Скорпион книга вторая глава 11

ГЛАВА 11

ЛЮБОВЬ И ЗЛО

К концу сентября, исполнив несколько дорогих заказов, Томас Лоуренс переехал от сэра Джошуа Рейнольдса в собственную квартиру на Тотнемкорт-род. По этому случаю была устроена небольшая пирушка для узкого круга друзей. Среди веселья и праздных разговоров сэр Джошуа отвел своего юного друга в сторону и спросил, заглядывая в его блестящие от джина глаза:

– Послушай, Томас, меня ведь не проведешь. Я старый человек, и за свою жизнь научился немного разбираться в людях. Вот и теперь за твоим показным весельем я замечаю некоторую тревогу и озабоченность. Скажи, что тебя беспокоит? Поделись со стариком.

Томас Лоуренс, полагавший, что никакое движение его страдающей души не могло вырваться наружу, искренне удивился словам мистера Рейнольдса. Однако ответил ему с притворной веселостью.

– А-а, так, пустяки. Одна любовная история.

– Вот как! – воскликнул сэр Джошуа. – Я наблюдаю бурю страстей в твоем сердце. Кто же эта счастливица, заставившая страдать столь яркого молодого человека?

– Сударь, прошу вас, не будем об этом, – ответил Томас Лоуренс с явным раздражением.

– О-о, – протянул Рейнольдс, – я вижу, тут дело серьезное.

Он готов был прекратить расспросы, отпустить юношу, но у Томаса Лоуренса, предоставленного в своих переживаниях самому себе, как видно, многое наболело, и желание поделиться с близким человеком взяло верх.

– Я люблю молодую графиню Экстер, – помявшись, сказал он тихо, а самому показалось, что это услышали все гости. – Но, увы, сэр Джошуа, ее сердце отдано другому. Она отталкивает меня всякий раз, когда я появляюсь в доме графа, не желает со мной разговаривать, открыто выражая ко мне свою неприязнь.

– Да, – согласился Рейнольдс, – кто-то действительно прочно засел в сердце девушки. Может быть, ты даже знаешь, кто твой соперник?

– Как же! Вы не поверите, сударь, но это тот самый итальянец Бальони!

– Вот так штука! – воскликнул сэр Джошуа, и брови его взметнулись вверх. – Но он же в тюрьме!

– В этом-то все и дело, – сокрушенно сказал Томас Лоуренс. – Он в тюрьме, а я на свободе, вот почему леди Елена ненавидит меня.

– Позволь, но ведь этот Бальони – преступник. Неужели леди Елена не понимает, в какое глупое положение ставит себя и своих родителей? Граф Экстер – такой умница, такой порядочный человек. Ты хоть пытался объяснить девушке пикантность ситуации?

– О чем вы говорите, сударь! Она видеть меня не хочет, не то, что разговаривать. Я просто в отчаянии!

Сэр Джошуа, пожимая плечами, на несколько минут впал в раздумье. Затем, обняв юного друга за плечи, сказал доверительным тоном:

– Надеюсь, граф и графиня на твоей стороне?

Томас утвердительно кивнул, поджав губы. Ему неприятен был этот разговор, в котором, незримо присутствуя, этот негодяй Бальони как бы унижал Томаса в глазах сэра Джошуа. Но он вынужден был довести этот разговор до конца, поскольку ему очень хотелось услышать от умудренного жизнью друга хоть какой-нибудь совет.

– А знаешь, друг мой, – продолжал мистер Рейнольдс, – старику в голову пришла неплохая мысль. А что, если выпустить этого итальянца на свободу?

– То есть как! – опешил Томас Лоуренс. – Во-первых, каким образом? А во-вторых, зачем?

– Э, молодость, молодость, – с усмешкой протянул сэр Джошуа и добавил, похлопывая Томаса по плечу: – Выпустить этого Бальони, и пусть катится на все четыре стороны! В свою Италию или куда-нибудь еще, а? Выслать его из страны. И чтобы содействовал его освобождению именно ты…

– Что? Как же можно это осуществить? Кто я такой, чтобы решить подобный вопрос? Да и зачем все это?

– Кто ты такой? – переспросил сэр Джошуа. – Ты талантливый художник, будущее Англии. Найди подход к графу Орфорду, уговори его… В благодарность – напиши его портрет. Я знаю, старик падок на подобные вещи. Мне представляется, что в твоей ситуации это – единственный шанс. Зная, что итальянец на свободе благодаря твоим усилиям, леди Елена изменит свое отношение к тебе. Женские сердца загадочны и непредсказуемы, но Джошуа Рейнольдс кое-что понимает в жизни.

Совет старика глубоко запал в душу Томасу Лоуренсу. Несколько дней он обдумывал предложение мистера Рейнольдса, пока не наступила пятница. И, отправляясь на традиционный обед к графу Экстеру, Лоуренс решился приступить к действиям.

В Хайгете его встретили с учтивой сдержанностью. По лицу графини было видно, что переживания не покидают ее долгое время. Перебросившись с художником несколькими фразами, она удалилась. До обеда оставалось около четверти часа, и граф посвятил это время беседе с гостем.

– Какие новости в Лондоне? – спросил он равнодушно. – Несколько дней мне нездоровится, и я сижу дома безвылазно.

– Каких новостей вы ждете от человека, сердце которого разрывается от тоски и несправедливости?! – горячо заявил Томас Лоуренс без всякого притворства. – Бесконечно уважая вас и вашу супругу, я теряюсь от одной мысли о том, что леди Елена, это божественное создание, служит источником конфликта в вашем благородном доме.

Граф Экстер, у которого болела голова, слушал мистера Лоуренса с поверхностным вниманием, не собираясь поддерживать какую-нибудь дискуссию, требующую напряжения ума. Поэтому сокрушенные высказывания Томаса, которые к тому же льстили самолюбию графа, были как нельзя более желанны в эти несколько минут. Давая молодому человеку выговориться, граф молчал, отвечая Лоуренсу лишь согласным опусканием век.

– Знаете, ваша милость, – продолжал тем временем гость, которого вовсю распирали его мысли, – кажется, мне в голову пришла идея всеобщего разрешения конфликта.

Чуть приподняв брови, граф вопросительно посмотрел на слегка порозовевшего мистера Лоуренса.

– Вот, послушайте мои соображения, – продолжал тот, будто торопясь. – Как вам известно, сударь, источником напряжения, источником зла, толкающим леди Елену к невероятной ошибке, является этот негодяй Томазо Бальони, находящийся в данное время – и это вполне справедливо – в тюрьме. Мне до сих пор трудно понять, как случилась эта страшная нелепость с леди Еленой, которая утверждает, что, простите, любит этого человека. Мне с трудом верится, что ее чувства глубоки и прочны. Это сильное романтическое увлечение, не более того.

Граф Экстер теперь смотрел на рассказчика с любопытством. “Да, рассудительности ему не занимать, – думал он. – Посмотрим же, к чему приведут его выкладки”.

Между тем Томас Лоуренс поднялся и нервно зашагал по гостиной, переплетая пальцы рук.

– Ваша милость, – сказал он, возвысив голос, – то, что я вам сейчас скажу, покажется, по меньшей мере, странным или глупым. Но это, по моему убеждению, единственная возможность привести течение жизни в вашем доме в нормальное русло. – Он сделал паузу, потом заключил с нервной улыбкой на губах: – Нужно освободить этого Бальони из тюрьмы!

Граф хмыкнул и поерзал на стуле. То, что он услышал от Лоуренса, действительно удивило его.

Не давая графу опомниться, оратор продолжал разворачивать перед ним свою грандиозную идею.

– До тех пор, пока Бальони будет в тюрьме, вернуть в семью леди Елену не представляется возможным, – сказал он, и его голос приобрел уверенность. – Если же он окажется на свободе, а в дальнейшем будет выслан из страны, в душе впечатлительной леди Елены отложится то, что этот человек жив и невредим, и тогда ее сердце смягчится и к вам, и – я надеюсь – ко мне. Письма, которые итальянец, возможно, будет писать ей, нетрудно перехватывать, и таким образом очень скоро романтическая болезнь вашей дочери пройдет и закончится, как дурной сон. И тогда она оглянется вокруг, и снова станет замечать тех, кто ее окружает, кто ее действительно любит. Это будете вы, сударь, с супругой и, с вашего позволения, я – Томас Лоуренс.

Закончив свою тираду, молодой человек стоял посреди гостиной, опираясь обеими руками о стол, и в упор смотрел на графа. По лицу последнего было видно, что речь гостя произвела на него сильное впечатление. Он был удивлен не только сутью самого предложения, но и тем, как такая виртуозная затея могла прийти в голову Томасу Лоуренсу.

– ПризнАюсь, сударь, – сказал граф медленно, – вы меня озадачили. Отдавая должное глубине и изобретательности вашего замысла, хочу обратить внимание на одну загвоздку, которая может помешать его осуществлению. Освободить Бальони можно лишь с согласия того, кто поместил его под стражу. А повлиять на графа Орфорда, как мне кажется, будет весьма непросто.

– Я знаю это, – удрученно сказал мистер Лоуренс. – И, тем не менее, готов приложить все усилия, чтобы сэр Хорэйс Уолпол снял свои обвинения. Ваша милость, заручившись рекомендательным письмом от вас, мне сделать это будет намного легче…

Граф мельком взглянул на Томаса и ответил, помедлив:

– Сударь, поскольку идея принадлежит вам, то вам и осуществлять свои замыслы. Избавьте меня от участия в этом деле. Со своей стороны могу лишь дать обещание в твердом содействии после того, как Бальони окажется на свободе. Моя дочь будет вашей женой, как бы она этому ни противилась.

Слегка расстроенный, но и окрыленный последней фразой, Томас Лоуренс заметно повеселел.

Вскоре обоих позвали к обеденному столу, за которым молодой художник вел себя возбужденно, то и дело бросая многозначительные взгляды на леди Елену. Та отбывала наказание тихо и терпеливо, не поднимая глаз выше края собственной тарелки, и встала из-за стола раньше остальных

– Леди Елена, – остановил ее Томас Лоуренс, – не найдется ли у вас нескольких минут для меня? Разговор, который бы мне хотелось повести с вами, касается интересующего вас предмета…

Девушка оглянулась и обожгла мистера Лоуренса огненным взглядом. На его лице застыла притворная улыбка.

– Хорошо, сударь, – еле слышно ответила она. – Я буду ждать вас в своей комнате.

Через несколько минут они уже были наедине.

– Я слушаю вас, сударь, – с нервной дрожью в голосе сказала девушка.

– Прежде всего, – начал Томас, просительно глядя на нее, – мне бы хотелось заручиться вашим обещанием выслушать меня до конца.

– Хорошо, продолжайте, – холодно ответила леди Елена.

– Благодарю вас, сударыня. – Томас Лоуренс повеселел. Он присел на стул напротив девушки и, любуясь ее лицом, которое даже в период тревожного ожидания было прекрасно, начал свою пламенную речь.

– Леди Елена, вы давно знаете, как я к вам отношусь. Для меня нет выше награды, чем быть рядом с вами, слышать ваш голос, видеть эту красоту и совершенство, поклонником которых и рабом я стал с некоторых пор.

Леди Елена нетерпеливо заерзала на диване, но промолчала.

– Все это я говорю не зря, – продолжал Томас. – Вам хорошо известно, как относятся ко мне ваши родители. Я люблю бывать в этом доме, мне всегда интересно беседовать с вашим отцом и делиться новостями с матерью. Слава богу, между ними и мной не встал кто-то третий…

При этих словах леди Елена вспыхнула и пронзила мистера Лоуренса испепеляющим взглядом, от которого наверняка могли бы растаять даже крылья Икара. Томас Лоуренс, испугавшись этого огня, поспешил перейти к сути разговора, полагая, что уже в достаточной степени подготовил девушку.

– Так вот, – сказал он после короткого замешательства, – размышляя над создавшейся ситуацией, я пришел к убеждению, что бесконечно виноват перед вами, леди Елена. Вы удивлены моим словам? Постараюсь объяснить. Я не скрывал раньше, повторю и теперь: всем сердцем, всей душой я люблю вас! Все свои силы я готов приложить для того, чтобы вы были счастливы! Поверьте же в мою искренность, и тогда вам откроется то, что лежит на поверхности, но скрыто от вас романтической мишурой. Если вы помните, я сам привел синьора Бальони в ваш дом. Неужели вы думаете, что я сумасшедший, и намеренно познакомил с вами моего соперника? Отнюдь – синьор Бальони был моим лучшим другом. Мы были знакомы совсем мало, но я успел полюбить его, как родного брата. В то время, если вы еще не забыли тех волшебных дней, наши с вами отношения были куда более светлыми, нежели теперь. И приведя с собой близкого друга, разве мог я предполагать, что он станет для меня врагом номер один, и что девушка, дарившая мне свои лучезарные улыбки, вдруг отвернется от меня? О, каким двойным ударом вы оба ответили на мою искренность!

Пока мистер Лоуренс говорил, леди Елена смотрела ему в глаза, пытаясь отыскать в них хоть каплю притворства и фальши. Но, не обнаружив ни того, ни другого, пришла в замешательство.

– Что ж, думал я, – продолжал Томас Лоуренс, – сдаться без борьбы означало бы сознаться в собственном бессилии. И я начал сопротивление. Приезжая к вам довольно часто, я полагал, что вы по достоинству оцените мою настойчивость. К тому же – каюсь – я искал всякого повода опорочить в ваших глазах синьора Бальони, как своего соперника. Теперь я вижу, как глубоко ошибался, ибо неприязнь, с которой вы меня встречали всякий раз, была далеко не тем чувством, которого я от вас ждал и которого, как мне кажется, заслуживал. В итоге, когда мои надежды вразумить вас почти рухнули, случилось то, что должно было случиться. Синьор Бальони, проявивший немало невыдержанности и грубости (а свидетелей этого, весьма почтенных людей, я могу назвать), оказывается в тюрьме. Казалось бы, порок наказан, а вашим глазам, миледи, открылось истинное лицо человека, которым вы так нелепо увлеклись, пренебрегая мной. Но не все так просто в этом мире. Сердце девушки, пораженное недугом любви – слепо, как новорожденный котенок. Оно барахтается в нахлынувших страстях, полагая, что способно выбраться из беды в одиночку. Какая наивность!

– Чего вы хотите от меня?! – не выдержала леди Елена. – До каких пор вы будете меня мучить? Я устала от вас!

– Сударыня, – сказал Томас Лоуренс, волнуясь, – я пришел не мучить вас. Я пришел доказать вам свою любовь.

– Этим разговором вы укрепляете мою ненависть!

– От любви до ненависти один шаг, как сказал мудрец. Полагаю, что и в обратном направлении то же расстояние. Леди Елена, чтобы доказать вам свою любовь, я сделаю то, чего вы от меня меньше всего ожидаете. – Он выдержал паузу, чтобы произвести наибольший эффект, и сказал, возвысив голос: – Я освобожу из тюрьмы синьора Бальони!

Не поверив своим ушам, девушка уставилась на Томаса Лоуренса, хлопая ресницами. Наслаждаясь произведенным впечатлением, тот сидел перед ней с гордым видом оскорбленной добродетели.

– Вы…вы не смеетесь надо мной? – запинаясь, спросила леди Елена.

– Что вы, сударыня! Я намерен сделать это в ближайшее время.

Все еще не веря услышанному, девушка вглядывалась в лицо мистера Лоуренса, но уже не могла пристально разглядеть его. Из ее глаз потекли слезы.

– Как…как вы это сделаете? – срывающимся голосом спросила она.

– Ну, это уже мое дело, – чуть помешкав, ответил Томас Лоуренс и вдруг испугался, что леди Елена заметит его сомнения.

– О, вы вернете меня к жизни!

– Ваше счастье для меня – превыше всего! – заявил довольный собой мистер Лоуренс. – Надеюсь, после этого, сударыня, вы разберетесь в людях, которые вас окружают…

Леди Елена взглянула на него без неприязни и опустила глаза.

– Должен вас предупредить, правда, – сказал Томас Лоуренс, – что вероятней всего, мистеру Бальони придется немедленно покинуть Англию.

– Я…понимаю, – выдавила из себя девушка. – Но он…будет жив! А это для меня главное…

– Да, он будет жив, – вставил мистер Лоуренс, – но вы можете никогда больше не увидеться.

– Почему? Я поеду с ним в Италию!

– Но… – запнулся Томас Лоуренс. – Ваши родители, сударыня…

Она замолчала, задумавшись. Влюбленный художник смотрел на девушку не без некоторого сострадания, ибо сам еще не до конца верил в осуществление своего замысла.

– Послушайте, мистер Лоуренс, – сказала она вдруг тихим голосом, будто рассуждая вслух, – отдавая должное вашему благородству, которое, может быть, я в свое время недостаточно разглядела, я отчетливо понимаю, что взамен своей услуге вы можете потребовать что-то от меня…

– Помилуй бог! – вспыхнул Томас Лоуренс. – Ничего взамен, ничего! Кроме одного – быть принятым вами без отчуждения. Просто быть рядом с вами – будет моей наградой.

– Однако запомните раз и навсегда, мистер Лоуренс, что я люблю Томазо Бальони, и буду любить его всегда, где бы он ни находился, живой бы он был или мертвый. Но если ваши усилия являются частью заговора вокруг меня, и я узнАю, что вы меня обманули или что Томазо мертв – я умру вместе с ним! Но прежде чем это случится, вы дорого заплатите мне за обман!

– Сударыня, я сделаю все, что в моих силах, – сказал мистер Лоуренс удрученно. – Благословите же меня на успех этого предприятия.

Нехотя, прилагая определенные усилия, леди Елена подала ему руку. И впервые после долгого перерыва, приложившись к ней губами, Томас Лоуренс ощутил, как дрожат ее тонкие, горячие пальцы.

 ***

После отъезда Томаса Лоуренса граф Экстер заперся в своем кабинете. Разговор с молодым художником не шел у него из головы.

За окном, вяло опустив ветви, покрывался вечерним сумраком большой сад. Небо тускнело на глазах, меняя оттенки, один мрачнее другого, и лишь на западе линия горизонта упорно цеплялась за грязно-золотую полоску умирающего заката.

Стоя у окна, граф наблюдал за движением ползущих по саду теней. Они удлинялись, густели, постепенно скрывая то, что совсем недавно, при ярком дневном свете, радовало глаз. Медленно и как будто незаметно темнота поглощала свет – умирал день, уступая торжеству ночи, иссякала жизнь, смятая вкрадчивым движением смерти…

Граф наблюдал эту картину долго, до тех пор, пока его глаза вовсе перестали различать в саду какие-нибудь детали. Тогда он задернул штору и зажег свечу, оставив ее на подоконнике.

“Смерть не является остановкой, не является пропастью, обрывающей путь. Смерть – тоже движение, – думал он. – И движение это вечно. Да вся жизнь, собственно говоря, и есть движение к смерти. Так просто…”

Отойдя от окна, граф прошелся по кабинету, сцепив пальцы рук в замок. Он будто готовился к какому-то ответственному решению, и никак не мог его принять. Полагаясь на свой жизненный опыт, он пытался со всех сторон обдумать сообщение мистера Лоуренса, и по всякому выходило, что освобождение итальянского проходимца болезненно ударяло по его, графа Экстера, благополучию.

Безусловно, размышлял он, итальянец должен будет уехать из Англии. Но что может выкинуть по этому поводу Елена? Девицы в ее возрасте взбалмошны и непредсказуемы. Значит – скандал и всеобщая огласка…

Что касается дальнейших отношений с Томасом Лоуренсом…то данные ему обещания в содействии выглядят весьма опрометчивыми, и, скорее всего, создадут новые проблемы. Да и вообще, тот ли человек Томас Лоуренс, которому можно полностью доверять, в том числе доверить свою дочь? Снова мезальянс, как было у него самого. А это новые сплетни вокруг имени. И если раньше, в молодости, когда любовь переполняла его, – он относился к светским пересудам пренебрежительно, то теперь…теперь вовсе иное дело… теперь нельзя допустить малейшего пятнышка на репутации.

Накручивая на стержень размышлений одну мысль за другой, граф вдруг поймал себя на том, что наконец-то обнаружил решение проблемы. От этого его даже бросило в пот. Он пытался отогнать от себя навязчивую мысль, отвлечься чем-нибудь другим – брал в руки газеты, книгу – но мысль упорно лезла в голову, не покидая его.

Да, безусловно, это – решение. Это – ответ к задаче, казавшейся непосильной, – думал граф, пугаясь грандиозности своего замысла, но и не в силах избавиться от страшной идеи.

Но как же это сделать, как перейти границу между незапятнанной репутацией и преступлением, на которое его толкали обстоятельства? Как решиться на этот шаг, способный в равной степени враз уладить семейный конфликт или окончательно разрушить его графское благополучие? Как переступить через себя, через свои гуманистические принципы?

Сколько вопросов и только один ответ – даже не ответ, а просто неуемное желание навсегда распрощаться с нервозным настоящим и шагнуть в благопристойное будущее. А там – только собственные угрызения совести, от которых наверняка излечит время. Но цель оправдывает средства, и средство это найдено. И он, граф Реджинальд Экстер, лорд Хайгет и пэр Англии, сделает необходимый шаг, чего бы это ему ни стоило…

…В эту ночь спал он плохо – ворочался, стонал. Графиня из соседней спальни дважды приходила на эти звуки, думала, что супруг плохо себя чувствует. В лоскутах сна ему мерещилось черное беззвездное небо и черная степь, в которой он никак не мог отыскать тропинку. Потому что она тоже была черной…

А на следующий день, после завтрака, не сказав никому ни слова, он отправился в Лондон. Всю дорогу его не покидало чувство тревоги, и даже когда карета подъезжала к мрачному зданию тюрьмы, граф Экстер еще не был полностью уверен в правильности принятого накануне решения.

Начальник тюрьмы мистер Хассель встретил графа со всей любезностью, на какую мог быть способен, занимая столь невеселую должность.

– Я бы хотел побеседовать с одним из заключенных, – сказал граф как можно более равнодушным тоном.

– К вашим услугам, – подобострастно ответил начальник тюрьмы. – С кем именно?

– С Томазо Бальони, – бросил граф небрежно.

– Но… – замешкался страж порядка, раздувая розовые щеки, – это затруднительно, ваша милость. У меня есть предписание о том, что свидания этому заключенному запрещены.

– Милейший, – возразил граф Экстер раздраженно, – о свидании прошу я, а не он. Вы понимаете разницу?

– Ваша правда, сударь. Простите, – растерялся начальник тюрьмы. – И все же мне придется нарушить инструкции…

– Сударь, – нервно сказал граф и холодно посмотрел в глаза мистеру Хасселю, – если вас смущает тень сэра Хорэйса Уолпола, то хочу заметить, что граф Орфорд – мой большой друг, и в Палате лордов наши места находятся рядом.

– Я…ваша милость… – забеспокоился начальник тюрьмы. – Впрочем, больше никаких возражений. Сейчас вас проведут в комнату для свиданий, а я распоряжусь доставить туда этого итальянца.

– Это другое дело, – сказал граф сухо. – А как он вообще себя ведет?

– Примерно, – поспешил ответить мистер Хассель, не зная, какого ответа ждет от него настойчивый вельможа.

– Хорошо, где у вас эта комната для свиданий?

…Через несколько минут после этого разговора в тускло освещенном коридоре раздались гулкие шаги.

– Мистер Клайв, – позвал Томазо, – проснитесь. Завтрак несут.

– Наконец-то, чтоб их разорвало! – проворчал старик, поворачиваясь лицом к двери.

Ключ в замке привычно лязгнул, хищно разорвав застоявшуюся тишину, и в мрачное обиталище обреченных ворвался пляшущий свет факела.

– Томазо Бальони, выходи! – громко сказал надзиратель, полагая, что заключенные спят.

– Зачем? – испуганно отозвался юноша из своего угла.

– Узнаешь. – Голос надзирателя был вялый. Переложив факел в другую руку, он добавил, презрительно поморщившись: – Ты хоть отряхнись, иначе кто-то подумает, что у нас тут хлев, а не тюрьма…

Томазо поднялся с пола – грязный, нечесаный, пропитанный запахом фекалий – и медленно направился к выходу.

– Томазо! – встрепенувшись, крикнул ему вслед Роберт Клайв срывающимся голосом. – Ты помнишь?

– Да, сударь, – ответил юноша и вышел из подземелья в коридор.

Его молча повели каменным лабиринтом, с каждым поворотом которого становилось легче дышать. Томазо шел, с трудом передвигая ноги: от долгого сидения и лежания на полу ноги отвыкли ходить. Свежий воздух, который слабо, но все же циркулировал по коридорам тюрьмы, закружил голову юноше, пошатнул ослабевшее тело.

Наконец, его втолкнули в комнату с окном, из которого больно ударил в глаза дневной свет. Томазо остановился, закрывая лицо ладонями. Дверь за ним захлопнулась, и он долго стоял без движения, постепенно раздвигая пальцы и впуская свет в свои обезумевшие от круглосуточного мрака зрачки. И вдруг юноша почувствовал, что в комнате находится не один. Разлепив воспаленные веки, он замер от неожиданности: перед ним, перебросив ногу на ногу и нервно барабаня пальцами по колену, сидел граф Экстер.

Воспользовавшись временным ослеплением узника, тот давно изучил его грязную, исхудавшую фигуру, от которой к тому же дурно пахло, и теперь смотрел в глаза юноше с признаками явного отвращения. “Боже мой! – мелькнуло у него в голове. – И это ничтожество полюбила моя дочь!”

Томазо же, уловив настроение графа, был все еще в той степени растерянности, когда весьма трудно сохранить в себе самообладание – и его первым желанием было сказать графу какую-нибудь колкость. Но мысль о том, что врага могла привести сюда какая-то драма, связанная с леди Еленой, заставила юношу умерить эмоции.

Сделав несколько шагов, Томазо присел на стул и, хотя напряжение в нем достигло предела, уставился на графа с явным вызовом на лице. Не видя себя в зеркале, и лишь догадываясь о своей ужасной неприглядности, Томазо, тем не менее, сохранил в себе внутреннюю гордость. Вот почему, глядя в глаза графу Экстеру, он мужественно выдерживал его презрительно-холодный взгляд.

Какое-то время оба молчали. Затем граф, которого раздражала выдержка юноши, заговорил, нервно сплетая пальцы.

– Я пришел к тебе не из любопытства и, тем более, не из сострадания, – сказал он.

– Этого было бы смешно ожидать, – парировал Томазо. – После того, как вы грубо выставили меня из своего дома, я надеялся, что больше никогда с вами не увижусь.

– А вот пришлось. Потерпите, синьор Бальони, – язвительно сказал граф.

– Попытаюсь. Тем более что ваш визит вносит приятное разнообразие в мою малопривлекательную жизнь.

– Я пришел по делу, только по делу, – сообщил граф, меняя тон. – Собственно говоря, я даже пришел за помощью…

– Вот как! – Крайнее удивление застыло в глазах Томазо. – Чем узник подземелья может помочь сиятельному графу Экстеру? Вы пришли издеваться надо мной?

– Послушай, Томазо, ты ведь неглупый парень, – сказал граф. – Поговорим, как мужчина с мужчиной.

– Любопытно, – вставил Томазо. – Такое начало сулит чарующие перспективы…

– Дело в том, что своим появлением в моем доме ты расстроил в нем порядок и покой, – сказал граф, не обращая внимания на насмешливое замечание юноши. – Я не стану говорить о том, какие неудобства испытывали я и моя супруга в связи с этим. Я скажу лишь то, что ты поломал жизнь моей дочери. Ее отношения с известным тебе Томасом Лоуренсом были настолько близки и ясны, что вопрос о предстоящей помолвке между ними был почти решен. Замечу, что при обоюдном согласии сторон. Но ты своим поведением расстроил наши планы, сбил девушку с истинного пути, а затем еще и угодил в тюрьму, показав всем свое настоящее лицо. Слава богу, времени, проведенного тобой в этом заведении, оказалось достаточно для того, чтобы леди Елена одумалась и покаялась. Она уже не вспоминает о том глупом приключении, связанном с тобой, от ее ветрености не осталось и следа. Мало того, через месяц состоится помолвка нашей дочери с мистером Томасом Лоуренсом.

– Это неправда! – воскликнул Томазо. – Вы лжете, сударь!

– Не горячись, Томазо, – с нервной усмешкой сказал граф. – Я прощаю тебе грубые слова в мой адрес, так уж и быть. Я ведь пришел  к тебе не с пустыми руками. У меня письмо леди Елены, которое она просила передать тебе.

Томазо недоверчиво посмотрел на графа, достающего из кармана сложенный вчетверо листок.

– Почитай, а затем продолжим нашу беседу, – сказал граф.

Дрожащими руками Томазо взял письмо. С первой же строки буквы поплыли у него перед глазами, слова наскакивали друг на друга. То ли это зрение испортилось от постоянного мрака, то ли слезы, навернувшиеся предательски внезапно, мешали ему читать.

“Томазо, – было написано в письме. – Мне искренне жаль, что вы угодили в скверную историю. Теперь я вспоминаю о том, как мои близкие предостерегали меня от увлечения вами, и мне остается просить у них прощения за ослушание. С вашим исчезновением жизнь моя снова приобрела те яркие краски, какие были ей присущи раньше. А период, связанный с вами, я стараюсь забыть, вычеркнуть из своей памяти. Слава богу, мне помогает в этом самый близкий человек – Томас Лоуренс. Скоро у нас с ним помолвка. Если в вас есть хоть капля благородства, пожелайте нам счастья. Со своей стороны хочу выразить надежду, что сэр Хорэйс Уолпол, в конце концов, смягчится к вам, и вас выпустят из тюрьмы. В этом случае умоляю вас: уезжайте домой – в Италию, и не тревожьте мою жизнь никакими напоминаниями о себе. С тем и прощаюсь, графиня Елена Экстер”.

Наблюдая за чтением письма, граф видел, как менялось лицо юноши, и злорадная улыбка блуждала по губам вельможи.

Закончив читать, Томазо долго сидел с опущенной головой, создавая у графа впечатление подавленности и краха. В его голове кипела каша из противоречивых мыслей и предположений. С первой строки этого мерзкого послания Томазо понял, что оно подложно, поскольку почерк, которым письмо было написано, слишком явно отличался от настоящего почерка леди Елены, который он помнил по ее чудесным запискам. “Что происходит? – думал он. – Что с ней?”

Устало подняв голову и давая графу насладиться победой, Томазо посмотрел на него тяжелым, опустошенным взглядом.

– Чего вы хотите? – спросил он убитым голосом. – Вы снова унизили меня, лишили надежды…

– Отнюдь, юноша, – оживленно ответил граф, предвосхищая легкую победу и радуясь тому, что ему не придется прибегать к осуществлению страшного замысла. – Просто я пришел за помощью от тебя, и готов оказать помощь в благодарность за услугу.

– Выражайтесь яснее, сударь, – раздраженно сказал Томазо.

– Изволь, вот мое предложение. Я готов ходатайствовать перед графом Орфордом о твоем освобождении, о снятии всяческих обвинений, и, кроме того, берусь оплатить все твои лондонские долги и обратный путь в Италию. Взамен же я прошу от тебя, Томазо Бальони, письменного заверения больше никогда не тревожить мою семью и, прежде всего, мою дочь. Если угодно, можешь написать на ее имя или на мое собственное. Подумай. Как мне кажется, это вполне достойный выход из создавшегося положения. А перо и бумагу я распоряжусь подать прямо сюда и сейчас.

“Так вот оно что! – подумал Томазо. – Подсунув мне ложное письмо, он хочет выудить из меня подобное по содержанию в адрес Елены. Тут явно какая-то игра вокруг нее. Бедную девушку хотят одурачить, а вместе с ней и меня. Что делать? Раскрыть свою догадку? Бросить ему в глаза всю мерзость подобного подлога? Изобличить подлое коварство? Тогда я подставлю под удар невинную девушку, поскольку раскроется то, что я получал от нее записки…”

– Ну, что? – нетерпеливо спросил граф Экстер. – Подумал?

– Да, ваша милость, – как можно тверже сказал Томазо.

– Я жду твоего ответа.

– Сударь, – сказал Томазо решительно, – до тех пор, пока леди Елена не придет сюда и сама слово в слово не повторит содержание своего письма, я не поверю никакой показанной вами бумажке. Сам же я писать ничего не собираюсь. Мне не нужна помощь от вас, оказывать же услугу вам – противоречит моим убеждениям.

– Если я приведу сюда Елену… – медленно сказал граф, явно расстроенный поворотом событий, – то ее стошнит от одного твоего вида.

– Возможно, сударь. Но чего не сделаешь ради благополучия…

Граф порывисто поднялся, сделал несколько нервных шагов и остановился рядом с Томазо.

– Ты хоть понимаешь, что совершаешь, может быть, самую роковую ошибку в своей жизни? – процедил он сквозь зубы. – Ты понимаешь, что сгниешь в этой тюрьме, как последний бродяга? Сэр Хорэйс Уолпол наверняка давно забыл о тебе, поскольку, как мне известно, дело о твоем покушении даже не принято в производство.

“Questo у un colpo tremendo! * – подумал Томазо. – Это уже катастрофа! Тут уж граф искренен, как никогда…”


* Какой ужасный удар! (итал.)


– Почему? – с дрожью спросил он.

– Спроси у него сам, – язвительно ответил граф. – Я тут ни при чем.

– Но как же?.. Ведь я ничего не сделал! И обвинения мистера Уолпола ложны!

– Мне очень жаль, – сказал граф, направляясь к двери. – Из тебя, наверное, мог бы выйти неплохой художник.

Он открыл дверь, собираясь шагнуть за порог.

– Сударь! – отчаянно позвал Томазо.

Граф Экстер, у которого мелькнула надежда, оглянулся.

– Ты хотел что-то сказать? – с нажимом спросил он.

– Нет…ничего…

Томазо отвел глаза. Он был раздавлен.

– А знаешь, – вдруг оживился граф, – я, пожалуй, кое-что сделаю для тебя.

Юноша поднял голову.

– Я прикажу подать тебе в камеру сытный обед, – сказал граф, глядя в сторону.

– З-зачем?

– Ну, ты ведь отощал вовсе. Жалко на тебя смотреть. И потом…выпьешь бокал хорошего вина за счастье леди Елены. А?

– Уходите, сударь… – безжизненным голосом сказал Томазо и отвернулся.

Через несколько минут, вернувшись в подземелье, он бросился на пучок грязной соломы, служивший ему матрацем, и громко, сотрясая тишину склепа новыми звуками, зарыдал. Он вдруг с отчетливой ясностью понял, что его жизнь кончилась.

Мистер Роберт Клайв, надежды которого были связаны с Томазо, уныло молчал в своем углу.

 ***

В Строберри-Хилл лорд Грей приехал ранним вечером, когда еще не загустел небосвод, и только две-три звезды успели просочиться сквозь сумеречные облака. Время для поездки к старому знакомому было выбрано не случайно – герцогу отнюдь не хотелось после стольких лет затворничества вдруг оказаться узнанным на улицах Лондона. В нем, жившем когда-то наперекор молве, в последние годы стала все больше проявляться какая-то осторожность, граничившая с мизантропией. Это, должно быть, проявлялась в нем обыкновенная житейская мудрость.

Дворецкий графа Орфорда Генри Пэн встретил незваного гостя сухо и настороженно. Маниакальная мнительность хозяина воспитала в этом человеке крайнюю подозрительность, и нечастые теперь гости готического замка, как таможенный кордон, должны были пройти вкрадчивый допрос мистера Пэна.

Придирчиво оглядев фигуру лорда Грея, он спросил трескучим голосом:

– Что вам угодно, сударь?

– Мне угодно, чтобы вы немедленно провели меня к графу Орфорду! – ответил лорд Грей, возвысив голос и глядя в упор на живую мумию.

– А не угодно ли сударю вначале назваться? – чувствуя себя хозяином положения, спросил Генри Пэн.

– Извольте, – усмехнулся лорд Грей. – Я герцог Сандерлендский!

– О! – воскликнул дворецкий, смущаясь. – Простите, ваша светлость, я вас не узнал. Столько лет вы не появлялись… Простите еще раз…

– Так дома ли граф?

– О, да, ваша светлость! – засуетился дворецкий. – Я немедленно доложу о вас.

Через несколько минут по тускло освещенным коридорам и лестницам лорд Грей прошел в библиотеку сэра Хорэйса Уолпола, где старик, коротающий вечерние часы за книгой, встретил своего давнего приятеля прищуренным взглядом.

– Невероятная удача! – воскликнул граф Орфорд, пристально вглядываясь в лицо лорда Грея. – Этот хмурый вечер принес мне чудесного собеседника! Сколько же лет мы не виделись?

– Много, – сдержанно ответил лорд Грей, также с любопытством рассматривая старика. Ему бросилась в глаза сгорбленная фигура, крючковатые руки графа, хищный взгляд из-под нахмуренных бровей.

– Ах, что с нами делает время! – будто читая мысли лорда Грея, воскликнул сэр Хорэйс. – Где огонь ваших глаз, милорд? Где неуемная энергия движений?

– В прошлом, сударь, все в прошлом, – поддержал старика лорд Грей. – Мы с вами – только тени той, прежней жизни…

– Но эти тени еще кое-что значат теперь, а? – запальчиво спросил сэр Хорэйс.

– Хотелось бы верить, сэр, – ответил лорд Грей, оглядывая помещение.

Они расположились у стола, друг против друга. Лорд Грей, положив правую руку на блестящую полированную поверхность, нервно барабанил пальцами. От сэра Хорэйса не ускользнула нерешительность, которую испытывал неожиданный гость. Однако, следуя своим правилам, он не торопил события, исподлобья наблюдая за лордом Греем. Старик понимал, что пришел тот вовсе не случайно.

Сэр Джон тем временем скользил взглядом по рядам книг за спиной старика и пытался отыскать конец нити, за которую бы можно было размотать клубок предстоящего непростого разговора.

– Итак, милорд, – не выдержал сэр Хорэйс, – полагаю, вы раскроете причину своего неожиданного визита. Мне, привыкшему в последнее время к одиночеству, весьма приятно принимать такого дорогого гостя. Надеюсь, я не разочарую ваших намерений.

– Я также на это надеюсь, – ответил лорд Грей, распластав ладонь по столу. – А привели меня к вам обстоятельства весьма деликатные…

– Любопытно, – сказал граф Орфорд врастяжку.

– Целиком полагаясь на ваше доброе расположение ко мне, – продолжал лорд Грей, – я начну, пожалуй, с главного. Как мне известно, примерно, с месяц назад в вашем доме произошел неприятный инцидент, связанный с неким юношей…

Сэр Хорэйс вскинул брови и метнул в лорда Грея колючий взгляд. По всему было видно, что из его памяти не изгладился эпизод месячной давности.

– И что из того? – сухо спросил он.

– По вашему распоряжению, сэр, юношу поместили в подземелье “Флита”. Не кажется ли вам, граф, что такое наказание чересчур сурово для этого молодого человека?

– Не кажется ли мне?! – горячо воскликнул сэр Хорэйс. – А вы знаете, милорд, с чем пожаловал ко мне этот бездельник? А вы знаете вообще, кто он такой?

– Отлично знаю, сэр, – твердо сказал лорд Грей. – Мало того, с Томазо Бальони незадолго до событий в вашем доме я имел двухчасовую встречу. Должен вам сообщить, уважаемый сэр Хорэйс, что, начавшись на повышенных тонах, наша беседа с юношей перешла затем в спокойное русло и закончилась впоследствии при полном взаимном уважении сторон. По моему мнению, Томазо Бальони – ingenui vultus puer ingenuique pudoris.*


* Мальчик с благородной внешностью и благородной скромностью (лат.)


– Да! Теперь я вижу в действительности, – заметил сэр Хорэйс язвительно, – как время меняет людей. Полагаю, вам известно, милорд, кто отец этого юноши, и с какой целью он вообще приехал в Англию?

– Сударь, мне это слишком хорошо известно, – с грустью заметил лорд Грей. – Именно поэтому я и пришел к вам.

Граф Орфорд пристально посмотрел на гостя. Казалось, колючие зрачки вот-вот пробуравят насквозь начавшего его раздражать лорда грея. Воцарилась пауза, нарушил которую, как-то неестественно скрипнув, сэр Хорэйс.

– Если я вас правильно понимаю, милорд, вы хотите освободить этого проходимца из-под стражи…

– Именно так, уважаемый сэр Хорэйс. Вы всегда отличались проницательностью.

Граф Орфорд крякнул и нахмурился.

– Но он оскорбил меня, и я принял решение. Это опасный человек, милорд, в том числе и для вас.

– Malum consilium est, quod mutari non potest, * – ответил лорд Грей. – Что касается его опасности, то он не способен причинить зло. Поверьте, сударь, этот юноша весьма образован и талантлив, как его родители. К тому же он в чужой стране, где у него нет друзей и близких. Вот почему я выступаю ходатаем. Надеюсь, мне-то вы доверяете?


* Плохо то решение, которое нельзя отменить (лат.)


Сэр Хорэйс не ответил. Вращая в руках гусиное перо, он долго смотрел в полированную поверхность стола, где отражалось благородное и спокойное лицо лорда Грея.

– Что вы хотите от меня? – спросил он сдавленно.

– Сэр! – воспрянул духом лорд Грей. – Я прошу выдать мне на руки заявление о снятии обвинений с Томазо Бальони. И, разумеется, доверенность на мое имя об освобождении юноши из-под стражи.

Выслушав просьбу лорда Грея, сэр Хорэйс пожевал губами, а потом спросил, прищурившись:

– Вы сами поедете его освобождать?

– Да, сударь. Этого ждет его мать, прибывшая в Лондон. Ее мольбы о помощи, обращенные ко мне, и привели меня к вам.

– А какие гарантии вы можете дать касательно того, что этот мальчишка после освобождения не станет мстить мне за свое заточение?

– Любые, сэр! – воскликнул лорд Грей. – Полагаю, после освобождения Томазо вместе с матерью немедленно покинет Англию. И я лично готов не только проконтролировать их отъезд, но и по возможности ускорить его. Слово джентльмена, сэр!

Сэр Хорэйс помолчал еще какое-то время, размышляя, затем достал из пачки лист бумаги и макнул перо в чернильницу.

– Хорошо, – сказал он нехотя. – Но только из личного уважения к вам, милорд, в память о нашей старой дружбе.

Его рука заскользила по столу, а перо по бумаге. Вскоре у лорда Грея в руках был документ, открывающий тяжелые двери подземелья. Обрадованный своим успехом, он быстро удалился.

Высоко в небе стояла эмалевая миска луны. Рваные, нахохлившиеся облака, проплывая мимо, склевывали просыпанные из этой миски позолоченные зерна звезд.

 ***

…Прошел час или полтора. Томазо затих. Мистеру Клайву было слышно его ровное дыхание. Однако юноша не спал, и старик знал это.

– Томазо, – позвал он тихо. – Мне бы очень хотелось узнать, что стряслось.

Юноша ответил не сразу. Он неторопливо сел, поджав колени и обхватив их руками, помолчал несколько минут.

– Все кончено, мистер Клайв, – с могильной скорбью в голосе сказал он. – Все кончено…

– Поделись со стариком, – попросил Роберт Клайв после паузы. – Может быть, ты сгущаешь краски…

– Увы, – отозвался Томазо. – Все слишком ясно. Меня проведал граф Экстер.

– Да ну! И что же?

– О нашем разговоре мне вспоминать не хочется, – сказал Томазо, вздыхая. – Одно лишь могу вам передать, и это именно то самое, что лишает всяческих надежд и меня, и вас: мое дело до сих пор не слушалось и, вероятно, слушаться не будет вовсе.

– Почему?

– Потому что графу Орфорду и без суда удалось упрятать меня в тюрьму, а теперь он, скорее всего, забыл о моем существовании.

– Ну, это глупость! – воскликнул мистер Клайв. – Английский суд – довольно бюрократическая контора, и он должен рассмотреть дело в любом случае.

– И вЫ мне это говорите? – горько усмехнулся Томазо. – Кому, как не вам, мистер Клайв, хорошо известно, что все давно решают деньги.

– Гм, возможно, ты и прав…

Старик надолго задумался, затем произнес тоном учителя, читающего ученикам условие задачи:

– Итак, мы имеем относительно уютное помещение, и двух человек, лишенных возможности его покинуть. Причем, один из двух стар и болен, другой же молод и здоров. Весьма приятная компания на неопределенное количество лет… Взаимополезное соседство, сплав молодости и опыта. Что, Томазо, поживем еще? Как ты думаешь, не перессоримся, а?

– Что делать?! – спросил юноша с отчаянием в голосе.

– А что делать? – переспросил мистер Клайв. – Ничего не остается другого – только жить и ждать. Вот наш девиз, Томазо.

Казалось, мистер Клайв, надежды которого на освобождение рухнули, как и надежды юноши, сохранил в себе завидное самообладание. То ли это была бравада отчаяния, то ли мудрость много пережившего человека. Как бы там ни было, но спокойная философия мистера Роберта Клайва теперь отрезвляюще действовала на Томазо.

– О, как я хочу увидеть Елену! – вырвалось у юноши. – Я погибну от одних воспоминаний!

В это время в коридоре послышались шаги, и вскоре ключ в замке их двери с натугой повернул ржавый механизм. В подземелье ворвался свет, а вместе с ним, заполняя изрядную часть пространства, вползла громадная фигура старшего надзирателя. За ним семенил караульный с факелом  и корзиной, накрытой салфеткой.

– Ну, где тут у нас итальянский разбойник? – фальцетом пропел старший надзиратель, уставившись на Томазо. – Цел и невредим, как я погляжу. И со здоровым румянцем на щеках. Не так ли, мистер Бальони?

Томазо не ответил, оглядывая вошедших подозрительным взглядом.

– Или болен и удручен? – допытывался надзиратель. – Имея такого покровителя, я бы не сидел в тюрьме. Какой солидный человек! Бальони, видишь эту корзину? Это обед, который принес посыльный по поручению его милости графа Экстера.

– Мне? Зачем?

– Велено передать и напомнить, чтобы ты непременно выпил за здоровье и счастье известной тебе дамы…

Вытаращив глаза, Роберт Клайв наблюдал за этой сценой. Когда надзиратель собрался уходить, он окликнул того твердым, но униженным голосом:

– Вы бы хоть факел оставили, сударь.

Тот оглянулся, поколебался несколько секунд и приказал караульному выполнить просьбу узника. В стене у самого входа имелось отверстие, и когда факел, шипя и сплевывая горящие шарики смолы, замер, наконец, без движений – тяжелая дверь затворилась, и узники снова остались одни.

– Да-а, – протянул Томазо, – граф Экстер сдержал слово. Накормить меня обедом – какая  изысканная подлость! Я давно убедился, что он никогда и ничего не делает зря. Все, что является делом его рук, непременно содержит второй смысл. Вот и теперь он полагает, что я бешусь от напоминания о даме. Вы догадываетесь, сударь, о ком речь?

– Думаю, что да, – ответил мистер Клайв. Ему вдруг стало весело, и он едва сдержался, чтобы своим смехом не обидеть юношу.

– Так вот, – продолжал Томазо, – графу наверняка доставляет удовольствие, что я страдаю от одного упоминания ее имени. Ах, леди Елена… Если бы я мог видеть ее!

Он сбросил салфетку на пол и обнаружил в корзине душистый белый хлеб, колечко колбасы, ломоть овечьего сыра, луковицу величиной с кулак, несколько розовощеких яблок и бутылку превосходного французского вина. От обозрения этих яств юноше забило дух: для поддержания сил, без сомнения, ему не хватало той пустой каши, которую ежедневно варил тюремный повар.

– Томазо, – позвал Роберт Клайв из своего полутемного угла, – хочу тебя предостеречь: не ешь все сразу, удержи соблазн, иначе могут быть неприятности с пищеварением.

– Если я вообще буду есть, – ответил Томазо удрученно.

Он встал, впервые за месяц с небольшим прошелся по подземелью. На стене отчетливо разглядел календарь своего товарища по несчастью.

– Было бы глупо отказываться от такого угощения, – осторожно заметил мистер Клайв.

– Пожалуй, – согласился юноша. – Прошу вас, составьте мне компанию.

Он поднес корзину к лежанке мистера Клайва, пристроился рядом, отломил хлеб и разделил колбасу.

– Вот только о бокалах граф не позаботился, – сказал Томазо, распечатывая бутылку.

– Бокалы и не нужны, – мрачно ответил Роберт Клайв. – Во-первых, граф Экстер не знал, что ты сидишь в подземелье не один. А во-вторых… Прости, Томазо, но четырнадцать лет воздержания настораживают меня. Я опасаюсь принимать алкоголь во избежание реакции организма. Ты же молод, и твои желудок и сердце не успели отвыкнуть от вина. Пей один, из горлышка.

– Что ж, я выпью! – воскликнул Томазо. – И выпью за здоровье леди Елены, как того пожелал граф. Но если он полагал, что его пожелание вызовет у меня негодование, то пусть не надеется. Я выпью за здоровье девушки с любовью и уважением к ней. Господь свидетель, я люблю ее больше жизни, и сохраню в себе это чувство до конца своих дней, сколько бы ни пришлось мучиться в этом каменном мешке. За тебя, любимая!

С этими словами он приложился к бутылке и отпил несколько глотков.

– М-м, напрасно вы отказались, – сказал юноша. – Отличное вино, мистер Клайв.

Старик решительно отмахнулся, медленно жуя колбасу и с сочувствием глядя на юношу.

Через полчаса факел, оставленный в подземелье, жалобно фыркая, умер. Вернулась мгла, ставшая еще более густой и липкой. Она будто и не уходила далеко, а караулила где-то рядом, неподалеку.

– От вина и сытости захотелось спать, – промямлил Томазо.

– Что ж, отдыхай, парень, – ответил Роберт Клайв. – Когда принесут ужин, я разбужу тебя.

– Думаете, до ужина я проголодаюсь? – вяло спросил Томазо, укладываясь на свой соломенный матрац.

Он чувствовал, как у него кружится голова, как зеленые круги плывут перед глазами, будто освещая темноту мертвенным, потусторонним светом. По всему телу разлилась каменная тяжесть, а из желудка во все стороны едкими, горячими лучами стремилась едва заметная тошнота.

– Вы были правы, сударь, – пробубнил он. – Не стоило столько пить…

Устроившись на своем ложе, он почувствовал, как тяжелый сон цепкими лапами охватил его тело, как постепенно потухло, отключилось сознание. Медленно и неотвратимо он опрокинулся в пропасть, не имевшую измерений. Последнее, что представил себе Томазо, прежде чем наступил полный мрак, было бледное, испуганное лицо Елены, склонившееся над ним…

 ***

Тем временем обнадеженная решительными заверениями Томаса Лоуренса, и чувствуя приближение перемен, леди Елена пришла в возбужденное состояние духа. Суетливо перемещаясь по своей комнате, она вдруг заметила, что не находит себе места. Не желая настораживать своим поведением отца и мать, девушка тепло оделась, и до вечера бродила по саду.

В беседке – пустой и холодной – ей вспомнился горячий шепот Томазо. “Кого улыбкой одарит сполна, тот счастлив – низких помыслов отныне в своей душе питать не сможет он…”

“Милый, любимый, – думала она, – как мне одиноко без тебя! Как страшно в окружении тех, кто меня не понимает!..”

Вернувшись из сада с печальной задумчивостью в глазах, девушка за ужином не проронила ни слова. Она была похожа на механическую куклу с маской грусти на одухотворенном лице. Она не прислушивалась к разговору родителей, не замечала их озабоченных взглядов. Одна мысль, с неожиданной ясностью пришедшая ей в голову, не давала девушке покоя. С этой мыслью она легла спать, с нею же проснулась на следующий день. После завтрака, когда отец уехал в Лондон, леди Елена пришла в комнату к матери.

Графиня, которой давно нравился Томас Лоуренс, и раздражало поведение дочери, в последнее время почти не разговаривала с ней. Опасаясь шевелить тлеющий костер, она с осторожностью наблюдала за дочерью. Полагая, что после вчерашней беседы с Томасом Елена поделится с матерью, графиня весь вечер следила за ее маневрами по дому и саду, но так и не дождалась от девушки откровенных излияний. И лишь утром следующего дня, когда дочь вошла в ее комнату, глаза графини посветлели.

– Входи, входи! – воскликнула она. – Я рада тебе! Надеюсь, ты пришла рассказать о чем-то хорошем?

– Это зависит от твоего восприятия, мама, – ответила леди Елена. – В любом случае то, чтО я хочу тебе рассказать, выходит далеко за рамки твоих предположений…

– Так-так, уже становится интересно. – Затаенная улыбка тронула губы графини Экстер.

Мать и дочь расположились на диване вполоборота друг к другу.

– Вчера у меня с Томасом Лоуренсом состоялась долгая беседа, – нетвердым голосом сообщила леди Елена. – Мы заключили соглашение, которое оба обязались выполнить…

Графиня удивленно посмотрела на дочь, но не стала ее перебивать. Она прекрасно понимала, что если уж девушка сама решилась на разговор, то любые замечания или наставления могут спугнуть ее и не позволить выговориться.

– Я обещала ему впредь терпеть его общество, не выражая чувства неприязни, даже если оно будет переполнять меня, – произнесла леди Елена, уставясь в пол.

– Ну, милая девочка, давно бы так!

– Я знала, мама, что тебе это понравится, – сдержанно сказала девушка. – Послушай же, что обещал Томас.

– Да-да, любопытно.

– Он пообещал помочь освободить из тюрьмы Томазо Бальони! – возвысив голос, сказала леди Елена. – И только в этом случае я буду сдерживать свои обещания.

Графиня замялась. Было видно, что подобной выходки от дочери она не ожидала.

– Елена, – сказала она строго, – Томас Лоуренс, как видно, весьма мягкий человек. Нельзя же пользоваться этим так жестоко! Думаешь, ему легко все это перенести?

– Мама, – холодно ответила девушка, – когда я расскажу тебе еще кое-что, ты поймешь, как нелегко теперь мне. И. может быть, сама изменишь свое отношение ко всему происходящему.

– Вот как! И что же кроется за этим “кое-что”?

– Прошу тебя только обойтись без лишних вопросов, – предупредила леди Елена. – То, что я тебе сейчас расскажу, являлось тайной, хранить которую я давала слово. Но жизнь складывается так, что я вынуждена нарушить данное мною обещание, поскольку содержание тайны…напрямую касается тебя, мама. И оставлять тебя в неведении, особенно теперь, как мне кажется, было бы глупо и несправедливо.

– Господи, да что стряслось опять? – воскликнула графиня настороженно. – Что за тайна окружает меня?

– Мама, – с металлической дрожью в голосе сказала леди Елена, – пришло время узнать, что известный тебе и ненавистный Томазо Бальони, которого я люблю больше своей жизни, – не кто иной, как твой племянник, сын Томаса Баттертона и синьоры Фаустины Бальони!

Если бы известному живописцу прошлого Томасу Хогарту пришлось писать образ крайнего изумления, то лучшего лица, чем лицо графини Экстер в данную минуту, он бы не отыскал во всем Лондоне. Откинувшись на спинку дивана, она сидела, широко открыв глаза и беззвучно шевеля губами.

– Ах, я давно что-то чувствовала, но не понимала, что именно! – прорвалось у нее после долгого молчания. – Как же все нехорошо и глупо!

Графиня вскочила с дивана и прошлась по комнате нервной походкой. Глаза ее сверкали, руки сами разводились в стороны и снова сцеплялись в замок.

– Почему ты раньше молчала?! – вдруг набросилась она на дочь. – К тому же, насколько это правда? Не очередная ли это каверза, задуманная с целью одурачить всех нас?!

– Мама, я же просила не задавать вопросов. Тут не может быть сомнений. Главное теперь – освободить его из тюрьмы. Полагаю, что после этого у Томазо найдется немало доказательств своего происхождения. Томас Лоуренс взялся помочь, не зная, кем приходится Томазо тебе и мне. Однако у меня мало надежд на его усилия. Я долго думала над этим, и поняла, что без твоего участия никак не обойтись. И я раскрыла тебе нашу тайну, хотя Томазо, наверное, был бы против.

– Так у вас с Томазо общая тайна? Но как и где вы могли договориться? – недоумевала графиня.

Леди Елена смутилась.

– Мама, – сказала она, колеблясь, – об этом можно поговорить в другой раз…

– Хорошо, непременно, – сказала графиня примирительно. – Я, кажется, догадываюсь. Теперь многие вещи становятся мне понятны: твое бегство к Терезе, похищение рукописей… Все это связано с ним, да? Ах, если бы знать!

– Мама, – умоляюще сказала девушка, – надо что-то делать…

– Я бы хотела немедленно увидеть его! – воскликнула графиня. – Если раньше он был для меня никто, то теперь.. Теперь я выцарапаю у них своего племянника! Я всю жизнь мучаюсь от вины перед братом. Никто не знает, как мне порой бывает тяжко на душе… И теперь я должна спасти сына Томаса любой ценой, как бы дорого за это ни пришлось заплатить! Жаль, что Реджинальд взял карету, не то я бы отправилась немедленно. Думаю, у охраны в тюрьме не хватит наглости отказать в свидании графине Экстер. Что ж, как только отец вернется, я поеду в Лондон.

– Мы скажем ему? – осторожно спросила леди Елена.

– Непременно! Без его связей нам ничего не удастся предпринять.

– Мама, я поеду с тобой!

– Это исключено! Тюрьма – не место для свиданий. В определенном смысле, конечно. Обещаю тебе, что очень скоро вы с Томазо увидитесь.

– Мама! – вырвалось у девушки. – Я знала, что ты правильно поймешь меня!

Время приближалось к обеду. Воспользовавшись тем, что граф все не возвращался, мать с дочерью продолжили начатый разговор. Неторопливо, не упуская известных ей деталей, леди Елена поведала графине историю Томазо Бальони в том виде, в каком знала ее сама. И своим рассказом укрепила горячее желание Анны Баттертон спасти племянника.

– Если ты сделаешь это, – сказала леди Елена, – то мир воцарится между тобой и тетушкой Терезой, а мне этого так хочется…

Вскоре вернулся граф Экстер. Его лицо, сохраняя следы озабоченности, было, тем не менее, достаточно веселым. На вопрос супруги он ответил, что в Лондон ездил по неотложным делам, и рад, что дела завершились успешно.

– Но мне теперь необходимо съездить самой, – сказала графиня.

– Что случилось? – удивился граф. – Зачем тебе ехать?

– Тоже неотложное дело.

– Поясни, сделай одолжение, – настаивал граф.

– Видишь ли, Реджинальд, – сказала графиня, не глядя ему в глаза, – пока тебя не было, тут выяснилось одно чрезвычайное обстоятельство, раскрылась одна тайна. Ты сейчас будешь немало удивлен. Дело в том, что Томазо Бальони – помнишь, тот юноша? – мой племянник. Это сын Томаса Баттертона! И я должна немедленно ехать в Лондон, чтобы повидать его!

Если бы графиня смотрела в эту минуту на супруга, она бы непременно заметила, как исказилось его лицо, как тень упала на его глаза, заставляя их застыть со странным выражением.

– Надеюсь, ты поможешь освободить Томазо? – спросила графиня. – Мы с Еленой надеемся на тебя, как на бога…

– Я…не советую тебе ехать… – сказал граф, с трудом подавляя в себе растерянность.

– Но почему?

– Тебя все равно не пустят в тюрьму. Там такие порядки. К тому же мне известно, что свидания с Томазо Бальони вовсе запрещены.

– Для меня это не преграда, Реджинальд!

– Ну, что за спешка!- раздраженно сказал граф. – Если ты хочешь, я завтра же поеду в Лондон и постараюсь все уладить.

– Если я хочу? Да что ты говоришь, Реджинальд! Разве такое дело можно откладывать? Сегодня! Я не могу допустить, что мой племянник гниет в этой страшной тюрьме! Ни одного дня, ни одного часа промедления! Я и так во многом виновата, а теперь мы еще будем терять драгоценное время…

– Но Анна, – слабо сопротивлялся граф, – лошади устали… Давай отложим поездку…

– В твоей конюшне мало лошадей? Реджинальд, я не понимаю тебя. Неужели ты еще не понял, что происходит?

– Ну, хорошо… – наконец, согласился граф, и сердце его сжалось в каменных тисках отчаяния. – Только после обеда, я сегодня очень устал…

– Так и быть, – согласилась графиня. – Но я не заставляю тебя ехать со мной. Отдохни, дорогой. Вероятно, завтра нам предстоит хлопотный день.

И она велела прислуге накрывать обеденный стол.

Леди Елена сияла в предвкушении счастья.

 ***

Роскошная карета лорда Грея – слегка устаревшая, но сохранившая свой былой блеск – подкатила к мрачному зданию тюрьмы.

Небо, подернутое пеленой серых, безжизненных облаков, отбрасывало на город холодный, тусклый свет. Улица была пустынна, как желудок бродяги.

У входа в тюремный двор стоял фонарь. Отвоеванный у стремительно наступающего вечера бледный полукруг мокрой мостовой поблескивал под ним липким светом. Рядом с фонарем, разлинованная в жирную черно-белую полоску, пестрела караульная будка.

Когда лорд Грей, оставив карету в полумраке улицы, вошел в пятно света и решительно направился к тюремным воротам, из караульной будки выступил часовой. Разглядев дворянина, он трусливо отступил назад, опасаясь препятствовать его продвижению, но лорд Грей сам остановился и спросил решительным и твердым голосом:

– Скажи-ка, здесь ли начальник тюрьмы?

– Так точно, сэр! – отрапортовал караульный. – Сейчас он, вероятно, обедает в своем кабинете.

– Кто может провести меня к нему?

– Эй, Питер! – крикнул караульный в темноту тюремного двора. – Проводи господина к начальнику. – И добавил, неожиданно осмелев: – Полагаю, мистер Хассель будет недоволен прерванным обедом…

– Он очень строгий? – усмехнулся сэр Джон.

– Как вам сказать…

– Я герцог Сандерлендский, пэр Англии. Полагаю, что дело, с которым я прибыл к начальнику тюрьмы, вообще надолго лишит его аппетита.

– Простите, ваша светлость! – испуганно воскликнул разговорчивый часовой, и взял “на караул”.

Через минуту в кабинете начальника тюрьмы, обстановка которого, скромная и аскетическая, как нельзя лучше подходила для столь мрачного заведения, лорд Грей вручил стражу порядка документ об освобождении Томазо Бальони, подписанный лордом-верховным канцлером.

Внимательно изучив бумагу, мистер Хассель слегка поморщился и сообщил подобострастным тоном:

– Должно быть, этот итальянский юноша довольно крепко стоит на ногах, если столь высокочтимые люди заботятся о его освобождении.

В его словах содержался явный намек на утренний визит графа Экстера, но лорд Грей, полагая, что фраза начальника относится только к нему, метнул косой взгляд на хозяина кабинета, укрепив его замечанием о том, что начальнику тюрьмы не должно быть дела до связей Томазо Бальони.

– Как вам будет угодно, ваша светлость, – обиделся тот. – Я немедленно распоряжусь доставить сюда заключенного.

– Нет! – резко ответил лорд Грей. – Я хочу лично пройти в подземелье и вывести оттуда синьора Бальони.

– Как вам будет угодно, – повторил мистер Хассель, испуганно вращая маленькими глазками, и позвал старшего надзирателя.

Длинными коридорами, слабо освещенными редким факельным светом, лорд Грей в сопровождении надзирателя и двух караульных отправился в преисподнюю. Процессия двигалась молча. Старший надзиратель, дважды за этот день спускавшийся в тюремную клоаку, не решался заговаривать с лордом Греем, лицо которого было суровым, как стены тюрьмы.

Наконец, преодолев десятки ступеней и несколько лабиринтов, в которых запросто можно было заблудиться, все четверо оказались у толстой железной двери, на самом дне черного колодца.

– Открывай, Вудс, – приказал старший надзиратель караульному и добавил, обратившись к милорду: – Там грязно, ваша светлость. Вы подождете здесь?

– Я войду! – твердо заявил лорд Грей. – Дайте света!

Отперев дверь и натужно повернув ее на петлях, оба караульных с факелами вошли в камеру. Вслед за ними протиснулся старший надзиратель, а затем и лорд Грей. Потрескивая и нещадно коптя, факелы вырвали из тьмы кусок грязного, липкого пола и тело узника, лежащее на пучке черной соломы у самой стены.

– Это он! – воскликнул лорд Грей, и сердце его сжалось от сострадания. – Спит, наверное…

Приблизившись к Томазо, лежавшему на боку лицом к стене, лорд Грей присел на корточки и тронул юношу за плечо.

– Проснись, Томазо, – сказал он по-отечески мягким голосом. – Я пришел забрать тебя отсюда.

От прикосновения лорда Грея тело юноши покачнулось и опрокинулось на спину. Огонь факелов прыгнул в холодные, застывшие зрачки.

– Он мертв! – вскрикнул сэр Джон. – Эй, вы, он мертв!

Старший надзиратель деревянными ногами приблизился к лорду Грею и, виновато посмотрев на него, развел руками.

– Сегодня утром он был жив… – пролепетал он. – Я лично разговаривал с ним, когда принесли обед от графа.

– Что? – переспросил лорд Грей. – Какой еще обед? Что вы несете?

– Простите, милорд, – запинаясь, сказал надзиратель, – но сегодня утром заключенному действительно была передана корзина с обедом от графа Экстера. А накануне граф лично беседовал с синьором в комнате для свиданий…

Лорд Грей тяжелым взглядом заставил замолчать надзирателя, и медленно обвел подземелье глазами. В нескольких шагах от себя он действительно заметил небольшую корзину.

– Света сюда! – сказал он и пересмотрел содержимое корзины, когда один из караульных с факелом приблизился к нему. – Остатки колбасы, хлеб, яблоки… – бубнил лорд Грей, – вино…

Взяв в руки бутылку, в которой еще плескались остатки жидкости, он подозрительно повертел ее в руках, осторожно откупорил пробку и поднес к носу горлышко. Острая догадка мелькнула в его мозгу. Заткнув бутылку, милорд опустил ее обратно в корзину и выпрямился. Вид у него был растерянный.

– Вы уверены, что обед для синьора передал граф Экстер? – обратился он к надзирателю.

– Ошибки быть не может, ваша светлость, – ответил тот. – Утром, как я уже говорил, его милость граф Экстер имел беседу с мистером Бальони. Потом он ушел. А еще через час прислал посыльного с этой корзиной…

Закрыв ладонями глаза, лорд Грей глубоко вздохнул, наполняя легкие смрадным воздухом подземелья, и повернулся к надзирателю, чтобы дать указания. И вдруг в темном углу помещения, куда не проникал свет, послышалась какая-то возня и затем рычание, больше похожее на звериное, чем на голос человека. Мурашки пробежали по спине лорда Грея. Он оглянулся: на него из темноты, бешено вращая глазами и растопырив руки, надвигалось какое-то грязное и косматое чудовище. Отступив на два шага, сэр Джон  всматривался в это привидение. Самообладание покидало его.

– А-а, это ты! – простонало чудовище. – Пришел! Соизволил! Я ждал тебя столько лет!

Лорд Грей пристально вгляделся в лицо этого страшного человека, и скорее угадал, чем узнал в нем Роберта Клайва. Холодок пробежал по его телу.

– Что, испугался меня?! – продолжал наступать узник. – Ты думал, что я мертв, да? Ты думал, что Клайва уже нет – сгнил, бедняга? Признайся, думал?

Лорд Грей молчал, пораженный увиденным. Что он мог ответить своему бывшему компаньону? Чем оправдаться перед ним? Разве поймет теперь этот наполовину обезумевший человек, что добровольное заточение, на которое обрек себя лорд Грей на долгие годы, было угодно самому королю?.. Да, может быть, он проявил малодушие, не был настойчив в желании навестить старого приятеля. Да, может быть, он предал товарища… И теперь, по прошествии стольких лет, ему не было оправдания…

– Молчишь? – тем временем продолжал Роберт Клайв. – Тебе нечего мне сказать?

Гнев и ярость, помноженные на годы закалки, закипали в нем. Казалось, еще несколько секунд – и он перестанет контролировать свои действия.

– Знай же, – ядовитым шепотом добавил узник, – что сундук тебе не достанется! Еще вчера во мне теплилась надежда на освобождение этого невинного мальчика, племянника Джонатана. Он обещал рассказать родным всю правду, поведать секрет сундука, и тогда мои родственники выкупили бы меня отсюда, как значилось в приговоре. Но теперь, когда вы убили Томазо…да, да, вы убили Томазо! Теперь все мои надежды рухнули. А я ведь полюбил его, как родного сына, которого у меня никогда не было… Зачем я позволил ему пить это вино? Джон, ты догадался, что вино отравлено? Вижу, что догадался. Что теперь делать, а? Кто виноват, и кто ответит за все?

Узник надолго закашлялся, не в силах вымолвить ни слова. Лорд Грей терпеливо ждал его дальнейших рассуждений. Чувство вины перед этим человеком разрасталось в нем. Как мог он в свое время так наивно поверить в безумие мистера Клайва! Как мог он, сложа руки, сидеть в своем теплом доме, зная, что его бывший приятель гниет в этом страшном подземелье! Почему еще тогда не предпринял он попытку освободить Роберта? Почему отдал решение этого вопроса в руки Джонатана, перед которым наверняка закрывались все чиновничьи двери? Да, он предал товарища, и как ни горько было теперь это сознавать, в глазах мистера Роберта Клайва он навсегда останется предателем и подлецом. И никакие отговорки, и запоздалые пояснения не способны поколебать ненависть этого человека. Никакие оправдания не способны теперь компенсировать узнику многолетнее пребывание в этой черной комнате смерти, где лишь отменное здоровье позволило ему продержаться так долго. И острое чувство досады и горького разочарования жизнью нахлынули на лорда Грея.

Между тем, прокашлявшись, Роберт Клайв продолжил свою пламенную речь.

– Так вот, сундук. Да, сундук. Теперь он не достанется тебе, ваша светлость. А знаешь, почему?

Лорд Грей не отвечал.

– Потому что я исключаю тебя из списка доверенных лиц. Ты подлец, негодяй и мерзавец! Теперь только Джонатан – законный правонаследник. Мне уже все равно отсюда не выйти. Так останься и ты со мной! Я убью тебя. Грей!

С этими словами он бросился на милорда и обеими руками вцепился в сюртук, пытаясь добраться до горла своего врага. Лорд Грей, прилагая немалые усилия, пытался отцепить от себя клешни смерти в образе Роберта Клайва. Но борьба продолжалась всего несколько секунд, пока вдруг тело узника не вздрогнуло, выпрямилось в струну и стало медленно оседать на пол. Руки его ослабели, пальцы разжались, и косматая фигура в лохмотьях с подломленными ногами вскоре уже сидела на полу, жалобно и безнадежно хватая ртом воздух.

– Что с тобой? – вырвалось у лорда Грея.

Глаза Роберта Клайва потускнели. Шевеля побелевшими губами, он завалился набок, и лорд Грей будто уловил свое имя в слабом шепоте узника. Наклонившись к нему, он увидел в застывающих глазах своего бывшего товарища безжизненные огоньки, мерцающие на дне бездны.

– Отом…сти-и…Экс…те…ру…

Губы его остановились, в глазах перестала теплиться жизнь.

Лорд Грей выпрямился. У входа, наблюдая за разыгравшейся сценой, стояли перепуганные надзиратель и караульные.

– Этот человек когда-то был лордом, – тихо сказал сэр Джон. – Надеюсь, вы обойдетесь с его телом достойно.

– Да, ваша светлость, – склонил голову надзиратель. Он хотел спросить, что теперь делать с телом второго узника, но осекся. Лорд Грей подошел к юноше и, как перышко, подняв его на руки, направился к выходу.

Через все лабиринты и лестницы он нес мертвое тело, и это была самая тяжелая ноша, какую когда-либо лорду Грею приходилось нести. Ибо не вес физический был ее содержанием. Ибо трагедия, сопровождавшая это шествие, ибо слова для синьоры Бальони, которые он никак не мог придумать – составляли основную тяжесть. И от такого груза фигура лорда Грея казалась согнувшейся и жалкой.

 ***

Синьора Фаустина Бальони, справедливо полагая, что процедура освобождения слишком затянулась, давно покинула карету лорда Грея и нервно прогуливалась вдоль тюремной ограды. Сердце ее трепетало от предощущения встречи с сыном. Все внимание женщины было направлено на тускло освещенный двор, где вскоре должны были показаться благородный милорд и невинная жертва Хорэйса Уолпола. Зрение и слух ее устремились за тяжелые кованые прутья ограды, и она даже не заметила, как на улице, совсем рядом, остановилась карета.

Графиня Экстер – а это была она – без помощи форейтора сошла на мостовую и решительно направилась к воротам тюрьмы. Заметив на стоящей поодаль карете герб герцога Сандерлендского, она невольно замедлила шаги, и только теперь увидела даму у ограды. Подойдя ближе, графиня узнала Фаустину Бальони. Догадки и предположения вихрем пронеслись в ее голове.

– Добрый вечер, сударыня! – сказала графиня. – Совершенно не ожидала встретить вас здесь.

Фаустина Бальони подняла на графиню удивленные глаза и, поздоровавшись, добавила:

– Вы меня знаете? А я вас никогда раньше не видела.

– О, да! – воскликнула графиня. – Много лет назад почти ежедневно я ездила в этой карете, пока не пересела в ту, другую. И я была на ваших концертах.

– Как неожиданно! – воскликнула Фаустина Бальони, разглядывая незнакомку. – Кто же вы?

– Я графиня Экстер, – горделиво сообщила та и добавила, переменив тон: – И сестра Томаса Баттертона…

– Так это вы! – воскликнула синьора Бальони. – И ваша дочь – Елена?

– Да, сударыня, – подтвердила графиня. – Вы что-то знаете о нас?

– Откровенно говоря, хотелось бы знать больше, – сказала синьора Бальони сдержанно. – Я лишь знаю, что вы с супругом не собирались прикладывать усилий для освобождения Томазо.

– О, все теперь поменялось, дорогая синьора Бальони! – сообщила графиня с затаенной досадой в голосе. – Но об этом долго рассказывать. Я приехала сюда именно для того, чтобы попытаться освободить племянника.

– Благодарю вас, сударыня, – насторожилась Фаустина Бальони. – Но лорд Грей уже позаботился обо всем. Совсем скоро они выйдут отсюда.

– Ах, как прекрасно! – воскликнула графиня. – Лорд Грей – мой старый друг! Ну, вы меня понимаете… И он снова проявил свою благородную заботу!

Узнав о намерениях друг друга, женщины замолчали, искоса наблюдая одна за другой.

Прошло еще несколько минут напряженной тишины, пока в тюремном дворе не показалось какое-то движение.

– Это они! – воскликнула Фаустина Бальони, вцепившись в прутья ограды.

В темноте блеснул фонарь надзирателя, осветивший печальную процессию. Впереди, держа на руках тонкое тело юноши, медленно ступал каменными шагами лорд Грей. На его лице застыла маска скорби.

– Боже! Это Томазо! – вскрикнула Фаустина Бальони. – Он совсем не может ходить! Как его измучили!

В ее голове даже не укладывалась мысль о том, что ее сын, ее любимый Томазо, такой жизнерадостный и энергичный, может быть мертв.

Графиня же, сохраняя на лице хладнокровие, едва ли была столь наивной. Увидев тело юноши на руках лорда Грея, она сразу догадалась обо всем, и мука неосуществленной радости больно шевельнулась в ней.

Между тем лорд Грей в сопровождении надзирателя и двух караульных пересек тюремный двор и приблизился к воротам. И только теперь, увидев беспомощно свисающую руку сына, его запрокинутую голову и безжизненный цвет лица, который был заметен даже в полутьме упавшего вечера, Фаустина Бальони поняла, что происходит.

А-а! – закричала она, бросаясь навстречу. – Они убили его! Мой Томазо! Мой мальчик! Они убили его!

Ноги ее подкосились, и женщина, простирая руки к телу сына, рухнула перед лордом Греем на мостовую. Тот остановился перед ней, печально склонив голову.

Подошла графиня. Узнав ее, сэр Джон сверкнул глазами и отвернулся.

– Милорд, – тихо позвала она. – Вы узнали что-нибудь? Когда и как это случилось?

Пропустив вопросы графини мимо ушей, лорд Грей повернулся к караульным.

– Эй, вы, что стоите, как болваны! Помогите женщине встать и отведите в мою карету. Живо!

Те бросились выполнять приказание, а лорд Грей с телом юноши на руках все стоял у ворот, будто не знал, куда ему теперь идти.

– Милорд, – снова позвала графиня.

Он медленно повернулся в ее сторону и сказал голосом, полным презрения:

– Мальчик отравлен. Тело еще не успело остыть…

– Боже! – всплеснула руками графиня. – Как мы все опоздали! Но кто, кто посмел это сделать?! Кому это было нужно?!

Лорд Грей смерил ее недоверчивым взглядом и ответил, печально вздохнув:

– Какое это теперь имеет значение?

– Нет-нет, милорд! – засуетилась графиня. – Я этого так не оставлю! Знаете ли вы о том, что Томазо Бальони – мой племянник?

– Знаю, сударыня. Тем удивительнее мне видеть вас здесь.

– На что вы намекаете, милорд? – насторожилась графиня. – Никто из нас не застрахован от ошибок. И я сама долгое время находилась в заблуждении, принимая юношу за другого человека. Но теперь…теперь… Я этого так не оставлю! Вы меня знаете, милорд. Я отыщу убийцу племянника и накажу его со всей суровостью, на какую буду способна!

– Дай-то бог, – вздохнул милорд. – Прощайте…

С этими словами он направился к своей карете. С помощью караульного и форейтора лорд Грей уложил тело Томазо на широкую скамью, обшитую синим бархатом. На противоположной скамье, издавая нечленораздельные звуки, перемежающиеся с обрывками католической молитвы, сидела Фаустина Бальони. Сказав форейтору адрес, лорд Грей устроился рядом с безутешной матерью и, обняв ее за плечи, прижал к себе.

– Плачьте, плачьте, милая Фаустина, – приговаривал он ей на ухо. – Со слезами легче перенести такое горе. К сожалению, нам предстоит еще одна нелегкая сцена, ведь мы направляемся в дом Терезы Клайв.

– Вы найдете убийцу? – сквозь рыдания спросила Фаустина Бальони.

– Его не нужно искать, – ответил лорд Грей. – Я знаю, кто это сделал…

Фаустина Бальони замерла и подняла мокрое лицо, вопросительно глядя на лорда Грея.

– Граф Экстер… – коротко ответил он на ее взгляд. – Тут какая-то путаница, но я разберусь в этом.

Фаустина Бальони застонала и уронила голову на плечо лорда Грея.

Тем временем графиня Экстер, проводив глазами отъехавшую карету лорда Грея, решительно направилась к тюремным воротам.

– Мне необходимо увидеть начальника тюрьмы! – тоном, не терпящим возражений, заявила она старшему надзирателю.

Слабо разбираясь в геральдике, но, видя знатный герб на карете дамы, надзиратель, до сих пор пребывавший в сильном замешательстве, не стал возражать ей. Со всей любезностью, на какую был способен, он провел графиню в кабинет своего начальника. Тот же, весьма недовольный прерванным обедом, да к тому же узнавший, что заключенного, за которым приехал сам герцог Сандерлендский, обнаружили мертвым, был сильно раздражен. Вошедшую леди он встретил с кислым выражением на лице.

Не прибегая к реверансам светского этикета, графиня заявила прямо с порога, сверля огненным взглядом оробевшего начальника тюрьмы:

– Сударь, я желаю знать, что тут у вас происходит!

– О чем вы, сударыня? Присядьте, прошу вас.

– О Томазо Бальони. Мне сказал лорд Грей, что обнаружил юношу мертвым. По его предположениям Томазо Бальони был отравлен. Я хочу, чтобы вы подтвердили или опровергли эти предположения.

– Но, сударыня, это совсем не просто, – залепетал обескураженный мистер Хассель. – Нужно проверить пищу, которую ел этот Бальони, затем…

– А разве он питался отдельно от других заключенных? – перебила его графиня.

– Нет, конечно. Однако сегодня…

– Что сегодня? – встрепенулась графиня. Она почувствовала, что нащупала верную нить.

– Сегодня для заключенного Бальони был передан специальный обед. В виде исключения, так сказать…

– Как это понимать?

– Я поясню. Один очень влиятельный господин вначале побеседовал с Бальони в комнате для свиданий, хотя это было запрещено, – смущенно рассказал мистер Хассель. – Я, сударыня, уступил его джентльменским уверениям о дружбе с сэром Хорэйсом Уолполом. Они расстались по-хорошему. Мне докладывали, что заключенный вел себя тихо, без нарушений.

– Дальше, что было дальше? – нетерпеливо спросила графиня.

– Затем, примерно, через час, – продолжал мистер Хассель, – явился посыльный, который передал для заключенного Бальони корзину с обедом от того самого господина, что беседовал с юношей. Вот и все, сударыня. Вы полагаете… Впрочем, прошу прощения, с кем я имею честь разговаривать?

Графиня назвала себя.

– А теперь, – сказала она твердо, и глаза ее сузились, – я хочу знать, кто был тот влиятельный господин, который так любезно накормил синьора Бальони отравленным обедом?

Начальник тюрьмы опешил. Он готов был провалиться сквозь землю, только бы не стать свидетелем столь чудовищного разоблачения. Глаза его беспомощно вращались, он хватал воздух губами, как выброшенная на мель рыба.

– Ну! – строго торопила графиня. – Вы назовете мне имя, наконец?

– С-су-дарыня, не губите м-меня, п-прошу вас… – залепетал начальник тюрьмы.

– Что еще? Имя! Кто это был?

– Граф…Экстер… – выдавил из себя мистер Хассель, глядя в пол.

Горячая волна отбросила Анну назад. В глазах потемнело, голова в миг стала тяжелой от осознания катастрофы. Графиня пошатнулась, но устояла на ногах, закрыв лицо руками. Несколько минут она стояла посреди кабинета, не шевелясь. Насмерть перепуганный страж порядка таращил глаза на это неподвижное изваяние.

Наконец, самообладание вернулось к женщине. Медленно опустив руки, она смотрела на жалкую фигуру начальника тюрьмы, забившуюся в проем между окном и письменным столом. Ее взгляд был тяжел, как пушечное ядро. С трудом разлепив помертвевшие губы, она процедила сквозь зубы механическим голосом:

– Кто еще знает об этом?

– Старший надзиратель, ваша милость, караульные первой смены… Пожалуй, все.

– А лорд Грей?

– Не могу знать, сударыня…

– Прощайте.

Стремительно повернувшись, графиня Экстер покинула кабинет мистера Хасселя. Позабыв о высоте своего положения, она не шла, а летела по коридорам и лестничным маршам, создавая вокруг себя вихри застоявшегося воздуха.

Теперь только один человек мог ответить на все ее вопросы. Наплевав на светские приличия, она стремилась вниз – к своей карете, чтобы, не теряя драгоценных минут, мчаться к этому человеку. В ее голове уже вызревал чудовищный план. Вскочив на подножку, она крикнула Оливеру Нортону:

– Домой! Как можно скорее!

 ***

Томас Лоуренс, надежды которого были столь же возвышенны, сколько и призрачны, робел перед сэром Хорэйсом Уолполом, как деревенский подмастерье в студии маститого живописца. Граф Орфорд, о котором в последнее время ходили разнообразные сплетни, давно покрыл себя славой непревзойденного мецената. Но его нервозность и крайняя подозрительность к людям также были у всех на устах.

Очутившись в огромном каминном зале Строберри-Хилл, Томас Лоуренс ощутил себя муравьем в исследовательской колбе биолога. Из каждого угла на него хмуро смотрели грозные рыцари в стальных доспехах, с многочисленных гобеленов раздавалось то звонкое бряцание сражений, то захлебывающийся собачий лай и глухие рога охотничьего гона. Да и сам хозяин, оказавшийся тщедушным стариком с шаркающей походкой, был каким-то не настоящим – а скорее, сошедшим с какого-нибудь полотна призраком.

– Мне сказали, что вы художник, – произнес он скрипучим голосом.

– Да, ваша милость, – с дрожью ответил Томас Лоуренс, подобострастно глядя на старика.

– Какое же дело у вас ко мне? – Граф жестом указал молодому человеку на кресло. – ПризнАюсь, не часто теперь балует меня визитами молодежь…

Томас осторожно опустился на краешек кресла, готовый подскочить в любую минуту.

– Привело меня к вам дело весьма деликатного свойства, – тихо сказал он.

– Гм, – промычал сэр Хорэйс. – Просто какое-то нашествие деликатных дел! Любопытно, что у вас, сударь.

– Ваша милость, – начал Томас, заметно волнуясь, – в моей судьбе принимают весьма немалое участие такие известные вам люди, как граф Экстер и сэр Джошуа Рейнольдс.

– Да, я знаком с обоими.

– Так вот, являясь учеником последнего, я в скором времени надеюсь стать зятем первого.

– Гм, поздравляю вас, – крякнул сэр Хорэйс. – Неплохой выбор. Признаться, я не знал, что у Реджинальда уже взрослая дочь.

– Да, ваша милость, чудесная девушка, к которой я питаю самые искренние чувства.

– Но чем же я могу быть вам полезен, юноша?

– Видите ли, ваша милость, – замялся Томас Лоуренс, – тут некоторая сложность… Дело в том, что молодая графиня лю… скажем, отдает предпочтение другому человеку…

– Ах, вот оно что! – оживился граф Орфорд. – Но мне все равно непонятно, что я могу для вас сделать.

– О, ваша милость, вы даже не представляете, что можете решить мою судьбу! Дело в том, что молодая графиня поставила мне одно условие, а именно: если я помогу тому человеку – вы понимаете? – то она готова будет выйти за меня замуж…

– Так-так, значит, она желает, чтобы вы оказали какое-то содействие своему сопернику? Это любопытно, согласитесь, сударь. И как нельзя лучше характеризует нынешние нравы…

– Это было бы весьма любопытно, если бы не было так печально, – вздохнул Томас Лоуренс. – Ваша милость, я пришел к вам потому, что именно вы можете мне оказать помощь в этом деле. Человек, о котором шла речь, находится в тюрьме. Это Томазо Бальони…

– Что?! Да это дьявольщина какая-то! – вскрикнул сэр Хорэйс, и в зал ворвались двое его охранников. Готовые к любым неожиданностям, они замерли, ожидая приказаний хозяина.

Томас вскочил с места. Колени его задрожали.

– Вы, вы, как вы осмелились прийти ко мне с этим?! – брызгая слюной, орал сэр Хорэйс. – Да вы знаете, сударь, что этот Бальони – проходимец и мошенник? К тому же самозванец и негодяй! О, что за безумный день!

Он метался по залу, размахивая руками и разбрасывая вокруг себя ругательства. Томас трепетал, глядя на вышедшего из себя старика. Он чувствовал, что его дело проваливается, что надежды рушатся безвозвратно. Горькая досада заполняла его душу.

Настал момент полного разочарования. Томас Лоуренс готов был уже поспешно откланяться, чтобы не выслушивать больше нервных излияний старика. Но тот вдруг резко остановился напротив и, вперив в него свои колючие глазки, спросил:

– Что за дьявол этот Бальони? Столько людей пляшут вокруг него! Сударь, я бы, безусловно, отказал вам в просьбе, даже если бы от этого зависела ваша женитьба на дочери короля! Но старик Уолпол слаб. Слаб и немощен. И его сумел уговорить другой, подобный вам, проситель. Да, да! Не сверлите меня глазами. Только вчера я передал ходатайство о помиловании герцогу Сандерлендскому. Спросите у него, где теперь ваш Бальони!

– Это правда, ваша милость?! – скорее восклицая, чем спрашивая, сказал Томас Лоуренс.

– Да, да! – раздраженно подтвердил сэр Хорэйс. – И я очень жалею о содеянном. Идите же, сударь. Избавьте меня от своего присутствия. О, какой безумный день!

В сопровождении телохранителей графа Томас Лоуренс покинул готический  замок. Душа его пела, она обрела крылья.

“Как чудесно все складывается! – думал он. – Лорд Грей наверняка доведет дело до конца. А мне при случае, может быть, удастся вывернуть все так, чтобы моя роль в глазах Елены выглядела предпочтительней”.

С этими мыслями, переполненный самых радужных мечтаний, он отправился в тюрьму “Флит”, чтобы узнать о судьбе ненавистного ему Томазо Бальони, от жизни и благополучия которого теперь зависело его, Томаса Лоуренса, собственное счастье.

Был густой сентябрьский вечер. Над городом нависла подозрительная тишина. Бледная луна, лежа на тарелке неба, то и дело пряталась за грудами облаков, которые, проплывая мимо, норовили отщипнуть от нее по кусочку.

Подъехав к мрачному зданию тюрьмы, Томас Лоуренс выскочил из экипажа и, попросив кучера подождать, направился  к караульной будке. Часовой выступил ему навстречу.

– Что вам угодно, сударь?

– А скажи-ка, друг мой, не приезжал ли сюда некоторое время назад лорд Грей?

– Был какой-то вельможа, точно, – ответил солдат. – Но я не знаю его имени.

– У него должны были быть документы на освобождение из-под стражи Томазо Бальони.

– А-а, как же! – оживился караульный. – Так бы сразу и сказали. Значит, это был сам лорд Грей?

– Наверное, он. И что, освободили синьора Бальони?

– Как же, освободили…

– Значит, он теперь свободен? – радостно спросил Томас Лоуренс, не веря своим ушам.

– Как птица, – ответил солдат. – А вы, сударь, тоже его родственник?

– Н-нет, приятель, – замялся Томас.

– Тогда примите от меня соболезнования, – сказал караульный, потупившись.

– Что ты говоришь, приятель?

– Я понимаю, что вы не в курсе дела, – сказал солдат, – и прошу меня простить за то, что я приношу вам дурную весть. Дело в том, что ваш приятель умер…

– Как умер?! Да ты в своем уме?

– Вот так и умер. Отравили его, это уже ясно…

– Да…что? Не может быть! Ты точно знаешь?

– Ну, как не знать! Я с этим самым лордом Греем в камеру входил, сам видел. И потом сопровождал его до кареты.

Томас Лоуренс почувствовал, как у него темнеет в глазах, подкашиваются ноги.

– А кто отравил? Что-нибудь известно? – спросил он, не надеясь услышать сколько-нибудь достоверный ответ.

– Да говорят, граф один – Экстер, кажется…

– Что?! Да ты знаешь, что говоришь?

– Я сам слышал от лорда этого, Грея… Он-то знает наверняка, я так думаю…

– О-о-о! – простонал Томас Лоуренс и бросился к оставленному экипажу.