Многопьющий поэт среднего роста Серёжа Есенин, наверное, был
не очень силён физически, а в стычках брал тем, что бил первым
и не жалея, да к тому же впадал в боевое бешенство (лишь этим
можно объяснить, почему его прикончили не в кабацкой драке).
То, что он публично чудил и скандалил, привлекало к нему
внимание, а значит, облегчало сбыт стихов и обеспечивало доход,
который можно было тратить на чудачества и скандалы (без денег
в ресторан ходить стыдно, да и пускать перестанут, а если
драться не в ресторане, а в подворотне, это не так зрелищно и
не так престижно). Вдобавок чудачества и хулиганства обеспечи-
вали острые переживания, а это повышало творческую плодовитость.
Правда, такой буйно-творческий режим истощает организм, чреват
травмами, а главное, даёт шанс однажды нарваться по-крупному.
Его буйные пьянки были, можно сказать, частью его технологи-
ческого процесса. Ради достижения более сильных эмоций он стал
задираться и с Советской властью (бороться и задираться -- это
разные вещи), и какой-то представитель этой власти, наверное,
позволил себе тоже психонуть, после чего Серёжу похоронили при
странных обстоятельствах.
Серёжа влез в свой разрушительный жизненный цикл из-за желания
стать великим поэтом. Наверняка он понимал, к чему это вело:
было достаточно времени в этом разобраться, да и доброжелатель-
ные люди могли подсказать. Но его устроила цена успеха. Его жизнь
закончилась так, как и должна была закончиться после сделанного
им выбора.
Чем бы он занимался, если бы его в 1925 году не убили? Если бы
он перестал задираться и скандалить, то утратил бы значительную
часть вдохновения и от переживаний повесился бы. А если бы не
перестал, то рано или поздно нарвался бы на несдержанного чело-
века, который бы его сгоряча прибил, как Мартынов -- Лермонтова.
В своих стихах он не врал, а честно заблуждался. У него часто
проявлялось "тонкое чувство слова", но большой глубины, так ска-
зать, у него не было. Глубина появляется с опытом, с возрастом,
а он прокрутил свою жизнь слишком быстро. Слава пришла к нему
раньше, чем ум. Это его и уничтожило. Можно сказать, его залюбили
до смерти.
Он очень торопился жить, поэтому называть его смерть безвремен-
ной кончиной -- это не правильно. Он попросту проделал жизненные
дела быстрее других и даже износился от этого физически. Это была
не "смерть на взлёте", а просто смерть. Её непосредственная
причина -- деталь несущественная.
Его популярность частично объясняется тем, что он ещё при жизни
стал для некоторых чем-то вроде символа фрондёрства перед Советс-
кой властью. Протодиссидент как бы. Таких борцов свободолюбивая
русскоязычная интеллигенция не могла позволить себе забыть.
Его известная любовь к Родине имеет при оценке его творчества
большое значение, но не ОЧЕНЬ большое, потому что если человек из
любви к Родине лишь выражает ей свою любовь, а остальным своим
поведением дискредитирует патриотизм, то народу и стране от
такого любителя оказывается в целом мало пользы. Можно сказать,
Есенин творчески подкрепил дурную традицию русского пьянства и
пустого буйства. К тому же можно полагать, что его патриотизм,
верность русскому крестьянству и фрондёрство были хотя бы отчасти
из желания прослыть великим поэтом, а не просто так. Серёжа
Есенин -- смышлёный хитроватый мужичок не без таланта и с глад-
кой, но не запоминающейся физиономией, который был готов почти на
всё, лишь бы подальше от навоза. Если это не вся его суть, то
хотя бы весомая её часть.
Приятное -- не всегда в конечном счёте полезное, так что если
оценивать тов. Есенина по совокупности обстоятельств с позиции
интересов горячо любимой им Родины, то вполне может оказаться,
что лучше бы его не было.
Да и не в любви к Родине соль: любить надо по возможности и
каждого человека в отдельности, и человечество в целом. Родину
же полезно за что-то и ненавидеть, иначе она не исправится.
* * *
В моде у образованных россиян начала XX века были загадочность
русской души и чувство неоплатного долга перед русским крестьян-
ством. А для излития чувства требовались некоторые удобные объек-
ты -- русские самородки, так сказать. Одним из таких самородков
стал Распутин, другим -- Есенин.
К быстрому взлёту популярности Сергея Есенина причастны Алек-
сандр Блок, Зинаида Гиппиус, Николай Клюев и царская семья. Блок
и Гиппиус выпячивали его, наверное, потому, что считали, что
таким образом возвращают долг. Царская семья поддержала Есенина
тоже из чувства долга. А Клюеву он был нужен как соратник --
чтобы вместе образовать группу "крестьянских поэтов". Блока,
Гиппиус и Клюева Серёжа потом "тепло" отблагодарил на словах.
Большое место в жизни Сергея Есенина почему-то заняли евреи.
Почти такое же большое, какое заняло русское крестьянство в его
творчестве. Настолько большое, что даже дети у него получились от
еврейки Зинаиды Райх. Есенин: "По-видимому, евреи самые лучшие
ценители искусства, потому ведь и в России, кроме еврейских
девушек, никто нас не читал." (письмо А. Б. Мариенгофу, 12 ноября
1922 г.)
* * *
Очень проникновенно высказывался Есенин о Западе:
"Германия? Об этом поговорим после, когда увидимся, но жизнь не
здесь, а у нас. Здесь действительно медленный грустный закат, о
котором говорит Шпенглер. Пусть мы азиаты, пусть дурно пахнем,
чешем, не стесняясь, у всех на виду седалищные щеки, но мы не
воняем так трупно, как воняют внутри они. Никакой революции здесь
быть не может. Всё зашло в тупик. Спасет и перестроит их только
нашествие таких варваров, как мы."
(Я не думаю, что Есенин много читал: Шпенглеров разных и пр.
Скорее, много слушал, о чём по пьянке треплются русско-еврейские
интеллектуалы.)
"Нужен поход на Европу. - - - - - - - -" (И. И. Шнейдеру, 21
июня 1922 г.) И что за стратегические подробности скрыл от
потомков издатель под этими "- - - - - - - -"?!
"Что сказать мне вам об этом ужаснейшем царстве мещанства, ко-
торое граничит с идиотизмом? Кроме фокстрота, здесь почти ничего
нет, здесь жрут и пьют, и опять фокстрот. Человека я пока еще не
встречал и не знаю, где им пахнет. В страшной моде Господин
доллар, а на искусство начихать -- самое высшее мюзик-холл. Я
даже книг не захотел издавать здесь, несмотря на дешевизну бумаги
и переводов. Никому здесь это не нужно."
"Здесь все выглажено, вылизано и причесано так же почти, как
голова Мариенгофа. Птички сидят, где им позволено. Ну, куда же нам
с такой непристойной поэзией. Это, знаете ли, невежливо так же,
как коммунизм. Порой мне хочется послать все это к черту и навост-
рить лыжи обратно."
"Пусть мы нищие, пусть у нас голод, холод и людоедство, зато у
нас есть душа, которую здесь сдали на ненадобностью в аренду под
смердяковщину." (А. М. Сахарову, не позднее 5 июля 1922 г.)
"Сейчас сижу в Остенде. Паршивейшее Гель-Голландское море и
свиные тупые морды европейце! От изобилия вин в сих краях я
бросил пить и тяну только сельтер. Очень много думаю и не знаю,
что придумать. Там, из Москвы, нам казалось, что Европа -- это
самый обширнейший рынок распространения наших идей в поэзии, а
теперь отсюда я вижу: Боже мой до чего прекрасна и богата Россия
в этом смысле. Кажется, нет еще такой страны и быть не может."
"Со стороны внешних впечатлений после нашей разрухи здесь все
прибрано и выглажено под утюг. На первых порах особенно твоему
взору это понравилось бы, а потом, думаю, и ты бы стал хлопать
себя по колену и скулить, как собака. Сплошное кладбище. Все эти
люди, которые снуют быстрей ящериц, не люди -- а могильные черви,
дома их гробы, а материк -- склеп. Кто здесь жил, тот давно
умер, и помним его только мы. Ибо черви помнить не могут."
(Мариенгофу, 9 июля 1922 г.)
"О нет, Вы не знаете Европы! Во-первых, Боже мой, такая га-
дость, однообразие, такая духовная нищета, что блевать хочется.
Сердце бьётся, бьётся самой отчаяннейшей ненавистью..."
(Мариенгофу, не позже сентября 1922 г.)
* * *
Есенин о коллегах, так сказать:
"Клюев совсем стал плохой поэт, так же как и Блок. Я не хочу
этим Вам сказать, что они очень малы по своему внутреннему содер-
жанию. Как раз нет. Блок, конечно, не гениальная фигура, а Клюев
как некогда пришибленный им не сумел отойти от его голландского
романтизма, но все-таки они, конечно, значат много. Пусть Блок по
недоразумению русский, а Клюев поет Россию по книжным летописям и
ложной ее зарисовки всех проходимцев, в этом они, конечно,
кое-что сделали. Сделали до некоторой степени даже оригинально. Я
не люблю их главным образом как мастеров в нашем языке."
"Блок -- поэт бесформенный, Клюев тоже. У них нет почти никакой
фигуральности нашего языка. У Клюева они очень мелкие ('черница
темь сядет с пяльцами под окошко шить златны воздухи', 'Зой ку-ку
загозье гомон с гремью шыргунцами вешает на сучья', 'туча ель, а
солнце белка с раззолоченным хвостом' и т. д.). А Блок исключи-
тельно чувствует только простое слово по Гоголю, что 'слово есть
знак, которым человек человеку передает то, что им поймано в
явлении внутреннем или внешнем'."
"Я очень много болел за эти годы, очень много изучал язык и к
ужасу своему увидел, что ни Пушкин, ни все мы, в том числе и я,
не умели писать стихов." (Р. В. Иванову-разумнику, май 1921 г.)
* * *
А что ещё можно сказать о стихах самого Есенина? А вот что. Есть
очень гладкие, но халтурных, малограмотных и странных тоже
хватает.
Возьмём, к примеру "Прощание с Мариенгофом":
Есть в дружбе счастье оголтелое
И судорога буйных чувств --
Огонь растапливает тело,
Как стеариновую свечу.
Если бы стояло "Как стеаринову свечу", то хотя бы ритм стиха
соблюдался бы, а так -- только рифма.
Возлюбленный мой! дай мне руки --
Я по-иному не привык, --
Хочу омыть их в час разлуки
Я желтой пеной головы.
Два "голубца", что ли?
Ах, Толя, Толя, ты ли, ты ли,
В который миг, в который раз --
Опять, как молоко, застыли
Круги недвижущихся глаз.
Удобный способ втискиваться в размер: "Толя, Толя, Толя, Толя /
Ты ли, ты ли, тра-ля-ля / Трали-вали, тили-тили / Ламца-дрица
уваля." Сказал бы проще: "Эх, Анатолий, это ты ли?" Именно "эх",
потому что "ах" -- это женское, а мачо должны говорить "эх" и
"ух", в крайнем случае "bla". Правда, у Пушкина в "Евгении
Онегине" есть похожее "Ах, ножки, ножки, где вы, где вы / Где
мнёте вешние цветы?", но это хотя бы о ЖЕНСКИХ ножках, так что
вполне можно объяснить указанное место тем, что у крайне впечат-
лительного поэта А. С. Пушкина попросту вскружилась от воспомина-
ний голова.
Снова Есенин:
Прощай, прощай. В пожарах лунных
Дождусь ли радостного дня?
Среди прославленных и юных
Ты был всех лучше для меня.
И т. п.
"Прощай, прощай" -- это типа "Толя, Толя", но иногда можно. А
вот "пожары лунные" -- очень уж натянутая красивость, говорящая
лишь о том, что Серёжа набил руку в выспренном стихотворствовании
на модный манер. Из того же ряда "жёлтая пена головы" и "круги
недвижущихся глаз" (рифмующиеся со словом "педераст"). Вдобавок
указанная красивость напоминает о книге В. Розанова "Люди лунного
света", посвящённой теме гомосексуализма.
Из малограмотных стихов Есенина ("Я обманывать себя не стану"):
Отчего прослыл я шарлатаном?
Отчего прослыл я скандалистом?
Шарлатан -- это псевдоучёный обманщик. Надо бы не "шарлатаном",
а "хулиганом" (как Макаревич поёт). Или о Есенине его восторжен-
ные биографы поведали ещё всё?!
* * *
Почему я на него взъелся? Наверняка хотя бы отчасти из зависти.
А почему вообще существует литературная и прочая критика?