Макаровна

Степан Юрский
  Потерпи,  Сашко! Потерпи милый!  Сейчас  мамка  прибежит.  Подбросим  дровишек – загудит  печка, загугукает  довольная.  Брошу сало на сковородку, зашипит как скаженное. Сделаю  тебе  яишенку…
Хоть бы Надька заглянула, как-никак, а дитё одно цельный день. Ну ничего, сейчас добегу.

И месяц мне в помощь. Ясный да круглый, как блин. И забрался высоко. А мороз крепчает. Снег под ногами хрустит злобно. Хрусть, хрусть. А так бы и не заметила. Жарко.  Катанки белые на мне, да удобные. Ноги как в печке. Только откуда они у меня? И не вспомню. Такие в детстве были. Дядька Степан – крестный, валеночки скатал  да одарил. А снега-то, снега в те года было! Набегаюсь, наиграюсь, шмыг - домой. Заброшу их на печку, чтобы мамка не видела – вот они там  и  парят и сохнут, да тепло набирают.  Куда же идти? Где деревня-то?
 
Ездили на Алтай батю проведывать.  Сидел он там на зоне. Мороз! Плюнешь, и слюна замерзает. Едем в автобусе, а вдалеке, за сопками,  толстые кишки в небо уходят. Я испугалась, мамку за рукав дергаю: «Что это? Да, что?»  А дядька, что рядом сидел, говорит: «Это трубы печные в деревеньке дымят. Ветра нет, так дым стоймя в небо устремляется».  Вот бы мне сейчас таки трубы. Я бы быстро дорогу нашла.
 
А дышится-то легко как! И не запыхалась совсем! ЧуднО!
Пашка бросил нас! Ну как бросил? Уехал на заработки, и пропал! Но не загинул, нет, а схоронился. Бог ему судья…  Справимся! Вон я и подработку нашла. Потому и задержалась. А Сашко, как назло, приболел. И оставить не на кого.

Где же деревня?  Заплутала  совсем.  Господи! Ты же все знаешь! Все закоулки Вселенной знаешь. Нет тайн от тебя. Нет вопросов, на какие не знаешь ответа. И меня знаешь лучше, чем я себя. Помоги! Подскажи дорогу, Отец наш всемогущий! Не оставь дитё сиротой!

Я уборщицей в овощном подрабатывала.  Вернулась домой, а в коридоре свет горит. Зашла в комнату и обмерла – сидит Сашко за компьютером своим. Экран темный. Выключен. А он по клавишам стучит.
- Сына! Ты что родной?
А он от экрана глаз не сводит и говорит: «Ты мать не мешай. Я работаю».
Я на краешек дивана присела, и не шевельнулась, пока Зоя с работы не пришла. Как же страшно было! Как страшно!
 
Маленькой еще была. Годков пяти. Отец взбаламутил мать в  Курск переехать. Корову продали. Деньги в трусы ему зашили. Ставни забили, и в путь. Мамка швейную машинку – гордость свою, «Зингер», забрала. Мол, буду городских обшивать, как-никак - приработок. И на вокзал в область поехали. Он усадил нас на лавку, оклунками обставил, а сам за билетами побёг. Час нет, два нет. Мать уже пошла в кассы смотреть. Пропал, сгинул. Маманя  закаменела прям, только бьет ее как в малярию. И слезы текут. А я почувствовала – прижалась к ней, и так мне страшно стало.  Её глажу, а у самой душа в пятках. Так до утра и просидели. Потом машинку швейную продали, и домой  вернулись.
Через полгода папашка объявился.  И со стыда сквозь землю не провалился! Позже уже, когда я в школу бегала, провалился он под лед, да не один, а с мамкой. Ездили в район кабанчика продать и под лед ушли.  Так и не нашли их. Ни весной, ни летом. И могилок нет. А я с дедом осталась.

Да, увела я в сторону мысли свои, как и тропинку к дому. Я же про Сашко. Вернулась Зоя. Вдвоем уж не так страшно. Посидели, посидели да Скорую вызвали. Его в Психиатрическую и увезли. Как врачи сказывали – считай, что навсегда. Неизлечимо. Вот так я сыночка и лишилась.
 
Стой,  Макаровна, стой!  Не на вокзале мне так страшно было! Вот дура! Нет памяти. На улице я играла, уже десятый годок мне пошел. И у дедушки жила, после гибели родителей. Крики, шум какой-то. Оглянулась, а по улочке бык колхозный Мишка несётся. Здоровый да злющий!  А я словно к земле приросла. Благо дедушка выскочил, схватил в охапку, почти перед носом у Мишки, и бежать до ближайшей калитки. Я вцепилась в него, ору! А он прижал к себе, гладит – Доня! Донечка! А я и сказать ничего не могу. Только – де… и де... На второй день только отпустило. Боялись, что немой останусь. А заикание через год только прошло.

Так это что получается, - нет Сашко голодного в деревне? А куда же я иду?
Старые люди говорят, что ребеночек в утробе матери через пуповину всю связь с миром имеет. И когда рождается, то хочет своим криком сообщить все тайны, а ангел шлепает его по губам, лишая  знаний. Вот и меня ангел шлепнул. Да так шлепнул, что всю память отшибло.

Приехал Сашко на машине импортной: «Мамка! Собирайся, в город перевезу тебя. Я покупателя на наш домишко нашел. Выгодная сделка». У меня и ноги отнялись. Как же так, сынок? Что я там делать буду в вашем городе? А он смеется  – Как королевна будешь жить! Ни скотины тебе, ни огорода! А деньги я в оборот пущу. Решил мясо по деревням скупать и городским продавать.
Сначала вроде хорошо все было. Крестный подсказывал, у кого можно тушу другую подкупить. Деньга в дом пошла. Зоя, невестка моя, - не притесняла. Я и продукты покупала, и в доме прибиралась. Готовить мне только не разрешала. Не лезет, говорит, в меня ваша стряпня. Уж я сама. Ну, сама так сама.
А потом примечать стала: словно  кошка пробежала между ними. Сашко поздно стал возвращаться, да смурной - слова не скажи, вопроса не задай. И Зоя чуть что - в крик. И по деревням он ездить, считай, перестал. Пошло и поехало вкривь и вкось. Я уж сижу  ни жива ни мертва. Бывало под горячу руку и мне достанется.
Пока она глаза мне не открыла. Оказывается, он к автоматам пристрастился: такие на манер карт. И на деньги. Туда все и спустил. И машину свою красивую и все сбережения.

Ой, голоса, кажись слышны за бугорком. Удивляюсь сама себе. Пока на третий этаж доберусь, два раза передыхаю. А тут бегу в гору по снегу, и даже не запыхалась. Откуда же эти катанки у меня?

Ну-ка стой, Макаровна! Какой третий этаж? Ведь Зоя после того, как Сашко в психиатрическую забрали, в стардом через месяц меня определила. Я уж и на коленях перед ней ползала и как только не умоляла. Ни в какую.  Ты, говорит, уже два раза терялась? Терялась! С милицией я тебя искала? Искала!
Пока дом не спалила,  – или к сынку своему в психушку иди, или в дом престарелых.

Ты глянь - костер. А полыхает-то как, искры высоко летят. Как звездочки прям.  Кто же это в таку стужу решил в поле ночевать?  Боязно, а идти надо. Хоть дорогу спрошу. А может там люди лихие? Да, кому я старая нужна!  Вроде один кто-то сидит.

- Дядечка! На Пряхино дорогу не подскажете? Заплутала я!
- Доня! Донюшка!
- Дедушка? Ты?
 
И разревелась, и на шею ему бросилась! Глазам не верю. Мой! Родной! И борода совсем не колется. Зарылась лицом, как в детстве в тулуп его да в бороду, и плачу!
- Что же ты плачешь дурочка! Нашлась уже. А я заждался. Нет и нет. Как чувствовал – костер развел, чтобы не заблукала. Все, все… Почитай дома уже.
- Де…, де…

                *****************************

- Андрей Константинович! Ночью Левченко умерла. Из четвертой  палаты.
- Это какая, Лера? Актриса?
- Да, нет! Макаровна. Которая все сыночка бежала кормить.
- А… Эта. Ну скажи Алле Юрьевне, пусть сама документы оформит.

- Левченко? Левченко? Хоть убей, не помню. Зайка, это я не тебе. По работе отвлекли. Ждешь сегодня своего котика? Точно ждешь? Приеду. Ну не бросай трубку, поговори еще. Соскучилась? И я…


P.S. Фото из интернета.