На субботу столько дел накопилось у Александры, только успевай поворачиваться. С раннего утра стирка в бане, тёплой воды ещё целый бак остался, потом огород, скотина, и так дело за делом, до самого вечера. Для кого он может и выходной, а для женщин, живущих в селе - самая работа. У мужиков свои мужицкие дела, лодки, моторы, те же сети залатать.
Бани по-чёрному выстроились вдоль обрыва, у многих, как и у них, по самому краю, того и гляди свалятся в реку, надо перетаскивать, да этот год руки не дошли. Когда-то это был не обрыв, а высокая круча, плавно переходящая в заливные луга, но река стремительно набирала силу, тех пойменных лугов давно нет, а вода всё лютует, подступилась уже к огородам и баням.
Как могли, жители укрепляли берега, мужики приволокли старые баржи, наверное ещё те, что таскали бурлаки. Выставили вдоль берега, но и два года не прошло, как затонули баржи, остались только вертикальные сваи торчать из воды. Ещё и хуже стало, от волн это не спасало, а для ребятишек опасно, так и тянет их в такие места.
Зато этот высокий обрыв, самое красивое место в их деревне, видно, как из космоса, торжественно проходят мимо сухогрузы и туристические пароходы. Особенно красиво в августе, темными ночами включат бакены, плывут неспешно трёхпалубные корабли, сверкают огнями.
В этот субботний день, сухогруз, длинная баржа, гружёная гравием, остановилась напротив бани. В шлюпку прыгнул молодой проворный матрос и направился к берегу, потом наискосок по крутой тропке обрыва вывернул к бане. Так же, по- деловому, осмотрелся и нацепил петлю чалки на последний намертво прибитый к бане скобами столб, что остался от рухнувшего под обрыв забора, на Павла, разбиравшего сети у бани, и девочку лет пяти не стал обращать внимания, куда там, некогда.
Павел оставил свои сетки.
-Эй служивый! Вон рядом пристань, а ты к бане причаливаешь. Стащишь баню с обрыва, она и так на краю.
-А ты кто такой чтоб мне указывать.
Сухогруз сносило по течению, и канат натянулся как тетива. Столб, прибитый к бане скобами раскачивало, скрипела баня.
-Попробуй только снять - матрос грязно выругался и стал по той же тропке на обрыве спускаться к шлюпке.
Павел метнулся в баню, пошарил рукой под лавкой, нащупал топор, с маху ловко перерубил чалку топором и скинул с высокого обрыва в воду. Внешне спокойно, даже не спеша, вернулся к своему занятию - латать старую сеть. Девочка наблюдала за действиями отца и заметила, как изменилось его лицо, совсем другие, не карие смешливые, а стеклянные, почти неживые глаза. Видела, как матросы сухогруза с руганью грузились в шлюпку. Пьяные крики, девять матросов карабкались напрямую по крутому, почти отвесному склону обрыва к их бане. Она понимала, что им никто не поможет, людей на берегу нет, что они вдвоём с отцом.
Павел стоял на краю обрыва, пустой рукав исподней белой рубахи болтался на ветру, другая рука крепко сжимала топор. Трижды погибал он на фронте, на теле живого места нет, вернулся, хоть и искалеченный, но живой. А тут, в мирное время, он у себя дома, выходит, отступать опять некуда, как и тогда.
Девочка вдруг заметила, как бежит из бани мать, как мелькнула в калитке огорода рубашка родственника соседей, приехавшего в гости из большого города, и потеряла сознание от страха и напряжения. Очнулась уже дома, тишина, бабушка молится у иконы. Потом, спустя время, из подслушанных рассказов взрослых, она узнала, как мать повисла на руке отца, в которой он держал топор, молодой матрос, видя, что он не может защищаться, рука-то одна, нанёс удар, сбил их с ног.
Потом всей командой в шлюпку, на баржу, ниже по течению причалили к дебаркадеру, запаслись водкой в магазине и отчалили.
Постепенно про этот случай стали забывать, навигация закончилась, вот-вот встанет река.
В один из таких вечеров в дом Павла постучали, так, для приличия постучали, дверь-то в деревне всё равно не закрывается.
Ввалился какой-то мужик с мешком, неуклюже как-то, почти задом. Павел мужика не узнал.
-Не узнаёшь?
Вошедший подошёл к столу, ближе к свету.
-Я ведь прощения приехал просить, Павел Григорьевич.
Вот тут, он суетливо стал доставать из мешка пряники, бутылку водки, какие-то свёртки.
-Я от всей команды приехал, нас, после этого случая, списали на берег, моряков позорим, капитана уволили по статье, письмо пришло из вашей деревни, нашлись грамотные люди, которые драку видели. Вот ребята меня направили и письмо написали, если простишь, оставят на работе, у нас ведь тоже Павел семьи, всех кормить надо. Простишь?- он заискивающе посмотрел на Павла.
Тот прочитал письмо, молча подписал бумагу. Приезжий также суетливо запихал письмо во внутренний карман пиджака.
-Я ведь не знал что ты - он кивнул на пустой рукав пиджака Павла.
Отец про эту историю никогда не вспоминал. Только его дочь, теперь уже в возрасте отца, помнит до сих пор и лицо матроса и тот миг, как будто он вчера был: стоит её отец один на краю обрыва, ветер развевает пустой рукав, другая рука крепко сжимает топор. Врезалось в память - не сотрёшь.