силе, что владеет людскими судьбами, ибо их волосы похожи на лучи солнца. Жрецы растили длинные гривы, чтобы энергия звезды входила в них. В детстве Альмейдо коротко стригли, в отличие от брата. За три года волосы отрасли ниже лопаток, здесь не было кому указывать, надо ли стричь пленного принца. Юноша перебирал прямые, текучие, как шелковые нити, пряди, постепенно возвращая себе ясность мыслей.
      Он больше не желал быть игрушкой злобы и похоти брата. Нужно было уходить из Анстранна, но как это сделать, не обрекая на смерть Ирвина и его людей? В крепости было сорок шесть человек, считая старую кухарку Ланну, жену капрала Сайраса и его же маленького сына. И если этих троих еще можно было отправить подальше, например, в Арканат, что неподалеку от столицы, то что делать с остальными? При желании, конечно, Анстранн может запереть ворота и держаться пять, восемь, двенадцать декад, пока не придет зима. Но потом кончатся припасы. Повторить судьбу Наордэя? Уж лучше пусть Лайенис его убьет!
      С другой стороны, началась война, дробить силы и отправлять даже сотню рыцарей на осаду какого-то горного замка король не станет… Но тут в голову Альмэ приходила мысль, что брат свихнулся, и оценивать его действия с точки зрения нормальной логики нельзя. Значит, может быть и осада, и штурм.
      Была еще одна мысль. И, наверное, она являлась единственно верной в том хаосе, что терзал юношу. Он тряхнул головой, каскад волос взвился и опал, сверкнув в лучах солнца, падающих сквозь узкие бойницы под куполом. Альмэ принял решение.
      К исходу лета рука у него зажила, хотя теперь немилосердно ныла на смену погоды. Впрочем, тренироваться ему это не мешало, отнюдь. Комендант только радовался, замечая успехи юноши. Успехи, как ни странно, были. Альмэ словно наверстывал упущенное время, впитывая знания, как губка. За какие-то два месяца он очень изменился. Прежняя, чуть виноватая улыбка исчезла, теперь, если он и улыбался, то в темных глазах вспыхивал жесткий огонек. Шрам на губе его не портил, только придавал шарма. Как и эта не показная серьезность.
      Казалось, принц чего-то ждет и готовится. Впрочем, капитан и без того знал, чего именно ждет его пленник. Десятого дня осени. В Анстранн доходили сведения о вялотекущей кампании против северных баронств. Войска Ларада никогда прежде не вели битв в горах, а горцы имели печальный опыт набегов на приграничные долины. В мелких стычках прошли весна и лето, но король не отступал от своего плана подчинить баронства. Поэтому вблизи границы собирались войска, строились укрепленные лагеря. Королевство замерло в преддверии войны, по селам и городам разъезжали вербовщики: его величеству не понравилось то, что ополчение, присланное вассалами, слишком уж малочисленно.
      Кроме всего прочего, Ирвин получил информацию от доверенных лиц, письма к которым Альмэ тогда видел у него в кабинете. Когда остатки защитников Наордэя разъехались по другим гарнизонам, связи они не потеряли. У капитана было, кого спросить, что происходит с монархом Ларада. Несколько его бывших сослуживцев теперь служили в гвардии в столице, а наордэйская выучка сделала из каждого рядового солдата не просто военного, но разведчика. Вести от них приходили просто пугающие: король был непомерно жесток не только к брату, но и к жене, и даже к годовалому сыну относился слишком требовательно.
      «Это если не сказать больше. Ты знаешь, Ирвин, я умею заводить знакомства. Мои источники информации – служанки и горничные, а от слуг тяжело утаить неблаговидные поступки в таком осином гнезде, как дворец. Кто-то из камеристок королевы видел ее плачущей, кто-то заметил не слишком хорошо замазанные пудрой синяки на ручках принца Альмериса. Одна придворная дама поделилась с другой, мимо случилась горничная… А что знает одна женщина, то знают все. Прости за многословность, отвык излагать четко, мой капитан. Впрочем, я так и не успел выяснить, было ли подобное поведение характерно для его величества ранее. Но, если судить по разговорам придворных, то они отмечают лишь «еще большую жестокость», из чего могу заключить, что и принцем Лайенис был не ангелом. Кроме того, при дворе шепотом и с оглядкой поминают твоего подопечного, о котором ранее судачили, как о сущем подземельнике в личине ангела. Теперь же люди склоняются к мысли, что юный Альмейдо попросту выгораживал старшего братца, за что, в конце концов, и поплатился заключением. Пару раз до меня доходили слухи о том, что если кампания в Наор-Дагэ будет проиграна, стоило бы сместить старшего из братьев и надеть корону младшему. При условии, что он еще жив. Это все касательно старшего из Ларадэев.
      Теперь о вдовствующей королеве Элланис. Искренне надеюсь, что письмо попадет в руки именно тебе, иначе ждет меня виселица, а я как-то не горю желанием сплясать в петле. Так вот, старая змея успешно прикидывается умирающим ужиком, но хватки на горле власти не ослабляет. Лайенис находится под ее полным контролем, даже указы, которые он издает, сначала должна одобрить королева-мать. Я думаю, тебе это о чем-то да скажет. Я подозреваю, что именно с ее указки начата эта идиотическая и бессмысленная кампания. Король Эдерих, да примет его Небо, был мудр и дальновиден. Он знал, как управляться с баронами Наор-Дагэ.
      Касательно расследования гибели покойного короля. Как ты и писал, жеребец Эдериха взбесился из-за колючки под сбруей. Кроме того, что он скинул короля на камни и корни, проклятая скотина еще и наступила ему на грудную клетку. Конечно, его величество не выжил после такого, с его-то ранениями в последней наорской кампании. Я слышал, что в случившемся обвинили личного конюха короля, бедолагу повесили. Потом был обвинен принц Альмейдо, но это и вовсе ересь: принц отца любил, ты сам это видел.
      На сем отчет заканчиваю, чтобы сказать тебе лично пару слов. Бросай ты этот гиблый Анстранн, Ирвин. Приезжай хоть на пару дней, пройдемся по кабакам.
      С братской любовью, Огюст Стасси».
      Комендант перечитал письмо дважды, потом невесело усмехнулся и бросил его в камин. Помешал угли и пепел, чтобы не осталось и клочка несгоревшей бумаги. Если бы он мог! Но бросить Альмэ снова, когда заявится его братец-тиран, он не мог. В ожидании десятого дня осени внутри будто скручивали тугую пружину ненависти, горячей и жгучей, как кислота. Ирвин не знал, как сдержится при виде венценосного ублюдка, а еще менее представлял себе, что будет делать, когда Альмэ вновь будет биться, хрипя от боли, под братцем-насильником.
      Было странно видеть отрешенно-спокойное лицо Альмэ, который, кажется, больше не боялся приезда Лайениса. Капитан Геллар даже решился поговорить с принцем, опасаясь того, что тот задумал убить себя. Но юноша, когда Ирвин заикнулся о подобном исходе во время очередных их вечерних посиделок, только улыбнулся и отставил на столик почти полный бокал:
      - Капитан, мой драгоценный тюремщик и первый рыцарь, неужели вы столь мало верите в мое слово?
      Ирвин стушевался: слову принца он верил безоговорочно. Альмэ поднялся из кресла, взял из ларя еще поленце и подкинул его в камин. Вытер руки чистым платком и остановился у кресла капитана. Его ладонь легла на спинку, обитую потертым бархатом, так близко, что через тонкое полотно рубашки Ирвин чувствовал тепло пальцев юноши. Альмэ заговорил тихо и спокойно, как будто вел светскую беседу о погоде:
      - Мой король желает видеть во мне шлюху, причем покорное и безответное тело его не интересует. Ему нужен отклик. Любой. Буду ли я кричать под ним от страсти или от боли – ему равно приятно. Но, к сожалению, я не могу дать ему первое, а второе он великолепно умеет брать сам. Так чего мне волноваться? – пальцы передвинулись, легли на плечо капитана, чуть сжались. – Да, эмоции мои от подобной перспективы далеки от положительных. Но если я не могу ничего изменить, пока не могу, к чему заламывать руки и страдать от еще не случившегося? Молчи. Я знаю каждое слово, которое ты желаешь мне сказать, и напоминаю о клятве, что ты принес.
      Ирвин обмяк в кресле, опуская голову. Принц был прав. Даже если весь гарнизон Анстранна взойдет на плаху за него, это не спасет Альмейдо. Наоборот, прибавит боли.
      - Ты можешь мне помочь? – юноша все так же стоял за спинкой кресла, опираясь руками на плечи капитана, теперь же еще и наклонился немного. Рыжие пряди рассыпались, касаясь щеки Ирвина, и его дыхание пресеклось на какую-то минуту. Мужчина сглотнул и вынужден был откашляться, прежде чем сказать:
      - Что будет угодно ва…
      Альмэ быстро положил ладонь ему на губы, прерывая. Ирвин четко чувствовал небольшие мозоли, натертые рукоятью шпаги, тепло и легкий запах чернил.
      - Мы условились, что ты не зовешь меня титулом в приватных беседах. А угодно мне будет выпить на ночь маковой настойки с вином. Я слишком чутко сплю и просыпаюсь от шагов дозорных.
      Ирвин с трудом вник в сказанное, тем более что принц медлил отнять ладонь от его губ. Никогда прежде капитан не испытывал подобных чувств. Они опьяняли и пугали. Капитан сам отвел руку юноши, обхватив тонкое, но жилистое запястье.
      - Да, мой принц, я принесу вам настойки.
      - Благодарю, Ирвин.
      Принц потянул руку к себе, и пальцы коменданта нехотя разжались, отпуская. Альмэ сделал шаг к своему креслу и плюхнулся в него, как дурачащийся мальчишка, задрав ногу на подлокотник. Улыбнулся, в глазах плясали отсветы камина.
      - Все-таки мне нравится здесь, капитан. Куда лучше, чем даже в столице. Хотя природа сурова, а зимы долгие, как волосы ведьм.
      - Зато здесь красиво, согласись? – Ирвин был благодарен паршивцу за смену темы, за этот легкий тон, в котором он отыскал спасение от бури внутри себя.
      - О, да! Особенно вереск! Если бы только у меня были краски! Передать всю прелесть пустошей невозможно в карандаше или туши.
      Беседа покатилась плавно, как равнинная река, но через пару десятков минут иссякла сама собой: Альмэ принялся зевать, вежливо прикрываясь ладонью. Капитан встал:
      - Я сейчас принесу тебе настойку и пожелаю сладких снов.
      - Спасибо, - принц улыбнулся, устраиваясь в кресле поудобнее и протягивая руку к бокалу. Спать он не желал, но сыграть сонливость удалось блестяще. Капитан поверил.
      Пять минут спустя комендант вернулся с небольшим флаконом темного стекла с плотно притертой пробкой. Поставил его на столик.
      - Не больше трех капель, Альмэ.
      - О, да, я знаю. Мне часто приходилось ее пить, чуткий сон – мое проклятье, - принц медленно поднялся, потягиваясь. Огонь камина обрисовал очертания его тела, просветив полотно сорочки насквозь. Ирвин снова сбился с ритма дыхания. А юный подземельник в личине рыжего ангела подошел на расстояние шага и посмотрел темными, как омуты, глазами прямо в смятенную душу мужчины. Сделал еще полшага. Протянул руку и провел пальцами по короткой бородке капитана.
      - Мягкая, странно. Поцелуй меня. Как тогда, после клятвы.
      Ирвин, словно завороженный его словами, словно это был ведьминский заговор, наклонился и коснулся расслабленных, нежных губ, чувствуя рубчик шрама на нижней. Отстранился.
      - Спасибо. И доброй ночи, мой первый рыцарь, - принц легко толкнул его в грудь, заставляя сделать шаг назад, и закрыл перед обалдевшим капитаном дверь.


10. Десятый день осени

      - Капитан Геллар, я прошу вас не беспокоить меня завтра утром до прибытия его величества, - сказал Альмейдо коменданту вечером девятого дня осени. Ирвин понимал, что юноше захочется побыть одному, чтобы никто не видел, что его на самом деле трясет от ожидания неизбежного. Поэтому он согласился. Посты охраны сменились утром, как и положено, когда утихли шаги караула, ушедшего отдыхать, Альмэ открыл дверь. Выглянул, посмотрел на солдат, «охраняющих» проходы на Сторожевую и вниз, во двор, кивнул сам себе и через минуту вышел с двумя серебряными кубками и кувшином вина.
      - Диан, Эдвин, выпейте за мое здоровье, - голос у юноши слегка дрожал. Анстраннцы подошли к окну галереи, где принц поставил свою ношу.
      - Ваше высочество, все будет хорошо, - прогудел здоровенный, похожий на весеннего медведя, костистого и лохматого, Диан.
      - Да я знаю, знаю. Но… - Альмэ разлил вино, подал солдатам кубки, а сам отхлебнул прямо из кувшина, не обращая внимания на то, что пролил. Мужчины переглянулись понимающе: боится парень, что уж тут. Они бы тоже боялись на его месте. В том-то и беда, что они не на его месте, а на своем, и принц сам запретил им вмешиваться. Выпили. Комендант, конечно, в восторге не будет, что они пьют на страже, но тут уж само Небо велит мальчонку поддержать.
      - Спасибо, - пробормотал юноша, наливая еще. У него дрожали губы. Он отвернулся к окну, словно засмотрелся на тронутые нежным розовым светом вершины. А когда повернулся, оба солдата уже сползали по стенам, цепляясь за грубо обработанную кладку амуницией. Он придержал, усадил обоих, заботливо прикрыв плащами, чтобы не слишком окоченели. Быстро унес кувшин и кубки. Через пару минут, тепло одетый, со свернутым плащом и солдатским мешком за плечами, Альмэ выскользнул из своей комнаты. Волосы его были заплетены в плотную косу и спрятаны под воротом куртки. Он усмехнулся и прибил к двери каэтом одного из солдат свернутый лист пергамента, на котором каллиграфическим почерком значилось: «Моему драгоценному брату Лайё».
      Он не стал спускаться во двор. Даже в этот ранний час там было слишком много народу: кухарка, которая готовила завтрак для гарнизона, капрал и пара солдат, колющих дрова и выметающих двор. Вместо этого принц зашел в одну из дальних комнат и вскоре вышел с мотком прочной веревки и шпагой. Взял алебарду одного из стражников, привязал к ней веревку и заклинил в проеме окна галереи. Эта часть крепости нависала над склоном, как орлиное гнездо. Чуть дальше возвышалась сумрачная громада Сторожевой башни, которая, казалось, растет прямо из скалы. Альмэ взобрался на подоконник и выглянул наружу. Часовой на башне или дремал, или отошел к другому краю парапета, так что момент был самый подходящий. Альмэ соскользнул с подоконника, крепко вцепившись в веревку. Высоты он не боялся, но сорваться, находясь в шаге от свободы, ему не хотелось. Спускаться было тяжело, тем более, рука еще болела. К тому же, оказалось, что веревка коротка и придется прыгать. Альмэ мысленно вознес молитву и разжал руки. Земля ударила по ногам, отдалась болью в спине, но стонать и охать было некогда. Юноша наскоро растер онемевшую руку, поправил мешок и плащ и, крадучись вдоль стен крепости, добрался до того места, где можно было быстро перебежать под укрытие каменных выступов и кустов, которые не просматривались со Сторожевой.
       «До свидания, Ирвин. Может быть, еще увидимся. Надеюсь, ты правильно поймешь мое письмо», - подумал Альмэ, спеша прочь от крепости, как можно быстрее, кружным путем, по скалам и расселинам обходя Анстранн и сторожевую заставу. Он видел, остановившись передохнуть на вершине одной из скал, как к заставе подъехал королевский эскорт. Холодная улыбка исказила губы принца, в груди будто свилась и разорвалась с горячим всплеском боли какая-то нить.
       «Прощайте, ваше величество. Вот с вами, я надеюсь, мы никогда больше не встретимся».
      Принц тряхнул головой и продолжил свой путь, спускаясь к Анстраннскому тракту. Там уже можно было затеряться, напросившись к крестьянину на телегу. Одежду себе Альмэ выбрал самую простую, без украшений и знаков отличия, а плащ вообще был солдатский, вернее, комендантский, тот самый, так и не возвращенный тогда плащ капитана Геллара.

      Увидев крепко спящую охрану у двери пленника и листок, приколотый к двери, король понял практически мгновенно: его игрушка вознамерилась сбежать. Он сорвал послание и едва заставил себя вчитаться в ровные строки, писанные явно не в спешке:
      «Здравствуй, Лайё.
      Прости, что не обращаюсь к тебе согласно протоколу, но это ведь не официальная нота. Хотя я бы написал тебе и официальный протест, да только ты же все равно наплюешь на него. А пишу я тебе, чтобы попрощаться. Мне надоело быть и заключенным, и твоей шлюхой, поэтому, уж не обессудь, я отбываю отсюда и подальше. Возможно, в Чаграт, по крайней мере, за Соленой степью умеют ценить художников и поэтов, найду там себе пристанище. Всегда хотел повидать мир, так отчего бы не сейчас? Тем более что, милостью твоей, Ларад собирается ввязаться в бессмысленную войну, которой наш батюшка наказывал избегать. Но это уже будут лично твои проблемы.
      Мне абсолютно безразлично, что ты подумаешь обо мне теперь. Единственное, что я хочу тебе сказать напоследок: не вини особо моих сторожей. Не коменданту захудалой крепостюшки и не простым солдатам тягаться с принцем по части построения интриг и козней. Выпросить маковую настойку, сославшись на плохой сон, было нелегко, но я же умею корчить из себя невинность, ты сам говорил. А напоить солдат вином… Тут уж стоит благодарить тебя. За здоровье его величества выпьет любой верный тебе служака.
      А сказать по чести, мне плевать, что ты сделаешь с моими бывшими тюремщиками. Я не видел от них ничего доброго. Как и от тебя. Так что и на тебя, мой венценосный братец, мне плевать. Надеюсь более никогда не встретиться с тобой ни в этом мире, ни в посмертии.
      Искренне не твой, Альмейдо».
      Ярость застлала глаза кровавой пеленой. Хотелось крушить и убивать. Но король ограничился только тем, что пнул одного из спящих в бедро. Нет, он не станет казнить провинившихся: сейчас, на грани войны, каждый солдат на счету. Он отправит гарнизон Анстранна к Наор-Дагэ. Что там говорил отец о коменданте? Кажется, капитан Геллар из бывших пограничников? Вот пусть и возвращается на границу, искупать провинность. Но сначала пусть прочешут все эти чертовы горы и доставят к нему блудного братца! А уж с Альмэ он сам разберется.
      Смяв в кулаке послание Альмэ, его величество, гневно сопя, спустился к коменданту. Тому хватило одного взгляда, чтобы понять, что произошло что-то из ряда вон выходящее.
      - Собирайте своих людей, капитан. Просейте окрестности крепости по песчинке, но найдите мне принца Альмейдо, раз уж вы его упустили, - король швырнул мужчине смятый в ком лист пергамента. - Особенно тщательно осмотрите южное направление. И пеняйте на себя, если пленник умудрится проскользнуть у вас меж пальцев.
      Капитан внимательно прочитал письмо, хмурясь все больше с каждым словом. Куда направится мальчишка, знавший до сего дня только столичную жизнь и заключение? Без денег, без припасов? Который и в самом деле умеет только рисовать и писать стихи? Ну, еще немного умеет теперь драться благодаря ежедневным тренировкам с Ирвином. Скорее всего, конечно, Альмэ и в самом деле решил покинуть Ларад. Значит, искать его следует на Чагратском Шелковом Пути.
      Против воли Ирвин восхитился, как тонко Альмэ отвел королевский гнев от него и ото всех присягнувших на верность принцу солдат. Не знай он истинного отношения гарнизона к пленнику, он бы поверил в написанное. Несомненно, его еще накажут за побег принца. Но не казнят уж точно. Если бы король хотел его казнить, капитан Геллар уже болтался бы в петле.
      - Я немедленно приступлю к розыскам, ваше величество, - Ирвин вернул королю письмо и склонился в глубоком поклоне.
      - А если он сбежит, ты, капитан, отправишься в первую же стычку с северными баронами впереди строя, - прошипел Лайенис, сгребая ворот рубахи коменданта и глядя на него совершенно ледяными, с поволокой безумия глазами.
      - Так точно, сир. Я найду пленника, ваше величество, - полузадушено прохрипел капитан, верноподданнически глядя в искаженное гневом и оттого потерявшее всю красоту монаршее лицо.
       «Хрена тебе лысого, а не Альмэ, козел ты венценосный. Я лучше сдохну в Наордэе, чем позволю тебе снова заполучить мальчишку», - думал капитан Геллар, собирая поисковый отряд и направляясь на южную дорогу. Все, что он собирался сделать – это отыскать беглеца, вручить ему кошелек и мешок с припасами и проводить к ближайшему караванному перегону.


11. Легенда о ведьмах Севера

      Ни на Чагратском Пути, ни на Лабрисском тракте, конечно же, капитан не отыскал и следа пропавшего беглеца. Причем сожаление его было искренним: он хотел бы помочь Альмэ. Но не мог. Когда измученные многодневными поисками отряды вернулись в Анстранн, король только проскрежетал зубами. Капитан Геллар был разжалован в рядовые, его подчиненные вместе с ним отправились в распоряжение генерала Шеллерана, командующего наорскими частями.
      Путь до Наор-Дагэ у новообразованной роты, которой командовал теперь один из лейтенантов, приезжавших в Анстранн с королем, занял практически два месяца. Парнишка попался не из заносчивых, хоть и дворянин, так что фактически командиром оставался Ирвин, по дороге рассказывавший лейтенанту Стэйару об особенностях ведения боев в горной местности вроде Наор-Дагэ. Это напоминало разговоры с Альмэ, и от тяжелых мыслей, где сейчас юноша, у капитана болело сердце. Если из Анн-Астара они шли, вступая из осени в практически еще лето, то, пройдя центральные области Ларада и выйдя на Наорский Тракт, вернулись в куда более позднюю осень. На севере шли дожди, и приходилось месить грязь, ночевать в холоде и сырости. Ирвин ехидно думал про себя, что совсем разленился в спокойствии и тишине Анстранна, забыл, как себя чувствует рядовой солдат. На самом деле, все дело было не в лени, а в старых ранах, из-за которых он и не остался в действующей армии. В груди начинало хрипеть уже через пять минут после начала марша, но упрямства у бывшего капитана было, говоря словами Альмэ, как у дикого жеребца. Поэтому он шел, пока не начинал задыхаться. И только после окрика лейтенанта Стэйара залезал на телегу, в которой везли припасы и оружие.
      - Вы полезны не как рядовой, кэй Геллар, а как ветеран наорских кампаний. Ваши знания слишком ценны, чтобы позволять вам быть копейным мясом. Я буду лично подавать прошение полковнику Ильтариа, чтобы он взял вас в штаб. Думаю, он…
      - Карин Ильтариа - полковник? Удивительно, - прервал молодого человека Ирвин. - И, если у него не отшибло память, то хода вашему прошению он не даст никогда. Понимаете ли, господин Стэйар, мы с полковником Ильтариа, будучи молодыми и горячими парнями, умудрились стать врагами. Он перевелся в центральную армию, а я остался в Наордэе. Он, как я понимаю, пошел вверх по карьерной лестнице, а я с лейтенанта дослужился до капитана, да так им и остался.
      - О! – лейтенантик, которого звали Раэллис, почесал затылок, слегка расстроено сопя. Потом просиял: - Тогда я подам прошение сразу генералу Шеллерану!
      - И схлопочете взыскание за то, что вздумали скакать через голову начальства. Поверьте, не стоит так волноваться за меня. Если вас не отзовут обратно в столицу, буду рад служить под вашим началом, - усмехнулся капитан. Мальчишка надулся:
      - Я сам не поеду в столицу! Сколько можно там сидеть? А наша армия второй год топчется в предгорьях, не решаясь сунуть нос дальше Алой засеки.
      - Если бы мы сунулись дальше спорной территории, баронства уже объединили бы свои силы и вышибли нас ниже линии лесов. А так, насколько я понимаю, до Засеки мы можем передвигаться, и там уже устроены укрепления?
      - Мы с его величеством были там летом, и укреплений тогда выше реки Межевой не было, - чуть растерялся Раэллис. Ирвин поморщился, думая, что сказал бы король Эдерих на подобное поведение своих военачальников. Уж коль пустили вас за Межу, так закрепите успех! Алая Засека была спорной территорией между трех баронств, а звалось это место так оттого, что стычки между егерскими отрядами Ларада и северных баронов происходили чаще всего именно там. Северяне не страдали избытком милосердия, предпочитая тяжело раненых врагов добивать, а легко раненых – забирать в рабство. Если была возможность, ларадцы старались увести всех с поля боя. Или же добить самостоятельно.
      - Запомните, Раэллис, зимой наорцы вышибут нас за Межу и не позволят больше подняться выше нее. Потому что зимой будет тинг (4), и бароны объединятся. Я удивлен, что они не сделали этого еще прошлой зимой. Но, вероятно, не сочли угрозу серьезной.
      - И что же делать?
      Капитан пожал плечами и тяжело раскашлялся. Когда приступ прошел, он только и сказал:
      - Ускоренно строить укрепления за рекой. Наводить мосты. Заслать шпионов к баронам, поднять все связи, оставшиеся от короля Эдериха, чтобы еще и этой зимой тинг не состоялся. Надеяться на помощь Небес, хотя в это я верю чуть меньше, чем в северных ведьм.
      - А вы верите, что эти ведьмы, которыми пугают детей, на самом деле есть? – любопытно уставился на него лейтенант. Ирвин прикрыл глаза и спрятал смех за кашлем.
      - О, да, господин Стэйар, в ведьм я верю.
      Он и в самом деле верил в тех, кем пугали не только малышей, но и вполне себе взрослых на Наор-Дагэ. Однажды, в одну из самых тяжелых зим в Наордэе, он видел в кружащейся пурге высокую, закутанную в меха или шерсть фигуру. Ее волосы вились, как поземка, длинной-длинной белой вуалью, а сквозь снег, которым засыпало сдуру сунувшегося на улицу тогда еще совсем молодого лейтенанта Геллара, он сумел разглядеть сияющие нечеловеческой синевой глаза. Говорили, что это духи тех, из-за чьей злобы и подлости Небо послало на землю огненный шар, создавший Наор-Дагэ. Еще говорили, что ведьмы крадут души тех, кого поцелуют ночью, что им не страшны никакие замки, а вот через просыпанную соль они перебраться не могут, и через круг, выложенный веревкой из волос девственниц. Тогда они еще смеялись, что жрецы Высокого Неба не зря подпоясывают свои балахоны власяной веревкой. Небось, боятся, что у них не только души высосут, но и что-то еще.
      Капитан вздохнул и снова закашлялся. Кажется, в сырости и волглой грязи дороги к нему прицепилась простуда, которой удавалось так долго избегать в Анстранне.
      - Возьмите, кэй (5), это перцовая настойка, я прихватил специально для вас еще в крепости, - лейтенант протянул Ирвину плоскую фляжку с эмалевым львом, коронованным полумесяцем.
      - Вы слишком добры, но предусмотрительность делает вам честь, Раэллис.
      Молодой человек, который был вряд ли намного старше Альмейдо, покраснел от похвалы и улыбнулся. Он, как и большинство ларадцев, был светловолос и светлоглаз. Будь он чуть пошире в плечах и повыше, вполне сошел бы за короля Лайениса. Но в серых, с чуть заметным голубоватым отливом, глазах не было безумия, а губы не кривила холодная, как нож, усмешка.
       «Вот такого друга бы тебе, Альмэ. Не знаю уж, каким бы он был любовником, но точно не таким зверем, как наше ведьминское величество», - думал, прихлебывая мелкими глотками горькую, жгучую настойку, Ирвин Геллар, старательно гоня от себя мысли о том, что с мальчишкой могло уже сто раз случиться все, что угодно.
      - Кэй Ирвин, расскажите о ведьмах?
      Мужчина поперхнулся и долго натужно кашлял, пытаясь отдышаться. Потом покачал головой:
      - Лейтенант Стэйар, не стоит поминать их там, где они могут и услышать.
      - Это же просто старые сказки, господин Геллар!
      - Хорошо же, я вам расскажу, - угрожающе сдвинул брови капитан и уселся на мешке с крупой поудобнее, запахнув подбитый волчьим мехом плащ, отсыревший и тяжелый.
      - Никто доподлинно не знает, откуда пошли легенды о Стражах Полуночи. Именно их теперь зовут северными ведьмами. Говорят, что их логово находится там, где огненный шар, породивший Наор-Дагэ, угас, вонзившись в вечные льды Северного моря. Если вы взглянете на карту северной части нашего материка, то увидите, что хребет Наор-Дагэ действительно прямой, как шрам от меча. И конец его – это скальная гряда «Палец девы», Каи-Лин, упирающаяся в торосы. Лет в тринадцать я с отцом, который составлял для короля Стелланиса, отца Эдериха, полное описание северных земель, будучи приписан к картографической палате Ларада, побывал и там. На Каи-Лин нет никаких ведьм и логов, только снег, лед, стылая вода и бурые водоросли. Ведьмы живут где-то у вершин Короны Наора, шести высочайших вершин Наор-Дагэ. Они есть на самом деле, и они не люди. По крайней мере, мне так кажется. Им не страшен холод, у них длинные седые или просто очень белые волосы, такие длинные, что когда ведьма идет, ее волосы тянутся за ней еще полстае (6). Если отрезать ведьме волосы, она потеряет всю силу и рассыплется снегом или ледяными кристаллами, но перед этим нашлет на тебя жуткое проклятье, которое будет передаваться из поколения в поколение. У ведьм глаза горят синим или белым огнем, а взгляд способен заморозить на месте.
      Ирвин замолчал, чтобы перевести дух и отпить еще глоток лекарства. Судя по восторженно горящим глазам лейтенанта, сказка ему понравилась. Правда, выдумки в ней было ровно половина, потому что сам Ирвин видел и глаза, и волосы и почувствовал на себе могильный холод, пробирающий до костей, от невероятного взгляда. А о Хранителях Полуночи говорили пленные горцы, вернее, угрожали, что они спустятся с Короны Наор-Дагэ и уничтожат все живое в Лараде. Правда, еще ни одна не спустилась.
      - Вы их видели, кэй? – голос у лейтенанта Раэллиса подрагивал от детского какого-то предвкушения.
      - Видел. И увидеть вторично желанием не горю. Лейтенант Стэйар, командуйте привал, лошади устали, да и люди тоже, - Ирвин спрыгнул с телеги, морщась и держась за грудь, в которой словно провернули раскаленную спицу. Прозвучал сигнал трубы, впрочем, где-то впереди и сзади, как далекое эхо, откликнулись такие же сигналы. По тракту шли и шли группы новобранцев, еще даже не сформированные в части, необученные и не одетые. Копейное мясо для наорского котла.
      ______________________________
      4 - Тинг – собрание баронов Наор-Дагэ, на котором решаются вопросы временного объединения в случае военного положения, выбор главы ополчения, также в мирное время тинг собирают в случае пресечения рода одного из баронов для выборов нового барона из числа непрямых наследников. В первом случае во время тинга действует перемирие, во втором – нет.
      5 - Кэй – вежливое обращение к старшему по возрасту или званию, социальному положению (ларадск.). Кэйа – обращение к женщине.
      6 - Стае – мера длины, примерно равная десяти-одиннадцати метрам.


12. «Враги? Это было давно»

      - Наша ставка в Наордэе? – изумлению Ирвина не было предела. Эта крепость была не самым укрепленным местом наорской границы. Именно потому и становилась целью набегов горцев три из пяти раз. – Чей приказ?
      - Генерала Шеллерана, кэй Ирвин.
      Капитан только головой покачал, слабо представляя себе, как может человек, ни разу не участвовавший в настоящих боях, командовать военной кампанией в таких сложных условиях, как Наор-Дагэ. На парадах горделиво восседать на белом жеребце – это одно, а вести в бой многотысячную армию – другое.
      - Раэллис, а какими силами мы здесь вообще располагаем?
      - Пятый корпус кавалерии под командованием полковника Ференса, - начал перечислять лейтенант, - три местных полка, это Аффариен, Теннари и Лораннен, и еще двадцать шесть тысяч пехоты, не считая пополнений из центра. Назвать командующих полками?
      - Нет, не надо, на месте разберемся. Итого, двенадцать тысяч необученной ведению боев в горной местности кавалерии, двенадцать тысяч более-менее опытных ветеранов наорской границы и около тридцати – новобранцев… - капитан задумчиво потеребил бородку и продолжил выкладки. Лейтенант внимательно слушал, стараясь не упустить ни слова. – А что мы имеем со стороны противника? Летучие егерские отряды, по пятьсот-семьсот всадников в каждом. У любого из наорских баронов таких отрядов до пяти, следовательно, если все двенадцать баронов объединятся, мы будем иметь около тридцати пяти тысяч конницы, плюс дружины, а это еще примерно столько же, если не больше. Пятьдесят пять тысяч против семидесяти. Как вам подобный расклад, юноша?
      У лейтенанта улыбка сошла с лица, как смытая водой краска. Кажется, мальчишка не думал в подобном ключе. Ирвин усмехнулся мысленно: кажется, тут вообще никто, кроме ветеранов наорской границы, о подобной перспективе не думал. Позиция у ларадцев, с одной стороны, конечно, выигрышная: маневрировать на равнинах и предгорьях проще, чем в горах. Но ведь безумный король погонит их, как овец в волчье логово, на Наор-Дагэ. А там равнинная армия будет беспомощнее новорожденных котят, в то время как горцы, зная каждый перевал и каждую тропинку, будут резать их… как все тех же котят.
      - Это просто безумие, кэй Ирвин… - шепотом доложил Раэллис, представив себе, должно быть, то же, что и капитан.
      - Именно.
      До Наордэя оставалось не так уж и много, около шести лите (7), башни и стены крепости уже видны были в вечернем сумраке. Ирвин не видел их больше семи лет, но узнавал очертания контрфорсов и надвратных башен, снившихся ему каждую ночь. Север не отпускал своего сына и пленника. А половину неба, к вечеру посветлевшего и очистившегося от облачной массы, закрывал Наор-Дагэ, хищно вгрызаясь в нежно-палевые сумерки зубцами своей короны. Мужчина сложил ладони в древнем жесте, приветствуя горы. Он ненавидел и любил эту землю так, как можно ненавидеть и любить подарившего тебе счастье и уничтожившего его. Север не прощает ошибок, отбирая у проигравшего все самое ценное. Там, под стенами Наордэя, были похоронены родители, жена и двое детей капитана Геллара. Он сбежал от своей памяти, но Судьба неумолимо возвращала его назад.
      Холмы перед крепостью были заполнены палатками и кострами, новоприбывшим указали место, где следовало расположиться. Капитан только поморщился, представив себе лавину конников на невысоких, косматых, больше похожих на коз, лошадях, сметающую все на своем пути. А когда горцы ринутся вниз, так и будет. Разве что егерские отряды пощиплют их на Меже, но ларадцы плохо ориентируются в горах. До сих пор там воевали только разведотряды. Да, положение аховое.
      Анстраннцы споро ставили палатки, разводили костры из привезенного с собой топлива. Под ногами влажно чавкала непросохшая глина.
      - Я еду в ставку, доложиться полковнику Ильтариа, - Раэллис похлопал своего уставшего жеребчика по шее, мысленно прося еще немного потерпеть. - Вы со мной, капитан?
      Ирвин удивленно покосился на молодого человека, и тому пришлось пояснять:
      - Его величество не предоставил мне никакого письменного подтверждения вашего разжалования. Как ни странно, но это так. Так что формально вы являетесь капитаном моей роты, и, следовательно, моим начальником.
      - Забавно. Что ж, лейтенант Стэйар, вы правы, я должен доложить полковнику Ильтариа о своем прибытии и готовности к боевым действиям, - Ирвин уже, если честно, ничегошеньки не понимал, что творится в этой стране и как жить с таким монархом. Но приспосабливаться к условиям его учили с младенчества. По пути к палатке командующего шестым пехотным полком, он думал: что произойдет? Двадцать лет назад причина ссоры и вражды между двумя молодыми офицерами казалась громадной, как хребет Наор-Дагэ. Сейчас же, по прошествии стольких лет, Ирвин видел, что все можно было решить миром, не будь Карин столь вспыльчив, а он сам – так упрям. Но что думает по этому поводу сам полковник Ильтариа?
       «Вот сейчас и узнаем», - подумал капитан, когда ординарец командующего скрылся в палатке, чтобы доложить о его прибытии.
      - Полковник ждет вас, - отрапортовал солдат, выныривая обратно, и Ирвин шагнул внутрь. В палатке было слишком светло после сумерек снаружи, и он не сразу разглядел стоящего у стола офицера. Привычно вскинул ладонь, отдавая честь.
      - Вольно, капитан Геллар. Высокое Небо, наконец хоть кто-то адекватный в этой кутерьме…
      Голос был усталый, а когда Ирвин сумел рассмотреть стоящего перед ним мужчину, в груди шевельнулась жалость. В юности Карин Ильтариа отличался редкостной красотой. Время пощадило ее, сделав еще более зрелой, будто отшлифовало драгоценный кристалл. Вот только некогда темно-русые локоны красавца-лейтенанта изрядно побило сединой, а яркие, синие, как небо над Наор-Дагэ, глаза выцвели от усталости и тревог.
      - Ну что ты так смотришь, Ирвин? Да, время не красит. А вот ты, кажется, остался прежним.
      - Карин… Кто бы говорил, - капитан слегка растерялся. Такого тона он не ожидал.
      - Ты все еще злишься на меня? – полковник Ильтариа смотрел на него так, будто не было этих двадцати лет, будто они только что закончили ту дурацкую дуэль, только не расстались после нее смертельными врагами, а, как и раньше, собирались пойти и вместе напиться в ближайшем кабаке.
      - Мы же враги, забыл? – Ирвин прикусил щеку, чтобы не расхохотаться, но это уже были нервы и усталость от долгого пути.
      - Враги… Это было давно, и я признаю, что был не прав. Простишь? Время показало, что ты все-таки оказался более дальновидным.
      - А если бы я ошибся, Карин?
      - Это не имеет значения. Я бы все равно… Ирвин, подземельники тебя забери, я тут долго еще прощения вымаливать у тебя буду? Или мне вообще на колени встать? – в синих глазах полковника зажегся знакомый яростный огонек, а в голосе прозвучал самую малость наигранный гнев. Капитан шагнул вперед, они были одного роста, практически одинаковой стати и сейчас казались двумя готовыми вступить в схватку горными львами.
      - Ну, встань, - вкрадчиво произнес анстраннец, щуря посветлевшие серые глаза, - А я посмотрю и прощу.
      - Обойдешься, - буркнул полковник, протягивая ему руку. Через секунду они уже обнимались, до хруста сжимая руки.
      - Небо, я так рад, что ты приехал, Ир. Здесь полная задница, и я, если честно, не очень понимаю, что с ней делать, - после взаимной попытки сломать друг другу ребра они сидели за столом, рассматривая карту, прижатую бутылью с вином и двумя серебряными стаканами.
      - Я и сам еще не понял, что с ней можно сделать. Но мы что-нибудь придумаем, Карин. Этот генерал Шеллеран как, нормальный?
      - Вполне вменяемый мужик, знаешь, только в подобных заварухах он не участвовал никогда. Вообще - столичный щеголь, конечно. Крови и грязи не нюхал. И молод еще, генеральский чин в тридцать – это рановато. И не по заслугам.
      - Если Лараду удастся пережить эту зиму, не потеряв наорское плоскогорье, считай, он свой чин отработал. А мы поможем, - капитан Геллар усмехнулся, салютуя своим стаканом полковнику.
      ___________________________
      7 - Лите – мера длины, равная «декаде декад стае», то есть около 1000-1100 метров.


13. Снег и кровь

      Как и в Анстранне, зима в Наордэе наступила рано, уже на третьей декаде осени вместо надоевших дождей и ледяной грязи по колено пришли пронизывающий ветер и снег. И горцы. Тинг должен был состояться в перелом года, но бароны решили «подергать равнинников за усы», и летучие отряды то и дело нападали на заставы, которые все-таки построили за Межей. Горели деревянные засеки просто великолепно. На Алой, оправдывая ее название, снег снова превратился в кровавую кашу. Пришло сообщение из Эримара о нападении на крепость, армии генерала Шеллерана пришлось растянуться фронтом, охватывая все приграничье, только чтобы не допустить прорыва. В его распоряжение прислали еще два кавалерийских корпуса, но генерал только шипел сквозь зубы, наблюдая за этими несчастными. Это горские лошади могли пройти наметом по глубокому снегу и осыпям наорского плоскогорья. Кони ларадцев из полков, согнанных с центральной и южной частей Ларада, ломали себе ноги и замерзали.
      - Избиение младенцев, Рин, это просто избиение младенцев, - рычал капитан Геллар, возвращаясь из очередного рейда к Межевой. – Сатари снова вышибли за реку, Лакаррен не удержал понтонные переправы. У Эркхайма потери больше половины личного состава! У меня… новобранцы с трудом понимают, за какой конец держат шпагу!
      - Пришла депеша из столицы, - полковник Ильтариа устало поднял голову от документов, глядя на грязного, как подземельник, с наспех перевязанной окровавленными тряпками рукой капитана.
      - Что пишет наш драгоценный монарх? - с яростью выплюнул титул Ирвин.
      - Ему нужно наступление. Приказ взять Акхала-Раг до перелома года. Ты представляешь? Взять Волчий Клык? Я знал только одного человека, который мог бы взять эту крепость и в свое время сделал это.
      - Да, Эдерих был великолепным стратегом и тактиком. А его величество не желает, часом, поднять свой зад…
      - Ир!
      - И посмотреть, в каких условиях мы тут воюем? – почти прошипел капитан, сдирая с предплечья присохшие бинты и сорочку.
      - Успокойся. Никто не собирается идти в атаку на Акхала-Раг. Это чистой воды самоубийство. Иди сюда, помогу перевязать.
      - У тебя перцовки нет? – Ирвин натужно закашлялся, прикрывая потрескавшиеся, обветренные губы ладонью.
      - Тебе к лекарю надо, а не перцовку глушить, - полковник снял с пояса флягу, намочил жгучим спиртовым настоем тряпицу и принялся осторожно стирать кровь с руки друга.
      - Ты знаешь, сколько там, в лазарете, раненых? Еще с моими болячками не возились. Я просто надышался холодом.
      - И потому харкаешь кровью? – Карин вскинул бровь, приложил к ране корпию и плотно перебинтовал чистым полотном.
      - И откуда ты выискался, такой глазастый? – ворчливо просипел капитан, отводя глаза.
      - Иди спать, Ир. Пока горцы не решили еще немного пощипать нас.
      - Пойду. Сегодня мальчишку этого, лейтенанта Стэйара, сдуру с собой взял. Не усидел, столичный танцор, на заду ровно. Еле отбили. Жалко его. Молодой идиот, как кровь увидел, аж позеленел весь. Дрался, как Альмейдо в первый раз.
      - Как кто? – изумленно повернулся, услышав имя, полковник.
      - Как принц Альмейдо, говорю. А, ты не знал? Он в Анстранне три года провел вроде как в заключении.
      - Так, Ирвин, вали спать. Потом расскажешь, - полковник Ильтариа пихнул своего капитана в спину, придавая ему направление. Снова сел за бумаги, пытаясь сообразить, что делать дальше, чтобы уменьшить потери личного состава. И откуда брать топливо и фураж. И почему опаздывает обоз с катапультами и станковыми арбалетами. И когда же кончится этот ведьминский снегопад…
      В палатки набивались по десятку человек. Только так можно было хоть немного согреться, сберечь тепло. Правда, если закидать палатку снегом, получалось теплее. Но промокали стенки. Люди болели, но каждый раз по зову трубы вставали, проклиная короля и север, и шли. Отбивать очередную атаку. Прикрывать отходящие к предгорьям остатки егерских отрядов. Снова в прорыв, пытаясь не дать скинуть себя вниз, за Межу. Иногда горцы не выходили в рейд по нескольку дней, пережидая пургу. Иногда нападали без перерыва под прикрытием сплошной стены снегопада, невидимые в своих белых меховых накидках.
      Ирвин добрался до своей палатки, проклиная горящую огнем грудь, дергающую боль в раненой руке и снег, пытающийся залепить глаза. Там даже не согреться будет толком, кроме лейтенанта и капитана, больше никого нет, а жаровня даже такую маленькую палатку не прогревает, только чадит. Мужчина проскользнул за тяжелый, негнущийся ото льда полог и споткнулся о скорчившегося у бадейки лейтенанта. Тот поднял мертвенно-белое лицо, попытался что-то сказать трясущимися губами, и снова уткнулся в деревянный бочонок. Его выворачивало наизнанку.
      - Раэллис, ты что? – Ирвину стало жаль мальчишку. Лейтенанту крупно повезло, что ни одна горская сволочь его не зацепила. Но, кажется, ему хватило зрелища выпущенных кишок и отрубленных конечностей и голов, чтобы проникнуться.
      - С-с-с…страшно… - кажется, Раэллис рыдал от пережитого ужаса и осознания того, какой на самом деле бывает война.
      - Да уж, не парад, - Ирвин зачерпнул из бочонка кружку воды, подумал и вылил ее назад. Мальчишке нужно было что-то посерьезнее. – Иди сюда, Раэ. Ну же, успокойся. Ты жив, остальное неважно.
      - Они все… там… кровь, везде кровь! – лейтенанта трясло в ознобе, он вцепился в руки капитана, уткнулся ему в плечо, захлебываясь словами. Ирвин осторожно отодрал его пальцы от раненой руки, погладил по растрепанным, грязным и мокрым волосам.
      - Тихо, тс-с-с, все, на сегодня все кончилось. Ну, успокойся. Выпей вот, - в губы юноше ткнулось горлышко фляги. Он глотнул и выпучил глаза, задохнувшись от продравшего внутренности жидкого огня.
      - Так лучше? – Ирвин закрыл и убрал фляжку, глядя, как мальчишка пытается успокоить горящие от спирта и перца обветренные и искусанные губы, облизываясь. Это уже было, как в лейа-лаэн (8), только тогда перед ним был рыжий, избитый и изнасилованный паренек. То же странно знакомое чувство, так напугавшее тогда и такое неуместное сейчас. Будто вся кровь разом отхлынула от головы к другому месту, неся и жар, и ледяную поземку по коже. Пальцы сами собой вплелись, вцепились в потерявшие цвет влажные пряди на затылке лейтенанта. Тот с обреченной готовностью разомкнул губы, прижимаясь в ответ, снова вцепляясь в раненую руку, вырывая стон, полный одновременно и боли, и желания. Привкус крови, алкоголя… Короткое чувство падения, выгнувшийся на жесткой, узкой койке мальчишка, ошалевший от первого в жизни боя. Ремни и пряжки, впивающиеся в тело даже через стеганый поддоспешник и шерстяной камзол. Содрать, ломая ногти, расстегнуть пояс, путаясь руками. Растеребить пряжки кожаной, с клепаными стальными пластинками кирасы, избавиться от нее, как от старого панциря. Раэллис стонет, пытаясь непослушными пальцами избавиться от своего пояса. Помочь, сдернуть влажные, промокшие насквозь в снеговой каше штаны до колен. Холодом обжигает тело, сквозняк кажется ножом, касающимся кожи. Сплюнуть на ладонь.
      - Будет больно… - хрипло, задыхаясь. И тут же в ответ – почти плач:
      - Возьми, сейчас!
      Это и в самом деле больно, обоим, больно, резко, до брызнувших из-под ресниц слез, до крови из прокушенных губ. И слишком. Все слишком: быстро, жарко, задыхаясь. Кажется, что оба балансируют на краю обрыва, над той самой алой от крови Межевой. Неверное движение – и полетят в ледяную шугу, захлестывающую камни. Раэллис прижимает ко рту ладонь Ирвина, мычит, разметывая волосы по полу, запрокинув голову через край койки. И капитан срывается-таки, хрипя нечленораздельные проклятья, вжимая собой мальчишку в жесткие доски, едва прикрытые покрывалом и плащом.
      Кровь, наконец, перестала бухать кузнечным молотом в виски, чуть успокоились огнем горящие легкие. Снова ощутился всей обнаженной кожей ледяной сквозняк. Ирвин осторожно, пытаясь не тревожить раненую руку еще сильнее, приподнялся и усмехнулся, глядя на впавшего в короткий сон лейтенанта. Того не разбудили ни возня капитана, ни холод. Мужчина прикрыл его плащами, своим и лейтенантским, сел в изножье койки, приведя в порядок свою одежду.
      - С боевым крещением тебя, мальчик. Даст Высокое Небо, выберешься из этой мясорубки живым.
      Тревожный сигнал прозвучал глухо за пеленой снега. Ирвин выругался, спешно застегивая кирасу и пытаясь осторожно вытащить из-под Раэллиса свой плащ. Тот ошалело вскинулся, заморгал мутными со сна глазами:
      - Опять?!
      - Спи. Это ненадолго, - капитан укутался в холодный влажный мех, застегнул ремешок шлема, ежась от неприятного прикосновения мокрой кожи к горлу. И вышел в усилившуюся, кажется, с вечера метель. Пока добрался до палатки полковника, снег успел набиться в каждую щелку и прореху.
      - Отставить тревогу, - Карин придерживал рукой капюшон казенного плаща, перекрикивая вой ветра, - пришел обоз из Трехтта!
      Рядом с Ирвином нарисовался задыхающийся от быстрой ходьбы и снега в лицо лейтенант. Капитан посмотрел на безбожно перекрученный ремешок его шлема, махнул рукой и рявкнул:
      - Назад, лейтенант, ложная тревога. Можете идти отдыхать.
      - Я с вами, кэй Геллар!
      - Куда, твою мать, лейтенант? К подземельнику на рога? К северным ведьмам в зубы? Отправлю в столицу!
      - Нет! Кэй капитан, пожалуйста, - мальчишка смотрел, как побитый щенок. Было видно, что ему до дрожи в селезенках страшно снова хватать шпагу и идти туда, где злые горцы режут товарищей. Но он пойдет, потому что туда пойдет его капитан.
      - Успокойтесь, лейтенант Стэйар, сегодня больше никуда не надо рваться. Это просто пришел наш обоз. Идите отдыхать, - голос капитана был спокоен и холоден, как и положено. Только в слишком серых глазах чуть теплилась улыбка. Раэллис кивнул, резко развернулся и пошел к их палатке, держа спину прямо. И чуть косолапя. Полковник посмотрел ему вслед и согнулся, зажимая перчаткой рот.
      - Не смешно. Как теперь сберечь этого дурака? – насупился Ирвин, пытаясь стереть снег с усов.
      - Как-нибудь, Ир. Идем, выпьем, что ли? – отсмеявшись, предложил полковник.
      ______________
      8 - Лэйа-лаэн – дежавю, чувство повторяющегося момента (ларадск.)


14. Рыжая Тварь

      Утром в лагерь за Межевой, который обороняли части полковника Ильтариа, приехал генерал Шеллеран собственной персоной. Карину пришлось битый час месить грязь пополам со снегом, показывая ему укрепления, баллисты и катапульты.
      - Сколько вы еще продержитесь здесь? – генерал был неглуп и прекрасно понимал, что если выбьют с этой позиции авангард, придется отступить к Наордэю и остальным частям.
      - Мы постараемся закрепиться до Перелома. Но нужно бесперебойное снабжение. Люди устали, кэй Шеллеран. Приказ о наступлении на Волчий Клык самоубийственен. Мы не возьмем замок тинга. Не такими силами и не зимой, - полковник Ильтариа рисковал, открыто говоря о подобных перспективах, вернее, прямом игнорировании приказа короля. Но генерал только кивнул:
      - Я сообщу его величеству. Под мою ответственность оставайтесь на позиции. Снабжение армии будет налажено. Кстати, - Эстарис Шеллеран обернулся к полковнику Гасперу, командующему маркитантскими частями, - кто отбил наш обоз у наорцев? Представьте мне этого в высшей степени достойного офицера.
      У адъютанта задергался глаз, а полковник Гаспер, заикаясь, уточнил:
      - Эт-то Рыжую Т-тварь-то? Простите, ваше превосходительство. Сержант, пригласите сюда лейтенанта Дэя. Немедленно!
      - Как-как? Рыжая Тварь? – генерал неуверенно улыбнулся. - Почему его так прозвали?
      - Да потому что рыжий, а Тварь он тварь и есть. Гонору, как на принца, а в жестокости с ним разве что горцы и сравнятся.
      Карин Ильтариа внимательно смотрел на невысокого юношу в белом горском плаще, который легкой, почти танцующей походкой, будто и не по щиколотку в грязи, шел к ним откуда-то с западного края лагеря. Из-под глубокого капюшона выбивалась растрепанная рыжая, как язычки огня, коса. Вместо форменного шерстяного камзола на Рыжей Твари были добротные горские одежки, правда, испятнанные кровью и заляпанные чуть ли не по пояс грязью. Парень дошел, вскинул ладонь в салюте:
      - Лейтенант Дэй по вашему приказанию прибыл!
      - Вольно, лейтенант. У вас говорящая фамилия, юноша, вы знаете?(9)
      - Так точно, кэй генерал.
      - Как давно вы носите чин лейтенанта?
      - Шесть декад, кэй генерал.
      Эстарис Шеллеран хмыкнул, окидывая взглядом тонкую фигурку, кутающуюся в слишком широкий плащ.
      - Мне доложили, что вы самочинно приняли командование на себя после гибели вашего командира.
      - Так точно, кэй, во время вылазки за Алую засеку лейтенант Тамар Каллин был убит, мне пришлось вести отряд.
      - Что ж, я подтверждаю ваш чин, лейтенант. Можете быть свободны, - когда парнишка откозырял и уже собрался вернуться к своим людям, генерал остановил его: - Постойте, лейтенант Дэй. Поясните мне, почему вас прозвали столь… неблагозвучной кличкой?
      - Рыжая Тварь? – юноша откинул капюшон плаща и усмехнулся. Эстарис едва сдержался, чтобы не отпрянуть: лицо у лейтенанта было бы красивым, не порти его один шрам на нижней губе и второй, от угла левого глаза к виску. Но пугало не это, в противоестественную дрожь вгонял взгляд слишком темных глаз, затененных густыми, угольно-черными ресницами.
      - Наверное, есть за что, - парень пожал плечами, - Простите, кэй. Могу я идти? Лошади устали, люди тоже. Нам пришлось отбивать обоз у превосходящих сил противника, потом еще вести его сюда. Третьи сутки на ногах.
      - Да, конечно, ступайте.
      Лейтенант Дэй откозырял снова и почти бегом кинулся прочь.
      - Странный парнишка, - задумчиво протянул генерал, провожая взглядом почти теряющуюся на фоне снега фигуру. - Как его зовут?
      - Ларион Дэй, кэй генерал, - отозвался полковник Гаспер.
      - У него все в отряде носят горские тряпки?
      - Так точно, кэй. Говорят, это помогает при вылазках в тыл врага.
      - Я даже не сомневаюсь. И сколько в этом отряде человек?
      - Сто двадцать, кэй.
      - Прикажите выдать каждому двойной паек сегодня. Они заслужили.
      Полковник Ильтариа вернулся к своей палатке в состоянии задумчивости, из которого его не вывело и появление капитана. Ирвин посозерцал уставившегося в стенку палатки Карина, потом молча налил ему и себе вина и звонко припечатал серебряные стаканы о стол:
      - Рассказывай. Что случилось такого, что тебя будто пыльным мешком из-за угла прибили?
      - Генерал Шеллеран приказал стоять на позициях столько, сколько возможно, обещал наладить поставки снарядов и продовольствия… - Карин отпил глоток и продолжил: - А еще я видел весьма занятного парнишку. Того, кто привел нам обоз.
      - И чем же он так занятен?
      - Ну, начать с того, что зовут его Рыжей Тварью.
      - Хм? И с чего бы? – капитан потер ноющую руку и сел на перевернутый бочонок, ожидая соображений друга.
      - С того, что он рыжий. А еще… я видел его взгляд. Так смотрят заглянувшие в Бездну к подземельникам. Говорят, что парень в первом же бою показал себя настоящей тварью, приказал вырезать всех раненых горцев, а пленного командира отряда допрашивал лично и при этом не церемонился. Еще у него в отряде все ходят в горских одеждах. Я так понимаю, что парень промышляет вылазками за Алую, и не просто так, а ради разведки.
      - Знаешь, молодец эта твоя Тварь. Правильное решение. Если перед объявленным тингом горцев будет резать кто-то, похожий на самих горцев, перемирие будет сорвано.
      - Я тоже так подумал. И почему только ничья светлая голова не додумалась до этого раньше? Но каков смельчак. Рискует ведь, могут и свои прирезать ненароком.
      - Если о нем знают здесь, в форпосте, то не прирежут, - пожал плечами Ирвин. - Мы все тут рискуем своими головами. Война есть война.
      - Ир, тебе не кажется, что чем дольше мы в этих проклятых горах, тем больше нас словно вымораживает изнутри? – полковник посмотрел на стакан в своей руке. Вино плескалось о стенки. Рука дрожала, как у немощного старика.
      - Это просто зима, Рин. И слишком много крови на снегу, - капитан положил ладонь на его запястье, успокаивающе сжимая. Карин был прав, он тоже чувствовал, что горы, скалы, лед и снег, темные еловые перелески в распадках – все это полно какой-то темной силы, которая словно выпивает надежду и тепло. А еще во сне к капитану приходили снежные ведьмы. Касались ледяными пальцами груди, смотрели прямо в душу непостижимыми сияющими глазами. И звали за собой. Во сне казалось почти правильным встать и выйти следом за ними под громадный черно-синий, звездный купол Высокого Неба. Не позволяло только временами вспыхивающее ощущение прикосновения прохладных, но живых губ к губам. И теплящийся на грани восприятия шепот: «Мой первый рыцарь…» И капитан просыпался, заходясь кашлем, замерзший, как ледышка, но живой.
      - Это просто зима, Рин, она закончится. А мы уйдем отсюда домой.
      - Точно. К подземельникам хандру. Наливай.
      А ночью капитан проснулся от того, что лейтенант Стэйар обнимал его, согревая собой. Мальчишка обвил его всеми конечностями, укутал двумя плащами и уютно сопел в шею. И от этого было тепло, даже надоевший до колик кашель отступил, давая передышку. Ирвин осторожно погладил лохматую голову Раэллиса, поудобнее пристроил раненую руку и снова уснул. И никакие ведьмы в эту ночь не снились, будто живое тепло двух людей отпугнуло Стражей Полуночи.
      __________________________
      9 - Дэй – Хранитель, защитник (ст.-ларадск.) Окончание фамилии королевского рода Ларадэй символизирует то, что король является защитником Ларада. В названиях городов и крепостей означает «щит». То есть, Наордэй – «Щит Наора».


15. Синие глаза ведьмы

      Идущий в стае впереди Линн поднял руку, показывая: «Двадцать, верховые, едут сюда», и отряд, не дожидаясь команды, рассыпался, залегая в сугробах, взводя арбалеты. Горцы ехали тихо, только временами всхрапывали их странные лошади, и в самом деле похожие на горных коз. Лейтенант Дэй улыбнулся и зацокал потревоженной белкой. Сорвались болты, кто-то промазал, попав в лошадь, раздались резкие крики на чужом языке, горцы выхватывали свои мечи, кто остался в живых. Раздался свист, и отряд второй раз разрядил арбалеты в сбившихся в кучу врагов. Потом люди ринулись добивать.
      - Оставьте хоть кого-то в живых, - Ларион Дэй подошел к тихо стонущему на окровавленном, плавящемся снегу горцу. Поднял за собранные на макушке в хвост темные волосы.
      - Ты-ы-ы… - выдохнул сквозь кровавые пузыри парень на вид явно младше самого лейтенанта.
      - Я, я. Камо йшлее? Ну? Отпови, дрезда!(10)
      Горец плюнул ему в лицо кровью. Не доплюнул. Дэй ласково улыбнулся, переворачивая его на спину и вспарывая ножом завязки на одежде. Ледяное лезвие прочертило след на груди, скользнуло под пояс, Тварь провернул его, и дубленая кожа легко распалась на две половинки. Нож был трофейный, горский.
      - Быш отпове? Младе аще, йснува та любы, я ж те згуби.(11) Ну?
      - Йиржа Твар! (12) – в голосе наорита была ненависть. Но еще там был страх, и Ларион этот страх чуял, как зверь.
      - Так, то я. Отпови, мелька, то пийш житей (13).
      Горец нечленораздельно выругался. Тварь пожал плечами и вспорол его штаны от пояса до промежности, раздернул. Прижал лезвие к самому основанию съежившегося от холода «достоинства». Мальчишка дернулся, захрипел. Он знал, что Тварь в любом случае убьет его. Но умереть мужчиной – это одно, а умереть обрезанным, как бодливый козел – совсем другое.
      - Ну? – заглянул в перепуганные желто-карие глаза ларадец.
      - До Шелесту…
      - Зроку? Зроку быше ? Отпови! (14)– лезвие вспороло кожу, вынуждая мальчишку-наорита кричать, захлебываясь словами и кровью:
      - Кварта! Кварта хорн (15)!
      - Дзенку, мелька. Йше у Наорэ (16), - Тварь вогнал лезвие точно между ребер, «отпуская» горца. Вытер нож о полу его кожушка, поднялся с колен. – Ирман! Ты, кажется, на горских козах ездить умеешь? Скачи на засеку, к полковнику Ильтариа. Пусть по тревоге передаст, что четыре тысячи наоритов идут к Шелесту, возможно, что наступление будет по всему фронту, по Меже. Пусть шлет хоть гонцов, хоть ведьм. К ночи будет метель, горцы нападут под ее прикрытием. Вперед.
      Отряд Рыжей Твари делился на четыре группы по три десятка человек. Они прочесывали леса от Алой засеки до Межи, проводя разведывательные рейды, подобные этому. Иногда возвращались к Наордэю, иногда курсировали между засеками реки Межи, поставляя информацию о передвижениях наоритов командованию армии Ларада. Рискованное было дело, но они все знали, чем грозит плен. А потому своих тяжелораненых добивали, если не было возможности вынести. Но летучему отряду лейтенанта Лариона Дэя везло, как подземельникам.
      - Сегодня ночуем в пещерах. Толку возвращаться, если с утра там будет мясорубка.
      Тяжелые тучи закрывали вершины Наор-Дагэ, катились, как серая лавина, по склонам вниз. Резко похолодало. Едва люди успели добраться до укрытия, воздух наполнился диким воем ветра и снегом, забивавшим глотку и не дававшим дышать.
      - Ох, как там нашим на Меже… - вздохнул кто-то из солдат, вытряхивая плащ. Лейтенант Дэй только пожал плечами.
      - Плохо, а что делать? Ирман должен был уже добраться. Значит, они будут готовы к наступлению. Горцам хуже, у них из укрытий только плащи. Если решили идти в такую ведьминскую метель в атаку, сами идиоты.
      - А славно вы, кэй, парнишку раскололи.
      Лейтенант улыбнулся, стряхивая с волос капли растаявшего снега.
      - Просто наориты считают, что умерший мужчиной вернется в мир снова воином. А умерший обесчещенным – станет бабой. Хуже позора нет.
      - А это правда, что у горцев все бабы – ведьмы? – спросил самый младший из отряда, Саллин. Ему еще и пятнадцати не было. На наорскую границу он попал, прихваченный вербовщиками на тракте. Бродяжке в любом случае было идти некуда, а тут обещали пайку и одежду. Он и согласился. Дэй слегка опекал его, но шуток на этот счет не терпел, в чем убеждал весьма жестко, кулаками и шпагой.
      - Говорят, что всех девочек наорцы относят к алтарям Стражей на десятый месяц от рождения. Если наутро у ребенка будет отметина, то девочка становится Посвященной. Если нет – растет обычным ребенком. Что за отметина, я не знаю. Да и то, что рассказал, тоже может быть выдумкой, - Ларион повесил плащ на вбитую в стену пещеры рогатину рядом с кострищем. В этой пещере они ночевали и пережидали непогоду уже не раз, так что в дальнем углу были свалены кучи лапника, еще не успевшего засохнуть и осыпаться, под ветошью хранился запас сухих дров и горючего камня. Кто-то уже разжигал костер, кто-то пытался вытрясти из мехового плаща липкий снег. Саллин выглянул наружу, зачерпнул снега в котелок и вернулся, похожий на оплывшую снеговую бабу.
      - Кха! Ну и метет! Чуть не снесло к подземельникам!
      - Иди греться, дурень, - лейтенант не то дал мальчишке подзатыльник, не то отряхнул с его волос снег. Саллин виновато улыбнулся командиру, передал котелок тому, кто должен был готовить ужин, и взялся отчищаться от снега, стараясь не слишком трясти одеждой. Дэй плотнее подтянул пояс на меховой свитке и встал у устья пещеры, где не долетал снег, глядя в темноту. Его считали странным в отряде. Но беспрекословно подчинялись. Даже несмотря на явную молодость командира, его слово было законом. Ларион будто чуял засады и разъезды горцев. Две декады назад приказал бросить разбитый лагерь и отойти к лесу. А через какие-то минуты после того, как отряд убрался, оставив палатки, похватав только мешки с провизией, на место стоянки сошла небольшая лавина. Лейтенанта за глаза звали подземельником, он это знал и только хищно ухмылялся. На «Йиржу Твар» открыто смеялся. Прозвище ему нравилось.
      Когда в схватке у Алой погиб предыдущий командир разведотряда, Ларион Дэй стал вожаком неожиданно для себя. Он не думал, что за восемнадцатилетним юнцом последуют. Но люди подчинились. Сначала в горячке боя, потом и сознательно. Конечно, кто-то ушел, кто-то пытался оспорить главенство самозваного лейтенанта. Но сомневающимся он доказал свое право шпагой и разумными приказами.
      Из всего отряда только он один таскал на поясе ларадскую шпагу. Остальные давно вооружились короткими горскими саблями, тонкими и чуть изогнутыми, как ястребиные когти. Ларион только пожимал плечами и смеялся, что такое оружие ему не по руке, и свою любимую шпагу на чужой клинок менять он не желает.
      Приготовили жидкую похлебку на вяленой баранине, не слишком сытную, зато горячую. После нескольких часов на холоде влить в себя что-то погорячее было истинным благом. Саллин принес своему командиру оловянную кружку с отваром и кусок разваренного мяса на краюхе хлеба.
      - Спасибо, мальчик. Иди есть.
      - Я уже, кэй Ларион. Вы не хотите сесть к огню? – мальчишка смотрел с тревогой, волновался за полоумного лейтенанта, который в одной куртке стоял на холоде.
      - Не хочу. Иди, Сэл.
      - Так меня только матушка звала. И вы, кэй, - мальчишка бормотал тихо, но лейтенант его услышал и сквозь свист ветра. Обернулся, глядя со странным вниманием в темных, как колодцы, глазах.
      - Не хочешь – не стану звать.
      Саллин горячо запротестовал, враз покраснев:
      - Что вы, кэй Ларион! Зовите, мне… мне так приятно.
      - Хорошо. Спасибо за ужин, Сэл. Иди спать, - мягкость в голосе сменилась приказным тоном. Мальчишка, опустив голову, метнулся в глубину пещеры. Ларион отгрыз кусок жесткого, как подметка, мяса, прожевал и запил бульоном. И только потом позвал:
      - Ну, что ты там стоишь, Намирис? Давай, скажи, что хотел, и вали тоже спать.
      Из тени у стены выступил жилистый мужчина, самого крестьянского вида. Вздохнул:
      - Глазастый ты, Лар. Почто мальчонку гоняешь от себя, как слепня?
      - Потому что не хочу видеть, как после меня его будут иметь все, кто пожелает, в отряде, - тихо ответил Тварь.
      - А, мож, ему того и хочется? – прищурился лучший следопыт отряда.
      - Нет, Намирис, не хочется. Никакому нормальному мальчишке в пятнадцать лет не хочется, чтобы его задницей пользовалась добрая сотня здоровых мужиков. Поверь, я знаю.
      Намирис заглянул в сумрачно-холодные глаза командира и поежился.
      - Верю. Лар, не гони его. Никто Саллина не тронет.
      - Нет. Даже если сам придет и ноги раздвинет – нет. Уйди, Нами.
      Мужчина покосился на смявшуюся под пальцами лейтенанта кружку и поспешил исчезнуть, оставляя Рыжую Тварь в одиночестве. Люди поели, легли вповалку на лапнике, укрываясь сырыми плащами. У костра осталась только пара дозорных, поглядывавших на замершего в темноте командира. Тот постоял, потом допил отвар и без особого аппетита дожевал хлеб с мясом. Поставил кружку у костра и снял свой плащ.
      - Кэй?
      - Все в порядке.
      Он снова замер у входа в пещеру, почти у самой кромки снега. Словно на границе тепла и холода, режущего не хуже стали ледяной крупой ветра и спокойствия. Стоял, напряженно вслушиваясь.
       «Бред, это просто в камнях завывает ветер. Это не флейта…» - он устало потер свежий, всего пару декад как заживший шрам на виске. Провел ладонью по лицу, пытаясь стереть паутину сна. Опустил руки, мельком глянув в снежную круговерть… и задохнулся, застыл, чувствуя, как сковывает страхом тело. Прямо напротив него, словно соткавшись из вихрей, стояла снежная ведьма. Волосы вились за ней длинным плащом, теряясь в пелене снега, белые губы улыбались, а горящие синим огнем глаза смотрели прямо в глаза лейтенанта. Ведьма спрятала тонкую флейту за отворот богатой шубы из белого, густого меха и поманила Рыжую Тварь.
       «Вот и ты, Отмеченный. Идем со мной».
      Юноша сделал шаг наружу и провалился в кромешную тьму.
      ____________________
      10 - Куда шли? Отвечай, собака!
      11 - Будешь отвечать? Молод еще, жить и любить, я же тебя убью.
      12 - Рыжая Тварь!
      13 - Да, это я. Отвечай, мальчик, уйдешь живым.
      14 - Сколько? Сколько было?
      15 - Четыре! Четыре тысячи!
      16 - Спасибо, мальчик. Иди в Небо.


16. Чистый дар

      Ларион очнулся, почувствовав прикосновение ледяных пальцев к щеке. Отпрянул, резко открывая глаза. Укутанное в белые меха горных волков существо, сидевшее рядом с ним, только рассмеялось, будто прозвенели ледяные кристаллы в поземке.
      - Боишься меня, Отмеченный? – голос был странный, шелестящий. Ни женский, ни мужской. Так говорит вьюга с ветвями горных сосен. Юноша покачал головой, не уверенный, что сможет говорить: горло свело спазмом, как от боли. Но он не боялся.
      - А стоило бы. Долг за тобой, знаешь?
      Ларион Дэй снова покачал головой, хрипло откашлялся.
      - К-какой долг?
      Существо подняло руку, обнажая тонкое, хрупкое запястье и белоснежную руку до локтя, отвело в сторону легкую на вид массу серебристо мерцающих волос, показывая торчащие на виске прядки, как перья, коротко обрезанные. Они казались влажными, а когда Страж коснулся их пальцами – оставили на его коже переливчато-белый след.
      - Это кровь, - подтвердил догадку Страж, - легенды, что ты слышал, правдивы. Если обрезать ведьме севера волосы, она умрет. Я умру. Истеку кровью.
      - Я не резал тебе кос… - возразил юноша, глядя на тонкие, четкие губы Стража, опасаясь смотреть ему в глаза.
      - Ты – нет. Но это твой долг.
      - Да почему же?! – Дэй отодвинулся еще, чувствуя под пальцами меха, а еще он чувствовал, что вовсе не замерз. Хотя плаща и меховой свитки на нем не было.
      - Это сделала твоя мать, принц Альмейдо.
      У юноши пошла кругом голова: какое отношение королева имела к этому ледяному существу?
      - Я расскажу, но не сразу.
      - Тогда скажи сначала, что ты есть? – Альмэ сел, оглядывая место, в котором оказался. – Или кто. И как тебя называть?
      Он лежал на небольшом круглом возвышении, укрытом шкурами волков и песцов, сплошь белыми. А вокруг был громадный ледяной купол, полупрозрачный, как молочный хрусталь. Пол расходился концентрическими кругами-ступенями от центра примерно до середины, а потом снова поднимался такими же ступенями к стенам купола. По четырем сторонам в стенах были видны полукруглые арки выходов, словно затянутые тонким льдом, чуть подсвеченным голубоватым светом так, что видны были филигранные узоры.
      - Мое имя тебе не произнести, Отмеченный. Но ты можешь звать меня Вискол (17).
      - Метель? – фыркнул принц.
      - Так меня зовут горцы. Я привык. Или привыкла.
      - Так ты он или она? – изумился юноша. Существо плавно поднялось, развело руки, и мех соскользнул с него пушистой волной. Альмэ-Ларион только цокнул, без стеснения разглядывая совершенно гладкое, словно созданное из мрамора или белого стекла тело, лишенное даже признаков пола. Тонкое, очень хрупкое на вид, кукольное – не было видно ни линий мышц, ни складочек плоти, только чуть выступали ключицы, арки ребер непривычного абриса и слишком низкие, закругленные тазовые кости. Ни сосков, ни пупка, ни единого волоска на этом теле не было. На длинной, чересчур тонкой шее не выступал кадык. Лицо тоже было больше похоже на бесполую маску, очень красивую, но безжизненную. Живыми казались только широкие, приподнятые к вискам и удлиненные глаза, в которых не различались зрачки, радужки и белки, сплошь скрытые синим мерцанием. Их обрамляли длинные, прямые ресницы, больше походившие на узорный иней. Брови были чуть заметны, тоненькие, прямыми стрелками сбегавшие от переносицы к вискам.
      - Я Вискол. Налюбовался?
      - Тебе не холодно? – пропустил мимо ушей вопрос-издевку юноша, поднимаясь со своего ложа и подхватывая накидку Стража. Сделал шаг вперед. Страж отпрянул от неожиданности и едва не упал со ступени. Альмэ поймал его за запястье, оказавшееся просто ледяным, твердым и гладким.
      - Осторожнее. Я не стану причинять тебе боль, Вискол, - юноша накинул мех на точеные плечики Стража, запахнул его на груди. На лице существа не отразилось ни единой эмоции, но Альмэ словно бы кожей почувствовал, как ушел из эфира страх, сменяясь изрядной долей растерянности. – Ты не знаешь, чего от меня ждать, так? – спросил он, отступая. Страж кивнул, пролились серебром, закрывая его фигуру, волосы. Они тянулись, расстилались по ступеням, подвижные, легкие, струящиеся от малейшего движения, похожие на плотный туман.
      - Расскажи мне, что значат твои слова о том, что я Отмеченный, и о долге моей матери.
      - Присядь, принц Альмейдо. Рассказ будет долгим. Ты голоден? У меня нет человеческой еды, но и наша пища тебе не повредит.
      - Я не голоден. Но подожду, пока ты поешь, - отмахнулся Альмэ, садясь на шкуры и приготовившись ждать и внимать.
      - Тогда я начну, - Страж тоже сел, будто стек на ложе, кутаясь в свою накидку и волосы. Сложил на коленях тонкие ладони с длинными белыми ноготками, переплетая пальцы. – Это было давно по вашим меркам. И недавно для нас. В тот год сильный юный король пришел на Север и вошел в горную обитель Высокого Неба. Он пришел с оружием, и снег стал горячим и красным. Дети гор взывали к нам, но время зимних бурь еще не пришло, и мы могли только смотреть, как золотоволосый король идет по трупам к Акхала-Раг. Крепость пала перед ним. И тогдашний военный вождь детей гор вышел с непокрытой головой и распущенными волосами к победителю. Но король принес на своих клинках мир, вырезал его из сердец сыновей Наор-Дагэ. А в подтверждение его потребовал отдать ему самую красивую девушку горного народа. Она была Отмеченной, но вождь наоритов отнял ее у нас и отдал королю. В последний день лета она должна была вступить в наши чертоги, но пришла лишь попрощаться. Мы не видели в ее сердце смирения, не видели любви к золотоволосому королю. Мы пытались образумить ее. Но ее сердце застыло во гневе, она обвиняла нас в том, что мы не помогли ее народу, не оградили Наор-Дагэ стеной ледяных копий. Не слушая наших слов о том, что у Стражей Полуночи нет силы в Полдень года. В ярости она отрезала у меня прядь волос и ушла, поклявшись отомстить всем. То, что Страж проклинает убившего его – неправда. Ее никто не проклинал. Она сама отравилась своей злобой и отравила своего первенца. Твоего старшего брата. Все, что мы сумели – это разделить силу ее ненависти, связав тебя с ним. Пока ты оставался рядом с ним, материнское проклятье не могло действовать в полную силу. Но потом Отмеченная убила короля и разлучила вас. И вот горы снова плавятся от крови. Останови войну, принц Альмейдо. И Стражи Полуночи приведут детей Наор-Дагэ под твою длань.
      Голос Стража звучал ровно, но Альмэ чувствовал, как от неизбывного горя и боли дрожит воздух и хрустально звенит Ледяной Чертог.
      - Хорошо, Вискол. Я остановлю кровопролитие. Но сейчас, когда вы в силе, заставь наоритов отступить.
      - Мы разделим детей гор и детей равнин стеной бурь. Никто не пройдет ее, кроме тебя.
      Принц подался вперед и положил ладонь на сплетенные пальцы Стража:
      - А что я могу сделать для тебя?
      Ледяное существо подняло голову, и Альмэ впервые без страха встретился с его глазами. И увидел легкую улыбку на губах Стража.
      - Верни мне мои волосы, Дитя Полдня.
      Юноша замер, лихорадочно думая, откуда ему взять их?
      - Не трудись гадать, где твоя мать спрятала их. Этой пряди больше нет, она использовала ее, когда ворожила на проклятие.
      - Тогда… - Альмэ нащупал рукоять неразлучного горского ножа, разрезал ремешок, стягивающий косу и распустил ее в несколько быстрых движений. И одним взмахом отсек прядь своих волос на отмеченном шрамом виске. Протянул ее Стражу: - Возьми мои как искупление.
      - Ах! – Страж всплеснул ладонями, разом теряя всю невозмутимость, его лицо исказилось неподдельным страхом. – Это… Это чистый дар, Дитя Полудня!
      Тонкие пальчики осторожно приняли яркую, переливающуюся язычком огня прядь, которая казалась еще ярче в них, белых и холодных. Погладили, пропуская живой шелк в кольце пальцев. Страж мотнул головой, откидывая свою гриву за спину, приложил подаренную прядь к истекающим серебром кончикам своих волос. И Альмэ едва не разинул рот от изумления, глядя, как тянутся эти туманные нити, сплетаются с рыжей медью, золотятся, словно окрашиваясь солнцем. Огненная прядка удлиняется, растет, сливаясь с остальной массой живых волос Стража, но не теряясь в ней, а выделяясь ярко, как алая лента.
      - Ты отметил меня, - Страж любовно провел по волосам рукой и поднял на Альмэ непостижимый синий взгляд. Он улыбался, сверкая ровными, мелкими зубками. – Я хочу одарить тебя в ответ. Ты больше не будешь бояться холода.
      Ледяная ладонь коснулась обритого виска Альмэ, и принц снова провалился в непроглядный мрак, не успев даже отреагировать.
      _____________
      17 - Вискол – метель (наорск.)


17. Отпуская в Высокое Небо

      Метель слепила и забивала глотку ледяной крупой, но холода Альмэ не чувствовал. Как Страж и обещал. А вот боль от встречи лица и обледеневшей стенки пещеры он ощутил полной мерой, въехав в эту стенку совершенно неожиданно. Рыжая Тварь грязно выругался, помянув Подземельников и их противоестественную связь со всеми родичами королевы-матери до пятого колена, нащупал вход в убежище и ввалился внутрь, облепленный снегом, как оживший сугроб. К нему немедленно кинулись дозорные:
      - Кэй Ларион!
      - Где вы были?!
      - Сколько меня не было? – лейтенант Дэй отряхнулся от снега и невозмутимо сел у огня. Круглые глаза солдат говорили ему, что отсутствовал он явно не пару минут.
      - Почти всю ночь, кэй, - тихо сообщил Саллин, протягивая ему кружку с горячим отваром горного чая. – У вас волосы вот тут… - робко тронул кончиками пальцев висок над шрамом, - …белые…
      - Да? Ничего страшного. Снежная ведьма приласкала, - ухмыльнулся Тварь, как ни в чем не бывало прихлебывая обжигающий напиток, в котором перцовки было больше, чем воды.
      - О-о-о… - раздались голоса вокруг, и Ларион понял, что рассказа не избежать. Но говорить правду он не собирался.
      - Да. Не скажу, что горячая девка была, скорей уж, наоборот. Но мне понравилось. А уж косы какие! Столичные аристократки удавились бы от зависти на своих собственных, если б увидели.
      - Шуткуете, кэй лейтенант, - прогудел Намирис, накидывая на плечи командиру собственную согретую телом свиту. В нос шибанул острый запах чужого пота и дубленой кожи. Какие-то полгода назад Ларион, вернее, принц Альмейдо поморщился бы и отказался от подобной заботы. Вот только принц уже был в какой-то мере другим, перерос, сломал, выкорчевал из себя эту принцевость. Еще тогда, на распутье трех дорог, решая, стоит ли и в самом деле направиться в Чаграт, Лабру или же, как решил, на север, в Наор. Страх толкал выбрать самый легкий путь, сбежать прочь из страны. В Чаграте, стране знойных песков, редких оазисов и рукотворных жемчужин-городов в окружении колодцев, каналов и бассейнов, и в самом деле ценили дар поэтического слова и мастерство изображения мира. Он легко нашел бы там приют и признание. И столь же легко попал бы в рабство, а может быть, и в гарем к тамошним властителям песков – марибам. Вариант отпал, стоило представить подобное развитие событий. В Лабре властвовали женщины, чужаков там терпели только в двух видах – рабами или гостями по приглашению лично одной из лабрисс, матриархов. Альмэ мог бы написать Ксанилле, бывшей некогда послом в Лараде при короле Эдерихе. Но не стал. Ксанилла может легко принять его гостем. И с той же легкостью сообщит брату о его местонахождении. Лабрийки вероломны и хитры. Остался только один путь. И Альмейдо пришлось забыть о страхе, забыть о том, что он принц, привыкнуть к дорожной грязи, черствому хлебу и ночевкам на голой земле. Он не сожалел ни минуты.
      - В каждой шутке, мой драгоценный Нами, есть доля… шутки. Или ты не веришь в северных ведьм?
      - Как же не верить? Верю. Сам видал. И косы ихние видал. Они ж в самой гуще метели всегда танцуют, а ежели поцелует такая – то души лишишься.
      - А я слышал, меня и так называют поцелованным ведьмой, - усмехнулся Тварь, внимательно глядя в глаза разведчику. Тот – о, чудо! – покраснел и отвел глаза.
      - То ж так, болтают только…
      - Ой, кэй Ларион! Метель кончилась! – мяукнул Саллин, да и в пещере стало светлее: над горами занимался рассвет, алый, морозный.
      - Готовьтесь, идем к Алой, потом за Межу. Посмотрим, что с горцами, но я сомневаюсь, что они напали этой ночью, уж слишком сильная была буря. Нами, ты вперед, с тобой еще трое. В темпе Круга (18), господа разведчики.
      Группа шла быстро, насколько это было возможно в глубоком, едва ли не по пояс, рыхлом снегу. Впереди, опережая остальных на четверть лите, двигались редкой цепью разведчики. Но нападение они проворонили. Отряд лейтенанта Дэя попался в такую же ловушку, как обычно устраивал горцам сам Тварь. Только и того, что арбалетов у наоритов или не было, или тетивы отсырели от снега. Впереди и позади ларадцев сугробы словно взорвались, и из них выскочили облепленные снегом горцы, с гортанными, резкими криками бросаясь в атаку. Надо отдать должное воинам Рыжей Твари: они не растерялись, мгновенно сбиваясь в тесный круг, прикрывая собой командира. Численность противников была примерно равна. Но Лариона Дэя узнали, и горцы были твердо намерены прикончить «Йиржу Твар». Все зависело только от мастерства владения клинком каждого воина. Вскоре бой распался на отдельные поединки, держать круг было попросту невозможно. Не в угаре схватки. Дэю попался весьма искусный противник, к тому же, здоровенный, как глыба, горец. Ларион отстраненно подумал, что из такого выйдет два таких, как он, и еще лишку останется.
       «Пожалуй, целая голова лишнего. А то и две», - мелькнула где-то внутри мысль, пока лейтенант, изворачиваясь и уклоняясь, уходил от тяжеловесных, но весьма быстрых ударов горца. Под снегом прятались корни и сучья, сугробы, казалось, сами подворачивались под ноги, так что неудивительно, что Дэй запнулся в конце концов и полетел спиной вперед на снег. Горец молодецки хакнул, замахиваясь, чтобы располосовать проклятого ларадца саблей пополам.
      - Кэ-э-эй! – крик перекрыл шум схватки, и Саллин оказался прямо перед горцем, выставив свое оружие. Ларион увидел, как столкнулись клинки, как качнуло мальчишку от силы удара. Его сабля переломилась у основания, а клинок горца с чавкающим звуком погрузился в грудь юноши.
      - Сука… - прорычал, изворачиваясь и вскакивая, Рыжая Тварь. В левой ладони оказался нож, он рванулся вперед, забывая обо всем на свете, полный дикой, горячей ярости.
      Опомнился уже только тогда, когда с клинка его шпаги сполз в красный снег последний наорит. Огляделся, пытаясь стереть забрызгавшую лицо кровь, но только размазал ее. Руки были в алом и горячем по локоть. Лейтенант, пошатываясь и пытаясь вложить шпагу в ножны, пошел туда, где рядом с измочаленным телом горца замер на снегу Саллин. Мальчишка был еще жив, но донести его до засеки на Меже нечего было и думать. С такими ранами не выживают.
      - Сэл, - лейтенант встал на колени в кровавую снеговую кашу, осторожно приподнял голову юноши. Тот открыл глаза и закашлялся. – Сэл, держись, слышишь?
      - К..кэй… Ла..Ларион… Я пра…виль…но…
      - Да, ты все сделал правильно. Помолчи, я перевяжу тебя, - но лейтенант не двинулся, не стал даже искать, чем перевязать рану. Это было бесполезно. И Саллин это прекрасно понимал.
      - Кэй… по..мо..ги… уйти…
      Вокруг них собирались те, кто уцелел, кто мог ходить. Рыжая Тварь, убивавший горских мальчишек возраста Саллина без малейшей жалости, кивнул и вынул нож.
      - Кэй Ларион, может, того… дотащим? – подал голос один из солдат. Лейтенант наклонился, приподнимая умирающего мальчишку на руке, прижал к его груди острие.
      - Иди в Высокое Небо легко, Сэл.
      Тело дернулось, обмякло. Ларион нежно коснулся окровавленных губ мальчишки первым и последним поцелуем, опустил его на снег и провел ладонью по лицу, закрывая Саллину глаза.
      - Сколько?
      - Двое легкораненых, троих можно донести. Нас осталось четырнадцать, кэй.
      - Уходим. Раненых несем по очереди. В темпе Круга, господа.
      Почему-то в глазах расплывались деревья и кусты, силуэты товарищей. По щеке к углу рта скользнула горячая капля. Рыжая Тварь машинально слизнул ее с губ. Было горько. Он вытер глаза рукавом и прибавил шагу.
      __________________
      18 - Круг – воинский танец, в котором темп музыки увеличивается с каждым пройденным кругом. Один из древнейших, известный на территории и Ларада, и Наор-Дагэ, и других стран континента.



18. Встреча на Меже

      Когда уставшие и замерзшие, покрытые своей и чужой кровью люди Рыжей Твари вышли к засеке на реке Межевой, в спину им снова хлестал ветер пополам со снегом. Судя по тому, каким темным было небо и пронзительным – ветер, начиналась та самая, обещанная Стражем Висколом буря, которая должна была разделить ларадцев и наоритов.
      - Идите в обоз, пусть раненым помогут. Я к начальству. Кто тут сегодня за старшего? – Ларион поймал проходящего мимо дозорного за рукав. Тот почесал в затылке, сдвинув шапку, потом махнул рукой куда-то на другой край лагеря:
      - Полковник Ильтариа. Генерал третьего дня уехал в Наордэй.
      - Спасибо, братец, - лейтенант накинул на голову капюшон снятого с убитого товарища плаща и побрел туда, куда указал дозорный. Он чувствовал себя таким уставшим, что хотелось только одного: упасть в сугроб и уснуть, и чтоб до весны не тревожили всяческими глупыми войнами и долгами. Тварь машинально переставлял ноги, так же машинально отрапортовал вестовому у палатки. Когда тот вернулся, приглашая войти, Ларион Дэй ввалился в палатку полковника, думая только о том, как не уснуть в тепле, не закончив доклад.
      - Лейтенант Дэй явился по вашему приказанию.
      - Вольно, лейтенант. Докладывайте. Две ваши группы уже прибыли. Наоритов видели в лите от наших позиций, но они так и не напали. Судя по всему, вас сочли легкой добычей на обратном пути?
      - Так точно, кэй полковник, - Лариону хотелось хотя бы сесть, но он стоял. Впрочем, полковник Ильтариа тоже стоял, не собираясь садиться и не позволяя младшему по званию этого сделать. – Нас хорошо потрепали. Горцы больше не станут нападать до тинга и отойдут за границы Алой засеки. Но и нам стоит отойти к Наордэю.
      - Что? Вы с ума сошли? С чего бы нам оставлять позиции, на которых мы с таким трудом закрепились? – изумился Карин Ильтариа.
      - С того, что скоро весь Наор-Дагэ будет укрыт такой метелью, через которую не пробьется ни один обоз и которая будет длиться не менее, чем до перелома года.
      - Я не знаю, откуда у вас такая информация, юноша, но терять позиции…
      - Хотите – оставайтесь, - безразлично кивнул засыпающий стоя лейтенант, - пусть вас засыпает снегом. Я увожу мой отряд вниз, мне он дорог.
      - Что вы себе позволяете, мальчишка? – в глазах полковника вспыхнул гнев. Ларион Дэй только устало мотнул головой:
      - Я позволяю себе позаботиться о моих людях, а не гробить их напрасно в никому не нужной войне. К тому же, ее нам не позволят продолжать.
      - Что значит – не позволят?
      - То и значит. Пока война не прекратится, не прекратятся и снежные бури.
      - Что за чушь вы несете, лейтенант? – теперь полковник всерьез обеспокоился разумностью Дэя. Но тот лишь еще раз мотнул совершенно растрепанной косой, в которой белела седая или просто очень светлая прядь. Раньше Карин у Рыжей Твари этой отметины не видел. Или, может быть, просто не обращал внимания?
      Лейтенант поднял обведенные темными кругами глаза, скривился в диковатой усмешке:
      - Можете считать меня безумцем, кэй полковник, но я говорил со Стражем. Они не пропустят ларадцев к Акхала-Раг, но и наоритов за границу Межи не выпустят. Это было не единственное условие Стражей, но пока единственное, что я могу вам передать.
      - Мне интересно, кто вы такой, что с вами говорят Стражи Полуночи и даже дают вам задания? – сощурился Карин. Лейтенант только пожал плечами в нарушение всех и всяческих уставов.
      - Рыжая Тварь, лейтенант разведотряда Ларион Дэй.
      - Оставайтесь здесь, лейтенант, - бросил полковник, сдергивая с опорной балки палатки свой плащ, - сядьте, наконец.
      - Вы просто сказочно любезны, кэй, - тихо и ядовито пробормотал Дэй, падая на табурет и утыкаясь лицом в сложенные на столе руки. Через минуту он уже спал, не желая ничего слышать о войне, тревогах, разведке и снежных буранах ближайшие часа три.
      Из неровного, тревожного сна его вырвали приближающиеся голоса:
      - Ир, слушай, ну, ты ведь в Наоре дольше меня прослужил, может быть, тебе в его словах покажется больше смысла? А то мне лично кажется, что парень свихнулся.
      - Что за парень-то?
      - Да тот самый, Рыжая Тварь.
      - А что он говорит?
      - Что беседовал со Стражами.
      - Что ж, могу тебя уверить, Рин, он не свихнулся, - голоса приблизились настолько, что лейтенант даже соизволил узнать голос собеседника полковника. И улыбнулся в полусне:
       «Так в реальности не бывает. Хороший сон».
      - Дожились, он уснул, - полковник Ильтариа невольно понизил голос. Капитан Геллар подошел и довольно бесцеремонно повернул голову Дэя к свету.
      - Чтоб меня ведьмы драли!
      - Ты его знаешь?
      Выдернутый из остатков сна, Ларион совсем по-детски потер слипающиеся глаза кулаками, пытаясь сидеть ровно и не падать назад, на стол. Хрипло поздоровался с мужчинами:
      - Доброе то, что там, снаружи… полковник Ильтариа, капитан Геллар.
      - Я его знаю, - подтвердил Ирвин, разглядывая разительно изменившегося юношу, сощурив глаза и вцепившись пальцами в пояс, чтобы не врезать юному идиоту.
      - Просветишь? – Карин сел на свою постель, повесив плащ назад, на крюк. И изумленно вскинул голову, услышав следующую реплику друга:
      - Если сей молодой человек соизволит представиться, он сделает это сам. Меня вполне устроит имя «Ларион Дэй».
      - Так, - голос полковника разом похолодел на порядок, - а теперь поясните мне, простому военному, что здесь происходит, и с какой стати капитан моего полка отдает право решать, представляться или нет, какому-то самозваному лейтенанту?
      Ирвин смотрел на рыжего с выжидающей усмешкой, явно предоставляя «право решать» самому. Лейтенант встал, одернул меховую свитку и даже попытался вытянуться по стойке «смирно», но не преуспел. Посмотрел в злые синие глаза полковника, вздохнул и сказал:
      - Принц Альмейдо Ларадэй, предатель и беглый преступник. К вашим услугам, кэй полковник.
      Карин перевел взгляд с рыжего мальчишки на друга, и капитан кивнул, подтверждая слова лейтенанта.
      - Хорошо. Объясняться по поводу ваших предательств и преступлений вы будете с капитаном Гелларом. Сейчас я хочу, чтобы ваше высочество…
      - Ради Высокого Неба, кэй полковник, не называйте меня так! – Альмэ скривился, будто укусил невыносимо горькое что-то. – Я перестал быть «высочеством» четыре года назад, когда меня обвинили в убийстве отца и покушении на брата.
      - Значит, вы невиновны? – в голосе полковника явственно сквозил сарказм.
      - В этих преступлениях – невиновен, - твердо ответил юноша, выпрямляясь и неосознанно скрещивая руки на груди.
      - А в чем виновны? – по выражению лица Карина нельзя было понять, издевается он, или ему доставляет удовольствие подобный допрос. Ирвин вообще молчал, чуть склонив голову к плечу и неподвижно стоя в трех шагах от полковника, как статуя. Альмэ оглянулся на него, встретился с сумрачно-серыми глазами, сглотнул, чувствуя себя застигнутым на месте преступления ребенком, стащившим из комода ложку варенья.
      - В побеге из крепости Анстранн – виновен.
      - Значит, это по вашей вине капитан Геллар вместе со всем гарнизоном Анстранна был отправлен на верную смерть, сюда, в Наордэй?
      - Я готов ответить за это… - Альмэ опустился на одно колено.
      - Карин, хватит. Я не сожалею ни о чем, и мои люди готовы были к подобному еще год назад, - Ирвин отмер, сделал шаг к замершему с опущенной головой принцу и протянул ему руку: - Хватит ломать комедию, кэй Альмейдо. Я уже в курсе вашего актерского таланта. Он меня впечатлил.
      Альмэ ухватился за жилистое запястье, поднимаясь. И заметил мелькнувшую в глубине стальных глаз боль.
       «А что, ты хотел, чтобы твой первый рыцарь отсиживался за стенами Наордэя? Конечно, он ранен. А вообще, все не так… Я не думал, что наша встреча будет такой… Неправильной. И слов-то не подобрать. Что говорить ему?»
      Кажется, они стояли лицом к лицу с капитаном дольше, чем следовало бы. А может, просто надо было отпустить холодную ладонь Ирвина? Полковник кашлянул в кулак, разрушая незаметно застывший прозрачный кокон мгновения.
      - Итак, мы готовы еще раз внимательно выслушать вас, лейтенант Дэй, - выделил голосом имя и звание Ильтариа. И Альмэ был ему за это искренне благодарен. Это помогло снова отбросить воспоминания о себе как о принце Альмейдо, стать Рыжей Тварью. И, как ни странно, снова ощутить всю тяжесть усталости, легшую на плечи, как мокрый, промерзший плащ. Он повторил свой доклад, почти слово в слово.
      - Страж обещал, что бури начнутся сразу же, как только ларадцы покинут Наор-Дагэ. Ему не нужны лишние смерти.
      - Ну? Что ты думаешь, Ир?
      Капитан поднял голову, расцепил сложенные на колене пальцы, растирая ладони, потом кивнул:
      - Я думаю, лейтенант Дэй прав, и нам надо уходить. Продержаться «в поле» без снабжения мы не сможем, да это и не нужно. Все равно до перелома года мы не продвинемся дальше. Тинг состоится, а после тинга нас в любом случае выкурят из-за Межи, как лис из норы.
      - Хорошо. Я пошлю сообщение генералу Шеллерану и остальным частям на Меже. Лейтенант, вы свободны. Ирвин, прости, что выдернул из постели, ты тоже можешь идти, - полковник Ильтариа демонстративно сел на бочонок-табурет у стола и придвинул к себе пачку листов и чернильницу.
      Альмэ-Ларион вскинул руку, отдавая честь, развернулся и вышел. Ему не хотелось идти в обоз к своим людям, не поговорив с Ирвином. И, кажется, капитан думал так же. По крайней мере, уже на улице юношу догнало брошенное в спину:
      - Лейтенант, подождите.


19. Вот и поговорили

      - Идемте, лейтенант, - капитан прошел мимо, кутаясь в меховой горский плащ. Здесь, на Меже, многие ходили уже не в форменной одежде, а в трофейной. Ларадская форма от холода не спасала, а косматый волчий мех долго хранил тепло. Альмэ смотрел в спину капитану и видел, как тот тяжело ступает. Еще в палатке полковника он заметил, насколько Ирвин осунулся и как хрипло дышит. А по Анстранну он помнил, что малейшее усилие вызывало у капитана одышку и хрип в груди. Принца пробило запоздалым ужасом и раскаянием, ведь возвращение в вечно холодный Наор было для Ирвина Геллара равноценно медленному восхождению на эшафот. Вот только палач убивал быстро, а болезнь и старые раны – медленно и мучительно.
      Он последовал за капитаном к его палатке, вошел, согнувшись в три погибели. На крохотном столике в углу теплилась свеча, у походной койки стояла жаровня. Из-под плащей и одеяла, кучей сваленных на койке, высунулась встрепанная голова. Альмэ даже вздрогнул: показалось, что брат. Но парнишка был не старше принца.
      - Ир?
      Капитан присел на край койки, мимолетно коснулся светлых волос ладонью:
      - Спи, Раэ. Все в порядке.
      Это было настолько интимно, что Рыжая Тварь покраснел, словно подсмотрел за чужим и запретным. Он уже сожалел, что пришел сюда. Нужно было отказаться и дать Ирвину выспаться. Поговорить они могли и утром. И без присутствия третьего. Он кашлянул, обращая на себя внимание. Слова казались ежами, цепляющимися за гортань всеми колючками и не желающими вылезать.
      - Я прошу прощения, кэй капитан, что втравил вас в историю с моим побегом. Мне следовало… следовало остаться в Анстранне и…
      - Вас следовало бы выпороть вожжами на конюшне за одну только мысль, что нужно покорно прогнуться под обстоятельства, - голос Ирвина звучал ровно и глухо, но Альмэ услышал и узнал нотки сдерживаемого гнева. - Разве я обвинил вас в том, что произошло после? Единственное, чего я не понимаю и не одобряю, это ваш выбор направления. Какого подземельника вы отправились в зону боевых действий?
      - Это просто, кэй капитан. В Чаграте меня ждала бы участь гаремного мальчика. У лабрийских мегер слишком хорошие отношения с моим братом, чтобы я мог чувствовать себя в безопасности в гостях у них. А на войне затеряться легче всего. Никто не будет спрашивать у рыжего парня в солдатском плаще имя и род. Вербовщики даже звать меня не стали, я сам к ним подошел.
      - Вас могли убить сотни и сотни раз. Как вам вообще в голову пришло идти в разведотряд? Вы не знаете гор!
      - Как оказалось, горы у меня в крови, - Альмэ усмехнулся, тронув пальцами седую прядку на виске. – А вы не знали? Моя мать была наориткой.
      - Это не причина.
      - Согласен. Но я внимательно слушал ваши рассказы, а на память я не жалуюсь.
      - Год назад вы едва справлялись со шпагой.
      - Вы отличный учитель, кэй Ирвин. Война и прущий на тебя с явным намерение убить, а не обнять горец – еще лучшие учителя.
      - Все, что говорят о Рыжей Твари – правда? – капитан склонил голову к плечу, внимательно заглядывая в темные, с отблеском от свечи глаза.
      - Да.
      Капитан больше ничего не спрашивал и не говорил, а принц не знал, что еще сказать. То есть сказать ему хотелось очень многое, сделать – и того больше. Останавливало только повисшее молчание, присутствие спящего лейтенанта и что-то глубоко внутри, леденящее горячий комок за ребрами. Он сидел на каком-то ящике, сцепив пальцы в замок на колене, смотрел на Ирвина. И не мог заставить себя встать и уйти. Тонкие стенки палатки сотрясались от порывов ветра, чуть приглушая его вой. Сквозняк ерошил волосы на виске капитана. Между ним и Альмэ было едва полтора шага. Мужчина хмурился, почти незаметно поводя плечами. Но все же не сдержал рвущего нутро кашля. Альмэ со все растущей тревогой смотрел на то, как окрашиваются алым вскинутые ко рту пальцы.
      - Ирвин… - он не понял, как оказался на коленях у ног капитана, прижимая ладонь к его груди и чувствуя ею тяжелое клокотание внутри.
      - Это просто холод. Надышался, - словно попытка оправдаться перед самим собой.
      - Тебе надо в тепло. В Наордэй, а еще лучше, поближе к Чаграту.
      - Это пройдет.
      - Ирвин!
      - Тихо. Не буди Раэллиса. Он и без того волнуется за меня.
      - Я тоже. Утром ты должен уйти с моим отрядом вниз, слышишь?
      - Ага, прямо бегу уже, - хмурая усмешка исказила губы капитана, и Альмэ, не соображая, что делает, осторожно стер с них каплю крови.
      - Ирвин, ты уйдешь сегодня утром. Это приказ.
      Мужчина смотрел на него совершенно нечитаемым взглядом, замерев от прикосновения. А Альмэ так и не убрал руку, касаясь худой щеки, заросшей темной щетиной, чувствуя ладонью так изумившую его в Анстранне мягкость короткой бородки.
      - Да, мой государь. Как прикажете.
      Мгновение осыпалось с хрустальным звоном. Принц поднялся, накинул на голову капюшон.
      - Я предупрежу моих людей и полковника Ильтариа. С ними уйдут все раненые. Потом лагерь покинут остальные. Я должен проследить, чтобы на укреплениях вдоль Межи не осталось ни одного ларадца, - он вскинул руку в салюте и выбрался из палатки, плотно прикрыв за собой полог.
      Ирвин провел ладонью по лицу, будто проверяя, не осталось ли отметин на коже от обжигающе-горячего прикосновения, на которое все его тело отозвалось безумной вспышкой желания вопреки боли и холоду. Вздохнул, старательно давя снова рождающийся в груди кашель, снял плащ и сапоги и забрался в зыбкое тепло согретой телом Раэллиса постели. Лейтенант тут же прижался, обнял, пытаясь согреть. Он не спал, но старательно запрещал себе подсматривать в щелку между складками одеяла. Хотя услышанного было более чем достаточно, чтобы сделать самые фантастические предположения.
      Альмэ дошел обратно до палатки полковника Ильтариа, не увидел дежурного ординарца и вошел без доклада. Карин, не поворачиваясь к нему, язвительно произнес:
      - Я так и думал, что вы вернетесь, ваше высочество.
      - Мне показалось, что стоит объясниться с вами, кэй Ильтариа, - сухо ответил юноша, без приглашения проходя, снимая плащ и садясь напротив полковника. Тот лишь вскинул красиво очерченную бровь, глядя на действия Рыжей Твари.
      - Вина?
      - Благодарю, не откажусь.
      Начало беседы отдавало отчетливой сумасшедшинкой. Светские разговоры, словно на приеме, в насквозь промерзшей палатке на границе с северными баронами! Но именно это, кажется, и было правильным. Именно так: вести себя не как командир разведотряда, неизвестно откуда взявшийся и непонятно какого рода. А как принц рода Ларадэев, пусть и опальный, но принц. От него этого ждали. Он должен был соответствовать. А то, что от неуверенности и, что греха таить, страха внутренности в ледышку смерзаются – никого не волнует, Альмейдо Ларадэй.
      - Я смею надеяться, что, раз вы пришли сюда, я услышу и остальную часть истории со Стражами? – тонкая издевка, хотя лицо полковника осталось вежливо-отстраненным. Он достал из небольшого сундучка два серебряных стакана и оплетенную серой корой бутыль-фляжку. Альмэ оценил, чем его собираются поить: «Кастанское Бархатное», не менее чем десятилетней выдержки. Интересно, полковник его для победы приберегал? Впрочем, Карин Ильтариа выглядел вполне здравомыслящим человеком, он не мог не понимать, что победить в этой кампании ларадцам не светит ни одна звезда Высокого Неба.
      - Прежде я хотел бы узнать, намерены ли вы оставить лагерь и уйти к Наордэю, или мне вызвать Стража сюда, чтобы он подтвердил вам мои слова?
      - Это было бы неплохо.
      Альмэ заметил, как дрогнул в скрытой усмешке уголок рта полковника, и вспыхнул. Но, кроме гневного румянца, своих чувств не выдал ничем.
      - Хорошо, кэй Ильтариа, я сейчас вернусь.
      Карину осталось только изумленно смотреть, как мальчишка без плаща выскочил из палатки и пропал в белесой мгле, заволакивающей все, как туман.


20. Снежный поцелуй

      Честно говоря, Альмэ даже не предполагал, где искать Вискола. И даже если бы знал, мгновенно заблудился бы в непроглядном предутреннем мраке, полном мягких белых хлопьев снега. Ветер стих, и это было странно: неужели Страж передумал? Принц покрутил головой, но видимость не улучшилась. Кроме того, теперь он совершенно не соображал, откуда пришел и куда возвращаться. Вроде бы от границ лагеря отошел не так уж и далеко, можно покричать. Но сразу стало стыдно. Засмеют, как маленького. Потерялся в трех соснах. Впрочем, покричать, вернее, позвать вслух Стража можно попробовать. Плохого от этого явно не случится. Вот только открыть рот и выговорить имя Стража как-то не получалось.
      - Ой, ты что же, совсем с ума сошел – раздетым бегать? – от раздавшегося за спиной голоса-шелестения Альмэ подпрыгнул и едва не заорал. Правда, уже от радости: голос Вискола он узнал.
      - А я тебя ищу, - зачем-то попытался оправдаться он.
      - Но почему без плаща? Холода не чувствует твой разум, но вот тело замерзает, как бы тебе ни казалось тепло, одеваться ты должен. Вот, возьми, - на плечи ошарашенному юноше лег богатейший плащ из белых соболей. Ларадец снова смотрел на удивительное тело, похожее на ледяную статуэтку.
      - А ты как же? Ты не замерзнешь?
      - Замерзну, - кивнул Страж и улыбнулся. Альмэ понял, что все самые потаенные желания и мысли его раскрыты перед этим непостижимым существом, как написанные каллиграфическим почерком на белоснежной чагратской бумаге. А потому и смущаться не стоит, и медлить нельзя. Он шагнул к Стражу и легко подхватил его на руки. Это оказалось не тяжелее, чем держать клочок тумана. Вискол был почти невесом, словно и впрямь соткан из воздуха и снежной пыли. Его тело было холодным и твердым, но в то же время удивительно живым и пластичным. Альмэ спрятал его под полы накидки, и Страж обвил его шею алебастровыми тонкими руками, прижимаясь к груди, доверчиво и нежно, как ребенок. Его волосы взлетели вверх и обвились вокруг, как прохладный шелковый шарф. А принц вдруг понял, куда ему надо идти. Развернулся и зашагал к лагерю, стараясь не слишком сильно прижимать к себе Стража. Все никак не мог приноровиться.
      - А почему у тебя всегда распущенные волосы? – спросил, чтобы занять мысли чем-то иным, кроме легкого тела в руках. В серебристой массе живой медью поблескивала прядка рыжих волос.
      - Не знаю, - безмятежно отозвался Вискол. Его словно бы не волновало, куда его несут. – Мы не заплетаем кос, как люди. Зачем?
      - Ну… все время ходить простоволосым и таскать за собой такой плащ… Красиво, не спорю. Но ведь неудобно. Споткнуться можно, зацепиться, - сказал, и сам понял, как глупо это прозвучало. Страж подтвердил догадку, звонко рассмеявшись ему в плечо.
      - Ты ведь сам видел, как я управляюсь с ними.
      - Видел. Мне просто интересно, можно ли их вообще заплести, - смущенно улыбнулся юноша.
      - Ты любопытный, но сдержанный. Это хорошо, - Вискол выпростал узкую ладошку и погладил щетинистую, давно небритую щеку Альмэ. А тот вдруг вспомнил, что на нем грязная, в кровище и наверняка воняющая потом одежда. Страж снова рассмеялся, прильнул, как побег снежной лозы, тронул холодными, как лед, губами, куда дотянулся: колючий подбородок. Ойкнул.
      - Не целуй, губы наколешь, - щеки Альмэ заполыхали не хуже королевских роз.
      - Ты горячий, Дитя Полудня. Когда держишь, кажется, я таю… Как будто уже пришло весеннее солнце. Отпусти меня, Альмейдо, мы пришли.
      Когда и как они пересекли границу лагеря, и почему дозорные их даже не заметили, Альмэ старался не думать. У него гулко бухало в груди, полыхали щеки, и сладко тянуло под животом, и это было стыдно. И странно: испытывать желание к тому, кто даже не человек, чье тело не создано для плотской любви. Он скинул с себя плащ и укутал в него Вискола, чувствуя, как мгновенно остывает согретое тело Стража. Отдернул полог палатки и вошел, щурясь на свет масляной лампы.
      - Вы, кажется, просили доказательств, кэй Ильтариа? Прошу, знакомьтесь – Вискол, Страж Полуночи.
      Когда этот безумец выскочил наружу полураздетый, Карин еще минуту сидел в изумлении, потом рванул следом, прихватив забытый принцем плащ. Но снаружи оказалась непроглядная тьма, странно скрадывающая звуки, как войлок. Он прислушивался, но так и не понял, куда направился юноша. Поэтому оставалось только вернуться назад, в тепло, и ждать, пока Альмейдо замерзнет и вернется, поумерив и пыл, и обиду. Впрочем, ждать пришлось недолго. Полковник только и успел – откупорить бутыль с вином и разлить его в стаканы, поставив их на край жаровни: вернувшегося мальчишку надо будет напоить горячим. Вино едва успело согреться, как полог отдернулся и рыжий наглец ввалился в палатку. А следом за ним… Вот тут Карина Ильтариа к полу-то и приморозило.
      Он слышал столько легенд и сказок о ведьмах севера, от самых страшных крестьянских баек до романтических слащавых баллад. Но все они сходились в одном: ведьме нельзя смотреть в глаза. И подпускать к себе нельзя: поцелует – душу высосет. Но он взглянул в сияющие внутренним огнем сапфиры и пропал. Отвести взгляд не получалось, да и желание сделать это постепенно уходило. Но Карин не был бы собой, уступи он любой, даже самой сильной нечисти. Он внутренне собрался, вызывая в себе ярость, и рванулся прочь из затягивающего в омут взгляда.
      - Ты сильный, - Страж улыбнулся, отводя глаза. Карина поразил его голос. Он и в самом деле пугал. Так пугает путника, заблудившегося в степи, шелест ветра и снега по насту. – Я не трону тебя больше. Что ты хотел услышать от меня?
      Полковник собрался. Все-таки, они тут не в бирюльки играют, война – дело не шуточное. Как и разговор с легендарным существом, которое пришло по зову принца крови Ларада.
      - Его высочество сказал, что ни мы, ни горцы не сможем больше воевать, потому что Стражи закроют Наор-Дагэ.
      - Это правда. Мы не хотим кровопролития. Его было достаточно.
      - А чего вы хотите? – вкрадчиво поинтересовался полковник, чуть подаваясь вперед. Страж вздохнул, наклоняя голову, задумчиво перебрал тонкими пальчиками рыжую прядь в снежно-серебряной гриве, конец которой терялся где-то снаружи. Потом поднял голову и просто сказал: - Помогите принцу Альмейдо продержаться до прибытия короля. Остальное он сумеет сам.
      Карин Ильтариа кивнул: что-то такое он и подозревал.
      - А какой интерес у вас, Стражей, в том, что королем станет его высочество Альмейдо?
      Снежное существо повернулось к рыжему принцу и тронуло ладонью его плечо, по которому серебрилась выбившаяся из растрепанной косы прядь.
      - Он принадлежит не нам, но и нам тоже. И мы принадлежим ему. Горы должны сойтись с долинами, а страна – стать единой, как было до Наор-Дагэ. Вы забыли, но мы помним, что дети равнин и дети гор были одним народом. Круг должен сомкнуться, а кровь Ларадэев – очиститься от проклятия, - Страж повернулся к изумленно смотрящему на него полковнику, улыбнулся: - Ответ написан в твоем сердце, Карин Ильтариа. Я узнал все, что желал. Прощай. Проводи меня, Альмейдо.
      Карин смотрел, как юноша подхватывает Стража на руки и выходит. Потом, не чувствуя вкуса и температуры, схватил горячий стакан с жаровни и залпом выпил согретое вино. В голове будто снежная буря похозяйничала: обрывки мыслей, чувств, планы, слова смешались во что-то невообразимое.
      - Свихнуться можно, подземельники меня дери… И что он узнал? Высокое Небо, ну и ночка…
      Альмэ вышел на границу лагеря, так и неся Стража на руках. Тот, казалось, задремал, прильнув к его плечу, по крайней мере, серебряные ресницы были сомкнуты, бледные тонкие губы изгибались в легкой улыбке. У самого прохода в засеке Вискол встрепенулся и соскользнул с рук юноши.
      - Спасибо, Дитя Полудня. Дальше я сам. А то ты снова замерзнешь.
      - Не замерзну. Спасибо, что пришел на зов, Вискол, - Альмэ почему-то не разжимал рук, в кольце которых стоял Страж. Но признаваться самому себе в странных желаниях было стыдно. Дитя Полуночи поняло все и без слов. Вискол потянулся, привставая на цыпочки, дотронулся ледяными губами до губ Альмэ. Простое касание длилось и длилось, перетекая во что-то невообразимое, от чего закружилась голова и зашумело в ушах. Но страж отпрянул, почти испуганно, тяжело дыша и прижимая тонкие руки к груди.
      - Ты горячий… Мне нельзя… прости, мне нельзя было пить тебя. Теперь будет больно и тебе, и мне. Возвращайся, тебе надо согреться. Иди же! – он взмахнул руками, словно отталкивая юношу. Невесть откуда взявшийся вихрь развернул принца, рванул, толкнул в спину, увлекая назад, в лагерь, и растаял. Альмэ снова стоял у палатки полковника. А губы, казалось, окунули в колючий снег, и теперь он таял, оставляя привкус сладкой родниковой воды.


21. Путь к Акхала-Раг

      Отпаивать глупого мальчишку, а воспринимать принца иначе, ну, никак у Карина не получалось, пришлось долго. Казалось, что Альмэ впал в какую-то прострацию: он сидел, обхватив стакан с вином ладонями, и смотрел в одну точку.
      - Игры со Стражами до добра не доведут, - бурчал себе под нос полковник, укутывая его высочество в два плаща и придвигая поближе жаровню.
      - Что? – очнулся юноша, недоуменно моргая. – О… Кэй полковник, не стоит, я не замерз.
      Карин не стал отказывать себе в удовольствии. Прихватив в кулаки ворот меховой куртки Рыжей Твари, он резко тряхнул его, с удовлетворением услышав, как клацнули его зубы.
      - А теперь послушай, ты, маленькое рыжее недоразумение! – полковник наклонился так близко, что его резкое дыхание обдавало теплом лицо принца, а Альмэ с легкостью мог разглядеть себя в расширившихся от гнева зрачках мужчины. – Я выполню все, что ты скажешь, я уведу людей с Межи, я поговорю с генералом. Я даже удержу его от необдуманных поступков, если понадобится. Но и ты должен выполнить то, на что подписался. Как хочешь, так и сделай, но чтоб горные бароны встали под твою руку. И тогда войска посадят тебя на трон Ларада. Ради мира. Чтобы больше никто и никогда не гнал нас на убой, как скот, в зиму. Понял?
      - Отпустите меня, кэй Карин. Я и без применения силы все хорошо понимаю, - голосом Альмэ можно было заморозить никогда не замерзающую Межевую.
      - Простите, ваше высочество. Или, может быть, стоит теперь уже привыкать к величеству? – а вот голосом Карина Ильтариа ту же Межевую можно было отравить до самого дна.
      - Пока не стоит. Не хотелось бы искушать судьбу, она все же женщина, а, как и любая дама, может проявить вздорный характер и отвернуться.
      - Вы мне нравитесь, принц, - полковник остыл так же быстро, как и загорелся. Спокойно подлил в стакан Альмэ еще вина и сел рядом, грея руки над жаровней.
      - Это взаимно, кэй Ильтариа. Благодарю за угощение, но я так и не сказал вам главное, зачем вернулся. Я хотел бы, чтобы Ирвин ушел утром в Наордэй с обозом и ранеными. Ему нужно тепло, прогреться в бане, а это возможно только в ставке.
      - Я не возражаю. Это разумно.
      Альмэ искоса посмотрел на мужчину, встретился с таким же оценивающим взглядом из-под русой с проседью челки и фыркнул. А потом они смеялись уже вместе, и у обоих в душе распускались какие-то стягивавшие сердце узлы и обручи. Все будет хорошо. Все должно быть хорошо.
      Альмэ порывался уйти, но, осоловев от выпитого и тепла, свалился спать прямо на столе. И не проснулся, когда полковник аккуратно переложил его на свою постель, стянув сапоги и укутав в плащ. Сам Карин еще долго сидел за столом, писал приказы и распоряжения. А потом просто прихлебывал теплое вино, смотрел на разметавшегося по постели мальчишку и думал.
      Он служил в Наордэе с того самого дня, как впервые взял в руки не учебную, а боевую шпагу. Когда они с Ирвином влюбились в одну девушку, и между ними вышла размолвка, он покинул границу и уехал в Кентарру. Оттуда уже перебрался в столицу. Ему довелось послужить под началом короля Эдериха. Тот был достойным монархом, мудрым и дальновидным, хотя и он совершал ошибки. Одна из которых стоила ему жизни. Старший сын оказался гнилой веткой на могучем древе династии Ларадэев. А каким окажется этот хрупкий юноша с глазами, полными скрытой боли? От Карина не укрылось то, как мальчишка отреагировал на силу. Нужно было расспросить Ирвина, что произошло в Анстранне. И по какой причине младший принц оказался в опале. Бредням об убийстве Эдериха и покушении на Лайениса полковник не верил. Рыжая Тварь, спокойно резавший горцев, как баранов, и виденный когда-то мельком смущающийся и мечтательный мальчик различались очень сильно. Но Карин умел читать в душах, и умел хорошо. Жизнь научила. Душа у этих таких разных людей была одна. И она не изменилась, просто покрылась коркой льда.
       «Кто отогреет тебя, Альмэ? Ты легко зажигаешься, ярко горишь. И гаснешь, как тонкая свеча. Кто сможет разжечь тебя, как вечный маяк на краю пропасти? И поддерживать в тебе это пламя всю оставшуюся жизнь? Кому это под силу… Я пока не знаю. Но я пойду за тобой. Страж оказался прав, ответ уже был у меня в душе, и он его прочел. Я пойду за твоим пламенем, король Альмейдо, и стану хранить его, пока не пойму, кому передать этот щит. Спи», - Карин осторожно укрыл спящего тревожным сном юношу и не удержался, тронул губами его лоб, проверяя, нет ли у глупого мальчишки, шаставшего раздетым по морозу, жара. И отпрянул, услышав тихое, сбивчивое:
      - Ир… останься… Мой… мой рыцарь… Ирвин…
      Жалость острой спицей кольнула в сердце. Мальчишка влюблен в капитана? И при том, он явно видел, что Ирвин спит не один. И, кажется, даже не приревновал. Впрочем, Карин понимал его. Ревновать Ирвина было невозможно. Капитан Геллар был настолько харизматичной личностью, что и сам полковник, еще в бытность простым лейтенантом, не ревновал девушку, в которую был влюблен, к другу. Размолвка вышла вовсе не по этой причине. Ирвин тогда согласен был забыть о Шееннис, лишь бы только Карин увез ее подальше от Наордэя. Ильтариа обозвал его трусом. В итоге, уехал сам, чтобы девушка не страдала, видя, как отдаляются из-за нее друзья. Каким же глупцом он оказался! Если бы он только сделал так, как просил Ир! Шееннис была бы сейчас жива. И, наверное, у них были бы дети. Но милая черноволосая красавица и дети Ирвина сейчас похоронены под стенами города, который защищал капитан Геллар. И умерли они для того, чтобы он жил. Ир винит в их гибели себя. Но больше него виноват он, Карин Ильтариа.
      За стенами палатки сыграли побудку. Внутрь сунулся заспанный вестовой. Полковник прижал палец к губам и тихо отдал ему приказ доставить распоряжения командирам отделений. Через час из лагеря вышел обоз с ранеными, сопровождаемый командой Рыжей Твари. Сам Ларион Дэй, кое-как проснувшись и растерев щеки снегом, наскоро позавтракал и исчез с засеки в неизвестном направлении. Полковник был слишком занят сворачиванием лагеря, чтобы постоянно проверять наличие принца рядом, да он и не собирался быть ему нянькой. Но когда Рыжей Твари не обнаружилось в готовой уходить колонне, забеспокоился. Дозорные доложили, что лейтенант Дэй еще утром ушел в сторону другой засеки.
       «Я должен проверить, чтобы на Меже не осталось ни одного ларадца», - вспомнил Карин. Сделать он все равно ничего не мог, так что напрасно переживать не имело смысла. И все же, спустя несколько часов полковник Ильтариа поймал себя на том, что с тревогой думает о том, где сейчас неугомонный рыжий мальчишка.
      Альмэ не думал о том, как будет добираться до Акхала-Раг. Он знал одно – он туда дойдет. А вот что будет дальше, не мог сказать ему даже Страж. Когда время подобралось к полудню, небо заволокли тяжелые тучи, они вспороли себе брюхо об острые пики Наор-Дагэ и теперь истекали густыми полосами снега. Именно полосами: юноша нырял в одну, проходил ее насквозь и видел перед собой вторую, живую стену серого колышущегося марева. Снег облеплял лицо, забивался в глотку, мешая дышать, плащ тяжелел с каждой минутой. А потом поднялся ветер. В его завываниях Альмэ слышал флейту Вискола, он шел на ее голос, пока не вышел к перевалу. Оглянулся, но в снежной круговерти ничего внизу видно не было. Зато впереди, в седловине перевала, между двух вершин ярко голубело чистое небо. Пояс бури остался позади.
      Альмэ скинул плащ и попытался отряхнуть его, потом достал из поясной сумки немного вяленого мяса и пресную лепешку. Запивать нехитрую походную еду можно было перцовкой, настойка согревала, но принцу не хотелось ничего крепкого, а воду он брать не стал – в металлической фляжке она все равно замерзала мгновенно. Он зачерпнул горсть снега и, словно ребенок, перекатывал на языке колкие крупинки, пока они не таяли. Это напоминало поцелуй Вискола, и отчего-то становилось весело, отступал страх смерти. А то, что он идет на верную смерть, если горцы сочтут, что Рыжую Тварь стоит сначала убить, а потом разбираться, что его привело к стенам цитадели тинга, он был уверен.
      Принц прошел седловину перевала, когда дозорные, наконец, сочли необходимым остановить вышедшего из бури одинокого путника. По одежде признать в нем ларадца было нельзя, а шпага была укрыта плащом.
      - Замре! Кто е? (19)
      Альмэ замер, потом развел в стороны пустые руки:
      - Сэл у тинг! Од главе ларадске! Йше на добре! (20)
      - Зброю стрымай! (21)
      Пришлось снять с перевязи ножны со шпагой. За камнями загомонили. Потом на тропу вышли трое – крепкие, плечистые парни, темноволосые, темноглазые. В их косы были вплетены перья орланов и крупные бусины из местных агатов и хризолитов. Явно не рядовые ополченцы. Альмэ сноровисто охлопали, из сапога извлекли каэт, а с пояса сняли трофейный горский нож. Юноша мысленно дал себе оплеуху: надо было оставить нож в лагере. Взгляды и голоса горцев стали злее, цепче. Ему без особой жалости скрутили руки за спиной, кисти мгновенно отнялись. А потом кто-то додумался сдернуть с его головы капюшон. Альмэ напрягся, готовый ко всему разом. Чей-то голос неверяще выдохнул:
      - Йиржа Твар… Не вважаю… (22)
      - Тэ-э-э-э-э, мелька! Йиржа Твар з глузде не зийше, чи так? (23)
      Кто-то сплюнул, кто-то засмеялся. Принц состроил испуганную мордочку совершеннейшего ребенка. Смешки стали гуще.
      - Йше, мелька, не стрымчи, не займэ.(24)
      По спине противно щекотнули, скатываясь к поясу, капельки пота. Альмэ несмело улыбнулся, пошел вперед, подталкиваемый в плечи горцами. Кажется, угроза пока миновала. Но только пока.
      Они прошли около лите, прежде чем тропа, петляющая в ущелье, не вывела на широкий карниз над горной долиной. Там, врезанный в утесы, орлиным гнездом возвышался Акхала-Раг, четырьмя когтистыми башнями соперничая с пиками Наор-Дагэ. Серые неприступные стены, узкий мост, протянувшийся над глубоко вспоровшей плоть камня рекой. Даже издалека был слышен рев воды, текущей с горных ледников.
      - Акхала! Вайрэ! – прогремело над долиной и отозвалось эхом.
      - Вайрэ! Сэл у тинг! – приставив ладони ко рту, прокричал предводитель дозорного отряда. Альмэ мимолетно позавидовал такой луженой глотке.
      - Йше!
      Высоченные, почерневшие от времени и непогоды ворота цитадели открылись, когда они перешли мост. Шаги отразились от сводов короткого тоннеля-прохода в крепостной стене. Альмэ оценил ее толщину и с растущим изумлением подумал: как отец умудрился захватить Волчий Клык? Или он его осадил? Но в подобном замке должны быть как минимум годовые запасы провианта и колодец, выводящий к реке. Впрочем, о том, как король Эдерих поверг наоритов в прошлой войне, надо было вычитывать в книгах раньше. Сейчас уже поздно. Сейчас его ждет кое-что потяжелее осады и штурма – попытка остаться в живых.
      ____________________
      19 - Стой! Кто такой?
      20 - Посланник в тинг! От ларадского генерала! Иду с миром!
      21 - Снимай оружие!
      22 - Не верю…
      23 - Мальчишка же! Рыжая тварь с ума не сошел, да?
      24 - Иди, мальчик. Не дрожи, не тронем.


22. Хранитель Акхала-Раг

      Альмэ понимал наоритов с пятого на десятое: говорили слишком быстро, с чудовищным произношением, которое воспринимать на слух было тяжело. Конечно, когда к нему обращались, горцы говорили медленнее. И, насколько юноша мог судить, строили совсем простые предложения. «Иди. Стой. Как зовут? Кто послал?» Он отвечал, пытаясь пояснить горцам, что должен говорить с главой тинга, с военным вождем. Но до перелома года оставалось еще около декады, и не все бароны съехались в Акхала-Раг.
      Хранитель Волчьего Клыка выслушал запинающегося испуганного мальчишку и кивнул, что-то приказав своим орлам. Альмэ развязали руки и проводили мрачными узкими коридорами в одну из клетушек для слуг, неподалеку от громадной кухни цитадели. Впихнули в крохотную комнатенку, у которой было одно окошечко под самым потолком, и то забранное решеткой и затянутое бычьим пузырем. Еще в комнате стояла узкая кровать без матраца, на которую юноша и упал, уставший от страха и неизвестности. Сон не шел, тем более что от кухни в каморку проникали довольно аппетитные запахи, а принц с самого полудня, кроме черствой лепешки и куска вяленой баранины, ничего не ел. Еще хотелось пить, флягу с перцовкой у него отобрали, как и все остальное, а просить… Наверное, не позволяли остатки гордости. Эта пресловутая гордость Ларадэев! До какого предела может она завести?
      Альмэ лежал, свернувшись в плотный комок под волглым плащом, и думал, пытаясь представить себе того, кто был когда-то отцом его матери. Он не знал его. Он, если честно, вообще отчего-то не задумывался, а были ли у королевы Элланис родители, и кто они? Но эта тема была словно бы под запретом, о ней никогда не упоминали. У него была бабка, королева Изанн, был дед, король Стелланис, он даже помнил их, королевская чета отошла в Высокое Небо, когда Альмэ было пять лет. В памяти маленького принца остались только удивительно добрые глаза бабушки и жесткие, но осторожные ладони деда, который и научил его держать перо и рисовать первые силуэты лошадок и ветки цветущих яблонь. Сам король Стелланис был великолепным художником, в столичном дворце остался парный портрет королевы Изанн и юного Эдериха его работы. Не считая пейзажей и натюрмортов в картинной галерее.
      О том, что мать была наориткой, Альмейдо узнал только от Стража. Интересно, что сталось с ее отцом после победы короля Эдериха? Горцы не любят проигравших, законы баронств Наор-Дагэ вообще весьма суровы. С одной стороны, юноше хотелось бы познакомиться с этим человеком, родственник, как-никак. С другой, тот, кто практически предал свою дочь, отдав ее победителю залогом мира…. Альмэ не терпел предательства. Ни в каком виде.
      Сон, будто издеваясь над уставшим принцем, упорно бежал, стоило смежить веки. Юноша поворочался, потом сел и принялся расплетать волосы. Кольцо с печатью принца дома Ларадэев он сохранил с самого побега из крепости Анстранн. Он не прятал его ни в пояс, ни в сумки, а вплетал в косу, пряча под рыжими прядями у ее основания. Тонкий золотой ободок с филигранной площадкой, на которой был выгравирован лев, коронованный полумесяцем. Только у правящего короля рога полумесяца на печати были направлены вверх, а у принца крови – вниз. Вот и все различия. Кольцо скользнуло на палец и село, как влитое. Альмэ развернул его печаткой к ладони. Незачем светить им направо и налево до поры.
      Он пытался привести грязные, повисшие сосульками волосы в относительный порядок, мечтая о ванне или хотя бы о бане, когда дверь открылась. В крохотной комнатенке сразу стало тесно, когда внутрь ввалились сразу двое здоровяков в кожаных куртках, расшитых цветными шелками.
      - Йшее, мелька! Владару отповие быш (25).
      - Владару тингу? – спросил Альмэ, хотя и знал, что военного вождя изберут лишь на третий день тинга. Но он должен был играть роль недалекого мальчика-курьера, которого, возможно, послали на верную смерть за какую-то провинность. Горцы только рассмеялись, подтверждая его мысли.
      - Йшее, гуцэ, гуцэ, мелька. Владар чека. (26)
      Провели коридорами, даже не связывая рук. Альмэ запоминал повороты и лестницы, пытаясь представить себе, в каком крыле цитадели находится. Выходило, что в дальнем северном от ворот. Здесь уже были ковры на стенах и тканые шерстяные гобелены. Альмэ разглядывал их, насколько успевал, конечно, и удивлялся: когда-то его наставники представляли наоритов жестокими, необразованными, кровожадными варварами. Но на гобеленах и редких ярких фресках он видел сцены обычной мирной жизни. И еще Стражей. Длинноволосые снежные создания были повсюду.
      - Гуцэ, мелька, аще надиве до тингу (27).
      Перед ними раскрылась массивная дверь, изукрашенная почерневшей от времени резьбой. Альмэ пихнули в плечо: иди, мол. И дверь закрылась за спиной. Он закрутил головой, рассматривая сумрачную комнату. Узкие окна-бойницы почти не давали света, закрытые не привычным стеклом или кожей, а массивными пластинами горного хрусталя в бронзовом переплете. Пол целиком устилали медвежьи и бараньи шкуры, камин ярко пылал, бросая оранжевые отсветы на темные полки, мебель и лицо сидящего в кресле человека. Насколько принц мог судить, одежда на нем была на порядок богаче, чем у всех доселе виденных наоритов. Меха, тонкой выделки шерсть с золотой нитью. Массивная золотая цепь на груди, украшенная квадратным медальоном довольно тонкой чеканки с узором из стилизованных ключей. Альмэ поднял глаза, всматриваясь с лицо Хранителя Акхала-Раг. Если бы ему кто-то сказал, что можно оживить скалу и придать ей облик человека, он, не задумываясь, представил бы себе именно его. Резкий профиль не смягчали даже плавно сбегающие от высокого лба прямые темные волосы с проседью, лоб прорезали глубокие морщины, четкий абрис губ выделяли резкие складки от крыльев хищного носа. Мужчина повернулся, лицо скрыла тень. Альмэ невольно сделал пару шагов вперед, чтобы всмотреться в его глаза. Он не смог разобрать цвет, но, кажется, они были такие же темные, как и у большинства горцев. Как и у него самого.
      - Добрый вечер, юноша, - голос был глухим и смутно-знакомым. Говорил наорит с акцентом, но не так уж и плохо.
      - Добрый, господар. Вы хорошо знаете ларадский? – учтиво поклонился принц.
      - Приходится знать. Присядь и расскажи, что привело тебя в Акхала-Раг.
      Альмэ ожидал чего угодно, кроме такого. Подземелий, пыток, издевательств. Допросов по многу часов подряд, цепей. Но не разговора у камина. Это выбивало из колеи, уставшее сознание провело параллель с Анстранном, хотя горец и не был похож на Ирвина, с ним хотелось говорить откровенно. Это было опасно, пришлось сделать над собой усилие, чтобы вернуть мысли в подобающее русло.
      - Меня прислал генерал Шеллеран, но цель моей миссии я уполномочен изложить только тингу.
      - Она так важна, что генерал Шеллеран прислал аж одного мальчика? – смех горца оказался неожиданно приятным, хотя яду в нем было достаточно, чтобы отрезвить Альмэ. Принц пару минут сидел и смотрел, как смеется Хранитель цитадели, потом неспешно, ласкающим движением, развернул кольцо печаткой вверх. Его жест не остался незамеченным. Мужчина поперхнулся смешком, сощурился, недоверчиво и холодно. Но Альмэ это уже не пугало.
      - О-о-о. Вот как. Хорошо. Позвольте проводить ваше высочество в подобающие вам покои.
      - В подземелья? – Альмэ фыркнул, стараясь не выдать чувств.
      - Отчего же? Принцу, да еще с половиной горской крови, положены комфортные апартаменты. И, думаю, вам не помешает горячая ванна.
      Юноша оторопело уставился на Хранителя, переваривая услышанное. Потом улыбнулся, поднимаясь с кресла и кланяясь:
      - Я был неправ и невежлив, господар. Прошу меня простить. Дзенку, добре господар, в цее розмове (28).
      __________________________
      25 - Идем, мальчик. Господину отвечать будешь.
      26 - Иди, быстрее, быстрее, мальчик. Господин ждет.
      27 - Быстрее, мальчик, еще насмотришься до тинга.
      28 - Спасибо, добрый господин, за этот разговор.


23. Признание и защита

      О, Высокое Небо! Каким же блаженством оказалась обычная дубовая бадья с горячей водой! Каким воистину небесным наслаждением! А уж принесенный расторопной кухонной служаночкой поднос со свежевыпеченным хлебом, горячим сочным мясом и плошкой с каким-то соусом-горлодером… Альмэ понял одно: неприязнь даже к кровным врагам способна отступить на второй план, если ты дико голоден, грязен и устал, а эти самые враги тебя накормили, согрели и вообще не кажутся такими уж варварами и зверями. Он, конечно, помнил об Ирвине и его утрате. Он помнил о Саллине. Обо всех, кого потерял в этой войне. Но в свое время его учили смотреть с позиций обоих сторон. А правда была такова, что Ларад напал первым. Напал без объявления войны.
      Принц тщательно отмыл многодневную грязь с тела и волос, переоделся в принесенные все той же девушкой чистые горские одежки из простой кожи и шерсти. Тщательно вычесал волосы и заплел плотную косу, поражаясь тому, что за пятимесячное прозябание в полевых лагерях и горных засеках не подцепил ни вшей, ни чего похуже. Коса легла через плечо, доставая до середины груди. Альмэ усмехнулся: интересно, что сказал бы на это брат? И матушка? С детства длинная грива была привилегией исключительно Лайениса, рыжего принца же стригли коротко, оставляя едва ли касающиеся плеч прядки.
      Впрочем, скоро подобные мысли из головы Альмейдо выветрились, зато вернулась тревога за Ирвина. Как там его первый рыцарь? Он надеялся, что Карин не оставит друга на произвол судьбы, присмотрит, чтобы капитан хорошенько попарился в бане и отлежался в тепло натопленной комнате. В конце концов, зачем еще нужны друзья?
      Еще думалось о генерале Шеллеране. Это было, конечно, плохо – решать за Эстариса, что ему следует делать. Но либо Альмэ отправился бы в ставку в Наордэй, теряя драгоценное время, либо отдал приказ об отступлении сам. Если он решил взять власть в свои руки, то выбор был только один. И он его сделал. История, как любил повторять учитель этой самой истории принцам, рассудит, кто был прав.
      Альмэ прождал до вечера, но к нему никто так и не пришел. Ни Хранитель цитадели, ни горские бароны из тех, что уже были в Акхала-Раг. Так что юноше ничего не оставалось, кроме как лечь спать. Согревшись в постели под богатым меховым покрывалом, он провалился в сон очень быстро. Но либо он слишком устал, либо перенервничал: снились одни кошмары, от которых принц вскакивал в холодном поту и слезах. Такого даже в Анстранне не бывало. В конце концов, утомленный разум вообще отказался что-либо воспринимать, и Альмейдо нырнул в густую вязкую черноту без снов и видений.
      В себя он пришел только от чьих-то настойчивых встряхиваний. Разлепил глаза, собираясь рявкнуть на Саллина, разбудившего Рыжую Тварь ни свет ни заря. Но это была давешняя служанка, а память соизволила услужливо подкинуть картинку умирающего на руках мальчишки. Не самое лучшее начало дня.
      - Что-то случи… Гхм… штее страпе? (29) – с трудом вспомнил он наоритские слова.
      - Господар Мишта кази, кличе вас до розмове у йидальню (30), - девушка лукаво улыбнулась, показывая ровные белые зубки между полными яркими губами. Альмэ невольно улыбнулся ей в ответ, разглядывая горянку. У нее были черные волосы, свитые жгутами на затылке и закрепленные желтыми лентами, темно-карие глаза с хитринкой, симпатичные ямочки на щечках.
      - Господар Мишта? Бережич Акхала-Раг? (31) – переспросил он, выпутываясь из пушистых объятий покрывала. Девушка хихикнула и заалела румянцем, впрочем, даже не подумав отвернуться, разглядывала обнаженное тело юноши. Не жадно, а так, как смотрят на что-то привычное, только чужое. Как на красивое оружие или лошадь.
      - Так-так, Мишта Рагтай. Чуе? (32)
      Альмэ пожал плечами: имя Хранителя Волчьего Клыка он прежде не слышал. Имена горцев-наоритов вообще для слуха ларадца были непривычны. Насколько он понимал, фамилий у них не было. То, что называлось вторым после имени, было либо прозвищем, либо названием родового замка, либо – в некоторых случаях – производным от имени барона. Хранителя цитадели звали «Собиратель клыков».
      - Чом – Рагтай? – Альмэ наклонился над бадейкой для умывания. Девушка полила ему на руки, продолжая болтать. Принц узнал, что в молодости господар Мишта слыл заядлым охотником и собирал клыки горных барсов, медведей и волков на длинное ожерелье, которым и хвалился. Правда, когда стал постарше, остепенился, да вот только прозвище осталось до конца жизни. Альмэ переспрашивал незнакомые слова, девушка, посмеиваясь, поясняла. Потом помогла одеться, завязав шнуровку вышитой сорочки и широкий темно-синий пояс с серебристыми кистями.
      - Гарни вой, (33) - и прицокнула языком, разглядывая его. Альмэ, рассмеявшись, притянул ее за плечи, даже не задумавшись, что делает. Девичьи губки на вкус были, как спелая земляника. И поцелуй даже отдаленно не походил на те, что до сих пор пробовал юноша. Яркий румянец полыхнул на щеках, в кровь будто щедро плеснули вина.
      - Ото добре. Йше, гуцэ, господар Мишта чекаш не зважа, (34) - поторопила его девушка. Он даже имя ее не спросил, впрочем, зачем ему ее имя? Он не рассчитывал, что она явится к нему вечером. Это было бы совсем вопиющим нарушением традиций наоритов. Так что он только кивнул, накинул плащ на плечи и поспешил за девушкой.
      Йидальней жители Акхала-Раг называли даже не зал, а отдельное строение в глубине громадного замкового двора, такое же сумрачно-строгое, как и сама цитадель, с крохотными окошками под самой крышей. Но внутри оказалось на редкость уютно, высокое помещение с двумя длинными столами освещалось громадными металлическими люстрами-колесами, в которых сплошными огненными кольцами пылало очищенное земляное масло, почти не давая копоти и гари. На невысоком помосте у дальнего конца зала располагался еще один стол, возле которого стояла не лавка, а двенадцать простеньких кресел. Сейчас там сидело четверо баронов и Хранитель. Мишта поднялся, как только Альмэ вошел и приблизился к помосту.
      - Господарэ! – разнесся его голос, перекрывая негромкий гул в зале, и все немедленно замолчали, любопытно уставившись на чужака. – Господарэ, чи мае звагу кличе до вас младэ володар Лараду, Альмейдо Ларадэя (35).
      Стоило ему замолчать, и после секундной паузы по залу будто пронесся ураган. Альмэ вежливо склонил голову, не уронив собственное достоинство, но и не унижая хозяев. Хотя, признаться честно, коленки у него тряслись изрядно. И тут кто-то из воинов, обедавших за нижними столами, выкрикнул:
      - Йиржа Твар! То ж Йиржа Твар!
      Альмэ медленно обернулся, глядя туда, откуда раздался крик. Левый угол рта, отмеченного шрамом, оттянула жесткая усмешка, преобразив его из невинного мальчика в Рыжую Тварь.
      - То я. Йиржа Твар. Цэ замае? (36)
      Они молчали, он чувствовал их ненависть, волнами прокатывающуюся по телу. Ждал: когда же это прозвучит? Кто решится первым выкрикнуть вертящееся у всех на языке слово?
      - Страта! Господарэ, страта! (37)
      Альмэ внутренне подобрался, готовый драться за жизнь со всеми разом, если понадобится. Можно было схватить со стола длинный нож для разделки мяса, ничуть не уступающий обычным боевым ножам наоритов. Но, видит Небо, ему не хотелось проливать кровь! Не сейчас, когда он пришел просить мира. Не тех, кто был к нему добр и милостив.
      - Стоя! Чи вы е лютэ потворэ? Дьеца! Не займаш! (38)
      На плечо Альмейдо легла тонкая ледяная ладонь, и он успокоился. Да и в йидальне стало тихо, как в могиле. Еще бы, не каждый день Страж приходит, чтобы остановить расправу и спасти кровного врага. Принц чуть повернул голову и улыбнулся совсем другой улыбкой, светлой и чистой, заметив в серебристом тумане золотисто-рыжий взблеск.
      - Здравствуй, Вискол. Спасибо, что снова спасаешь.
      - Здравствуй, Альмэ. Я не могу оставить тебя на произвол судьбы, - Страж ответил, чуть склонив голову и прикрыв глаза ресницами. Альмейдо машинально облизнулся, вспомнив вкус его губ – снежный и лишающий дыхания, как порыв ветра.
      В полной тишине прозвучал нежный хрустальный перелив голоса Вискола. Он говорил быстро, Альмэ не успевал понять его речь. Плавно перетекали струями тумана волосы Стража, в них мелькали золотисто-рыжие нити. Принц стоял, как завороженный, слушая этот голос и глядя, как движутся в ласковых, успокаивающих жестах тонкие руки, обнажаясь из-под меховой накидки по локти. Он знал, что они холодны, как лед, но так быстро согреваются от дыхания и тепла человеческого тела. Он помнил, каким невесомым было это снежное существо, как льнуло к его груди, доверчиво и нежно. Нельзя было обольщаться его мнимой хрупкостью и уязвимостью, Вискол был могущественнее всех королей, вместе взятых. Даже здесь, в человеческом жилище, ему ничего не стоило вызвать бурю и уничтожить всех присутствующих. Но Страж предпочитал уговаривать, он утихомиривал гнев горцев спокойным голосом, мягко, как детей. Впрочем, они и были для него неразумными детьми, младшими и, возможно, любимыми. Хотя, кто его знает, что на самом деле чувствуют Стражи. Они ведь не люди.
      Последняя мысль отрезвила, сбросив с разума поволоку колдовского очарования Стража. Альмэ оглянулся, встретившись глазами с внимательным взглядом Хранителя Акхала-Раг. И тот едва заметно кивнул ему, жестом приглашая подняться на помост.
      - Вискол, зачекаши. Чи заручи баронэ у добре намени младэ володар?
      - Заручи, так. Риеч Чувар горскэ.
      - То е добре. Я одповие до тингу. Зходэ до нас у день святы?
      - Сходэ. Чекаш (39), - Страж повернулся к Альмэ, тронул его за плечо, улыбаясь: - Не бойся, Хранитель цитадели замолвит за тебя слово на тинге. А я приду, когда будет выбран глава тинга.
      - Почему ты мне помогаешь, Вискол? – принц придержал его ладонь, перехватив и чуть сжав тонкие пальчики. Синие звезды глаз Стража слегка округлились, будто от удивления, а потом он на секунду прижался к груди юноши, запрокидывая голову, чтобы смотреть ему прямо в глаза.
      - Ты теплый. Это приятно. Иди же, Альмейдо Ларадэй, - оттолкнулся и… пропал, растворился легкой дымкой, тотчас растаявшей в теплом воздухе йидальни.
      ________________________________
      29 - Что случилось?
      30 - Господин Мишта сказал, что зовет вас на беседу в обеденный зал.
      31 - Господин Мишта? Хранитель Волчьего Когтя?
      32 - Да-да, Мишта Рагтай. Слышал?
      33 - Красивый воин.
      34 - Это хорошо. Идем, быстрее, господин Мишта ждать не любит.
      35 - Господа! Позвольте представить вам младшего властителя Ларада.
      36 - Это волнует?
      37 - Казнь! Господа, казнь!
      38 - Остановитесь! Разве вы дикие звери? Дети! Не троньте!
      39 - Вискол, подожди. Ручаешься за добрые намерения принца?
       - Ручаюсь, да. Словом Стражей гор.
       - Это хорошо. Я отвечу перед тингом. Придете к нам на праздник?
       - Придем. Ждите.


24. Танец

      Обед прошел в напряженном молчании. У Альмэ кусок не лез в горло, он чувствовал, что слова Вискола не настолько успокоили горцев, чтобы он мог чувствовать себя в безопасности.
      - Ты боишься? – вопрос прозвучал несколько неожиданно, и юноша не смог сдержать мгновенной дрожи. Он поднял глаза от стола и посмотрел на Хранителя цитадели. Мудрые черные глаза, казалось, легко проникали в душу и читали ее, как раскрытую книгу. Он кивнул.
      - Да. Это разумно, не так ли?
      - Это естественно. Ты один, в самом сердце вражеской территории, среди враждебно настроенных людей.
      - Я не считаю вас врагами. Вискол объяснил мне многое.
      - Но ты потерял многих друзей, разве кровь их не взывает к отмщению? – Хранитель прищурился, внимательно глядя на принца.
      - У меня есть еще и разум, кроме сердца и чувств. Да, я многих потерял. Но я не хочу больше крови. Это пора остановить.
      - И что же ты предлагаешь, мальчик? – прозвучал другой голос, с чудовищным акцентом. Это заговорил один из седовласых баронов, сидевших за столом. - Чтобы Наор-Дагэ склонился под Ларад, как некогда пришлось склониться одной из наших женщин?
      - Я хочу мира. Но об этом я буду говорить со всем тингом, - резко закончил Альмэ, порываясь встать.
      - Сядь, сын моей дочери.
      Альмэ замер, словно его заморозили, потом медленно сел обратно, потрясенно всматриваясь в резкие черты горного барона. Своего деда.
      - Меня зовут Ринташ Несавит, - сказал горец. Альмэ машинально перевел: «Несгибаемый». Это подходило к барону, наверное, больше, чем имя, больше, чем его одежда или оружие. Это было прозвание, данное самими горами. Иначе как объяснить, что проигравший сражение барон не свергнут, не упокоился на дне одной из пропастей, «случайно» сорвавшись. Его не согнули годы, не согнула потеря единственной любимой дочери, которая должна была стать жрицей Высокого Неба и помощницей Стражам. Но не стала по прихоти победителя, который заметил ее, готовящуюся к обряду. На мгновение Альмэ показалось, что он увидел все произошедшее глазами Ринташа. Ослепительно синее небо, белые пики гор, сумрачный двор, сумрачный даже в такой день. И прекрасную простоволосую босую девушку в белоснежном одеянии. Она шла по двору легкой танцующей походкой, отрешенная и спокойная, несмотря на творящийся в цитадели хаос. Шла мимо трупов ее защитников, мимо солдат с обнаженным оружием. По залитым кровью плитам – босиком, пятная ею подол длинной накидки. Ее серые глаза были полуприкрыты длинными ресницами, в светлых волосах запуталось солнце. Эдерих увидел ее и пропал, мгновенно, будто заглянул в глаза ведьмы Полуночи.
      - Он ее любил? – голос был чужим и хриплым. Вопрос, казалось, не относился к разговору, но барон понял.
      - Он – да. Но Иланка не могла любить.
      - Почему?
      - Она была отдана своему служению с самого младенчества, она любила только одно существо.
      - Отец взял ее силой? – у Альмэ пересохло в горле. Он знал, кого так любила мать. И кого возненавидела сильнее, чем короля Эдериха. И кого она хотела убить, развязав эту войну. Ей не нужны были кручи Наор-Дагэ. Ей нужен был Вискол. – Не надо! Не говори.
      Юноша медленно поднялся и спустился с помоста. Никто не посмел его остановить. Ни горцы, ни Хранитель.
      - Он..?
      - Да.
      Альмэ забыл свой плащ на скамье в йидальне, но холод не имел над ним власти. Он стоял посреди двора, под его сапогами был снег, а ему казалось – горячие от солнца и крови плиты под босыми ногами. Словно время откачнулось гигантским маятником на двадцать пять лет назад, а он стал Иланкой, которая должна была войти завтра в Хрустальный Чертог к Стражам и остаться с ними на долгие десять лет ученицей. Но она хотела большего, она хотела согреть собой мраморное тело Стража, она хотела, чтобы его синие глаза видели только ее, чтобы его ледяные губы касались только ее губ.
      - Хэй, младек! – резкий оклик разбил морок прошлого, и Альмэ вскинул голову. Прямо перед ним стояли четверо молодых парней в одних только коротких кожушках, без плащей. И недобро усмехались. – Чи, мож, кличе ты младэ володар? (40) – насмешливо протянул тот, что был ближе всех к принцу.
       «Заводила, - подумал Альмэ, возвращаясь в реальность. – Хочет подраться? Ну, тогда придется разбить ему нос. Сломать руку? Или пару пальцев».
      - Хэй, заплесчи? (41)
      Альмэ недоуменно моргнул.
      - Заплесчи? – он потер ладонью отмеченный шрамом висок и просиял короткой резкой улыбкой: - А, танец? Плес? Я не умею танцевать горские танцы.
      - То не смета. Чуй (42).
      Двое из горцев сняли с поясов что-то, похожее на бараньи рога или горны. К витому раструбу крепилась короткая трубка с дырочками.
      - Заграш, братэ.
      Голос этого инструмента был похож на рев воды перед воротами Акхала-Раг. На крик орла. На вой ветра. Альмэ словно плеснули в кровь кипятку.
      - Чуй! – выкрикнул вожак, выдергивая из ножен длинный нож. И швырнул его Альмэ. Ладонь принца перехватила роговую рукоять в воздухе. Отпустила в короткий полет, чтобы снова сомкнуться на холодной, отполированной долгими годами, чуть ребристой поверхности обратным хватом. Горец одобрительно сощурился. В его руке сверкал такой же нож. В глазах плясало дикое пламя.
      - Плесчи!
      И Альмэ шагнул вперед, пригибаясь и стелясь, как хищник, мгновенно став Рыжей Тварью. Резкая музыка вела его, вскрикивала, как подраненный зверь, звала, отдаваясь в крови грохотом обвала. Они взметнулись в высоком прыжке почти одновременно. Сталь столкнулась со сталью, высекая искры.
      - Не замаш, Ринташ. То е плес. Крев горска одповие, - Хранитель остановил шагнувшего, было, с порога йидальни барона.
      - То мий онук, Мишта.
      - То володар, дывэ (43).
      Музыка вела, несла его, как поток. Стало жарко, весело. Он рассмеялся, отбивая очередной выпад. Прянул вперед, наступая, прыгнул, перекатом ушел из-под удара. Подкинул нож, подныривая под руку соперника, поймал. Два юных барса кружили, сшибались в схватке, разбегались в стороны и снова прыгали навстречу друг другу. Потом рядом оказались еще двое. И еще. Тот, первый горец куда-то пропал, его место занял новый, он смеялся и что-то кричал Рыжей Твари. Но в ушах звучал дикий ритм крови и рога, а еще барабаны, и Альмэ не понимал слов. Пот вымочил волосы на висках. Рубашка прилипла к спине и груди. Коса распустилась, рыжее пламя волос металось по плечам, хлестало по лицу оказавшегося слишком близко парня. Нож пропал из ладони, на плечи легли руки. Альмэ кружился в бешеном танце, в кругу таких же молодых парней, смеясь и выкрикивая: «Хэй! Хэй, Наорэ!»
      А потом все кончилось, круг распался. И Альмэ остался один, тяжело дыша, пытаясь дрожащей ладонью стереть заливающий глаза пот. Ему на плечи накинули плащ. Он поднял голову и встретился глазами с дедом.
      - То быш добре плес, младек. Йшее до тепла, дьеци.
      Альмэ улыбнулся вздрогнувшими губами. И был прижат к пахнущей волчьей шкурой груди барона, благодарный ему за то, что позволил спрятать непрошенные слезы.
      _________________________________
      40 - Эй, парень! Или, может, звать тебя принцем?
      41 - Эй, станцуем?
      42 - Это не имеет значения. Слушай.
      43 - Не тронь, Ринташ. Это танец. Кровь горская отвечает.
       - Это мой внук, Мишта.
       - Это король, смотри.


25. Дед

      - Сколько тебе лет?
      Они с дедом сидели в комнате, отведенной принцу, пили крепкое наорское вино, от которого Альмэ почему-то совсем не пьянел, только накатывала волнами приятная теплая слабость. И говорили. Говорили уже больше пяти часов, обо всем, перескакивая с темы на тему. Только матери и брата Альмэ эти разговоры пока не касались. Но юноша чуял, что именно сейчас и начнется самая тяжелая часть беседы.
      - Девятнадцать. Осенью будет двадцать.
      - Ты думаешь, что способен удержать под своей рукой Ларад, улаживать проблемы с Наором, а они будут? А править даже маленьким горным баронством тяжко, не то что огромной страной.
      - Меня учили, и учили хорошо. К тому же, у отца были хорошие советники, их нужно будет найти. И попросить подготовить себе смену. А еще у меня есть ты теперь. Разве ты не поможешь?
      - Я стар, - а в темных глазах горит острый огонек. Нет, лукавит барон: не настолько он и стар, чтобы отказать внуку в помощи на первых порах. И потому Альмэ, которого здесь, в Акхала-Раг, практически сразу назвали Алади, переиначив его имя на горский манер, только преувеличенно сокрушенно кивает. И смеется.
      - Пострел, раскусил старика, - улыбается наорит, чуть сводя густые седые брови. Альмэ смотрит на него и не может не признать очевидного: при всех отличиях горцев от жителей Ларада, наориты красивы. Их красота дика и оставляет ощущение опасности, как будто глянул с самой высокой башни Волчьего Когтя в пропасть. Чего только одни косички с бусинами и перьями стоят. А ему неожиданно понравилось вплетать в серебряную прядку – отметину Стража - крупные граненые ягоды горного хрусталя, темные, с радугой внутри, кристаллы мориона, оправленные в серебро, и пестрые, острые, как лезвие каэта, но с невыразимо-нежными пушинками у ости перья горного ястреба. Перья и бусины ему подарили после танца. Те, с кем он плясал, как горный дух. Они же, вернее, тот парень, что первым полез задираться, помогли пробить мочку правого уха, и теперь в ней красовалась крупная серебряная серьга, украшенная все тем же черным морионом. «До очэ», - сказала ему подарившая серьгу девушка. Та самая, что он целовал. Баженка, дочка самого Хранителя. Он старался не заглядываться на нее, но глаза помимо воли находили стройную, крепкую фигурку, выхватывали желтую ленту в косах среди остальных девушек и женщин Акхала-Раг. Это было всего лишь зовом плоти, не души, а потому Альмэ не шел на поводу возникшей привязанности.
      - Мне все же понадобится твоя помощь и мудрый совет. Ты знаешь Наор, в твоей крови текут ваши обычаи и вера.
      - В твоей – тоже. Иначе ты не смог бы плясать вместе со всеми. Вискол не зря выбрал тебя.
      - Вискол – древнее, мудрое, но очень наивное и ранимое дитя, ты не можешь этого не понимать, - возразил Альмэ. Дед кивнул, чуть отрешенно глядя в пламя камина. Помолчал. Эта пауза не тяготила. Потом заговорил, и принц понял, что этот разговор будет едва ли не откровеннее, чем предшествующий.
      - Что ты знаешь о Стражах? Не трудись отвечать, я и без того понимаю, что почти ничего. А известно ли тебе, сын моей дочери, что Стражи есть не только на севере? На юге, в Соленых Песках и Чаграте, их зовут дивиями. На востоке, где властвуют свирепые девки-лабрийки, их называют зиммурами. А на западе моряки, отдающиеся на волю волн и ветров, молятся Караису, Стражу Бурь.
      Альмэ чувствовал себя снова трехлетним малышом, которому добрый дедушка рассказывает сказку. Немного страшную, полную тайн и опасностей, но необыкновенно красивую. От которой захватывает дух, и хочется немедленно вскочить на коня и мчаться вперед, навстречу приключениям и неизведанному. Старый горец рассказывал ему о мироустройстве то, что никогда не рассказывали самые придирчивые учителя в Лараде. То, что он, возможно, никогда так и не узнал бы. А потом, уже на рассвете, когда заалели вершины Наор-Дагэ, Альмэ сам, неожиданно для себя, рассказал деду все то, что жгло и давило, мешая жить спокойно и дышать без боли. О брате, о матери, об отце. О капитане Ирвине и славном мальчике Саллине. О том, как ему хочется мира и процветания родной стране, и как влюбился он в суровые и снежные горы. Об одном умолчал Альмейдо: о том, что причастился и, кажется, отравился вкусом губ Стража Вискола. Что ночами видит его синие очи и просыпается в жарком томлении. Ни для чьих ушей это было. Незачем смертным знать, как это: любить ледяное дитя Вечности, которое для любви этой не предназначено. И самому бы не знать, да уж поздно.
      - Ляг, поспи, Алади. Скоро Тинг, тебе понадобятся все силы. Хотя тебя поддержат шесть из двенадцати баронов, кто знает, что скажут остальные шестеро? Голос Хранителя на Тинге не учитывается, - сказал ему на прощание дед, ласково погладив рыжую макушку.
      - Что бы они там не сказали, я уверен, что люди они здравомыслящие. И выгоду от объединения гор и Ларада просчитают и примут к сведению.
      - Это хорошо. Вечером в долине у Акхала-Раг праздник. Выспись и приходи. Я пришлю тебе одежду.
      Старик Ринташ ушел, а Альмэ еще долго ворочался в постели, то так, то эдак кутаясь в волчье покрывало, то скидывая с себя его полог. Ему хотелось встать и выйти на широкий двор цитадели так, как был: босому и в одной рубахе. Чтоб острый ледяной воздух гор пронизал насквозь. Но он так и задремал, сбросив покрывало, разметавшись по постели, и не почувствовал присутствия в комнате Вискола. А тот, появившись из ниоткуда, будто соткавшись из синевато-палевого перелива света из окна, невесомо присел на край ложа, провел тоненькими пальчиками по серебристой прядке, свитой в растрепанную косичку и перевязанной кожаным шнурком с бусинами.
      - Дитя Полудня… Горячий мой… Сни меня, Альмейдо, жди меня.

      Барон Ринташ, одолеваемый бессонницей, вернулся в свои покои и уселся в массивное кресло перед камином, не зная, то ли молиться Высокому Небу за внука, то ли плакать оттого, что не будет дитя его крови счастливо, полюбившись Стражу. Что из того, что внук смолчал, не сказав о том ни слова? Целованного ледяной ведьмой видно за десяток лите, у него в глазах отсвет нетающих горных шапок, а в голосе – перезвон шуги на камнях. Душу его Страж не отнял, да к себе накрепко приворожил, сам того не желая. Или желая? У кого б спросить, кому жаловаться?
      - А ты у меня спроси, - прошелестело за спиной, морозом обдало разом вспотевшее тело. Ринташ обернулся. Посреди комнаты стоял во всем блеске своей силы Вискол, сверкал разгневанными очами, волосы поземкой стелились по ковру, а меж белоснежных прядей так и выблескивала, так и играла алой медью прядка.
      - Приворожил?
      - Причаровал, зацеловал. Мой он. И я его, хоть растаять, хоть жизнь ему под ноги кинуть настом крепким, льдом надежным.
      - Не живет горячая кровь в ледяном плену.
      - Не жить снежинке на ладони у пламени, - печально согласился, поникая разом, Вискол. – Я виноват.
      - Оставь, Метель. Никто не виноват. Кровь его к тебе воззвала, отравленная кровь, меченая. Не свернуть с пути было ни ему, ни тебе.
      - И то – правда. Что ж делать теперь, Ринташ? Что делать?
      - Жить дальше. Он мальчик сильный, сумеет перебороть твои чары, разорвать их – уйдет. Не сумеет, все одно уйдет, а от сердечных ран люди не помирают. Хоть и мучаются изрядно.
      Вискол всхлипнул тонко и растаял туманом, а старик-барон еще долго тянул горячее вино с пряностями да смотрел в огонь, вспоминая собственную бурную молодость.


26. Ледяная флейта

      Альмэ никогда не думал, что в горах можно увидеть такое яркое, красочное действо, как этот праздник. Женское население Акхала-Раг и окрестных селиц (44) блистало разноцветными лентами, цветами из ткани или бисера в косах, монистами поверх расшитых тем же бисером кожушков и яркими, клетчатыми и полосатыми юбками. Мальчишки и парни чуть младше покойного Саллина строили снеговые городки на краю площади, парни, которым уже разрешено было постоянно носить сабли, похвалялись своей выносливостью и силой, скинув кожушки и оставшись в одних вышиванках (45) и замшевых душегрейках, да шерстяных портах, заправленных в высокие сапоги. Альмэ, спустившись от моста к площади, недолго стоял в сторонке. Его заприметили - сложно не увидеть огненные косы чужака, тут же окружили и увлекли в группу молодежи. Там, в самой середине, яростно спорили о чем-то двое парней. Раскрасневшиеся, разрумянившиеся, похожие на бойцовских петушков, они наскакивали один на другого, бурно жестикулируя и сыпля словами, как горохом.
      - Что это они не поделили? – спросил Альмэ у оказавшегося рядом Дешта, того юношу, который затеял танец два дня назад. Дешта хорошо говорил по-ларадски и временами помогал Альмэ переводить слишком быструю горскую речь соплеменников. Он ухмыльнулся, пригладив короткие черные усы:
      - Да выясняют, кто из них на кулачках сильнее.
      - Так и дрались бы, там и ясно стало б, - недоуменно хмыкнул Альмэ.
      - Так сейчас раззадорятся и подерутся, - расхохотался горец. - А сам не хочешь?
      Принц с сомнением посмотрел на нарядный новенький кожушок, подпоясанный алым кушаком, в котором было тепло и уютно, будто всю жизнь носил наоритские одежки, вспомнил о красивой сорочке, расшитой золотистым и черным шелком, и пожал плечами:
      - Только если без кровавой юшки, вышиванку неохота закапать.
      - А ты нос береги, - вокруг уже смеялись, расслышав разговор. Альмэ и сам улыбнулся: это был необидный смех, тут так было принято. Это было нормально для наоритов: острые подначки, быстрая схватка. Резкий говор, где много гортанных, обрывающихся звуков, горячие объятия и не менее горячая ненависть, мгновенно вспыхивающая и не гаснущая даже в реках крови. Дикие, иногда казалось, первобытные нравы. И в то же время Альмэ будто вернулся домой после долгого и изнурительного пути. Это был его народ. Он чувствовал ту часть крови, что текла от них в его жилах. Жаркая, пьяная. Дикая кровь Наор-Дагэ. И другая его часть: рассудительная, спокойная, от отца. Та, что позволяла любоваться всем вокруг, что двигала его рукой, когда он рисовал. Ларадская. Там тоже был его дом, и он тосковал по нему. Эта двойственность стала ощущаться так остро в последние дни, почти сводила с ума. Заставляла совершать странные, продиктованные не разумом, а чувствами поступки.
      Юноша встряхнул головой. Зазвенела серьга, шелестнули перья в косах.
      - А я не против размяться, Дешта. Можем и выйти в круг, на кулачках.
      Загомонили вокруг, по плечам ударили чьи-то ладони. Внутри снова поднялась пьянящая волна горячей, горской крови, азарта, веселья. Он окунулся в нее, принимая правила игры.
      Дешту он побил, поставил ему великолепный синяк под глазом, помял ребра. Невысокий, гибкий, он не производил впечатления сильного противника, и это обманывало окружающих. Ему было жарко даже без кожушка, волосы липли к потному лбу. Он смеялся и пил крепкое вино на травах из рога вместе со всеми, по кругу. Плясал в хороводах, обнимал девушек. Его целовали в чуть колющиеся светлой щетиной щеки, в губы. Праздник кружил его в своем хмеле, как вишню в прозрачной чаше с наливкой. Пока вдруг не стали стихать все разговоры и смех.
      Тишина катилась волной. Горцы замирали и склонялись в глубоких поклонах. А на площадь вступали тонкие, укутанные в белоснежные меха и волосы, существа. Стражи. Они пришли все – двенадцать Стражей Полуночи, ледяных ведьм. Шли, как плыли в тумане, в ореолах своих прозрачных, струящихся и стелющихся волос. Перед ними расступались, давали проход к центру площади. Там, вкопанный в землю, возвышался ствол мачтовой сосны, украшенный лентами и ветками рябины, бисерными нитками и флажками из ярких тканей. Шедший впереди Страж, похожий и одновременно совсем не похожий на Вискола, вскинул руку. Из его ладони выплеснулась белоснежная лента, сверкая гладким шелком и серебряным узором. Обвилась, как змея, вокруг столба до самой вершины. Наориты разразились выкриками, ударили в ладони. Стражи улыбались, казались такими древними, несмотря на лишенные возраста лица. Эта древность и мудрость были в их глазах – синих, сверкающих, как небеса над Наором.
      - Сейчас будет что-то, - значительно произнес полушепотом Дешта, снова невесть как оказавшийся рядом.
      - Что?
      - Смотри. Слушай.
      Альмэ смотрел, широко распахнув глаза. Наорит сказал верно: это было «что-то». Это было таинство, словно бы молитва. Стражи выстроились кругом – одиннадцать. А Вискол, легко узнаваемый по своей огненной пряди в волосах, отошел немного в сторону. В его руках оказалась тонкая, прозрачная флейта. Альмэ уже слышал ее раньше, тогда, перед первой встречей со Стражем. Тогда она звала и плакала. Сейчас… Сейчас она тоже звала, но радостно, приветствовала перелом года, наступающее время тепла для младших, смертных братьев, обещала не оставить их, вернуться, когда лето пойдет на убыль, а лето в горах короткое.
      Одиннадцать стражей кружились в плавном, странном танце. Потом ритм мелодии Вискола сменился, стал резче и быстрее, и танцоры тоже задвигались иначе. Вокруг их круга стало рождаться кольцо пошире – из юных наоритов и наориток, и еще одно – из старших. Люди клали руки друг другу на плечи, мужчины и женщины, вплетались в песню флейты голоса. И вскоре долина загремела никогда ранее не слышанной Альмэ песней, гимном Перелому года. Он не знал ее слов, но пел вместе со всеми, просто потому что иначе было невозможно. Никто не понял, как и куда пропали Стражи. Только что их белоснежные фигуры мелькали впереди, и вот – растаяли, и музыка звучит уже совсем иная, земная, резкая и быстрая, кольцо танцоров распадается на пары. А потом Альмейдо оказывается снова в компании парней возле разожженных костров, откуда умопомрачительно пахнет жареным на угольях мясом. Сочные куски обжигают гортань жаром и остротой специй, вино лишь слегка может притушить этот пожар. Неспешное действо Стражей выветривается из головы, как странный сон, оставляя по себе лишь отголосок чего-то щемяще-нежного. Как голос ледяной флейты.
      Как он оказался в цитадели, он и сам не понял. Просто в какой-то момент огляделся и понял, что уже не в долине, а идет по вымощенному серыми камнями двору, на стенах горят факелы, их пламя рвется на холодном ветру, а над головой – огромный купол неба с гроздьями и россыпями бриллиантовых, острых и пронзительных звезд. Он был достаточно пьян, в крови еще гуляли отголоски веселья, но душа устала от шума и круговерти и хотела покоя. Ноги гудели, наплясался он знатно. Да и подрался после танцев и вина еще пару раз – на скуле саднила царапина, а ребра слегка ныли. Кожушок на нем был распахнут, и стылый зимний ветер стремительно выдувал из тела жар. Альмэ запахнул полы, вошел под сумрачные своды цитадели и поднялся по центральной лестнице на второй этаж, отыскал уже привычно свои покои в западном крыле. Здесь не запирали дверей. Даже в тот первый день, когда его только привели в Акхала-Раг, горцам и в голову не пришло запереть чужака. Над ним еще посмеялись тогда: он мог выйти и добраться до кухни, попросить еды и горячего. Но не сделал этого.
      Альмэ вошел в свою комнату и остановился у порога, изумленно рассматривая сидящего на постели Стража. Вискол перебирал волосы, повернувшись к нему боком и слегка наклонив к плечу голову. Смотрел очень внимательно необычно потемневшими глазами, без обычной искринки в глубине сапфировых провалов.
      - Тебе было весело на празднике, принц Альмейдо? – первым нарушил повисшее молчание Страж.
      - Очень. Ты пропал так быстро, что я опомниться не успел. Я хотел сказать, что ты очень красиво играешь… - Альмэ замолчал, будто слова куда-то испарились и из глотки, и из сознания, хотя только что их теснилось великое множество. Вискол был без своей всегдашней накидки. Обнаженный и прекрасный, как мраморная статуэтка, на серой шерсти волчьего покрывала.
      - Спасибо, это приятно слышать.
      И снова молчание, Альмэ слышал только бой крови в висках и тихий шелест перетекающих, как волны медленной реки, волос Стража. Он сделал шаг, второй, и вдруг оказалось, что стоит, упираясь коленями в край ложа, почти нависая над Висколом. Протянул руку, касаясь легких прохладных прядей. Они словно бы сами ластились к нему, текли сквозь пальцы.
      - Можно, я заплету тебя? – Альмэ уже знал, что у горцев в обычае было плести косы тем, кто нравится. Такой невинный намек на возможную близость, доверие со стороны того, кому плетешь, ведь он поворачивается к тебе спиной. Для Альмейдо вырвавшиеся слова неожиданностью не стали, хотя он совсем не то хотел сказать. Но страж только наклонил голову в знак согласия и чуть сдвинулся, отдавая себя в распоряжение ларадца.
      Плести безумно длинные волосы оказалось нелегко, но и не так сложно, как Альмэ думалось. Они сами проскальзывали через пальцы, свиваясь в толстую косу. В какой момент ладони юноши оставили их в покое и легли на тонкие точеные плечи? Он и сам не понял. Вискол чуть вздрогнул, будто от озноба, но не отстранился, напротив – чуть откинулся назад, прижимаясь к горячим рукам. Альмэ сел на постель, нажал, вынуждая Стража еще сильнее облокотиться на себя. Вискол запрокинул голову, будто волосы вдруг обрели вес и потянули ее назад. Перед лицом юноши оказался его висок, тоненькая, полупрозрачная кожа, под которой, совсем как у человека, билась синеватая жилка. Он коснулся ее губами, горячими и сухими. А дальше все было как во сне. Вискол повернул голову набок, поймал его губы своими с запахом ветра и снега. И мир закружился и рухнул в темную бездну, где жар сменялся холодом, желание - неловкостью, страх – страстью. Не было больше ничего во всем мире под Высоким Небом, кроме этого поцелуя. Длящегося и длящегося, как страшная и прекрасная в своей смертоносной мощи и красоте горная метель…
      Он проснулся далеко за полдень, в одиночестве. На столе стояла доска, накрытая полотенцем, от которой исходил аромат свежевыпеченного хлеба и мясной похлебки, в окна било яркое зимнее солнце. Голова немного болела после количества выпитого накануне вина, но в целом самочувствие было удивительно хорошее. Альмэ сел, откидывая покрывало. Он не мог понять: приснился ему Страж или реально был? И не понимал собственных сумбурных и противоречивых желаний: хотелось, чтобы это оказалось сном, и наоборот, чтобы было на самом деле. Юное тело требовало своего, оно не желало смиряться с запретами, которые на него налагали хозяин и война. Телу нужна была любовь и ласка, а не только еда и движение. Альмэ прикусил губу, стараясь заглушить болью возбуждение. Он здесь все-таки не для танцев, драк и попоек. Ему нужно готовиться к Тингу. Это будет потяжелее всех схваток на Наор-Дагэ.
      ______________________________
      44 - Селица – населенный пункт в горах, обычно с населением около 50-100 человек.
      45 - Вышиванка – вышитая по вороту и рукавам, иногда и по подолу нательная рубаха длиной до середины бедра с разрезами по бокам, которая носится навыпуск, подпоясывается широким тканым поясом.


27. Его величество, король

      Король Лайенис исподлобья посмотрел на соседнее с его троном кресло, где, напряженно выпрямив спину, сидела его жена, заученно и деревянно улыбаясь, не поднимая глаз. И в который раз поразился, какая же она некрасивая.
       «Лошадь, настоящая лошадь. Высокое Небо! Ну, что за наказание, даже девку нормальную не сумела матушка найти! Словно бы назло, раскрыв связь наследника с Альмэ, отыскала самую уродливую среди дочерей знати. И почему не лабрийку?» - но тут мысль перескочила на нравы лабрийских «дам», король поежился, постаравшись незаметно передернуть плечами под мантией. Не-е-ет, уж лучше эта тихоня, чем воинственная девка, право слово.
      Заседание малого королевского Совета продолжалось, Лайенис начинал злиться: все вопросы, которые советники вынесли на его суд, они вполне могли бы решить и сами! Он снова покосился на жену и заметил выступившие над ее верхней губой капельки пота и неестественную бледность. Заметив движение в свою сторону, королева поспешно отпустила прикушенную губу. Лайенис самодовольно усмехнулся: ха, ночью он был неутомим! Конечно, теперь сидеть женушке не слишком удобно. Небось, все еще ноет. Тихоня-тихоней, а так под ним извивается ночами, так стонет, днем бы не поверил, что она так может. Но все же… Все же, никто не сможет заменить ему брата.
      Мысли о проклятом рыжем сучонке, который умудрился выскользнуть меж пальцев и исчезнуть, привели короля в не самое лучшее расположение духа. Альмэ снился ему ночами, бесстыдные сны эти оканчивались пятнами на простынях, приступами бешенства, когда король крушил все вокруг. Он не мог забыть о брате. Слишком, слишком он привык к тому, что в любой момент может оседлать коня и приехать к нему, бросив все. Отчасти, именно потому он и не перевел Альмейдо из Анстранна в Хорнет, что эта страсть… Нельзя было позволять ей слишком часто брать верх над разумом. Уж больно сладким было чувство полного владения и превосходства. Здесь ему все-таки не позволяли забыть, что король, прежде всего, не только самодержец, но и слуга своей страны, и обязанностей у него немало.
      Король Лайенис снова уловил боковым зрением движение со стороны королевы и недовольно нахмурился. Что ей не сидится? Он никогда ее не любил, не понимал и не желал понимать. Он смотрел на нее, как на досадное недоразумение, обузу, груз, который его заставили нести, потому что так принято. Потому что династии Ларадэев нужно продолжение. А ее происхождение позволяет ей стать достойным вместилищем его семени. Породистая кобыла, от которой ждут потомства, удовлетворяющего заданным качествам. И когда родился сын, наследник, принц Альмерис, юная супруга стала только еще большей помехой. В ней раздражало все: фигура, после родов показавшаяся Лайенису расплывшейся и уродливой, голос, слишком тихий и невыразительный, платья, которые делали королеву еще более некрасивой, вечно-кислое лицо и само ее присутствие.
      Когда эта женщина родила, его не было в столице – один из тех невыносимо официальных и скучных объездов страны, которые он ненавидел еще с детства. Вернувшись, он узнал, как жена назвала сына. Альмерис! Так похоже на имя брата, что холодная ярость просто погребла под собой, как лавина. Он пришел к ней, с брезгливым равнодушием посмотрел на еще более бледное, чем всегда, еще более некрасивое лицо с искусанными губами. Хотелось ударить ее за то, что посмела напомнить о ненавистном маленьком ублюдке, рыжем и темноглазом. В глубине души он опасался, что сын будет похож на Альмейдо. Но младенец был обычным. Невыразительные голубенькие глазки, светленький пушок на круглой головенке. Никаких особых чувств он так и не испытал, даже взяв его на руки. Ну, ребенок. От крестьянского выродка отличается только тряпками, в которые завернут.
      За два года он так ни разу и не назвал сына по имени. Мальчишка его боялся, это было заметно. Сжимался, как дикий зверек, зыркал из-под отросших пшеничных волосиков. Подумаешь, отец ухватил за руку, предупреждая попытку влезть на колени. Подумаешь, остались синяки! Право, изнеженный какой! Он тогда рявкнул:
      - Уберите его. И впредь я не желаю, чтобы его высочество мешал мне заниматься делами.
      И с того дня сын попросту не появлялся у него на пути, няньки уводили принца подальше, едва узнав, что король рядом.
      А еще мать… Вот уж кому стоило родиться мужчиной и править на троне. Но только не тогда, когда корону носит он. Нет, Лайенис был благодарен ей за то, что устранила отца и избавилась от братца. Но это было давно. А теперь ее советы были только раздражающим зудением. А уж когда старая ведьма узнала, что Альмэ сбежал, стала и вовсе невыносимой. Именно поэтому уже четыре месяца королева обитала в Хорнете. Ему не нужны советы желчной старой грымзы. Еще чего доброго, вознамерится поступить так же, как с папашей, и стать регентом при короле-младенце. Нет, ему не нужен такой исход. Пусть посидит в Зимней Резиденции, подумает о своем поведении. Может быть, потом, когда закончится война в Наоре, он позволит ей уехать в один из тамошних монастырей. Принять постриг и стать жрицей Высокого Неба. Хотя, у матушки было такое выражение лица, когда он сказал ей об этом, что впору основывать орден Жрецов Подземельников и пихать ее туда.
      Ничего-ничего, закончится зима на севере, и он сам лично приедет инспектировать свои войска. И если генерал Шеллеран не соизволит за это время выдернуть свою задницу из теплого кресла в Наордэе и взять Волчий Клык, придется повесить. Слишком умный вояка, видите ли, зима и метели, продвинуться выше Алой не удается! Ха! Просто испугался горских козопасов. Ничего, отец же как-то взял этот проклятый Акхала-Раг? И он возьмет. Только никакого мира с баронами ему не надо. Эти идиоты сидят на богатейших залежах серебра и драгоценных камней и твердят, что Стражи Полуночи запрещают добывать что-то глубже, чем с поверхности и из крысиных нор. Чушь какая! Когда он выбьет горских дикарей с Наор-Дагэ и сбросит их в Северное Море, он достанет из этих гор каждый драгоценный камешек, каждую крупицу серебра, пусть хоть до основания придется срыть хребет.
      - Ваше величество, депеша от командующего Северной армией!
      Ну вот, очередное нытье от Шеллерана, что не хватает продовольствия, или людей, или еще чего-то! Как же его это достало уже! Тупые вояки, они что, не понимают, что ему нужен этот кусок земли?!
      Король Лайенис сломал печать на свитке и пробежал глазами послание. Слуга даже попятился, услышав гневный рык, вырвавшийся из груди монарха.
      Как?! Как он смеет заявлять, что отводит армию назад, к границе? Немыслимо! Оставлять все позиции сейчас, когда они уже закрепились на Меже, сдавать рубежи?! Повесить! И поставить на место труса, побоявшегося зимних бурь перелома года, кого-нибудь посмелее. Жаль, что всех отцовских соратников наорской кампании двадцатипятилетней давности пришлось убрать. Слишком умные были. Один даже советовать вздумал. И кому? Своему государю! «Ваш батюшка заключил мир с горными баронами, негоже нападать на них, тем более в зиму». Старый дурак! Когда горские дикари осадили Наордэй, где он был?
      Нет, надо все же ехать туда и самому разбираться, что происходит с армией. Но оставить столицу? На кого? Все эти придворные лизоблюды только и ждут, чтобы он уехал. Ладно же, за пару месяцев не разворуют все до основания. А если попробуют… Веревок хватит на всех, да и топор у палача без дела не останется.
      Король обвел тяжелым взглядом малый Совет. Все они до единого норовили отвести глаза. Ублюдки! Вор на воре, интриган на интригане! Но казнишь этих – придут еще худшие. Нет уж, пусть будет знакомое зло. С этими он хоть знает, как обращаться, где прижать, припугнуть, кого возвысить, осыпав мимолетной милостью.
      - Приготовить мой кортеж и личную охрану. Через два дня я выезжаю в Наор. Заседание закончено.
      Он покинул комнату, не дожидаясь реакции, не подав королеве руки. Женщина, впрочем, и не стремилась последовать за супругом немедленно, как подобает королеве. Она вообще не выказала желания подняться с кресла. Советники расходились, кланяясь ей, бросали сочувственные взгляды. Утаить что-то во дворце было невозможно. Самая последняя служанка знала, что король бьет свою супругу смертным боем, хоть и не часто, а крики боли, раздававшиеся из королевской опочивальни, вообще были уже даже не темой для сплетен. Королеву жалели молча: не приведи, Высокое Небо, его величество узнает, что ее величество пользуется симпатией при дворе! Свежи были впечатления от ссылки королевы-матери в Хорнет. Безобразнейшая вышла история. Королева Элланис вопила так, будто ее резали, а уж проклятьям, сыпавшимся на головы гвардейцев, слуг, короля вообще не было счету. Впрочем, когда Элланис привезли в Хорнет, как говорили сопровождавшие ее солдаты, она уже успокоилась и в свои комнаты удалилась с молчаливым достоинством. И с тех пор от нее ни охрана, ни слуги замка-тюрьмы не слышали ни слова. Никто, к слову, и не стремился разговорить опальную королеву-мать. Уж больно нрав у нее был тяжел, особенно после смерти короля Эдериха.
      Когда вышли все, кроме стоящих на часах гвардейцев, королева Маэллис позволила себе откинуться на подлокотник, тяжело опираясь на руку, чтобы перенести вес тела на правую сторону. Ей было плохо, но просить помощи она не смела. Ах, об этом ли она мечтала, когда ехала, наивная дурочка, из родного поместья в столицу? Признаться честно, вовсе не об этом. Как и все юные дворянки, она заглядывалась на статного красавца Лайениса, когда ее представили ко двору на ежегодном балу Перелома года. Но, послужив младшей фрейлиной у королевы Элланис, поварившись около полутора лет в гуще интриг, она поняла: старший принц вовсе не таков, каким кажется на первый взгляд. Его милая улыбка была лишь ширмой для жестокости и вспыльчивого характера. А еще он беззастенчиво прикрывал свои гадкие делишки братом. Наверное, тогда она и обратила внимание на младшего принца. Он нравился ей куда больше старшего. Светлый, солнечный, немного наивный и так явно влюбленный в Лайениса…. А вот Альмейдо, к сожалению, кажется, открыто ее недолюбливал. Иначе отчего бы его взгляд темнел и холодел каждый раз, стоило ему увидеть Маэллис?
      Когда же ей сообщили, что королева Элланис выбрала ее в жены старшему сыну, впервые Маэллис пожалела, что не родилась хоть чуточку более некрасивой и в менее знатном роду. Подозрения, что замужество не будет безоблачным, переросло в твердую уверенность в тот день, когда уже король Лайенис встретил ее на галерее в одиночестве. Он поймал девушку за руку, бесцеремонно повертел, как куклу, и скривился, процедив сквозь зубы:
      - Надеюсь, мои дети не унаследуют вашу «фамильную внешность». Гордитесь, кэйа, вам оказали честь! – оттолкнул ее к стене и ушел. Она тогда проплакала почти всю ночь, не столько от жестоких слов, сколько оттого, что ее воздушные замки оказались безжалостно растоптаны в прах этим юным наглецом.
      Королева наконец собралась с силами и встала. Нижние юбки совершенно явственно были влажными от крови.
       «Хоть бы не замарать платье, не упасть… - думала она, медленно, опираясь на стены, идя к своим покоям. Слуги словно испарились с ее пути. Приходилось кусать губы, чтобы не расплакаться. – Надо переодеться и посидеть с сыном. Мой бедный малыш, мой Альмерис, что же нам с тобой так не повезло?»
      Эти мысли преследовали ее уже четвертый год, шли постоянным фоном. Она до паники боялась, что однажды король попросту убьет сына, если тот не вовремя попадется ему на глаза. Мальчик рос очень тихим и молчаливым, наверное, понимая детской своей душой, что так безопаснее. Сверстников у него во дворце не было, почти все время он проводил в своей комнате да в игровом зале, с няньками и гувернерами. Она старалась бывать с ним почаще, но что она могла, бесправная и забитая, хуже последней кобылы в конюшне? Лошадям легче, за ними ухаживают, их берегут. Никто не станет загонять породистую кобылу и избивать ее почем зря.
      Маэллис всхлипнула, но быстро взяла себя в руки: не время распускать сопли. И не место. Ей нужно быть сильной. Не ради себя – ради сына.


28. Последнее желание

      - Ты не должен вставать, Ир, - Карин Ильтариа толкнул капитана Геллара обратно на постель, с которой тот пытался подняться, преодолевая полуобморочную слабость.
      С момента возвращения войск с Межи прошло всего-то полдекады, а он, едва приведя себя в порядок и попарившись в бане, на следующий же день слег и до сего дня валялся в горячке. Бедный лейтенант Стэйар с ног сбился, выхаживая его и отпаивая вином и травяными отварами. Едва придя в себя, Ирвин немедленно пожелал встать, но слабая попытка была жестко пресечена полковником, которого состояние друга попросту пугало. Ирвин таял, как свечной огарок, резко похудел, глаза ввалились, губы обметало. Всегда смуглая кожа сейчас была бледной, как у покойника, пергаментно-тонкой, ткни пальцем – порвется, а на заострившихся скулах цвел огненными маками лихорадочный румянец.
      - Я в порядке, - запротестовал Ирвин, и Карин поразился тому, как тихо и неуверенно прозвучал его голос. Даже такого небольшого усилия и короткой фразы хватило, чтобы капитана снова скрутил жестокий приступ кашля. Когда он отнял руку от губ, у Карина захолодело в груди: губы и ладонь Ирвина были в крови. Серый и синий взгляды встретились, и капитан первым отвел глаза. Слова были не нужны, оба прекрасно понимали: Ирвин умирает. Холод, постоянное напряжение последних месяцев, промозглая сырость бивуаков доконали его. И при всем желании помочь полковник ничего сделать не сможет. Как и полковой лекарь, который тоже не был чудотворцем.
      - Ир, тебе надо поесть, - не особенно надеясь на согласие, пробормотал Карин. Капитан покачал головой. Есть он не хотел, сколько ни уговаривал себя, что это необходимо. – Ну, хоть немного, попробуй, - продолжил Карин, готовый хоть из ложки накормить друга. Ирвин улыбнулся, прикрывая глаза.
      - Ты все такой же. Упрямый… как тысяча ослов… Рин, ты же все понимаешь, да?
      - Да.
      - Можно одну просьбу, полковник? – в тихом голосе звучала легкая усмешка. Карин сглотнул вставший поперек горла ком и кивнул. – Принц… Пообещай мне, что не оставишь его… одного? Мальчику нужно… нужен кто-то… как отец, понимаешь?
      - Обещаю, что буду приглядывать за ним, Ир. Если понадобится, даже выдеру. Отцовски, - ухмыльнулся полковник Ильтариа, стараясь не думать о том, что, возможно, принца уже давно прикончили горцы.
      - Спасибо, друг.
      - Ты поспи, Ир, слышишь? Все будет хорошо. Ты поправишься, - эту ложь Карин произносил не для Ирвина, а для замершего в дверях лейтенанта. И капитан это понял.
      - Ну, куда ж я денусь, - он преувеличенно бодро улыбнулся и закрыл глаза. – Ты прав… Я подремлю немного.
      Карин Ильтариа вышел, сделав знак Раэллису следовать за собой. Возможно, все закончится уже этой ночью. А возможно, Ирвин все-таки выкарабкается. Карин в это и сам не верил, но надежда, как известно, умирает последней. Мальчишку следовало ободрить, пусть даже это будет откровенной ложью.
      - Он выздоровеет, лейтенант, слышишь? – полковник твердо взял Раэллиса за плечо. Тот вскинул на него красные от недосыпа и тайком пролитых слез глаза и кивнул. Карин понял: лейтенант тоже в это не верит. Но надеется из последних сил, будто его надежда может удержать капитана на этом свете.
      От генерала явился вестовой. Эстарис Шеллеран созывал всех своих подчиненных на военный совет. Это был не самый лучший знак. Подозрения подтвердились, стоило полковнику Ильтариа войти в жарко натопленную комнату, где генерал проводил собрания офицерского состава армии. Шеллеран был мрачен и довольно бледен.
      - Прошу садиться, господа. У меня для вас неприятное известие, - он оскалился, улыбкой назвать эту гримасу Карин не решился бы. – Прибыл нарочный из столицы. Через полторы декады в ставку приедет его величество.
      По комнате пронесся сдержанный гул. Каждый присутствующий здесь понимал: это значит, что полетят головы. И хорошо, если хоть кто-то останется жив. Король в ярости способен был полностью обезглавить армию. Старой гвардии, соратников короля Эдериха, почти не осталось. Если и молодых генералов вроде Шеллерана уничтожить, Ларад останется без военных, способных вести за собой. Лакомый кусочек для соседей, хотя за последние триста лет ни Чаграт, ни Лабра на границы Ларада не посягали. Но лабриек нельзя сбрасывать со счетов: эта матриархальная страна славится своими воинственными нравами.
      - Я сейчас не спрашиваю вас, что делать, - генерал Шеллеран прошелся по комнате между угловатых скамеек, на которых расположились его офицеры, остановился напротив узкого окна, по случаю метели запертого ставнем. В щели грубо сколоченных рам дуло, посвистывал сквозняк. Разговоры утихли, было слышно, как потрескивают, чадя, масляные светильники, временами кто-то кашлял, глухо и сипло. Эстарис обвел людей тяжелым взглядом, но никто не опустил глаз. Ему верили и готовы были следовать его приказам. Даже сейчас, когда наорская кампания совершенно явно была проиграна. Над Наор-Дагэ висела непроницаемая завеса страшных бурь Перелома года.
      - Я требую от вас неукоснительного выполнения приказов. Наведите порядок во вверенных вам частях насколько это возможно. Что у нас с продовольствием?
      Один за другим полковники поднимались, докладывая о состоянии дел в армии. Оно было нерадужным. Ларад не сможет продолжать военные действия зимой, да и весной, скорее всего, тоже. Несмотря на все богатство страны, казна Ларада оказалась не готова к подобным тратам. Продовольствия не хватало, теплого обмундирования, палаток, минимума лекарств для полевых лазаретов, боеприпасов и фуража. Ничего не хватало. И это было страшно: а если горцы спустятся весной, как снежная лавина? Наор не удержит их надолго.
      Через час генерал отпустил всех, а, оставшись в одиночестве, вытащил из шкафчика фляжку с крепким вином, налил себе в серебряный стакан и долго сидел у стола, уставясь на сцепленные пальцы невидящим взглядом. Хотелось надраться до бесчувствия, но он не мог себе позволить подобной роскоши.
       «Что этому венценосному дураку понадобилось здесь? Весь год не казал и носа, оставив нас отдуваться за свои капризы, теперь же втемяшилось что-то в башку… Я что, родить ему должен победу и на блюдечке поднести ключи от Акхала-Раг? Кто б его уже…» - генерал оборвал мысль и залпом выпил вино, поморщившись. Нужно было хоть немного поспать, раз уж выдалась возможность. Но тут в дверь постучали, и Эстарис Шеллеран, вздохнув, ответил:
      - Войдите.
      Этого офицера он знал. Карин Ильтариа был способным и исполнительных, хоть и не хватал звезд с неба. Но именно он предупредил генерала о грядущем ухудшении погоды на Наорском хребте, что позволило спасти практически всех солдат. Пара десятков дураков, заблудившихся в метели, из многих тысяч – были вполне соизмеримыми потерями.
      - Простите, что…
      - Оставьте, полковник, любезности. Что вы хотели? – довольно резко прервал извинения офицера генерал. Карин кивнул и короткими, скупыми фразами доложил. У Эстариса Шеллерана глаза полезли на лоб.
      - Что-о-о? И вы только сейчас мне это говорите?! Вы… вы понимаете, что натворили?
      Ильтариа снова кивнул и сощурил пронзительно-синие глаза, словно они у него болели. Судя по его виду, полковник не спал уже как минимум две или три ночи.
      - Да, кэй генерал, я полностью отдаю себе отчет в том, что сделал. Я действовал согласно приказу его высочества принца Альмейдо и в интересах Ларада.
      - Отправив мальчишку на смерть? – Эстарис огляделся, словно бы в поисках того, что поможет ему уцепиться за ускользающую реальность. Схватил фляжку с вином и отпил крупный глоток прямо из горлышка. Отдышался. – Вы сошли с ума, полковник. Поясните, почему вы так уверены, что его высочество, которого горцы сейчас не зовут иначе, чем Рыжей Тварью, не должен был быть убит ими немедленно, едва назвавшись?
      - Я верю в благоразумие принца и в его дипломатический дар. Равно как и вы, кэй, - Карин смотрел с вызовом, не опуская голову. И он был прав: генерал Шеллеран, едва отойдя от шока, не ощутил ничего, кроме уверенности в том, что юный принц Ларада сумеет сделать задуманное. Это было иррациональное и ничем не подтвержденное чувство на уровне интуиции, а уж ей-то генерал привык доверять. За годы службы она еще ни разу не подводила.
      - Итак, давайте с самого начала и по порядку. Альмейдо Ларадэй, он же лейтенант Ларион Дэй, он же – Рыжая Тварь, отправился в Акхала-Раг, в одиночку, чтобы склонить горцев к миру и, мало того, к объединению с Ларадом?
      - Так точно, кэй генерал.
      - И ему покровительствует один из Стражей Полуночи, некто Вискол?
      - Так точно.
      - И вам не кажется это бредом?
      - Никак нет, кэй генерал. Стража я видел своими глазами и говорил с ним. Я верю, что у его высочества все получится. Вы ведь поверили в то, что оставаться на Наор-Дагэ смертельно опасно, и вывели войска с Межи. Теперь вы видите подтверждение его словам.
      - А вы безоговорочно верите словам девятнадцатилетнего мальчишки? – нахмурился генерал.
      - Я верю слову моего государя, - отрезал полковник. Генерал Шеллеран в третий раз за день испытал странное чувство нереальности происходящего и недоумение. Он внимательно посмотрел на своего офицера, вот так открыто и твердо сказавшего то, что можно было легко приравнять к государственной измене.
      - Я не ослышался?
      - Я первым дам клятву верности его высочеству, как только он вернется. Впрочем, вернее будет сказать, что в числе первых.
      - Вот как? И кто же был первым? – генерал Шеллеран не мог вот так сходу решить, восхищаться безрассудной смелостью, на грани глупости, полковника или осуждать ее.
       - Капитан Ирвин Геллар. И весь гарнизон крепости Анстранн.
      О бывшем коменданте Наордэя генерал тоже слышал, и во всем слышанном не было ни слова порицания. Наордэйцы считали его героем, который сделал то, что не смог бы сделать никто иной: удержал форпост Ларада ценой жизней многих, в том числе - своей семьи. «Высшая жертвенность, - говорили они, - дорогого стоит».
      В глубине души генерал понимал коменданта Геллара. Он бы тоже не смог жить в крепости, за которую было заплачено тысячами невинных жизней. Тем более - жизнями семьи. Хотя у самого Эстариса Шеллерана семьи не было, он вырос и воспитывался в приюте для сирот военных. А если бы была – как бы он поступил, окажись на месте капитана Геллара? От одной мысли об этом пробирал озноб.
      - Ясно, - хмуро кивнул генерал, - и где он сейчас?
      - Здесь, в Наордэе. Король Лайенис сослал его в действующую армию после побега принца Альмейдо из Анстранна.
      - Вызовите его, я хотел бы поговорить с ним.
      - Боюсь, это невозможно, - покачал головой полковник, отводя глаза впервые с начала разговора. В его взгляде промелькнула боль.
      - Он ранен?
      - Он при смерти. Лекарь говорит, это скоротечная легочная лихорадка, осложненная старыми и новыми ранениями.
      - Идемте.
      Генерал вышел первым. Карин вел его в солдатский барак, где едва не друг у друга на головах ютились солдаты его отряда. В крохотной каморке, бывшей ранее кладовой, помещалась только узкая солдатская койка да колченогий табурет, на котором сейчас забылся тревожной дремой лейтенант Стэйар, откинувшись головой на стену. Он вздрогнул и вскочил, сонно хлопая глазами, когда занавесь, заменяющая каморке дверь, откинулась в сторону.
      - Кэй генерал! – разглядев вошедшего, вытянулся во фрунт.
      - Вольно, лейтенант. Как капитан? – шепотом спросил Эстарис.
      - Уснул около часа назад. У него жар…
      - Что ж, не будем его будить.
      Капитан страшно, с бульканьем и хрипами, раскашлялся и открыл воспаленные глаза.
      - Я не… сплю… кэй генерал.
      - И зря, кэй капитан. Но раз уж не спите, у меня есть к вам пара вопросов. Если вы в силах говорить?..
      - Вполне, мой генерал, - Ирвин даже улыбнулся. Впрочем, на его сухих, обметанных лихорадкой, губах эта легкая улыбка выглядела страшно.
      - Идите, лейтенант, и проследите, чтобы нас никто не тревожил, - скомандовал генерал, и Раэллис вышел, задернув занавесь.
      - Вы пришли говорить о принце, - утвердительно произнес капитан, с усилием подавив новый приступ кашля.
      - Да. Я пришел спросить, почему вы принесли ему присягу, по сути, предав нынешнего короля.
      - Я верю Альмейдо. Он… будет хорошим… монархом. Лучше… лучше Лайениса. Он достойный сын своего отца, - Ирвин снова зашелся долгим, захлебывающимся кашлем, тряпица, которой он прикрывал рот, пропиталась кровью.
      - Я понял, кэй Геллар. Достаточно, молчите.
      - Я прошу, - Ирвин сделал над собой громадное усилие и сел, вцепившись в рукав генерала исхудавшими до прозрачности пальцами, - я молю вас, кэй генерал, поддержите его!
      На мгновение Эстарису Шеллерану показалось, что этот человек сейчас умрет прямо у него на руках, исчерпав все силы. Он осторожно взял его за плечи, острые и невообразимо горячие под полотняной сорочкой, и уложил обратно на постель.
      - Я сделаю все, что будет в моих силах, кэй Ирвин. Лежите, ради Высокого Неба.
      - Я прошу… - шепот капитана становился все тише, глуше, потом он и вовсе закрыл глаза, теряя сознание. Из уголка потрескавшихся губ скатилась капля кажущейся в полумраке черной крови.
      - Я поддержу его высочество, кэй капитан, обещаю. Если в него так верят, надеюсь, принц Альмейдо оправдает это доверие.


29. Тинг

      Со дня праздника Перелома года прошло девять дней, Альмэ не мог бы сказать сейчас, как он их прожил: все слилось в один непрерывный цветной вихрь. Его почти не оставляли в одиночестве, то молодые наориты втягивали в свои дела, тренировки и походы к дозорным постам вокруг Акхала-Раг, то дед и Хранитель с утра уводили принца в громадный библиотечный зал, о существовании которого в горской цитадели он бы и не подумал поначалу. Там, если они не изводили юношу вопросами, он пропадал по собственной воле между тяжеленных стеллажей из мореного дуба, почти черных и покрытых затейливой резьбой, перебирая пергаментные свитки в аккуратных тубах, огромные Родовые книги в деревянных переплетах, окованных у кого медью, у кого серебром, а у кого и золотом, украшенных каплями драгоценных камней. Одну такую книгу могли поднять два человека, ее укладывали на специальную подставку и с величайшей осторожностью переворачивали страницы из толстого, желтовато-серого пергамента. В этих фолиантах была записана вся история Наор-Дагэ. Каждый баронский род со всеми отпрысками, присными и слугами, все значимые и не столь значимые деяния. Двенадцать родов – и двенадцать полок, уставленных этими книжищами.
      - Их привозят раз в десять лет из каждого рода, когда кончается книга. А до того – ведут в замках каждого баронства. Это тебе не придворные хроники, здесь все, от рождения каждого наорца до его смерти. От покупки овцы до спряденной кудели, - говорил Хранитель, посмеиваясь над тем, с каким видом Альмэ осматривал библиотеку. – Вот, почитай историю твоего рода. Там, конечно, очень мало лично о тебе, Алади, но время и место твоего рождения записано, а до того – твоего брата, матери, история войны, которая закончилась взятием цитадели. Может быть, ты отыщешь там то, что поможет тебе говорить перед Тингом.
      И Альмэ искал, вчитываясь в полузнакомые знаки. Буквы были одни и те же, но у горцев в ходу были тильды и подчеркивания, порой менявшие произношение слов. От сложности прочтения у принца к концу дня болела голова, но кто сказал, что у него не хватит упорства? Период первой ларадско-наористкой войны он вычитал с величайшим тщанием. Впрочем, он все подряд читал с не меньшим тщанием, и постепенно перед его мысленным взором вставала история Наор-Дагэ во всем ее величии. Не самая радужная картина, как чуть позже признался себе принц, впрочем, история какой земли может похвастать отсутствием смут и тяжелых времен? В красочном полотне жизни Гнева Небес было слишком много алых пятен пролитой крови, черноты междоусобиц и серости голодных лет, но даже эти времена расцвечивались яркими мазками радостных событий, праздников и легенд. Альмэ понимал, что влюбляется в этот народ все больше, кровь горцев все громче говорит в его сердце, которое бьется в ритме торжественных барабанов. Это была и его земля, со всеми ее проблемами и горестями. Он принял ее так же близко, как приняли его горы. И Страж Вискол.
      О Страже юноша задумывался все чаще, это непостижимое ледяное существо снилось ему в слишком жарких снах. Это тревожило и пьянило одновременно. Альмэ тосковал, когда Вискол не появлялся, а тот как пропал со дня празднования Перелома года, так и ни разу не явил свой светлый лик в цитадель. Но принц помнил, что Страж обещал прийти в день Тинга, и ждал.

      День собрания баронов Наор-Дагэ начинался совсем обыденно, как и предыдущие десять до него. Ну, по крайней мере, лично для принца. Он встал на рассвете, умылся и оделся, не особо привередничая в выборе наряда. А выбирать было из чего: дед расстарался, и теперь в резном, темного дерева ларе с тяжелой крышкой в комнате Альмэ юношу ждал добрый десяток нарядных вышиванок, узорчатые душегрейки, пояса и порты из тонкой шерсти. Альмэ же надел свою любимую черную рубаху с золотистым узором оберегов по вороту и рукавам, темно-серые штаны, подпоясался подаренным Баженкой поясом из желтого шелка с золотистыми кистями и обул расшитые шелком сапожки из тонкой мягкой замши, в которых можно было ходить только в цитадели. Сегодня он никуда не собирался, кроме как в библиотеку, из головы совсем вылетело, что Тинг назначен именно на этот день. Потому полный двор народа, радостно и возбужденно галдящего, оказался для него некоторой неожиданностью, когда он намеревался добраться до йидальни и позавтракать свежим хлебом и молоком.
      Его заметили, тишина расползалась, как круги от брошенного камня. Альмэ нервно передернул плечами под тонкой шерстяной свитой и слегка поклонился - никому конкретно и всем сразу:
      - Добреранку, - сбежал по ступеням и едва не вприпрыжку прошел через толпу, оторопело расступающуюся перед чужаком, ко входу в йидальню. У самой двери в здание не выдержал, обернулся: чужие взгляды жгли спину. И почти весело и недоуменно фыркнул, видя лица горцев, ошарашенных таким поведением равнинника, явного врага. В нем внезапно проснулся не облеченный некой властью и государственными заботами принц, а девятнадцатилетний мальчишка, чуточку бесшабашный и веселый.
       «А, какого подземельника? Не ходить же с вечной миной государственного мужа на роже! Могу я слегка пошалить?»
      В зал йидальни он влетел, как рыжая комета, с разбегу перепрыгнув ступени помоста и чмокнув деда, уже восседающего на своем месте, в морщинистую щеку:
      - Добреранку, господарэ, диду, чи солодке дрымчи? - в темных глазах юноши скакали искорки искреннего веселья.
      - Добре, дьеци, дрымчи, мов у мэду, аж щось злипны.
      Альмэ прыснул, потряс собранной в добрый десяток косичек гривой, зазвенела серьга и бусины.
      - То е добре, дзенку Наорэ! (46)
      За столом сидели не только те шестеро баронов, которые уже знали Альмэ, но и остальные, приехавшие только утром. Эти смотрели жестко, неодобрительно, изучая чужака, который вел себя вовсе не так, как от него ждали. Впрочем, принц видел в этих взглядах намек на интерес и любопытство. Ничего, пусть посмотрят. Он сел на свое место, на пару мгновений прикрыл глаза, вознося благодарную молитву Высокому Небу за добрую ночь и пищу. А когда украдкой, из-под ресниц оглядел присутствующих, удовлетворенно усмехнулся про себя: настороженность сменилась показным равнодушием. Его признали неопасным. Это было хорошо. Пусть сочтут его персону не представляющей угрозы, будет легче завоевать расположение старых недоверчивых горцев. Впрочем, среди баронов было двое относительно молодых. Альмэ мысленно прикинул: один, «украшенный» устрашающим шрамом во все лицо, был примерно возраста капитана Геллара, второй, с непривычно-яркими для горца, изжелта-карими глазами, и того моложе. Убедить старых баронов в неуместности продолжения кровопролития будет легко, относительно, конечно. А вот этих, молодых, уже попробовавших, вне всяких сомнений, ларадской крови и потерявших немало своих бойцов и товарищей, переспорить будет куда труднее. Но Альмэ не отчаивался, преисполнившись внезапно какого-то светлого вдохновения, как перед битвой.
      Признаться честно, это и должно было стать его битвой, самой главной и самой, возможно, опасной. Полем боя здесь будут умы и сердца горцев, а драться надлежит, вопреки всем правилам политики, вдалбливаемым в него с детства наставниками, не грязным оружием интриг, а доводами чести, разума и целесообразности. Горцы были, в некотором смысле, детьми в политических игрищах, а бить детей нечестными ударами подло. Возможно, он ошибался. Но даже в его поведении, слегка приправленном игрой, было больше искренности. Играл же принц больше для того, чтобы отогнать свой собственный страх.
      После завтрака дед сказал ему, доверительно склонив голову и положив на запястье принца свою твердую, как мореный дуб, морщинистую ладонь:
      - Тебе стоит переодеться в лучшие одежды, сын моей дочери. Я пришлю за тобой слугу, когда Тинг соберется для выбора Вождя.
      - А разве мне можно присутствовать? - Альмэ широко раскрыл глаза, а в его голосе проскользнули неподдельное любопытство и детский восторг. Старый наорит только спрятал в усах усмешку, признавая за ним право на это проявление чувств.
      - Не только можно, но и нужно. Ты увидишь еще один обычай земли, которая должна стать твоей по праву не силы, но крови.
      - Спасибо, дедушка, я понял, - серьезно кивнул Альмэ. Он и в самом деле понял: горцы при всей их некоторой военной отсталости будут для него довольно внушительной силой, а сражаться они привыкли так, как сложилось за многие тысячи лет истории Наор-Дагэ, под предводительством лучшего из достойнейших. И так будет и далее, даже когда они встанут под его руку. Это надо знать и учитывать в дальнейшем.
      Он вернулся в свои комнаты, распахнул сундуки, вытащил из них все подаренное дедом добро и задумался. Он должен быть одет в цвета Ларада - белый и пурпур, желательна была бы еще и цепь с пурпурными гранатами и гербом Ларада, но где же ее взять? Достанет и кольца.
      Принц выбрал рубаху из простого беленого полотна, расшитую по подолу, рукавам и вороту темно-красной, почти пурпурной и золотой нитями так густо, что они почти не гнулись, белую же шерстяную свитку с чеканными медными застежками и бляшками по груди, начищенными так, что они казались сделанными из красного золота, постолы из мягчайшей, светло-серой, почти белой замши, и задумался над поясом. У него были алые и белые пояса. А нужен был пурпур. В дверь постучали.
      - Одчинено, (47) - крикнул юноша, и в комнату вошел моложавый горец со свертком из небеленого полотна.
      - Господар Ринташ повелел отдать тебе, младе господар, - он с коротким вежливым поклоном подал сверток принцу.
      - Дзенку господарэ, а ще е?
      - Подарунок од Чувар горскэ (48), - в глазах у горца мелькнула лукавая улыбка. Челяди старого барона его внук явно нравился. Наорит еще раз поклонился и вышел, оставив Альмэ в некотором смятении.
      Юноша сел на постель и развязал холстину. И едва не задохнулся от восторга и какого-то потустороннего изумления: ему на колени скользнула чеканная золотая цепь, перемежающая крученые звенья филигранными бляшками с изображениями ларадских львов и резными узорчатыми дисками с крупными, гладко отшлифованными звездчатыми камнями густого пурпура. Подобных камней он еще не видел, и это были явно не гранаты-альмандины и не аметисты. Что-то более ценное! А в придачу к этой необыкновенной красоте был аккуратно сложенный пояс такого же цвета, как камни, с тяжелыми кистями из золотой нити. Альмэ осторожно погладил матовый шелк кончиками пальцев, с благодарностью вспомнив Вискола: если кто и мог догадаться, что подобные регалии понадобятся принцу Ларада, то только он.
      Через полчаса, умывшись и тщательно расчесав волосы, Альмэ оделся, заплел одну косу, плотно укладывая прядку к прядке, но не смог удержаться, и в узел тонкой белой ленточки, которой перехватил ее, воткнул два соколиных пера, подаренных Дештой. Так и вышел, когда за ним вновь пришел тот горец, что принес подарок Стража.
      Когда он спускался по широкой каменной лестнице в главный зал цитадели, старательно глядя прямо перед собой, чувствовал сотни взглядов, и не все они были доброжелательными. Горцы смолкли, хотя перед появлением Альмейдо в зале стоял ровный гул голосов.
      - Младе господар Ларадске, Альмейдо Ларадэй! - глубокий голос Хранителя Акхала-Раг наполнил эту тишину, как наполняет замерший предгрозовой воздух первый раскат грома. Принц остановился на последней ступени и поклонился - достаточно низко, чтобы показать свое уважение собравшимся, и не так глубоко, чтобы уронить свое достоинство. Приветствие, достойное титула. А когда выпрямился, пришлось приложить некоторое усилие, чтобы не разинуть рот от удивления: все присутствующие в зале наориты поклонились в ответ. Конечно, кое-кто ограничился полупрезрительным небрежным кивком, но это был ответ, на который Альмэ, в общем-то, не рассчитывал. В глубине души он испытал всплеск ликования: это значило, что его, как минимум, выслушают! А если его будут слушать, полдела сделано. Останется только убедить.
      Хранитель Рагтай вышел вперед, Альмэ рассматривал его с таким же любопытством, как и в первый раз, поразившись тому, как может меняться человек. Казалось, в этом седом старце проснулась мощь гор, осияв его, как солнечный восход - снежные вершины. Он был сейчас хозяином и распорядителем Тинга, и ему беспрекословно подчинялись все. Принц заметил, что у стен зала расставлены тяжелые скамьи, покрытые коврами в два, а то и в три ряда. На эти скамьи уселись все присные баронов. Сами же властители гор прошли к центральному возвышению зала, на котором не было скамей, лишь шкуры, ковры и вышитые кожаные подушки вокруг выложенного гладкими камнями очажного углубления. В руку принцу кто-то сунул небольшое поленце, и он, проследив, как другие бароны складывают свои поленца в очаг, последовал их примеру - последний. Хранитель Акхала-Раг склонился над очагом, будто священнодействуя, через пару минут из-под дров потекла сизая струйка дыма, вспыхнул веселый оранжевый огонек. Вокруг сдержанно зашумели. Альмэ уловил: «Добрэ, добрэ!»
      Все расселись на подушках, по-особому скрестив ноги. Такая поза показалась принцу забавной и не слишком удобной, в особенности, для стариков, но на лицах баронов не было ни тени неудовольствия. Они сидели очень прямо, сложив руки ладонями вверх на коленях, и смотрели в огонь. Так продолжалось около десяти минут, точнее Альмэ не мог бы сказать при всем желании: время вдруг потеряло всякий смысл, а пляска огненных язычков в очаге заворожила его, отвлекая от неудобства позы, страха, неуверенности и прочего сумбура чувств. Прервал это медитативное состояние голос Хранителя. Альмэ понимал его удивительно хорошо, за прошедшие дни приноровившись к горской речи:
      - Братья, мы собрались здесь перед лицом угрозы с равнин, но одно обстоятельство заставило меня изменить цель Тинга. Рядом с нами в кругу достойных сидит принц Ларада, пришедший с миром. Нужно нам выслушать его речи, не выбирая вождя для войны, ибо здесь сердце каждого должно говорить само за себя.
      Это было непривычно и, по сути, являлось нарушением привычного хода Тинга. Однако было на руку Альмэ. Он понял, что старый Хранитель, не без ведома и содействия деда, принял подобное решение для его же блага: убедить баронов будет легче поодиночке, чем тогда, когда они уже формально сплотятся под рукой военного вождя.
      Слова Хранителя вызвали целый шквал удивления и негодования среди горцев - свидетелей Тинга, но бароны, сидящие на возвышении, молчали. Альмэ обвел их взглядом, поочередно встретившись глазами с каждым. Дед ласково улыбнулся, те пятеро баронов, что уже были знакомы с принцем, едва заметно кивали или бесстрастно взирали на юношу, те же шестеро, что прибыли лишь перед началом тинга, хмурились или оценивающе глядели, лишь на лице желтоглазого мелькнула неприятная, жестокая усмешечка.
       «Потребует поединка», - пронеслась в голове у Альмэ мгновенная мысль. Он и сам не знал, отчего она возникла. Может, оттого, что горец слишком уж пристально окидывал взглядом его не самых мужественных очертаний фигуру? В таком случае, он обманывается: бойцом Альмейдо был не последним, а его мнимая хрупкость вводила в заблуждение многих.
      - Пусть говорит, - подал голос один из баронов.
      - Послушаем, - огладил усы другой. Как понял принц, говорили по старшинству.
      - Молод еще, говорить в Тинге, - рыкнул третий.
      - А отчего ж? Ты, Заграт, не старше был, впервые на эти подушки севши, - ухмыльнулся Хранитель. Названный Загратом отвел глаза, явно стушевавшись.
      - Ну… пусть скажет.
      Так высказались все, кроме двух последних, самых младших. Шрамолицый, который все это время недовольно крутил ус, в свой черед выдернул из ножен на груди метательный нож. Альмэ только успел подумать, что вот и пришел конец его посольству, но клинок вонзился в ковер у самого его колена, трепеща, как отравленное жало. И вослед ему немедленно глухо стукнул в доски помоста второй.
      - Все высказались? Теперь я поясню нашему гостю, что это значит, - медленно проговорил Хранитель.
      - Благодарю господаря, я понял. Это вызов на поединок, - спокойно, колоссальным усилием воли загнав липкий страх внутрь, сказал Альмейдо.
      - Верно. И, коли так, ты принимаешь его?
      - Мне нужно будет драться прямо сейчас и с обоими разом?
      Хранитель рассмеялся, не удержали смешки и другие бароны.
      - Нет. Завтра на заре, и поочередно.
      - Я так думаю, в порядке старшинства? - Альмэ посмотрел в глаза шрамолицему. Тот кивнул с довольной усмешкой. - Пусть будет так.
_________________________
      46 - Доброе утро, господа, дедушка. Сладко ли спалось?
       - Хорошо, спалось, словно в меду, даже что-то слиплось.
       - Это хорошо, спасибо Небу!
      47 - Открыто.
      48 - Спасибо господарю, а что это?
       - Подарок от Стражей гор.


30. Козыри для принца

      Готовности к этому поединку внутри Альмэ не было. Он не желал убивать, даже ранить баронов, и потому, наверное, метался от отчаяния до не менее отчаянной решимости.
      - Это будет нечестно и глупо, - бормотал он себе под нос, растрепывая рывками и без того уже похожую на мочало косу. В спину повеяло морозным ветром, а на горячую ладонь принца легла узкая ледяная ладошка Стража.
      - Ты скоро оторвешь себе косу. Успокойся.
      - Вискол! - Альмэ обернулся, порывисто обнял хрупкие плечи, едва не сломав тонкокостного Стража. Тот лишь ойкнул тихо, улыбаясь. - Прости, я так соскучился…
      - Все хорошо, мой принц. Я ведь обещал прийти, когда Тинг выберет себе главу. Люди изменили планы, но не я.
      - Хранитель сказал, что каждый барон должен выслушать меня без оглядки на главу Тинга, и я считаю, это верно.
      - Верно. Но тебя ждут два поединка.
      - И я не желаю драться, вернее, не так. Я не желаю причинять вред моим противникам.
      - Барон Забраш - сильный воин, он может выйти победителем из схватки один на один.
      - Барон привык драться по горским правилам, кое-чего он не знает.
      - Ты будешь биться нечестно? - удивленно приподнял брови Страж.
      - Нет, просто я буду использовать ту манеру боя, которая может быть незнакома барону Забрашу. Я твердо намерен победить, - качнул головой Альмэ. Вискола из рук он так и не выпустил, словно боялся, что тот растает туманной дымкой. А Страж и не рвался из объятий, будто угревшийся котенок, прижался к груди и тихо дышал в ключицы прохладным дыханием.
      - Ты победишь. А я сделаю так, что клинки не принесут вреда, лишь оставят следы на одежде.
      - Спасибо, мой снежный, - пробормотал принц, наклоняя голову и касаясь гладкого лба, отводя от лица Стража прядь волос. От Вискола пахло свежим ветром и снегом, этот запах, казалось бы, должен был остудить, но Альмэ словно выпил ледяного вина. Голова слегка закружилась, тело показалось одновременно легким, как перышко и тяжелым, как свинец. Юный принц прерывисто вздохнул, не в силах противиться зову не разума, но тела. Пальцы его осторожно приподняли узкий подбородок Вискола, губы накрыли покорно и с готовностью раскрывшиеся холодные губы Стража, ладони погрузились в туманные струи волос, перебирая, лаская. И время вновь прекратило свой бег, исчезло, замерло, как замирает, скованная внезапным лютым холодом, стена воды, рождая причудливые изваяния прозрачного льда.
      Альмейдо желал помнить все, и потому каждое движение Стража врезалось в его память, не исчезая, как в тот раз, полусном-полуявью. Это было реально, это происходило с ним! И больше не казалось игрой разума, опьяненного юношеской жаждой любви. Гладкая, атласная кожа под ладонями, прохладные, текучие волосы, выгнувшееся так, как не может гнуться человек, тонкое тело Стража… Отзывающееся на каждое прикосновение легчайшей дрожью, на каждый поцелуй - тихим стоном на языке, не похожем ни на один слышанный ранее. А когда желание обладать стало нестерпимым, Страж гибко вывернулся, сам припал прохладным ртом к губам Альмэ, вовлек в головокружительный поцелуй, который закончился провалом в небытие.
      Очнулся принц уже поздним вечером, и вновь - в полном одиночестве. Во всем теле была полуобморочная слабость, но она была приятна, как будто он перекупался в прохладном озере, с трудом выбрался на теплый берег и теперь отдыхал.
      «Вот же… вот как оно бывает, когда тебя пьют…» - мысли были ленивые и томные. Страх и неуверенность прошли, оставив по себе лишь ощущение, что все будет хорошо и правильно. Вискол не подведет, Альмейдо в это твердо верил. Он скинул одежду и зарылся в теплый мех покрывала, уснув быстро и без сновидений.
      Утро разбудило юношу солнечным бликом, отразившимся от драгоценной цепи, брошенной на крышку сундука рядом с постелью. Альмэ потянулся и протер глаза, потом вскочил, отмечая, что полностью восстановил свои силы после поцелуя Стража. Умылся, одел самую простую одежду из имевшейся и спустился вниз. В большом зале цитадели его встретил Хранитель, одобрительно осмотрел и сказал:
      - Барон Забраш уже ждет, поединок будет сейчас, а потом уже - завтрак.
      - Это хорошо, не хотелось бы мне плясать с ним на полный желудок, - легко улыбнулся Альмэ. - А каким оружием предпочитает драться барон?
      - Увидишь, - старик-Хранитель не разделял кажущейся беспечности юноши, он всерьез волновался, сравнивая легкого, похожего на язычок огня принца и закаленного в боях воина, которым являлся барон Забраш.
      - А что будет, если я проиграю?
      - Если он не сдержит руки - ты умрешь, - нахмурился Хранитель Акхала-Раг.
      - Это вряд ли, - Альмэ вышел во двор и едва удержался, чтоб не присвистнуть невежливо от изумления: барон Забраш собирался драться с ним даже не саблей, а ножом, таким, с которым в первый день в цитадели плясал принц. И не поймешь сразу - это уважение к противнику, ближний бой, как-никак, или наоборот, пренебрежение: «Ты и сабельного удара не стоишь, я с тобой и ножиком разделаюсь»?
      Горец стоял посреди двора, поигрывая рукоятью ножа, украшенной не камнями или чеканкой, а длинной полоской легкого шелка, явно, чагратского, уворованного в набеге на Наор. Зачем такое «украшение» клинку, принц догадался сразу: когда в лицо тебе летит яркий шелк, ты не заметишь удара, отмахиваясь от ткани, примешь в грудь или в горло добрых две ладони отменного булата. У него самого нож был примерно таким же, как баронский, но без изысков.
      С утра настроение у принца было едва ли не радужным, а сейчас отчего-то закралась тревога, по спине время от времени пробегали мурашки, словно от озноба. Альмэ передернул плечами и выругался про себя самыми нелестными словами: тоже, развел переживания! Вискол обещал, и он склонен верить Стражу, тот его еще не подводил ни разу. Так что юноша просто скинул с плеч расстегнутую свитку и передал ее кому-то из обступивших его парней. Молодые наориты, которым Альмэ успел понравиться искренне и до глубины души, плохого в том, что принц собрался говорить на Тинге, не видели. И не понимали старших, затеявших неподобающую свару, в то время как надо решать, что делать с войной.
      Они уже вышли в круг, образованный воинами, за спинами которых собрались все, кто был сейчас в Цитадели, когда прозвучал голос Стража:
      - Дети гор!
      Перед ним немедленно расступились, пропуская к поединщикам. У Альмэ отчего-то екнуло сердце от одного взгляда на Вискола. Сегодня Страж был не в своей обычной меховой накидке. Точнее, не только в ней. На нем была тонкая шелковая туника с серебряной полосой по подолу, заколотая на плече алмазной фибулой, высокие сапожки из мягкой замши и узкий венец из белого металла, прижимающий к вискам массу белоснежных волос. А сами волосы, никогда прежде на памяти горцев не знавшие плена, были свиты в тугую косу, перекинутую через плечо дважды, толстую, как якорный канат. Сегодня Вискол выглядел земным, как никогда. Словно исчезла аура нереальности, всегда окружавшая Стражей.
      - Стражи гор не желают кровопролития во время Тинга. Волей их я буду судить сегодня тех, кто пожелал сойтись в поединке, - голос у этого приземленного и настоящего Стража показался Альмэ чуть более звонким, как у мальчишки-подростка, хоть звучал ровно и не срывался. Вискол сделал шаг вперед, коснулся лезвий ножей кончиками пальцев, и по стали чередой бликов пробежала волна морозного узора. И пропала, словно впитавшись в клинки.
      - Теперь можете начинать, - буднично и просто объявил Страж, отходя к оцеплению.
      Барон Забраш недоверчиво потрогал острие своего ножа пальцем, видимо, удовлетворился и повернулся, с места перетекая в боевую стойку слитным, мощным движением. Альмэ оценил его по достоинству. Эта схватка не будет даже тяжелой - она будет на пределе сил.
      А то, что видели зрители, позже передавалось из уст в уста, как сказание о битвах самых знаменитых воинов народа Наор-Дагэ. И именовалось ничуть не более выспренно, чем оно того заслуживало: битвой снежного барса и каменного медведя, двух самых свирепых и опасных хищников гор. Они достали друг друга не по разу, и лишь магия Стража, показывающая место раны и степень ее тяжести алым свечением, не позволила бойцам истечь кровью. Все решил последний, отчаянный удар Альмейдо, в который он, напрягшись, вложил все свои силы. На груди барона Забраша, от левой стороны шеи, через ключицу наискось, до правого подреберья вспухла и налилась тяжким кровавым светом полоса.
      - Довольно! - прозвучал голос Вискола, и поединщиков немедленно схватили под руки, растаскивая в стороны. - Что скажет Тинг?
      Старые бароны подходили к принцу и своему соплеменнику, осматривали отметины, потом собрались на короткое совещание у крыльца парадного входа Цитадели. Затем Хранитель Акхала-Раг озвучил принятое решение:
      - Победил принц Альмейдо.
      Минуту ничего не происходило. Вся масса собравшихся замерла, переваривая сказанное. И затем широкий двор Цитадели наполнился криками. И больше было приветственных, чем возмущенных.
       «Пожалуй, - Альмэ мысленно усмехнулся, - я могу поздравить себя с первой реальной победой».
      К принцу подошли поздравить старшие бароны, дед отчески потрепал взмокшие волосы, липнущие ко лбу, потом отошел, пропуская Стража.
      - Ты был великолепен, - тихо сказал тот, снова касанием пальцев возвращая клинку юноши остроту, как сделал это только что с ножом барона Забраша.
      - Спасибо. Благодаря тебе я смогу не валяться декаду, залечивая раны, а говорить с Тингом.
      - Верно, - улыбнулся Вискол с необъяснимой ноткой печали в голосе.
      - Забраш!
      - Стой! - одновременно прозвучали голоса нескольких баронов, а Страж прянул чуть вперед, словно желал прижаться к груди принца или тянулся поцеловать его. Толпа слитно ахнула. И лишь когда из губ Вискола серебристой волной выплеснулась кровь, а сам он, захлебываясь ею, начал падать, барона Забраша скрутили дюжие молодцы из его собственной свиты, и Альмэ понял, что случилось. Подхватил легкое, весящее столько, сколько, должно быть, весила его одежда и украшения, тело, опускаясь на колени. Вискол цеплялся за его плечи слабеющими пальцами и пытался вытолкнуть из забитого кровью горла какие-то слова.
      - Молчи, ради Высокого Неба! Ты не можешь умереть! Стражи бессмертны! Вискол, ну же… - в происходящее Альмейдо не верилось ни на медный грошик. Но Страж растянул непослушные губы в улыбке, с клекотом выдавливая из себя слова вместе с кровью:
      - Смертны… Слушай… - он замер, напрягаясь, чтобы сделать хоть крошечный глоток воздуха, - сегодня… умер капитан… Ирвин… Я мог его спасти… но я предпочел… тебя… Теперь у тебя… на руках… козыри, мой… - онемевшие губы Стража еще пытались произнести что-то, но бессмертный дух Хранителя Мира покинул искалеченное тело, которое начало медленно рассыпаться, истаивать в руках Альмэ, пока не пропало облачком тумана, оставив на камнях двора запятнанный серебром нож Забраша.
      Еще не веря в случившееся, не уложив в голове сказанное, Альмэ поднялся с колен. Единственное чувство, которое сейчас владело всем его существом, было - гнев.
      - Что сделал ты, сын червя? - слова камнями падали в напряженно замершую тишину. - Как ты посмел?
      - Ты не будешь говорить на Тинге, - бешено прохрипел скрученный своими же воинами барон, до него, кажется, тоже еще не дошло произошедшее во всей его тяжести.
      - Теперь - буду, - Альмейдо выпрямился во весь рост, поднимая к небу испачканные кровью Стража руки: - Дети гор, слушайте! Сегодня горы будут рыдать, потеряв одного из бессменных Стражей! И это сделал не я! Судите убийцу своим судом, а потом я приду спросить вас: что будет? Доколе брат будет резать брата? Доколе законом Наор-Дагэ будет «Кровь за кровь и зуб за зуб»?
      Он развернулся и прошел в Цитадель, почти ничего не видя перед собой. Через два шага ему на плечи легли теплые руки Дешты и Баженки, следом за ним шла большая часть молодежи, и это был знак. Альмейдо победил, еще не сказав на Тинге ни слова.

      Страшная метель накрыла Наор-Дагэ ревущим смертоносным котлом, сметающим все живое, что не укрылось за крепкими каменными стенами. Со стоном и треском ломались вековые сосны в лесах, снег заносил человеческие жилища по крыши: горы оплакивали свое дитя, и Небо скорбело и гневалось. Почти пол-декады бушевала стихия. И за это время Тинг, выслушав принца Альмейдо, принял решение.


31. «Небо, храни короля!»

      Альмэ спускался с гор не один, его сопровождала десятка молодых горцев. И не с пустыми руками: у него за пазухой, зашитый в плотную кожу от влаги, хранился свиток тонкого пергамента, на котором все бароны Наор-Дагэ, в том числе и наследник казненного старейшинами за убийство Стража барона Забраша, подписались под составленным Тингом договором о переходе горных баронств под руку принца. С условием, что Альмейдо Ларадэй сделает все для объединения страны, как это было до Гнева Небес. И свою часть договора Альмэ собирался выполнить во что бы то ни стало.
      Но пока что принц шел, машинально переставляя ноги, не имея желания и сил удивляться тому, как отодвигается перед ними и смыкается позади них завеса ревущего и жалящего снега. Стражи вели маленький отряд, оберегая его от лавин, осыпей и зверей, но они не собирались снимать с гор опоясавшую их завесу бурь, дабы не давать ларадским войскам искушения вновь начать кровопролитие. В сердце принца, казалось, бушевала такая же буря, и спасения от нее не мог дать ни один Страж. Раз за разом он прокручивал в голове слова Вискола, сказанные на прощание, пытаясь отделить боль и гнев от разумных доводов. Но пока не мог. Ему нужно было время, время и одиночество, а это пока было недоступно. В конце концов, ему не хватало опыта и терпения. Ему было девятнадцать лет, на его плечах лежала колоссальная ответственность за тысячи людей Наор-Дагэ, за тысячи солдат Ларада, за всех погибших в горах и живых. Она давила, как могильная плита, но она же и поддерживала. А ему хотелось банального тепла, чтобы рядом был кто-то, кто бы мог положить ему руку на плечо в момент, когда он пошатнется под тяжестью этой ответственности.
      Но все, на кого он мог бы опереться, погибли… Впрочем, все ли? В какой-то момент Альмэ даже замедлил шаг, «стукнутый» этой мыслью в самое темечко. Шедший за ним след в след Дешта едва успел уклониться от столкновения и удержать равновесие, схватившись рукой за стволик молодой сосенки:
      - Что такое?
      Альмэ впервые со дня смерти Стража усмехнулся, впрочем, не слишком жизнерадостно:
      - Да вот, дошло, что я дурак.
      Горец философски пожал плечами:
      - Бывает. Это хорошо, что дошло само.
      Принц пару секунд смотрел на его невозмутимую физиономию, потом рассмеялся. И только усилие воли и стиснутые до хруста кулаки не дали ему сорваться в истерику. Не время и не место. Это он слишком хорошо понял. И плевать на возраст. Если бы все монархи Ларада, да и не только Ларада, обращали внимание на то, сколько им лет, все было бы в мире печально.
       «Я слишком Йиржа Твар, чтобы снова чувствовать себя ребенком, - мысль была непривычной, но правильной. - Кажется, мое детство закончилось еще в той библиотеке. Или не начиналось? Может быть, что его и не было. Впрочем, кто из отпрысков королевских семей мог бы похвастать безоблачно-счастливым детством? Что-то я сомневаюсь, что таковые отыщутся в анналах истории…»
      Путь вниз, до предгорной равнины, занял два дня. И большую часть этого времени Альмэ потратил на выстраивание линии поведения с командованием армии. О разговоре с братом он даже не думал. Просто потому, что не будет никакого разговора, в этом он не сомневался. Будет схватка, дуэль. Потому что снова подчиняться, позволять арестовать себя, заковать в цепи и бросить в тюрьму Альмейдо не собирался. Если для блага страны нужно будет уничтожить безумного монарха, никакие братские чувства не станут в этом препятствием. Все они закончились в тот момент, когда Альмэ сбежал из Анстранна. Остался даже не гнев - злиться на свихнувшегося по вине материнского проклятия брата было бы попросту грешно. Осталась жалость, смешанная с усталостью.
      На кромке наорских лесов он остановил свой маленький отряд.
      - Дальше я пойду один. Возвращайтесь.
      Дешта упрямо мотнул головой, нахмурив роскошные соболиные брови:
      - Господар Ринташ приказал проводить тебя до самой крепости и остаться с тобой. Что я ему скажу?
      - А что я скажу вашим матерям, если вас убьют в Наордэе? Ларадцы злы, вас будут провоцировать, горячая кровь не позволит вам смолчать. Нет, - принц вскинул ладонь, повелевая горцу молчать, - я верю в твое самообладание. Но Стерх, например, не пропустит насмешку мимо ушей.
      Стерх, высокий, статный, лицом чем-то напоминающий хищную птицу, именем которой звался, криво усмехнулся:
      - Володар праве, не стише е, Дешта. (49)
      Дешта, которого сделали десятником в этом походе и который втайне гордился этим, набычился, сжимая кулаки:
      - Тьху, дрезда крев! Чи на те господар кази? Чи в нас зовсим розумення нэ е? (50)
      Альмэ обвел глазами остальных, жестом приказав отойти, развернулся к Деште и резко сжал ладонями его плечи:
      - Брат мой, послушай!
      Выражение лица юного горца изменилось так резко, словно его окунули в сугроб головой. Альмэ был для них не просто господарем, он был - володар, хоть и вел себя без заносчивости. Но до сих пор не называл никого из горцев братом.
      - Я не могу и не должен рисковать вашими жизнями. Ты отведешь десятку домой. Скажешь - я приказал. Оспорить мой приказ ты не можешь, он выше слова господаря Ринташа. Да? - принц смотрел прямо в чуть растерянные глаза юноши, требовательно и жестко. И Дешта отвел взгляд, опустил голову.
      - Так, володарэ.
      - Дзенку, братэ.
      Альмэ постоял у крайних деревьев, глядя, как силуэты горцев в белых свитах скрываются в туманно-снежной пелене выше по склону. Поправил пояс и ремень вместительной кожаной торбы, тронул ножны неразлучной своей шпаги и зашагал, проваливаясь в глубокий снег, напрямик к мрачно-настороженной, похожей на серую тучу, крепости Наордэй. Было утро третьего дня от начала их пути из Акхала-Раг и середина второй декады со дня гибели Стража Вискола. И смерти капитана Геллара, о которой Альмэ старательно запрещал себе думать и в которой чувствовал себя непоправимо и страшно виновным.
      За десяток стае от ворот крепости Альмэ остановил арбалетный болт, взметнувший фонтанчик ледяной крошки из-под его ног.
      - Стой, кто идет!
      Принц даже улыбнулся против воли: оказывается, за прошедшие почти три полных декады отвык от чистого ларадского произношения.
      - Совсем охренели эти горцы! Уже под стены в одиночку шарахаются.
      Альмэ задрал голову, капюшон белого горского плаща упал на спину, открывая ярко блеснувшую в утреннем свете рыжую гриву:
      - Я не горец, парень. Позови генерала Шеллерана.
      Через десяток минут ожидания заскрипели створы ворот, открывшихся ровно настолько, чтобы мог протиснуться один человек. Альмэ вошел и удивленно хмыкнул: генерал Шеллеран встречал его едва ли не при полном параде, четко по Уставу отдав честь.
      - Ваше высочество, я ждал вас.
      - Простите за задержку, кэй генерал. Новости?
      Эстарис Шеллеран кивнул:
      - Так точно, сир. Идемте в крепость, вам надо отдохнуть и выпить горячего вина.
      - Докладывайте.
      По пути в кабинет генерала Альмейдо узнал, что буквально с минуты на минуту ожидается прибытие его величества в крепость, и король будет явно не в самом добром расположении духа. Если не сказать хуже.
      - Это уже неважно.
      - Вам удалось? - на лице генерала мелькнуло выражение безмерного удивления, изрядно повеселив принца.
      - Как вы думаете, кэй Шеллеран, я эти две декады там, в горах, елки околачивал? - он вынул из-за пазухи пакет, украшенный цветными нитями и драгоценными бисеринами цветов баронских гербов.
      - Простите, ваше высочество, - стушевался генерал. - Я сказал глупость. Просто… Мы за вас очень волновались. Вы рисковали жизнью.
      - Я рисковал вашими жизнями, если бы мне не удалось задуманное.
      - Так что же, перемирие?
      - Лучше, кэй Шеллеран, много лучше. Мир, баронства Наор-Дагэ присягнули на верность короне Ларада.
      - Вам, ваше высочество, - невозмутимо уточнил генерал, глядя на горские одеяния принца.
      - Мне. И это тянет за собой некие последствия, вы понимаете, - Альмэ скрестил с генералом взгляды, как клинки, и через пару ударов сердца удовлетворенно прищурился, глядя, как тот склоняет голову и опускается на одно колено, выдернув из ножен свою боевую шпагу и протягивая ее на вытянутых руках вперед.
      - Я прошу принять мою присягу, сир.
      - Позже, кэй Шеллеран. Когда все закончится, когда вам не будет нужды предавать свою присягу моему брату. Я не хотел бы вешать вам на душу груз вины, достаточно того, что уже ее гнетет. Встаньте, - Альмэ пронаблюдал за сменой выражений на открытом лице честного служаки и спросил, стараясь, чтобы голос не сорвался:
      - Где его похоронили?
      Эстарис Шеллеран с трудом подавил невольную дрожь. Этот человек, юный и хрупкий внешне, внутри казался генералу выкованным из лучшего чагратского булата, а его проницательность иногда попросту пугала.
      - У западной стены, рядом с его семьей.
      - Проводите меня.
      Альмейдо стоял у засыпанного снегом холмика с грубо обтесанным куском гранита, пытаясь понять, почему в смерть Ирвина ему не верится ни на капельку, почему в сердце нет такой боли, которая должна быть, а только ощущение долгой, но не окончательной разлуки? Почему ему упорно кажется, что если написать капитану письмо, через некоторое время придет ответ? Генерал Шеллеран замер почетным караулом чуть поодаль, тактично отвернувшись, полковник Ильтариа, подошедший чуть позже, тоже молча маячил на краю зрения, не то ожидая внимания своего принца, не то наблюдая за ним. С восточной стены раздался сигнал тревоги.
      - Королевский кортеж, кэй генерал! Показались! - запыхавшийся вестовой подбежал, отдавая честь.
      - Возвращаемся, господа, - Альмейдо тронул пальцами надгробье, как будто коснулся плеча самого Ирвина, ненадолго прощаясь. Развернулся, встречая одинаково испытующие и чуть обеспокоенные взгляды мужчин. - Все в порядке. Идемте.
      Крепость и лагерь вокруг нее пришли в упорядоченный хаос, из которого очень быстро выкристаллизовалось почти правильное парадное построение войск по родам и подразделениям. За декаду, прошедшую с момента сообщения о грядущем высочайшем визите, командиры успели натаскать солдат в построении по тревоге. А вот внешний вид ларадцев вызывал жалостливое недоумение. Только офицеры выглядели более-менее пристойно в парадной зимней форме, которая с начала кампании лежала в походных сундучках и была извлечена на свет только все ту же декаду назад. И они отчаянно мерзли в ней, совершенно не приспособленной к холодам Наора. Солдаты же, в походном обмундировании, кое-как отчищенном от грязи и крови, в разбитых сапогах, с хмурыми и серыми лицами, шмыгающие отмороженными носами, вовсе не выглядели победоносной армией, которую желал лицезреть монарх.
      Его величество Лайенис Ларадэй въехал в лагерь при полном параде, на белом жеребце, которого специально для этого момента везли в специальном крытом фургоне в обозе. На лице короля явственно читались недоумение и гнев: «Что это? Моя армия? Это сборище оборванцев?» Да, из столицы после парада уходили стройные бравые полки пехоты, молодцевато гарцевала на ухоженных лошадях кавалерия, развевались яркие вымпелы и знамена частей. Сейчас перед ним выстроились понурые, отощавшие клячи, люди в одинаково серых от грязи тряпках, на лицах которых не читалось верноподданнического восторга. Ни проблеска долженствующей быть радости при виде любимого монарха!
      Король мрачнел с каждым шагом недовольно всхрапывающего и дрожащего от холода жеребца. К моменту, когда он въехал в распахнутые ворота крепости, только слепой не понял бы, что его величество в бешенстве.
      - Ваше величество, - генерал Шеллеран был бледен, но взгляд короля встретил твердо, не отводя глаз, даже перегнувшись в предписанном поклоне. - Мы счастливы лицезреть вас в крепости Наордэй.
      - Н-да? Счастливы? - в голосе короля слышалось воистину гадючье шипение. - Во что превратилась моя армия, во что вы ее превратили, генерал?
      - Может быть, вы изволите пройти в тепло, сир? - на скулах Эстариса Шеллерана заиграли желваки, но голос остался спокойным. - Я готов доложить вам обо всех передвижениях армии и приказах, когда вы немного отдохнете после долгого пути по бездо…
      Договорить ему не дали. Альмэ, стоящий в третьем ряду выстроенных во дворе крепости офицеров, поморщился, когда голос брата сорвался на визг:
      - Молчать! Трус! Я тебя повешу!
      Пора было прекращать этот фарс. Пора заканчивать позорную страничку истории Ларада. Он глубоко вдохнул морозный воздух, задержал дыхание, расправляя плечи и приподнимая подбородок. Его движение не осталось незамеченным. Стоящий впереди полковник Ильтариа чуть повернул голову, вопросительно приподняв бровь.
      - Пропустите меня, кэй полковник, - принц выдохнул это очень тихо, но так, что Карин Ильтариа даже не подумал возразить.
      Что может быть правильнее, чем выйти вперед, встать, чуть качнувшись с пяток на носки? И плевать на горские одежки, которые так и не пожелал сменить, на растрепанные, непослушные волосы, кое-как заплетенные в свободную косу. И что может быть труднее, чем посмотреть в выцветшие от чужого, тяжкого, как свинец, проклятия глаза брата? С которым ты большую часть своей жизни был одним целым, соединенным незримой пуповиной связи. Что может быть проще и больнее, чем улыбнуться ему и потянуть шпагу из ножен. Вот так, молча, без вызова, без объявления поединка, безо всех и всяческих формальностей, которые на самом деле не нужны ни тебе, ни ему. И навстречу рвется ярким отблеском солнца на клинке боевая шпага, отцовская, с потертой, потускневшей рукоятью и гардой в мелких зарубках и царапинах.
      Как просто его убить. Он ведь брал уроки фехтования у того же мэтра Абели, что и ты. И умеет ровно столько же, сколько умел ты, пока не встал напротив капитана Геллара на замковом дворе Анстранна. А ты научился убивать. И потому салют-приветствие выходит у тебя неуклюжим, как у давно забывшего придворные финты. И потому он думает, что ты станешь легкой добычей.
      И ты ждешь первого удара своего короля, своего брата, любимого и насильника. Ловишь этот удар даже не глазами – сердцем. И вплетаешься в него, шагая вперед так, чтобы прижаться на мгновение грудью к груди. А потом мгновенно разорвать дистанцию, со скрежетом стали по стали, с искрами, невидимыми в полуденном солнце. Снег под ногами, утоптанный до каменной твердости, необычайно бел и слепит, но ни солнце, ни отраженный от снега свет не мешает тебе. Ты чуешь каждое движение брата, как свое. Чувствуешь, когда его рука проваливается в пустоту, обманутая твоим уходом в сторону. И как твоя рука медленно, будто во сне, движется вперед. Краткое сопротивление кожаного колета и сорочки, чуть более долгое – плоти. Ты перехватываешь его запястье, снова придвигаясь вплотную, не отпуская эфеса украденной в Анстранне шпаги. И смотришь в глаза, в которых зрачок расширяется от боли, скрывая серо-голубую радужку. Ты отражаешься в них. Даже когда проворачиваешь лезвие в ране, вгоняя его глубже, так, что острие прорывает ткань и кожу одежды на спине Лайё, сверкая кармином. Он задыхается, приоткрывая сухие губы, между которыми блестит слоновой костью полоска зубов. Так близко, что ты можешь поцеловать их. Но не станешь. Незачем ловить его последний выдох. Звенит осиротевшая сталь его шпаги, падая на твердый снег.
      - Я люблю тебя, брат. Иди в Высокое Небо легко.
      А вокруг тишина, звенящая, как хрусталь. Или это играет флейта Вискола? Стража нет, это звучат струны солнечных лучей, это мир скорбит по проклятому королю за тебя. Потому что в твоем сердце только усталость и облегчение: брат теперь свободен, и душа его, очистившись от злобы, вознесется в Небо, станет там звездой. А потом вернется в мир, когда пожелает.
      Альмэ уложил брата на снег, отбросив окровавленный клинок. Поднялся, глядя на замерших сплошной стеной солдат и офицеров.
      - Война с Наор-Дагэ окончена. Баронства присягнули на верность Лараду.
      И стена качнулась, взревела, пугая ворон:
      - Небо, храни короля!!!


32. Ненаписанное письмо

      Да, он знал, что власть налагает целую кучу ограничений и безмерную ответственность. Но, честно признаться, был попросту не готов к тому объему информации и проблем, которые придется взвалить на свои плечи. Проблем в самом прямом смысле: при всем внешнем благополучии пять лет правления монарха, который совершенно не заботился о благосостоянии своей страны, привели Ларад на грань обнищания. Казна показывала дно, крестьяне и ремесленники задыхались под тяжестью непомерных налогов, казнокрадство и мздоимство, практически искорененное в свое время королем Эдерихом, снова цвели буйным цветом в провинциях и в столице. Состояние армии Альмейдо видел изнутри. То, что ни Лабра, ни Чаграт еще не решились откусить приграничные провинции у ослабленного соседа, было воистину чудом и, во многом, результатом грамотной дипломатии покойного отца Альмейдо. Страну необходимо было восстанавливать, пока она не упала на колени окончательно. Альмэ днями просиживал в кабинете брата, разбираясь с завалами бюрократических бумажонок, к которым у Лайениса не было ни таланта, ни желания. Насчет таланта Альмейдо не обольщался, а его желание не имело никакого значения. Была острая необходимость, и он повиновался.
      Оставив в Наордэе обычный гарнизон крепости, армия, удивительно быстро собравшись, отступила, по пути разделяясь и расходясь на привычные места дислокации частей. Альмэ докладывали о настроениях, витающих среди солдат. Радовало одно: Рыжую Тварь боготворили, за него готовы были идти в огонь и в воду. Но окончание военных действий добавило ему куда больше авторитета, чем убийство короля. И роспуск по зимним квартирам - тоже. Столичные части во главе с генералом Шеллераном вернулись в свои казармы, сопроводив – пока еще – принца Альмейдо.
      В стране создалась несколько зыбкая ситуация с престолонаследием: по всем канонам право на трон имели оба принца, Альмейдо и Альмерис. Но малолетний Альмерис править не мог, а Альмэ, несмотря на авторитет в армии, был изгоем, на репутации которого лежало пятно в виде заключения в Анстранне. Альмэ знал, что, если возникнет нужда, его посадит на трон армия. Но был и другой выход. Тот, о котором ему не хотелось думать. Тот, о котором думалось против воли. Как же ему сейчас не хватало совета умного, рассудительного человека! Как ему не хватало Ирвина… О капитане думалось все чаще.
      Юноша вздохнул и придвинул к себе письменный прибор и лист гербовой бумаги. Обмакнул перо в чернила и задумался.
      «Здравствуй, Ир… Где бы ты ни был сейчас в необъятном Небе, я верю, что ты сможешь услышать меня. Услышать и понять, как нужен мне твой совет. Как поступить? Что делать со всей этой громадной ответственностью, что свалилась мне на плечи? Не то чтобы я был к ней не готов… Просто, это, оказывается, действительно тяжело…»
      На бумаге, естественно, не записал ни строки. Туда, в Высокое Небо, не послать письма, не отправить почтового голубя. Хотя очень хотелось. Мысли принца прервал стук в дверь кабинета, и лакей доложил:
      - Ваше высочество, к вам полковник Ильтариа. Прикажете впустить?
      Альмэ мысленно усмехнулся: кажется, Ирвин все-таки услышал его. И ответил, как мог.
      - Зовите.
      Полковник вошел, щелкнул каблуками заляпанных грязью сапог:
      - Ваше высочество, полковник Ильтариа…
      - Вольно, кэй Ильтариа. Мы не на плацу. Вы пришли как раз вовремя.
      На красивом лице полковника так явственно отобразился удивленный вопрос, что Альмейдо невольно улыбнулся.
      - Мне нужен совет. А вы, помнится, обещали помочь, в случае необходимости.
      - Если смогу, ваше высочество…
      - Сможете. Полагаюсь на ваш жизненный опыт. Присядьте, - принц указал мужчине на кресло и сел во второе, рядом. Сложил руки на коленях, и Карин на пару мгновений подумал, что Альмэ сейчас выглядит несколько младше своего возраста, если не брать во внимание его боевые шрамы и не смотреть в глаза. Этакий ангел во плоти. Сама невинность.
      - Итак, есть задача. Считайте, что сейчас я дам вам вводные. Дано: королевство с ослабленной экономикой, коррумпированными чиновниками и одной огромной проблемой в престолонаследии. Имеется два претендента на трон: малолетний сын умершего короля и брат того же короля с подмоченной репутацией. Кого из этих претендентов вы посоветуете? Учитывая то, что регентом при мальчике станет вдова короля, и то, что страну надо поднимать из разрухи? И еще то, что оба претендента имеют равные права на трон.
      Полковник хмыкнул, осекся, вскидывая глаза на принца. Альмэ безмятежно смотрел ему в лицо, только в темных глазах заметна была усмешка. Недобрая такая усмешечка: «Мы-то не на плацу, кэй полковник. Но и не в казарме. И я сейчас не под вашим командованием. Поостерегитесь». Карин задумался, взвешивая то, что пришло на ум. Потом осторожно сказал:
      - Ваше высочество, вы хотите от меня честного совета или вежливой отговорки?
      Принц усмехнулся уже открыто, странной, однобокой улыбкой, словно ему причиняло боль выказывать свои эмоции.
      - А как вы считаете? Будь мне нужна отговорка, я спросил бы у любого лакея. Или у любого советника моего покойного брата.
      - Тогда, - Карин Ильтариа, никогда не отступавший перед лицом опасности, набрал воздуха в грудь и выпалил, словно кидаясь с разбегу в мутную ледяную воду: - женитесь на ней. На вдове брата. После коронации. Все будет честно: и формальности соблюдете, и ее величество не обидите, и маленького принца Альмериса в пролете не оставите. Гхм, простите, забылся…
      Альмэ вскинул руку к лицу и прикусил костяшку указательного пальца, чтоб не рассмеяться:
       «Ай да совет, кэй полковник! Или этим советом я все же обязан тебе, мой первый рыцарь? Только один человек прежде мог вот так резко посоветовать мне разрубить узел сомнений. Спасибо, Ир. Еще раз, спасибо за все!»
      - Ну, что ж, кэй Ильтариа. Совет принят. Благодарю вас. Вы пришли ведь не просто так? Излагайте.
      Полковник посмотрел в глаза принцу и чуть прищурился:
      - На самом деле, сир, я пришел лишь потому, что дал обещание старому другу время от времени приглядывать за одним юношей. Не знаю уж, правда, как теперь и выполнить: юноша скоро взлетит так высоко, что мне не добраться.
      - Хм, - темные глаза принца прожгли, кажется, до самого донышка душу полковника, - вот как? Что ж, кэй Ильтариа, ради вашего друга я помогу вам оставаться ближе к вашему подопечному. Невзирая на его взлет, - и в голосе принца были насмешка и угроза.

      Коронация была назначена на праздник Капели. Здесь, в Лараде, его отмечали не в какой-то определенный день, а именно тогда, когда зазвенит по булыжным мостовым первая капель. Жрецы Неба всегда могли предсказать этот день весьма точно. А Альмейдо лишь усмехнулся, узнав о решении Коронационного Совета.
       «Как символично. Город будет оплакивать погибшего Лайениса и приветствовать братоубийцу на троне. Прекрасно. Что же будет, когда узнают о моем решении касательно королевы Маэллис? Небось, введут еще какой-то праздник. Например, Первого Дождя. Чтоб оплакать судьбу бедняжки-вдовы. Лицемеры!»
      Однако он не стал ничего менять. В глубине души он был согласен с теми слухами, что ходили о нем среди дворянства. Только они еще не знали, насколько правдивы их измышления о Рыжей Твари. Став королем, Альмэ собирался пройти частым гребнем по этому рассаднику сплетен, лжи и ленивого сибаритства. Огненным гребнем.
      Столица всегда была красивейшим городом королевства. И в этот весенний день, когда траурные лиловые стяги сменились пурпурными и белыми коронационными, придворные льстецы назвали ее невестой в ожидании счастливейшего дня в жизни. От подобного сравнения у Альмейдо заныли зубы: до того слащавым и напыщенным оно было. К тому же, только идиот мог назвать день свадьбы счастливейшим. Глядя на осунувшееся, бледное личико королевы, волей распорядителя выряженной в золотистые корадские шелка, Альмэ кусал губы: вот кто мог бы многое рассказать о том, каким бывает этот день на самом деле. Хвала Небу, для нее кошмар супружества закончился. О, принцу донесли, каким «заботливым и нежным» был его братец по отношению к жене и сыну. И он не обольщался, что его предложение замужества молодая вдова примет со слезами счастья на глазах. Скорее уж, наоборот.
      Отчего-то при взгляде на эту совсем еще юную женщину на ум приходили сравнения с лошадьми. Альмэ готов был выпороть самого себя за подобные мысли, но очень уж она походила на забитую неумелым объездчиком кобылку. А однажды напуганную человеком лошадь трудно… нет, не покорить. Завоевать ее расположение, ее любовь и дружбу. Ведь только на таких условиях гордое животное способно стать верным соратником и товарищем. Это животное. Почему же никто никогда не думал, что жена для короля - это тоже соратник, товарищ, помощник? Не просто украшение трона, не племенная кобыла! Не изысканная безделушка, которую можно откинуть, когда надоест использовать, не вещь, которую можно забыть! И ему предстоит научиться тому, чему учатся долгие годы, и научиться быстро: завоевывать доверие, строить отношения не на любви, а на взаимном уважении. О, он не знал пока, будет ли за что ее уважать. Но чутье говорило, что если эта девочка сумела выжить в таком змеином кубле, каким был двор короля Лайениса, да еще и сына сберечь, то причины для уважения найдутся. А, кроме того, разве не матушка еще тогда, далеким зимним утром, в подслушанном четырнадцатилетним Альмэ разговоре с братом не упомянула, что девица Маэллис великолепно образована? Это заставляло надеяться.
      Саму церемонию коронации Альмэ даже не старался запомнить. Он делал все, что было положено по протоколу, сохраняя на лице каменное выражение спокойствия, внутри же не чувствуя ничего особенного: ни трепета, ни радости, ни торжества. Сплошной круговорот ярких нарядов, угодливо-льстивых, искусственно-радостных лиц, торжественно-важный Верховный жрец столичного храма Высокого Неба, немного приторный запах освященного елея, высокий и чистый звук труб, возвестивших восшествие на престол нового короля из рода Ларадэев. И хрустальный перезвон капели. Этот звук сопровождал его весь день, казался отзвуком зимней сказки ледяной флейты Стража. Словно бы Вискол заглянул оттуда, где сейчас витал его дух. А в стройном хоре солдат столичного гарнизона, громовым «Дэйя!» (51) приветствовавших его, выходящего их храма, послышался голос Ирвина. Настолько явственно, что Альмейдо не смог удержаться и на пару минут замер на ступенях, вглядываясь в выстроенные ряды кавалерии и пехоты. Здесь же по его приказу были остатки гарнизона Анстранна, чуть обособленно стоявшие на краю храмовой площади. Их, старых вояк, осталось всего десяток под началом капрала Орте Сайраса. Они все, как один, вскинули руки в воинском салюте. У Альмэ ком застрял в глотке. Он рванул из ножен шпагу, не ту, положенную по этикету парадную зубочистку, изукрашенную драгоценностями и гравировкой, а свою боевую подругу, украденную в Анстранне, и вскинул ее к небу.
      - Защитникам Ларада - слава и честь!
      - Дэйя! Дэйя! Дэйя Ларадэй!!! - отозвался единой стозевной глоткой строй.

       «Король...»
      Альмэ сидел в тронном зале, когда оттуда разошлись уже все: и послы, и придворные, осталась только гвардия. Но солдаты стояли каменными истуканчиками, не мешая думать и не обращая на себя внимание.
       «Король Альмейдо. Звучит странно. Всегда был принцем, и на тебе...»
      Свежеиспеченное его величество стянул с головы тяжелый, украшенный огненными топазами обруч и повертел его в руках, рассматривая. Хвала Небу, носить эту «дуру» постоянно никто его не заставит. Для повседневного ношения, вернее, для приемов и советов, есть простенький тонкий обруч без камней и зубцов.
      По полу прошуршало, и Альмэ поднял голову, улыбнувшись присевшей в реверансе женщине. Вернее, девушке. Воспринимать эту тоненькую, хрупкую девочку, хотя она и старше на год, как женщину он не мог. Даже зная, что у нее сыну почти пять лет.
      - Вы бледны, кэйа Маэллис. Что-то случилось?
      Она открыла рот, но, кажется, от волнения не могла вымолвить ни слова. Альмэ отложил корону на подставку у трона и встал. Только сейчас он заметил, что за время своего заключения, а потом и военной кампании, вытянулся и теперь смотрит на вдову брата сверху вниз.
      - Воды или вина, кэйа? Прошу вас, не волнуйтесь.
      Женщина вскинула руки к горлу, будто тяжелые желтые сапфиры в серебре душили ее, и рухнула перед ним на колени, сбивчиво и тихо бормоча что-то. Пришлось наклониться и поднять ее. Альмэ уловил только «...со мной и сыном, милости...». Но этого хватило. Королеву запугали до обморока рассказами о зверствах Рыжей Твари? Или просто наговорили гадостей?
      - Кэйа Маэллис, присядьте, - он усадил ее на ступеньку тронного возвышения, сел рядом, не отпуская тоненьких холодных пальчиков. Вздохнул. - Кэйа, а где маленький Альмерис? Я не видел его с самого приезда в столицу. С ним все в порядке?
      - Он… сир, он немного болен, но… Прошу вас, - она запнулась, умоляюще заглянула в непроницаемые, темные, как омуты, глаза, непроизвольно вздрагивая в ожидании привычного окрика или резкости. Но король Альмейдо улыбался ей тепло и без малейшей толики похоти, и она осмелилась продолжить: - Прошу вас, ваше величество, скажите, чего ждать мне и сыну? Ссылка? Заточение? Монастырь?
      Он нахмурился, на лице сразу резче обозначились шрамы.
      - Кто вам наговорил подобной чуши? Простите, - немедленно смягчил тон, заметив, как болезненно напряглись ее плечи, - кэйа Маэллис, я не собирался ничего такого делать. Это ваш дом, равно как и малыша Альмериса. Никто не отнимет у вас право жить здесь, никто не посмеет обидеть вас и принца, я клянусь. Успокойтесь же, прошу вас. Впрочем, не в тронном зале же нам с вами беседовать. Давайте пройдем в кабинет, там уютнее, поверьте.
      Маэллис, не веря ушам и глазам, все еще поминутно обмирая от страха, позволила сильным рукам короля поднять себя. Слова замерли в горле, отказываясь выходить наружу. Она шла за Альмейдо, не помня себя, и лишь очутившись в знакомом до боли, до самой настоящей боли в неоднократно избитом теле кабинете, очнулась.
      - Кэйа Маэллис, вот, выпейте. Прошу вас, не надо меня бояться, - его величество почти силой впихнул в ее руку бокал с прозрачным янтарным напитком. Она сделала глоток, поперхнулась: горло словно огнем продрало.
      - Ч-что это? - просипела, пытаясь стереть тыльной стороной перчатки слезы, выступившие на глазах.
      - Солдатская перечная настойка. Очень помогает согреться и расслабиться.
      Девушка с полминуты пыталась отдышаться, потом несмело улыбнулась и… разрыдалась. Альмейдо не оставалось ничего иного, кроме как осторожно обнять ее, поглаживая по голове, и бормотать что-то бессмысленное и успокаивающее.
       «Ничего, моя кэйа. Уже все позади. Я никому не дам вас в обиду, обещаю», - думал Альмэ, чувствуя себя так, словно утешал сейчас не будущую супругу, а младшую сестренку. - «О, Небо! Ирвин! Мне опять нужен твой совет! Или этого язвы Карина, на худой конец!»
      ______________________________________
      51 - «Дэйя!» - аналог нашего «Виват!», переводится как «Храни!»


33. Дворцовая суета

      Разговора с Маэллис не получилось: после глотка алкоголя и истерики ее потянуло в сон, так что девушка задремала на полуфразе, привалившись к плечу Альмейдо головой. Король только улыбнулся, ведь это значило, что ее страх перед ним не столь уж и велик. Не доверяй она ему, вряд ли смогла бы расслабиться. Но оставлять ее спать в кабинете на диване он не мог. Альмэ подумал и осторожно поднял ее на руки. Маэллис всхлипнула, как ребенок, но не проснулась.
      Если кто-то что-то и подумал, встретив короля с такой ношей в переходах дворца, то он благоразумно оставил мысли при себе. Четверо гвардейцев, сопровождающие монарха, этому весьма способствовали. Альмейдо донес кэйа Маэллис до ее покоев и прошел туда, куда указали расторопные фрейлины ее величества. Спальня королевы была удивительно похожа на монастырскую келью, и это неприятно резануло Альмэ воспоминаниями о его первом году в Анстранне.
       «Надо приказать сменить здесь все. И вообще, почему Западное крыло? Здесь же жутко холодно зимой, и сквозняки! Неудивительно, что принц болеет. Кстати, о принце…» - Альмейдо уложил королеву, оставив ее на попечении служанок, и подозвал старшую фрейлину:
      - Где его высочество Альмерис?
      Женщина ощутимо испугалась, у нее забегали глаза, побледнели щеки.
      - В-ваше вели…
      - В чем дело? Что с наследником? - король не повышал голос, да ему и не надо было: хватило ледяного взгляда слишком темных глаз, чтобы женщина упала на колени, молитвенно складывая ладони:
      - Простите, ваше величество! Это… это не вина нянек!
      - Так, - Альмэ схватил ее за плечо и заставил подняться, потом почти выволок из комнат королевы и повлек за собой, обратно в кабинет. Толкнул в кресло, не обращая внимания на откровенный ужас в глазах фрейлины, прошелся туда-сюда по комнате и остановился напротив сжавшейся в кресле женщины:
      - Излагайте четко и коротко, и без слез, - жестко пресек ее попытку заплакать, - что с наследником трона, и почему мне не доложили немедленно.
      - Ва…ваше величество… его высочество… его величество….
      Альмэ хватило нервотрепки прошедшего дня и разговора с Маэллис, его терпение кончилось. Нависнув над совершенно съежившейся и перепуганной женщиной, он прошипел, сверля ее взглядом:
      - Я. Сказал. Четко и коротко!
      К счастью, это возымело необходимый результат. Фрейлина перестала заикаться и пропищала срывающимся фальцетом:
      - Ваш покойный брат, уезжая, наказал принца. У мальчика сломана рука и два ребра, он очень слаб, жар держится уже почти три декады…. Лекари говорят, что нужно готовиться к худшему…
      Альмэ не смог сдержать грязные горские ругательства, соскользнувшие с языка.
      - Немедленно проводите меня к нему. И пусть пошлют за полковником Ильтариа и генералом Шеллераном.
      Если последнее распоряжение и осталось непонятным, об этом никто не заикнулся. Альмейдо же мог доверять только своим, только проверенным людям. Он собирался приказать этим двоим отыскать самого лучшего лекаря в столице или в окрестностях, не шарлатана и не хапугу. А пока он быстрым шагом шел за фрейлиной обратно, в то же Западное крыло.
      - Почему ее величество и его высочество живут в столь убогих условиях? - раздраженно осведомился на ходу.
      - По приказу его ве… вашего покойного брата, сир.
      - Завтра же приготовите Голубые покои для ее величества, обставите все, как прикажет кэйа Маэллис, но не экономьте ни на чем. Особенно - на коврах и дровах. Протопить, вымыть, привести в полный порядок и перенести все вещи королевы. Для его высочества пусть сделают то же самое в Рассветных покоях. Вам все ясно?
      - Да, сир!
      Альмэ уловил краем глаза выражение изумления и робкой радости на лице женщины, но не стал заострять свое внимание. Пусть поразмыслят, скоро весь дворец будет знать, что новый король благоволит вдове своего брата. Отношение к бедняжке должно измениться.
      В комнате принца было темно, душно, воздух был спертым от благовоний и дыма небольшой жаровенки у самой постели мальчика.
      - Откройте окно, принесите свечи, - шепотом скомандовал Альмэ, наклоняясь над укутанным в теплые меховые одеяла малышом. Принц Альмерис на свои пять лет не выглядел. Слишком тонкий, бледный, светлые волосики растрепались, прилипли к покрытому потом лобику, неопрятными влажными прядями обрамляя детское личико. Альмэ осторожно прикоснулся губами к его щеке, почувствовал жар. Мальчик открыл воспаленные глаза, обведенные черными кругами.
      - Мама?.. Кто вы?
      - Тише, не бойся, - у короля в горле встал ком, пришлось тихо откашляться. - Я - твой дядя, меня зовут Альмэ.
      - А где… мама?
      - Спит. Она очень устала и просила меня посидеть с тобой.
      - А его величество? - в темно-серых глазах мальчика мелькнул страх.
      - Не бойся, он больше тебя никогда не обидит.
      - Он уехал?
      - Да. И никогда не вернется.
      Принц поморгал, зажмурившись с болезненной гримасой, когда в комнату внесли свечи, и стало светлее.
      - Поставьте на камин, ну же! - Альмэ с трудом сдержал рык, пугать ребенка не хотелось совершенно.
      - А вы кто? - мальчик снова открыл глаза и требовательно посмотрел на мужчину, и Альмейдо вовремя понял, что он не повторения имени желает.
      - Я - король.
      - Вы убили его, да? Я слышал разговоры… - Альмерис снова закрыл глаза и откинулся на подушку, облизывая пересохшие губки.
      - Согрейте вина, разведите водой втрое, - Альмэ усмехнулся и погладил тонкие влажные прядки светлых волос: - Да, малыш, я убил твоего отца. Он больше никому не навредит.
      - А что вы… сделаете с мамой… и со мной? - немедленно последовал вопрос.
      - Ничего плохого. Я хочу попросить твою маму стать моей женой, - очень тихо, наклонившись к ушку мальчика, сказал король. Альмерис открыл глаза и пару минут, не мигая, смотрел на него. Альмейдо поразился тому, насколько его взгляд был нечитаем. Словно на какое-то время он увидел себя самого, только в облике ребенка.
      - Хорошо. Я разрешаю вам.
      Альмэ улыбнулся: мальчишка уже теперь проявляет задатки лидера, это очень хорошо для будущего короля.
      - Спасибо, ваше высочество. Вы меня очень обязали этим.
      Вошел слуга, поклонился:
      - Сир, генерал Шеллеран и полковник Ильтариа прибыли.
      - Пусть их проведут в мой кабинет, - Альмэ снова погладил мальчика по голове, ему показалось, что жар немного унялся. - Ваше высочество, я хотел бы, чтобы сейчас вы выпили теплого питья и уснули. А завтра вас осмотрит мой лекарь.
      - Да, сир, хорошо.
      - Для вас приготовят новые покои. И, пожалуйста, называйте меня Альмэ.
      - Хорошо, сир… простите, Альмэ, - мальчик серьезно качнул головой, без улыбки глядя на странного мужчину, которого видел первый раз в жизни, но отчего-то не боялся так, как боялся отца.
      - Доброй ночи, Мерис.
      - Доброй ночи, ва… Альмэ.

      Альмейдо пытался понять, какие чувства смешались в его душе, когда он вышел, тихо прикрыв дверь, из спальни принца. Гнев, бессильный и бесполезный, на брата, так свински обращавшегося с женой и сыном. Восхищение мальчиком, который в пять лет вел себя более достойно, чем многие ведут в пятьдесят. Преклонение перед кэйа Маэллис, которая сумела не дать брату запугать сына и не сломалась сама. Жалость к ней, которая была попросту неуместна, поэтому он загонял ее поглубже. А еще… еще яркое, острое, как лезвие горского ножа, чувство, что решение взять вдову брата в жены оказалось единственно верным. Не столько ради нее самой, сколько ради того, чтобы суметь дать принцу Альмерису то, чего сам Альмэ был лишен. О, нет, он не обольщался, что сразу же сумеет завоевать доверие мальчика, а еще не был уверен, что сможет стать хорошим отцом. Но он будет пытаться, приложит к этому все усилия. Он ведь всегда добивался поставленной цели. Значит, и теперь должен.
      - Господа, - с порога кабинета провозгласил король, глядя на склонившихся перед ним мужчин, - у меня для вас ответственное задание.

      Утро оказалось несколько более суматошным, чем представлялось Альмейдо вечером. Хотя его никто не осмеливался дергать, он сам проследил за тем, как обставляют и украшают комнаты кэйа Маэллис и детские покои. Затем поговорил с найденным полковником Ильтариа лекарем, остался удовлетворен первым впечатлением и позволил пожилому благообразному мужчине осмотреть принца. Тот пришел в ужас от состояния мальчика, развил бурную деятельность, и Альмэ, оставив их под присмотром фрейлин и гвардейцев, пригласил Карина пройтись по галереям дворца.
      Полковник немного недоумевал: почему король не доверил лечение маленького принца дворцовым эскулапам? Но, когда увидел, как выглядит Альмерис, все понял. И внутренне кипел от негодования.
      - Итак, кэй Ильтариа, помните наш последний разговор? - Альмэ остановился у широкого витража, изображающего герб рода Ларадэев.
      - Да, сир, конечно, - коротко поклонился Карин. Альмэ прекрасно видел, как непривычно и с каким внутренним сопротивлением этот человек, годящийся в отцы ему, называет его «сир» и «ваше величество». Но ни в ком разе не собирался снижать эту планку даже для него. Брат стал королем в этом же возрасте, и никого это не коробило.
      - Прочтите, - он вынул из внутреннего кармана небольшой футляр и протянул его полковнику. Карин достал из футляра свернутый лист гербовой бумаги, прочел несколько коротких строк, заверенных подписью короля и его печатью, и закусил губу.
      - Сир, я прошу меня простить… Но вам это кажется разумным?
      - Да. У вас есть возражения? - Альмейдо вскинул бровь, холодно и испытующе глядя на мужчину. Несколько секунд они мерялись взглядами, потом полковник, сдавшись, склонил голову:
      - Я готов служить вам так, как вы сочтете нужным, ваше величество.
      - Вы умный человек, кэй Ильтариа. И я это высоко ценю. Но более того я ценю вашу честность и прямоту. Поэтому я ожидаю от вас гораздо большего, чем вы думаете. Я молод, даже слишком. Но страна никогда не сделает мне скидки на возраст. Мне нужна помощь. И я надеюсь найти ее у вас.
      Карин замер, переваривая услышанное, потом вскинул голову, и в его синих глазах Альмэ увидел вызов. А еще тщательно скрываемую боль в самой глубине взгляда:
      - Но вы выбрали бы другого человека, не так ли?
      - Мы оба знаем, кого я выбрал бы, - мягко ответил юный король. - И более всего на свете я желал бы… чтобы он жил. Моя вина, я признаю, кэй Ильтариа. Если бы я не совершил свой побег, Ирвин был бы жив. Но подумайте, и подумайте хорошенько: что сталось бы с сотнями и тысячами солдат в Наор-Дагэ? Где оказалась бы наша страна? Где были бы вы?
      Карин молча опустился на одно колено, склоняя голову, глухо проговорил:
      - Вы вправе наказать меня, ваше величество. Я не прав и пристрастен.
      - Вы сами накажете себя, Карин. Своим самобичеванием и осознанием своей неправоты. А я уже сказал, что мне от вас нужно. Встаньте, - король подождал, пока мужчина поднимется с колен, и продолжил, переводя взгляд за окно: - Мне нужна от вас еще одна услуга.
      - Я готов служить, ваше величество.
      - Найдите мне адъютанта. Он должен быть расторопен, умен, не задавать лишних вопросов, уметь обращаться и с бумагами, и со шпагой. Вы знаете, что мне нужны верные люди.
      - Хм… Сир, мне кажется, я знаю, кто вам подошел бы. Но, боюсь…
      - Продолжайте.
      - Боюсь, вам будет неприятно видеть этого молодого человека рядом.
      - Вот как? - снова иронично и надменно вскинута бровь, помеченные шрамом губы чуть кривит усмешка. - Отчего же?
      - Это лейтенант Стэйар.
      Король нахмурился: он сразу же понял, о ком говорит полковник. Вернее, теперь уже, согласно его приказу, военный советник его величества, Карин Ильтариа. Следовало бы взвесить все «за» и «против». Сможет ли он быть беспристрастным к тому, с кем капитан Геллар провел последние дни своей жизни?
      - Больше кандидатур нет? Я даю вам декаду, кэй Ильтариа. Не торопитесь с выбором, обдумайте. Я тоже… обдумаю. Можете идти. Вам сообщат, когда ваш кабинет и покои будут готовы.
      Карин четко, по-военному отдал честь, развернулся на каблуках и вышел из галереи, едва ли не печатая шаг, как на параде. И никто, кроме стоящих на часах гвардейцев, не видел, как судорожно сжались на свинцовом переплете витража пальцы короля, вглядывающегося в цветные стекла так, словно надеясь отыскать там ответ на какой-то сверхважный вопрос.
       «Ирвин… Ир, о, Небо, подскажи мне… Как мне не хватает тебя, мой первый рыцарь!»


34. "Меня зовут Альмэ"

      Маэллис проснулась в собственной постели, несколько недоумевая: события вечера начисто стерлись из памяти, разве что она помнила, что собиралась говорить с королем. Приходилось одергивать себя, вспоминать, что король - это не ее муж, что бы о нем ни говорили злые языки, он пока не сделал ей ничего дурного.
      В комнату осторожно вошла фрейлина, всплеснула руками, видя, что ее госпожа уже проснулась:
      - Ах, я уж думала, придется бежать за лекарем, вы так долго изволили почивать, ваше величество!
      - А который час? - Маэллис приподнялась на локтях, поморщилась: голова немного ныла.
      - Полдень уж отзвонило, моя кэйа.
      - Как - полдень? - изумилась девушка, отбрасывая одеяло и поспешно вскакивая. - А кто с его высочеством?
      - С утра Наннис была, потом приходил лекарь, а сейчас у него его величество сидит, - фрейлина подняла выпавшую у Маэллис из рук расческу и успокаивающе улыбнулась: - Да вы не волнуйтесь так, его величество обещали, что мальчика переутомлять не станет, только счетом позанимаются и почитают.
      - Лаэль, ты меня разыгрываешь? Что вчера случилось? - Маэллис села на кровать, ноги отчего-то стали будто тряпочные, в голове пронеслось сразу такое количество мыслей, что ни одну ухватить за хвост не получалось.
      - Ну, вы ушли к его величеству, через час он вас сонную на руках принес, приказал приготовить для вас Голубые покои, потом прошел к его высочеству. Потом все забегали, его величество с ним говорил, сидел с час. Потом ушел, приказал и его высочеству новые покои готовить. С утра такая суета поднялась! Лекарь к принцу Альмерису пришел, шороху навел! Ваши вещи уже перенесли, да и принца его величество сам помогал переносить, вы бы видели, как бережно держал, будто сломать боялся! - женщина захлебывалась чувствами, самым ярким из которых Маэллис показалась радость и восхищение королем. Она потихонечку вспоминала, о чем говорила с Альмейдо, краска стыда горячо залила лицо. Надо же было разреветься, как девчонке! Что подумал король о ней?
      - Неужели его величество и меня сам нес? - румянец на щеках королевы стал ярче от воспоминания о таких сильных, таких горячих руках короля. О том, как осторожно он сжимал ее пальцы в своих ладонях, согревая. О том, как ласково и чуть растерянно звучал его голос. И еще о том, как некогда совсем еще девочкой украдкой любовалась рыжим, как солнечный луч в осенней листве, подростком.
      - Ох, принес, ваше величество, уложил, - женщина даже всхлипнула от избытка чувств. Маэллис улыбнулась: юного короля теперь будут не просто любить, а боготворить и превозносить. Радость немного поблекла от мысли - а не изменится ли это отношение к ней со временем? Постоянно видеть перед глазами напоминание о брате, которого вынужден был убить своими руками - не самый лучший вариант. Впрочем, что она могла изменить? Снова оставалось положиться на судьбу и лишь всеми силами избегать подводных течений придворной жизни, сплетен, интриг и подковерной возни.
      Королева наконец изволила встать, и ее немедленно окружила стайка фрейлин, которые помогли заколоть волосы, зашнуровать корсет, но ничего больше Маэллис им не позволяла, предпочитая умываться, одеваться и подбирать украшения самостоятельно. Ей никогда особо не хотелось походить на придворных куриц, которые сами и чулок натянуть не способны.
      - Я иду к сыну. Пусть соберут оставшиеся вещи и перенесут в мои покои, - спокойное достоинство давалось с трудом, сердце ее билось где-то под горлом, на щеках цвел румянец. Королева вышла в сопровождении пары доверенных фрейлин, гордо приподняв голову. К ее изумлению, даже те придворные лизоблюды, которые прежде смотрели на нее с тщательно скрываемым презрением, сейчас кланялись, едва завидев. Словно ее статус неуловимо изменился после приказа короля.
       «А ведь и правда, изменился, - подумала Маэллис, шествуя к Рассветным покоям, - расположение покоев всегда было признаком привилегированности. А если учесть… О, Небо!»
      Она остановилась так резко, что Лаэль, ее первая фрейлина, едва не налетела на нее сзади.
      - Рассветные покои всегда принадлежали принцам, ведь так?
      Женщина удивленно вскинула брови и кивнула:
      - Конечно, ваше величество.
      - Принцам-наследникам? - продолжала допытываться Маэллис.
      - Да, но… О! - до фрейлины дошло, ее лицо изобразило какую-то непонятную гримасу в попытке удержать изумление и всю ту гамму чувств, которые королева вполне понимала и разделяла.
      - Он там? Его величество у принца?
      - Д-да, кэйа…
      - Оставьте меня! - Маэллис, стараясь не сорваться на бег, быстро прошла анфиладу залов и галерей. У дверей Рассветных покоев стража, было, двинулась ей навстречу, но, узнав, расступилась с поклоном. Девушка вошла в предупредительно распахнутые двери приемного зала и остановилась, пытаясь умерить дыхание и сердцебиение. Из полуоткрытых дверей детской до нее доносился негромкий голос короля:
      - И тогда горцы вызвали меня на поединок. Но не обычный, а танцевальный. Ты знаешь, Мерис, это было замечательно. Их музыка может показаться дикой и варварской, но когда твоя кровь отзывается, а сердце начинает биться в такт, тело само движется так, как надо, и каждый прыжок кажется полетом, а каждое движение - единственно верным.
      - И ты победил?
      В голосе короля слышалась усмешка:
      - В этом поединке нет проигравших и победителей. Они просто приняли меня как брата по крови. Ведь моя мать - твоя бабушка - наоритка. Во мне течет половина горской крови. В тебе тоже она есть. Я думаю, если Наор-Дагэ позовет тебя, твоя кровь откликнется. И ты сам все поймешь.
      - А горы красивые?
      - Да. Их нельзя не полюбить, ими невозможно не восхищаться. Они величественны, как Небо, сошедшее на землю, опасны, как необузданная стихия. Их магия зачаровывает, заставляя позабыть обо всем, - теперь в голосе короля Маэллис уловила нотку тщательно сдерживаемой грусти. Видимо, принц Альмерис тоже ее ощутил, потому что спросил:
      - Ты скучаешь по деду? Хочешь вернуться?
      - Да, малыш, скучаю. Но, думаю, скоро горцы пришлют своих представителей ко двору, и ты сам их увидишь. Может быть, там и твой прадед будет.
      - Ух, ты, как здорово!
      Маэллис прислонилась к стене, переводя дух. Кажется, сын и его величество неплохо поладили. А еще больше ее радовало то, что мальчик больше не задыхается после пары слов. Она вздохнула, поправила оборки скромного темно-серого роброна и толкнула дверь.
      - Доброго дня, ваше величество, ваше высочество, - и присела в глубоком реверансе, поднимая глаза на замолчавшего короля. Удивилась: он казался смущенным, камзол был небрежно брошен на кресло, шнуровка простой белой рубашки распущена у ворота, на коленях лежала большая книга сказок, судя по разговору, забытая ради настоящих легенд.
      - Ваше величество, - король встал, отложив книгу, и поклонился. - Я вижу, сегодня вы выспались.
      Маэллис вспыхнула, но в темных глазах Альмейдо не было неудовольствия, лишь необидная, теплая усмешка. И она рискнула улыбнуться в ответ:
      - Благодарю вас, сир, ваша настойка позволила мне это.
      - Вот и замечательно. Присядьте, драгоценная кэйа, мы читаем сказки, послушаете?
      - Конечно, ваше величество…
      - Меня зовут Альмэ. Его высочество уже усвоил правила обращения ко мне в узком кругу, дело за вами.
      Маэллис изумленно вскинула голову, пытаясь облечь в слова враз заполонившие голову мысли.
      - Маэллис, пожалуйста, - он смотрел так, что у нее не хватило сил сопротивляться дольше.
      - Конечно, ва… Альмэ.
      - Спасибо. На чем мы остановились?
      - Нет, не хочу сказку! Расскажи, как было дальше! - серьезно потребовал маленький принц и доверительно обхватил ладошкой запястье короля. Альмейдо кивнул, признавая право мальчика требовать, и осторожно погладил тоненькие полупрозрачные пальчики, чуть прикрыв глаза.
      - Потом я долго говорил с дедом…
      Маэллис не слышала ни слова. Она смотрела на сына и короля, стараясь дышать ровно, а в глазах все расплывалось и двоилось от слез - впервые - радости.
35. Адъютант его величества

      Когда принц, выпив принесенные лекарем зелья, начал неудержимо зевать, Альмейдо сделал строгое лицо и особенным голосом сказал:
      - На сегодня историй хватит. Ты будешь спать, мама посидит с тобой. А я приду вечером и еще почитаю, договорились?
      Мальчик улыбнулся, по всей видимости, он тем непостижимым детским инстинктом понимал, что строгий голос и нахмуренные брови не стоит воспринимать как неудовольствие.
      - Да, Альмэ.
      - Вот и хорошо, - король наклонился, пригладил его непослушные локоны и поцеловал в лоб, глядя тепло и ласково. - Нигде не больно? - дождался отрицательного кивка и поправил одеяло. - Сладких слов, малыш.
      - Только обязательно приходи, хорошо? - Мерис задержал руку Альмэ, что было сил сжимая тонкими пальчиками ладонь.
      - Конечно, мой хороший, я ведь обещал. А слово короля - дороже золота и тверже алмаза. Запомни это правило.
      - Я запомню, - серьезно сказал мальчик и сладко зевнул, прикрыв рот ладошкой. Альмейдо усмехнулся, повернулся к королеве и склонился, целуя ее руку:
      - Моя кэйа, я оставляю этого ангела на ваше попечение, но надеюсь увидеть вас на обеде сегодня, в Желтой столовой.
      Маэллис растерялась. Совместные трапезы за то время, что она прожила во дворце, были редкостью. И никакой радости не приносили. Созерцать недовольно поджатые губы королевы-матери, всем видом показывающей неодобрение сыну и невестке? Мрачное лицо мужа, который ночью едва не изувечил тебя, а днем сделал вид, что все в порядке? Бояться открыть рот, потому что король испепелит на месте взглядом. Бояться съесть лишний кусочек хлеба, потому что королева Элланис провожает каждую крошку таким взглядом, что та застревает в глотке…
      - Я что-то не то сказал?
      Голос короля выдернул Маэллис из неприятных воспоминаний, она покраснела и качнула оловой:
      - Нет-нет, все в порядке. Конечно, я приду, сир.
      - Маэллис! Я ведь просил называть меня по имени.
      - Извини, я еще не привыкла, что это… можно… - девушка беспомощно прижала руки к груди, словно защищаясь. Альмейдо осторожно взял ее руку, потянул за собой к выходу.
      - На два слова, Маэллис.
      Девушка послушно проследовала за ним, опустив голову. Она ожидала всего, даже упрека. Только не того, что король повернется к ней и уберет выбившийся из прически локон с лица.
      - Ты меня боишься? - голос его был тих и почти не окрашен эмоциями.
      Маэллис, не отдавая себе отчета, кивнула, все так же не поднимая глаз.
      - Почему? Я - не мой брат.
      - Не знаю, ваше величество.
      Он не упрекнул за то, что она снова использовала его титул. Вздохнул.
      - Маэллис, после обеда нам нужно будет поговорить.
      - Конечно, сир.
      - Иди, не оставляй сына надолго одного. Он славный мальчик.
      - Да, сир…
      Альмэ подавил тяжелый вздох, склонился над ее рукой, едва коснувшись тонкой, нежной кожи запястья. Нет, нельзя форсировать события. Ей еще учиться и учиться ему доверять, а самому Альмейдо - учиться быть сдержаннее, аккуратнее в словах и поступках. Он - король, это налагает ответственность за каждое слово и жест.
      Он попрощался и вышел: его ждала масса дел до обеда. Правда, полковника Ильтариа он не ожидал увидеть. Военный советник маялся в приемной не один, а в компании уже знакомого Альмейдо юноши в форме лейтенанта. Сейчас, при свете дня, в совершенно иной обстановке, король явственно видел, что Раэллис Стэйар даже отдаленно не похож на Лайениса. Возможно, он был ровесником самого Альмейдо, но по сравнению с королем казался сущим мальчишкой. В глубине души Альмэ порадовался, что война и смерть Ирвина не сломали Раэллиса, не так сильно искалечили душу, как могло бы случиться. В глазах юноши горел огонек любопытства, не притушенный даже осознанием важности момента. Склонившись в низком поклоне перед монархом, он все равно поглядывал через прядки упавшей вперед челки, как к его появлению отнесется король. Альмейдо взмахом руки велел полковнику пройти в кабинет, не удостоив лейтенанта более ни взглядом. Как реагировать на самоуправство Карина Ильтариа, он еще не придумал, и потому молчал, усаживаясь в кресло. Сесть мужчине он не предложил, и полковник замер посреди кабинета навытяжку, натянув на лицо выражение спокойного ожидания. Но оно не могло обмануть Альмэ.
      - Итак, вы все же осмелились привести именно его. Чего вы ждете, полковник? - король сцепил пальцы на колене, откинувшись на спинку кресла.
      - Сир, я всего лишь считаю его тем, кто подходит под заявленные вами требования.
      - В вашем полку только один человек подходит под них? - в голосе короля мелькнула ядовитая насмешка.
      - Никак нет, ваше величество.
      - Но вы привели именно его. Испытываете меня на прочность? - яду прибавилось. Карин вдруг четко осознал, что поступил опрометчиво. Разве не он был свидетелем того, как еще принц Альмейдо стоял на могиле Ирвина, прощаясь с капитаном, которого любил явно больше, чем можно любить человека, заменившего тебе отца? Разве он не видел, не чувствовал, как было больно этому слишком рано повзрослевшему мальчику?
      Карин Ильтариа осмелился поднять взгляд и, словно на клинок шпаги, наткнулся на холод в темных глазах короля.
      - Простите меня, сир. Я не желал напомнить…
      - Замолчите, Карин. Я не нуждаюсь в напоминаниях. О том, что Ирвина нет со мной, я помню и сам каждую секунду своего существования. Слишком часто мне бывает нужен его совет, чтобы забыть о том, что советовать некому, - чувства Альмэ были сильнее его сдержанности, они прорвались в голосе, как пока еще тонкая струйка воды прорывается сквозь трещину в плотине. - Мне не будет больно или завидно смотреть на этого мальчишку. Ирвин был прав, взяв его себе в оруженосцы… и в постель, он спас лейтенанта от того, от чего не смог спасти меня. Я никогда не винил его в этом. Но вы подумали о том, каково будет лейтенанту служить мне, зная, что я испытывал и продолжаю испытывать некие чувства к его погибшему любовнику?
      Полковник Ильтариа чувствовал себя так, словно стоял лицом к пронизывающему ветру снова там, в Наордэе, на могиле капитана Геллара. На мгновение почудилось, что за креслом короля в ослепительном сиянии весеннего дня возник силуэт Ирвина и укоряющее покачал головой. Но нет, это лишь глаза заслезились от слишком яркого света.
      - Вы продолжаете утверждать, что лейтенант Стэйар - именно тот, кто нужен мне?
      Карин моргнул от неожиданности: голос короля изменился, будто внутри него что-то надломилось, лишив последней опоры. Он рискнул снова поднять голову и закусил щеку изнутри, чтобы с губ не сорвался участливый вопрос. Вспышка ярости словно выжгла Альмейдо, он устало опустил плечи, взгляд был безразличным и пустым. Полковнику стало вдруг совершенно ясно: юный король устал. Устал постоянно держаться на плаву, устал выживать. А вот просто жить ему не светило еще очень долго, если не вообще. Потому что короли не живут, они правят. И этот мальчик, эта Рыжая Тварь прекрасно осознает, на что обречен. На что он сам себя обрек, сначала принеся Лараду победу в совершенно безнадежной войне, а потом приняв решение надеть корону.
      Карин Ильтариа сделал несколько шагов вперед и положил руку на плечо своему монарху, чуть сжимая пальцы.
      - Сир, я говорил с лейтенантом Стэйаром. Он рассказал мне, что знает все о вас и капитане, о том, что Ирвин был вам предан до мозга костей и последней мысли. И сам готов быть вам помощником в силу своих возможностей. Поверьте, Раэллис будет вам опорой не ради памяти капитана Геллара, а по собственному желанию.
      - Опорой? - король улыбнулся вымученной улыбкой, не спеша отстраниться или высказать полковнику за пренебрежение этикетом и субординацией. Казалось, даже чуть сильнее подался вперед, под руку Карина. - Ему еще расти и расти до того, чтобы стать чьей-либо опорой.
      - Но желание ею стать - вот главное, - Карин подавил порыв просто обнять рыжего мальчишку, на пару минут спрятать его от всего мира и всей ответственности за этот мир в своих руках. Убрал ладонь, ощутив короткое движение, и отступил.
      - Да, иногда желание - это куда важнее, чем возможность, - король встал, а полковник в который раз поразился тому, с какой быстротой он может преобразиться из уставшего мальчика в уверенного властителя. - Идите и пригласите моего адъютанта, кэй советник.
      Карин Ильтариа поклонился и вышел из кабинета, переводя дух. У него чуть дрожали руки, но внешне мужчина был спокоен.

      Альмейдо внимательно смотрел на замершего перед ним навытяжку юношу. Молча, не двигаясь с места. Лейтенант Раэллис Стэйар, отдав честь и отрапортовав, тоже не шелохнулся, ожидая приказаний. На стене кабинета глухо тикали чагратские часы, отсчитывая секунды томительного ожидания.
      - Вольно, лейтенант, - разбил молчание король, - вы назначены моим адъютантом. К своим обязанностям вы приступите с завтрашнего утра.
      - Благодарю, сир. Я оправдаю ваше доверие!
      Альмейдо посмотрел в восторженные голубовато-серые глаза, усмехнулся:
      - Я не сомневаюсь, что так оно и будет, лейтенант. У вас есть вопросы?
      Юноша помялся, потом все же спросил:
      - Сир, мне нужно будет жить во дворце?
      - Да. Мало того, вас, как моего адъютанта, поселят в Восточном крыле, в смежных с моими покоях. Вы обязаны быть готовым явиться по первому зову и немедленно приступить к своим обязанностям, - Альмейдо с холодной улыбкой пронаблюдал, как зарозовели скулы лейтенанта, ожидая следующего вопроса. Тот последовал после короткой паузы:
      - В чем будут заключаться мои обязанности, сир?
      - В беспрекословном исполнении любого моего приказа. Вам ясно?
      - Да, сир, - лейтенант покраснел еще сильнее, но глаз не отвел.
      - Идите. Утром за вами придут.
      Альмейдо посмотрел, как его адъютант четко развернулся и вышел, печатая шаг, и тоскливо вздохнул.
      «Ирвин-Ирвин… как же не вовремя ты ушел. Ты нужен мне, мой первый рыцарь».


36. Серебристая лисичка

      Обед, согласно распоряжению самого короля, скромно и без излишеств, всего лишь на две персоны, сервировали в Желтой столовой. Альмейдо помнил эту залу и любил ее больше, чем официальную столовую дворца с громадным длинным столом на полсотни персон. В Желтой столовой в самый пасмурный день было светло, шелковая обивка стен, расписанная вручную желтыми ирисами и златоцветами, чуть выцвела от времени, но от этого стало только уютнее. Узорчатый паркет отражал потолок, на котором рука художника так искусно изобразила высокое летнее небо, что иногда казалось - оно настоящее, подними голову, и волосы тронет теплый ветер.
      Когда Альмейдо вошел, королева Маэллис поспешно поднялась со своего места. Он подошел, склонился над ее ручкой, осторожно коснувшись губами атласной кожи.
      - Как Мерис?
      - Все хорошо, лекарь сказал, что он удивительно быстро поправляется, - Маэллис робко улыбнулась, теряясь и не понимая, как вести себя. Кажется, король это понял, иначе с чего бы он произнес одними губами, глядя ей в глаза: «Успокойся»? Взгляд темных глаз, обычно совершенно нечитаемый, сейчас был… теплым? Наверное, именно так. Он напоминал о приснившихся вчера объятиях, и Маэллис почувствовала, как начинают гореть щеки. Даже на исповеди она бы не призналась в этом сне, не потому что он был чем-то неправильным, а потому что отчаянно хотелось оставить себе что-то такое - очень личное, дающее надежду на то, что все может быть еще хорошо. Ничего неприличного, ей просто снилось, что ее обнимают и защищают крепкие руки, к которым так приятно прижиматься, так надежно и тепло, и которые не причиняют боли.
      Маэллис вздохнула и подумала, что она все же плохая мать. Даже сейчас она в первую очередь хотела спокойной гавани себе, а не сыну. Стало нестерпимо стыдно.
      - Что такое, моя кэйа?
      Ее руку накрыла почти горячая ладонь, и Маэллис вздрогнула, вырываясь из собственных мыслей и переживаний. Испуганно вскинула глаза на обратившегося к ней короля.
      - Н-ничего, сир, все хорошо.
      Он взял салфетку, быстрым движением промокнул ее губы и показал ей: на белоснежной ткани алело пятнышко крови. Маэллис только сейчас ощутила, как саднит нижнюю губу. Погрузившись в собственные переживания, она ее прикусила до крови.
      - Ты чем-то взволнована. Если есть какие-то проблемы, Маэллис, ты всегда можешь обратиться ко мне, - Альмейдо чуть сжал ее прохладные пальцы и отпустил, кивнув распорядителю. В столовую начали вносить блюда и подносы.
      Маэллис заметила, что привычной роскоши и вычурности блюд нет. Еда была довольно простая, сытная и вкусная: запеченная под сыром утка, начиненная сладкими яблоками и орехами, овощные гарниры, свежий хлеб. А еще разнообразные сыры, нарезанные тонкими ломтиками. Лакей поставил перед ней бокал с вином. Маэллис почти испуганно посмотрела на изящный хрустальный сосуд. Ее муж с первого дня запретил ей притрагиваться к вину. Она почти наяву услышала наполненный ядом голос:
       «Не хватало еще, чтобы моя жена пила! Тебе рожать наследника, я не хочу, чтобы он родился тугодумом или уродом».
      - Что случилось, Маэллис? Может, ты все-таки расскажешь? - король смотрел на нее, чуть хмуря брови. Но если и было в его взгляде недовольство, то только по отношению к самому себе: он не мог понять, как вести себя с ней, как и с какого шага начать сокращать дистанцию. - Ты все-таки боишься меня. Нет, не спорь, я слишком хорошо научился читать по лицам.
      Девушка уткнулась взглядом в тарелку, сцепив пальцы под столом на коленях, чтобы не было видно, как дрожат руки. Рассказать ему? Как?! Это просто невозможно - рассказать о том, как из нее сделали запуганное животное, как методично превратили жизнерадостную девочку в боящуюся поднять глаза тварь. Говорят, что если на протяжении долгого времени говорить человеку, что он свинья, рано или поздно он захрюкает. Ей твердили, что она - племенная кобыла, и теперь она почти поверила в это. Забитая неумелым объездчиком кобыла, которая вскидывается на малейший звук, дрожит от щелчка хлыста, даже если он направлен не на нее. Как рассказать о каждодневном и еженощном насилии на протяжении пяти лет, после которого ей страшно даже представить себя рядом с кем-то… Только разве что рядом с ним?
      Маэллис покраснела, как маков цвет, заполыхали щеки, скулы, даже очаровательные ушки, украшенные топазовыми сережками. О, Высокое Небо! Как ей вообще пришла в голову такая мысль? Неужели придворные гадюки были правы, и она настолько испорчена, что, не успела остыть могила законного супруга, уже ищет, к кому бы в постель прыгнуть? Осознавать себя прелюбодейкой, хоть пока только в мыслях, было нестерпимо стыдно.
      - Моя кэйа… Маэллис? Я сказал что-то не то? - кажется, Альмейдо всерьез встревожился, глядя на ее лихорадочный румянец и блестящие от непролитых слез глаза.
      - Нет, что вы, сир, это я… Простите меня…. Можно, я уйду? - еле слышно пролепетала девушка, не поднимая взгляда от стиснутых до белизны пальцев.
      - Нет, - неожиданно резко прозвучал ответ короля. Маэллис задохнулась, плечи напряглись, будто в ожидании удара, и Альмэ смягчил голос, беря со стола бокал с вином: - Нет, Маэллис, пока ты не поешь, я тебя не отпускаю. Пожалуйста.
      Она коротко, почти невежливо кивнула, с трудом заставив себя расцепить руки и взять вилку. Как будет есть - с такими трясущимися руками - она не представляла, но выполнить приказ, - «Просьбу, Маэллис, просьбу! Он сказал «пожалуйста»!» - было необходимо. Кусочки нежного мяса должны были таять во рту, но едва пропихивались в глотку, так что ей поневоле пришлось взять бокал и отпить пару мелких глотков. Вино, терпко-сладкое, густое, прокатилось неожиданным теплом по горлу, растеклось мягкой волной, успокаивая. Это, конечно, было несравнимо со вчерашним горлодером, но непривычной к алкоголю девушке показалось, что вино опьянило ее лишь чуть слабее, чем травяная настойка. Сами собой опустились напряженные плечи, перестали дрожать руки. Проснулся аппетит, Маэллис даже удивилась, но как-то отстраненно. Она посмотрела на короля, пряча взгляд за густыми ресницами, и тут же отвела глаза: он глядел прямо на нее и улыбался. Просто улыбался, чуть устало, но ласково.
      - Вы просто подземельник-искуситель, ваше величество! - королева вскинула голову, с вызовом ловя его взгляд.
      - Мы разве на «вы», Маэллис? Но ты права, - Альмейдо прищурился, шрам на виске обозначился четче.
      - Мы на «ты», мой король, я забылась, - девушка уже смелее глотнула вина, а король подумал, что с одного бокала ее снова развезет, как тогда с одного глотка настойки. Ну, что ж, значит, он снова отнесет ее в ее покои. В конце концов, это не тяжкая ноша, прикасаться к ней приятно. Будто держишь на руках маленького теплого лисенка, и надо постараться его не испугать, пока он тебе доверяет. Сравнение королевы с серебристой горной лисой развеселило Альмэ. Дед показывал ему прирученных лисок в Акхала-Раг, там они жили неподалеку от сторожевой заставы, отзывались на забавные имена и приходили просить куриные потрошки. Доверчиво ластились к рукам, но нужно было быть очень осторожным, чтобы не разрушить это хрупкое доверие. Так и Маэллис: забываясь, она улыбается, позволяет брать себя за руку, но чуть повысишь голос - немедленно закрывается, как хрупкая lilium tenera (52).
      Если бы кто-нибудь, из тех, кто знал Альмейдо в Анстранне, в Наордэе или Акхала-Раг, увидел его сейчас, вряд ли узнал бы в этом молодом мужчине сломленного подростка, Рыжую Тварь или юного принца-посланника. Осознание ответственности, власти и собственного достоинства сделало Альмэ гораздо старше, перековало тонкую учебную шпагу в боевой клинок, облекло эту закаленную сталь в бархат врожденного изящества и приобретенной сдержанности, как в парадные ножны. Его можно было недооценивать, но переоценить - вряд ли. Именно сейчас, а не в тронном зале или на заседании Совета становился виден истинный наследник своего отца, король и повелитель.
      Ужин закончился, Маэллис даже не поняла, когда. Ей было совершенно легко, вино туманило голову, отдаляя и стирая жесткие границы страха, самоконтроля и этикета. Ее вели под руку, бережно придерживая, она открыто улыбалась, отвечая на какие-то вопросы, смеялась грубоватым шуткам, принимая то, что проживший несколько лет вдали от двора, король отвык от изящной куртуазности.
      - Моя кэйа, передаю вас с рук на руки вашим фрейлинам, - Альмейдо поцеловал ей руку, склонившись в элегантном поклоне у дверей в ее новые покои, и Маэллис с недоумением огляделась.
      - Я не заметила, как мы пришли, сир, - и сконфуженно умолкла. Он не отпустил ее ладони, а отнимать ее так не хотелось. Его пальцы были твердыми, в шершавинках мозолей от рукояти шпаги, теплыми, и держали так бережно и крепко, что хотелось ощущать это прикосновение вечность и еще немного. А через секунду она попросту задохнулась от нахлынувших и смешавшихся чувств, когда король, не говоря ни слова, поднял ее руку и поцеловал кончики пальцев, задержав их у губ так, что она почувствовала твердый рубчик шрама и жаркий выдох, от которого по телу промчалась волна дрожи.
      - Добрых снов, Лис, - он отпустил ее ладонь, улыбнулся и очень быстро ушел. Маэллис прижала руку к груди, словно пытаясь унять бешено бьющееся сердце. Ее еще никто и никогда не называл так… Так… Ей не хватало слов, чтобы описать это.
       «Лис… О, Высокое Небо! Спасибо!»
Примечание к части

52 - нежная лилия (лабрийск.) - очень чувствительный цветок, который реагирует на любое изменение окружающей среды тем, что туго сворачивает плотные внешние лепестки, пряча тончайшие внутренние.


37. Обязанности адъютанта

      Раэллис проснулся ни свет ни заря, поворочался еще около получаса и вынужден был констатировать, что уснуть больше не сможет. От одной мысли о том, что его величество назначил его своим адъютантом, внутри все сворачивалось в тугой, холодный комок. Который внезапно начинал казаться жгучим, будто в нутро попало горящее ядро, стоило вспомнить инструкции полковника Ильтариа: «Делай все, что пожелает король. Даже если прикажет раздеться донага в тронном зале или убить кого-нибудь на улице в толпе. Ты теперь не принадлежишь себе, ты принадлежишь ему - до последней капли крови».
      Раэллис Стэйар знал о придворной жизни и привычках высшей знати не понаслышке. Он успел побывать пажом короля Лайениса, послужить в дворцовой гвардии и удостоиться права сопровождать его величество в поездках по стране. Это была хорошая школа, хотя и она не отучила Раэллиса краснеть. Куда суровее его учила жизнь последние два года, но и война, кровь и смерть не сломали в нем юношеского оптимизма, тем более что тогда рядом оказался Ирвин Геллар. Человек, который стал для юноши опорой и первой любовью. И которого сам Раэллис не сумел сберечь. Смерть Ирвина была ударом. Но куда большим потрясением для лейтенанта стало то, как отнесся к ней король Альмейдо. Раэллис видел его глаза там, в Наордэе. И многое понял, хотя свои выводы держал при себе, не делясь ими даже с полковником, который, кажется, решил взять над ним шефство после смерти Ирвина.
      То, что его величество любил капитана Геллара куда глубже, чем любят мудрого наставника и старшего товарища, он понял еще тогда, когда подслушал разговор в палатке на Алой засеке. То, что король не принял смерти Ирвина - на кладбище под стенами Наордэя. То, что никого рядом с собой, кроме капитана, ни в каком качестве его величество не потерпит - вчера на аудиенции. Королю был необходим доверенный слуга. Но это станет нелегким испытанием и для слуги, и для его величества. Потому что король Альмейдо слишком привык полагаться на самого себя и доверять только себе. Потому что исключением из этого правила был только один человек, и Раэллису его заменить не под силу. Потому что Раэллис делил с Ирвином постель, а король - нет.
      За всеми этими мыслями лейтенант не заметил, как встал, умылся, привел в порядок свою форму и оружие, искупался и оделся. От волнения не лез кусок в горло, пришлось довольствоваться кружкой травяного отвара и куском вчерашнего пирога, который удалось в себя запихнуть. Потом в дверь его скромной комнатушки в офицерской казарме требовательно постучали. Раэллис крикнул «Войдите!» и замер посреди комнаты, напряженный, как струна. Полковник Ильтариа внимательно оглядел его и усмехнулся:
      - Мандражируете, лейтенант?
      - Так точно, кэй полковник! - отрапортовал Раэллис, щелкнув каблуками.
      - Ничего, это даже полезно. Высокая должность налагает высокую ответственность. А перед принятием своих обязанностей волнуются все.
      - Кей полковник, разрешите вопрос?
      Карин приподнял бровь, глядя на краснеющего юношу, потом усмехнулся:
      - Хотите точно знать, чего от вас потребует его величество? Забудьте, этого вам не скажет никто, даже он сам. Ваше главное правило - полное подчинение, немедленное исполнение и язык за зубами. Одно могу сказать наверняка: ничего, что было бы вам не под силу, его величество от вас не потребует. Он - весьма разумный человек, привыкший оценивать окружающих верно.
      - Вы давно его знаете, кэй полковник?
      - Не больше вашего, лейтенант.
      - И верите в него, - это даже не было вопросом, но Карин Ильтариа кивнул:
      - Безоговорочно. Вам пора, Раэллис. Явитесь сначала к коменданту дворца, вам укажут ваши комнаты, затем - к его величеству. Вы должны появиться у дверей его кабинета не позже девяти утра, так что на все про все у вас полчаса. Ступайте.
      - Так точно, кэй полковник! - Раэллис отсалютовал Карину Ильтариа и почти бегом кинулся прочь.
       «Мальчишка, - подумал полковник, глядя ему вслед, - забыл все, даже не позавтракал, а ведь вряд ли Альмейдо отпустит его теперь раньше поздней ночи. Сам поесть забудет и адъютанта будет голодом морить. Проследить, что ли?»

      Самым сложным для Раэллиса оказалось не прийти вовремя и в нужное место, дворец за годы службы пажом и гвардейцем он выучил, а ждать распоряжений, чутко прислушиваясь. Король, увидев его перед дверью кабинета, только кивнул в ответ на положенный по этикету поклон и сухо бросил:
      - Ждите, лейтенант. Понадобитесь - позову.
      Так что Раэллис торчал в приемной, украдкой сцеживая в кулак зевки и вытягиваясь по стойке «смирно», едва заслышав шаги. Секретарь, которого король вызывал звонком колокольчика, смотрел на маету лейтенанта одновременно раздраженно и сочувственно: ему едва удавалось написать пару документов, как снова приходилось мчаться на зов за новыми распоряжениями, зато и томиться в безделье не получалось. Время для Раэллиса тянулось густой патокой, казалось, что прошел час, когда на самом деле часы на стене приемной отсчитывали едва четверть.
      К полудню желудок молодого человека напомнил хозяину, что с утра в нем была лишь маленькая чашка травника да пирожная корка. Именно этот момент выбрал король, чтобы вызвать своего адъютанта. Лейтенант Стэйар залился кирпичным румянцем, а Альмейдо с трудом удержал на лице серьезную мину. Он хотел послать юношу к королеве с приглашением на полуденную трапезу, но передумал.
      - У вас есть час перерыва, лейтенант. Используйте его с толком, - король посмотрел вслед торопливо откланявшемуся адъютанту и потер висок, отмеченный шрамом и седой прядью. Он не знал, отчего безмолвное присутствие молодого человека его раздражает до такой степени, что хочется язвить без особой причины и плеваться ядом на всех вокруг. Давать какие-то важные поручения адъютанту еще рано, следует присмотреться, проверить его в менее значительных задачах. Но - о, Небо! - если каждое появление Раэллиса Стэйара в пределах видимости будет вызывать в нем такую вспышку раздражения, не лучше ли для обоих, если лейтенант вернется к военной службе в гарнизоне?
      В дверь постучали, потом она распахнулась, и на пороге воплощенным укором воздвигся военный советник.
      - Простите, что без доклада, сир.
      - В тот день, когда вы дадите секретарю доложить о вашем приходе, я учрежу всенародный праздник, кэй Ильтариа, - холодно ответил король. - У вас что-то важное?
      - Вы приказали провести сверку смет на содержание крепостных гарнизонов за последние пять лет. Я принес результаты.
      - Судя по вашему лицу, полковник, они вас не обрадовали.
      - И это еще мягко сказано, сир.
      - Оставьте на столе. После трапезы я просмотрю бумаги.
      - Я думал, вы забыли о еде напрочь, - Карин постарался, чтобы в голосе не было яда, только забота. Он не умел еще читать в глазах Альмейдо его настроение, и не желал лишний раз нарываться на отповедь. Кажется, юный король это тоже понял, потому что ответил чуть менее холодно и даже позволил себе улыбнуться:
      - Благодарю за заботу, кэй Ильтариа. Как видите, я быстро учусь. В этом есть некоторая заслуга вашего протеже, его живот весьма пунктуален в напоминаниях.
      Совсем без раздражения не вышло, впрочем, как и всегда. Если с Ирвином Альмэ хотелось быть мягким, то Карин вызывал желание дразнить и изучать реакции мужчины. Своеобразное противостояние, в противовес молчаливой и теплой поддержке Ирвина. Однако именно сейчас это казалось правильным. Словно было неким спортом, заставляющим Альмэ держаться в постоянном тонусе, не расслабляться, не терять бдительности. И где-то на самом дне души мелькала мысль, что когда он устанет от подобных игр до последней грани, отношения с советником изменятся так, как то будет необходимо.
      «С чего бы мне настолько доверять ему?» - спросил сам себя король, глядя в синие, яркие и холодные глаза напротив. И сам же себе ответил, уловив во взгляде Карина Ильтариа отблеск внутренней улыбки: «Потому что он мне верит».

      Раэллис спустился на первый этаж и прошел в хозяйственное крыло замка, где располагалась столовая для слуг и охраны. Чем-то она напоминала длинный обеденный зал родового замка Стэйар: не слишком высокие потолки, потемневшие от времени и пыли балки под ними, стены, сложенные из грубо отесанного камня и до середины обшитые темным деревом. У стен и посередине столовой располагались три длинных стола и лавки по обе стороны от них. Два из них были заняты, кто-то вставал, поев, кто-то приходил. В зале постоянно стоял шум голосов - служанки делились сплетнями и строили глазки гвардейцам, те обсуждали девушек и аристократов, намеченный выезд на охоту и прошедшие праздники. Словно бы не было тех двух лет в Наордэе, словно он, шестнадцатилетний недоросль, только вчера обедал здесь и вдруг стал на два с половиной года старше. Отчего-то стало немного горько, обидно и смешно одновременно. Детство кончилось, не успев начаться, юность промелькнула в снегу и грязи пополам с кровью, молодость снова не заметишь, как пройдет.
       «Так, Раэ, ты сюда пришел есть, а не ностальгировать», - строго одернул себя юноша, подходя к четвертому столу, на котором были расставлены чаны с жареным мясом, казаны с кашей и огромные мисы с овощами и хлебом. Там же стопками стояли деревянные доски и плошки. Раэллис выбрал себе кусок свиного окорока, плюхнул в миску пару ложек наваристой пшеничной каши, потянулся, было, за луковкой, но вспомнил, что он не в казарме, и взял моченое яблоко. Сложил все на доску и отправился к столам.
      Место он себе нашел между двумя молча и быстро жующими гвардейцами. Так же молча и быстро принялся за свой обед. С каждым куском мяса и каждой ложкой каши его обязанности адъютанта переставали казаться такими уж нудными и скучными. Теперь главное было - не уснуть на сытый желудок в приемной.


38. Вопросы и ответы

- Добрый день, Лис. Разделишь со мной полдник? - сказано было совсем буднично и тихо, но сердце королевы едва не выпрыгнуло из груди. Она сжала пяльцы в руках, будто щит, и повернулась к двери. Король стоял, подпирая собой косяк, на губах играла чуть заметная усмешка, а глаза щурились, отражая куда более яркую и гораздо более теплую улыбку. Маэллис передумала сердиться и кивнула, откладывая на рабочий столик свое рукоделье.
- С радостью, мой государь.
- Как сын? - Альмейдо взял ее ладонь в свои, склоняясь перед девушкой в изысканном поклоне. Поцеловал кончики пальцев. Королева почувствовала, что краснеет.
- Хорошо. Уже гораздо лучше, чем даже вчера.
- Передашь ему, что вечером я буду в полном его распоряжении? Обещал ведь рассказать еще о Наор-Дагэ.
      Маэллис улыбнулась, чуть склонив голову набок, заглядывая в темные глаза. Прикусила губу, не зная, как спросить то, о чем думалось ночью и полдня. Он понял, замедлил шаг, свернул в крытую галерею, где не было никого, кроме них, да гвардейцев на часах, а их можно в расчет не брать - ослепнут и оглохнут по приказу, по одному легкому, почти незаметному жесту.
- Спрашивай.
      Королева стояла перед ним, чувствуя себя, как в детстве перед строгим учителем. Сцепила пальцы, не зная, куда деть руки. И тихо выдохнула одно только слово:
- Зачем?
      Не «почему?», причины для его поступков она узнать не просто опасалась - боялась. А вот цели - о них можно и спросить. Альмейдо понял это. Понял, что ответит именно на поставленный вопрос, а на тот, что так и не прозвучал, отвечать придется позже, когда удастся приручить ее, научить не бояться его, не вздрагивать от громкого голоса и резкого движения.
- Мерис… Ему нужно детство. Обычное счастливое детство обычного ребенка. И если я могу - я это ему дам.
      Несказанным повис в воздухе ответ на то самое «почему?». Потому что у самого Альмэ это детство отобрали слишком рано. Потому что рядом с маленьким принцем он сам хотел немножко отмотать время назад и вернуться в беззаботность и счастье. Потому что Мерис уже сейчас выглядел слишком серьезно для своих лет, а в силах Альмейдо было отсрочить его преждевременное взросление. А еще потому, что он полюбил мальчика с первой встречи как собственного сына.
      Она поняла, сделала шаг вперед и благодарно прижалась к его груди. А он осторожно погладил ее по волосам, почти невесомо, ласково.
- Все будет хорошо, Лис. Идем?
      И Маэллис, идя рядом с ним в Желтую столовую, не опускала глаз, встречая взгляды придворных. Неважно - какие, доброжелательные или презрительные. Она поверила, сразу и безоговорочно: все действительно будет хорошо. Потому что так сказал король - ее король, ее защитник, нет, их защитник.
      «Он похож на зверя. Большого, хищного зверя. На золотого льва, который у него на гербе. Такой же обманчиво-спокойный, пока не нужно демонстрировать силу. А потом не заметишь, как тебя уже подмяли и голову откусили. Опасный, очень опасный. Этакая смерть в бархатной шкуре. Лайенис был предсказуем в своем безумии, я всегда знала, когда ждать от него удара, а когда - словесного укола. Почему же я не могу понять, чего ждать от тебя, мой король? И почему же я так доверяю тебе? Прикажи сейчас выпить яд - и я сделаю это в полной уверенности, что ты не позволишь мне умереть… Я сошла с ума?» - Маэллис ела, не чувствуя вкуса еды, вопросы без ответов теснились в ее голове, путались, не позволяя сосредоточиться ни на чем больше, кроме них. Кажется, король это прекрасно понимал, не отвлекая ее светской болтовней. Ему тоже было над чем подумать. И личные дела занимали в его мыслях ничтожно малую часть: не сегодня-завтра должны были приехать наориты, отчет военного советника требовал внимания, расхитители казны - рассмотрения приговоров, новый свод законов - скрупулезного изучения и поправок… Корона Ларада оказалась весьма нелегкой ношей.
      Альмейдо чувствовал на себе взгляд королевы, но глаз не поднимал, зная, что смутит девушку. Было забавно стать предметом столь пристального внимания и изучения. «Лисичка принюхивается к рукам. Пусть, тем скорее мы сможем поговорить откровенно. Привыкнет, научится доверять не только на словах. Лис…»
      Его глаза улыбались ей, хотя лицо оставалось серьезным. Ей придется всегда смотреть ему в глаза, чтобы увидеть эту улыбку, потому что открыто улыбаться король разучился. Когда это случилось? Почему? Ответа на эти вопросы у Маэллис тоже не было. Конечно, она много слышала о том, через что пришлось пройти тогда еще принцу Альмейдо. Но одно дело - слышать, и совсем иное - пережить. Ей не понять, как это: провести несколько лет в заключении по ложному обвинению, сбежать, но не спасать собственную жизнь, а отправиться воевать, чтобы переломить ход неудачной военной кампании, потерять друзей в кровавых битвах, стать парламентером, по сути - пойти на верную смерть. А потом убить родного брата. Да, безумного и опасного не только для себя, но и для всей страны. Но - родную кровь! Кровь короля, брата, любимого… Сколько же боли должна была вынести душа юного Альмэ, чтобы сейчас одеться в стальную броню?
      Маэллис смотрела на своего короля и понимала, что при всем этом не может его жалеть. То, что она чувствовала, было не жалостью, чем угодно, но только не ею. Жалость унижает, а Альмейдо хотелось восхищаться, ставить в пример и преклоняться перед его мужеством и твердым характером.
      «Я никогда не предам тебя, мой король. Предательства в твоей жизни было и без того слишком много. Тебе нужны верные люди в твоем окружении. Ведь нужны же? Я стану одной из них. Если только ты захочешь, Альмэ».
      Она не отвела глаз, когда король посмотрел на нее. И он вознаградил ее скупой, едва заметной улыбкой, мелькнувшей на губах.

      Проводив королеву до ее покоев, Альмейдо вернулся в кабинет. Через несколько минут туда же потянулась вереница курьеров за приказами, работа продолжилась в головокружительном ритме.
- Лейтенант Стэйар.
- Я здесь, ваше величество, - Раэллис шагнул вперед.
- Помогите секретарю, он уже сбился с ног, - бросил король, не глядя на вытянувшегося во фрунт молодого человека.
      «Отослал с глаз долой, - с непонятной самому себе обидой думал Раэллис, разбирая бумаги под руководством секретаря. - Будто кроме бумажной работы, я ни на что не гожусь! Или его величество просто не может придумать, чем меня занять? Хотя… Пожалуй, не чем занять, а что доверить. О, Небо, я разве думал, что он вот так сходу проникнется ко мне доверием и станет поручать что-то важное?»
      Он вынужден был признать, что не думал, но в глубине души именно на это и надеялся. Совершенно иррациональная надежда, если поразмыслить здраво. Полковник Ильтариа ведь рассказывал, что этот человек не доверяет никому, кроме себя. И чтобы заслужить высочайшее доверие, мало обладать располагающей внешностью и безупречной биографией. Нужно пройти рядом с ним не одну баталию, неважно, военную или политическую. Доказать, что достоин. А пока этого не случилось, придется побыть мальчиком на побегушках, начать с не самых важных документов, впрочем, разве в управлении государством бывают неважные? Разнося приказы старшим камердинерам, дворецким и лакеям, Раэллис пытался вникнуть в то, какой именно результат требуется королю. Судя по тому, что дворец, да и вся столица потихоньку приходили в движение, намечалось нечто грандиозное. Ясность в этот вопрос внес полковник, с которым Раэллис столкнулся в одной из галерей.
- Добрый день, кэй полковник, - поклонился чудом избежавший столкновения и запыхавшийся от бесконечной беготни по лестницам и переходам юноша, пытаясь незаметно перевести дыхание.
- А, это вы, лейтенант. Смотрю, его величество не дает вам заскучать, - усмехнулся советник, выглядевший, конечно, не таким взмыленным, но тоже заметно забегавшимся.
- О да, благодарю вас, кэй Ильтариа, - ответная улыбка юноши не излучала особого оптимизма.
- Это еще цветочки. Завтра прибудут горцы, вот тогда придется попотеть. Не стану вас задерживать.
- Эмм… спасибо… - пробормотал Раэллис, глядя вслед стремительно удаляющемуся полковнику. Вздохнул и припустил почти бегом назад, в кабинет. Времени предаваться праздным размышлениям не было. Он нужен своему королю, пусть пока и в качестве посыльного, значит, он должен стараться.
      Когда и как наступил вечер, Раэллис не заметил. Просто поток поручений иссяк, и у него появилась минутка присесть в уголке приемной и дать отдых гудящим ногам.
- Набегался? - сочувственно покосился на него секретарь.
- Угу.
- Меня Далин зовут. Далин Талья.
- Раэллис Стэйар. Очень приятно позна… - их разговор прервал звон колокольчика. Секретарь кивнул Раэллису на заранее приготовленный серебряный поднос с фарфоровым чайничком, исходящим паром, и чашкой:
- Неси, теперь это - твоя обязанность. В семь часов его величество всегда просит принести ему травяной чай, кухонная прислуга уже знает и приносит горячий к этому времени.
- Спасибо, - Раэллис улыбнулся, благодаря за подсказку, взял поднос и вошел в кабинет. Далин придержал ему дверь и вернулся за стол - дописывать документы.
- Сир, ваш чай.
- Спасибо, - голос короля звучал отрешенно, его величество стоял у окна, глядя в синие сумерки весенней столицы, машинально поглаживая серебряную прядку на виске. Раэллис в который раз подумал, что просто так седина у девятнадцатилетнего юноши появиться не может, и задался вопросом, что должно было произойти с королем, чтобы в его рыжей гриве появилась эта белоснежная прядь? А шрам на нижней губе? В лагере на Алой он уже был - заживший, почти незаметный, но придающий улыбке короля некоторый оттенок злорадства. Откуда он? А привычка касаться эфеса простой шпаги в потертых ножнах, висящей на подлокотнике кресла? Почему именно эта шпага? Насколько он помнил, король не расставался с ней никогда, даже на коронации была именно она, а не парадная, положенная по протоколу к коронационному облачению.
      Адъютант налил чай в изящную фарфоровую чашечку и замер незаметной тенью у стола. Ему казалось, король обращает на него столь же мало внимания, как и на колышущиеся от сквозняка шторы, и потому Раэллис вздрогнул, услышав обращенный к нему вопрос:
- Ты был рядом с капитаном Гелларом… тогда, в Наордэе?
- Да, сир, - голос прозвучал неожиданно сипло: стоило вспомнить об Ирвине, как горло перехватило.
- Расскажи.
      Раэллис сглотнул, пытаясь прогнать соленый ком в горле, поднял голову и встретился глазами с требовательным, горящим невысказанной болью взглядом Альмейдо. И этот взгляд не отпускал, выворачивая душу и память. Лейтенант вздохнул и начал говорить.
- Он часто говорил о вас, сир. С полковником Ильтариа, со мной. Требовал от нас помочь вам, беречь вас… В последние… в последние часы бредил и звал вас по имени, обещал не оставлять вас одного, сдержать клятву…
- Мой первый рыцарь, - ответил король на незаданный вопрос Раэллиса, и юноша почувствовал, как сжалось от острого сожаления сердце: звание первого рыцаря давалось не просто так, и потерять самого надежного, самого верного соратника, наверное, было очень больно. Все равно что потерять лучшего друга или… любовника.
- Он был верен вам, сир! - неожиданно для себя с горячностью воскликнул адъютант, прижимая руку к сердцу.
- Я знаю, Раэллис.
      Лейтенант потом не мог понять, как у него хватило смелости задать такой вопрос. Но в тот момент он сделал шаг вперед, глядя в глаза своему королю с какой-то отчаянной надеждой, и спросил:
- Вы любите его?
- Да, - очень тихо ответил Альмейдо.


39. Горцы в городе!

      Разговор с королем оставил в душе адъютанта неизгладимый след. Казалось бы, что такого было сказано в тот вечер? Всего лишь слова. Однако все дело было в том, кем и как они были сказаны. И в том, что чувствовал сам Раэллис. Наверное, это можно было назвать наваждением, колдовством, чарами Стражей Севера, которые навсегда поселились в холодных, темных глазах Альмейдо. А просвещенные мужи Востока назвали бы это харизмой вождя, притягательной силой его разума. Факт оставался фактом: Раэллис готов был преклоняться перед королем безо всякой на то надобности. Впрочем, вскоре у него не осталось времени и сил даже на мысленное восхищение. В столицу прибыли горцы. Лантена сошла с ума.
      По поводу сопровождения наоритов по стране Альмейдо еще сразу же после коронации отправил в Наордэй депешу с приказом. При всем желании сорваться из столицы и проводить деда от форпоста он не мог - в Лантене было слишком много дел, чтобы он мог позволить себе отсутствовать еще месяц. В том, что именно Ринташ Несавит станет посланником гор при дворе ларадского государя, Альмэ даже не сомневался. Дед должен помнить тот разговор и понимать, что только ему под силу помочь, указать и направить внука, чтобы не натворил ошибок в управлении горцами. Уж больно отличны нравы Ларада и Наор-Дагэ.
      Король оказался прав. Когда он выехал встречать горцев к воротам города, именно Ринташ был во главе кавалькады наоритов. Дед привстал на стременах, отвешивая внуку положенный по протоколу поклон, дождался ответного, и его невысокая лохматая кобылка скакнула вперед, притерлась боком к жеребцу Альмейдо, а Ринташ запросто обнял внука. Тот, хоть и понимал, что весь приветственный протокол летит псу под хвост, ответил на объятие сердечно, шепнул на ухо старому горцу:
- Диду, тэскнич быше. Цнело за ми по вас.
- Важко быше? То я вже тут (53).
- И то добре, диду.
      Люди глазели, переговаривались, обсуждая отношения их нового короля и извечных врагов. Мало кто на самом деле помнил, кем была королева-мать, Эдерих, в свое время, не заострял внимание, откуда именно он привез себе жену после первой Наоритской кампании. Ну, наоритка, мало ли – из приграничного гарнизона. А среди солдат не принято было мыть кости любимому королю.
      Вместе с Ринташем приехали не только умудренные опытом горцы, но и молодежь, уже знакомая Альмэ: Дешта, Стерх, Сповиш, даже Баженка, отпущенная Хранителем в Ларад с наказом «подыскать добрую жену господарю». Альмейдо опешил, услышав из уст девушки эту фразу, растерянно заморгал. Баженка рассмеялась, горцы подхватили хохот, а у юного короля отлегло от сердца. Не может такого быть, чтоб теперь все не стало лучше, потому что не может, и все. К нему приехали родичи по крови и дед – дед обязательно ему поможет, если не делом, так мудрым словом. И ноша, которую он на себя взвалил, приняв корону Ларада, стала казаться не столь уж и непосильной.
- Бажена, а ты еще замуж не выскочила? – Альмэ чуть пригнулся в седле, наклоняясь к девушке. Та фыркнула, покачала головой:
- Та ще ни. Чи цэ ты замае?
- Нэ замае мы, не вважа, як ты дид здобры?
      Девушка снова рассмеялась:
- То я ж з Дештою, штее трапы, Алади?(54)
      Альмейдо только нахмурился слегка: мир – миром, а он не обольщался, что всю заразу из своего окружения вычистил. Да и самые разумные люди, бывает, сходят с ума, если предоставляется шанс отомстить, а тут у многих солдат в Наоре товарищи погибли. Король подъехал к Ринташу.
- Нужно за молодежью приглядывать. Боюсь, что их могут начать задирать, тем более кто-нибудь прицепится к Бажене, и парни за клинки схватятся.
- Буды дывы, не замай ты, - старый горец похлопал внука по плечу. И, с трудом подбирая слова, спросил: - Ты аще не одружэ? (55)
- Ты не затем ли Баженку привез, дед? – сощурился Альмейдо. – И не думай даже, я ее в жены не возьму, Деште поперек тропы не ступлю.
- Ни, не те розумишэ. Бажену узявшэ, бо… як то… до послуг?
- Я понял, диду, то е добре, - кивнул Альмэ, думая, что веселая и непосредственная девушка в окружении Маэллис может помочь королеве немного оттаять. Все-таки здешние фрейлины воспитаны не так, в них слишком много пиетета перед властью, слишком крепко вбиты правила этикета, а Маэллис сейчас нужен кто-то, кто стал бы для нее отдушиной, глотком свободы. Даже не так – не глотком, а свежим потоком ветра. Баженка таким потоком стать могла.
      До дворца они доехали, непринужденно беседуя. И это были самые спокойные минуты с момента прибытия представительства Наор-Дагэ в Лантену. Потому что то, что началось потом, можно было назвать как угодно – «светопреставление» было самым нейтральным словом для обозначения бедлама, который, как цветной вихрь горской пляски, подхватил все и всех и закружил. И – странное дело – Альмэ стало вдруг так легко и… правильно, что это даже напугало. А потом все глупости из головы выдуло свежим ветром, словно наориты принесли с собой его со снеговых вершин Наор-Дагэ. И глаза короля засверкали темным, живым огнем.

      Маэллис и сама б себе не объяснила, каким образом она понимает эту девочку-наоритку, мешающую ларадский с горским так, что получалось нечто невообразимое, сыплющееся твердым звонким горохом на зеркальный паркет. И фрейлины могли морщиться сколько угодно, а королева впервые за шесть лет смеялась искренне и громко, глядя на кругло-возмущенные глаза наоритки, когда той предложили переодеться «в подобающие статусу одежды».
- Тьху, дрезда крев! Цэ шо е? Це одяг? Та скорш мы у торбу вскочи!(56)
- Что? Бажена, я ничего не понимаю, милая, помедленнее!
      Наоритка махнула рукой, схватила королеву за запястье:
- Ходи! Ходи до мы, бачи одяг! – и потянула куда-то в комнату, отведенную ей, неподалеку от покоев самой Маэллис – неслыханная честь для чужачки. Королева послушно переставляла ноги, увлекаясь чернооким вихрем, все еще посмеиваясь. Ну что значит «увидишь одежду»? Чем девчонке шелковые роброны не по душе?
      А когда она увидела разложенные Баженкой по постели горские одежки, понимание пришло само собой. Да, горянка не привыкла носить сковывающие движения корсеты, множество нижних юбок, тяжелых от крахмала и кружев. Маэллис погладила кончиками пальцев полотняные вышиванки и тканые из крашеной шерсти юбки – яркие, полосатые, как чаргатские арбузы.
- Хэй, гарни дивка, та в сим – мов спуза. Роздягны!(57) – Баженка бесцеремонно раздернула шнуровку корсета королевы, фыркнула, стоя за ее спиной, приподняла обеими руками красивые, округлые груди, которые корсет нещадно прижимал, делая и без того не идеальную фигуру еще более некрасивой. – Ты дывэ, дывэ, аще е! Дьеци смокчи?(58)
      Маэллис залилась жарким румянцем, каким-то чудом понимая горянку.
- А… Да, я кормила ребенка грудью. Не хотела отдавать чужим, у меня свое молоко было.
- Добре! То е добре! Добри одруга до Алади – аще дьеца народише, сама годуватими.
      Королева не сразу поняла эту фразу, но когда до нее дошел смысл, голова закружилась от смеси чувств, Маэллис едва удержалась в сознании.
- Баженка, ты с ума сошла? Я? Женой его величества?
      Горянка утвердительно кивнула, растеребила ленты корсета совсем, сдернула его прочь. Серым облаком упали к ногам Маэллис юбки, а руки Бажены уже оглаживали резкий изгиб талии, крутые – «толстые, о, Небо, какие они толстые!» - бедра.
- Добре, добре, дивэ, дьеца носи, народы добре. Перш важко быше?
      Маэллис кусала губы, пламенела румянцем, но кивала. Да, первые роды дались ей тяжело, Альмерис родился большеголовым, потом, правда, все выправилось.
- Баженка, ты правда думаешь, что король этого захочет? Меня – в жены? Я же… - и не могла подобрать слов, чтоб объяснить, что она грязная, запачканная, не годится юному королю в пару. Что ему бы такую, как горянка – свободную, не боящуюся громкого голоса и резких жестов, не вздрагивающую ночами от кошмаров.
- Гарни дивка, та дурни-ы-ы! – покачала головой Бажена. – Не стримчи, Лиска, аще зтеплэ ты, цилуватэ, мов у мед пирнати.(59)
      Маэллис не нашлась с ответом, а пока она открывала рот, как рыбка на суше, подбирая слова, Баженка окончательно стянула с нее всю одежду. И принялась одевать в горские одежки – новые, взятые из собственного сундука с приданым. Ей-то что, она себе еще нашьет сорочек, Дешта вон обещал узорного шелку на юбки купить. А королеве сейчас нужнее. Баженка все понимала, видела уже и взгляд такой – что от пола с трудом поднимается, и походку человека, которого долго и упорно били, приучая терпеть и ни звуком боли не выдавать. Ей было жаль эту молодую, но уже такую уставшую женщину. А жалеть ее в глаза значило б унизить. Вот и смеялась сейчас горянка, внутренне обмирая: а ну как не понравится Алади ее самоуправство? Здесь он совсем иной, чем был в Акхала-Раг. Строгий, замкнутый, словно цепей на себя навешал и на сто замков кованых закрыл. Где и делся тот бесшабашный юноша, сладко целовавший ее на празднике Перелома Года, так сладко, что она едва не забыла, кому косы плела, мимоходом позавидовав той, кого будет дарить государь такими поцелуями, женившись. И хвала Высокому Небу, что Дешта того не видел. Вот сейчас нарядит она королеву – господарку – красиво, да как поведет ее гулять, как покажет Алади! Не может того быть, чтоб он не увидел, какая красавица тут у него под боком одна-одинешенька. А то, что с дитем – оно ж и лучше, сразу видно, не сухое чрево у жены будущей, раз сына народила, и еще родит, и не одного. В том, что король примет мальчика как своего ребенка, Бажена даже не сомневалась. Не такой человек юный господарь, чтобы от крови брата отказаться.
      Маэллис смотрела в зеркало – высокое, во весь рост, в тяжелой, вычурной бронзовой раме – и не могла понять, кто это там? Кто эта незнакомая ей девушка, так робко улыбающаяся, в ярких, бело-ало-синих одежках, с хрустальными бусинами и синими лентами в уложенных короной вкруг головы косах? Кто она, посмевшая выставить на обозрение высокую грудь, облитую белым тонким полотном, подчеркнутую вышивкой и почти лежащим на ней тяжелым монистом?
- Ото е добре! – Баженка отошла на пару шагов, полюбовалась. – Ото е – ты.
- Лис… какая ты красивая… - донеслось от двери. Альмейдо стоял, прислоняясь к косяку плечом, прижав руку к груди. И смотрел тепло, с прячущейся в глубине глаз улыбкой, и самую капельку удивленно, словно увидел ее – настоящую – в первый раз.

Примечание к части

53 - Дед, я скучал. Мне тебя не хватало.
- Тяжело было? Так я уже здесь.
54 - Да еще нет. А это тебя тревожит?
- Меня не тревожит, я не понимаю, как тебе дед разрешил.
- Так я с Дештой, что случится?
55 - Ты еще не женился?
56 - Да скорее я в мешке ходить буду!
57 - Эй, красивая девушка, но в этом – как пепел. Разденься!
58 - Ты смотри, смотри, что тут есть! Ребенок сосал?
59 - Не дрожи, Лиска, еще согреет тебя, будет целовать – как в мед окунать.



40. Доверие короля

      Советников – всех, кроме, пожалуй, Карина Ильтариа - хотелось удавить своими руками. Медленно и с удовольствием. Три часа, битых три часа они обсуждали то, на что хватило бы двадцати минут, торгуясь, как базарные бабы, до хрипоты и сорванных глоток. Альмейдо поморщился, отпил глоток воды и со стуком поставил бокал на стол. Как по команде, галдеж прекратился.
- Я вас услышал, - король медленно поднялся, оперся о стол кулаками, стараясь не выдавать охватывающее его бешенство. – А теперь услышьте меня. Наор-Дагэ – автономная область, и никто, кроме баронов, ею управлять не будет. Бароны же, в свою очередь, будут подчинены Наместнику, которого назначу я. Это все. Не будет никаких больше должностей, никаких ставленников, кроме моего. Или вы считаете, что лучше меня знаете нужды наоритов? Вы были там, в горах? Хоть один из вас?
      Люди молчали. Да, им совершенно не нравилось то, что король неумолимо отсекает их от привычных кормушек. Альмэ видел злые огоньки в глазах министра финансов. Тот теперь был обязан подавать ежемесячный отчет самому королю, который не гнушался скрупулезно проверить его и сравнить с тем, что получал от своих людей в министерстве. Вычислить, кто они, министру до сих пор не удалось. Видел Альмэ и недовольство главы министерства Путей Сообщения, которому не далее как неделю назад высказал все, что думает о состоянии дорог, ведущих в Наор, и дал три месяца на исправление ситуации. Он прекрасно знал уже, по какой схеме дробятся и уплывают в карманы чиновников средства, ежегодно выделяемые казной на строительство и ремонт мощеных дорог. Министр теперь тоже знал, что он знает, а, следовательно, не мог использовать прежние пути обогащения. Король пообещал лично проехать по каждой из проложенных дорог и оценить ее качество, так что даже сэкономить на материалах вряд ли получится.
- Раэллис, зачитайте следующий пункт повестки дня.
      Адъютант развернул свиток и продекламировал:
- Обсуждение даты и хода свадебной церемонии вашего величества.
      Альмейдо подавил малодушное желание объявить сегодняшнее заседание Совета закрытым и сбежать в покои принца Альмериса. Туда, по его личному приказу, старые интриганы из Совета гвардейцами не допускались под страхом смертной казни. Нет, нельзя сбегать, он не ребенок, чтоб бегать от трудностей.
- Я слушаю ваши предложения. В порядке очередности, господа.
      Поднялся советник по официальным церемониям, пожалуй, второй после Карина Ильтариа, кто не вызывал у короля приступа человеконенавистничества. Этого старика Альмэ помнил с самого детства, с того времени он ненамного изменился, разве что темных прядей в белоснежной седине стало меньше, а взгляд темно-серых глаз стал еще пронзительнее.
- Позвольте мне сначала уточнить кандидатуру вашей супруги, сир.
      Король приподнял бровь, словно бы спрашивая, не ослышался ли он. Поверить в то, что кэй Альбин не удосужился узнать такой основополагающий факт, он попросту не мог. Значит, старику зачем-то нужно, чтобы он вслух, сам назвал имя Маэллис. Зачем? Но времени раздумывать над причинами не было, так что Альмейдо кивнул и сказал:
- Кэйа Маэллис, конечно же. Иных кандидатур нет, не было и не будет.
      В зале повисло молчание, похожее, как казалось юному королю, на тяжело ворочающиеся в седловине горы грозовые тучи. И с каждым мгновением они все больше сгущались. Альмэ ждал: вот-вот должна была разразиться гроза. Теперь он понял, зачем это было нужно кэю Альбину: хитрый старый волк решил, что если совет сбросит пар сейчас, то противодействовать его начинаниям не останется сил ни у советников, ни у короля. Но Альмэ не собирался вступать в прения, свое мнение он высказал, и оно останется неколебимым. Были у него и мысли о том, каким будет празднование, и их он пока так же держал при себе.
      Гроза все же разразилась. Правда, сколько ни вслушивался король, а так и не понял, у кого же нынче численный перевес: у сторонников того, что королеву нельзя отдавать в руки того, кто запятнал свою репутацию не раз и не два, или у тех, кто считал, что рядом с королем должна быть послушная их воле марионетка, а королева хоть и слабая женщина, но за все годы правления Лайениса подхода к оной не отыскали. Альмэ все больше хотелось опустить голову на руки, в висках поселилась тупая боль, пульсирующая и то утихающая вместе с голосами, то снова становящаяся едва терпимой. Но он сидел, держа спину прямо, бесстрастно смотрел на брызжущих слюной людей.
- Сир… принести вам отвар мяты? – чуть слышно предложил Раэллис, придвинувшись на шаг к креслу короля.
      Альмейдо подумал и кивнул. Адъютант забрал его бокал, вышел и вскоре вернулся, поставив перед королем толстостенную кружку с теплым отваром. Тот даже хмыкнул, так странно смотрелась эта посудина на полированной столешнице в зале Совета. Но отвар оказался прекрасным, головную боль как рукой сняло.
- Благодарю, Раэ.
      Юноша залился румянцем: его величество, кажется, даже не заметил, что назвал его коротким именем. Это оказалось неожиданно приятно, и Раэллис изо всех сил старался держать лицо, чтобы не показать, насколько его выбила из колеи подобная мелочь. И не думать о том, что ему вовсе даже не отвар хотелось принести, а положить на виски короля пальцы, смоченные мятным маслом, и массировать, выглаживая из них боль. В последние дни адъютант его величества стал замечать за собой никуда не годящиеся мысли. Совсем. То, чего ему хотелось, было бы равнозначно просьбе поносить корону и посидеть на троне. А следовательно – смертному приговору. С момента, как он принял на себя обязанности адъютанта, прошло не так уж и много времени, но Раэллис успел узнать короля чуть больше, чем положено знать обычному слуге. Научился отличать прищур насмешливый и глаза, сощуренные от головной боли, спокойствие, когда король позволял себе пару минут передышки, и напряжение, когда он, откинувшись на спинку кресла, обдумывает приказ или поправку. Видел вспыхивающее в глазах короля тепло, когда тот смотрел на свою будущую супругу и ее сына. И никак не мог заставить себя выкинуть из головы мечту о том, чтобы и на него посмотрели с таким же теплом. Хоть раз, один разочек.
      Иногда бывало, что за целый день его величество не взглядывал в сторону адъютанта ни единого раза. Тогда Раэллису начинало казаться, что он провинился в чем-то, или в одежде непорядок, или стоит не так. Разум говорил, что это чушь, и королю попросту нет дела до него. Приказать себе поверить в безразличие его величества было тяжелее, чем поверить в то, что он в чем-то виноват.
      Раэллис вспоминал, как смотрел на него капитан Геллар. Во взгляде Ирвина были не любовь и нежность, тогда он этого не понимал. Там была жалость к несмышленому мальчишке, попавшему в кровавый ад, и желание хоть немного отогреть и защитить его. Вот и все. А так хотелось… Раэллис заставил себя оборвать глупые и совершенно неуместные мысли. Не вовремя же ему вздумалось вспоминать и впадать в рефлексии.
      Меж тем вопли Совета стали тише, министры оглядывались на короля, молча крутившего на пальце перстень с гербом. Как ни странно – не тот, что полагался ему по праву, с Малой печатью, а тот, что он носил, еще будучи принцем. Альмейдо обвел их холодным, полупрезрительным взглядом. Все голоса утихли, словно по волшебству.
- Вы все сказали? Теперь я могу продолжить? – король сделал паузу, но в кабинете висело молчание, не прерываемое даже шелестом страниц. – Прекрасно. Еще раз повторяю: моей женой станет королева Маэллис, и принца Альмериса я признаю своим законным наследником.
      Кто-то из министров открыл, было, рот, чтобы протестовать, но короткий приказ, отданный почти шепотом, заставил его заткнуться:
- Молчать. Я никому из вас слова не давал. Свадьба будет двойная. Официальная церемония будет укорочена, мы с вами, кэй Альбин, об этом поговорим позже. Второй частью будет свадебная церемония в традициях Наор-Дагэ. Засим все, заседание Совета я объявляю законченным, все свободны.
      Так и не проронив ни слова, министры откланивались и молча выходили. В который раз Тварь показала зубки, вернее, клыки. Дразнить ее и испытывать терпение не представлялось целесообразным – можно было лишиться не только места, но и жизни. За каждым, сидевшим за овальным столом в зале Совета, водилось то, что могло послужить билетом на плаху. Адъютант собрал бумаги, тщательно проверяя, чтобы ни листка не осталось валяться на полу или в креслах. Опустил всю стопку перед королем.
- В сейф, Раэ. У меня нет желания и сил сейчас пересматривать это все.
      У юноши оборвалось сердце: один раз он мог списать на оговорку, но два, да еще и наедине – это уже… что? Он отнес документы в сейф, устроенный в стене, запер его и принес ключ королю.
- Сир?
      Сейчас, когда рядом никого, кроме адъютанта, не было, а гвардейцы вообще не в счет, Альмейдо позволил маске холодного спокойствия стечь с лица. Прижал ладони к вискам, словно это могло помочь унять вернувшуюся боль.
- Сир, вам нужно лечь. Позвольте, я помогу?
      Король окинул адъютанта внимательным взглядом, от которого Раэллису стало неуютно и захотелось обхватить плечи руками. Весна же на дворе, тепло, а от взгляда его величества словно морозом пробрало до костей. Говорят, что он встречался с ведьмами Наор-Дагэ… Нет, его сердце не замерзло, и душа не украдена, но отчего ж тогда так страшно?
- Идем.
      Раэллис повиновался, последовал за королем, отставая на два шага, как и положено по протоколу. Перед дверями королевских покоев замешкался, не зная, следует ли идти за королем. Но его еще не отпускали, так что он шагнул внутрь и поразился аскетичности обстановки. На полу лежала шкура – подарок деда. На постели – им же привезенное меховое покрывало. Никаких балдахинов, одна подушка, пышная и в вышитой наволочке. Серебряный кувшин с букетом сирени на прикроватном сундуке, накрытом горским рушником. Легкие занавеси на окнах, распахнутых настежь. Изящный жесткий стул у бюро белого дерева. Больше в комнате ничего не было.
- Ты умеешь разминать мышцы? – король сбросил камзол на стул, через голову стянул сорочку.
      Раэллис сглотнул, отвел глаза от его тела. Красивый. И сильный.
- Да, сир, умею… немного.
- Масло в ванной, белый флакон с аквамариновой пробкой. Разомнешь мне шею и плечи и можешь быть свободен.
      Когда адъютант вернулся в комнату из ванной, примыкающей к королевским покоям, его величество уже лежал на постели, сдвинув подушку вбок и заколов волосы на затылке в узел, открывая шею. И даже не пошевелился, когда Раэллис сел рядом, открывая флакон с маслом, хотя юноша заметил мгновенно напрягшиеся мускулы и короткую дрожь, пробежавшую по спине.
      «Не доверяет никому», - вспомнились Раэллису шепотки придворных. Ну, правильно, он бы тоже не стал доверять после того, что выпало на долю короля за его короткую пока еще жизнь. Но почему же сейчас – доверился? Или это проверка?
      Масло пахло лимоном и мятой, было холодным, и Раэллис подержал его в ладони, согревая, и только потом принялся наносить на светлую, в золотистых крапинках редких родинок, кожу. Старался действовать аккуратно, но на него глухо прикрикнули:
- Ты лилию гладишь или массаж делаешь? Сядь ты уже так, как положено!
      Раэллис залился румянцем, скинул сапоги и залез на кровать, перекидывая ногу через бедра короля. И взялся разминать всерьез. Закаменевшие от усталости и головной боли плечи неохотно, но все же расслабились, поддаваясь его усилиям. Пришлось потрудиться, но результат порадовал.
      Альмейдо лежал, уткнувшись лицом в подушку, и старался утихомирить внезапно взбесившееся от долгого воздержания тело. Приказать самому себе прекратить думать о том, что лейтенантик выполнит любое его желание, оказалось невероятно тяжело.
- Достаточно, Раэ. Идите, - с постели он не поднялся, только повернул голову, следя за тем, как поспешно натягивает сапоги адъютант. И добавил, когда тот уже направился к двери: - Благодарю.
      Раэллис глубоко поклонился и выскользнул за дверь.


41. «Какую свадьбу ты хочешь, Лис?»

- Диду?
- Чуе ты, дьеци.
      Подбирать слова наорского наречия Альмейдо сейчас не хотелось, он знал, что дед прекрасно говорит на ларадском.
- Я не понимаю, правильно ли поступаю. Не понимаю, что скажут люди, возьми я Маэллис в жены. Я будто во всем наследую брата: я взял его корону, я возьму его жену и усыновлю его ребенка. Это…
      Старый горец рассмеялся и пояснил:
- Ты просто еще не знаешь всех законов Наор-Дагэ, или же не обратил внимания. У нас так и принято: если погибает старший брат, младший берет на себя все его обязательства. И жену его тоже берет, даже если сам уже женат, и детей, и его хозяйство. Если, конечно, у старшего дети младше тринадцати зим. Так что с нашей стороны ты поступишь очень правильно. А ежели покопаться в законах Ларада, отыщутся подобные же примеры, я более чем уверен. Некогда законы были едины для наших народов, помни это.
      Альмэ крепко обнял деда, чувствуя, что у него сваливается с души огромный груз. Теперь он мог спросить и Маэллис, согласна ли она. Без собственной внутренней уверенности он просто не осмеливался открыть рта и задать ей этот вопрос, хотя все вокруг считали его, кажется, уже решенным. По крайней мере, советники смирились. А кто не смирился, тот молчал в тряпочку.

- Лис, какую свадебную церемонию ты хочешь?
- Свадебную… что? – Маэллис даже не думала об этом, не могла поверить и сейчас, когда король спросил ее после завтрака, провожая в оранжерею. Она остановилась на полушаге, глядя на Альмейдо широко распахнутыми глазами, в которых плескалась дикая смесь чувств. Король разобрал несколько: неверие, страх, изумление, граничащее с паникой…
- Лис, успокойся. Что тебя так напугало в моем предложении?
      Она молча опустила голову, теребя в пальцах край кружевного манжета, не в силах избавиться от дурной и не подобающей королеве привычки. Что ему ответить? Что она боится разочаровать его? Что просто не мыслит снова оказаться в супружеской постели? Что ощущает себя испачканной и недостойной быть рядом с ним?
- Постой, не отвечай, - его величество приподнял руку, слабо усмехаясь. – Сначала ответь мне, что ты слышала о Рыжей Твари.
Теперь она краснела, перебирая в памяти все слухи – а их по дворцу ходило немало. И все сплошь такие, что и словами-то не передать, о том, какая Рыжая Тварь – тварь на самом деле, как резал горцев, как скот. Было и еще многое другое, о чем Маэллис и вовсе бы не заикнулась до конца своих дней: о противоестественной связи Альмейдо с собственным братом, покойным капитаном Гелларом и ведьмами Севера, то ли всеми скопом, то ли с каждой поочередно. Поговаривали и о любовной связи между генералом Шеллераном, и с полковником Ильтариа, и с его собственным адъютантом. Да много их было, этих мерзостных сплетен. Маэллис верила только в одну, потому что слепой не была и искры, так и скакавшие между Альмейдо и Лайенисом, видела сама. Впрочем, это было дело прошлое, и винить его она не имела права. Первая любовь не выбирает, случаться ей или нет, как не выбирает и свои жертвы.
- Мне все равно, - вскинув голову, твердо ответила королева. – Что бы про тебя ни говорили, это остается на совести сплетников.
      Альмэ улыбнулся, и ей показалось, что в оранжерею спустилось теплое летнее солнце. Такую улыбку он дарил ей впервые, и то, что именно ей – не подлежало сомнениям. От этого даже горло перехватило.
- Лис, ты станешь моей женой? – он не становился перед ней на одно колено, не преподносил цветов, в его голосе не было пафоса. И в этом вопросе вторым смыслом было: «Маэллис, ты станешь моим соратником? Моим оруженосцем? Тем, кому я смогу доверять всецело?». И потому, когда прозвучало ее твердое:
- Да, мой король, - она отвечала на все эти вопросы.
- Тогда давай вернемся к моему вопросу, - Альмэ снова улыбнулся.
- О. Прости, я даже не знаю, что тебе ответить. Разве это не закреплено в ритуальных канонах?
- А не плевать ли? – тряхнул рыжей челкой король, в глазах сверкнули озорные искры. – Я вот хочу отыграть развеселую свадьбу по горским традициям. Право, Лис, расспроси Баженку, тебе понравится. Но народу-то придется показать именно традиционную пышную церемонию, в которых я ничего, кроме того что заучивал на уроках этикета, не смыслю. Поэтому я и хочу узнать твое мнение. Какую церемонию ты хочешь? Что мне приказать советнику Альбину?
      Маэллис задумалась. Ее первую свадьбу готовила королева Элланис, выверяя каждую мелочь в соответствии с протоколом. Вплоть до количества жемчужин на платье невесты и цветов в ее прическе. Каждый шаг Маэллис и Лайениса был выверен до сотых долей найе*, каждое движение заучивалось до автоматизма под неусыпным контролем королевы, а каждая ошибка комментировались ею с такой язвительностью, что девушке казалось – ее обливают ядом пополам с грязью. Повторения отчаянно не хотелось, и она решилась:
- Я совсем не против горской свадьбы, Альмэ. А церемонию венчания можно и сократить. Если уж народу нужен праздник, то именно его и можно устроить. Как делал твой отец, помнишь?
      Вместо ответа король подхватил ее под руки и закружил вокруг маленького фонтанчика. А потом поставил на землю и крепко поцеловал. Так, что у нее подкосились ноги, а в голове зашумело, словно от вина. И никакого страха, даже тени его не промелькнуло в ее душе в этот миг. Может быть оттого, что целовали ее ласково и бережно, не сминая губ, не кусая и не сдавливая плечи или шею.
      «Цилуватэ, мов у мед пирнати», - само собой всплыло в памяти, и сейчас Маэллис была склонна полностью согласиться с Баженой, этот поцелуй был, как хмельной мед, сладкий и пьянящий, заставляющий забыть обо всем, что было в прошлом, и не думать – пока не думать – о будущем. Это был ее настоящий первый поцелуй, именно такой, как мечталось в детстве, за чтением рыцарских романов.

Примечание к части

*Найе - сотая доля стае, то есть, 10-11см


42. Ноша короля


      Очередное собрание Совета было назначено на утро, нет, стоит уточнить – на раннее утро, чем многие советники, привыкшие к поздним заседаниям, были, мягко говоря, весьма недовольны. Король же прятал злую усмешку за чашкой бодрящего напитка на травах, заваренного ему дедом, и созерцал невыспавшиеся, опухшие рожи. Пожалуй, только кэй Ильтариа и кэй Альбин Исмариа были возмутительно бодры. И если у первого это объяснялось многолетней военной муштрой и привычкой вставать рано, то второго Альмейдо самолично предупредил с вечера.
      Король отставил чашку, кивнул адъютанту, и тот подал ему приготовленную папку, разнес такие же всем остальным.
- Итак, господа, - Альмейдо обвел взглядом советников, - я принял решение касательно свадебных торжеств и даты их проведения. Обсуждению это не подлежит. От вас требуется лишь неукоснительное следование инструкции, все – в ваших экземплярах документов. Ознакомьтесь.
      Если до открытия папок на лицах многих читалась злость на мальчишку, возомнившего себя единственным, кто смеет принимать решения, то по прочтении расписанного по пунктам и часам протокола проведения торжеств у многих отвисли челюсти и затряслись от бессильного гнева бороды. В документах черным по белому значилось, что официальное венчание в храме Высокого Неба пройдет по сокращенному варианту, после оного же будет проведен полный горский обряд, затем будет организовано массовое народное гуляние для горожан и гостей столицы, банкет для приглашенных подданных, присутствие королевской четы на котором не обязательно. Король собирался праздновать вместе с народом. Неслыханно! Кошмар! Позор! И все это заверено большой королевской печатью, следовательно, отмене и пересмотру не подлежит.
      За выкриками взорвавшихся негодованием советников был неслышен негромкий смешок и язвительное:
- Как думаете, Раэ, мои советники меня сейчас сожрут или наймут пару десятков наемных убийц, чтоб устроить «несчастный случай» на праздновании?
      Адъютант, неожиданно для себя, ответил, не успев даже осознать, что говорит:
- Думаю, ваше величество, что этого не допустят те, кто сражался с вами рядом в Наор-Дагэ. И ваши горские родичи тоже.
- А вы?
- А я, сир, если понадобится, закрою вас или кэйю Маэллис собой.
- Упаси Высокое Небо, Раэ. Я совершенно не желаю терять еще и вас. Тишина, господа, - повысил голос король.
      От взгляда Карина Ильтариа не укрылся короткий обмен репликами между королем и адъютантом, вогнавший в краску Раэллиса. Хотя он и не слышал то, что было явно предназначено лишь для ушей адъютанта, реакция юноши его несколько озадачила. Что такого мог сказать ему король? Впрочем, это можно было узнать и позже, если, конечно, Раэллис сочтет возможным поделиться. Пока же полковник мысленно аплодировал его величеству, за столь короткое время умудрившемуся окунуть и изрядно повозить мордой в грязи сразу весь Совет. Король выбрал решение взвешенное и расчетливое, с какой стороны ни взгляни. Краткая церемония венчания будет первой, как дань традициям Ларада. Кость для тех, кто позднее мог бы обвинить короля в отказе от оных традиций. Наоритам же полный обряд венчания в традициях гор покажет, что король не забывает о своей горской крови и чтит и их традиции тоже. Ну а народу – гуляния и присутствие королевской четы среди них, как знак того, что и нужды, и радости простых людей им не чужды. Воистину, мудро. Альмейдо оказался истинным преемником короля Эдериха, главное теперь поддержать его на этом пути. И именно этим предстоит заниматься и ему, и тем, кого король выберет в свою команду единомышленников.
- Тишина! Кажется, кое-кому здесь пора на покой? Я ведь предупредил, что обсуждения моего решения не требуется, - спокойный голос короля заставил советников замолчать. – Кэй Альбин, на вас лягут труды по организации первого и третьего пунктов протокола. Касательно второго – все вопросы прошу обговаривать с послом Наор-Дагэ.
      Он замолчал и оглядел людей, по очереди останавливая на каждом ледяной, пробирающий до костей, как стылые ветры гор, взгляд. Даже Карин Ильтариа передернул плечами, постаравшись сделать это как можно незаметнее. Вот и считай короля после такой демонстрации всего лишь юношей. Нет, не проходит даром благоволение Стражей Полуночи, что-то непоправимо меняет оно в человеке.
- И последнее на сегодня, - снова заговорил король. – После свадебных гуляний я лично займусь курированием полной инспекции каждого ведомства. Все нарушения и несоответствия будут поставлены в вину главе ведомства, где они будут найдены. Только главе. Это ясно? – ответом ему была тишина, подавившаяся полыхающим клубком эмоций. – Все свободны.
      Из кабинета советники вылетали, словно снаряды из баллисты, забыв о старческих немощах, надуманных или настоящих. Карин Ильтариа вышел последним, сдерживаясь, чтобы не перейти на бег: у него в ведомстве тоже было не все в порядке, хотя и не по его вине. Но на поблажки нечего было даже надеяться. Времени же было в обрез – свадебные торжества должны будут состояться менее чем через три декады. Слишком мало, чтобы успеть все привести в полное соответствие с ожиданиями Альмейдо Ларадэя, чтоб его подземельники вилами приласкали! Но нужно хотя бы попытаться.
      Король не обернулся на мягкий звук закрывшейся двери и тихий звон обнажившихся шпаг гвардейцев, таким образом показывающих, что его величество сейчас тревожить не стоит.
- Раэ, эта травяная отрава еще осталась?
- Да, сир, - адъютант понятливо долил в чашку настоявшийся до чернильной зелени отвар.
      Альмейдо сделал пару глотков, передернулся и встал. Подошел к окну, глядя на кусочки цветного стекла, складывающиеся в герб Ларада. Странно, время лишь только приближается к полудню, а он уже так устал, словно прошел весь день. Наверное, не нужно было засиживаться за бумагами до глубокой ночи. Но кто будет делать за него его работу? Король – слуга своей страны, и это неизменно и непреложно. Он первый среди ларадцев под Высоким Небом, и потому на нем лежит гораздо больше ответственности, чем на всех остальных. Что ж, он добровольно выбрал эту ношу и жаловаться есть недостойно короля. Кстати, об ответственности…
- Я ценю твое рвение, Раэ.
      Юноша вздрогнул и едва не уронил бумаги, которые собирал. Король обратился к нему на «ты»? Кажется, он недоспал и получил слуховые галлюцинации. Это плохо…
- Но запомни кое-что, повторять я не стану.
      Нет, кажется, не галлюцинации.
- Я слишком многих уже потерял, поэтому ты сделаешь все, извернешься ужом, научишься летать или ходить под землей, уворачиваться от стрел и болтов, все, чтобы исполнить свой долг и остаться в живых. Потому что я хочу однажды отпраздновать твою свадьбу с какой-нибудь милой девушкой, а потом поздравлять тебя с рождением каждого твоего ребенка, а потом – каждого внука. Ты понял, Раэллис Стэйар?
- Да, сир, - едва совладав с голосом, отчеканил адъютант, старательно моргая, чтобы загнать предательские слезы назад.
- Отнеси то, что подписано, секретарю.
      Альмэ подождал, пока дверь закроется за Раэллисом, и прошептал:
- Потому что я совершенно не хочу однажды хоронить еще и его, Ир. Я ведь прав?
      На какой-то миг ему показалось, что на плечи опустились теплые, тяжелые ладони. Как же ему этого не хватало. И еще кое-чего, но с этим справлялась каждодневная усталость. Когда он падал в постель, уже не хотелось ничего и никого. Хотя в последние дни снились слишком горячие и бесстыдные сны. Стыд приходил позже, с пробуждением и осознанием того, кто именно был его спутником и любовником в этих снах.
- Ничего, мой первый рыцарь, я справлюсь. Правда?
      Тишина не ответила, но солнечный луч, пробившись сквозь низкие тучи и витражи, согрел лицо, попав на губы Альмейдо, напомнил ему краткие и не несшие в себе ни грана страсти и желания поцелуи капитана Геллара.
- Я справлюсь, Ир.


43. Мечты сбываются?

- То нэ е дило, - в распахнувшуюся без стука дверь кабинета влетел Стерх, посмотрел на удивленного короля и остолбеневшего от наглости горца адъютанта и покачал головой, повторив: - То нэ е дило, Алади. Чи ты сыч у дупли? Диви на ты, аще зелены, вже не блиды. Ходи з нами у ранку до ярманку!
- Дешта, - Альмейдо жестом отослал сунувшихся в дверь гвардейцев, усмехнулся. – А кто за меня будет дела делать?
- Чи дозмоги ты? То господару Ринташу скаже? – предложил горец.
- Ни, братэ, дзенку, муше сам личитэ та крэсатэ.
- Та хоч дви варты!*
      Король обвел глазами стол, на котором громоздились папки с отчетами, проектами и прочими Очень Важными Документами, вспомнил, что секретаря за ними и вовсе уже не видать, и надо бы приказать найти еще пару надежных расторопных парней ему в помощь, и… согласился.
- Добрэ, братэ. О другого ранку йшее до ярманку.
- Дывэ, я ж чекаш! Уси чекаш, а Господар Алади сыды, крэши, крэши, головы не здиймы!**
- Работа такая, - развел руками Альмейдо. – Думаешь, мне так уж хочется сидеть и писать? Но нужно, Стерх. Чтобы был мир и процветание.
- Нэ уси дни, братэ, - хмыкнул горец, потом наморщил лоб и заговорил на ларадском, хоть и с чудовищным акцентом: - Ты сэбя так загонэшь у могилу, думаэшь, там отоспать дадут? Дид твой ужэ мэня трясэт – иды, мол, Стерх, и тащэ брата на волю, пока он зовсим сэбэ нэ змучыв. Уже Баженка твою нарэчену зумила развэсэлитэ, да сына твоего зи стин у садок водытэ. А тэбэ хоч за косу тягны!
- Да уж, похоже, тебе придется иногда приходить и вытаскивать меня за косу отсюда, - рассмеялся король. – Ты прав, и дед прав. Мне эти, чтоб их подземельники драли, бумаги уже в кошмарах ночами снятся. Значит, завтра с утра идем на ярмарку.
- Ото э добрэ дило! – усмехнулся Стерх. – То я господарю Несавиту кажэ.
      Король кивнул, и наорит вылетел из кабинета, впрямь напоминая собой хищную птицу. Раэллис изо всех сил делал вид, что ему совершенно не любопытно, почему его король позволяет горцам обращаться к себе вот так просто, без титулования, даже чуточку покровительственно, что ли? А король не спешил просветить адъютанта, искоса поглядывая на юношу и выжидая, хватит ли у того наглости спросить. Или не наглости, а смелости воспользоваться той мерой доверия, что была между ними. Но Раэллис спросил совсем другое:
- Сир, мне сообщить советнику Ильтариа, что завтра с утра нужна будет охрана?
- В толпе наоритов? Зачем, Раэ? Да и ехать я собираюсь по своей столице, а не по захваченной силой земле, кому придет в голову напасть на короля?
- Тем, кому не по нраву потеря влияния и то, что вы оказались не марионеткой?
- Хм, - Альмейдо задумался. Стоило признать правоту адъютанта. К тому же, могли и горцев спровоцировать, греха не оберешься, если горячие наориты порубят наемников, если те и будут, в капусту.
- Я поеду инкогнито.
      Раэллис прыснул, покраснел и сконфуженно извинился:
- Простите, сир, но вас в Лантене знает если не в лицо, то по описанию едва ли не каждый взрослый и ребенок.
- И что ты предлагаешь? Отправиться на ярмарочную площадь с отрядом вооруженных до зубов гвардейцев? Нет, Раэ. К тому же, в горских одежках меня мало кто узнает.
- Сир?
- Да, Раэ, ты тоже пойдешь с нами. Так что ступай к главе посольства и скажи, что я просил тебя приодеть, - закончил разговор король.
      Адъютант поклонился и умчался исполнять приказ. Альмейдо было интересно, как на это посмотрит дед Ринташ, но он выкинул из головы все лишние мысли и снова склонился над бумагами. Если уж делать себе передышку, то до нее следовало закончить самые неотложные дела. Они все были неотложными, Альмэ хотел как можно скорее поставить страну на ноги. Отец, принявший Ларад из рук деда, принял его в практически идеальном состоянии, с налаженной инфраструктурой, с системой правосудия, в которой не было взяточничества, с настолько честным чиновничьим аппаратом, насколько это вообще возможно. И всю жизнь поддерживал это состояние, что требовало немалого труда, нервов и внимания. Братец же, получив подобный подарок, умудрился всего лишь за пять лет развалить все! Хотя здесь не Лайениса стоило винить, а королеву Элланис. Это ей не нужна была сильная страна. Ее желание мести, видимо, включало в себя и развал Ларада, а потом и раздел его между соседями. Возможно, ей хотелось показать тем, кто от нее отказался, кто проиграл прошлую войну, что можно уничтожить льва, даже будучи съеденным им. Ей почти удалось. За то, чтобы «почти» не стало «совсем», свои жизни отдали двадцать тысяч человек. И это лишь те потери, о которых он знает, те, в которые входят капитан Геллар, мальчишка Саллин, все те горцы, что расстались с жизнью от рук Рыжей Твари, все те солдаты Ларада, что пали в бессмысленной бойне на Меже и Алой Засеке. Нет, он не прав, бессмысленной их гибель назвать – значит оскорбить их память. Но то, что этого могло никогда не случиться… Впрочем, не стоит думать о том, что могло бы быть. История не терпит сослагательного склонения. На прошлое стоит опираться лишь для того, чтобы сделать шаг вперед, а сожалеть о нем и вовсе нельзя, ведь повернуть время вспять не дано никому, даже Стражам.
      Лист за листом, документ за документом аккуратно складывались, каждый – в свою папку, на свое место. Что-то падало в корзину для бумаг, разорванное на тысячи клочков. По-хорошему, документы стоило бы сжигать в камине, но Альмэ, однажды решив посмотреть, какое количество бумаги вылетает пеплом в трубу, после страшно ругал себя и это расточительство. Теперь в одном из подземелий замка стояли чаны, куда складывались все отходы канцелярии, секретариата, Совета и счетной палаты, а за состоянием обрывков следили подконтрольные советнику Ильтариа люди. Каждый день в чаны доливалась вода, а масса размокшей бумаги перемешивалась, чтобы через определенные промежутки времени чаны были опорожнены, а их содержимое отправилось на переработку в гильдию бумагопроизводителей. Секрет выделки тонкой, «шелковой» бумаги еще семьдесят лет назад тайно вывез из Чаграта один юный авантюрист, заплативший за него тремя ночами в постели не в меру словоохотливого мастера-«шелковщика». Возможность перерабатывать в бумагу отходы текстильного производства, мелкие опилки и использованную бумагу открыли уже местные мастера. Конечно, получалась совсем не «шелковая» бумага, но для черновиков она годилась. Так что на столе короля возвышались стопки сероватой, грубой на ощупь писчей бумаги вперемешку с белыми мелованными листами гербовой, с цветными, а то и серебреными обрезами.
      Закончив работу, Альмейдо сложил документы аккуратными стопками, откинулся на спинку кресла, прикрыв глаза.
- Сир, принести вам мятного чаю? – спросил вернувшийся к тому времени Раэллис.
- Не откажусь.
      Через считанные минуты по столешнице чуть слышно стукнула тяжелая толстостенная кружка, исходящая ароматным паром. Раэллис неуверенно открыл рот, не зная, стоит ли навязываться.
- Я слушаю тебя, Раэ, - не открывая глаз, проговорил Альмейдо. – Что ты хотел?
- Сир, я… я принес масло от мигреней, если хотите…
      Король дернул уголком рта, то ли в намеке на усмешку, то ли в гримасе неудовольствия, но потом кивнул:
- И от этого не откажусь, если ты умеешь.
- Умею, сир, - обрадовался адъютант. Он открыл флакончик со смесью масел, облегчающих головную боль, смочил ею кончики пальцев и принялся массировать виски королю. В голове мелькали обрывки мыслей, сводившихся к тому, что совсем недавно он думал, что хотел бы сделать именно это. Мечты сбываются? Стоит ли ему быть осторожнее в своих желаниях, или уже поздно?

Примечание к части

* - Это не дело, Алади. Ты разве сыч в дупле? Посмотри на себя, уже зеленый, даже не бледный. Пойдешь с нами утром на ярмарку!
- Помочь тебе? Так я господину Ринташу скажу?
- Нет, брат, спасибо, я должен сам считать и писать.
- Но хоть два часа!
** - Хорошо, брат, завтра утром пойдем на ярмарку.
- Смотри же, я жду. Все ждут, а господин Алади сидит, пишет, пишет, головы не поднимая.


44. Заплетенная коса

      Утро началось для Раэллиса еще раньше привычного, практически на рассвете, с громкого и бесцеремонного стука в дверь. Помянув подземельников, юноша вскочил, запутался в простыне и едва не полетел носом в пол. Чудесное начало дня! За дверью слышался голос одного из наоритов, и Раэ вспомнил, что сегодня его величество собрался на ярмарочную площадь в компании родичей. Значит, следует поторопиться.
      Когда он, натянув штаны, открыл дверь, Стерх, а за нею обретался именно этот горец, усмехнулся:
- Гуце, мелька. Чи Володар мае чекаш?
- Нет, нет, я сейчас, - Раэ удивился: неужели, король уже встал? И тут же услышал его голос:
- Стерх, не торопи, никто не виноват, что ты подскочил ни свет, ни заря и разбудил половину дворца.
      Но адъютант уже принялся одеваться, с непривычки путаясь в рукавах и штанинах горских одежек, подаренных ему наоритами. В их понимании «приодеть» означало надарить целую кучу вещей, не принимая отказа. Так что ему было, из чего выбрать, а одежда казалась празднично-яркой, хоть и из простых тканей. Синяя рубашка с вышивкой черными и серебристыми нитями, шерстяные штаны, широкие и почему-то на взгляд Раэллиса не совсем приличные, шерстяной же жилет, расшитый и разукрашенный бисером и узорами. Ему подарили даже шапку и плотную свитку со смушковым воротником, как раз на здешнюю весну.
- Готов? – вопрос прозвучал неожиданно, Раэ вспомнил, что дверь он не запер. Теперь на пороге стоял король и внимательно рассматривал адъютанта. Подошел, сдержанно усмехаясь, поправил широкий шелковый пояс. – Что же ты волосы не заплел, Раэ? Помочь?
      У юноши замерло, а потом быстро-быстро забилось сердце. Что-то же он такое слышал про эту традицию плетения кос у горцев. Но что – вылетело из головы. В горле пересохло, он не знал, что стоило бы ответить. Король же ждал его ответа, стоя в полушаге, смотрел прямо в глаза, не отрывая взгляда, темного, как глубокий колодец, и таившего в себе что-то странное, пугающее и зовущее. Раэллис кивнул, и лишь после этого вспомнил, наконец, что значит такое предложение. Что он там думал о мечтах? Похоже, высшие силы решили показать ему, что стоит осторожнее мечтать.
- Садись, - король указал на обитый бархатом табурет, отыскал на узком комоде простенький гребень и встал за спиной адъютанта.
      Раэллис чувствовал исходящее от него тепло, а в груди и животе расползался мятный холодок, как в детстве, в предвкушении чего-то сказочного. Пришлось крепко прикусить щеку изнутри, чтобы не издать ни звука, когда чужие руки принялись осторожно выглаживать спутанные со сна волосы, разбирать их на пряди, а потом заплетать, бережно, ласково, мимолетно касаясь жесткими кончиками пальцев затылка и шеи. А хотелось… хотелось других прикосновений, совсем других – властных, жестких, до сладкой боли, до хрипа в пересохшем горле. Он сидел, стараясь не шевелиться, даже дышал вполсилы, словно опасался потерять очарование момента, недобрать скупо отмеренной ласки. Жалел сейчас, что волосы не такие длинные, как у Стражей, даже не до пояса, всего лишь до середины спины, и коса под умелыми пальцами короля сплетается слишком быстро.
- Вот так, - по косе пробежалась ладонь, сверху вниз, - только нужно закрепить.
      Альмейдо снял кожаный шнурок с парой агатовых бусин, один из трех, завязал им кончик косы адъютанта. Зачем-то наклонился, вдыхая чужой запах. Приятный запах, надо признать: чистый, теплый, с едва заметной ноткой грубого дегтярного мыла, видимо, от вечернего умывания. Заставил себя выпрямиться и отойти, пока не натворил глупостей. Тело, которому было отказано в ласке, вознамерилось требовать ее сейчас, совсем не ко времени. Пришлось стиснуть зубы и дышать, медленно и размеренно, утихомиривая эту жажду.
- Идем, - прозвучало грубее, чем нужно, и Альмэ, досадуя на самого себя, вышел из комнаты.
      Если кто-то из горцев и понял, что там было, то он оставил свои догадки при себе. Не принято было такое выносить на люди. Это ж не свадьба и не предсвадебный сговор. Были у наоритов в традиции боевые пары, как раньше было и в Лараде. Те, о которых читал когда-то, кажется, целую вечность назад, юный принц Альмейдо, еще даже не догадывавшийся о том, что ему уготовано судьбой. Никто в Наор-Дагэ не посмел бы осудить его связь с мужчиной, младше ли, старше ли – не важно. Там это называлось побратимством, и братья по оружию часто проводили обряд, становясь кровными побратимами. С Дештой и Стерхом они его провели в последнюю ночь в Акхала-Раг, перед тем, как Альмэ ушел в Наордэй, но постель они не делили, у принца и мысли такой не возникло – слишком свежи были раны от потери Вискола и Ирвина. Что же с ним сейчас? Не так уж и много времени прошло, чтоб забылась боль и затянулись шрамы на сердце. Так что он творит? Или жар неудовлетворенного тела совершенно лишил его прежде холодный рассудок способности мыслить? Все признаки говорили, что так оно и есть. От этого Альмэ было совсем плохо. Никакой влюбленности – банальная похоть. Это, на взгляд короля, было низко, хотя судьба старательно выбивала из него весь романтизм. Как видно, не выбила. Он и к Маэллис старался относиться в первую очередь не как к женщине, женитьба на которой устраняет ущемление ее и принца Альмериса прав, а как к прекрасной даме, заслужить благосклонность которой – мечта любого рыцаря. Относиться к адъютанту, как к удобной и безотказной, а главное, влюбленной в тебя постельной грелке – да чем он будет лучше Лайениса? И все же… Сегодня он совершил ошибку, за которую придется заплатить. Он уже дал повод Раэллису думать, что испытывает к нему нечто большее, чем желание удовлетворить низменные инстинкты плоти. Не стоило плести ему косу.
- Сир, - Раэллис догнал его, зашагал рядом, подстроившись под широкий шаг короля. – Позвольте украсть еще буквально одну минутку вашего внимания.
      Альмейдо жестом предложил горцам следовать вперед, остановился у колонны, кивнув адъютанту:
- Я слушаю тебя, Раэ.
      На скулах юноши цвел едва ли не лихорадочный румянец, он уткнулся взглядом куда-то в плечо короля и тихо, сбивчиво заговорил:
- Сир, вы можете располагать мной так, как вам пожелается, я не вправе даже молить о чем-то большем, чем то, что уже имею. Ваше внимание и… ваше доверие – вот высшая награда для меня.
      Альмэ изумился настолько, что это чувство отразилось на его лице. Неужели все его мысли были настолько явны, что адъютант поспешил высказаться, чтобы успокоить его? О, Небо! Он протянул руку и заставил Раэллиса поднять голову, заглянул в глаза, словно пытался высмотреть там ответ.
- Ты пожалеешь об этом.
- Нет, мой король, - выдохнул адъютант.
- И я пожалею об этом.
- Я сделаю все, чтобы этого не случилось, сир.
- Тебе будет больно.
- Больнее сейчас.
      Альмэ не смог удержаться, его ладонь легла на щеку юноши, большой палец провел по нижней губе, очерчивая ее контур, слегка нажимая.
- Сегодня ночью.
      Губы адъютанта шевельнулись, почти беззвучно произнося:
- Да, сир.
      Король убрал руку, отступил на шаг.
- Теперь идем. Поглядишь, как умеют торговаться и веселиться наориты.


45. Стрела для короля

      Рынки в Лантене начинали работать с раннего утра, «до свиту», как сказали бы наориты. Через Рыночные ворота въезжали телеги с товарами, входили коробейники и просто покупатели, решившие отправиться именно на столичные рынки. Их было три: Речной, где торговали рыбой, корабельными снастями, парусиной и прочим необходимым для рыбаков, Центральный или же «рынок у Крылатого Бездельника», названный так по статуе Гриедо, покровителя торговцев, изображенного с куцыми крылышками за спиной, там торговали всем подряд, и Крестьянский, куда, собственно, и свозилась вся живность и продукты из окрестных сел и деревень.
      Естественно, горцы и королевская чета собирались на рынок у Бездельника. Естественно, они все решили, что пройтись пешком по улицам столицы будет лучшим развлечением в это утро. Раэллис думал, что они сошли с ума. Он чувствовал, как под нарядной свиткой и сорочкой по спине катятся капельки пота: у юного короля было слишком много недругов среди обиженной и ущемленной его законопроектами и указами аристократической швали. Раэллис смотрел на то, как заразительно смеется его король, вскидывая голову и щуря темные глаза, и внутри все холодело. Не только от нехорошего предчувствия, но и от предвкушения. Он смотрел на королеву, одетую так же, как и окружающие ее горянки, улыбающуюся солнечно и нежно, и в груди сворачивалась и жалила в сердце вина. Это не с ней сегодня ночью будет его величество. Это не ее руки будут обнимать его, не ее губы будут подчиняться, раскрываясь под его твердыми, горячими губами.
      Раэллис отводил взгляд, цепко оглядывая улицы, по которым уже совсем не сонно сновали жители столицы. Это только аристократы встают поздно, потому что ложатся на рассвете. Правда, не сейчас, балы и приемы король пока отменил, иных причин не ложиться до утра у знати нет. Адъютант прекрасно понимал, что не с его опытом пытаться распознать затаившуюся угрозу, тут, скорее, наориты первыми увидят взблеск солнца на острие ножа или стрелы. Но перестать не мог.
- Хэй, дьеци, нэ стрымчи, - на плечо легла тяжелая лапища Стерха, он подмигнул со значением. – Усэ быше добрэ.
- Хотелось бы верить, - пробормотал Раэ. – Его величество слишком доверяет своим подданным. Стерх, посматривай?
      Горец улыбнулся, показалось, что даже одобрительно, кивнул.
- Дывэ, дывэ, обиоч (63).
      Особо это заявление адъютанта не успокоило, но перетянутая струна внутри несколько ослабела и уже не звенела на пределе слуха. А потом и вовсе перестала: ее голос потерялся в ворохе картинок, почти не складывающихся в единое целое. Он с трудом мог себе представить своего короля и королеву такими, какими они были сейчас: открытыми, эмоциональными, смеющимися. Он увидел, с каким восторгом Альмейдо покупает разноцветные – золотистые, красные, бордово-фиолетовые, зеленые – леденцы на шпажках, а потом дарит их горским девушкам и королеве Маэллис, а та, смущенно смеясь, принимается облизывать отлитого из золотистой карамели льва. Леденцов было много, и один достался и Раэ, и тот тоже ощутил себя ребенком, старательно облизывая свое лакомство.
Горцы, как покупатели, оказались зубастыми и глазастыми. Они торговались – яростно и весело, мешая свою речь и ларадский, не стесняясь ткнуть в пятнышко на ткани, плохо откованное лезвие или трещину на рукояти ножа, кривые бока у кувшина. Раэ не знал, зачем им эти миски-кувшины-ножи? Тем более что покупали они пока только ткани, самые разные: и тонкий лен, отбеленный и покрашенный в яркие цвета, от желто-коричневого до сине-зеленого, плотный атлас, переливающийся на солнце всеми возможными цветами, матовый и полупрозрачный шелк, который торговец демонстративно продевал в тонкое девичье колечко, и тяжелую тафту, шуршащую, как вся опавшая листва ларадских лесов разом. Улучив момент, Раэ подергал за рукав Стерха, с довольным видом прячущего в объемистую торбу сверток атласа:
- Зачем вам так много ткани?
- Э… дарыть дивчинам, - удивленно приподняв брови, ответил тот. – А у вас нэ так?
      Раэллис стушевался. Он в принципе знал, что девушкам положено дарить маленькие подарки в знак внимания. Но почему-то его учили дарить только цветы, милые и недорогие безделушки, стихи и прочее, от чего совсем никакого проку. А ткани, купленные горцами, пойдут на яркие наряды для их невест, да еще и на рубахи женихам останется. Недешевые подарки, это верно. Но полезные. Кстати, и его величество купил несколько отрезов. И явно не на привычные лантенской знати роброны, иначе покупал бы не отрезами, а рулонами: на один роброн уходило до стае ткани, а то и больше. Значит, он тоже хочет видеть королеву в горских одежках? Раэ не мог не признать, что они очень ей шли, делая Маэллис просто красавицей, ее обычная, в общем-то, как для ларадки, внешность расцветала, словно невзрачный бутон – прекрасной лилией.
- Мелька, - усмехнулся горец, - чи ты нэ маэш дивчины?
      Раэллис густо покраснел. Он как-то и не задумывался над тем, чтобы ухаживать за кем-нибудь. Да и времени на это не было. И, честно признаться, желания тоже. Желания у адъютанта его величества были несколько иные и такие, о которых не принято говорить вслух. Может быть, следовало бы сойтись с какой-нибудь фрейлиной? Их у ее величества много, и они весьма симпатичны… Но стоило представить себе, что с девицей нужно будет о чем-то говорить, и все желание пропадало. Ну о чем с ними вообще можно говорить? Читать стихи? Рассказывать об особенностях построения малых фортификаций на поле боя? Бр-р-р, нет, об этом Раэ даже вспоминать не хотел. Да и, честно признаться, никогда у юного пажа, после – лейтенанта, с девушками не ладилось. Он был им интересен, они ему – нет. Три ночи, проведенные в столичном борделе, куда его затаскивали товарищи по службе, совершенно поблекли в памяти по сравнению с теми ночами, что достались на его долю в Наоре. И пусть там был кромешный ужас, пусть в тех торопливых ласках, что дарил ему капитан Геллар, удовольствие мешалось с болью, он не хотел бы забыть ни единой секунды из тех дней и ночей.
      Воспоминания о погибшем любовнике, к изумлению Раэллиса, не принесли сильной боли, только светлую печаль.
«Неужели я столь легкомыслен, что уже забыл его?» - подумал юноша, отворачиваясь от очередного прилавка с россыпями каких-то чисто женских штучек, вроде бисера, лент, шпилек и гребней. – «Нет, не забыл. Скорее, отпустил, ведь это правильно. С моей точки зрения правильно, мы не были настолько близки, как были близки Ирвин и его величество. Поэтому…» - что именно «поэтому», Раэллис додумать не успел. Впоследствии он не мог сказать, что увидел блик на острие или услышал тихий посвист летящей стрелы. Он просто шагнул вбок, закрывая собой короля, выбирающего что-то в подарок своим горским родичам, будто кто-то подсказал так сделать, и добрая ларадская сталь с легкостью преодолела и плотную шерсть свиты и жилета, и полотно сорочки, и впилась в его грудь. Раэллиса швырнуло назад, на короля, их немедленно окружили ощетинившиеся оружием горцы, кто-то заорал: «Стража! Стража!». Юноша недоуменно посмотрел на серое оперение стрелы, не соотнося это с болью, вгрызшейся в грудь.
- Раэ! Лекаря, быстро! – рявкнул над ухом голос короля.
      А дальше все завертелось, словно осколки разбитого витража, и точкой опоры для сознания Раэллиса был властный, неестественно-спокойный голос, приказывавший ему: «Дыши. Не закрывай глаза. Смотри на меня, Раэ. Дыши, мальчик». Он смотрел, и глаза короля казались ему двумя черными омутами, остальной мир не существовал, расплывался цветной дымкой. Он дышал, через силу, через боль, давился кровью, но дышал, выполняя приказ своего короля. Его кто-то нес на руках, и он смутно понимал, что это Альмейдо, это его руки держат так бережно и крепко, не доверив никому. Потом его положили на что-то твердое, боль рванула, мир кувыркнулся и погас.

      Лекарь бросил вырезанную стрелу на столешницу, принялся бинтовать грудь раненого.
- Мальчик сильный, выживет. Крови он потерял немного, хорошо, что вы, ваше величество, не дали трогать стрелу. Легкое, конечно, задето, но при должном уходе все заживет, и достаточно быстро.
- Эта стрела предназначалась мне, - криво усмехнулся Альмейдо, и от этой усмешки окружающих невольно пробрал озноб.
- Вам она была бы не к лицу, - оставшийся спокойным лекарь только хмыкнул. – Вот и все. Нужны носилки. Уход, покой, ну, и не позволяйте ему вскакивать, а то знаю я таких горячих юношей.
      Король кивнул. В его глазах полыхало темное пламя гнева.

Примечание к части

63 - в оба глаза


46. «Дыши, Раэ»

      Первым чувством, которое посетило очнувшегося Раэллиса, кроме, конечно же, боли в груди, было чувство обиды на неизвестных ему заговорщиков, умудрившихся своей дурацкой стрелой испортить ему первое настоящее свидание, вернее, первую ночь с его величеством. Чуть позже, проморгавшись от злых слез, Раэллис понял, что заговорщиков он прекрасно знал. Да и не только он. Его величество, несомненно, тоже знал, кто они. Это было нетрудно: догадаться, что шестеро из старых министров, занимающих свои посты с того момента, как страной стал править Лайенис Ларадэй, после воцарения на престоле Альмейдо, были страшно недовольны той политикой, которую проводил юный король. И это недовольство должно было рано или поздно вылиться во что-то… Например, в покушение. Вернее, это должно было стать убийством, но сорвалось, ах, какая жалость!
      Скрипнувшая дверь предупредила Раэллиса о том, что в комнату вошли, почти неслышные шаги и их ритм, запах – тот особый запах, который сопровождал короля постоянно: мха, холодной воды, нагретой солнцем хвои и смолы – сказали, кто этот гость. Раэ приоткрыл глаза и попытался встать, чтобы приветствовать своего сюзерена, как подобает. И только сейчас обнаружил, что аккуратно примотан широкими полотнищами ткани к постели.
- Не вздумай вставать. Лежи, Раэ.
      Край перины прогнулся, адъютант повернул голову, глядя на своего короля. Тот выглядел страшно уставшим и осунувшимся, и сердце Раэллиса пронзило жалостью. Он открыл рот, но ладонь Альмэ властно запечатала его губы.
- Молчи. Тебе не стоит пока разговаривать. Старайся дышать размеренно, чтобы не кашлять и не вредить своему легкому еще больше. Глупый мальчишка! – в голосе короля звучал гнев, но почему-то Раэ, вместо страха, испытал прилив внезапной нежности. Ему так хотелось снова коснуться висков короля пальцами, смоченными в мятном масле, склониться, чтобы вдохнуть запах его волос, может быть, поцеловать туда, где ярко блестит серебряной лентой седая прядь на виске. Хотелось коснуться губами его губ, почувствовать кончиком языка неровность рубца на нижней губе, ощутить, наконец, вкус его губ – настоящий, а не выдуманный долгими бессонными ночами.
- Ты глупый мальчишка, - уже тише и почти без гнева повторил король. – Что бы я делал, убей они тебя? Ты подумал?
      Альмейдо смотрел ему в глаза, и в этих черных омутах Раэллис видел целые озера ледяной, ядовитой, отравляющей все существо его величества вины. Он разомкнул губы, без голоса шепча:
- Вы ни в чем не виноваты, сир… Ни в чем! Пожалуйста… - что он просил, он не знал и сам. На глаза навернулись слезы, но Раэ даже не подумал стыдиться мгновения своей слабости.
- Не виноват? – король, судя по всему, прочел его слова по губам, горько усмехнулся. – Виноват, в первую очередь, в том, что не предупредил тебя. Мне ничего не грозило, Раэ, я был в кольчуге. Я знал о готовящемся покушении, и это была ловля на живца. Кроме синяка на спине меня не ждало бы ничего больше. О том, что этот выход на рынок Лантены – спектакль, знали все, кроме тебя и ее величества.
      Раэллис заморгал, пытаясь уложить в голове все сказанное.
- Но почему?.. – все так же беззвучно спросили его губы.
- Я должен был убедиться…
      Адъютант вздохнул и тут же пожалел об этом: глубокий вдох отозвался вспышкой боли в груди и привкусом крови во рту, он с трудом сдержал кашель. Нет, он прекрасно понимал, в чем именно хотел убедиться его величество Альмейдо. И он убедился, это Раэллис тоже понимал. Не понимал только того, почему же ему, в таком случае, так обидно и горько? Хотя, нет, и это было кристально ясно: обидно было потому, что теперь совсем иначе виделись знаки доверия короля.
- Глупый, - вглядывавшийся в его лицо Альмэ вдруг улыбнулся усталой, немного вымученной улыбкой, все же осветившей его глаза и согревшей душу Раэллиса. – Нет, ну, право же слово, какой ты все же… Умница, но такой глупый.
      Он не стал больше ничего говорить, просто осторожно погладил накрепко перебинтованную грудь Раэ, стараясь не задевать того места, где бинты пятнали кровавые пятна над раной. А адъютант почувствовал, что по вискам все же покатились горячие капли, как он ни старался сдержать их.
- Ну, что ты? Раэ, ты ведь понимаешь.
- Да, сир.
- И я доверяю тебе.
      Глаза адъютанта распахнулись широко и удивленно.
- Я доверяю тебе, - повторил король. – А теперь тебе нужно выпить кроветворный отвар, сейчас придет лекарь, сделает перевязку и уберет полотно, если ты поклянешься лежать смирно и не пытаться вскочить, едва почувствовав себя лучше. Ну?
- Клянусь, сир, я выполню все, что вы прикажете, - беззвучно сказал Раэллис.
      Альмейдо почему-то нахмурился, вздохнул и провел по его щеке ладонью.
- Выздоравливай. Я помню, что обещал тебе.
      Он вскоре ушел, уступая место тому старому лекарю, что пользовал принца Альмериса. Красноречивый жест, значивший то, что адъютант весьма дорог его величеству. Это смущало Раэ, но разве не этого он желал? А проверка… Король в своем праве, и глупо лелеять обиду, ведь он знал, что доверие короля заслужить куда сложнее, чем это кажется на первый взгляд. Поразмыслив в тишине своей комнаты, Раэ пришел к выводу, что даже сейчас, вопреки своим словам король не доверится ему полностью. И это верно. Будь он королем, тоже не спешил бы раскрываться навстречу даже самым преданным и близким слугам. Уж таково бремя власти, оно делает владык земных вечно настороженными и ждущими ловушек даже там, где обычный человек не стал бы и думать о предательстве.
      За те две декады, что Раэллису пришлось провести в постели по настоянию лекаря, хотя к концу их он чувствовал себя уже совсем здоровым и рвался вернуться к выполнению своих обязанностей, при дворе произошли значительные изменения. В первую очередь, сменились министры финансов, путей сообщения, внутренней безопасности. На места первых двух были возвращены найденные людьми Карина Ильтариа, сосланные Лайенисом в глухую провинцию прежние министры, работавшие еще с королем Эдерихом. На место третьего Альмейдо поставил генерала Шеллерана, на которого, в свое время, насмотрелся во время Наорской кампании. Генерал был неглуп, имел вполне здравые понятия о нуждах армии в мирное и военное время, знал, как обеспечить безопасность в городе, организовать отряды народной милитии – вооруженные дубинками отряды добровольцев из горожан для поддержания правопорядка. Кроме того, генерал Шеллеран был довольно молод, чтобы стать первым из того кабинета министров, с которым придется работать и Альмейдо, и его наследнику.
      Кроме этих подвижек Раэллис, впервые выпущенный из комнаты с наказом не сметь перетруждаться, почаще отдыхать, нормально питаться и спать, заметил, что во дворце стало меньше праздношатающихся придворных. Альмейдо и полковник Ильтариа, незаметно совместивший должности военного советника и главы тайной службы, совместными усилиями очистили окружение короля и королевы от тех, кто был замешан в заговоре. Заговоров, кстати, оказалось больше одного. Готовили их разные группировки, пересекавшиеся друг с другом на уровне среднего между исполнителями и заказчиками звена. И именно благодаря этому удалось раскрыть все три.
      Король с того вечера навещал Раэллиса еще четыре раза. Мало, но адъютант понимал, что большего он требовать не вправе. Он даже надеяться на большее не должен. Тем более что Раэ видел, насколько эта свистопляска с заговорами выматывала его возлюбленного сюзерена. А еще – подготовка к свадебным торжествам, до которых оставалась всего декада. Ему бы выспаться – суток так на двое-трое залечь в постель и просто отдохнуть, не тревожась насчет государственных дел. Но Раэ прекрасно знал: король Альмейдо не тот, кто позволит себе отдых на руинах. Сначала он надорвется, приводя эти руины в относительный порядок, а потом сляжет. И чтоб такого не случилось, следовало брать дело в свои руки. Но прежде – заручиться поддержкой тех, кто имеет на его величество хоть какое-то влияние: Ринташа Несавита, его деда, королевы Маэллис и… Альмериса Ларадэя, как ни странно.
      Раэ, определив круг лиц, с которыми ему стоило свести наиболее тесное знакомство и завязать сотрудничество, улыбнулся и принял в руки принесенный слугой поднос с обязательным травяным чаем. Секретарь, вернее, теперь уже старший секретарь его величества, Далин Талья открыл ему дверь, и Раэ вошел в кабинет.
- Ваш чай, сир.
- Спасибо, Раэ, - король поднял голову от бумаг и улыбнулся адъютанту одними глазами. Усталыми, запавшими, обведенными жемчужной каймой от тотального недосыпа. – Но я бы выпил кофе.
- Сир, можете меня казнить, но я лучше приготовлю вам отвар сонного корня.
- И ты туда же!
      Раэллис склонил голову, но это было похоже больше на выражение упорства, чем на поклон.
- Раэ, у меня масса неотложных дел…
- Сир, потоп? Пожар? Землетрясение пополам с лавинами?
- А? Нет, не…
- Тогда их можно отложить, - обмирая от собственной наглости, прервал его адъютант.
      В кабинете на несколько минут повисло молчание. Раэллис страшился поднять на короля глаза. Тот молча крутил в пальцах перо с позолоченным наконечником. Потом встал, отложив перо на подставку, шагнул к адъютанту, жесткие пальцы заставили поднять голову. Раэллис посмотрел ему в глаза и словно с разбегу нырнул в ледяную темную воду, от которой перехватывало дыхание. А потом его в самом деле перехватило, когда его величество вовлек его в поцелуй: властный, жесткий, лишающий способности соображать. Раэ тонул в нем, задыхался и готов был умереть на месте. Он, сам того не замечая, вцепился в кружевной ворот сорочки короля, словно в соломинку, не дающую ему сорваться в пропасть окончательно. И лишь когда исчезли мучающие, вынимающие душу губы, и теплый, чуть насмешливый голос прошептал:
- Что же ты? Дыши, Раэ, - он прерывисто, до боли в едва зажившей груди, вдохнул в себя воздух.


47. Оценивая путь

      Ни в ту, ни в следующие ночи ничего у них не вышло. Раэ не сожалел: его величество честно пытался исполнить свое обещание, он приходил к адъютанту, ложился в его постель, целовал и… засыпал каменным сном через считанные минуты. Раэллис же получил много больше, чем мог себе даже вообразить. Он получил возможность видеть своего короля, лежать рядом с ним, смотреть украдкой, как разглаживается его лицо, как расходятся сведенные брови, являя миру уже не владыку, а девятнадцатилетнего юношу, коим тот и был. Юношу, который взвалил на себя почти непосильную ношу. Раэллис осторожно касался губами его виска, отмеченного седой прядью и шрамом, вдыхал в себя неповторимый аромат чистого тела, сходил с ума от желания, но не смел даже прикоснуться к себе, чтобы не потревожить Альмейдо. Эти часы драгоценного сна были воистину благом, иначе тот просиживал бы ночи напролет за документами, наливаясь бодрящим чагратским напитком.
      Вставал король очень рано, исчезал из комнаты адъютанта так, что умудрялся не потревожить его сон. Когда Раэллис приходил на службу, он уже работал, погрузившись в пучину бумаг и приказов. Раэ доставался извиняющийся взгляд, он отвечал чуть заметной улыбкой и включался в работу. За три дня до свадьбы он все же нашел время и повод поговорить с королевой, военным советником и Ринташем Несавитом. И короля, практически силком, заставили ложиться пораньше, работать поменьше, гулять в оранжерее и саду с будущей королевой и принцем Альмерисом в компании горцев.
- Иначе на свадьбе тебя народ испугается, - посмеиваясь, сказал дед. – На лице одни глаза остались, сам бледный, как покойник. Нельзя так, Алади.
- Но… но, дедушка!
- Цыц! Ты просил тебе помогать? Вот я и помогаю в меру своих стариковских сил. Чем могу.
- И вовсе ты еще не старик, - бурчал король, но это была капитуляция. Он и сам чувствовал, что еще немного – и мера его дел превысит меру его выносливости. Так что в эти три дня дела были заброшены, подготовка к свадебным церемониям, что ларадской, что горской – отдана на откуп Ринташу Несавиту и старому советнику по церемониалу Альбину Исмариа. Эти двое великолепно спелись. Видимо, почтенный возраст сблизил. Ну, или просто Альбину было интересно восстановить утраченные знания о древнейших ритуалах и церемониях, кои были когда-то едины на всей территории, где проживали предки ларадцев и наоритов. Альмейдо полностью доверял обоим, чтобы не волноваться хотя бы за это. Маэллис вызвалась проследить за пиршественными приготовлениями, и король, вздохнув, согласился и на это. Похоже, его не собирались подпускать к подготовке собственной свадьбы вовсе. А к другим делам не допускали Далин и Раэллис, грудью вставая на дверях кабинета и заворачивая короля из приемной.
- Да вы вообще с ума посходили, что ли?! – возмущался Альмэ, но вяло и неубедительно. Организм желал отдыха, он и сам это понимал. Поэтому и не пытался настоять на своем.

      Два дня пролетели незаметно, третий же был отдан примеркам нарядов, а ночь для жениха и невесты должна была пройти в молитве и под присмотром ближайших родственников. Но Маэллис попросила побыть с ней Баженку, а с королем остался дед.
- Скажи мне, что я все верно делаю, - попросил Альмэ, раздеваясь перед омовением.
- Ты у меня уже это спрашивал. И я ответил. Все верно, Алади. Все так, как должно. Ты найдешь свое счастье, конечно, если сумеешь не обидеть эту девочку. Но ты у меня умный, все у тебя получится.
      Альмейдо вздохнул.
- Может, и умный, да только… Никогда я с девушками не миловался. Даже не знаю…
      Старый горец только фыркнул:
- Нечего там знать. Ласков будь и осторожен, она уже не девка, но все равно. Себя лучше в кулаке держи, а ее ласками распали. Тогда и дело сладится. Ну-ка, покажись-ка. А хорош, хорош. Сразу кровь видать. Не отцовской ты породы, Алади, разве что по упрямству да уму.
- И того достаточно. Не видел ты меня, дедушка, три года назад. С девицей бы спутал, наверное.
- Это вряд ли, - Ринташ взял кувшин с травяным отваром, принялся поливать им севшего в низкой, выложенной мрамором ванне юношу, приговаривая нараспев что-то, из чего Альмэ улавливал едва ли пятую часть слов. Несомненно, это были какие-то заговоры, обережные предсвадебные песни, о которых он только слышал краем уха. Наверное, сейчас Маэллис так же купают в травяных отварах, шепча над ней что-то, от чего веет древностью и нездешней силой.
      На миг Альмейдо почудился переливчатый, хрустальный голос флейты Вискола, показалось, что плеч его касаются не две, а четыре руки, и на грани слышимости голосу Ринташа вторит голос Ирвина.
«Спасибо, мой первый рыцарь. Спасибо тебе за все».
      Спал Альмэ в эту ночь, как убитый, без тревожных снов. Проснулся же рано на рассвете, открыл глаза и лежал, глядя, как постепенно разгорается заря над Лантеной.
«Ну вот, королем я уже стал. Сегодня я стану женатым мужчиной. Интересно, гордился бы мною отец?» - такая мысль пришла ему впервые за этот год. Почему-то раньше он оглядывался лишь на то, что сказал бы ему Ирвин Геллар, человек, заменивший ему отца, наставника, старшего брата и… возлюбленного? Он затруднился бы сказать, кем именно для него был капитан Анстранна. Он был Первым Рыцарем, и это, пожалуй, вмещало в себя все. Альмэ не поверил до конца в его смерть. Для него Ирвин оставался живым, совсем не так, как король Эдерих. Отец умер, сразу и бесповоротно, не только в реальности, но и в мыслях Альмейдо. Почему это так – кто бы сказал? Но он, если и сравнивал себя с отцом, то очень редко, и никогда не думал, что бы тот сказал, узнав о том или ином поступке сына. Почему же сейчас ему в голову пришло именно это?
      Если разложить по полочкам его жизнь, оценить все его поступки – не выйдет ли так, что отец не только бы не гордился им, но и презирал бы? Альмэ прикрыл глаза и принялся вспоминать, начиная с того яркого, словно навечно врезанного в память полудня в дворцовой библиотеке. Сейчас, по прошествии шести лет, он многое изменил бы. Но, положа руку на сердце, мог ли он честно сказать, что именно? Не это неловкое соблазнение, нет. Тогда он всем сердцем, всем пылом души любил брата и хотел быть с ним. Сбежал бы он в первый же год в Анстранне? И это – нет. Как наяву, перед его мысленным взором вставали дни и вечера, проведенные с капитаном Гелларом. Нет, он не был согласен лишиться ни одного из них. Так что же он мог изменить?
      Альмейдо вспомнил, как стоял на перепутье, где перекрещивались три крупных торговых дороги: Чагратский Шелковый путь, Лабрийский и Наорский тракты. У него был выбор, он мог бы кардинально изменить свою судьбу. Никто ведь не мог предсказать, что случилось бы с ним в Чаграте или Лабре. Или же и вовсе за Солеными Песками. Почему же он выбрал путь на север и войну? Альмэ подумал и ответил сам себе: потому что, выбери он иное, не смог бы уважать сам себя. Оставь он свою страну на произвол судьбы и сумасшедшего брата, стал бы предателем, изменником и изгоем. Настоящим преступником, а не оклеветанным и осужденным без вины.
«Я все правильно сделал, отец. Так, как должно поступать Ларадэю».
      Первый солнечный луч скользнул по его лицу, несмело коснулся легкой улыбки, вспыхнувшей на губах короля.
«Я знаю, ты гордился бы мной. Может быть, ты и гордишься мной сейчас там, где ты есть. Я люблю тебя, отец. И не подведу».
      В дверь опочивальни постучали, и голос Раэллиса позвал:
- Ваше величество, разрешите?
      Адъютант был уверен, что он уже не спит. Альмэ улыбнулся шире: Карин Ильтариа не ошибся, его выбор оказался верен. Раэ – именно тот, кто должен быть рядом с ним. Он научится доверять адъютанту до конца, это не так трудно, как может показаться.
- Да, Раэ. Входи.
      У Раэллиса взгляд преданного пса, готового денно и нощно охранять хозяина. Это хорошо, но… Альмэ хотелось еще чего-то, кроме этой слепой верности. Верности зрячей? Это, пожалуй, будет потруднее, чем объяснить невесте, почему не предупредил ее о покушении. Но он справится. Должен справиться. Потому что потерять однажды адъютанта будет преступлением. Потому что он больше не хочет терять тех, кто стал ему близок.
      Король поднялся с постели, игнорируя собственную наготу и смущение Раэллиса, умылся и принялся одеваться в принесенный адъютантом наряд. Темно-синий шелковый камзол, украшенный изящной вышивкой по вороту и обшлагам, белоснежная сорочка, серые бриджи, чулки, туфли с украшенными сапфирами пряжками. Он отказался от пурпурных одеяний в этот день. Маэллис будет в нежно-голубом, этот цвет так красиво оттенял ее глаза, и ему хотелось, чтобы вместе они смотрелись гармонично. В конце концов, разве не ради красивого торжества затевается каждая свадьба? Иначе можно было бы попросту скромно обвенчаться в дворцовой часовне.
- А ведь я так и не исполнил обещанного, - Альмейдо замер на пороге опочивальни, глядя на вспыхнувшего от жаркого смущения Раэллиса.
- Сир, я умею ждать.
      Король сжал его плечо, помолчал и тихо сказал:
- Спасибо.


48. Ларадское венчание

      Главный храм Лантены, тот, где коронуют и венчают, исповедуют и отпевают королей, был стар и очень красив. Величественное здание, как и все храмы Высокого Неба, выстроенное в виде скругленной шестигранной пирамиды, расписанной внутри чудесными фресками, а снаружи украшенное резными мраморными барельефами, возвышалось на площади перед дворцовым комплексом, напоминая всем о том, что над каждым живущим в этом мире — Небо, которое слышит все молитвы. Альмейдо этот храм всегда казался не воплощением Неба, а ледяной глыбой, оплывшей на солнце, особенно из-за того, что храм был облицован бело-голубым мрамором, а плавные очертания арок входа и оконных проемов казались проточенными талой водой промоинами, затянувшимися хрупким узорчатым льдом витражей, изображающих облака.
      Белый, голубой, серебристый, сизый, сиреневый и синий — свет дробился и падал с высоты сводов, как призрачный водопад. Венчание началось в полдень, и сквозь фигурное отверстие лантерны в своде купола на алтарь, набранный из янтарных пластин в золотой оправе, лился сплошной поток света, расплескивался по янтарю, почти материальный, густой и медовый. В храме и пахло медом от низких каменных чаш, наполненных сейчас тяжелыми соцветиями пурпурных и белых лилий. Драгоценные мозаики пола рассекала надвое широкая ковровая дорожка, по которой должна была пройти невеста. Сам венценосный жених уже стоял на коленях, опустив руки на алтарь. Его церемония начиналась раньше, за три часа до полудня, с исповеди и долгой молитвы. Ноги уже затекли, и Альмэ больше всего на свете хотелось, чтобы это все поскорее закончилось. Хорошо хоть под колени на церемонии венчания позволялось положить подушку, иначе, как подозревал юный король, подняться без посторонней помощи после он бы не сумел.
      Наконец, колокол отбил полдень, врата храма распахнулись, впуская тех, кто должен свидетельствовать обряд венчания. Зазвучал торжественный хор, воспевая милость Высокого Неба, и Альмейдо поднялся, развернулся к вратам и замер, глядя на то, как по пурпурному ковру идет, гордо подняв голову, его королева. В этот день невесте не полагались пышные платья и тяжелые роброны. Легкий шелк струился по ее телу, вырисовывая женственный силуэт, подчеркнутый тяжелой золотой цепью-поясом на талии. Узкая диадема с сапфирами удерживала на месте полупрозрачное газовое покрывало, расшитое золотой нитью, скрывающее лицо невесты. Но Альмэ и без того знал, что сейчас на этом милом лице написана сложная, многогранная гамма чувств, и то, что, стоит откинуть покрывало, он не увидит ничего, кроме спокойного достоинства.
      «Безупречна. Как Лайенис мог не видеть этого? Видимо, проклятье повлияло на его разум куда сильнее, чем я думал. Кстати, о проклятьях и проклинающих… Нужно выкроить время и навестить Хорнет. Возвращать королеву-мать в столицу я не буду, но поговорить с ней обязан. Несомненно, до нее уже дошла информация о смерти старшего и о том, что король теперь я. Или не навещать ее? Не будить лихо, пока спит тихо?» — думал король, что не мешало ему с тщанием выполнять все шаги ритуала бракосочетания.
      Хор смолк, и в тишине зазвучал глубокий басовитый голос жреца, читающего свадебный канон. Наконец, он простер руки к свидетелям ритуала, взывая:
— Во имя Высокого Неба, знает ли кто-нибудь причину, по которой эта пара не может сочетаться браком? Пусть назовет ее сейчас или молчит вечно!
      В храме было тихо, лишь слышался шорох нарядов, позвякивание драгоценностей и шелест дыхания десятков людей. Жрец воззвал еще дважды, выслушал молчание и продолжил ритуал. Наконец, жених и невеста опустились на колени перед алтарем, возложив на него руки, и по очереди принялись отвечать на вопросы брачной клятвы.
— Слышали ли вы, свидетели, сказанное? — вновь воззвал жрец, и присутствующие в храме, все, от храмового служки до последнего певчего отозвались слитным хором.
— Слышали и свидетельствуем.
— Пред Высоким Небом нарекаю этих мужчину и женщину мужем и женой, отныне и до тех пор, пока смерть не разлучит их!
— Свидетельствуем!
      В традиции Ларада были венчальные кольца, и Альмэ взял с алтаря изящный перстень, украшенный густо-пурпурным овальным турмалином, на площадке которого был искусно вырезан коронованный полумесяцем лев. Кольцо было новым, он заказал его за декаду до свадьбы, и отличалось от того древнего чудовищного перстня, который «украшал» тонкий пальчик Маэллис в первом браке, как небо от земли. Узорчатый ободок легко скользнул на свое законное место, ярко блеснув в солнечном свете. Рука у королевы, к слову, не дрожала, и это восхитило Альмейдо еще больше. Маэллис, в свою очередь, надела на его палец простое золотое кольцо, украшенное лишь чеканкой в виде дубовых листьев. От полагающегося по традиции перстня, закрывающего целую фалангу, король отказался. Теперь он мог поднять покрывало и поцеловать невесту, обозначая намерение закрепить брак.
      Альмейдо аккуратно откинул край покрывала и посмотрел в глаза своей уже жены. Маэллис бестрепетно встретила его взгляд, хотя бледность и накусанные губы выдавали ее нервозность. Но на поцелуй — осторожный и ласковый — она ответила, приоткрыв губы. Церемония напомнила ей ту, первую. И в то же время, они отличались. И намного. Лайенис, вернее, королева-мать тогда пригласила в свидетели едва ли не всю верхушку аристократии Ларада, в храме негде было зерну упасть. Маэллис тогда обрядили в тяжеленный наряд в династических цветах Ларадэев, расшитый золотом и драгоценными камнями столь густо, что ткань не гнулась и давила на плечи мертвым грузом. Под непрозрачным бархатным покрывалом было тяжело дышать, и приходилось смотреть под ноги и прилагать усилия к тому, чтобы пройти по дорожке к алтарю и не ошибиться направлением. А еще были взгляды — завистливые, злые, равнодушные, жалеющие. Они казались юной Маэллис иглами, колющими ее даже сквозь одежду и покров.
      Сейчас в храме было очень мало народу. Хор и храмовые служки, два десятка свидетелей, избранных лично королем для этой почетной миссии. Особенно умиляло и радовало Маэллис то, что среди них были не только высокородные кэи и кэйи, но и слуги. И даже ее старенькая няня, приехавшая из поместья по специальному приглашению короля. И родители. Девушка видела, что мама плакала, не скрываясь, и ее радовало то, что это слезы счастья. Отец, кажется, тоже был удовлетворен тем, что дочь не потеряла положения при дворе. Впрочем, ручаться в его мыслях Маэллис не могла. Он, кажется, и первым ее браком был доволен.
      Что пугало Маэллис больше всего прочего — это сегодняшняя ночь. Нет, она была уверена, что Альмэ не причинит ей вреда. Скорее, она боялась показаться ему бесчувственной колодой в постели, подозревая, что от страха будет лежать недвижимо, как и полагалось бы хорошо воспитанной девушке из благородной семьи. Но понравится ли подобное поведение королю? Не сравнивать его с Лайенисом не получалось, слишком разителен был контраст, чтобы не вспоминать прошлое, глядя в настоящее.
      Прошлой ночью они вдоволь нашептались с Баженкой о том, как стоит вести себя в постели. Маэллис ощутила, как кровь приливает к щекам, всего лишь вспомнив пару советов горянки.
— Что такое, Лис? — тут же спросил Альмейдо, склонившись к ней, заметив румянец, сделавший его супругу еще более очаровательной.
      Маэллис покачала головой:
— Все в порядке, просто… вспомнила кое-что.
      Он не стал продолжать расспросы, поняв, что воспоминание было не дурным, просто смущающим. И догадавшись, о чем Маэллис подумала. Вместо этого он взял ее за руку и повел к выходу из храма под торжественное пение хора и поздравления свидетелей венчания. Врата распахнулись, и их на миг ослепило и оглушило: на площади и прилегающих к ней улицах собралась огромная толпа. Храм был оцеплен гвардией, но это не мешало людям видеть вышедших из врат новобрачных. Им еще предстояло проехать в открытой коляске по городу, и Альмейдо знал, что на всем пути следования свадебного кортежа люди Карина Ильтариа будут зорко охранять их, на крышах и балконах домов, вместе с горожанами, будут стоять стрелки, чтобы не допустить покушений, подобных недавнему. Альмэ не обольщался, они с Карином еще не всех заговорщиков вычистили, эту заразу предстояло «лечить» еще долго.
      Торжества, посвященные свадьбе королевской четы, должны были продлиться полную декаду, и Альмейдо был рад уже тому, что дед решил провести горскую традиционную свадьбу не в тот же день, что официальное венчание. Как подозревал юный король, она будет не менее яркой, шумной и веселой, чем праздник Перелома года, на котором он присутствовал. А значит, им с Лис понадобятся силы. Много сил, чтобы достойно принять участие в их собственном празднике.
      Пока же они ехали в коляске, и со всех сторон на них сыпалось освященное в храмах зерно, сплетенные из мелиссы, златоцвета и белокрыльника венки, их оглушали приветственные крики толпы, и Маэллис улыбалась. Ради этой улыбки Альмэ был готов свернуть горы.


49. Ночь и утро

      Ради того, чтобы улыбка счастья на лице Маэллис не померкла и не превратилась в жалкую гримасу боли и страха, Альмейдо был готов наизнанку вывернуться. Особенно сейчас, после всех торжеств этого дня, когда кэр Альбин проводил их к опочивальне и торжественно затворил за ними двери. Глупый ритуал, над отменой которого в их случае Альмэ бился, как лев, но все равно проиграл. Зачем им эта первая брачная ночь, если Лис уже не девица, и окровавленных простыней не будет? Но дед объяснил, хвала Небу, что эта ночь не для Альмейдо, она для его жены. И должна стать для нее той самой первой, которой ей не досталось из-за жестокости и глупости его брата. Эта ночь ей — чтобы ощутить себя настоящей женщиной, желанной, любимой, достойной счастья.
— Ты жил у нас и видел наших женщин, Алади, — говорил дед. — Ты видел их разных. Видел, как одни шли, пряча глаза и не смея поднять головы, а другие летели, как гордые соколицы. Все это зависело от их мужей. Сам подумай, какой ты хочешь видеть свою Лиску.
      А Альмэ вспоминал не горянок, а свою бабку по отцу, королеву Изанн. Как гордо она всегда держала голову, как грациозно плыла по паркету дворцовых переходов, какая спокойная, легкая улыбка была у нее, плавные жесты изящных рук. И как она смотрела на деда. Ее глаза — такие же темные, как у него — всегда загорались потаенным светом, когда он был рядом. Да, Альмэ было всего пять лет, воспоминания того времени частично забылись, частично покрылись легким флером патины, как старые медальоны. Но эти картинки сейчас казались удивительно ясными, будто он увидел их лишь вчера.
«Я помню вас. Я постараюсь сделать все так, чтобы Маэллис стала похожей на тебя, бабушка».
      Двери за их с Маэллис спинами сомкнулись с легким лязгом, и они остались одни в королевской опочивальне. Здесь королева еще никогда не бывала, комната эта была совсем не той, где обитал Лайенис. И сейчас она оглядывала светлую и просторную комнату с любопытством, за которым прятался страх и нервозность.
— Ли-и-ис, — Альмэ так жалобно протянул это, что она даже встревожилась. — Я боюсь!
— Чего?
— Ну… вообще. Я же… То есть, ты понимаешь, я ни с кем… — он опустил глаза и покраснел, как мальчишка.
      Маэллис прижала ладонь ко рту, но смех все равно прорвался, она расхохоталась, не в силах сдержаться, отпуская из себя весь страх, все глупые мысли, всю неуверенность. О, Небо! Она навыдумывала себе столько всего… Там, за дверью остался грозный, жесткий, с ледяными глазами король. Сейчас рядом с ней стоял немного растерянный и смущенный юноша. Тот, в которого она влюбилась давным давно, пять лет назад.
— Лис, ну, не смейся. Я очень постараюсь сделать все, как надо, чтобы тебе было…
— Тс-с-с, — она прижала палец к его губам, потом обняла, касаясь щекой его щеки, немного колючей. — Мы вместе сделаем, хорошо? Ты и я. Вдвоем. Я тоже немножко боюсь, что тебе не понравлюсь.
      Он прижал ее к себе, крепко и бережно, сдерживая силу.
— Ты не можешь не нравиться. Ты очень красивая, Лис. Такая… настоящая.
      А дальше все получилось — не без стеснения, конечно, —, но само собой. И у Альмэ хватило терпения и выдержки, чтобы не испортить все спешкой и лишней суетой, а у Маэллис — любви, чтобы не замирать в его руках, отвечать на поцелуи и ласки. И слушать сбивчивый голос, мешающий ларадский и наорский, услышать, как он хрипло выстонет ее имя, хотя собственный пульс дикими барабанами стучит в ушах, унося ее в полуобморочное состояние. И потом обнимать его, слизывая со щек горько-соленые капли. А ей совсем не больно и хочется потянуться, как разнежившейся кошке. И, одновременно, не шевелиться, вслушиваясь в себя. В ту глубину, где, как круги от упавшего в воду семени, затихают волны испытанного удовольствия.
      А потом, когда он все-таки нашел в себе силы и поднялся, чтобы принести кувшин с еще теплой водой и полотенце, обтереть ее и себя, когда они жадно напились прохладного травяного чая в уютном молчании и легли в постель, Маэллис опустила голову на его плечо и подумала, что должна запомнить этот день на всю жизнь, как первый день ее счастья. Настоящего, полного, солнечного и теплого.
      Альмэ же в этот момент не думал ни о чем. Он просто спал, обнимая жену, без снов, без подспудной тревоги и напряжения. Впервые за последний год, да и не за один, наверное.

      Утро началось для короля очень необычно: по нему кто-то прополз, пыхтя и упираясь коленками в живот. От этого кого-то пахло по-детски приятно, молоком, он устроился под боком, повозился еще немного и засопел. Альмэ открыл глаза и осторожно повернул голову, скосил глаза и не сумел удержать глупой улыбки, которая самовольно вылезла на лицо и заставила разъехаться его губы чуть не до ушей. Между ним и Маэллис, еще сладко спящей, улегся малыш Альмерис. Судя по всему, ему было весьма уютно и спокойно, он спал, приоткрыв розовый ротик. Луч рассветного солнца воровато подбирался по подушке к рассыпавшимся локонам Лис и ее лицу.
      Альмэ подумал, было, встать, но неожиданно для себя уснул снова. И проснулся только от того, что кто-то осторожно приоткрыл дверь, заглянул и тихо сказал:
— Я же говорил, его высочество здесь, незачем было поднимать панику.
      Голос принадлежал Раэллису. Альмэ, усовестившись, тихо выбрался из-под одеяла, укрыл сына и жену и принялся одеваться. Умыться можно было и в смежной комнате, чтобы не разбудить спящих плеском и звоном. Он вышел, на ходу затягивая пояс, обозрел виновато потупившихся нянек, адъютанта, лакеев, вскинул бровь:
— Что за незапланированное сборище? Раэ, воды для умывания в мой кабинет. Все остальные — вон отсюда. Королеву и принца не будить, как проснутся — так и проснутся. Завтрак накрыть в Желтой столовой.
      Пусть празднует столица, но у него есть дела. Конечно, просидеть за бумагами хотя бы пару часов ему не позволят, но просмотреть самое неотложное он успеет.
— Раэ, и кофе мне.


50. Немного ласки

      «Милая, нежная, ласковая Маэллис. И очень наивная и доверчивая. Как же хорошо, что мне удалось сыграть неискушенного и смущающегося подростка. Впрочем, — Альмэ хмыкнул, откладывая очередной документ, — слишком уж напрягаться не пришлось, я ведь в самом деле неискушен в ласках. Только целоваться и научился, да подставлять свою задницу, и то, уже почти забыл, как это — когда по любви. Но что мне теперь делать?»
— Сир, ваш кофе.
       Альмейдо внимательно посмотрел на адъютанта. Тот ответил вопросительным взглядом, открыл рот, чтобы спросить, что его величеству будет угодно еще, но король жестом приказал молчать. Встал, дошел до двери и выглянул в приемную.
— Далин, ты завтракал?
      Смущенный вид секретаря сказал больше, чем слова.
— Ступай и позавтракай. Нечего морить себя голодом! Брысь!
      Он подождал, пока секретарь выйдет, и запер двери приемной. Вернулся в кабинет и кивнул адъютанту:
— Присядь.
       Юноша почти неловко опустился в кресло, не зная, чего ожидать. Чтобы не смущать его еще больше, Альмэ тоже сел в соседнее кресло, а не за стол.
— Раэ, я хотел бы, чтобы между нами не оставалось недомолвок.
      Сердце бедного адъютанта на миг замерло, по жилам прокатилась волна холода. А король словно задался целью лишить его самообладания и остатков соображения, дезориентировать вовсе. Он развернул тяжелое кресло так, чтобы видеть своего собеседника, потянулся и взял похолодевшую ладонь Раэллиса, сжимая ее крепко, но ласково.
— Я хотел бы, чтобы ты понимал: между мной и королевой не будет лжи. Если наши отношения причинят ей боль, я разорву их.
— Я понимаю, сир.
— Но это сделает больно уже тебе.
— Нет… я…
— Не смей лгать. Ты не умеешь этого делать, так и не стоит учиться. Раэ, пойми, я не вправе… я не могу сделать больно ей, понимаешь? Не могу, не имею права, даже ради твоих прекрасных глаз.
       Раэллис густо покраснел и опустил голову еще ниже.
— Пусть будет больно мне, сир. Я мужчина и перетерпеть боль сумею.
— О, Небо, какой же ты еще дурачок, — король дернул его к себе, да так, что Раэ вылетел из кресла и очутился на коленях у него в мгновение ока. — Я не хочу, чтобы было больно кому-то из вас. Совсем. Я не хочу никого терять, ты ведь помнишь? Чтобы вот этого, — Альмэ опустил руку ему на грудь, безошибочно накрыв ладонью свежий шрам, — больше не случилось.
— Сир, я… не могу обещать…
       Альмейдо знал, что так и будет. Знал, что его адъютант не станет обещать невыполнимого. Догадывался и о том, что, случись нужда, он снова закроет короля своим телом. Вместо бесполезных уговоров он пригнул юношу к себе и поцеловал. Жаркий отклик на столь немудреную ласку едва не заставил его потерять голову. Пусть тело и получило немного удовольствия этой ночью, но для Альмэ это было все же больше трудом, чем отдыхом. А ему хотелось именно отдыха, отпустить себя и не сдерживаться, не опасаться оставить синяки или ссадины, слишком жестко сжав руки. Он понял, что с Раэллисом сумеет получить это: целуясь, юноша крепко стиснул пальцы на его плечах, не отшатнулся, когда король прикусил его губу и сжал ладонями ягодицы. Адъютант будет прекрасным любовником, отзывчивым и горячим. Но еще не сейчас, нет. Хотя… немного времени у них есть, совсем чуть-чуть, но этого хватит, чтобы…
       Альмейдо рывком распустил пояс на Раэллисе, провел ладонью по шершавой ткани его штанов, с удовольствием наблюдая, как юноша кусает губу, и без того уже искусанную, как дрожит его тело от сдерживаемого желания. Высокое Небо! Он и сам дрожал, но позволить себе ничего не мог. Не сейчас. Ладонь скользнула под ткань, обхватывая жаждущую ласки плоть, такую горячую и упругую. Раэллис закусил уже не губу — ребро ладони, затыкая себе рот, зажмурился, словно это могло помочь, и снова распахнул потемневшие глаза, выгнулся, неосознанно толкаясь в ладонь. Это можно было назвать настоящим безумием. Альмейдо сейчас хотел многого, но позволил себе лишь припасть ртом к мальчишечьи-тонкой шее, сдернув с нее платок, вдохнуть будоражащий запах, прикусить, оставляя яркую отметину. В ладонь плеснуло жаром, Раэ не сумел сдержать стон, содрогнулся всем телом. И затих, заполошно, судорожно дыша, уткнувшись в плечо своего короля пылающим лицом. Для него эта неожиданная ласка стала величайшим даром, он ведь даже не надеялся на подобное сейчас, когда у его величества появилась супруга.
      Немного придя в себя, он трепыхнулся, пытаясь покинуть колени короля.
— Тс-с-с, тихо, — приказал Альмейдо, и Раэ снова затих.
       Он полулежал в крепких объятиях, чувствуя, как Альмэ глубоко и медленно дышит, возвращая себе невозмутимость, заставляя свое тело расслабиться и унять желание. И думал о том, что мог бы помочь, но этого ему пока не было позволено. А будет ли? Позже — возможно. Пока же он получил гораздо больше того, о чем мечтал, лежа в постели рядом с королем в предсвадебные ночи.
       Наконец, его отпустили, и он быстро привел в порядок свою одежду, повязал на шею платок, скрывая отметину. Она хорошо чувствовалась под гладким шелком. Король улыбнулся ему, отошел к туалетному столику, загороженному ширмой, вымыл руки. Раэллис приоткрыл окно: любой, войдя сейчас в кабинет, понял бы по запаху, что здесь было. Компрометировать своего господина адъютант не собирался ни в коем случае. Он обеспокоенно потрогал пальцами губы.
— Да, с этим надо что-то делать, — усмехнулся Альмейдо, от взгляда которого этот жест не укрылся. — И вот с этим, — он развернул руку адъютанта к себе, осторожно касаясь наливающихся синевой следов от зубов между большим и указательным пальцами. — Сейчас, у меня где-то была хорошая мазь.
       К тому моменту, как на свой пост вернулся бдительный Далин, и король, и адъютант уже занимались текущими делами, и ничто не напоминало о произошедшем.
— На сегодня все, Раэллис, можешь идти. И приготовься к горской свадьбе, — усмехнулся, отпуская юношу, Альмейдо. — Это будет… весело.


51. Настоящее сокровище

      Горская свадьба в самом деле оказалась веселой, шумной, яркой. В ее круговерть вовлекся незаметно весь город, от купеческих предместий до самых бедных трущоб. Альмейдо не запомнил всего, ему хватало счастья в глазах Маэллис, веселого смеха принца Альмериса, радости деда и горцев. Казалось бы, их было немного, но они были повсюду. И успевали все: зажарить своими руками мясо на углях, разливать привезенное с собой вино на травах, одаривать всех встречных девушек недорогими монистами и бусами, лентами и яркими косынками. Подраться и помириться с первыми встречными. Танцевать. И снова танцевать. И еще!
      Танцев было много, и, по просьбе Мериса, король, забыв о делах и заботах, о бремени королевской власти, танцевал со своими побратимами тот самый танец-поединок. А мальчик отбивал ладошки и восторженно верещал, глядя на «настоящую легенду», ставшую реальностью для него здесь и сейчас.
      А потом Альмейдо целовал Маэллис, спрятавшись в нарядном шатре, раскинутом в дворцовом парке, и она смеялась и откидывала голову, отягощенную короной из кос с вплетенными в нее цветами, подставляя шею под его губы. И не вздрагивала, когда он сжимал ее в объятиях, когда распускал ленты ее нарядного пояса, вышитого руками Бажены, когда упали ворохом яркой ткани ее горские юбки, оставляя Маэллис почти обнаженной — в одной только сорочке. Она смеялась и стонала под ним, вскидывая бедра, когда он взял ее на ягнячьих шкурах, покрытых тонким полотном, как того требовал обычай Наор-Дагэ.
      В этот день их охраняли горцы — и Раэллис, бесстрастно замерший рядом с шатром, не выпуская из рук подаренного Ринташем ножа. Что творилось в душе у адъютанта, ведало только Небо.

      Через декаду Маэллис поняла, что Высокое Небо одарило их союз своей милостью. Ее «лунные дни» не пришли в свой срок, не пришли и позже. Этой новостью она поделилась сперва с Баженой, которая стала ее лучшей подругой за столь короткий срок.
— Тэ ж цудово! — обрадовалась та. — Дьеци народи, Алади до поради!
— Ты думаешь, он обрадуется?
— Чему я должен обрадоваться? — Альмейдо вошел в покои королевы, неся на руках Мериса. — Так чему, моя королева?
— Бажена, займи Мериса, пожалуйста, — попросила Маэллис, комкая в пальцах кружева своего платка.
      Горянка тут же утащила маленького принца играть в саду, обещая показать ему, как пчелы собирают нектар. И король с королевой остались одни.
— Лис, что-то случилось? — встревожился Альмэ. — Не молчи, прошу.
— Я… — она не знала, как он отреагирует. В памяти всплыло совсем другое время, другая обстановка, холодный голос королевы Элланис, ее взгляд, словно оценивающий полезность «племенной кобылы» и способность выносить здоровое потомство.
      Наваждение разбил ласковый голос короля. Ее любимого супруга:
— Лис, что произошло?
— Я беременна! — выпалила Маэллис, не решаясь поднять глаза от пола. И она уж никак не ожидала того, что король подхватит ее на руки и примется целовать.
      Объявлять об «интересном положении» королевы не спешили, хотя это и полагалось сделать сразу же.
— Я могла и ошибиться, Альмэ. Все-таки все очень быстро и много событий, выводящих из равновесия. Может быть, это и не оно.
— Хорошо, милая, как скажешь, — согласился король. — Я буду просто счастлив, если окажется, что ты в самом деле… что мы в самом деле ждем ребенка.
— Если это так, — Маэллис вздохнула, набираясь решимости перед важным разговором, который откладывать не следовало. — Если я беременна, я прошу твоего позволения на выбор фаворитки.
      Альмейдо закрыл открывшийся рот и сел, пребывая в полном замешательстве.
— Прости, что? Зачем? Кого?
       Вот ему еще каких-то там фавориток не хватало! Тут времени-то и на сон не хватает, и на то, чтобы уделить внимание сыну и жене, не то что на чужих дам!
— Н-но… Альмэ, традиция…
— Милая, Лиска моя, послушай, — он потер виски, собираясь с мыслями. — Я не сплю с женщинами, кроме тебя. И не собираюсь этого делать впредь.
— А…
— А старые традиции могут идти лесами Наор-Дагэ. Ты — моя первая и единственная, запомни это.
— Альмэ, я растолстею и стану ужасно некрасивой.
— Глупости не говори, хорошо? Женщина, носящая дитя, прекрасна. На любом сроке. Если ты не захочешь допускать меня в свои покои, это твое святое право.
— Хорошо, тогда фаворит?
— Лис!
      Она присела на подлокотник кресла и прижала пальчик к его губам.
— Тише, послушай. Я знаю, что в тебя влюблена, по меньшей мере, половина пажей этого дворца. И сплошь все горничные и служанки, мои фрейлины тебя обожают. Когда станет известно, что я беременна, тебя будут добиваться всеми правдами и неправдами. Этого можно избежать так, как в свое время сделал твой отец. Он объявил своей фавориткой леди Кенеллис, так говорила моя мама. Мне доподлинно неизвестно, посещал ли он ее покои или нет, но ее звание фаворитки — общеизвестный факт. Она была сослана в дальнее имение после смерти твоего отца.
      Этого Альмейдо не знал, следовало отыскать свидетельства и, возможно, вернуть женщину из ссылки, если она еще жива.
— Если тебе не по нраву дамы, ты вправе объявить своим фаворитом любого подходящего по возрасту и положению мужчину.
— Подобные отношения не приветствуются. Меня сослали в Анстранн именно за это.
— Сослали принца. Но ты король.
      Альмэ задумался. Поднять законы, которые будет нетрудно объединить с законами и традициями побратимства у горцев, повесив себе на шею пересмотр множества дел тех, кто был осужден за связь с мужчиной? А, собственно, почему — себе? Пусть занимаются этим судьи. Перенаправить поток апелляций им, предупредив о грядущих проверках беспристрастности. В поток мыслей вклинилась одна и самая важная:
— Лис, ты хочешь выбрать мне… любовника?
      Маэллис покраснела и отвела взгляд.
— Но ты же…
— Если ты не против, я сам выберу того, кому доверяю.
       Королева подумала и кивнула:
— Твой адъютант, я права?
      Настал черед Альмейдо смущаться и отводить взгляд.
— Он так явно влюблен в тебя, что нужно быть полной дурой, чтобы не заметить. И то, что ты благоволишь ему, тоже. Я не против.
— Спасибо, Лис, — он поцеловал ее руку, прижал к горящей щеке.
       Маэллис улыбнулась. Ее радовало то, что у ее мужа будет кто-то, кто сумеет скрасить его одиночество, подарит ему свою нежность и страсть. Она не обольщалась: в ней самой страсти и жара было недостаточно. Живи они в других условиях, она могла бы стать для Альмейдо хорошей подругой, не более. Не любовницей и уж тем более не женой. Дурой она не была, разве что в далеком детстве, о котором даже не хотелось вспоминать. Маэллис прекрасно видела, что сердце короля занято, и вовсе не ею, и не этим молоденьким адъютантом, который так трогательно оказывал ей знаки внимания, как верный рыцарь — супруге своего короля. Слухи и сплетни, всегда, неизменно циркулирующие по дворцу, помогли выяснить, кем был этот человек, раз и навсегда ставший первой и последней любовью короля. Соперничать с мертвыми живые не в силах хотя бы потому, что в памяти Альмейдо его капитан навсегда останется идеалом, сгладятся и забудутся его негативные стороны, останется только прекрасный образ, овеянный ореолом выстраданной любви. Пусть будет так. Ей достаточно быть рядом, знать, что ею дорожат, о ней заботятся, ее даже немного любят — ровно настолько, чтобы желать в постели и при этом не скупиться на ласку. И настолько, чтобы назвать ее ребенка своим сыном и любить его, как собственного ребенка. Последнее в ее глазах перевешивало все мнимые и явные недостатки Альмейдо, давало ему практически индульгенцию. В том числе и на отношения с адъютантом.
— Пусть объявит меня своей Дамой, — задумчиво сказала Маэллис.
— Что? — встрепенулся король, умудрившийся за время ее раздумий задремать. Он снова с головой окунулся в дела, забывая о сне и отдыхе.
— Альмэ, так нельзя, — королева ласково взъерошила его волосы, поцеловала в висок. — Ты загонишь себя. Нужно отдыхать.
— Я знаю, милая, знаю. Прости, что ты говорила?
— Пусть твой адъютант объявит меня своей Дамой. Это распространенная традиция.
— И придворные станут судачить о любовной звезде о трех лучах, — хохотнул король.
— У этой звезды куда больше лучей, мой дорогой супруг, — лукаво улыбнулась Лис. — И она вовсе не любовная, а очень даже боевая, я права?
       Альмейдо только улыбнулся. У него была очень, очень умная супруга. Настоящее сокровище.


52. Рыцарь королевы, фаворит короля

      Следующая декада при дворе ознаменовалась возвращением из ссылки леди Кенеллис Гайа, но та, прилюдно признав Альмейдо королем Ларада, испросила позволения удалиться обратно в свое поместье.
— Отвыкла, ваше величество, — статная, все еще очень красивая дама с убранными в высокую прическу совершенно седыми волосами, в самом деле, чувствовала себя слишком неуютно в этом дворце.
      Юный король пригласил ее на личную аудиенцию, и леди Кенеллис, прекрасно понимая, что он желал бы услышать, не отказалась. И ответила, не дожидаясь его вопроса:
— Нет, ваше величество, фавориткой вашего отца, да будет к нему милостиво Высокое Небо, я только считалась. На деле же у него не было никаких фаворитов. Меж нами было дружеское участие, если так позволительно сказать. Я понимала, как ему не хватает возможности отдохнуть там, куда не позволено входить ни слугам, ни даже супруге. Король Эдерих приказал поставить в моем будуаре ширму и небольшую кушетку, на которой и отдыхал раз в три дня, пока я вышивала. Иногда не спал, и мы беседовали… Ни за какие блага мира я не променяла бы эти краткие часы.
— Вы… любили его?
      Леди Гайа усмехнулась, прикрыв губы веером. Но потом все же сказала:
— С детства, мой король. Но выбрал он не меня.
      Отпустив ее, Альмэ задумался, что было бы, будь его матерью эта женщина. Но мысли были бесплодны и глупы: что толку думать о неслучившемся? И он отбросил все, кроме дел насущных. А их было воистину много — законопроект, разрешающий связи мужчин, равноценные брачным союзам, а так же связи, равнозначные союзам «дэйе — андэй»*, был уже проработан и готов к обсуждению на Совете. Альмэ разобрал все прецеденты, послужившие основанием для запрета однополых связей, и теперь закон содержал множество ограничений. Но все же позволял создать союз или покровительство. К некоторому удивлению Альмейдо, право короля избрать себе фаворита регулировалось совсем иным законом и оставалось неизменным с древнейших времен. Что ж, тем проще будет жить двум, нет, одному юному ларадцу. Себя он, как ни смешно, юным больше не чувствовал. Скорей уж наоборот — старым и усталым до крайности.
      Однако следовало брать себя в руки: через полдекады был запланирован грандиозный прием с объявлением об ожидаемом через положенный срок пополнении в королевском семействе, а так же турнир, хотя вот от последнего Альмэ с радостью бы отказался. Казна все еще не позволяла излишних трат, а турниры и балы Альмейдо искренне считал излишествами. Но на турнире настаивал Совет: это была одна из вех, указующих на мир и благополучие в стране. Король лишь потребовал максимально снизить расходы на проведение этого празднества, пообещав, что проконтролирует все сам, хотя был не уверен, что у него банально достанет на это времени.

      На приеме, согласно древнейшим традициям, существовавшим даже у горцев, один из приближенных должен был объявить себя рыцарем, готовым до последней капли крови и вдоха защищать беременную супругу сюзерена. Альмейдо счел необходимым переговорить об этом с Карином Ильтариа, и тот, хотя и намеревался сам возложить на свои плечи эту обязанность, согласился, что объявление Рыцарем королевы и фаворитом короля юного адъютанта будет основой бесконечного числа слухов, но правильным решением.
— Старо как мир, ваше величество, — Карин с усмешкой покосился на юношу, отрешенно трогающего кончиками пальцев эфес своей шпаги, висящей на подлокотнике кресла.
— Что именно, кэй Ильтариа?
— Ну, как же: король, влюбленный в оруженосца, оруженосец, влюбленный в королеву. Сюжет для баллады.
— Не приведи Высокое Небо! — вздрогнул Альмейдо. — К тому же, я не влюблен в адъютанта.
— Но народу будет безразлично, — развел руками советник. — Он все додумает сам. Смиритесь, ваше величество, такова судьба королей — становиться героями баллад. О вас их уже насочиняли столько…
— Да, я в курсе, — дернул плечом Альмэ.
      Баллады о том, как бесстрашный юный герой в одиночку прошел сквозь дебри Небесного Трона до Акхала-Раг, вынудил горцев сдаться и заключить мир, уже распевали на площадях столицы. И, что хуже всего, Альмейдо знал, откуда эта чушь пошла. Он боялся, что горские родичи обидятся, но дед успокоил его:
— Это все предсказуемо, Алади. Пусть поют — это ведь куда лучше, чем то, что могли бы сочинить, зная правду.
      Альмэ только кивнул, принимая его правоту.

      Прием неумолимо приближался, а с ним приближалась и первая, «официальная», так сказать, ночь в компании не супруги, а фаворита. Это тоже было в традициях, и Альмейдо мысленно проклинал все и всяческие традиции, потому что не этого он хотел. Раэллис делал вид, что совершенно не взволнован, хотя ему не давалось лицедейство, и искусанные от волнения губы привлекали любопытные взгляды придворных. Впрочем, они же маскировали следы поцелуев, жадных и почти жестоких, когда Альмэ прижимал адъютанта к стене, вклиниваясь коленом меж его ног. От этих полубезумных ласк оставались синяки на плечах и запястьях у обоих, Раэллис сходил с ума, желая и запрещая себе желать большего, чем то, что давал ему король. Альмейдо считал, что уже свихнулся, но не позволял себе ничего больше, чем торопливое изучение руками и губами тела своего пока еще не фаворита и даже не любовника. Хотелось — до невероятия, до задавленного в груди крика. Но он только прижимал к себе тяжело, рвано дышащего после выплеска адъютанта, запрещая ему шевелиться, вбирал его запах, считая вдохи и выдохи и заставляя тело смириться и успокоиться. И лишь в одиночестве своей спальни позволял воспоминаниям нахлынуть и принести разрядку — короткую и не удовлетворяющую целиком.
      Тронный зал дворца никогда не был особо любим Альмейдо, на Маэллис и вовсе навевал не самые приятные воспоминания, но обоим пришлось смириться с тем, что прием будет именно в этом огромном, украшенном зеркалами и позолотой, лепниной и фресками помещении. Мозаичный мраморный пол отражал бьющее в окна солнце: вопреки традициям, прием был назначен не на вечер, а на утро, собственно, как и все официальные мероприятия с воцарением Альмейдо. Придворным пришлось смириться и учиться вставать с рассветом, а ложиться на закате. Послаблений король никому делать не собирался.
      Шуршали тяжелые наряды дам, их веера, позвякивали драгоценности, то и дело цокали серебряные или медные набойки на каблучках дамских туфель, а то и не только дамских. В распахнутые настежь окна врывался теплый ветер начала лета, играл с завитыми локонами, перьями и разносил запахи пота, пудры, притираний и масел. Стоя за дверью королевской галереи, Альмейдо сжимал тонкую кисть жены и с тревогой всматривался в ее бледное личико:
— Лис, все хорошо? Тебе снова нездоровится?
— Все в порядке, я перетерплю.
— Что сказал лекарь?
      Она улыбнулась, привстала на цыпочки, дотягиваясь до его уха:
— Что это, несомненно, будет мальчик, если он уже сейчас треплет мне и тебе нервы.
      Возмутиться такой несправедливой оценке Альмэ не успел: церемониймейстер грохнул в пол окованным наконечником своего жезла и провозгласил выход королевской четы.
— Если снова станет нехорошо — тотчас говори мне, уйдем. Мы не обязаны оставаться до конца приема. Только до объявления Рыцаря и фаворита, — Альмэ повел ее по ковровой дорожке в зал, помог подняться на три ступени тронного возвышения и сесть. Сам остался стоять, обводя взглядом собравшихся придворных.
      Да уж, сколько здесь присутствующих втайне надеется получить титул Рыцаря королевы? А сколько дам принарядились в надежде, что будут названы фаворитками короля? Но не светит никому, кроме… Глаза поймали светлый, бестрепетный взгляд юноши в гвардейской форме, при полном параде, даже в белоснежных перчатках, стоящего у окна. Раэллис знать не знал о том, кому достанутся весьма важные звания в иерархии двора. Никто не знал, кроме Карина Ильтариа, а тот умел держать язык за зубами. Тем более не знал Совет. Ох, как же бесились старики, когда король непреклонно заявил, что ни одна, ни вторая кандидатуры обсуждаться не будут.
      Советники пытались еще заставить его избрать Первого рыцаря, но заткнулись, стоило только увидеть заледеневший взгляд короля. Он сообщил, что его Первый рыцарь погиб, как герой, и похоронен под стенами Наордэя. Иного рыцаря у короля быть не может и не будет.

      Но сегодня, здесь и сейчас, места тяжелым воспоминаниям не было. Альмэ внутренне встряхнулся, еще раз обводя взглядом приближенных.
— Сегодня я счастлив объявить, что супруга моя, королева Маэллис в тягости, и, как заповедано Высоким Небом, избрать для нее того, кто поклянется кровью и жизнью своей хранить королеву.
      Тишина после его слов установилась полнейшая, казалось, даже ветерок замер.
— Лейтенант Раэллис Стэйар!
      Адъютант вздрогнул, неверяще поднял голову.
— Подойдите.
      Уже на третьем шаге растерянность на лице юного Раэ сменилась маской спокойствия и сосредоточенности. Он дошагал до тронного возвышения и опустился на одно колено, рывком отстегнув крепление своей парадной шпаги от пояса и приподняв ее на ладонях.
— Моя жизнь, мой клинок, моя честь — у ваших ног, моя королева. Клянусь беречь и защищать, как преданный пес, по первому слову моей кэйи и до последней капли крови! — отчеканил он.
      Альмейдо спустился к нему, принимая оружие одной рукой, второй — ленту в цветах Ларада, поданную церемониймейстером, которую ловко повязал на рукоять шпаги. Раньше лента вынималась из волос королевы, но сейчас остался только ритуал.
— Поднимись, Рыцарь королевы. Служи с честью, я доверяю тебе самое драгоценное, что есть у меня, — король вернул оружие, своими руками затягивая пряжки на ножнах.
      Когда он поднялся и сел, Раэллис занял теперь уже по праву свое место на второй ступени тронного возвышения со стороны королевы. Альмейдо невольно усмехнулся: сейчас двор явно будет шокирован. Ну и пусть. Иногда это полезно. Стоит только глянуть в алчущие глаза женщин, да и некоторых мужчин там, в зале, чтобы понять, насколько верен выбор. Они все ждали слов Маэллис, ведь объявление Рыцаря и фаворитки всегда проходят одновременно. И королева поднялась, принимая у церемониймейстера тонкий золотой браслет, украшенный эмалевыми гербами — знак отличия, которым признанная фаворитка будет гордиться, ведь она, по сути, становится младшей супругой короля, без прав королевы на власть, но с ее обязанностями, по крайней мере, теми, которые для беременной королевы будут слишком опасны или обременительны. Длительные приемы, охота, выезды по стране, если придутся на этот период. Не самая легкая, как сейчас кажется этим дамам, обязанность.
— Правом королевы, — зазвенел голос Маэллис, обводящей взглядом молчащую толпу, — объявляю фаворитом…
      Глухой ропот пронесся над придворными и стих. Оспаривать право королевы? Дураков не было.
— …лейтенанта Раэллиса Стэйара.
      Бедняга снова вздрогнул, вскинул голову, ловя взгляд королевы.
— Подойдите, лейтенант.
      Да, именно так: право короля снисходить к подданным, принимая клятвы, право королевы — возводить их, даруя милость. Браслет с едва слышным щелчком закрылся на жилистом, но изящном запястье юноши.
— Берегите короля, мой Рыцарь, — тихо шепнула королева.
— Клянусь, моя кэйа, — так же тихо ответил Раэ.

Примечание к части

* - Дэйе – покровитель, защитник, андэй – протеже, подзащитный. Обычно относилось к связям между аристократами, так же между старшими и младшими офицерскими чинами в армии.


53. Право фаворита

      На том же приеме его величество объявил о турнире, который должен был состояться через две декады на столичном ристалище. Может быть, будь Раэ чуть помоложе или, наоборот, постарше, он загорелся бы желанием участвовать. Но не сейчас и тем более не в его положении. Рыцарь королевы не имеет права рисковать собой в глупых, показушных турнирах. Фаворит короля — имеет право наградить чемпиона, но лишь с позволения короля. Раэллису были безразличны сейчас все на свете кандидаты в чемпионы. Он внимательно смотрел в зал со второй ступени тронного возвышения, и браслет жег ему руку.
      Уж себе-то он мог признаться, что ни в коем случае не рассчитывал на подобное, идя сюда. Зачем шел? Исполнить свои обязанности, как адъютанта. Да и просто… было интересно взглянуть на того, кому король доверит безопасность королевы и нерожденного дитя, ну, и конечно, на ту, с которой его возлюбленный владыка будет проводить ночи и иногда дни. Были у Раэллиса догадки, предположения – он, например, думал, что первым может стать советник Карин Ильтариа. Но чтобы он сам?.. Придется, кстати, посоветоваться с кэем Ильтариа касательно этой самой безопасности: еще очень свежо было в памяти покушение на его величество, отзывалось легкой тянущей болью в груди на резкое движение.
      Раэ отвлекся от своих мыслей, ощутив пристальный и далекий от благодушия взгляд. Обшарил собравшихся придворных глазами, однако никого не заметил. Паранойя? Это вряд ли. Он ведь теперь всем придворным — как кость в горле и чирей в неудобосказуемом месте. Как же, самые приближенные к королевской чете места один умудрился занять!
      Но, несмотря на эти переживания, внутри, в душе, жарким клубком свернулось предвкушение и счастье: он стал фаворитом, и теперь никто не посмеет осудить, если он выйдет из кабинета короля с распухшими от поцелуев губами! О том, что ждет его этой ночью, Раэллис и подумать не смел — боялся, что любой, взглянувший на него, сразу же прочтет эти мысли так, словно они написаны на его лбу огненными письменами.
       Наконец, прием завершился, церемониймейстер подал знак и провозгласил, что их королевские величества покидают зал, и Раэ, как и полагалось Рыцарю, подал руку королеве, на которую она оперлась, а с другой стороны ее поддерживал под руку сам король. За дверью галереи, впрочем, Маэллис отпустила руку юноши, улыбнулась:
— Проводите меня к Рассветным покоям, Альмэ, я задолжала его высочеству несколько занятий по истории Ларада.
— Конечно, моя драгоценная кэйа. Я зайду к нему вечером, как и обещал. Раэллис, ступайте в кабинет, предупредите Далина, чтобы готовил документы к Совету.
      Адъютанту не оставалось ничего иного, кроме как повиноваться. Он с почтительным поклоном отступил назад, дождался, пока король с королевой не свернут в сторону покоев наследника престола, и отправился исполнять приказ, мысленно ругая самого себя:
«Неужели ты думал, что все случится едва ли не за дверями тронного зала? Забыл обо всем, глупец, и о Совете, на котором тебя, кстати, будут рассматривать весьма и весьма пристально. Готов? Право фаворита!»
      Сам себе он мог признаться, что не готов, что ему страшно — вот именно теперь, когда осознал, что обратной дороги нет, и вскоре каждый придворный будет рассматривать его, отыскивая все те гипотетические достоинства, кои вывели обычного лейтенанта на столь высокий пьедестал. Раэллис не обольщался касательно того, что можно будет в нем узреть. Ну, мордашка относительно смазливая — есть и покрасивее пажи при дворе, да и среди аристократов вторые-третьи сыновья. Происхождение? Род Стэйар никогда не был богат или особо приближен к трону владык Ларада. Да, аристократ, но толку в том, коль воспитывался он в приюте для сирот? Манерами не блещет, а ведь теперь придется сопровождать его величество и во время званых обедов… Ох, вот это он упустил, привык столоваться со слугами.
      Он боялся оказаться недостойным, и, видно, что-то такое отразилось в его глазах, когда его величество вернулся в кабинет. Потому что тот, едва переступив порог, внимательно вгляделся в лицо адъютанта, вернулся в приемную и отослал секретаря под каким-то предлогом. А потом запер дверь и жестом приказал Раэллису сесть в кресло у камина, по летнему времени холодного.
— Что случилось, Раэ?
      Принося присягу королю, Раэллис клялся не лгать ему ни словом, ни делом, не стал и сейчас пытаться утаить свои мысли. Король внимательно выслушал его, стоя за спинкой кресла. Это не нервировало, наоборот, давало юноше ощущение одиночества исповедальни, а еще — поддержки и тепла от лежащих на плечах жестких ладоней. Несомненно, страннейшее из возможных сочетаний, но так было, и он не видел в том ничего неправильного.
— Раэ, — макушки коснулось теплое дыхание, скользнуло к уху, вызывая мурашки по телу. — Разве за манеры, происхождение или деньги я выбрал тебя? Разве за красоту или галантное обхождение моя королева назвала тебя своим Рыцарем?
      Раэллис сглотнул вставший в горле ком и все же решился спросить:
— Тогда… за что же, сир?
      Ему не ответили, только рука короля, зарывшись в волосы, властно оттянула голову назад, и горячие губы мигом лишили способности думать о чем-то еще, кроме этого поцелуя. Он длился и длился, заставляя Раэллиса терять голову, но, наконец, окончился.
— Сегодня ночью — твое право, Раэ. И мое исполнение данного слова, — пообещал Альмейдо, не отводя пугающе бездонных темных глаз. — А сейчас — за работу, адъютант, ее еще немало.
      Это отрезвило и успокоило. Раэллис в который раз поразился той власти, что имел над ним король, и порадовался ей. Никто другой не смог бы вот так утешить мятущуюся душу несколькими словами. Пусть его величество не ответил ему прямо, но Раэ знал, что ответ будет дан, раньше или позже — но обязательно.

      Совет прошел в привычной обстановке галдежа, словно в вороньей стае. Старики возмущались произволом нахального юнца, не спросившего их ценных указаний в выборе фаворита и защитника королевы, Альмейдо посмеивался, преисполненный терпения — откуда только и черпал его? Законопроект «О мужских браках и союзах покровительства» был рассмотрен и принят, под его давлением, конечно, однако принят.
— Ваше величество, но ведь это развратит… — заикнулся, было, один из советников, Раэллис быстро глянул на говорившего: кэй Кэриа, казначей.
— С теми поправками и ограничениями, что были внесены? Сомневаюсь, — холодно прервал его король. — А вот комиссии, которые будут рассматривать каждое прошение о подобном союзе, это лишнее. Хотите процветания взяточничества? Все прошения будут поступать лично мне. И впредь право решения по этому вопросу будет иметь только монарх Ларада. Пункт сорок шестой, или вы запамятовали? Раэллис, что еще на повестке дня?
— Обсуждение организации турнира, сир, — адъютант подал ему папку с бумагами.
— Кэй Альбин, это по вашей части. Что скажете?
      Благообразный полуседой советник постучал по своему комплекту документов:
— Церемониал турнира — без изменений, или же внести присутствие вашего фаворита вместо ее величества?
— Ее величеству нездоровится, и в жару и пыль тащить беременную кэйю я не вижу смысла. Королева Маэллис высказала желание наблюдать турнир с балкона, так что на трибуне будет присутствовать кэй Стэйар. Касаемо награды победителю — я согласен с вашим предложением. Золотой венец и серебряная лента, равно как и заявленные суммы, будут достойной наградой безусловному чемпиону и любимцу публики*. Это все?
— Да, сир, — Раэллис подбил стопку листов протокола и придвинул его на подпись.
      Закатное солнце неосязаемым тараном било в окна, недвусмысленно намекая на окончание рабочего дня.
— Заседание окончено. Все свободны.
      Советники покидали зал, оставляя короля и адъютанта в тишине и относительном покое.
— Иди, Раэ, отдохни, — Альмейдо поднялся, сам убрал протокол и документы в сейф.
      Раэллис глубоко поклонился и вышел, несколько растерянный. Отдыхать? Да уж! Денек выдался не столько тяжелый в плане работы или беготни по делам, сколько напряженный в плане моральном. Еще вчера он был просто адъютантом его величества. По сути — помощником секретаря и мальчиком на побегушках. А сегодня он — Рыцарь королевы и фаворит короля. И – о, Небо! — он счастлив и страшно боится того, что не сумеет оправдать возложенное на него доверие. Доверие?
      Юноша даже приостановился, пытаясь осознать.
«Не за красоту, положение или связи. Нет, конечно же! Потому что их величества уверились в том, что мне можно доверять! Клянусь, я никогда не предам!»

      Король пришел к нему в сумерках, когда затих весь огромный дворец, и только шаги гвардейцев отдавались эхом в коридорах и залах. Распахнул дверь, ведущую из королевской опочивальни в комнату адъютанта, и шагнул внутрь, глядя на тотчас поднявшегося ему навстречу юношу. Без камзола и жилета, без шейного платка, в одной тонкой полотняной сорочке и темно-серых бриджах, но даже так он не казался ровесником. Наоборот, выглядел старше, серьезнее. Раэллис сделал два шага к нему, замер на расстоянии вытянутой руки, так же молча. Альмейдо улыбнулся и сократил это расстояние еще на полшага, внимательно глядя в глаза с расширившимися от полумрака и волнения зрачками. Поднял руку, касаясь чистой, в едва заметном юношеском пуху, щеки, провел по ней, словно не уверен был в том, что же следует делать дальше. Раэ прижался к его ладони, потерся, понимая, что все будет сегодня, но торопить нельзя. Право фаворита — принимать.

Примечание к части

* - на рыцарских турнирах Ларада избирается безусловный чемпион - победитель турнира, а так же "любимец публики" - по выбору зрителей из народа тот рыцарь, что выступил "красивее и благороднее" прочих.


54. «Я твой...»

       Альмейдо не знал, чего больше ему хочется — нежно касаться или сгрести светлое золото волос, сдернув с них бархатную ленту, запрокидывая голову Раэ, и пометить жестокими поцелуями-укусами эту тонкую кожу? Но собственные воспоминания о годах, проведенных в Анстанне, держали его надежнее цепей. Поэтому первый порыв он обуздал, хотя – о, Небо! — чего ему это стоило! Пальцы в освобожденные от ленты волосы он все же запустил, притягивая юношу к себе еще ближе, и поцелуй вышел далеко не таким ласковым, как надо бы. Но Раэллис не протестовал, наоборот, отвечал так, что становилось совершенно ясно — именно этого он и хотел, именно так, без лишней нежности, жестко, чтоб боль вплеталась в наслаждение, как нотка острой приправы во вкус изысканного блюда. Альмейдо сдернул с его шеи платок, впился губами в подставленное горло, оставляя на нем след от поцелуя, больше схожего с укусом.
      Его раздевали, распуская шнуровку на сорочке нетерпеливыми рывками, тонкие пальцы нервно сжимались на ткани, задевая соски. Он застонал, перехватив украшенное браслетом запястье, подтолкнул к постели, на ходу стягивая сорочку с себя, жилет и рубашку — с Раэ, оставляя их одинаково полуобнаженными. На постель Раэллис упал, утянув его за собой, и это было правильно. Можно было изучить губами его грудь, замечая, как напрягаются под поцелуями и укусами мышцы под тонкой кожей цвета топленых сливок, как вздрагивает мускулистый, поджарый живот, стоит коснуться его, прихватывая кожу зубами. Шнуровка бриджей юноши капитулировала так быстро, словно и ей передалось сжигающее обоих нетерпение освободиться от остатков одежды. И вырвавшийся из его груди стон яснее ясного говорил о том, что медлить не стоит.
       Вскоре одежды на них не осталось вовсе, и это было воистину благом – все, что могло сейчас встать меж ними, казалось бы лишним. Разве что ароматное масло из предусмотрительно выставленного у изголовья флакона лишним не было, наоборот. Каким бы неистовым ни было сжигавшее их пламя желания, боли своему любовнику Альмэ не желал. Раэ не дал ему слишком затянуть подготовку, обхватил ногами бедра, безмолвно умоляя и приказывая одновременно. Вскрикнул, до синяков сжимая пальцы на плечах своего короля, не отталкивая — притягивая сильнее. Отдавался он, словно в последний раз — без остатка, без фальшивых стонов. Не слишком искушенный в телесных наслаждениях, но от его безыскусных попыток двигаться навстречу, от того, как рвалось из закушенных губ дыхание, обносило голову, словно от крепкого солдатского «горлодера», выпитого натощак. И когда между слившимися в одно целое телами плеснуло горячим семенем, а Раэллис, вздрагивая, простонал:
— Я… твой! — Альмейдо сорвался следом, последними движениями вбиваясь в жарко сжимающее его тело.

      Разжимать рук не хотелось. Раэллис согревал его, не только тело, но и заледеневшую душу, оттаивал ее по крупице, по кусочку. И Альмейдо поддался, позволил себе поверить этому теплу. Лишь ненадолго выбрался из постели, чтобы налить воды в умывальный таз и смыть с себя размазанное и уже стягивающееся пленочкой семя. За ним последовал и Раэллис, и оба вернулись в кровать. Король притянул к себе любовника, укладывая его растрепанную голову на свое плечо, и приказал:
— Спи.
       И Раэ уснул, повиновавшись. Сам же Альмейдо еще некоторое время лежал, бездумно глядя в полумрак, освещенный единственной, догорающей уже свечой. Размышлять не хотелось. Ему было тепло и хорошо, тело наполняла приятная усталость и некоторая опустошенность, сродни той, что появляется после хорошего тренировочного боя с равным по силе противником. Почти равным. Пройдет еще какое-то время, и, возможно, возможно, Альмэ доверится своему фавориту настолько, чтобы требовать от него не только отдаться, но и взять… Сколько времени на это понадобится, он не знал и не желал загадывать.
       Сон сморил его после того, как по коридорам дворца прошла полуночная смена стражи. На удивление крепкий и безмятежный сон, подаривший отдых и телу, и разуму. Догорела и погасла свеча на каминной полке. Заглянула в не задернутое портьерами окно луна, полюбовалась сплетенными в легких, ласковых объятиях юношескими телами и уплыла за островерхие крыши Лантены. Сквозь приоткрытую створку проник ветерок, игриво растрепал и переплел медно-рыжие и золотисто-русые пряди волос и угомонился, когда король, что-то неразборчиво пробормотав во сне, натянул на себя и своего любовника легкое атласное покрывало. Что снилось ему, ведало лишь Высокое Небо, но, если судить по тому, что лицо Альмэ было спокойно, а на губах играла тихая улыбка, сны его были спокойны и приятны.

      Проснулся король с первым солнечным лучом, осветившим розовым румянцем легкие, как молочная пенка, облака. В этом зыбком, нежном свете лицо еще безмятежно спящего Раэллиса показалось ему совсем юным. А следы на его коже — темно-пурпурными лепестками роз. Впрочем, следов хватало и на самом короле, на плечах налились багрянцем синяки, и губы у обоих казались припухшими. Но это не вызывало неприятия, скорее, наоборот. Альмейдо приподнялся, опираясь на локоть, рассматривая своего любовника. Потом склонился к его лицу, касаясь чуть шершавых губ, провел по ним языком, углубил поцелуй, когда они приоткрылись. Повел ладонью по теплому и расслабленному со сна телу, улыбнулся в губы Раэ, ощутив отклик. Тот тихо застонал, раздвигая колени, выгнулся следом за его рукой, перевернулся на бок, закидывая ногу на бедро королю. Так стало еще удобнее ласкать его, забираясь пальцами в самые чувствительные местечки.
       Раэллис прижался еще теснее, снова застонал, когда их тела соприкоснулись, потерся, приоткрывая сонные и полные желания глаза. И снова зажмурился, откидывая голову, подставляя под ласки горло и плечи. Альмэ поддернул его выше на подушку, протянул руку, нашаривая флакон с маслом, едва не пролил его, неловко, одной рукой, откупоривая и окуная пальцы в ароматную густую жидкость. Тело Раэ приняло их в тугой, жаркий плен, юноша выгнулся еще сильнее, раскрываясь, без слов отдаваясь в полную власть своего короля.
       В этот раз все было неторопливо и до сладкой сердечной боли ласково. От этого на глаза Раэ наворачивались слезы, которые Альмэ снимал губами, не позволяя двигаться навстречу, крепко удерживая в руках и медленно доводя его до опустошающего оргазма. И наградой ему стали снова сорвавшиеся с губ Раэллиса слова:
— Я только твой!


55. Чужое место

      Турнир мог бы показаться весьма занимательным зрелищем, если бы только в этот день не было так жарко и душно: на Лантену шла гроза, громоздилась у окоема багрово-фиолетовыми тучами, глухо ворчала.
— Мы вымокнем на награждении, — предрек Альмейдо, то и дело касаясь кончиками пальцев виска, отмеченного шрамом.
— Сир, может, мятного отвара? — предложил Раэллис.
— Увы, сегодня не спасет, — покачал головой король. — Ничего, после турнира будет несколько часов до праздничного приема, успею передохнуть.
      Королева Маэллис, сегодня чувствовавшая себя из-за жары совсем нехорошо, отказалась даже от наблюдения за турниром с балкона, выходящего на ристалищное поле.
— Вы же мне потом все-все расскажете, да? Баженка, ты не хочешь пойти?
— Ото я нэ бачи, як дурни вальчэ! — фыркнула та. — Я лепш дывы за ты, бо ж зусим блиды, дай бо зэлэны!*
— Присмотри, сестричка, — с тревогой обнимавший свою жену, Альмейдо покачал головой. — Лекарь не сказал, когда это пройдет?
— Сказал, — вздохнула Маэллис. — Может, через пару декад, может, через месяц.
— То нэ е добрэ! Алади, мушэ ходы до диду, прошэ билкы, — заявила Бажена.
— Что? Какие… а, травы! Думаешь, помогут?
— Мушэ! Горскэ билкы! Крев горскэ у дьецы важэниш, горскэ питво мае быше!**
— Хорошо, Баженка, я сейчас же пойду и попрошу у деда травы, если ты обещаешь, что они помогут. Раэ, присмотри.
      Король умчался, разом позабыв о том, что должен не бегать по дворцу, а важно шествовать. Да и плевать ему было на протокол сейчас, когда Лис с каждым днем все тяжелее носить его ребенка. Невольно в голову закрадывались мысли, что это наказание за смерть Лайениса. Хвала Небу, Ринташ быстро пресек их, выспросив у встревоженного до крайности юного короля причину его раздрая.
— Чушь, Алади. Небо не наказывает никого, тем более за то, что ты освободил проклятую душу. Баженка права, однако, твоя Лиска носит дитя горской крови, твое дитя, а на тебе след Стража, его благословение за чистый дар. Вот и тяжко ей. Травы помогут, доверься.
— Вам я верю, — твердо сказал Альмэ, принимая у него завернутый в полотно поставец со склянками и мешочками.

      Так и вышло, что голова у короля болела не только от некогда полученного ранения и близящейся грозы, но и от тревоги за супругу.
— Сир, право, лучше бы я остался исполнять свой долг перед ее величеством, — тихо заметил Раэллис, в третий раз наливая в кубок Альмейдо чистой холодной воды.
— Может, ты и прав, Раэ. Но там Бажена и мои побратимы, там гвардейцы, лекарь… Все будет хорошо.
      Ринташ Несавит с нескрываемым интересом поглядывал на турнирное поле, но и к разговору внука с его фаворитом прислушивался.
— Усэ бышэ добры. Нэ чэкаш злэ.
— Наждам сэ.***
      Гроза надвигалась. В полном безветрии обвисли флажки и вымпелы рыцарей, гербовый стяг над королевской трибуной, даже плюмажи на шлемах — и те, казалось, поникли. Храпели кони, лязгал металл, натужно орал рожок распорядителя, вызывая у короля желание пристрелить его или вырвать эту проклятую медяшку из его рук.
— Сир? Вам плохо?
— Ничего, Раэ, я перетерплю. Просто гроза.
      Юноша сел рядом, осторожно, нарушая протокол турнира, взял короля за руку. Просто подержать, показать, что рядом. И в темных глазах забрезжила улыбка, не тронувшая губ, сурово сжатых в линию.
      Закончился турнир, как и ожидалось, под тяжелыми косыми струями ливня. Громыхало так, что Раэллис, награждающий с позволения короля победителя, не слышал сам себя. Однако и венец чемпиону, и серебряную ленту любимцу публики вручил, вымокнув до нитки — пришлось выйти из-под навеса. Впрочем, навес тот тоже был временной преградой дождю, потому что возвращались во дворец верхом. Но на пути домой король уже оживился, словно гроза смыла головную боль и усталость. Осталась только тревога за королеву, и Альмейдо вместе с Раэллисом, не сговариваясь, не успев переодеться в сухое, поспешили к ее покоям.

      Горские травы помогли, или, как и обещал лекарь, все прошло само собой, но через декаду от слабости не осталось и следа, наоборот, прибавилось сил, и Маэллис взялась за помощь любимому супругу, снимая с его плеч хотя бы хозяйственные хлопоты двора. Раэ разрывался напополам: с него-то никто не снимал обязанностей адъютанта, а сопровождать ее величество следовало неотлучно. Поесть он успевал только благодаря тому, что ел теперь за одним столом с королевской четой и маленьким принцем Альмерисом. А то бы и вовсе забывал об этом. Через декаду такого издевательства король приказал ему помогать ее величеству.
— Я как-то справлялся до твоего появления, Раэ, справлюсь и сейчас.
      Сказано было с заботой и лаской, но Раэллис все равно ощутил себя обиженным, хотя и понимал, что это глупо. Он просто физически не может разорваться надвое.
— Сир, мне кажется, я занял чужое место…
— И кем бы ты не желал быть? — усмехнулся Альмэ, зная, что к королеве Маэллис юноша почему-то искренне привязался.
      Раэллис покраснел и опустил голову. Он не мог выбрать.

      Не только он один считал, что занял чье-то место. Тут и гадать не надо было, какое именно место: маркиз Вивианн Эмениа прекрасно помнил и то, как выследил принцев, увлеченно целующихся на дальней галерее, и как неслышной тенью следовал за ними, наблюдая, и как выгибается под уже тогда сильным и красивым будущим королем рыжий принц, и как чутко откликается он на ласку. Помнил и то, как донес королеве на братьев, и скандал с ни в чем не повинным Альмейдо, и свое желание хоть ненадолго получить его в свое пользование. Не сложилось. Проклятая старуха, Элланис, желчно ухмыляясь, спросила, неужели же он в самом деле рассчитывал на то, что получит королевскую кровь в подстилки? Это королю можно трахать рыжего принца. Можно хоть сожрать. Но не ему, Вивианну Эмениа, тогда еще графу, старшему сыну маркиза Эмениа. Через два года он стал маркизом, но к исполнению своей мечты так и не приблизился: следовало сначала поднять на ноги маркизат, почти разоренный стараниями батюшки, чтоб его подземельники драли! А потом все завертелось так быстро, что опомнился он лишь на коронации Альмейдо, который теперь был от него, пожалуй, еще более далек, чем четыре года назад, в Анстранне. Но смутная надежда не оставляла, звала, цепляла, манила. Особенно когда узнал о том, кого выбрал себе в адъютанты юный король.
      Он был немного похож на Лайениса, такой же высокий, белокурый, с такими же светлыми, серо-голубыми глазами. Такой же широкоплечий и мускулистый — за формой он следил и не брезговал физическими упражнениями. Этот же… Раэллис — почему его в Наордэе не убили? — напоминал бледную тень безумного короля. Безопасную тень. Над которой Альмейдо мог бы властвовать. Втайне Вивианн надеялся, что, переборов свой страх, король оглядится и найдет более достойного любовника. Он оказывал те знаки внимания, что пришлись бы по душе юному монарху, он умудрился остаться при дворе, не вляпаться ни в один из заговоров и доказать свою полезность. Он был сносным хозяйственником, чему доказательством служил его собственный майорат. Вивианн старался маячить на глазах короля как можно чаще и оказываться ему как можно полезнее, все еще питая некоторые надежды.
      На приеме по случаю выбора Рыцаря королевы он постарался попасть в первые ряды, поближе к тронному возвышению. И когда прозвучало имя адъютанта, ничуть не удивился: должно быть, мальчишка надоел, а это — почетная отставка. Он практически уверен был в том, что королева назовет не фаворитку, а фаворита, и потому, когда дамы разочарованно застонали, проскользнул вперед, пряча торжествующую улыбку. Когда взгляд королевы на миг задержался на его лице, внутри что-то екнуло и замерло… А потом его будто ударили под дых, обрушив на голову тяжелую глыбу разочарования и злобы. Если бы взгляды могли убивать, Раэллис Стэйар упал бы замертво в тот момент, когда браслет фаворита украсил его руку.

      Он был старше, не намного — всего лишь на четыре года. Но даже четыре года становятся весомым сроком, когда дело касается опыта в интригах при дворе. Шесть лет при Эдерихе и еще два при Лайенисе были хорошей школой для юного маркиза. Он прошел всю иерархическую лестницу от пажа до помощника при советнике по сельскому хозяйству: маркизат Эмениа славился своими черноземами и пшеницей, и о сельском хозяйстве Вивианн был вынужден выучить все, что только возможно и необходимо знать хорошему лорду. Он в самом деле был там на своем месте. Но хотелось иного. Хотелось, чтобы это ему благосклонно кивал король, к нему приходил вечером. Хотелось получить, наконец, возможность сжать эти раздавшиеся плечи, пометить следами эту гордую, сильную шею. Выгнуть так, как захочется, показать, кто из них в постели будет сверху. В памяти словно живые вставали видения-воспоминания. Правда, тонкокостный мальчик, рыжий чагратский жеребенок из этих видений вырос. Только не в жеребца, которого можно обуздать, а в солнечного льва, который сам кого хочешь обуздает. Рыжая Тварь!
      Не вышло стать ближе, и это несказанно бесило Вивианна Эмениа. Это он должен был быть на месте Раэллиса, он! И нужно было только угадать момент, когда белобрысая мелкая сволочь окажется в одиночестве. Убрать его — и королю придется выбрать другого фаворита. Пусть не сразу, время будет, чтобы проявить себя.

      Он следил, оставаясь, как ему казалось, абсолютно незамеченным, в предвкушении потирал руки: на трех не самых легких должностях Раэллис долго не продержится. Ему уже сейчас тяжело, а всего-то прошел месяц. Он уже устал, ходит по дворцу полусонный. Казалось, судьба ухмыляется благосклонно. Королева полюбила сидеть в садовой беседке, дальней, густо заплетенной плющом. Раэллис прибегал туда за полчаса до нее, проверить, все ли в порядке. Потом появлялись горцы и ее величество. Иногда — и сам король. Лучше места и времени не придумать и не выбрать. Вивианн, не будь он так ослеплен жаждой обладать и желанием убрать мифическую помеху, понял бы, что явно свихнулся. Хотя… нет, не понял бы — безумцы считают себя нормальными априори.
      А если бы дал себе труд задуматься, понял бы еще и то, что слишком гладко все шло в его подготовке к покушению на фаворита. Слишком. Ни проклятые горцы не заметили, ни стража не обратила внимания на проскользнувшего в сад придворного, которому там в это время ошиваться было незачем. Шел к беседке и видел маячившую там белобрысую шевелюру. В руку сам собой прыгнул эфес шпаги, он ускорил шаг, взбежал по ступеням — и замер, наткнувшись на промораживающий до самого нутра ледяной взгляд короля.
— Потрудитесь-ка объяснить, кэй Эмениа, что вам понадобилось здесь, да еще и с оружием в руках.

      Объяснял Вивианн в допросных дворца, и то, что слышал король, заставляло его хмуриться и мрачнеть. Позже, ночью, Раэллис, долго набиравшийся наглости и смелости, спросил:
— Сир, что теперь… с ним..?
— Как ты думаешь, Раэ, я страдаю таким смертельным недугом, как всепрощение?
      Успевший перепугаться, юноша выдохнул.
— Не думаю, мой король.
— И правильно. Тех, кто посмеет покуситься на мою семью, на моих близких, я буду казнить без жалости. Вивианн Эмениа был хорош на своем месте — как лорд и хозяйственник. Но никакая полезность не перевесит его предательства. Безумное, болезненное желание обладать, поверь, я знаю, что это такое, но это не искупает.
— Ему хотелось… — Раэ сглотнул, не закончив, не сумел заставить себя продолжить кощунственную с его точки зрения мысль.
      Альмейдо усмехнулся и рассказал, словно бы возводя своего фаворита на ступеньку выше на своем пьедестале доверия:
— Когда-то он подсмотрел за мной и Лайё. Видимо, впечатлился настолько, что донес на нас королеве Элланис, в надежде на то, что опального принца отдадут ему. Не спрашивай, где в это время был его разум, и какими путями шла его логика. У безумцев она своя, извращенная. Королева-мать спустила его мечты в выгребную яму и тем самым дала толчок к развитию его мании. Он ведь даже отца убил, думая, что если графу не обломилось — обломится маркизу… Отравил и все спихнул на свою мать. Не будем о нем, и без того мерзко. Иди сюда.
      И Раэ с готовностью придвинулся, ласками пытаясь смыть с души своего короля эту горечь.

Примечание к части

*- А то я не видела, как дураки дерутся! Я лучше за тобой присмотрю, а то совсем бледная, почти зеленая.
**- Это нехорошо! Алади, иди к деду, проси трав.
- Должны! Горские травы. Кровь горская у твоего дитя, горские зелья быть должны.
***- Все будет хорошо. Не жди зла.
- Надеюсь.


56. Счастье короля

      Время в государственных заботах летит быстро, не успеваешь оглянуться — уже осень. Внезапно приблизился ее сорок девятый день, день, который Альмейдо не считал необходимым как-то отмечать в своем календаре, однако пришлось: Совет настаивал на празднике. День рождения короля — это ведь не шутки. На сей раз Альмэ вполне сознательно отстранился от устроения этого праздника, отдав его на откуп Маэллис, Ринташу и Альбину.
— У меня чересчур много забот и без подобных глупостей. Делайте, что хотите.
      И они сделали: праздник был ярким, как и ларадская осень, шумным, как горское гуляние, чему те же горцы немало и поспособствовали. И, пожалуй, впервые в жизни Альмейдо этот день стал действительно праздничным: ему позволили прижать ладонь к животу Маэллис и почувствовать, как в нее ударила крохотная ножка. Это переживание было настолько необычным, что двадцатилетний король не сумел сдержать слез, да и не пытался. Его дитя отозвалось на его голос.
       А за осенью пришла зима. Мирная зима. Это многое значило и для горцев, и для Ларада. Особенно, для Наордэя и остальных пограничных городков, жители которых смогли вздохнуть с облегчением. Еще очень многое предстояло сделать. До чего-то у Альмейдо просто не доходили руки, что-то казалось не слишком важным, чтобы заниматься им в первую очередь. Он знал, что это ошибочное ощущение, потому что у короля не бывает неважных дел.
      Радовало то, что в своем желании поднять страну, сделать ее снова процветающей, он не был одинок, иначе уже в первые же месяцы своего правления сломался бы под грузом забот и тревог. Но у него теперь была своя сплоченная команда. Маэллис, которую он пытался оберегать от лишних волнений и нагрузок сейчас, когда до родов оставалось чуть меньше двух месяцев, за что получал укоризненные взгляды и уверения, что она совсем не сахарная и не растает от пары десятков бумаг. Дед, внимательно следивший за его успехами и безвозмездно одаривающий советами с высоты прожитых лет. Карин Ильтариа, давший слово капитану Геллару и безукоризненно исполнявший его, помогая всем, чем только возможно. Альбин Исмариа наравне с Эстарисом Шеллераном — были двумя столпами спокойствия в Совете, поддерживавшими все начинания короля. Баженка, Дешта и остальные горцы, ставшие его глазами и руками. Если б не они, вовремя заметившие слежку Вивианна Эмениа, кто знает, что могло бы случиться. И Раэллис, его бессменный адъютант, который, казалось, теперь умел раздваиваться и обладал шестью руками, как лабрийская богиня Устаз, потому что иначе было непонятно, как он все успевал.
      А еще был Ирвин, навсегда оставшийся Первым рыцарем своего глупого юного короля, и его незримое присутствие, в мыслях ли, в редких, но ярких снах, помогало держаться. И Вискол, о котором вспоминалось все чаще с приходом зимы. Альмейдо казалось, что иногда он слышит хрустальный голос флейты, зовущий его выйти в метель. В такие моменты Раэллис обнимал его особенно крепко, согревая и не отпуская в белую круговерть. Кажется, он тоже слышал эту флейту и боялся, что она уведет короля за собой, как однажды пыталась увести Ирвина.
      Еще был Альмерис, маленький, но не по годам серьезный ребенок, которому так не хватало детских шалостей, любви, внимания. Нет, все это ему дарили и Лис, и старик-наорит, и Баженка, и даже Раэ. Но принц жаждал внимания и любви только одной персоны, пусть и не пытался добиваться их всеми правдами и неправдами. Альмэ сам изыскивал свободные часы, чтобы провести их с названным сыном. В один из таких часов и случился этот разговор.
Альмейдо, набрасывая тонким пером силуэт горного орлана, рассказывал мальчику о том, какие животные обитают в горах, а Анн-Астаре и Наор-Дагэ.
— Ты меня не слушаешь, Мерис, — укоризненно заметил, когда понял, что так и есть. — Не интересно, мой хороший?
— Интересно… — маленький принц опустил голову, вздохнул, сжимая кулачки, словно готовился задать неприятный вопрос.
       Альмэ насторожился: что еще случилось? Долго ждать не пришлось, Мерис был все-таки ребенком, и выдержки у него было немного, хотя и гораздо больше, чем требовалось бы такому малышу.
— Альмэ, а ты… ты теперь перестанешь меня любить?
       Король опешил и на мгновение онемел. Потом встал из кресла и опустился перед мальчиком на одно колено, заглядывая в его лицо. Зажмуренные глаза, мокрые ресницы… И такой вопрос? Кто посмел обидеть, кто ляпнул малышу какую-то гадость? Или он подслушал чужие слова?
— Мерис, — мягко позвал Альмейдо, накрывая кулачки ладонями, — посмотри на меня.
       Мальчик открыл глаза, блестящие от непролитых слез, и у Альмэ защемило сердце, он выдернул Мериса из кресла, подхватил на руки, крепко прижимая к себе.
— Что ты, малыш мой? Кто сказал тебе такую глупость?
— Не знаю, — изо всех сил обвивая ручонками его шею, Мерис уткнулся носом в рассыпавшуюся по плечам рыжую гриву короля, забормотал: — Просто слышал, что у вас с мамой теперь будет свой сын, и ты меня любить перестанешь…
— Мерис, у нас с твоей мамой будет сын, конечно, но это совсем не значит, что тебя мы станем любить меньше. Никогда, солнышко, я не буду вас разделять ни в чем. Вы оба будете моими любимыми детьми. Я клянусь.
— Слово короля?
— Слово короля, — сглатывая соленый ком, подтвердил Альмейдо.
       Дознаться, кто посмел такое говорить, он после так и не смог, но теперь выкраивал еще немного больше времени на то, чтобы проводить его с сыном. Рассказывать сказки, учить верховой езде на смирной горской лошадке — пони Альмерис отверг, потребовав сразу «настоящую лошадь». Учить горскому наречию — очень уж радостно загорались глаза деда, когда мальчик, старательно выговаривая гортанные, удлиненные звуки, говорил с ним на родном Ринташу языке. Рисовать вместе, помогая Мерису осваивать нелегкое искусство изображения, начав с того, чему учил его когда-то дед Стелланис — с силуэтов лошадей и птиц, с веток цветущих деревьев. Читать старые сказки — дед привез в подарок очень красивую книгу, написанную даже не на горском наречии, а на том, что было до разделения, на том, что здесь называлось старо-ларадским. Альмерис так внимательно смотрел, пытаясь соотнести непривычные знаки, чуточку другие, с привычными ему, уже выученными буквами. Он схватывал все на лету и Альмэ гордился им, как только мог бы гордиться собственным сыном.
       Он принял этого ребенка, как своего, родного по крови — как же иначе? Ведь у них с Лайенисом в самом деле в жилах текла одна кровь. Половина — горская, половина — ларадская, но, по сути, кровь одного народа, только разделенного когда-то давно Гневом Небес. Для Ринташа Несавита он «прайнук», и это правильно. Для старого горца и Маэллис — «онучка», «дьеци», «кветка».
       Альмейдо, глядя на тех, кто теперь собирался за одним столом в Желтой столовой, улыбался: вот его семья, его опора, то, что дает ему силы не только дышать и жить, но и трудиться во благо всей страны. В его душе потихоньку, незаметно рубцевались страшные раны, затягивались новой любовью, теплом родных и близких. Он начинал понимать, что такое счастье, только сейчас. Вот это все: просыпаться рядом с кем-то, отвечать на нежные поцелуи жены и жадные, страстные — фаворита, обнимать сына, слушать деда, смеяться с побратимами и кружить в горской пляске Бажену, обещать Деште, что силой потащит в храм, если тот не женится на невесте в ближайшее время, слушать жаркие, до хрипоты, споры советников, которые обрываются по его первому жесту… Все это и есть — счастье.


Эпилог

       «Здравствуй, Ир, мой Первый рыцарь, где бы ты ни был сейчас.
      Я знаю и верю, что каждое мое ненаписанное письмо ты все равно сумеешь получить и прочесть. Знаешь, я так счастлив сегодня… Если я не поделюсь этим счастьем с тобой — просто захлебнусь им, как сладким вином.
      Сегодня у меня родилась дочь. Да-да, все вокруг твердили, что будет сын, а Высокое Небо подарило мне именно ее, мою крохотную радость. Я назвал ее Ирмеллис. Да, в твою честь, Ир, именно так. У нее темные глазки и рыжий пушок на голове. Альмерис заявил, что будет защищать ее ото всех. Кажется, он неимоверно горд тем, что будет старшим братом.
      Ирвин, я так много хотел бы сказать тебе, но слова… куда-то они вылетают, и лист снова девственно-чист, и на кончике пера сохнут чернила. Я счастлив, Ир. Я любим и люблю. И за это я ежедневно и ежечасно благодарю только одного человека — тебя.
      Спасибо за все, мой Первый рыцарь».