Я смотрел на руку, имеющую, на месте отсоединения со мною, срез полена со всеми годовыми кольцами дерева. Пальцы самодовольно вертели гелевую авторучку, которая в сговоре с рукой, сыто сочилась черными каплями. Я ненавидел это мелкое издевательство. Моя беспомощность преследовала меня и во сне. Этот сон я захлопнул быстро, как захлопнул бы книгу, ставшей мне ненужною.
Я примерял судьбы, как примерял бы маски. Быть ли мне Иисусом, из царского дома Давидова, или оставаться легендарным нищим проповедником, говорящим ни о чем, когда истосковавщийся народ ждал вождя, изгоняющего римское иго со своей земли? Исход оставался для меня одним и тем же - предательство во благо чужих интересов. Я был разменной монетой в руках учеников. Глупое стадо людей, называющих меня учителем и забывшее, что для этого я должен был быть женатым человеком. Они отодвинули в сторону мою жизнь в сторону, лишили меня жены и сына, чтобы я окончательно потерял черты человека, дабы сделать стирильного бога, не похожего на них.
Мне не было места в любой своей ипостаси.
Моя слишком высокая для мужчины шея, делала беспомощными плечи, прямые, но черные волосы обрамляли узкое лицо и оформляли улыбку как в нечто недостойно-коварное.
Меня не стремились целовать женщины, видя во мне чуждую греко-иудейскую подоплеку.
Я снял кофе с плиты, начиная день. Человечество всё также стыдилось себя, прячась за спины своих мытарей и политиков. Оно по-прежнему было стадом, ищущем только сказку. Никакие войны и смерти не будили его. Правда великого Заратустры, отринувшая богов и проповедуемая мною, сочилась каплями опиума о рае и аде, о вечной жизни и Судном дне.
Парадокс огромного количества мутаций, приведший к теперешнему совершенству человека как физического вида, сьел всяческие надежды на бессмертие. Тысячелетие библейских старцев осталось далеко позади с каждым новым витком развития - за совершенство заплачено сроком пребывания на земле. Еле дотягивая до восьмидесяти лет, человек не успевал созреть ни духовно, ни психически, всё глубже погружаясь в детство и незрелые мечты о воскрешении.
Я с каменным лицом вещал о новых победоносных авианалетах, проповедуя правильность веры в добро над злом, вместо изгнания Римских когорт. Моё подлое лицо появлялось каждый вечер в их домах, гипнотизируя проповедями, где вместо жизни им предлагалась очередная версия убаюкивающей веры в сказки.
Я был Христом после лжевоскрешения, вновь был никем, как до появления у стен Ерусалима в тридцать лет. И опять никто не спросил - Где был ты? Кто ты?-
Мои Гималаи поменяли адрес. Я не изучал религии Индии, чтобы уметь воскрешаться, но также с 14 лет постигал науки выживаемости.
Окунувшись в Европу, я учился жить вне стада. Воровство, случайные заработки и ни одной руки помощи, в которой лежал бы хлеб, научили меня стать убежденным волком. Тонкий слой морали, выработанной человечеством за миллионы лет, легко сползал с меня в условиях существования.
Пристроившихся собак я видел немало, но я не смог поменять шкуру, которую мне дала природа и неизвестная мать. За пять лет я прошел Европу до океана, и вот мне осталась Америка.
Холодная страна с варварскими сердцами, расчетливо превращала меня в изгоя. Страна изуродованных женщин, где каждая третья была изнасилована в возрасте от 5 до 15 лет, и каждая вторая ненавидела мужчин, потому, что их матери учили "просто жить дальше".
Бывших моих соплеменников обьединяла маниакальная попытка стать "своими", надев маску свободных людей. Я менял штаты, убегая от самого себя.
Фермерская дочка в Аризоне родила мне сына, довольного жизнью и собой толстяка. Я не ощутил связи с ним. Это не был я.
Мне была нужна Мария из замка Магдолы. Та, преданная мне, что обрекла себя на соединение со мной, как по царскому роду, так и в желании стать мне верным соратником. Это ей пришлось скрыться на юге Франции, где по сей день существует культ "Черной Мадонны", и где до сих пор устраиваются шествия в её день рождения, жены моей.
- То, что сокрыто от вас, я возвращу вам это!-
Она, из рода первого царя Израиля Саула, скрывала от мира сына Иисуса, лишнего в создании легенды обо мне.
И не важно, что её евангелие не стало каноническим, оно не было ничем ангажировано. Ни тщеславием мытаря Матфея, ни препарированием правды иудеев, ни разочарованием честолюбивого Иуды. Мой любимый ученик мечтал обо мне, как о престолонаследнике дома Давидова, ибо происхождение моей матери не давало никому покоя. Я не стал борцом за освобождение, и мешал другим претендентам.
Мне до сих пор стыдно думать, как кассир моей общины, прикарманивал деньги, а продал меня за 30 копеек. Иуда встречался мне часто в годы мытарств и безмолвия в Америке. Я стал различать его среди тех, кто пахнул любовью ко мне. Теперь, уже я не допускал разочарований в ком бы то ни было.
Марию я нашел, вернувшись на родину. Но и она, как принцесса из Магдолы, очутилась на юге Франции, оставив мне эту квартиру.
Мне не пришлось имитировать воскрешение, дабы уползти в неизвестность. Любя её истинной любовью, я избавил её от душевных невзгод.
Я умер морально заранее, не в силах согласовать себя с никчемностью жизни человека.
- Все ваши неприятности уйдут! Вы христиане! Вы все верите в Христа?
Я Верую, что ты освободишь меня! Верую, что сделаешь нас свободными!-
Где же дверь? И нужна ли эта дверь?
Мой стол, в редакции новостей, был завален листами с последней информацией о событиях в мире. Беженцы в Германии… я помню её - чистую, дисциплинированную страну, в которой было особенно одиноко, и где я, в пятнадцать лет украл велосипед, чтоб колесить по дорогам. Во Франции я гонял уже на Порше с развеселой компанией таких же юнцов, тыкающихся мордами в непроницаемую стену жизни. Лошадьми я занимался в Аризоне, перегоняя табуны в прериях. Наверное, я тогда был счастлив. Свободному не нужен бог!
- Вы просто колдун, Илья, как о чем подумаете, так раз - и случается. Вам дорога в экстрасенсы, не иначе.-
Режиссер мило скалилась по монитору.
- Им я уже был… в позапрошлой жизни. Поднимал безногих с паперти. Сейчас это уже никому не нужно.-
Моё лицо ядовито улыбалось на экране, готовясь правильно сообщать очередную ложь.