ГЛАВА 12
QUIQUE SUUM*
* Каждому свое (лат.)
В огромном саду, где тишина влажным тюлем повисла на ветках, где молчаливые деревья не осмеливались вмешиваться в раздумья, бродила леди Елена. Узкие дорожки, спланированные так, что каждая из них выводила к дому, раздражали девушку строгостью своего геометрического постоянства. Ей, напротив, хотелось уйти подальше, спрятаться, укрыться от людских глаз, чтобы в полном одиночестве, не отвлекаясь на посторонние голоса, насладиться своими воспоминаниями.
Ах, как порой быстротечна жизнь, думалось ей. Как беспощадно она быстротечна, когда чувствам, возведенным на вершину взаимного согласия, отпущено так мало времени для полета. И как парадоксальна, как медлительна та же самая жизнь, когда ожидание превращается в тягостную пытку, когда душа разрывается от одиночества и боли.
“Томазо, единственный, любимый, – спрашивала она у воздуха, у заката, – где ты, и что теперь с тобой?” Но молчал, не колеблясь, воздух. И таял, темнея и сгущаясь, закат – будто уходя от ответа. Только маленькая птичка, кубарем упавшая с ветки на дорожку, озорно, вприпрыжку сопровождала несколько ее шагов, да и та, стремительно хлопая крыльями, растворилась в листве унылых деревьев.
После вчерашнего разговора с Томасом Лоуренсом у леди Елены появилась какая-то надежда, но бессонная ночь свела эту надежду к нулю. Да, размышляла она, в беде проверяются близкие люди, но так ли уж близок к ней мистер Лоуренс, чтобы, жертвуя своей репутацией, умерив свои амбиции и пересилив неприязнь к сопернику, – броситься на помощь. Увы, это не тот человек, полагала девушка, его интересы лежат чересчур близко к собственному благополучию. И доверие к влюбленному художнику, вспыхнувшее на грани отчаяния накануне вечером, по мере приближения утра растаяло, как ночные звезды.
Только мать с ее скромным происхождением, графиня, которой титул достался случайно, женщина с взрывным и не по-женски твердым характером, могла теперь помочь. Но для этого ей нужен был толчок, который бы пробудил вулкан. Нужен был импульс, способный заставить Анну Баттертон вспомнить свое имя и пересмотреть духовные ценности, которыми она жила до сих пор. И девушка рассказала матери о Томазо. Другого выхода леди Елена уже не видела. И теперь в сумрачной тишине вечернего сада, коротая вязкое, почти остановившееся время, она ждала возвращения матери с надеждой в душе. Это была теперь единственная нить, что связывала девушку с жизнью.
Войдя в беседку, в которой всего несколько недель назад леди Елена провела неповторимые часы с любимым человеком, она присела на скамью, где сидела в ту ночь, и, закрыв глаза, предалась воспоминаниям. Сквозь густую листву будто вновь заглядывала луна, и голос юноши с мягким южным акцентом шептал ей слова любви. Она как будто ощутила на своем плече прикосновение его горячей ладони, а от близкого дыхания по шее пробежали мурашки. Вот он, Томазо, совсем рядом. Вот его рука, вот глаза – как горящие угли из буйного костра любви. Как, оказывается, легко вернуть в памяти ту встречу! СтОит только прийти сюда, и волшебная ночь, будто снова опустится на землю, окутывая влюбленных серебряным плащом луны.
Сколько времени просидела девушка в беседке – она не знала. Был сентябрь, месяц надежд и месяц воспоминаний, переходный период между невесомой беспечностью лета и наставительной неотвратимостью увядания, в которой, впрочем, также была своя мелодия, была своя прелесть. Был сентябрь, и через какое-то время девушка почувствовала, как зябнут ее плечи.
Очнувшись от забытья, она раскрыла глаза и обнаружила себя в темноте огромного сада. Деревья, окружая беседку плотным, мистическим строем, делали “на караул”. Но ей не было страшно, ей не было одиноко в прохладном вечернем сумраке: она знала, что любимый где-то рядом…
И вдруг неподалеку хрустнула ветка. Холодок пробежал по спине девушки. Она поднялась и оглянулась.
– Томазо! – вырвалось у нее.
– Это я, сударыня, не бойтесь, – хриплым голосом отозвался Оливер Нортон.
***
Вечер наступил стремительно – будто торопясь скрыть злодеяния этого дня.
Когда графиня Экстер подъехала к своему величественному особняку, слабо белевшему в бурой синеве, сердце ее забилось с удвоенной скоростью. Приказав мистеру Нортону миновать парадные ворота и, обогнув территорию сада, въехать через задние – графиня испытывала сильное волнение, и голос ее предательски дрожал и срывался.
Выйдя из кареты далеко от дома, она почти в полной темноте прошла через задний двор – мимо конюшни и хозяйственных построек – и, не замеченная никем из челяди, бесшумно вошла в дом с черного входа. Крадучись и замирая, опасаясь попасться кому-нибудь на глаза, графиня так же бесшумно поднялась на второй этаж и, прислушавшись к шорохам, проникла в кабинет мужа. Здесь было темно и тихо. Граф любил работать в тишине, и через толстую дубовую дверь не проникал ни один посторонний звук.
Как опытная воровка, графиня, не вызывая колебаний воздуха, двигалась по кабинету. Прекрасно ориентируясь даже в темноте, она быстро отыскала письменный стол графа и, не производя шума, выдвинула один из ящиков. Движения ее были четки, продуманны, хотя руки дрожали, и дыхание порой застревало в груди.
Через несколько минут, по-прежнему оставаясь незамеченной и от этого приобретая все большую уверенность в своих действиях, графиня оказалась в спальне. И только тут, облегченно вздохнув, она опустилась в глубокое кресло. Не зажигая света, просидела она какое-то время.
Мысли ее суетливо толпились в голове, будто скандаля между собой и никак не желая выстраиваться в логическую цепочку.
Между тем граф Экстер, которого ошарашило сообщение о родстве супруги с Томазо Бальони, теперь был весьма насторожен, если не сказать – испуган поездкой графини в Лондон. Больше двух часов провел он в библиотеке, запершись, а затем позвал камердинера и велел принести бутылку вина. Вибрация его нервов грозила сжечь графа, и с целью избежать пожара в душе он решил напиться.
В какой-то момент он ощутил себя маленьким, беспомощно слабым винтиком в огромном механизме текущей жизни, и чудовищность совершенного – а граф не сомневался в исполнении замысла – угнетала его, прижимала к земле, заставляла ужаснуться от собственного поступка. Угрызения совести внезапно проснулись в нем, и граф порой даже пытался внушить себе надежду, что, может быть, что-то не сработает в его схеме, какое-то звено выпадет из цепи, открывая графу путь к спасению. Но эта надежда всякий раз оказывалась недолговечной, и тревога за свою судьбу все больше овладевала им.
Когда камердинер постучал в дверь библиотеки и сообщил, что графиня ждет его в спальне, граф Экстер вздрогнул и побледнел. Пустая бутылка осталась стоять на подоконнике, но предчувствие беды согнало румянец со щек графа.
Он вошел в спальню подозрительно робко, будто остерегаясь резкими движениями вызвать гнев ожидавшей его супруги. Глаза его настойчиво поворачивались к ней, пытаясь высмотреть приговор, написанный на лице графини, но панический страх, овладевший сэром Реджинальдом, заставлял его отворачиваться и не смотреть в ее сторону.
Графиня сидела в кресле, накрыв колени пледом. Ее глаза, горящие лихорадочным огнем, прожигали насквозь преувеличенно стройную фигуру мужа. Заметив, что он вдобавок еще и пьян, графиня с негодованием дернулась, но взяла себя в руки.
Войдя и тщательно прикрыв за собой дверь, граф медленно повернулся к жене. Наконец, после длительного сопротивления, их глаза встретились.
– Дорогая! – безуспешно стараясь скрыть волнение, сказал он. – Когда же ты вернулась?
Графиня не ответила, продолжая сверлить глазами фигуру мужа. На ее лице застыли презрение и ненависть.
– А я вот решил расслабиться, – сказал граф, будто оправдываясь. – Эти вечные распри в Палате так расшатывают нервы! Ты не поверишь, дорогая, но лорд Карлингтон снова выступил против моих поправок к законопроекту!
Глаза графа снова бегали по комнате, цепляясь за каждый предмет. Весь он был взвинчен, и нервозность, которую граф тщетно пытался скрыть, напротив, становилась очевидной.
– Ты не слушаешь меня? – сменив тон, спросил он. – Может быть, ты голодна? Я прикажу подать ужин, да?
– Реджинальд! – охрипшим голосом вдруг сказала графиня.
Он замер на полуслове, испугавшись ее ледяного тона. Фигура графа внезапно утратила стройность, он весь сгорбился, втянул голову в плечи, будто ожидая удара.
– Зачем ты это сделал? – уронила графиня устало и тихо.
Ах, как ей хотелось, чтобы он не понял вопроса, округлил глаза, искренне, а не притворяясь, спросил “а что я сделал?” Слабая, еле тлеющая надежда на то, что он ни при чем, еще жила в ней.
Но лицо графа вмиг изменилось – потухло, окаменело. Глаза его застыли, будто вмерзли в ледяную толщу надвинувшейся катастрофы. Медленно, очень медленно он повернулся к жене – уже не таясь, не шаля посторонней болтовней. С его лица сошел румянец, уступая бескровному оттенку недобрых предчувствий.
– Ты…все знаешь?.. – потерянным голосом спросил он.
– Я видела его! – возвысила голос Анна.
В глазах графа вспыхнул едва заметный огонек.
– Из подземелья Томазо вынес на руках лорд Грей… – продолжила она. – Зачем ты это сделал, Реджинальд?
Огонек в глазах графа потух, тень набежала на его неподвижное лицо.
– Но, Анна, я… – начал он, – я пытался что-то сделать, я хотел вразумить его… Моей целью было избавить Елену от дурного влияния. Ведь Томас Лоуренс, как тебе известно…
– Ты убил моего племянника! – оборвала его графиня.
– Но я ведь не знал!.. – попытался оправдаться сэр Реджинальд, но осекся, столкнувшись с глазами с супругой.
– А если бы знал? Ты просто убил человека! Реджинальд, ты – убийца!
– Анна, я виноват, бесконечно виноват! – залепетал граф. – Но я преследовал единственную цель: благополучие нашей семьи. Да, может быть, я избрал для этого слишком жестокий способ. Но ты же помнишь, сколько неприятностей было у нас из-за этого юноши. А Елена…
– Каких неприятностей? Они любили друг друга! И не прикрывайся дочерью! Перед нею ты виноват вдвойне. Если я потеряла только племянника, то она… Ах, только бы она не узнала, что это сделал ты!
– Анна, что же делать? Уже ничего не изменить! Ну…прости меня, если это возможно…
– Да, ты прав, – ледяным голосом сказала графиня. – Изменить ничего нельзя. Можно лишь совершить правосудие…
– О чем ты? – встрепенулся граф. – Анна, я бесконечно виноват перед тобой! Да, мне трудно рассчитывать на прощение, но посуди сама: разве в том, что произошло, нет и твоей вины? Эти вечные твои женские штучки – недоговорки, какие-то нелепые тайны… Почему я не знал раньше, что Томазо – твой родственник?..
Графиня тяжело посмотрела на него, уничтожая взглядом.
– Прежде чем я отвечу, – произнесла она медленно, – я хочу кое-что тебе сказать, Реджинальд. В моей жизни случалось всякое. Ты знаешь это, как никто другой. Но есть в ней одна сторона, в которую ты никогда не мог вторгнуться настолько, чтобы полностью стать там хозяином. Это – как темная комната для тебя, куда ты ни разу не входил так, чтобы дверь захлопнулась за спиной. Ты лишь заглядывал в нее, пользуясь полоской света в дверном проеме. Эта комната – моя душа.
Граф слушал ее, застыв с напряженным вниманием. Он еще не осознавал, куда ведут эти слова, произнесенные со столь неприсущим жене пафосом.
– Тебе никогда не дано было понять, – продолжала она, – что вовсе не ты, взявший меня из чужих рук, был опорой моей жизни. Да, не удивляйся моим откровениям. Не ты, а дочь – моя милая девочка согревала теплом мои безрадостные дни, озаряла светом своей улыбки мой жизненный путь. И…еще один человек – тот, кто поднял меня из грязи, не побоявшись молвы, поставил на ноги и подарил высшую ценность этой жизни – любовь… Да – он, а не ты, Реджинальд… Видишь, я впустила тебя в темную комнату, и ты растерялся, тебе страшно.
Он смотрел на жену, не понимая, верить ее словам или нет. Чувство глубокого разочарования, к которому внезапно примешалась старая ревность, овладело графом.
– А сегодня, – продолжала графиня, – когда совершилось это чудовищное злодейство, и вскрылась твоя истинная сущность, ты нанес мне смертельный удар. Когда я увидела мертвое тело племянника на руках любимого мною человека, когда я вспомнила о том, какие невыносимые страдания предстоит пережить моей дочери – я поняла, что ты, Реджинальд, – страшный человек. Ты не устоишь ни перед чем, ты способен попрать самое светлое и святое. – Она сделала паузу. Граф молчал, слушая приговор. – Да, в жизни своей я совершила немало ошибок, и немало страданий принесла своим близким. Я сама далеко не святая, это правда. Но только мне одной известно, с каким внутренним напряжением я жила все эти годы… И вот теперь мне захотелось сбросить маску, мне вдруг захотелось снова стать Анной Баттертон, девчонкой из предместья, грубой и неотесанной – но способной на поступок, который не был бы под силу графине Экстер. Да, сударь, по всему выходит, что я ничем не лучше вас! Мы действительно стОим друг друга… Поэтому за племянника, который уже никогда не напишет ни одной картины, и не скажет нашей дочери ни одного нежного слова; за Елену, которая, может быть, уже никогда не сможет так любить; за себя, наконец, прожившую с вами унылую и бесцветную жизнь, и обреченную теперь на вечные муки, – я хочу отомстить вам, граф Экстер!..
– Что, что ты задумала?! – встревожился граф, испуганно глядя на жену.
– То, что я задумала, исполнится, чего бы это мне ни стоило!
С этими словами она спрятала руку под плед, и сбросила его с колен. В глаза графа Экстера смотрело холодное дуло его собственного пистолета.
***
– Сударыня, это я, не бойтесь, – со всей нежностью, на какую был способен, сказал мистер Нортон, выступая из темноты.
– А, мой добрый старый друг! – обрадовалась леди Елена. – Вы вернулись! А где мама?
– Графиня вошла в дом, а горничная Лиз сказала мне, что вы в саду, и я поспешил к вам.
– Мой милый Нортон! – воскликнула девушка. – Вы чудо, а не человек! Вы знаете, как мне желанны известия о Томазо, и разыскали меня, чтобы, не теряя ни секунды, я бежала к матери за новостями! Ведь так?
Мистер Нортон опустил голову. В синем сумраке вечернего сада девушка не могла видеть его скорбное лицо.
– Благодарю вас, дорогой друг, – продолжала леди Елена. – Я бегу к матери. Но скажите же мне пока: она виделась с Томазо? Ей разрешили?
Старик ответил не сразу. Наткнувшись на непосредственность девушки, на чистоту ее чувств, он растерялся, не зная, как сказать ей правду, как обрушить на эту невинную голову, на это озаренное любовью сердце столь тяжкую ношу.
– Девочка моя, – сказал он голосом, в котором было столько неподдельного трагизма, что леди Елена невольно замерла, насторожившись, – я тоже видел Томазо…
– Как! – воскликнула девушка. – Вас тоже пустили в камеру?
– Нет, – уронил старик, решившись сказать ей главное. – Я видел Томазо на руках лорда Грея…
– Что? Я не понимаю!
– Дитя мое, – дрогнувшим голосом сказал старик, отыскав в темноте ее руку, – мы приехали слишком поздно. Томазо…умер… И лорд Грей, находившийся там, вынес его тело из подземелья. Прости меня, девочка, что я принес тебе эту страшную весть.
Сердце девушки сжалось и будто замерло. В горле застрял то ли комок воздуха, то ли комок слез. Какое-то время над их головами висела невыносимая тишина. Наконец, сообщение мистера Нортона, проделав замысловатый путь, дошло до сознания девушки. Она дернулась, пытаясь освободить руку, но старый пират держал ее крепко. Ему казалось, что в эти первые секунды он не должен был ее отпускать.
– Что такое! – простонала леди Елена. – Ах, негодный старик! Это неправда! Вы все сговорились против меня! Ведь так? Отпустите же меня!
Повторная попытка девушки освободиться также не привела к успеху.
– Я накажу вас! – вскрикнула молодая графиня. – Я позову на помощь отца!
– Девочка, опомнись! – призвал ее Оливер Нортон. – Я здесь не для того, чтобы вредить вам. Бог свидетель: я сказал правду, хотя мне было совсем непросто это сделать. И никакого сговора не было. Просто я знаю, что родители не одобряли ваше увлечение. Мне казалось, что они даже могут скрыть от вас истину, хотя еще неизвестно, что было бы лучше…
Голос Оливера Нортона просачивался к девушке сквозь какой-то туман. Старик чувствовал, что шок, вызванный его сообщением, еще не прошел.
– Я видел его с расстояния в десять ярдов, – тихо сказал он. – Лорд Грей погрузил тело в свою карету, и вместе с дамой, которая была с ним, уехал.
– Куда? – слабо спросила леди Елена.
– Не знаю, сударыня. Мне, правда, показалось, что ваша мать знакома с этой женщиной. Они разговаривали. И потом она очень плакала.
– Это была тетушка Тереза, – догадалась девушка. – Значит, Томазо там… Я не верю! Я все равно не верю! Ах, Нортон, если бы ты знал, чтО значит для меня Томазо!
– Я догадываюсь, сударыня.
– Нет, ты даже не представляешь! Ведь Томазо – мой кузен!
– Да что вы! – воскликнул Оливер Нортон. – Это действительно неожиданность. Но ваша мать… И граф… Они ведь прогнали его из дома…
– Они не знали этого. Тогда не знали. А сегодня я раскрыла матери секрет. И она поехала выручать Томазо из тюрьмы…
– Так вот оно что!.. – будто размышляя вслух, сказал кучер. – После того, как уехала карета лорда Грея, графиня вошла в здание тюрьмы. Вероятно, она хотела выяснить у тюремного начальства причину…простите, смерти Томазо. Пробыла она там не больше четверти часа… Так-так, кажется, я начинаю понимать. Знаете, моя юная госпожа, мне кажется, вашей матери удалось узнать, от чего умер Томазо.
– Вы так думаете?
– Она вышла из тюрьмы стремительно, как человек, одержимый единственной мыслью. А, садясь в карету, приговаривала: “Что ж, он мне заплатит за все!”
– Что же она имела в виду? – спросила девушка уныло. Казалось, логические построения Оливера Нортона не достигали ее расстроенного сознания.
– Полагаю, вам нужно спросить у нее самой, – сказал кучер. – Вероятно, в эти минуты она уже делится с графом новостями…
– Да? Тогда я немедленно пойду к маме, – сказала леди Елена.
Старик отпустил ее руку.
– Позвольте, я провожу вас к дому, – сказал он. – Простите меня еще раз за это известие. Я не думал, что отношение графини к этому юноше так сильно поменялось…
Они вышли из беседки и сделали несколько шагов.
– Что это? – вдруг спросила леди Елена, прислушиваясь.
– Что? – переспросил мистер Нортон.
– Не знаю. Будто выстрел, и совсем рядом.
– Я не слышал, сударыня, – признался старик.
– Идемте же, Нортон! – позвала леди Елена. – Я отчетливо слышала выстрел со стороны дома.
И она побежала по тропинке, увлекая за собой хромоногого старика.
***
Томас Лоуренс был в смятении. Для чего, для чего прилагались все усилия – этот унизительный визит к сэру Хорэйсу Уолполу, эта доверительная беседа с графом Экстером? Как жестоко он обманут и предан! За что? Почему граф, зная, какие высокие цели ставит перед собой молодой художник, и обещая оказывать ему поддержку, – за его спиной, тем не менее, совершил такое жестокое предательство? Какая тайная игра происходит вокруг?
“Все рухнуло! Все пошло прахом! – думал Томас Лоуренс, покачиваясь в экипаже и нетерпеливо поглядывая в окно. – Леди Елена, узнав о смерти Томазо Бальони, замкнется и навсегда отвернется от меня. Это так же ясно, как и то, что произошла чудовищная ошибка. Сумеет ли теперь леди Елена разобраться в том, что произошло? Конечно, граф постарается скрыть от домашних свою причастность к смерти Бальони. Остается единственный шанс: рассказать девушке правду. Но поверит ли она мне? Увы, ее сердце наверняка ослепнет от горя, и мой правдивый рассказ может показаться ей самой гнусной клеветой. Что же делать? Как выпутаться из этой ситуации? И почему все же граф сделал это?”
Так думал Томас Лоуренс, приближаясь к Хайгету. Справедливо полагая, что после содеянного, чувствуя свою вину, граф Экстер откажется принять его, Томас, желавший в этот вечер непременно докопаться до истины, решил воспользоваться хорошим знанием особняка графа, и проник в дом тайно, через задний двор. Единственной его целью был серьезный мужской разговор с сэром Реджинальдом, единственным желанием – не встретиться с графиней и, тем более, с леди Еленой. В душе его клокотал вулкан, сердце выпрыгивало из груди, руки дрожали.
Как ночной грабитель, осторожно пробирался он по полутемному дому, не зная наверняка, в какой из многочисленных комнат может отыскать графа. Полагая, впрочем, что, скорее всего, тот находится в своем кабинете, Томас решил сразу направиться туда.
Проходя мимо графской спальни, он услышал в комнате какую-то возню, а затем быстрые шаги, приближающиеся к двери. Опасаясь быть разоблаченным, Томас метнулся за колонну, где нашелся затененный уголок для его тонкой фигуры. И вовремя – еще секунда промедления, и он был бы замечен графиней, которая стремительно вышла из спальни и, оглядевшись, почти бесшумно скользнула мимо Томаса к лестнице черного хода.
Дождавшись, когда стихнут ее шаги и шорох платья, Томас Лоуренс вышел из укрытия и осторожно продолжил свой путь. Снова оказавшись у двери в спальню, он заметил, что она приоткрыта. Любопытство заставило его заглянуть внутрь. “Какая удача! – подумал он. – Графиня ушла, и граф остался один. Вот тут мы и поговорим”. И, распахнув дверь, он решительно вошел в комнату.
Сэр Реджинальд сидел в кресле почти спиной к двери. Голова его была откинута назад, и Томасу Лоуренсу показалось, что граф дремлет. “Но не мог же он уснуть мгновенно, ведь не прошло и полминуты, как отсюда вышла графиня”, – подумал Томас и кашлянул. Граф Экстер не пошевелился.
Продвинувшись на несколько шагов, Томас похолодел от ужаса. Ему открылись стеклянные глаза графа, устремленные в одну точку. Бросившись к нему, он увидел темное маслянистое пятно на его груди и пистолет, лежащий на коленях. Граф Экстер был мертв.
У Томаса подкосились ноги. Он понял, какое преступление произошло здесь несколько минут назад. Молниеносная мысль о том, что со смертью графа собственная жизнь пришла к краху, пронзила его. “Бежать! Бежать отсюда, не теряя ни секунды! – мелькнуло в голове. – Бежать вслед за графиней!”
Бросив последний взгляд на мертвого графа Экстера, Томас попятился и, повернувшись, застыл на месте. В двери стояли Оливер Нортон и леди Елена. За ними маячили лица горничных и камердинера.
– Это не я, не я! – залепетал Томас Лоуренс, отступая. – Поверьте мне, леди Елена, это не я! Умоляю вас!..
Девушка приблизилась к креслу, еще не до конца понимая, в чем пытается оправдаться ее воздыхатель, но, когда увидела отца, вскрикнула и упала в обморок.
Оливер Нортон, камердинер графа и дворецкий бросились к Томасу Лоуренсу, повалили его на пол и связали руки ему за спиной. Бедняга не сопротивлялся. Слезы катились из его глаз.
***
Леди Елена очнулась, когда Томаса Лоуренса уже не было в спальне. Со связанными руками его увели в Голубую гостиную, где так часто он сиживал за одним столом с графом, и под присмотром камердинера оставили дожидаться констебля.
Девушку отнесли в ее комнату и привели в чувства. Горничные колдовали над ней, протирая виски уксусом, давая нюхать что-то едкое и противное, расшнуровывая корсаж. Когда леди Елена открыла глаза, она обвела всех отстраненно-печальным взглядом и спросила, едва подав голос:
– А где мама?
– Ее нигде не могут найти, – услышала она. – Графини нет в доме…
Мистер Нортон, которому по должности и положению нельзя было входить в спальню молодой графини, топтался в дверях, угадывая то, что леди Елена, придя в себя, захочет его видеть. Он давно догадался о том, что исчезновение графини напрямую связано со смертью графа – уж слишком таинственно она себя вела накануне. Но как попал в комнату несчастный художник – было старику непонятно. Одно он знал наверняка: кто-то из них застрелил графа, и до обнаружения графини не мешало бы держать Томаса Лоуренса связанным.
Оправившись от обморока, леди Елена сделала попытку присесть, отстранив заботливые руки горничных, и тут увидела мистера Нортона. Даже не смутившись от того, что ее платье едва прикрывало грудь, девушка обратила к старику умоляющий взгляд и воскликнула голосом полным отчаяния:
– Нортон, друг мой, увезите меня отсюда, мне страшно!
– Куда вы поедете, сударыня? – всполошились горничные. – Вам необходимо остаться возле отца.
– Прочь! – воскликнула леди Елена. – Мне лучше знать, где следует находиться!
Она поднялась с постели, сама надела туфли и решительно направилась к двери. В ее глазах плясал лихорадочный огонь, лицо было бледным, исполненным решимости.
– Нортон! – сказала она. – Едем к нему! Едем немедленно!
И она стремительно вышла, оставив горничных в недоумении.
Карета графа была готова к любой поездке, поскольку старик Нортон не стал распрягать лошадей, когда вернулся из Лондона с графиней. Он задал им овса и тут же побежал разыскивать юную госпожу. Теперь же, наскоро напоив безотказных животных, кучер лихо развернул карету на выезд и подсадил леди Елену, которая все это время находилась рядом. Через несколько минут они выехали из Хайгета и помчались в Лондон.
Небо незаметно очистилось от облаков, выставив на обозрение свои звездные кружева. Посреди этой небесной скатерти, как тарелка с отбитым краем, стояла холодная, серебристо-медная луна. Было прохладно, но безветренно. Лошади бежали весело. Не прошло и получаса, как леди Елена была у дома тетушки Терезы.
Никакому живописцу, пожалуй, не удалось бы смешать краски так, как смешались теперь самые противоречивые чувства в душе бедной девушки. К ужасу, испытанному при виде крови отца, примешивалась дочерняя любовь к нему пополам с ненавистью за бездействие и нежелание помочь ей. Любовь к матери, которую в последний момент удалось обратить “в свою веру”, омрачалась смутными подозрениями в связи с ее необъяснимым исчезновением. Но над всем этим, отодвигая на второй план самые разнообразные переживания, стояло чувство, способное затмить любой разум, способное как возродить человека из праха, вдохнув в него новые силы, так и низвергнуть его в прах, отняв свободу и счастье. Это была любовь к Томазо.
И теперь, когда леди Елена, стоя на пороге тетушкиного дома, готовилась к последней встрече со своим возлюбленным, – неописуемый трепет овладел всем ее телом, будто озноб вселенского холода, посетившего этот дом, охватил ее своими ледяными руками. В ней уже не было слез, не было боли и страдания от этой невосполнимой утраты – лишь холод, заледенивший душу, лишь оцепенение перед ангелом смерти, коснувшимся черным крылом ее судьбы.
Заплаканная Мэгги, опустив глаза, отступила в сторону, пропуская леди Елену. Девушка тихо вошла в скорбный полумрак слабо освещенной гостиной. На столе, покрытом белой скатертью, в новых брюках и новой атласной рубашке с кружевным воротником, неподвижно, как могут лежать лишь мертвецы, покоился Томазо Бальони. У его изголовья, бросая мягкий розовато-золотистый свет на одухотворенное лицо, горело несколько свечей. Католический пастор, доставленный лордом Греем, тихо читал молитву. Чуть поодаль, на стульях, едва освещенные ритуальным светом, сидели Тереза Клайв и Фаустина Бальони. Рядом с ними находились Джонатан и Эмили Клайв.
Леди Елена, смутно угадывая их фигуры, бесшумно подошла к столу. В ее движениях было что-то механическое, неуклюжее, но полумрак скрадывал нетвердость походки. Приблизившись, девушка остановилась так близко, что до лица, до рук Томазо, скрещенных на груди, можно было дотронуться. Пастор слегка отвлекся, взглянув на нее, и продолжил отпевание.
Несколько минут леди Елена простояла возле стола. Заворожено смотрела она на изможденное, но хранящее отпечаток успокоенности лицо юноши. Будто невидимая нить даже после смерти Томазо связывала их. Будто звездная шаль вечной близости двух возлюбленных душ покрывала их юные головы.
Наклонившись, леди Елена прикоснулась губами к губам Томазо – и не почувствовала холода. Мертвые ткани коснулись живых, свет соприкоснулся с тьмою, но между ними не было противоречия – в эти мистические минуты между ними было равенство.
Отойдя от стола, леди Елена шагнула в полумрак и, встав рядом с тетушкой Терезой, опустилась на колени. Оказавшись в столь несвойственной для графини позе, она склонила голову на руки миссис Клайв и сказала еле слышным голосом:
– Когда я ехала, мне показалось, что на небе зажглась новая звездочка… Теперь каждый вечер я буду смотреть на нее…
Миссис Клайв переглянулась с синьорой Бальони и ответила дрогнувшим голосом:
– Девочка моя, присядь на стул рядом со мной. Тебе не следует стоять на коленях.
Леди Елена подняла голову и печальным взглядом обвела присутствующих.
– А кто эта женщина? – спросила она. – Я ее никогда не видела.
– Это синьора Фаустина, мама Томазо, – ответила миссис Клайв. – Ваше знакомство могло бы произойти в более радостной обстановке…
– Синьора Бальони… – будто пробуя на вкус новое имя, произнесла девушка. – А Томазо мне говорил, что вы в Италии. Он меня обманывал, да?
Теперь уже синьора Бальони переглянулась с миссис Клайв.
– Нет, девочка, – нежно сказала она, – он не обманывал тебя. Я приехала из Италии, как только узнала, что Томазо попал в тюрьму.
Леди Елена недоверчиво посмотрела на женщину, перевела взгляд на тетушку Терезу.
– А разве Томазо был в тюрьме? – спросила она. – Разве он преступник? Он всегда был такой милый и добрый. Жаль, что он умер…
– Господи! – вырвалось у миссис Клайв. – Этого еще не хватало! – И добавила более сдержанно: – Милая Елена, тебе необходимо отдохнуть. Мэгги проводит тебя в спальню.
– Нет! – встрепенулась девушка. – Я боюсь идти в спальню! Там…отец… Он тоже умер…
– Что ты такое говоришь, девочка? – Миссис Клайв нахмурила брови. – Кто умер?
– Граф Экстер, сударыня, – ответила леди Елена. – Его застрелил Томас Лоуренс, я сама видела…
– О господи! Это уже слишком! – воскликнула миссис Клайв. – Эмили, дорогая, отведи Елену в спальню и побудь с ней. – И добавила, обращаясь к девушке: – Тебе не нужно бояться. Эмили не оставит тебя одну.
– Хорошо, – ответила леди Елена. – Только пусть она расскажет мне что-нибудь… Мама всегда рассказывала мне сказки…
Через минуту, когда Эмили и леди Елена ушли, миссис Клайв обратилась к мужу.
– Что это, Джонатан? – тревожно спросила она.
– Полагаю, ее мозг не перенес потрясения, и теперь только доктор Лоу может дать нам какие-то разъяснения…
– Послушайте, Тереза, – сказала синьора Бальони, – я не стала говорить об этом раньше, поскольку было не до того. Лорд Грей сказал мне там, у ворот тюрьмы, что почти уверен в том, что знает убийцу Томазо.
– Откуда? – одновременно спросили мистер и миссис Клайв.
– Этого я не знаю. Но он называл имя…
– Какое?
– Граф Экстер.
– Что?! – воскликнул Джонатан, а Терезе после слов синьоры Бальони стало дурно.
– О-о-о! – простонала она. – Какая жестокая жизнь кипит вокруг нас!
– Да, тут что-то не так, – сказал Джонатан. – Что-то страшное происходит… Если верить словам несчастной девочки, то и граф Экстер тоже мертв.
– Ей нельзя верить, она больна, – возразила миссис Клайв.
– Думаю, что завтра хоть что-нибудь прояснится, – сказал Джонатан. – А может быть, Ирвин еще сегодня привезет нам какие-то известия об этом деле.
– Нет, – заметила миссис Клайв, – только два человека могут что-то знать: лорд Грей и граф Экстер.
– А твоя сестра? – спросил Джонатан. – Ты полагаешь, она не замешана в этом деле?
– Анна? – переспросила миссис Клайв. – Хотела бы я теперь побеседовать с ней…
***
Через полчаса в гостиную спустилась Эмили.
– Спит, – коротко сказала она. – Бедное дитя…
Во все время недавних разговоров пастор не отходил от тела юноши. Казалось, ничего, что происходит вокруг, не интересует служителя храма. Закончив свое дело, он закрыл молитвенник и сказал:
– Оставайтесь с миром, дети мои. Завтра утром я приду к вам, чтобы проводить юношу в последнюю обитель. Теперь же позвольте покинуть ваш скорбящий дом, и пусть вам откроется истина, и в душах воцарится справедливость и любовь. Амен.
Джонатан проводил пастора на улицу. Посадив его в экипаж, он уже повернулся лицом к дому, как вдруг за его спиной, грохоча по мостовой от бешеной скорости, остановился другой экипаж. Подумав, что это мог быть доктор Лоу, который вместе с лордом Греем отправился накануне заказывать гроб и оформлять все необходимые для погребения формальности, Джонатан оглянулся. Но вместо доктора из наемного экипажа вышла графиня Экстер. Мистер Клайв не мог ее не узнать даже в вечернем сумраке. На мгновение он растерялся, но, быстро справившись с волнением, отступил на несколько шагов и встретил графиню у порога.
– Добрый вечер, сударыня, – сказал он прохладно. – Что привело вас сюда в столь поздний час?
– Мне кажется, нелепо называть этот вечер добрым! – ответила графиня возбужденно. – Я была у ворот тюрьмы, все видела и все знаю. Мне необходимо поговорить с Терезой.
– Представьте, сударыня, – с иронией заметил Джонатан, – что ваши желания совпадают.
– Вот как! В совпадении нет ничего удивительного: мы ведь сестры, не так ли…
– Что касается миссис Клайв, то она помнила об этом всегда, – заметил Джонатан, пропуская графиню в дом.
Она не стала отвечать на язвительное замечание в свой адрес, и лишь удрученно опустила голову. Войдя в полумрак гостиной, где единственным светлым пятном была рубашка Томазо, графиня остановилась, заворожено глядя на юношу. Некоторое время она стояла неподвижно, сложив руки на груди, и было видно, что в ее поведении нет никакого притворства.
– Томазо, дорогой, – тихо сказала она, – прости меня, я так ошибалась…
Затем, повернувшись к Терезе, без всяких предисловий она сказала:
– Сестра, мне необходимо поговорить с тобой.
– Я слушаю вас, сударыня, – тихо ответила миссис Клайв.
– Оставь это! – воскликнула графиня. – Я пришла к тебе действительно, как сестра к сестре. Прошу тебя, не начинай выяснять отношения. Перед смертью этого юноши меркнет все на свете…
– Хорошо, Анна, – нерешительно согласилась Тереза, понимая, что графиня действительно сбросила светскую маску неприступности. – О чем ты хотела поговорить?
– Мне бы не хотелось… – замялась графиня.
– Здесь находятся все, кому я доверяю, – перебила ее Тереза.
– Хорошо, я скажу при всех. Тем более что это уже не имеет никакого значения, – сказала графиня. Присев на стул, она достала из рукава носовой платок. Затем промокнула лицо и обвела присутствующих горящими глазами. – Я расскажу вам эту страшную историю, потому что прошу вашей помощи. Дело в том, что мой муж, граф Экстер, в силу каких-то своих особенных рассуждений, решил избавиться от человека, вставшего на пути жениха нашей дочери Елены. Этим человеком, как вы знаете, был Томазо. Ах, как поздно я узнала о том, что он мой племянник! Я не допустила бы этого! Вообще все могло быть иначе. Но теперь ничего не вернешь. Томазо… Я была в тюрьме, когда лорд Грей вынес его из подземелья – вы знаете об этом, синьора. Но потом, когда вы уехали, я пошла к начальнику тюрьмы и заставила его во всем сознаться. О, каким это было для меня ударом! Мой муж, мой муж – убийца! Да, Тереза, представь, это правда! И тогда же я решила отомстить ему за смерть племянника. Я знала, что это сделать нелегко, но чувство мести, охватившее меня, было столь велико, что я решилась на этот шаг и сделала его. Граф Экстер мертв!
– Ах! – вырвалось у Терезы. – Это правда!
– Да, это правда! – не заметив утвердительной интонации, повторила графиня. – Я застрелила графа из его пистолета, и бежала из дома. Теперь я уже не графиня, теперь я просто Анна Баттертон – преступница, убийца. Я знаю, у меня остается только один путь – на виселицу. Вот почему, скрываясь, я приехала к тебе, Тереза, с одной единственной просьбой. Я знаю, что ты не откажешь, не отвернешься от меня. Возьми к себе, приюти мою бедную девочку, и сделай так, чтобы она никогда ничего об этом не узнала. Пусть только смерть любимого человека, но не позор графской семьи – омрачают ее невинную жизнь. Ты сделаешь это, Тереза? Умоляю тебя! Дороже дочери у меня ничего не было в этой жизни! Тереза, сделай это для меня… А я ухожу, я исчезну, обо мне вы больше никогда не услышите. Только спасите мою девочку, прошу вас!..
Слезы брызнули из ее глаз, и она упала перед Терезой на колени.
Потрясенные рассказом, все молча смотрели на Анну. Воцарилась жуткая тишина. Лишь слабое потрескивание нескольких свечей наполняло эту тишину жизнью.
И вдруг в этой тишине раздались звуки, слишком отчетливые и явные, чтобы не обратить на них внимание. Это были нетвердые шаги леди Елены, спускавшейся по лестнице.
Все замерли – появление девушки, как в хорошей классической пьесе, заставило вздрогнуть действующих лиц. Напряжение человеческих сердец достигло своего предела.
Медленно спустившись в гостиную, девушка подошла к столу, заставив отшатнуться свою мать.
– Ты здесь! – вскрикнула графиня.
Леди Елена безумными глазами смотрела на женщину, чье крайнее изумление только что окатило ее горячей волной. Невыразимое страдание, спрятанное за ширмой остекленевшего взгляда, разыгралось где-то в глубине ее сознания.
– Мама, это…правда? – спросила она механическим голосом. – Я слышала…ты сказала…
– О господи, помоги мне пережить это! – вскрикнула Анна и выбежала из дома Джонатана Клайва.
***
Следующий день выдался серым, как набережная Темзы. Угрюмые облака плотно заштриховали безжизненное небо. Накрапывал дождь, лакируя черепичные крыши домов, булыжные мостовые. Лондонский сентябрь прощался с юным итальянским художником, отыскавшим любовь и смерть в этом неприветливом городе.
На кладбище у церкви Святого Мартина-на-полях рядом с могилой Томаса Баттертона зияла свежая яма. Четверо землекопов, притихших неподалеку, с любопытством наблюдали за немногочисленной процессией. Их явно удивляло то, что за скромным катафалком к месту захоронения подъехала роскошная карета, украшенная герцогским гербом. Тихо переговариваясь, землекопы никак не могли взять в толк, кого хоронят – простого человека или дворянина.
– Только бы поменьше болтовни, – проворчал один из них, – а то дождь усиливается, вымокнем до нитки.
– Странное место, – задумчиво сказал другой. – Тот был совсем молодой, и этот тоже…
– Не все ли тебе равно? – сказал первый. – В нашей работе главное не сострадание, а количество. На всех сердца все равно не хватит. Представь, Джереми, что ты закапываешь собаку.
– Собаки бывают умнее и преданнее людей, – ответил Джереми и отвернулся.
Между тем гроб с телом Томазо Бальони сняли с катафалка на землю рядом с могилой. Пятеро мужчин и пятеро женщин обступили его. Землекопы видели, как одна из женщин, одетая не по английской моде, упала на колени и, рыдая над юношей, долго гладила его лицо и волосы, снимая бисеринки дождя с его щек и бровей.
Другая – такая же юная, как покойник – стояла рядом, молитвенно сложив руки, и время от времени поднимала лицо к небу, что-то беззвучно говоря одними губами.
Трое остальных, скорбно опустив головы, были неподалеку.
Среди мужчин выгодно отличался статью и благородной сединой хозяин роскошной кареты, непонятно как оказавшийся в этой компании. С суровым выражением на лице он хранил строгое молчание, лишь подставляя иногда локоть или ладонь иностранке.
Двое мужчин были калеки – один без ноги, другой без глаза. Но если первый производил на землекопов впечатление благородного господина, то пиратскую рожу второго они вполне могли встречать в одном из портовых кабаков Саусворка.
Священник, прибывший вместе с процессией, торопливо читал молитвы, поеживаясь от дождя. Было заметно, что он мечтал поскорее закончить вынужденно долгую по обряду процедуру.
Последний же из мужчин был по-настоящему деловой человек. Именно с ним накануне договаривались землекопы, от него получили аванс, а после погребения ждали расплаты.
Тем временем пастор закончил, наконец, чтение молитв и отошел в сторону. Среди землекопов началось движение, но они быстро притихли, когда к гробу юноши подошел владелец герцогского герба.
– Друзья, – сказал он приглушенным голосом. – Я бы мог повторить сейчас слова лорда Шефтсбери* о том, что все к лучшему в этом лучшем из миров. Но кому из вас нужны подобные утешения? Разве лучшим стал исход всей этой истории? Тем более что наш мир и наша жизнь далеко не так прекрасны, как утверждал наивный философ. А хочу я сказать сейчас вот что. Томазо приехал в Англию, считая меня своим врагом. Теперь я стою здесь и хороню его, как юного друга. В жизни всегда непросто отыскать границу между истиной и ложью, между любовью и ненавистью. Я хочу, чтобы эта нелепая смерть, виновника которой, как известно, уже постигла божья кара, сблизила всех нас, научила быть внимательнее, добрее друг к другу. Впрочем, семья Джонатана Клайва, с которым судьба связала меня давно, вовсе не нуждается в подобных напутствиях. Но мне очень хочется, чтобы кроме юной леди в эту семью была принята и синьора, которую слишком многое теперь связывает с английской землей. Я же, в свою очередь, постараюсь в ближайшее время доказать свое расположение к вам окончательно и бесповоротно. – Он сделал паузу, обвел всех глазами. – В такой сырой, мрачный день чаще всего думается о смерти, но больше всего хочется жить. Пусть же сын ляжет рядом с отцом, а те, кто останется на земле, никогда не забудут ни того, ни другого.
* Лорд Шефтсбери (1671-1713) – родоначальник “этической философии”.
По знаку доктора Лоу землекопы, тронутые проникновенной речью лорда Грея, выполнили свою работу слаженно и быстро. На свежий холм легли цветы. Еще через некоторое время лишь дождь остался на кладбище, орошая могилу слезами скорбящего неба.
***
После похорон все вернулись в дом мистера Клайва. Лорд Грей, правда, пригласивший синьору Бальони погостить у него пару дней, собирался с ней покинуть гостеприимную семью, однако Джонатан настоял, чтобы тот остался.
Подъехав к дому, все увидели констебля, который крутился у ограды, явно кого-то поджидая. Высадившись из карет, хозяева и гости привели в замешательство полицейского, который не знал, к кому из них обратиться.
– Сударь, вы кого-нибудь ищете? – помог ему Джонатан.
– Да, ищу, – ответил констебль, вращая глазами, – точнее будет сказать, жду.
– Кого же?
– Миссис Клайв, сударь. Миссис Терезу Клайв.
– Да? А в чем, собственно, дело? – спросил Джонатан, оглянувшись на остальных.
– А вы, простите, кто, сударь?
– Я Джонатан Клайв, а Тереза Клайв – моя супруга. Так в чем же дело?
– Прошу прощения, сударь, – сказал констебль. – Но дело очень деликатное и, увы, печальное…
Он замялся, не зная, с чего начать.
– Выражайтесь яснее, сударь, – поторопил Джонатан. – Меня ждут люди. Мы только что вернулись с похорон племянника, и все промокли.
– О, простите, простите, сударь! – заволновался констебль. – Дело в том, что сегодня утром, часа два назад, в районе Тауэра из реки был поднят утопленник. Вернее сказать, утопленница. И вашей супруге необходимо прибыть на опознание.
– Анна! – воскликнул Джонатан. – О, Господи!
– Это графиня Экстер, – сказал констебль. – Вчера в Хайгете был арестован убийца ее мужа, некий Томас Лоуренс. А сегодня вот нашли ее саму… Прислуга дала ваш адрес, утверждая, что графиня и ваша супруга – сестры.
– Да, это правда, – подтвердил мистер Клайв. – Но как же быть? Тереза еще не отошла от одной утраты, как тут…
Констебль помялся. Было видно, что в столь деликатном и драматическом деле ему никогда не приходилось участвовать.
– Может быть, кто-то другой, вместо миссис Клайв, подойдет вам? – спросил Джонатан. – Разве у графа Экстера мало слуг?
– Вообще-то по закону положено, чтобы опознание проводил близкий родственник…
– А я не подойду? Только умоляю вас, не говорите громко об этом. Я сейчас отопру дом, впущу людей и поеду с вами.
– Хорошо, – согласился констебль, глядя мимо мистера Клайва.
Тот оглянулся. К ним подошел лорд Грей.
– Что случилось? – спросил он.
– Так… – нерешительно ответил Джонатан, – нужно утрясти одну формальность.
– Я вижу, вы смущены, – сказал лорд Грей. – Может быть, я могу чем-то помочь?
– Пустяки, ваша светлость. – Джонатан делал вид, что ничего особенного не случилось. – Нужно съездить туда и обратно в одно место. Я скоро вернусь.
– И оставите дом без хозяина? Послушайте, констебль, нельзя ли перенести ваши дела на завтра?
Полицейский, оробевший в присутствии герцога, с которым так запросто разговаривал мистер Клайв, ответил не сразу. С одной стороны, у него был приказ начальства доставить миссис Клайв. С другой – он не решался потревожить людей, у которых и без того был день траура, да к тому же среди них находился знатный вельможа.
– Ваша светлость, – сказал он, запинаясь, – я только выполняю распоряжение моего начальства. Я уже объяснил мистеру Клайву, в чем дело…
– Так объясните и мне! – перебил его лорд Грей. – Джонатан, скорей отоприте двери, не то мы все вымокнем, как бездомные бродяги. А я пока поговорю с констеблем.
Мистер Клайв удалился, на ходу доставая из кармана ключи.
– Ну, так я слушаю, – сказал лорд Грей.
Констебль, заикаясь и бледнея, повторил ему слово в слово то, что рассказал до этого Джонатану.
Кровь схлынула с лица лорда Грея. Он закрыл глаза и крепко стиснул зубы, играя желваками. Полисмену показалось, что это признаки проявления гнева, и он готов был ретироваться при первом же окрике вельможи. Но вместо крика лорд Грей открыл глаза, в которых блеснула влага, и процедил сквозь зубы:
– Немедленно везите меня к ней…
Перепуганный констебль топтался на месте.
– Ну! – крикнул лорд Грей нетерпеливо.
Через минуту полицейская карета умчалась по набережной к Тауэру.
Внезапный отъезд лорда Грея вызвал недоумение.
– Что случилось, Джонатан? – тревожно спросила миссис Клайв, когда все вошли в дом.
Джонатан, которому очень не хотелось наносить еще один удар своей супруге, да к тому же в присутствии леди Елены, попытался что-то соврать. Но по глазам супруги понял, что она не верит ему. Отозвав ее в сторону, он сказал правду.
В изнеможении Тереза села на стул и закрыла лицо руками.
– Господи! Когда же это кончится?! – простонала она.
Леди Елена, для которой эпизод с констеблем прошел мимо, подсела к ней и обняла за плечи.
– Не расстраивайтесь, тетушка, – сказала она нежно. – Скоро придет Томазо. Пусть Мэгги спечет пирожки с творогом, он ведь так их любит. Ему будет приятно…
Рыдания синьоры Бальони и Терезы Клайв заглушили слова девушки.
***
– Оставьте меня с ней, – сказал лорд Грей приглушенным голосом.
Молодой лейтенант и двое констеблей вышли из мрачного помещения мертвецкой, где на каменном столе в мокрых одеждах лежало тело Анны Баттертон.
Невыразимая печаль стояла в глазах лорда Грея. Он тихо подошел к холодному каменному ложу, дрожащими пальцами вытащил пучок тины, впутавшийся в волосы утопленницы. Еле дотрагиваясь, погладил ее белое мраморное лицо. Ему казалось, что Анна просто спит. Стоит лишь позвать, как она проснется, откроет удивленные глаза и спросит: что это со мной, Джон? где я? А потом протянет к нему свои нежные руки, обовьет их вокруг его шеи, прижмется к нему теплой щекой.
Подтянув поближе стул, он сел рядом и долго, неотрывно смотрел на женщину.
– Что же ты наделала? – прошептал он. – Что ты наделала? Как скверно ты поступила, Анна, как скверно!
И вдруг он вспомнил далекий октябрьский вечер: улицу, фонари у театра и эту девочку на обочине дороги. “Господи, – подумал он, – почему все можно вернуть только в памяти? Все свое состояние отдал бы я сегодня за то, чтобы начать жизнь заново, с того самого вечера. Все состояние… Эх, если бы мы жили с тобой! У нас была бы дочь, похожая на тебя. Или сын. Или двое – сын и дочь. Как по-другому видится прошлое с вершины прожитых лет. Попусту растраченные силы, разбазаренная по пустякам любовь… Ты знаешь, Анна, мне так обидно было все эти годы наблюдать за тобой со стороны, так одиноко, тоскливо и пусто… Я написал грандиозную повесть о своей жизни. В ней столько места я отвел тебе… Я мечтал, что когда-нибудь ты сможешь прочитать эту повесть, а ты…вот… По иронии судьбы лишь Томазо случайно узнал о том, что я до сих пор…люблю тебя… Да, Анна, это правда. Но вы оба покинули меня, оставили наедине с моей любовью и болью. Теперь никто не узнает об этой тайне, никто. Я буду носить ее в себе до последних дней… Ну, что же ты наделала, милая моя, единственная?.. Боже, какая ты холодная!..”
Скрипнула дверь.
– Простите, ваша светлость, – робко позвал лейтенант. – Судебный исполнитель подготовил акт опознания. Не угодно ли вам поставить свою подпись?
Лорд Грей оглянулся. В его глазах стояли слезы.
Через полчаса в своем доме на Найтсбридж он разжег камин, и многолетний труд, предназначенный для глаз, которым уже никогда не суждено будет открыться – все восемьсот семьдесят две страницы – бесследно исчезли в жадном пламени его душевного страдания. Затем лорд Грей открыл шкатулку с какими-то бумагами, спрятал что-то в карман сюртука и вышел из своего кабинета. Ему необходимо было покончить еще с одним делом.
В доме Джонатана Клайва, где все, кроме леди Елены, уже знали, куда отправился лорд Грей, с нетерпением ждали его возвращения. Он появился через два часа – угрюмый и замкнутый. Даже природная выдержка, присущая ему многие годы, на этот раз подводила его. Печаль тонкими струйками лучилась из его глаз.
Оглядев присутствующих, лорд Грей молча снял шляпу, подошел к миссис Клайв и, взяв ее за руку, скорбно склонил голову.
– Я не думал, что все кончится так плохо, – тихо сказал он.
Тереза заплакала. Лорд Грей долго не отпускал ее руку. Леди Елена с напряженным вниманием наблюдала за этой сценой. Было видно, что трагедия, разыгравшаяся вокруг нее, не достигает тех слоев, тех глубин сознания, которые дают адекватную реакцию. Девушка находилась здесь, со всеми, но и одновременно – далеко, за гранью человеческого разумения, на своем, одной ей известном острове, в своем хрупком мире, недоступном для других.
Лорд Грей подошел к Джонатану и заглянул ему в глаза.
– Сударь, – сказал он тихо, – за всеми последними событиями мне не было случая принести печальное известие и для вас…
Джонатан насторожился, вглядываясь в лицо лорда Грея.
– Да, так уж вышло, – будто извиняясь, продолжал тот, – что я стал для вас источником плохих вестей. Но в этом нет моей вины. Дело в том, что вчера в тюрьме “Флит” скончался ваш дядя, сэр Роберт Клайв.
– О Господи, милорд, этому поистине нет конца! – воскликнул Джонатан. – Где он теперь?
– Его тело находится в тюремной мертвецкой, в леднике. Доктор Корк уверил меня, что там сохраняются трупы до пяти дней. Мы сможем похоронить его в пятницу. Я все беру на себя, так же, как и завтра…
– Завтра?
– Ну, вы меня понимаете?.. Я куда-то ездил…
– Да, простите. Просто в голове не укладывается все сразу… Впрочем, благодарю вас, сударь.
– В связи с этим, дорогой мистер Клайв, хочу напомнить вам, – сказал лорд Грей сухим голосом, – что с сего дня вступает в силу договор о наследовании некоторого имущества сэра Роберта Клайва, который был подписан вами четырнадцать лет назад…
– Я помню об этом, – твердо ответил Джонатан.
– Очень хорошо, мой друг. В таком случае, вероятно, вы помните и то, что по условиям этого договора вы должны выдать хранящееся у вас имущество по первому требованию того, кто предъявит вам второй экземпляр. Не так ли?
– Именно так, милорд.
– Прекрасно! – воскликнул лорд Грей. – Полагаю, настал момент решить этот вопрос, и покончить с договором. Не скрою, меня радует тот факт, что процедура может произойти в присутствии всей вашей семьи.
– Представьте, милорд, – с иронией ответил Джонатан, – меня это радует не меньше.
– Что ж, так тому и быть.
Лорд Грей вынул из кармана свернутый в трубочку документ. Развязав ленточку, он предъявил бумагу Джонатану.
Сделав вид, что внимательно изучает текст, мистер Клайв выдержал паузу и сказал, испытывая волнение:
– Что ж, это именно тот документ, и подпись на нем действительно поставлена мной. Но не угодно ли вам, милорд, сличить ваш образец с тем, который, как известно, хранится у меня?
– Полагаю, между ними нет отличия? – спросил лорд Грей, нахмурившись.
– Не беспокойтесь, милорд, тексты абсолютно одинаковы. Отличие в другом. Не угодно ли подождать одну минуту? Ирвин, будь добр, поднимись в мой кабинет и возьми коричневую папку со стола.
Доктор Лоу исполнил просьбу мистера Клайва, и через минуту Джонатан извлек из папки порыжевший, со странными разводами на бумаге документ.
– Вот второй экземпляр, хранившийся у меня, – сказал он и передал бумагу лорду Грею.
Тот недоверчиво осмотрел листок.
– А что это за пятна, сударь? – спросил он.
– Это кровь.
– Кровь? Чья же?
– Ваша, милорд! – ответил Джонатан, глядя в глаза лорду Грею.
Сэр Джон долго выдерживал этот взгляд, и все же опустил голову.
– Я все понял, – сказал он, наконец. – Теперь вы хотите сказать, что все эти годы знали, что именно я должен прийти за сундуком лорда Клайва?
– Да, милорд.
– И что же – сундук цел? И вы его не вскрывали? – настороженно спросил лорд Грей.
– Должен вам признаться, что порой я и вовсе забывал о нем.
– Он здесь, в этом доме?
– Да. А что, вы хотите взглянуть на дядины безделушки?
– Полагаю, это будет небезынтересно для всех, – хмуро улыбнулся лорд Грей.
– Что ж, я готов, – сказал Джонатан. – Только есть одна загвоздка: сундук хранится в хозяйственной пристройке, и мне с одной ногой не под силу притащить его в дом.
– Не беспокойтесь, сударь, – сказал лорд Грей. – Мы с доктором сделаем это без труда. Не так ли, мистер Лоу?
Через несколько минут тяжелый кованый сундук с двумя запорами, изрядно запылившийся от времени, был доставлен в гостиную. Все смотрели на него с любопытством. Мэгги обтерла крышку и стенки влажной тряпкой.
– Друзья, – сказал лорд Грей приподнято, – прежде чем раскрыть многолетнюю тайну лорда Клайва, я хочу сказать о том, как жестока бывает порой судьба к людям, не заслуживающим таких испытаний. Дело в том, что мне хорошо известно, чтО находится в этом сундуке. Именно по моему совету сэр Роберт Клайв спрятал его у вас. Не скрою, в то далекое от нас время я лелеял тайную мечту когда-нибудь завладеть так называемыми “дядиными сувенирами”. Но жестокая судьба, о которой я уже упоминал, забросила меня далеко от Англии, где мы с Джонатаном прошли немало испытаний. Вернувшись же домой, я получил приказ от самого короля, равносильный тюремному заточению. Долгое время, пока еще на слуху были имена лорда Грея и лорда Клайва, я не появлялся в свете, отойдя от политических и финансовых дел. А затем настолько привык к своему одиночеству, что даже перестал думать о своем возвращении к прежней жизни. ПризнАюсь вам, что, устроив свое одинокое существование, я совершенно позабыл о Роберте Клайве, который все это время томился в тюрьме. Увы, я виноват перед ним, поскольку его освобождение фактически находилось в моих руках. И если вы помните, сударь, - обратился он к Джонатану, – однажды я предложил вам идею освобождения сэра Роберта, которую вам так и не удалось осуществить. Но я не стал идти до конца, не стал раскрывать тайну сундука, а вместо этого глупо обиделся на вас, в чем теперь сознаЮсь и каюсь… Мистер Клайв, откройте же сундук.
Заворожено выслушав речь лорда Грея, все теперь устремили взоры на Джонатана. Провозившись какое-то время с замками, он, наконец, поднял крышку. Глазам собравшихся открылся старый лиловый кафтан, покрывающий содержимое.
Мельком взглянув на лорда Грея, Джонатан убрал это последнее препятствие, и все, кто был в комнате, ахнули. Сундук доверху был набит золотом.
Тут были мешочки с монетами, фигурки диковинных животных, отлитые искусными мастерами, браслеты, перстни, цепочки, разные другие поделки, в том числе два кувшина, инкрустированные драгоценными камнями, бокалы, тарелки, вазы. Желтый огонь нестареющего металла вырвался из долгого заточения, и блуждал теперь по лицам присутствующих.
Насладившись произведенным эффектом, лорд Грей нарушил тишину.
– По моим скромным соображениям, – сказал он приглушенно, – здесь находится драгоценностей на сумму, превышающую триста тысяч фунтов. Эта грандиозная сумма позволяет роскошествовать вашей семье десятки лет.
– Милорд, – заметно волнуясь, спросил Джонатан, – скажите, здесь есть ваша доля?
– Нет, сударь, – твердо ответил лорд Грей. – Все, что вы видите перед собой, когда-то привез из Индии ваш дядя. Правда, в устном договоре с ним, который, конечно, никто не может подтвердить, он обещал мне в случае удачного стечения обстоятельств половину всех богатств. Мы ведь с ним были компаньонами, и ворочали в свое время большими делами. За что оба и пострадали. Кто мог предположить, что лорда Клайва осудят на таких ужасных условиях?! А меня изолируют от общества, и я ничего не смогу предпринять…
– Что ж, милорд, – сказал Джонатан, – я верю в вашу искренность, и хочу напомнить, что когда-то считал вас своим врагом. Однако в последнее время вы сумели доказать свое расположение и благородство. Вот почему я, как честный человек, предлагаю вам распорядиться той частью сокровищ, какую вам в свое время обещал мой дядя.
– Ну, это слишком, сударь! – воскликнул лорд Грей. – Сто двадцать тысяч годового дохода, который я имею сейчас, позволяют мне прекрасно чувствовать себя в моем одиночестве. Я отклоняю ваше предложение, сударь. Предлагаю эту половину передать в распоряжение синьоры Бальони, которая, потеряв сына, нуждается теперь больше всех нас.
Синьора Бальони встрепенулась и бросила теплый взгляд на лорда Грея.
– Друзья мои, – сказала она тихо и печально, – милорд, у меня в Венеции прекрасный дом и неплохое состояние. Теперь же, когда…Томазо… Вы полагаете, что какие-то деньги способны заменить мне сына?.. Нет, мне ничего не нужно. Я очень признательна вам за участие во всем, но…пусть эти деньги останутся здесь, в доме миссис Клайв. Посмотрите на леди Елену, она ведь так похожа на меня. Мы обе потеряли любимых мужчин: я – сына, она – возлюбленного. Пусть же она теперь ни в чем не нуждается. Берегите ее.
– Тетушка Тереза, – вдруг сказала леди Елена, выйдя из оцепенения, – купите мне лошадку. Я хочу научиться ездить верхом.
– Да, милая, конечно, – ответила миссис Клайв, еле сдерживая слезы.
***
В один из пасмурных дней начала октября, когда осень, отвоевав у лета право распоряжаться погодой, бросила на город мелкий и холодный дождь, от Грейвсенда – ворот лондонского порта – отходил очередной почтово-пассажирский парусник до Роттердама.
На пристани, вопреки ненастью, было многолюдно и шумно. У дебаркадеров грузились и разгружались одновременно несколько судов. Портовые рабочие, повозки, грузовые экипажи, докеры с тележками, бочками, мешками – все это двигалось, вертелось, шумело, создавая невообразимую кутерьму, присущую, должно быть, любому крупному порту.
На пирсе под брезентовым навесом для пассажиров стояли синьора Фаустина Бальони и лорд Грей.
Приняв любезное предложение герцога, синьора погостила в его роскошном особняке несколько дней, и теперь покидала город, с которым у нее было связано столько горестных воспоминаний.
Вечерами, сидя у камина, они с милордом подолгу беседовали обо всем на свете, вспоминая прошедшее время, рассказывая каждый о своей жизни. Порой казалось, что в уютной гостиной герцога, где теплый камин, яркие свечи, мягкие ковры и светлые картины располагали к доверительной беседе, сидят не двое чужих людей, а семейная пара, умудренная опытом совместной жизни. Их голоса лились открыто и душевно, взгляды были чисты и искренни, жесты доброжелательны.
Опальный лорд, однажды в корне изменивший свой образ жизни, и бывшая певица, у которой также все лучшее оставалось в далеком прошлом – встретились на перекрестке судеб всего второй раз. И вдруг почувствовали между собой такую духовную близость, такое взаимопонимание, что их отношение все больше и больше стали напоминать настоящую привязанность двух одиноких людей.
В какой-то из дней, когда приятные воспоминания особенно захлестнули обоих, они вдруг, сами того не замечая, стали звать друг друга по именам, а когда опомнились, было уже не обязательно возвращаться назад. Ниточка, протянутая между двумя сердцами, провисла, стала похожей на тяжелый канат, крепко связавший эти сердца обоюдным стремлением.
У женщины, потерявшей сына, нашлись силы, чтобы не замкнуться в себе, не озлобиться на весь белый свет, а, напротив, проявить внимание к человеку, который когда-то даже был неприятен. Однако в трудную минуту этот человек пришел на помощь, стал близким другом, и это нельзя было не оценить по достоинству. Она испытывала к нему нежность в той степени, которую заслуживал этот человек, битый судьбой за собственные ошибки, но, в конце. Концов, отыскавший путь для искупления грехов.
А лорд Грей, в свою очередь, чья многолетняя любовь к одной единственной женщине увенчалась трагедией, именно в эти безрадостные дни, часы и минуты нуждался в обществе тонкой, нежной собеседницы, способной утешить, способной отыскать светлые уголки в его разбитом сердце.
И они провели вместе несколько трогательных дней, итогом которых накануне отъезда синьоры стали слова милорда.
– Знаешь, о чем я сейчас подумал? – спросил он с грустью в голосе. – Человеческая жизнь похожа на морскую волну: она движется во времени и пространстве, подобная тысячам и тысячам других, порой вспениваясь бурунами, порой перекатываясь гладко и неспешно. Но в итоге все равно разбивается о скалы, рассыпается на мельчайшие частицы и исчезает в бесконечности…
Она смотрела на него с нежностью, понимая, что милорд хочет сказать что-то еще.
– Фаустина, я так не хочу, чтобы ты уезжала… – сказал он после паузы. – Не покидай меня в моем одиночестве…
– Джон, я должна это сделать хотя бы потому, что у меня в Венеции осталось много незавершенных дел…
…И теперь, когда все слова, необходимые обоим, были уже сказаны, они стояли под навесом на причале, наблюдая, как на “Голубую звезду” грузят последний багаж. Холодный осенний дождь штриховал полотно прощального дня в серый цвет, усиливая грусть расставания.
– Знаешь, – вдруг тихо сказала она, – я никогда не вернусь сюда. Мне хочется проклясть эту страну, этот город, эту землю, в которой остались двое самых дорогих моему сердцу людей. Но в этом городе живешь ты, и я не стану посылать ему проклятия. Здесь живут Тереза и Джонатан, здесь осталась несчастная Елена… Боже, помоги им! А я никогда не вернусь сюда. Я буду ждать тебя в Венеции. Слышишь, Джон? В моем доме всегда найдется место для тебя…
Он смотрел ей в глаза, натыкаясь на невыразимую печаль. Но что кроме собственной печали он мог подарить ей в эту минуту? Какую надежду мог вселить в женское сердце? И лорд Грей молчал. Впервые в жизни он не находил слов для женщины.
Вскоре объявили посадку для пассажиров. Несколько человек вышли из-под навеса и, прячась под зонтами, направились к дебаркадеру.
Лорд Грей задержал руку Фаустины. Долго, очень долго их глаза пересекались.
– Я буду ждать… – шепнула она.
– Я…постараюсь, – ответил он и выпустил ее руку.
Синьора Бальони поднялась по сходням и оглянулась. Ее лицо было мокрым от дождя.
Через четверть часа “Голубая звезда” медленно отвалилась от причала, оставляя в стороне огромный город, в котором так легко можно было затеряться разобщенным людям.
– Bonis avibus*, – прошептал лорд Грей и зашагал прочь…
* В добрый час (лат.)
КОНЕЦ