Приключения на театральных подмостках
Огромный рыжий негр душил беззащитную женщину. Его толстые грубые пальцы безжалостно сомкнулись вокруг её нежной ослепительно белой лебединой шеи, сдавливая податливую плоть в смертельном яростном усилии. Тело несчастной жертвы душителя мучительно изогнулось в последнем порыве жизни, в тщетной надежде на ещё один, только один вздох, но сострадание было чуждо звериной натуре её убийцы. Его полный ненависти и жажды смерти взгляд встретился с угасающим взором его жертвы. И он прочёл в её наполненных слезами глазах не страх и даже не желание жить, а любовь и жалость к нему, её губителю. Последняя кроткая улыбка как закат покидающей тело жизни озарила её прекрасное лицо. Могильный мрак сгустился вокруг трагической сцены.
Вдруг из этого мрака на свет выдвинулось чьё-то вдохновенное лицо. Лицо это раздражённо произнесло: «Да души же ты ее, додушивай! Больше ярости и праведного гнева. Ты же мавр-убийца, а не сексуальный маньяк. А ты, жертва, меньше эротики выдавай в сцену, побольше кроткой жертвенности, и не тискай так мавра, а то всю сцену загубишь своей порнографией… Всё, перерыв!» При этих словах яркий свет рампы явил миру лежащую навзничь кроткую лилейнораменную брюнетку, оседлавшего её толстого рыжего негра и стоящего перед ними на четвереньках в позе борцовского рефери обладателя вдохновенного лица.
«Что тут такое происходит?» - вправе поинтересоваться вы. Убийство? Слишком банально и нелепо. Причём тут этот инфернальный рыжий негр? Может быть, здесь идет съемка эротического фильма с элементами триллера? Да нет, же! Вы не угадали, сейчас все объясню.
Рыжий негр – это крашеный Кабан. Белокожая красавица – брюнетка, которую он так яростно душил, – небезызвестная вам Семёновна. Обладатель вдохновенного лица – Вениамин Видивицын. Да, где-то там, в складках занавеса, в образе коварного Яго прячется Рыбка. Все эти известные вам личности никого не убивают и, вообще, не делают ничего, запрещённого строгой цензурой советского времени. Они репетируют классическую сцену из Шекспира, вот в чём собственно дело.
Как никого не знаете? Немного терпения, давайте познакомимся с нашими героями, будет забавно и интересно.
Кабан. Конечно же, он не был негром, и перекрасить его стоило большого труда и расхода. Кабан всегда был склонен к актёрской игре, причём с излишним пафосом. Он был грузен, громогласен и величав. Часто импровизировал, причем не к месту, за что бывал гоним и поносим. Считал себя недооценённым, о чем, впрочем, говорить избегал, даже близким друзьям.
Рыбка. Не будем вспоминать, откуда эта странная кличка. Рыбка обладал яркой запоминающейся внешностью порочного ангела. То, что он слегка картавил, придавало дополнительный шарм его репликам. Рыбка считал себя главным претендентом на роль героя-любовника. Впрочем, кроме него, так никто не считал.
Вениамин Видивицын. Веня всегда представлял себя учёным, а с недавнего времени ещё и «инженером человеческих душ». Актерского ремесла он побаивался из-за своей невзрачной внешности, а вот безнаказанно манипулировать другими людьми – это было ему по душе. Яркое творческое начало и импульсивность помогли ему без особых усилий узурпировать место режиссёра среди друзей.
Семёновна. Молодая красавица с телосложением богини и своеобразным чувством «чёрного юмора». Семёновна обладала чрезвычайно легким характером и рассматривала каждый день своей жизни как весёлое приключение. Ухаживать за ней пытались все, но из-за острого языка нашей подруги быстро пополняли ряды жертв Эрота. Избежал этой печальной участи только Венечка, и этот факт Семёновна считала вызовом всему тайному батальону красавиц. Позже вы узнаете, как этот вызов и любовь к чёрному юмору скажутся на нашем повествовании.
О себе, я, как всегда, не скажу ничего. Я просто безмолвный свидетель театральных забав друзей моей юности. Хотя, должен признаться, я и сам не заметил, как эти манеры и диалоги стали частью моей личности.
– Итак, товарищи актёры, сыграно отвратительно. Этак мы просто провалим конкурс и не попадём в команду КВН нашего института, – тоном капризного режиссера выговаривал Веня. – Вот ты, Кабан, во время сцены что-то все время бормотал. Что? У Шекспира не написано, что Отелло во время удушения что-то шепчет.
– Ну а что там написано, ты, Товстоногов? – с вызовом поинтересовался Кабан. Друзья склонились над испещрённой карандашными заметками книгой в руках Вени.
– Душит ее [1], – с сомнением прочитал Рыбка. – Un espace pour l'imagination [2]. Отсюда и простор для творчества. Ну, и что вы привязались к нашему Кабану, товарищ Вахтангов?
– Ну, всё-таки, что ты там бормотал? – не унимался Веня.
– Я ругался… По моему замыслу Отелло должен был грязно ругаться, – признался Кабан.
– И в каких же выражениях, интересно?
– Ну, как говорится, Ich werde Ihnen dreckige Schlampe zu erw?rgen [3]… – зловещим голосом без запинки произнёс Кабан.
– Мда... А почему твой Отелло ругается по-немецки? Действие драмы происходит в Венеции, это Италия, между прочим, – назидательно произнес Вениамин.
– Мой Отелло научился немецкому у знакомых крестоносцев из Швабии, а это, между прочим, в Германии, господин Немерович-Данченко! – не сдавался Кабан.
– Verdammt noch mal [4]! Кабан, ты меня убиваешь, действие трагедии происходит в 16-м веке, какие в это время крестоносцы?! – заорал возмущенный такой вопиющей неграмотностью Веня.
– Спокойно, Венечка. Кабанчик, хочешь, я научу тебя ругаться по-итальянски? Меня один ухажёр натренировал, он по обмену, из Италии, – вмешалась Семёновна и без паузы, схватив Кабана на шею, вскричала: – Die maledetto cazzo, donna sporco, il maiale in erba! [5].
При этих словах за кулисами кто-то закашлялся и громко захохотал.
– Это он меня поджидает, мой итальяшка, проводить хочет... – не смущаясь, пояснила Семёновна.
– Слушая, Веник! Раз перерыв, давай я схожу, пожрать что-нибудь принесу? – спросил Рыбка.
– Давай. Кабана только не бери с собой, а то ночевать будешь в психушке в компании рыжего негра. Да, и итальянца прихвати, накорми его в столовке горячим, а то он до вечера не протянет…– вяло отреагировал Веня.
Вот тогда-то, в тишине и полумраке сцены, в огромном пустом зрительном зале, я услышал и запомнил тот замечательный диалог о театре, а также о правильном и неправильном.
– Вот скажи, Веник, что ты так прибодался ко мне с этой руганью? Ведь театр – искусство творческое, изменчивое. Каждая постановка может отличаться от предыдущей. И каждый актер имеет право на собственную интерпретацию мыслей автора, – обиженно произнёс Кабан. В тени кулис были видны только белки его глаз и зубы.
Заметив это, Веня рассмеялся: – Да прав ты, Кабан, прости… – сказал он примирительным тоном и тут же продолжил, – я ведь сам, когда готовился, прочитал замечательную работу Тронского [6] об истории театра. Узнал много нового. Оказывается место, где мы сейчас сидим, сцена, в древнегреческом театре называлась «скена» и была на самом деле палаткой для переодевания актёров. Само слово «драма» означает «действие», а постановка в целом более напоминала оперу, потому что при этом на «орхестре» присутствовали два хора, которыми, кстати, управлял «корифей», слово это сейчас чаще означает «знаток», «авторитет».
– А я вот еще слышал, что в обязанности корифея было зачитывать пролог и эпилог драмы, – вмешался Кабан.
– А зачем, зачем пролог-то нужен? – проявила интерес к беседе Семёновна.
– А затем, что постановка драмы происходила всего один раз, на праздник Дионисий, приходили все, кто хотел, обстановка была самой непринуждённой – свежий воздух, вино, жареная рыба. Ну и, чтобы решить, оставаться в амфитеатре или свалить к гетерам, зрителям зачитывали краткое содержание спектакля, – подхватил Вениамин.
– Хорошо же им тогда жилось! Ах, как бы я хотела спеть что-нибудь из Софокла! – воскликнула Семёновна, закружилась по сцене, потом внезапно остановилась, пала на колени перед Вениамином, и, заламывая руки, трагическим контральто пропела:
– Так позорно, так жалко погиб ты, отец,
И никто не дерзает оплакать тебя
Кроме дочери сирой, Электры [7]…
Кабан гулко сглотнул.
– Всё это здорово, Семёновна. Но только в древнегреческом театре женские роли исполняли мальчики в масках, – иронически произнёс Веня – так что все, что ты изображаешь сейчас с точки зрения старого греческого театра неправильно.
– Вот опять ты за своё: правильно, неправильно. Да, если ты хочешь знать, сам Софокл был новатором своего времени и многое делал «неправильно» с точки зрения тогдашних классиков, ввёл два хора, например, – расхаживая по сцене, возбуждённо говорила и жестикулировала Семёновна. – Если бы Софокл жил в наше время, я уверена, он вообще не стал бы заниматься театром. Он бы стал каким-нибудь передовым кинорежиссером, вроде Ридли Скотта, и снял бы своего «Бегущего по лезвию бритвы», более близкого по смыслу к роману Филиппа Дика [8].
Страстный монолог Семёновны был прерван вернувшимся Рыбкой, притащившем сытого и напоенного итальянца, который тут же завалился за сценой. Его пьяная икота звучала сюрреалистическим аккомпанементом к величественной театральной тишине. Кроме итальянца, Рыбка приволок немудрённой еды и вина. Всё это он раздал нашим актёрам, а вино Кабану влил в пасть собственноручно (чтобы не смазать грим) со словами: «Для вдохновения и расширения сознания».
Пока Рыбка кормил и поил Кабана, Семёновна прихорашивалась в уголке и что-то тихонько напевала своим серебристым голоском. В словах песенки что-то было не так. Веня прислушался.
– …Как девушка по городу шагает босяком,
По скверам и по улицам порхает мотыльком.
Девушка ныряет через арку НАПРЯМИК.
ДЕВУШКУ НА УЛИЦЕ СБИВАЕТ ГРУЗОВИК [9]…
Веня громко фыркнул.
– Что, опять что-то неправильно? – грозным тоном произнесла Семёновна. – Так, пора с этим кончать.
С этими словами она быстрым движением села на колени Вениамину.
– Что ты делаешь?.. Что ты…– ошеломлённо пробормотал Веня. Глаза его вылезли из орбит. Кроме смятения, он ощутил слабый запах ландышей от духов, которыми пользовалась Семёновна. Вместе с этим нежным запахом он почувствовал ещё один, гораздо более пленительный и волнующий аромат юного женского тела.
– Учу тебя неправильному, – развратно прошептала Семёновна, решительно развязывая узел галстука Вени. – Ну, давай, скажи что-нибудь жутко непристойно неправильное… Не тяни…
– Стихи? – голосом тифозного больного поинтересовался Веня.
– Можешь стихи. Ну?.. – Семёновна укусила Веню за ухо, ускоряя работу мысли.
– Из Блока…– промямлил, наконец, Вениамин.
– Из Блока, из Блока… Излагай же, гражданин Шекспир!..
– Улица, фонарь аптека…
На столе полчеловека10…– выдавил из себя Венечка и радостно засмеялся.
Семёновна рассмеялась в ответ, смех её был как звон серебряных колокольчиков на шутовском колпаке: «Вот видишь, тебе сразу полегчало. Постепенно у тебя изменится взгляд на жизнь, и ты станешь понимать, что нет правильного или неправильного, а есть просто отношение к людям и событиям, которое может меняться в зависимости от состояния твоей души. Назовём то, чего мы достигли макабрическим катарсисом [11]. Понравился термин? Он в твоём духе».
Веня молча кивнул.
– Друзья мои, продолжим! – громко крикнула Семёновна, торжествующе улыбаясь: – Режиссер готов к творческим переменам!
Таким я запомнил тот вечер.
Наконец, наступил волнительный день премьерного показа.
Правильное и неправильное – всё было на своих местах.
Коварный Яго плёл свои интриги, а непорочная Дездемона безвинно погибала от рук обманутого ревнивца Отелло. И сам Отелло с мечом в руках громыхал в своем последнем монологе:
– …что как-то раз в Алеппо,
Когда турчин в чалме посмел ударить
Венецианца и хулить сенат,
Я этого обрезанного пса,
Схватив за горло, заколол - вот так.
Всё было сказано и сделано, и всё закончилось. Осталось только ждать решения.
Вениамин вышел с заседания комиссии с видом гладиатора, покидающего поле боя израненным, но непобеждённым. Вся его труппа была в сборе.
Могучий Кабан, стиравший черный грим с лица, был похож на гибрид трубочиста и римского сенатора.
Рыбка еще не вышел из образа и держал на лице неуместную уже коварную улыбку душегуба.
Свежезадушенная Семёновна со следами чёрных от грима рук Кабана на белоснежной шее и угасшим от усталости взором сидела на скамейке в позе Алёнушки Крамского. Даже итальянец Семёновны, и тот присутствовал, примостившись у её ног в позе собаки, согласной ждать сколько угодно хозяину.
– Benjamin invictam [12], – насмешливо проговорил он, увидев лицо нашего Вени.
– Зарубили… – выдохнул Веня. – Сказали, что постановка бездарная и слишком вызывающая, на грани непристойности, а сцена удушения Дездемоны, вообще, напоминает фрагмент из итальянского порнофильма.
Труппа пришла в движение и отреагировала, обступив Веню:
– Да не бери ты в голову, нашёл, кого слушать. Помнишь, в КВН - как говорил Тур Хеердал – Хеер дал, Хеер взял…
– Cette putain Commission seulement ch?vres paissent [13].
– Венечка, бодрись, пусть наша жизнь тяжела – она ведь, к счастью, коротка.
Сами решите, кто что сказал. А итальянец Семёновны выразился так, что она покраснела и отказалась это переводить.
В общем, по случаю наступившего всеобщего макабрического катарсиса решено было выпить и забыть (Кабан высказался по-другому) про неудачные приключения на театральных подмостках.
Мы вышли на улицу. Прохладный осенний ветер остудил разгорячённые лица. Как же было хорошо…
[1] Шекспир В. (2014) Отелло. Великие трагедии в русских переводах. М.: ПРОЗАиК. Сцена удушения Дездемоны действительно описана двумя словами.
[2] Какой простор для фантазии (фр.). Забыл сказать, что Рыбка любит вставлять в разговор французские фразы, иногда не к месту.
[3] Грубая немецкая ругань.
[4] Проклятье (нем.)
[5] Непристойная итальянская площадная брань.
[6] Тронский И.М. (1988) История античной литературы. М.: Высшая школа.
[7] Софокл. (1990) Драмы. В переводе Ф. Ф. Зелинского М.: Наука.
[8] Замечательный фильм Ридли Скотта, снятый по роману Ф. Дика «Мечтают ли андроиды об электроовцах», освещает далеко не все аспекты человеческой морали, заложенные в роман. Фильм был снят в 1982 г. Конечно, в 1976 г., к тому же в СССР, Семеновна не могла его увидеть.
[9] В. Бутусов. Девушка по городу. Хорошая песенка, как и все творчество этого великолепного автора. Зачем Семеновна его перевирает? Вячеслав Бутусов начал свой творческий путь в середине 80-х. Опять анахронизм-с.
[10] А. Блок.
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи еще хоть четверть века -
Все будет так. Исхода нет.
Ну что тут сказать. Надругался над Блоком Венечка.
[11] Макабр – от «Danse macabre» с натяжкой можно считать сюжетом на тему «черного» юмора. Катарсис – удовлетворение, облегчение. Термин, который сочинила Семеновна, такой же причудливый, как и ее отношение к жизни.
[12] Вениамин непобежденный (лат.)