Слышь-ко, что я тебе сказывать буду: в некотором царстве, в некотором государстве жили-были…
Это все сказки так начинаются, одна только сказка про криворуких ебланов начинается с клистира, намазанного горчицей, а потом всё равно жили-были…
Но эта сказка не про криворуких ебланов будет, а вовсе наоборот, слышь-ко, вовсе наоборот.
В некотором царстве, в некотором государстве, в Кривоколенном переулке жили-были лабухи. Лабух Сеня и лабух Веня, близнецы однояйцевые жили в Кривоколенном переулке в коммунальной квартире. Того царства-государства, слышь-ко, почитай четверть века нету, и квартиры той коммунальной нету, а вот Кривоколенный переулок стоит, как стоял, или лежит, как лежал, а слышь-ко, откуда есть пошла земля русская?
Ты же, как пить дать, слыхом и не слыхивал, что отсюдова, с Кривоколенного все вёрсты почитай начинались, а после уж и километры в том царстве государстве. Это уж потом знак слепили, нулевой километр назвали, и прилепили где нипопадя. Знак-то прилепили, а столбы километровые на дорогах не переставили. Вернее, новых кое-где понаставили, а старые не убрали, и началась на дорогах, слышь-ко, перепутаница. Вот ты опять скажешь, что про криворуких ебланов сказка, а я тебе скажу, что нет, про другие знаки эта сказка, и ещё про лабухов.
Они, лабухи, как жили на задворках, почитай, Почтамта, так и жили не тужили. Вечор лабали, где придётся, заполночь закидывались, чем бох послал, а пополудни, спросонью, репетицию репетировали. И замыслили их за это соседи коммунальные, слышь-ко, с нулевого-то километра, аж за сто первый выселить. Написали они, слышь-ко, заявлению анонимную менту поганому, участковому. Так, мол, и так, завелся, мол, у нас в квартире асоциальный элемент. Вечор лабает где нипопадя, заполночь закидывается, а пополудни репетицию репетирует. Что уж они там лабают, мы, мол, слыхом не слыхивали, чем закидываются, мы нюхом не нюхали, а вот как репетицию репетируют, так сплошь джаз забугорный.
Пришел мент поганый в коммунальную квартиру ни свет ни заря, а лабухи наши спят как два невинных младенца, и всё у них тишь да гладь, божья благодать. Поглядел мент идилистическую картинку и говорит соседям коммунальным:
- Нарушаете, граждане. Заявлению анонимную делаете. Как вы знать можете, что эти два невинных младенца джаз забугорный репетируют, а не музыку советского композитора Хренникова Тихона Николаевича, к примеру?
Это он так решил соседей коммунальных на понт взять, и на вшивость проверить. Не выдержали проверку соседи коммунальные, забоялись советского композитора Хренникова:
- Ну, мы же не знали, что это сам Тихон Николаевич сочинил.
- А вот за это,- сказал соседям коммунальным мент поганый, - за это вы у меня все теперь на дружину добровольную ходить будете.
- Будем, будем, - пуще прежнего забоялись соседи коммунальные.
Сплюнул мент поганый на пол и ушел. Три дня соседи коммунальные плевочек ментовский вытирать не осмеливались.
- Вень, а Вень, что это было?- спросил Сеня спросонья, плевочек мента поганого вдруг обнаруживши, почитай как три дня спустя.
- Не знаю, Сень, наверное, это знак!
- Знак-зодияк что ли? Вень, а у тебя натальная карта есть?
- Не знаю, Сень, надо бы у Натальи Спиридоновны поспрошать.
А Наталья Спиридоновна, слышь-ко, старушка божий одуванчик, занимала угловую комнатёнку в коммунальной квартире, смачно курила беломор, лихо выражалась по обсценному, а в юности, слышь-ко, была первая красавица, гимназию с медалею закончила, и, слышь-ко, с самой Александрой Михайловной Колонтай стакан воды делила, бывалочи. Когда поровну, слышь-ко, делила, а когда и по честному.
И пошли Сеня-Веня с ноги на ногу переминаясь, по коридору длинному, мимо ванны-туалета, мимо шкафов-закутков и мимо телефона общего к двери Натальи Спиридоновны, долго ли коротко ли шли, а постучать в дверь, клеёнкой оббитую тушуются, слышь-ко, маются-переминаются на негнущихся ногах. И слышат голос скрипучий, старушечий:
- Что, отроки, тушуетесь, что маетесь-переминаетесь? Входите, коль пришли.
Отроки и осмелели, воодушевились, в дверь торкнулись и рты-то и раззявили разом:
- Карту бы нам натальную, Наталь Спиридоновна, про знаки-зодияки, злые языки сказывали, с вами они дружбу водят, вот бы нам бы и узнать бы…
- Плевочек, штоле разглядели? Так знак-то жадности людской это, вам-то он без надобности.
Повеселели отроки, заоглядывались, на портреты-фотографии по стеночкам, на тюли-кружева на комодах, на кресло кожаное старомодное, в коем Наталья Спиридоновна восседала, на медалю наградную в горке среди хрусталей-статуэточек.
А соседи коммунальные мысль свою подлую не оставили, и вдругорядь написали заявлению анонимную в Комитет главный комсомольский, по эту сторону дороги, который. Так, мол, и так, завелся, мол, у нас в квартире аполитичный элемент. Вечор лабает где нипопадя, заполночь закидывается, а пополудни репетицию репетирует. Что уж они там лабают, мы, мол, слыхом не слыхивали, чем закидываются, мы нюхом не нюхали, а вот как репетицию репетируют, так сплошь блюз забугорный.
Пришел в коммунальную квартиру ни свет ни заря инструктор паршивенький, А лабухи наши спят как два невинных младенца, и всё у них тишь да гладь, божья благодать. Поглядел инструктор идилистическую картинку и говорит соседям коммунальным:
- Нарушаете, граждане. Заявлению анонимную делаете. Как вы знать можете, что эти два невинных младенца блюз забугорный репетируют, а не музыку советского композитора Денисова Эдисона Васильевича, к примеру?
Это он так решил соседей коммунальных на понт взять, и на вшивость проверить. Не выдержали проверку соседи коммунальные, забоялись советского композитора Денисова:
- Ну, мы же не знали, что это сам Эдисон Васильевич сочинил.
- А вот за это,- сказал соседям коммунальным инструктор паршивенький, - за это вы у меня все теперь на демонстрацию ходить будете.
- Будем, будем, - пуще прежнего забоялись соседи коммунальные.
Сплюнул инструктор паршивенький на пол и ушел. Три недели соседи коммунальные плевочек инструкторский вытирать не осмеливались.
- Вень, а Вень, что это было?- спросил Сеня спросонья, плевочек инструктора паршивенького вдруг обнаруживши, почитай как три недели спустя.
- Не знаю, Сень, наверное, это знак!
- Знак-зодияк что ли? Вень, а у тебя натальная карта есть?
- Не знаю, Сень, надо бы у Натальи Спиридоновны поспрошать.
А Наталья Спиридоновна, слышь-ко, старушка божий одуванчик, занимала угловую комнатёнку в коммунальной квартире, смачно курила беломор, лихо выражалась по обсценному, а в юности, слышь-ко, преподавала она на курсах «ВЫСТРЕЛ», и был у неё именной браунинг, самим Фрунзе Михаилом Васильевичем врученный за беззаветную преданность делу Революции. Ох и много же она народу с того браунинга в распыл пустила, слышь-ко, недрогнувшей рукой. А некоторые с того браунинга сами, бывалочи, от несчастной любви, слышь-ко, да от мутной совести тоже…
И пошли Сеня-Веня с ноги на ногу переминаясь, по коридору длинному, мимо ванны-туалета, мимо шкафов-закутков и мимо телефона общего к двери Натальи Спиридоновны, долго ли коротко ли шли, а постучать в дверь, клеёнкой оббитую тушуются, слышь-ко, маются-переминаются на негнущихся ногах. И слышат голос скрипучий, старушечий:
- Что, отроки, тушуетесь, что маетесь-переминаетесь? Входите, коль пришли.
Отроки и осмелели, воодушевились, в дверь торкнулись и рты-то и раззявили разом:
- Карту бы нам натальную, Наталь Спиридоновна, про знаки-зодияки, злые языки сказывали, с вами они дружбу водят, вот бы нам бы и узнать бы…
- Плевочек, штоле разглядели? Так знак-то хитрости людской это, вам-то он без надобности.
Повеселели отроки, заоглядывались, на портреты-фотографии по стеночкам, на тюли-кружева на комодах, на кресло кожаное старомодное, в коем Наталья Спиридоновна восседала, на кобуру потёртую кожаную в простеночке висящую.
А соседи коммунальные мысль свою подлую не оставили, и напослед написали заявлению анонимную в Комитет пострашнее, по ту сторону дороги который. Так, мол, и так, завелся, мол, у нас в квартире антисоветский элемент. Вечор лабает где нипопадя, заполночь закидывается, а пополудни репетицию репетирует. Что уж они там лабают, мы, мол, слыхом не слыхивали, чем закидываются, мы нюхом не нюхали, а вот как репетицию репетируют, так сплошь спиричуэл забугорный.
Пришел в коммунальную квартиру ни свет ни заря человек в штатском, а лабухи наши спят как два невинных младенца, и всё у них тишь да гладь, божья благодать. Поглядел человек в штатском идилистическую картинку и говорит соседям коммунальным:
- Нарушаете, граждане. Заявлению анонимную делаете. Как вы знать можете, что эти два невинных младенца спиричуэл забугорный репетируют, а не музыку советского композитора Шнитке Альфреда Гарриевича, к примеру?
Это он так решил соседей коммунальных на понт взять, и на вшивость проверить. Не выдержали проверку соседи коммунальные, забоялись советского композитора Шнитке:
- Ну, мы же не знали, что это сам Альфред Гарриевич сочинил.
- А вот за это,- сказал соседям коммунальным человек в штатском, - за это вы у меня все теперь стучать будете.
- На барабане? Так мы же не умеем.
- По барабану я вам и сам, когда надо, настучу, а будете вы теперь, соседи коммунальные, друг на друга стучать про всю вашу жизнь подлую и помыслы гнусные.
- Будем, будем, - пуще прежнего забоялись соседи коммунальные.
Сплюнул человек в штатском на пол и ушел. Три месяца соседи коммунальные плевочек штатский вытирать не осмеливались.
- Вень, а Вень, что это было?- спросил Сеня спросонья, плевочек человека в штатском вдруг обнаруживши, почитай как три месяца спустя.
- Не знаю, Сень, наверное, это знак!
- Знак-зодияк что ли? Вень, а у тебя натальная карта есть?
- Не знаю, Сень, надо бы у Натальи Спиридоновны поспрошать.
А Наталья Спиридоновна, слышь-ко, старушка божий одуванчик, занимала угловую комнатёнку в коммунальной квартире, смачно курила беломор, лихо выражалась по обсценному, а в юности, слышь-ко, на тачанке-ростовчанке с пулемёту шпарила, и в конную атаку верхами хаживала, на лихом коне. Сам Семён Михайлович Будённый саблю именную краснозвёздную вручил ей за личное мужество и бесшабашный героизм. Ох и много же народу той сабелькой она, слышь-ко, недрогнувшей рукой в капусту покрошила. А некоторые той сабелькой сами, бывалочи, от несчастной любви, слышь-ко, да от мутной совести тоже…
И пошли Сеня-Веня с ноги на ногу переминаясь, по коридору длинному, мимо ванны-туалета, мимо шкафов-закутков и мимо телефона общего к двери Натальи Спиридоновны, долго ли коротко ли шли, а постучать в дверь, клеёнкой оббитую тушуются, слышь-ко, маются-переминаются на негнущихся ногах. И слышат голос скрипучий, старушечий:
- Что, отроки, тушуетесь, что маетесь-переминаетесь? Входите, коль пришли.
Отроки и осмелели, воодушевились, в дверь торкнулись и рты-то и раззявили разом:
- Карту бы нам натальную, Наталь Спиридоновна, про знаки-зодияки, злые языки сказывали, с вами они дружбу водят, вот бы нам бы и узнать бы…
- Плевочек, штоле разглядели? Так знак-то подлости людской это, вам-то он без надобности.
Повеселели отроки, заоглядывались, на портреты-фотографии по стеночкам, на тюли-кружева на комодах, на кресло кожаное старомодное, в коем Наталья Спиридоновна восседала, да на саблю вострую кразнозвёздную на персидском ковре над кроватью.
- Не боись, близнецы однояйцевые, пока Наталь Спиридоновна с вами, никакая такая натальная карта вам не нужна, а уж как помру я, так никакая натальная карта вам и не поможет. Так что, как помру я, так слабайте на моих похоронах музыку советского композитора Хренникова Тихона Николаевича, и музыку советского композитора Денисова Эдисона Васильевича, и музыку советского композитора Шнитке Альфреда Гарриевича, и джаз, и блюз, и спиричуэл забугорный тоже слабайте, и будет вам тогда счастье.
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Но вот и преставилась однажды Наталья Спиридоновна. Да и царство-государство, слышь-ко, тоже, как раз в тютельку и преставилось. И слабали лабухи Сеня и Веня, близнецы однояйцевые и музыку советского композитора Хренникова Тихона Николаевича, и музыку советского композитора Денисова Эдисона Васильевича, и музыку советского композитора Шнитке Альфреда Гарриевича, и джаз, и блюз, и спиричуэл забугорный тоже слабали.
А соседи коммунальные, слышь-ко, по своей жадности-хитрости-подлости за сто первый километр и переселились, кто по жадности, кто по хитрости, а кто и по подлости, а квартирка та коммунальная близнецами унаследована, потому как в позатом ещё царстве-государстве она Наталье Спиридоновне по праву принадлежала, и документ соответствующий имелся.
И поныне лабают лабухи Сеня и Веня, близнецы однояйцевые и музыку советского композитора Хренникова Тихона Николаевича, и музыку советского композитора Денисова Эдисона Васильевича, и музыку советского композитора Шнитке Альфреда Гарриевича, и джаз, и блюз, и спиричуэл забугорный тоже слабают, и стало им, слышь-ко, счастье.
Так ведь оно у них и было всегда.
И знаки-зодияки тут вовсе не причём, слышь-ко.
Или всё же причём?
Сам-то как думаешь?