Глава первая
Обычным днём
День, когда Нифтиниса привели к ним в дом, Клара запомнила навсегда. Да и можно ли забыть тот день, когда семья расширилась пополнением?
В то утро, казалось, и произойти-то ничего не могло. В доме стояла такая нерушимая, равномерная тишина, словно все соседи либо впали в спячку, либо в одночасье разъехались, кто куда… Кларе было скучно. Утром она убралась в комнате, помыла тарелки после завтрака… А теперь устроилась в кресле у окна и почувствовала, что начинает засыпать под свои мысли. А чем ещё может заняться человек в такие дни? Когда каникулы, когда наскучил телевизор, когда единственная лучшая подруга уехала далеко-далеко на всю неделю?..
Ничем.
Клара подумала, что весь мир был согласен с ней, потому что даже за окном город выглядел тускло и сонно, а доносящаяся откуда-то музыка – единственный шум во всей Вселенной – казалась либо миражём, либо началом уже охватывающей девочку дрёмы.
«Наверно, у кого-то праздник. Мы на праздники тоже музыку включаем…» - мелькнула мысль в голове у Клары, мелькнула – и канула в небытиё, утонула в тихой бездне других. Сидя в мягком кресле, девочка расслабилась и начала терять остроту реальности, вялые мысли текли непринуждённо, как безликий ручей, бесконечным потоком увязываясь друг за другом и исчезая в близящейся туманности сна… Только на душе у Клары было как-то неприятно пусто, тишина убаюкивала, но и сеяла в сердце невидимые зародыши грусти. Наверно, так всегда, когда лучшая подруга уезжает к бабушке, а другим до тебя просто нет дела.
Из кухни доносились невнятные шумы, голоса мамы и тёти расплывались. Судя по интонациям, настроение у домашних тоже уехало к кому-то погостить. Тётя нервничала, а мамин голос был тише и спокойней, её слов было не разобрать, но зато до Клары, уже почти уснувшей посередине белого дня, вдруг явственно донёсся всхлип…
И мгновенно вернул её в состояние полной бодрости.
Ничто не может быть громче, чем тихий всхлип близкого человека…
- …Уехал, - расслышала Клара мамин голос, - Два дня назад собрал все вещи, и уехал! К ней, наверно, куда же ещё… Скоро суд… Не знаю, Поля, как это Кларке сказать…
Громыхнула оставленная в раковине недомытая кастрюля, и Полина Фёдоровна подошла к сестре.
- Как это?.. Когда?! Когда я на смене была, что ли?!
Голоса сидящих на кухне женщин слились в невнятный, монотонный минор, а сердце Клары стукнуло вдруг особенно сильно, и – замерло. Значит, всё-таки развод?.. Значит, папа уходит к ней?.. На глаза навернулись слёзы, и девочка в соседней комнате тихо, беззвучно заплакала. Маме не придётся сообщить ей что-то страшное: она уже давно знала, чем может кончиться то, что давно длилось в их семье. Клара знала, кто такая «она». Это та холёная, белощёкая тётя, которая делает себе маникюр в дорогих салонах и живёт, наверно, в одном из роскошных коттеджей, что стоят за городом. Своего отца Клара не видела уже суток пять... С тех пор, как он начал «дружить» с ней, такие отлучки становились всё чаще...
«Прежней семьи больше нет... Мама станет разведённой женщиной, а я – девочкой без отца! И папа переедет к богатой тёте, чтоб жениться на ней, а может – на её благополучии… Будет ли он общаться со мной после этого? А с мамой?.. Возможно, от новой жены у него родится другая дочь. Или сын… И тогда он забудет о нас…»
Порхнула за окном резвая птичка, прошёл под окнами какой-то мужчина в линялой куртке, упала капля воды с крыши. Апрель начался холодным, зябким. Снег таял неохотно, оттепель была переменчивой, но вот уже пару дней ослепительное солнце радовало мир добрым, весенним теплом… Только сейчас оно опять скрылось за подплывшим облаком, отстранившим игривые солнечные лучи и вернувшим ощущение марта. Клара любила отца, не смотря на его холодность, частое отсутствие и невнимание. Мать была ей намного ближе, даже тётя Поля была ближе, но, втайне, Клара надеялась, что когда-нибудь что-то изменится. Не изменилось…
Холодный, неясный свет «фильтрованного» облаком солнца, сдружившись с тишиной, мягко перерождал боль в грусть, а грусть постепенно становилась дрёмой. Клара ощущала обиду и ревность. «Умеет ли та женщина готовить так же вкусно, как мама? Папа любит домашние пироги…» Девочке вдруг очень захотелось узнать, что новая пассия отца предпочитает еду не готовить, а заказывать. Пусть бы он скучал по их пирогам! Клара мысленно нарисовала портрет их бывшей семьи, и попробовала вычеркнуть из него лицо отца. Получилось плохо… Но что она сможет изменить в сложившейся ситуации? Рано или поздно, придётся привыкнуть. Ей мучительно хотелось увидеть отца, поговорить с ним, возможно – обрести какую-то надежду… Но сейчас он казался таким же далёким, как прошлый год. Телефон не отвечал, и Клара подумала, что отец, возможно, уже сменил номер. Может ли такое быть?.. Может ли быть, что теперь он оборвёт всякую связь с ней и с матерью? Клара слышала, что в некоторых семьях после развода так бывает.
Мир погружался в смиренное равнодушие. Время ползло лениво и медленно. Шумы на кухне стихли, и мама с тётей говорили теперь громче: Клара отчётливо услышала слово «котлеты». Вдруг в прихожей, в дверь раздался стук. Клара оживилась и даже удивлённо повела бровёй: «А мир-то не спит! Вот, кто-то к ним пришёл. Может, Дашка вернулась? Ах, если бы это была она!..»
Клара услышала шорох маминого халата и её шаги: из кухни – в прихожую.
- Кто там?
За дверью, наверно, что-то ответили, и она со скрипом распахнулась, после чего Клара услышала шумное дыхание вошедших гостей и тяжёлый топот не менее трёх пар ног на пороге, ног, обутых, конечно, не в летние туфли. Ей стало любопытно: реальность резко обрела другие тона, оживившись и стряхнув с себя тоскливый осадок дня, ещё недавно казавшегося предсказуемым. Девочка нашарила ногами тапочки, поднялась из кресла и вышла в прихожую, где была уже и тётя.
На пороге стояли трое, и явно чувствовали себя тесно в их маленькой прихожей. С одной из двух женщин Клара была знакома: так получилось, что однажды они с мамой заблудились в чужом районе, и с полчаса мокли под дождём, ища путь к остановке. И вдруг эта добродушная пожилая дама, проезжая мимо на своей машине, пожалела их, остановилась и подвезла до самого дома. Кажется, её зовут Анфиса… Да, точно. Анфиса Семёновна. Но кто двое других? И зачем они пришли?
«Траур», - смотря на незваных гостей, с ледяным холодком в груди вдруг поняла девочка. С ног до головы Анфиса была облачена во всё чёрное, даже голову венчала строгая женская шляпка со свисающим на лицо гипюром того же мрачного цвета. В тот день, когда женщина так добродушно выручила её и мать, они пригласили Анфису Семёновну на чай. Но на этот раз, поняла Клара, визит пожилой дамы не носит простого дружеского характера...
- Анфиса… Здравствуйте, - оторопев от неожиданности и внешнего вида вошедших, сказала мама, - Боже, что случилось, почему Вы в трауре?!
Строгое, степенное, морщинистое лицо Анфисы оставалось сухим и бесстрастным.
- Здравствуйте, Надя, - её бледные губы тронулись неожиданно молодым и холодным голосом, - Горе у нас, милая! Чёрное горе, чернее ночи безлунной… Ты не пугайся, дорогая, и извини, что нагрянули так неожиданно. Очень помощь нужна, а обратиться – не к кому!.. Похороны у нас. Все уже на месте, а этот… Вот, - морщинистая рука Анфисы Семёновны легла на худенькое плечо елова-подростка лет семи, - Смотреть ему на такое нельзя, не в себе парнишка. Надо, чтоб присмотрел кто, пока мы будем там. А оставить не с кем! Ехали мимо вас, вот я и вспомнила.
И Клара, и тётя, и мама перевели взгляд на елова. Сцепив руки, его обнимала хрупкая молодая девушка. Её лицо выражало смятение чувств, взгляд был взволнованным и печальным, под глазами легли тёмные круги. На голове девушки был повязан прозрачный, чёрный платок. Она неловко переминалась с ноги на ногу и всё время наклонялась к елову, нашёптывая ему что-то ободряющее и успокаивающее.
Только тот, похоже, не слышал ни её, ни того, что говорила Анфиса.
- А как же… Где же хозяйка, девочка?.. – дрогнувшим голосом, не сводя глаз с безжизненного лица елова, спросила Кларина мама.
И прозвучал ответ:
- НЕТ БОЛЬШЕ ДЖУЛИИ…
Хозяйка елова, единственная внучка Анфисы Семёновны, ушла из жизни…
По морщинистой щеке Анфисы Семёновны скатилась слеза, обнимавшая елова девушка подала ей платок, и пожилая дама промокнула им уголок глаза. Тётя Клары взялась за грудь и шумно выдохнула, а Кларе стало нехорошо: горе едва знакомых людей сильно расстроило её доброе сердце. Она не знала этого немого от горя елова, в первый раз видела молодую девушку, которая, как выяснилось, была его воспитательницей, никогда не встречала погибшую Джулию, но сейчас, глядя на её близких, переживала их боль вместе с ними.
Елов лишился самого близкого человека, можно сказать – остался сиротой. То, что ему подобные крепко привязываются к своим хозяевам, было доказанным фактом. Если хозяйка любила и заботилась о своём елове, он начинал воспринимать её, как родную мать.
- Опаздываем, Анна Витальевна, - бросив взгляд на дорогие часы в золотой оправе, сказала Анфиса девушке. Анна серьёзно взглянула на маму и тётю, но остановились её глаза, почему-то, на Кларе, которая неловко выглядывала из-за спин взрослых:
- Посидишь пока с ним? Он хороший елов. Послушный, не хулиганит… Хорошо? – девушка едва заметно ей кивнула, словно прося такого же движения в ответ. Постаралась ободряюще улыбнуться, но вместо этого едва не расплакалась и спешно отвела глаза.
- Конечно присмотрим!.. - уверенно, с красочным оптимизмом и добродушием пообещала тётя, - Надь, как считаешь? Это кто, твои знакомые?..
- Хорошо, Анфиса, - сказала Кларина мама, робко взглянув на елова, - Как тебя зовут, дорогой? «Нифтинис»?
Ответа не последовало. Ни ответа, ни взгляда… Словно бы всех, рядом стоящих, для елова не существовало. Как Анфиса, одет он был стильно и явно не дёшево. Одна эта тугая джинсовая курточка стоила, должно быть, нешуточных денег. О брюках и сапожках Нифтиниса можно сказать то же самое. А футболка, выглядывающая из-под расстёгнутой курточки, наверняка сшита на заказ. Весёлыми цветными буквами разных форм и величины на её груди задорно красовалось полное имя владельца: «НиФтИнИс».
Наверно, прежняя жизнь часто заставляла Нифтиниса улыбаться… Только теперь, в сей день и сей час, не было на всём свете существа более несчастного, чем этот елов… Клара ещё никогда не встречала такого смертельного страдания, какое застыло на бледном лице Нифтиниса. Его серые глаза не спали, но и не жили. Когда он осознал непоправимость случившегося, глубочайшая боль парализовала в нём всю жизнь. Нифтинис замкнулся в себе и теперь даже плакать больше не мог... Замершим взглядом он смотрел перед собой в одну точку.
Анфиса Борисовна сказала, что доктор прописал несчастному какие-то успокоительные пилюли, даже вручила эти самые пилюли Клариной маме и попросила, чтоб та дала ему принять одну ближе к вечеру. Но Клара была уверена, что трансовое состояние елова вызвано вовсе не лекарством…
- Я говорила с ним… Сказала, что он мог бы проводить Джулию в последний путь вместе с нами, - начала Анна, но Анфиса неожиданно резко, бестактно её перебила.
- Глупости! Что ему там делать, невсебешному?.. Ты посмотри на него!.. Пусть лучше побудет в нейтральной обстановке, придёт в себя, оклемается… Ладно, пойдём, машина ждёт.
- Не волнуйтесь, всё будет хорошо, - пообещала мама Клары спине Анфисы Семёновны, которая уже покидала их квартиру, недовольно ворча на Анну, - Только… Погодьте! Когда Вы придёте за ним? Сегодня, или у нас переночует?..
- Сегодня, дорогая, - как-то не особо убедительно пообещала пожилая дама, - Сегодня…
Анна Витальевна с каким-то бессильным отчаяньем улыбнулась остающемуся в чужой квартире елову, помахала ему рукой и скрылась следом за Анфисой. Дверь за ними захлопнулась, и в прихожей стало так тихо, словно всё, что только что случилось, лишь приснилось, или померещилось. Только оставшийся на пороге гость был прямым доказательством обратного. От тишины стало неловко, и Кларина тётя первая пошла на контакт, наклоняясь к елову и улыбаясь ему так сахарно, как улыбаются только маленьким детям.
- Ути, лапочка! Не плачь, не плачь. Тёти тебе сейчас чайку нальют, с вареньем… Любишь варенье? Сейчас. Давай шапочку снимем, разуемся… Сам разуешься? Вот и молодец. Сейчас… Иди пока в комнату, проходи. Это Клара, племянница моя… Идите, поиграйте.
Нифтинис послушно прошёл в зал и присел на ковре рядом с пазлом, недавно разложенным Кларой на полу. Пазл был сложный, не для малышей: 1000 штук частей, да ещё и картинка такая, что глаза сломаешь. Несколько раз Клара пробовала собрать этот пазл самостоятельно, но ей не хватало терпения и усидчивости. А подружка Дашка после первых же пяти минут совместной игры не выдержала и предложила заняться чем-то другим. Теперь Клара с любопытством глядела на то, как проворно и быстро двигались беспалые руки елова, как удивительно, словно по волшебству, рождалась перед ним из тысячи разлученных частиц одна целая, красочная картина... Она подошла к Нифтинису, и неуверенно присела рядом. Клару наполняло восхищение, и она почему-то стеснялась елова. А Нифтинис, за каких-то пять минут, собрал уже треть незнакомой, сложной картинки! Кларе даже стало слегка досадно: сама она столько собрать смогла лишь изрядно поломав голову, да и то вместе с мамой.
- Быстро, - признавая мастерство елова, нарушила молчание девочка. И тут же подумала: а может, он немой? Не умеет говорить?..
Елов не отрываясь продолжал трудиться над картиной, но вдруг… Улыбнулся. Слабо, едва-едва, самым углом рта… Холодная сталь боли по-прежнему лежала на их дне, но всё же его глаза стали живее.
- Разговаривает со мной, как с маленьким, - смеясь, сказал Нифтинис. С ловкостью фокусника, одним движением он разложил по местам сразу штук десять частиц пазла. Ни одна из них не оказалась вставшей не верно, - Не ты. Твоя тётя. Мне полных семь лет… А у еловов семь лет ровняется примерно двенадцати человеческим. Это значит, что я уже подросток. А тебе сколько, Клара?
Клара слегка растерялась от того, что он всё же разговаривает.
- Мне тринадцать, Нифтинис! Эта, кажется, встаёт сюда…
Теперь они складывали пазл вместе, и Кларе даже показалось, что ради неё елов несколько замедлил собственную сообразительность, начал притворно сомневаться и раздумывать, прежде чем отправить частицу на нужное место.
- Красивая получается картина.
- Угу.
Когда неулыбчивость пасмурного дня принудила зажечь в комнате яркий свет, Клара разглядела, насколько сильно припухли и запали его заплаканные, серые глаза.
- Она не придёт за мной, - с бесстрастной уверенностью сообщил Нифтинис, - Я не нужен им, она лжёт. Всё, что меня теперь ждёт – это «Тихая Пристань», дом, где брошенные или лишившиеся хозяйки еловы содержатся государством до своего совершеннолетия. У меня больше нет дома!
Его руки замелькали над растущей картиной ещё быстрей, чем раньше. Клара замерла, заворожено наблюдая за чудом. Вот оно, одно из доказательств превосходства еловов над людьми: быстрейшая реакция, молниеносная сообразительность, смекалка и ловкость. Сложнейшая и незнакомая картинка из тысячи пазлов была собрана Нифтинисом почти с «нуля» за рекордно короткое время! Тётя издала восторженное «ух ты!», когда пришла из кухни с двумя бокалами ароматного чая и вазой, полной разных сладостей.
- Будешь чай?
- Буду.
Клара поднялась и поспешила взять из рук тёти полные бокалы, чтоб разместить их на журнальном столике у окна. Нифтинис опустился в мягкое кресло напротив Клары, тихо поблагодарил улыбчивую женщину, взял беспалой рукой бокал (еловам для этого не требуются пальцы), и задумчиво посмотрел в окно, за которым всё больше темнело. Тётя ушла, Клара неспешно пила свой чай, заедая его своими любимыми конфетами, прислушивалась к негромким голосам взрослых на кухне. Котлеты уже подрумянились: в зал потянулся приятный, соблазнительный запах. Скоро ужин будет готов. Как это хорошо: дом…
Теперь, ещё недавно погибавшая от тоски и грусти, плакавшая из-за развода родителей и так некстати оставившей её одну подружки, девочка ощутила, насколько же она, оказывается, счастлива. Вот, рядом с ней, этот елов… Он опять ушёл в себя, он забыл о своём нетронутом чае, он блестящими от слёз глазами смотрит в сгущающиеся сумерки холодного мира за окном… У него есть он весь. Весь этот мир!.. Но не осталось в этом мире для него никого, и ничего…
- Баба Анфиса не придёт за тобой? – решилась вернуться к разговору Клара, - Почему? А эта девушка, Анна? Почему она не возьмёт тебя к себе, если Анфиса не хочет?
- Анна – моя воспитательница. НАША. Наша с Джулией… Была. Она бедная. Снимает квартиру. У неё нет денег.
Клара пожалела о своём вопросе. Кажется, елова лихорадило. Голова и руки начали трястись, чай расплескался, и Нифтинис, из глаз которого вдруг потоком хлынули слёзы, поставил бокал на столик. Он старался взять себя в руки, но только ещё больше терял голову, издавая жалобные, протяжные всхлипы.
- Мама, Нифтинису плохо! – испуганно позвала Клара, глядя на мечущееся в кресле тело елова. Он отчаянно мотал головой, словно силясь отрицать какую-то мысль, он уже не контролировал себя, закрыл лицо руками и протяжно выл. Клара спешно убрала со столика бокалы и вазу, как раз вовремя, так как в следующий миг Нифтинис нечаянно едва не перевернул стол.
Взволнованные мама и тётя вбежали одновременно, в руках у мамы уже был стакан воды и лекарство, которое елову рекомендовал, со слов Анфисы Семёновны, принимать доктор. Кажется, транквилизатор. «Это серьёзно…» - подумала Клара, испуганно наблюдавшая за происходящим.
- Фу ты, и правда – «невсебешный»! – засуетилась вокруг елова тётя, - Э-эй! Дорогой мой!.. Ты меня слышишь? Будешь таблетку пить?..
Не дождавшись реакции, она растерянно взглянула на маму: и что теперь?.. Мама выглядела расстроенной, взяла мобильник, раздумывая, наверно, звонить Анфисе Семёновне, или нет.
- Мне не надо… Таблетки, - сквозь слёзы, но уже спокойно и внятно, сказал вдруг Нифтинис, прижимая трясущиеся руки к груди, - Не надо.
- Нет, дорогой мой, ты всё-таки выпей, - оживилась тётя, словно боясь упустить момент, - Так будет лучше. И спокойней.
…Минут через десять, как раз тогда, когда пришла пора садиться ужинать, Нифтинис спал спокойным, ровным сном. Темно и тихо было в комнате, где елову постелили на кровати, которая раньше пустовала. Полузанавешанные шторы чуть колыхались, и мама прикрыла форточку, чтоб Нифтинис не простудился. Клара стояла у его постели, и со смешанными чувствами глядела на непростого гостя, теперь безмятежно сопевшего в мягкую подушку. Ей было грустно, что погибла Джулия. Ей было досадно, что елов не поужинает с ними. Ей было тревожно, что Нифтинис так плохо отозвался об Анфисе Семёновне. Впрочем, сейчас он не совсем здоров, и может, его страхи преувеличены?
- Не тронь его, пусть поспит… - сказала мама, тоже глядя на одинокого елова с грустью и жалостью, - Пойдём ужинать, Клара.
- А как же Нифтинис?..
- Мы разогреем ему еду, когда он отдохнёт.
Они вышли и плотно прикрыли дверь, чтоб шумы не беспокоили спящего.
Глава вторая
Сны из прошлого
Его погибшую хозяйку звали Джулия. Они снова держались за руки, кружились в танце, заливались звонким смехом и были абсолютно счастливы… Хоть он и знал, что это опять – лишь сон.
Опять, и отныне…
Каждую ночь Нифтинис снова встречался с девочкой, которая теперь больше никогда и нигде, кроме как в его снах, не назовёт его своим «маленьким братиком», не прижмёт порывисто к груди и не позовёт играть. Он заворожено смотрел в её широко распахнутые, голубые глаза, и просто повторял: «люблю»… Подол воздушного, праздничного платья Джулии вздымался и играл поблёскивавшими стразами, танцующие дети кружились всё быстрее, и пышные пряди длинных волос девочки рассыпались по её худеньким плечам. Она озорно улыбалась и кричала что-то о следующем Новом годе, когда музыки будет больше, а ёлка – ещё выше и нарядней… Хотя представить себе ещё большей роскоши Нифтинису не хватало смелости. Семья Виллибер никогда не стеснялась жить, и каждый устроенный их домом праздник словно соревновался по пышности и размаху с предыдущим. Поэтому, если верить словам Джулии и обещаниям её отца, будущий Новый год не просто засыплет их подарками, сладостями, деликатесами и развлечениями, но и распространится, наверно, на весь окружающий мир.
Нифтинис и правда так думал тогда, танцуя в сверкающем зале с любимой хозяйкой и улыбаясь своей судьбе, пьянящему изобилию расставленных вокруг игрушек, подвесных гирлянд и надувных шаров. Думал, что они, имеющие больше, чем другие, станут добрыми покровителями тех обездоленных, кто не имеет даже собственной квартиры и семьи, кто бродит, может быть, сейчас за стенами их богатого, блистающего коттеджа, и с тоской поглядывает на ослепительно сияющие в зимней ночи окна…
Он ошибался.
Теперь он и сам стал одним из них…
Новогодняя ночь – пережиток светлого прошлого – колыхнулась и поблекла в туманной изменчивости дороги сна. Нифтинис брёл по ней не спеша, плыл в потоке сновидений, как мутное солнце – в дремлющем небе. Солнце… Нет, настоящим солнцем может быть только Джулия! Потому что… Да просто потому, что без неё и миру-то существовать – не естественно. Разве может начаться утро без её улыбки, их разговоров, шуток? Без её родного голоса, сообщавшего, что пора завтракать? Без её заботы… Ласки… Без их игр..?
БЕЗ ДЖУЛИИ.
Реально ли такое?!
Нифтинис нахмурился во сне, зашевелился, тихо что-то пробормотал… Потом облегчённо вздохнул, и снова расслабился. Глупости. Какая странная, безумная, страшная мысль! «Без Джулии»… И откуда она только взялась? Глупая какая…
Теперь он видел их большой, прекрасный, гордой осанкой выпрямившийся в два этажа коттедж. «Дворец», - как шутливо называли его они с Джулией сами. Вокруг раскинулся сад, а на заднем дворе были бассейн и качели, детская площадка, их личная. Валерий Андреевич – отец Джулии, мог сделать для неё почти всё, о чём другие лишь мечтают: финансы позволяли. А вот мамы у девочки не было. Только фотографии, по которым Джулия могла вообразить, какой станет, когда вырастет, с её слов, «совсем-совсем» большой.
Наверно, через несколько лет, Джулия и правда могла стать похожа на ту красивую, светловолосую женщину, чьи глаза на фото в чёрной рамке лучились таким же теплом, как хозяйкины…
Раньше, ещё до появления Нифтиниса в их семье, Анфиса, Валерий и Джулия Виллибер жили в большом доме втроём. Девочка, папа и бабушка. У Анфисы был свой малый бизнес. Валерий Андреевич владел крупной Компанией. Маленькая Джулия ходила в садик, а дома, порой до самого позднего вечера, сидела с няней… Валерий Андреевич не мог не понять, что в жизни девочки одиночества больше, чем хотелось бы. Иногда он останавливался у портрета покойной жены и горько вздыхал, не только потому, что та ушла из жизни, но и потому, что она не оставила для маленькой Джулии братика, или сестрички… Но однажды словно сама судьба подсказала им выход. Как-то утром он с дочкой проводил время за просмотром фильмов для детей. И вдруг глаза девочки зажглись восторгом, она ликующе завизжала: Папа, папа, смотри!!!
По телевизору шла новая, недавно вышедшая на экран, передача для детей: «Я, и мой елов».
Еловы лучше, чем кошки или собаки. Еловов вообще не приемлемо сравнивать с животными, так как они, по интеллекту и мышлению, равны людям. Взрослые, они создают собственные семьи. А маленьким сироткам помогает Государство, устраивая их в дома и магазины, где еловята получают возможность обрести любящего хозяина, воспитателя и друга, рядом с которым смогут вырасти и встать на ноги для самостоятельной жизни. Торговля еловами, еловихами и мотыльками строго контролируется законом. «Законное приобретение елова или еловихи в специальном магазине» является нечто средним между усыновлением ребёнка и покупкой домашнего питомца в зоомагазине. Еловы любят детей… Детям нравятся еловы. Валерий Андреевич посоветовался с лучшим детским психологом их города, и та утвердительно кивнула головой: елов или еловиха станет не просто хорошим другом для дочери, но и в целом будет влиять на неё только положительно…
Нифтинис, наверно, тоже был сироткой, раз рос с людьми, а не с родными мамой и папой.
Некоторые еловы попадают в человеческие семьи уже тогда, когда способны себя осмысливать.
А он попал к Джулие, когда ещё лежал в своём яйце…
Наверно, она помнит, какой он был крохотный и слабый, когда вылупился и неуверенно, ещё полуслепо выполз из скорлупы на мягкую постилку в корзине. Первые мысли, первый вдох… Первый запах и звук гигантского мира, невероятного и безумного своей неожиданной грандиозностью!.. Он открылся так неожиданно, так сильно потряс и очаровал маленького елова, что новорождённый просто замер, едва мир обрушился на него всеми своими красками. Он и думать не думал, что может существовать такое чудо.
Нифтинис родился ясным весенним утром. Откуда-то с нижних этажей дома лилась музыка, а в комнате Джулии стояла приятная полутьма, покачивались воздушные шары, креплённые к красивым шторам, и дорогие, нарядные игрушки с улыбчивыми мордочками глядели нарисованными глазами отовсюду, куда падал взгляд. Притихшая, маленькая Джулия сидела перед корзинкой на коленках. Её розовые губки так и замерли в изумлённом «а-ах…», а широко распахнутые глаза были прикованы к новорождённому чуду, только что появившемуся на свет из треснувшего яйца в её пятый День рождения.
- Поздравляем!!! – хором закричали папа, бабушка и Анна. Анну искренне растрогала эта сцена, а папа сиял счастливой улыбкой: он был удовлетворён, магазин «Счастливый шанс» не обманул, и елов вылупился не позже и не раньше, чем было нужно.
- Па-апка… - прошептала Джулия, едва сдерживая восторг, словно всё ещё боялась поверить в чудо, - Папка, это же елов! Настоящий, живой, только что родившийся елов! Прям как в той передаче, «Я, и мой…» МОЙ?!!
- Поздравляем!!! – ещё громче и радостней закричали Анна и папа, одновременно подув в рог. Только Анфиса Семёновна сохраняла на бесстрастном лице принуждённую, не настоящую улыбку. «Зачем он девочке?..» - думала пожилая дама про себя. По её мнению, Нифтинис являлся чем-то, не так уж и нужным, а если вдуматься, то может, даже лишним.
- Ладно, пойдёмте вниз, скоро придут гости, - всё так же искусственно улыбаясь, командным тоном произнесла она, - Джулия, ты меня слышишь? Ты будешь петь перед гостями, тебе надо подготовиться, чтоб не выглядеть смешной!
- Пойдёмте, пойдёмте, - согласился папа, удаляясь из комнаты вместе с воспитательницей и бабушкой. На прощание он улыбнулся, и лукаво подмигнул дочке: «Всё будет хорошо, не торопись».
Никто из приглашённых не осудит, если пятилетний ребёнок слегка запнётся, или забудет пару строчек из куплета.
Джулия обожающе хихикнула, и снова переключилась на крохотное существо, робко глядевшее на неё из корзинки…
Новорождённый Нифтинис ещё не знал, можно ли доверять этому большому, но в то же время такому же маленькому, человеку. Только что родившийся, елов уже мог стоять на ногах, ходить и почти внятно оформлять свои мысли в слова. Но весил он тогда едва ли одну треть килограмма, и помещался на ладошках своей юной хозяйки.
- Не бойся, - сказала девочка, робко протягивая руку к Нифтинису, и пальцем проведя по его ещё влажным, но уже густым и жёстким на макушке волосам, - Меня Джулия зовут.
«Мы будем дружить. С нами мой папа, и бабушка. Мы вырастим вместе, как лучшие друзья, и я буду рядом. ВСЕГДА… Я стану твоей опорой, буду любить и заботиться о тебе, как старшая сестра. Я – твоя хозяйка»…
Долго и зачарованно они смотрели друг в друга, изучая нечто светлое, необъятное, непонятное и могущественное, что зарождалось между ними в эти долгие, как часы, минуты. Весь мир, казалось, притих и замер: два чистых, крохотных существа – ребёнок-человек и малыш-елов – полюбили и привязались друг к другу навсегда.
И Нифтинис доверчиво прильнул к её тёплой ладошке.
И Джулия радостно засмеялась, беря его на руки, поднося к лицу, прислушиваясь к биению крохотного сердца, заглядывая в глаза и обещая быть заботливой, и ласковой…
Глаза – в глаза. Позабылись все игрушки, стёрлись грёзы о накрытом в гостиной столе, исчезли смущение и переживание по поводу предстоящего пения для гостей. Глаза – в глаза… Так рождается чудо, свершается настоящее волшебство, отражаются друг в друге взгляды, и разные души сливаются в целое… Искренне веря в то, что расставания теперь не будет никогда.
О наивность светлых душ! Их хрупкость, беззащитность, напрасная уверенность! О жестокая Судьба… Суровая, бесстрастная, безликая… Она решает раз и навсегда, и нет ей поворота. Не изменить её никогда и никому, не сотрут её мольбы, не тронут ни слёзы, ни гнев, ни ярость… Она не добрая и не злая, её никто никогда не видел, но и не знает никто, какой и когда поворот пошлёт она именно тебе.
Туманная дорога сна вела Нифтиниса дальше. Он видел отрывки из разных эпизодов своего прошлого, то перед ним вставало совсем ещё глубокое детство, то более поздние времена, когда они с Джулией уже вместе ходили в школу. Отрывки фраз, вспышки улыбок, краски эмоций и общих переживаний складывались во сне в не полные, не чёткие картинки. Тепло… Эти видения согревали его, баюкали и залечивали раны, которые возвращали боль, как только приходило предательское пробуждение. Нифтинис стремился в свои сны. В тот единственный теперь мир, где ещё живёт рядом с ним Джулия, словно царство сна – её ласковые объятья. Так, будто бы даже теперь, после смерти, девочка по-прежнему заботится и бережёт его, как может…
Тепло, и… Холод?
Сон продолжался, теперь Нифтинис видел снег. Расплывчатая картинка дрогнула, выросла, прояснилась и оттеснила от себя все остальные. Он стоял у окна, смотрел и думал о том, как испортилась в это мартовское утро погода. Серые тучи сгустились, и спрятали солнце. Там и тут уныло серели упрямые залежи снега, не желая таять и уступать весне. О чём-то своём свистел, налетая, холодный ветер. Настроения не было, и как-то темно и тревожно вдруг стало на душе.
- Приезжай быстрее, - попросил Нифтинис, - А то мне так скучно будет одному…
- Я быстро вернусь, - пообещала Джулия, ободряюще потрепав его по щеке, и успокаивая улыбкой. Непривычной. Отстранённой, далёкой и тающей… Шум мотора ожидавшей во дворе машины сливался с ветром. Джулия, в пальто, лёгком шарфе и шапке, ещё стояла перед Нифтинисом, ещё задерживалась, ещё была рядом… Ветер трепал её светлые волосы, а тёплые, голубые глаза вынужденно щурились, избегая вязнущей в ресницах снежной крупы.
- Приезжай быстрее… - со странным, непонятным отчаяньем повторил елов.
- Пока. Береги себя, дружок, - сказала девочка, и начала таять, исчезая на пути к урчащей машине, растворяясь в сером, заснеженном воздухе…
- Не-е-ет, сто-о-ой!.. – закричал вдруг Нифтинис, бросившись за ней следом, протягивая руки и надеясь ухватить за пальто. Словно что-то вспомнилось ему. Словно он вдруг с ясностью осознал, что Джулия не вернётся, не вернётся к нему больше никогда!
Откуда эта мысль?..
- Береги себя… - чуть слышно повторил тонкий голос, едва уловимый в холодной песне ветра, и машина тронулась, мгновенно пропав из виду.
- Нет, - тихо, жалобно всхлипнул Нифтинис, сминая одеяло в реальности. А в своём сне – споткнулся и упал в снег.
- Не-е-ет!!!
«Я был бы счастлив, если б поехал с ней тогда, - говорил он потом, - Будь так – и я бы тоже умер, а значит, мы по-прежнему были бы с ней вместе, только уже на небе».
Елов прождал свою хозяйку весь день и весь вечер. Было смертельно тоскливо, неуютно и сиротливо в стенах дома, за которыми так неожиданно разыгралась мартовская метель. Ветер шумел над крышей. Снежная крупа стучала в окна. Солнце совсем скрылось, и свет в доме зажгли раньше обычного.
«Ты только возвращайся к вечеру, хорошо? Обещаешь?..»
«Обещаю».
Нифтинис ждал, то тщётно пытаясь увлечься книгами, то перемещаясь по их большому дому в поисках занятия. Валерий Андреевич ещё не вернулся. С Анфисой Семёновной разговаривать не хотелось. Анна сегодня не придёт…
А Джулии всё не было, и не было.
Уже сгустились за окном холодные сумерки, быстро стемнело, но единственная машина, вкатившаяся во двор, была вернувшегося с работы Валерия Андреевича.
Нифтинис с тоской отлип от окна, и заставил себя думать о сне, о том, что Джулия задержалась, и придётся её ждать только завтра. А пока он ляжет спать, и постарается не волноваться…
Но сон его длился не долго.
Нежданно, незвано грянула страшная весть.
И дальше Нифтинис помнил всё, как в тумане…
Был уже второй, а может, третий час ночи. Его разбудил шум: крики Анфисы Семёновны перешли в жалобный, детский визг. Дом наполнился незнакомыми голосами, тревожными, надорванными… Больными. Что происходит?!.
Дом шумел. Дом не спал. В него пришла боль…
Оказалось, что недавно приехал шофёр, увёзший Джулию днём. Вернулся на чужой машине. Вернулся из больницы, в синяках и ушибах. Вернулся один…
…Нифтинис и Джулия любили смотреть вдвоём разные телевизионные передачи, фильмы, мультфильмы, новости… Джулия была чувствительной девочкой, и менялась в лице, когда рассказывали о страшных ДТП.
«Выключим это, Нифтинис. Не хочу смотреть…»
- …Не хочу… Верить, - бледнея, прошептал Нифтинис теперь. Они больше никогда не включат, и не будут смотреть телевизор вместе. Джулия… Погибла.
Анфисе Семёновне стало плохо с сердцем, и вокруг пожилой дамы суетилась люди из приехавшей «скорой». Шофёр и Валерий Андреевич неподвижными силуэтами затихли в креслах друг против друга. Откуда-то взялись соседи из дома напрпотив, потрясённые и взволнованные. Полиция уже покидала дом…
- Что случилось?.. – по лицу Нифтиниса безудержно катились слёзы, его трясло и лихорадило, но никому сейчас не было до него дела.
- Что случилось?!! – он уже всё знал, он всё понял, но не хотел ни знать, ни понимать…
- ЧТО СЛУЧИ-ИЛО-О-ОСЬ!!! – Закричал елов чужим голосом, и кто-то из людей в белых халатах спешно направился к нему.
И в это время в дом, дверь которого была распахнута настежь, зябко кутаясь в старенькую шаль от буйствующей непогоды, вошла Анна Витальевна.
Она приехала из другого конца города, в метель и ночь. Она вошла, кутаясь в шаль и дрожа, но не от холода.
- Анна!.. – Нифтинис отстранился от женщины-врача, и побежал к девушке. Анна сжала его в объятьях, пряча на своей груди от подступающего безумия.
- Тише, тише, тише… - шептали бледные, почти белые губы молодой воспитательницы, в глазах Анны остекленели шок и ужас, но она знала, что нужна здесь, и кому нужна больше всех, - Я всё знаю, Нифтинис. Я всё знаю…
Остаток той ночи он провёл с ней, укрывшись в комнате и прижавшись к Анне. Они уснули, приняв предложенное врачами успокоительное.
…«Анна, возьми меня к себе жить. Валерий Андреевич занят, а Анфиса Семёновна не хочет меня видеть у себя дома».
«Не могу, милый. Не могу…»
«Куда мы едем? К Джулие, правда? Она меня где-то ждёт? Она сказала…»
«Нет, не к Джулие. Хочешь мороженку?»
«Перестань, я не маленький! Джулия…»
«Пойдём, милый, наш автобус».
«Джулия не будет меня ругать? Почему я должен идти с тобой? Куда мы едем?»
«В больницу, Нифтинис. Валерий Андреевич попросил показать тебя врачу…»
С той страшной ночи всё стало не так, как раньше. Всё изменилось, в этом безутешном мраке. Ночью сны давали утешение, а дни приносили лишь безмолвие: взорвавшись под ударом трагедии, разлетевшись в дребезги, внутренний мир Нифтиниса собрался заново, но уже другим, законсервировавшим внутри боль, глухим к реальности. «Теперь есть только прошлое. После того, что случилось, будущего быть не может, - думал он. – Отныне сны и видения правдоподобнее, чем то, во что мне верить не хочется. Настоящего – нет, есть лишь чёрное ничто, а альтернатива – не существующее, но существовавшее…»
Иногда, когда Нифтинис не спал, но и не бодрствовал, к нему вдруг приходила хозяйка. Это не могло быть реальностью, так же, как и сны, но Джулия всё равно оказывалась рядом, появлялась на миг, что-то говорила, улыбалась, предлагала поиграть, как раньше… И исчезала, тоже – на глазах.
«Так не должно быть, - сказала однажды Анна, - Это не хорошо, когда за реальность воспринимаешь то, что только видится, и ею быть не может».
Психиатр задавал Нифтинису вопросы. Он отвечал, Анна сидела рядом. Елову не хотелось рассказывать о том, что врач непременно сочтёт галлюцинациями больного… Но в то же время Нифтинису не хотелось, чтоб он действительно стал больным.
«БЕРЕГИ СЕБЯ, ДРУЖОК…»
Она не хотела этого. И он согласился принимать лекарства. Иначе, наверно, его бы отправили в дом для умалишённых.
Похороны Джулии откладывали: с ней хотели попрощаться родственники из далёкой страны, на сборы и дорогу им требовалось время. Анфиса Семёновна и Валерий Андреевич переносили горькую утрату тяжело, но каждый стремился спастись от боли, всё глубже уходя в дела, домой с работы они возвращались лишь к самой ночи. О Нифтинисе, казалось, все забыли. Он не был родственником этой семьи, фактически он принадлежал только девочке, которой больше не было. И он знал это. Теперь он остался совсем-совсем один…
Бессолнечные, пасмурные мартовские утра стали похожи одно на другое, как отражения. Комната, что была когда-то их с хозяйкой общей, теперь сделалась пустой и тихой. Игрушки безмолвно сидели на привычных местах, кровать Джулии была чисто заправлена, покрывало – не смятым… Нифтинис просыпался то в двенадцать дня, то в девять, то в шесть. Никто его не ругал, не журил и не заботился о том, чтоб он ложился и вставал вовремя, как это раньше делала заботливая Джулия. Анфисе Семёновне и Валерию Андреевичу было не до того, чтоб следить за его сбитым распорядком дня. Для них Нифтинис разом стал взрослым, когда погибла его хозяйка.
У него засело в голове, что он больше никому не нужен. Предоставленный сам себе, елов целыми днями блуждал по дому, как призрак, не зная, куда себя деть, куда определить и направить, кроме как на уборку своей комнаты: единственное, о чём заводили с ним разговор родственники покойной Джулии. Там он и сидел. В чистой, убранной, пустой комнате на втором этаже, словно ожидая чего-то, чего сам не мог понять.
Каждый день, не столько по просьбе Валерия Андреевича, сколько по собственной инициативе, Нифтиниса навещала Анна. Под её контролем он послушно принимал прописанные врачом таблетки, и скоро ему стало лучше. Галлюцинации прошли, реальность стала ближе: не вкусная, горькая, всё ещё мутная… Но единственная. Анна ободряла его, но Валерий Андреевич намекал ей, что в будущем не сможет оставить елова у себя. Мужчина сильно сдал после гибели единственной дочери, а Нифтинис был ему словно живым напоминанием о том, что её больше нет. Вот так неожиданность. Анна Витальевна ожидала услышать нечто подобное от Анфисы Семёновны, но никак не от отца Джулии. Валерий Андреевич стал сам не свой. Раньше он питал к Нифтинису искреннюю симпатию, по-своему, даже любил его. Это по его инициативе елов пошёл не в простую, а в частную, высокооплачиваемую школу для богатых, а баловал Нифтиниса Валерий Андреевич не меньше, чем Джулию. Но…
- Нет, нет, не нужен он нам, - напевала на ухо сыну Анфиса Семёновна, - Он совсем чужой, Валера, посмотри! К тому же, головой не нормальный. Тебе хочется всю жизнь слышать, как он разговаривает с нашей покойной девочкой?.. А вдруг натворит чего, пока нас с тобой дома нет? Ему нужна постоянная сиделка, а где найти такую, чтоб и из дома ничего не таскала, и доглядывала за больным, как следует? Нет, Валера, пусть он уйдёт. У нас и так забот хватает.
Нифтинис знал об этих разговорах. Да, никому он не был нужен так, как этой ласковой девочке, его родной, любимой, единственной Джулие… Никто уж больше не укроет его на ночь тёплым одеялком с такой заботой, как это делала она. Никто не подумает о нём с утра, не вспомнит, не разбудит к завтраку лукавой щекоткой. Никому он больше не нужен…
Настало очередное утро из странного продолжения его жизни. Нифтинис давно проснулся, и лежал на своей заправленной кровати. Тихо, и пусто… В серый, пепельный, печальный свет укутало пасмурное утро их когда-то весёлую с Джулией комнату. Елов без эмоций глядел туда, где с кровати девочки ему бессмысленно улыбалась её любимая кукла. Он сам её туда посадил: так было лучше, чем видеть кровать пустой. К тому же, кукла Юля чем-то напоминала ему хозяйку. Наверно, волосы…
Если Анфиса увидит Юлю там, где она сейчас сидит, Нифтинис опять схлопочет на себя её брань.
Елов и кукла пристально смотрели друг на друга, словно войдя в молчаливый, телепатический контакт. Ему даже начало казаться, что в комнате он уже не один, что Джулия…
Нет. Этого не должно повториться, и начаться снова!..
Елов решительно поднялся и усадил куклу Юлю к её пластмассовым подружкам. Сегодня день похорон… Возможно, поэтому он волнуется больше обычного.
В дверь вдруг резко постучали: пора выходить…
Нифтинис переоделся и спустился на первый этаж. Внизу он нашёл Анфису Семёновну – в трауре. Валерия Андреевича – тот был словно сонный, наверно, лекарства. Ещё несколько знакомых людей, с которыми он раньше встречался крайне редко: родственники Джулии из другой страны.
В бледной молодой девушке Нифтинис узнал свою с Джулией воспитательницу, Анну Витальевну. Увидев елова, она подошла к нему, обняла и зарыдала. После этого Нифтинис и сам смог плакать, и плакал теперь беспрестанно. Анна взяла его под руку, и шла рядом. Слёзы ручьями струились по щекам елова, плакала с ним вместе и девушка. Анна грустила не только по Джулие, но и по Нифтинису, чья судьба казалась ей очевидной.
Забравшись в машины, они ехали на похороны, но Анфиса Семёновна вдруг решила, что Нифтинис будет там лишним. Лишним, словно чужой ребёнок, внезапно упавший на хвост. Елов и раньше раздражал её просто одним своим присутствием, а теперь, когда в нём больше не было необходимости – так как Джулии не стало – женщина твёрдо решила постепенно удалить Нифтиниса из круга их семьи.
- Надо оставить его с кем-нибудь на время похорон, - шепнула она Анне, - А то сделается бедняге, чего доброго, плохо.
Анна развернулась к сидящему сзади елову.
«Врятли Вас на самом деле беспокоит его состояние, Анфиса», - подумала она.
- Нифтинис? Анфиса Семёновна предлагает тебе побыть с её знакомыми, до окончания… Процессии. Ты хочешь присутствовать?
Нифтинис ничего не сказал. Ни «да», ни «нет». Ему было всё равно, он вошёл в ступор и ехал только потому, что его везут, и только туда – куда везут. Подвели б его сейчас к краю пропасти, и столкнули вниз – он, наверно, и тогда бы не стал сопротивляться. Трогательная, нежная, ласковая улыбка освещала светлое лицо девочки, и он видел – снова видел сейчас только это... В свои двенадцать лет Джулия являлась для Нифтиниса всем миром, да и весь мир, казалось, умещался, заключался лишь в ней одной. Широко распахнутые глаза девочки восторженно блеснули: «Нифтинис, посмотри, какой красивый закат!..»
Елов бессмысленно улыбался в пустоту.
Машина завернула в какой-то двор, и притормозила у подъезда, в котором жили Клара и её мама с тётей.
Глава третья
Подарок Судьбы
Нифтинис открыл глаза, и последний туман сновидений медленно рассеялся, являя взору уютную, но совсем не знакомую комнату. Память вернулась и ввела в реальность: он вспомнил, что находится в квартире каких-то людей, приютивших его вчера на время по просьбе Анфисы.
Елов откинул одеяло и обнаружил, что одет в чужую, слегка великоватую пижаму. Даже вспомнил, как его, находящегося в полусонном состоянии, попросили вчера переодеться. Продолжая лежать, Нифтинис разглядывал комнату. Вчера он уснул здесь в темноте, а сегодня через прикрытое шторами окно на вещи ложился приятный дневной свет. В комнате было аккуратно и чисто, вокруг – тихо. Кровать, на которой спал Нифтинис, располагалась так, что он мог не поворачивая головы видеть окно. Маленькая комнатка. В квартире их, кажется, три. У другой стены, в углу, располагалась ещё одна кровать, уже заправленная и пустая. Кажется, там спал кто-то из женщин.
Предположение, что он, возможно, останется с этими людьми жить, показалось ему наивным. С обидой, болью, горечью и даже отвращением, Нифтинис подумал об Анфисе Семёновне. Она избавится от него! У него больше нет дома…
Дверь комнаты была прикрыта. Елов слышал, как за ней мирно течёт человеческая жизнь: разговоры вполголоса, и шуршание, такое, словно кто-то водит карандашом по бумаге. Он выглянул в зал, и увидел Клару. Девочка сидела за альбомом и увлечённо рисовала, беря и ложа на место цветные карандаши осторожно, чтоб не производить шум. На кухне разогревала обед её мать, Надежда Фёдоровна. Другой женщины, кажется, не было.
Нифтинис снял и сложил пижаму, переоделся в свою одежду, которая аккуратно висела на спинке стула. Приятно… Кто это сделал? Последний раз так вешала его одежду Джулия… После её смерти никто, кроме него самого, так не поступал. По привычке, Нифтинис стал искать свои тапочки, но здесь их, естественно, не было. Хорошо, что пол в квартире застелен мягкими коврами. В одних носках, елов вышел в зал.
- Ой… Привет! – Клара немного растерялась, увидев, что гость уже не спит и даже переоделся. Лицо её украсила дружелюбная улыбка, рука с азартом продолжала орудовать карандашом.
- Привет… Клара.
- Скоро будем кушать. Хочешь порисовать? Садись рядом!
Нифтинис неуверенно сел в кресло, вспоминая, как вчера они пили здесь чай, и испытывая стыд за свой припадок. Клара пододвинула к нему чистый альбомный лист. Она обрадовалась, что у неё появилась компания. Так же её радовало, что сегодня елов выглядит спокойнее и живее, и больше не плачет. Кларе очень хотелось ему помочь, и хоть как-то отвлечь от грустных мыслей, которые могли вернуться в любую минуту.
- Будешь со мной рисовать? Я люблю изображать то, что представлю. Но иногда и срисовываю, обычно – открытки. Когда была младше, дарила свои рисунки маме, и тёте… Ух ты, что это?.. – её карие глаза удивлённо раскрылись, и девочка невольно вытянулась и повисла над листом, где елов уже что-то изобразил.
На бумаге, под рукой Нифтиниса, появлялся несовершенный, но достаточно угадываемый рисунок. Девочка с еловом вприпрыжку шли навстречу всходящему, или, наоборот, садящемуся солнцу, держась за руки.
- Ты хорошо рисуешь! – искренне восхитилась Клара. – Кто это?
Но Нифтинис вдруг нахмурился, и резко положил сверху другой листок, готовясь набросать что-то новое. Клара открыла было рот, но вдруг всё поняла, и веселья в её лице убавилось. А Нифтинис ругал себя, что опять вернулся к тому, что нарушает его из и без того шаткое равновесие.
«Как сказала мой психолог, я продолжаю жить прошлым. И это заметно во всём. Нет, надо направить свои мысли в другое русло, переключиться!»
Он внимательно посмотрел в растерянное лицо Клары, и через пару минут на бумаге она увидела девочку, похожую на себя: такие же тёмные, чуть вьющиеся волосы, открытый лоб, добрый взгляд… И даже синий, домашний халатик, что сидел на её плечах, елов изобразил в точности. Разве что начавший отпарываться карман заменил на безупречный, словно вещь была новой… На его рисунке Клара тоже склонилась над альбомом, и творила. «Наверно, я правда так выглядела пару минут назад», - подумала девочка, восхищённо улыбаясь. А потом решилась рассказать ему то, о чём говорили сегодня мама и тётя, пока он спал.
- Нифтинис?
- М?
- Я… Это.
- Что? – в глазах Нифтиниса появилось любопытство. - Говори… Не теряйся. Я… Не буду, как вчера.
- М-м… В общем, сегодня утром звонила баба Анфиса, и…
Клара осеклась. Нет, не стоит начинать с этого. Только не это! Лучше пропустить…
- Хм… Слушай, а как ты смотришь на то, чтобы… Жить у НАС? Ну.., если бы и правда оказалось, что больше негде.
Нифтинис не заметил, как ухмыльнулся. Горько, той самой ухмылкой, когда убеждаешься в напрасности своих надежд, и видишь подтверждение чьей-то гнусности. ОТКАЗАЛАСЬ. Он в красках представил, как Анфиса Семёновна позвонила сегодня утром, попросив семью Клары об «ещё одном одолжении». Наверно, она сказала что-то вроде этого: «Надя, дорогая! Ах, сердце на части рвётся, и дел-то по горло, а выхода-то другого и нет… В общем, в ближайшее время мы не сможем еловишку от вас забрать. Ты знаешь, Надюш… Надюш! Можешь думать о нас плохо, только это напрасно: просто нет возможности о нём хлопотать. Нет, сами его нам тоже не привозите… Мы заедем, но дней через пять, или… Ох, даже не знаю, когда это будет… Он же невсебешный, вы уже убедились, наверно? Если слишком тяжело станет – просто отвезите елова в «Тихую Пристань»…
«Именно так всё и было сказано, - уверенно подумал Нифтинис, - А потом, после этого разговора, Надежда и Полина Фёдоровны бурно обсуждали новость. И кто-то из них, возможно…»
Нифтинис вновь посмотрел на Клару. Она не станет так неосторожно дарить ему надежду. Кто-то из взрослых в этой семье и правда рассмотрел возможность о том, чтоб надолго приютить его у себя, а может, даже оставить навсегда!..
Хорошо это, или плохо?
Скорей всего, хорошо. Да, конечно же!.. Семья приличная, порядочная. И Клара… Станет его новой хозяйкой?!
- Так как? – не дождавшись ответа, слегка смутилась девочка, - Как думаешь… СМОГУ Я БЫТЬ ТВОЕЙ ХОЗЯЙКОЙ?
На лице елова ещё держалась та нехорошая, недобрая ухмылка. И Клара, не знавшая её настоящей причины, нахмурилась.
- Ну, и всё равно!.. – в досаде, с запалом обиды воскликнула девочка, - Ты всё равно останешься с нами, и я, как единственный ребёнок в семье, буду официально считаться твоей попечительницей! Ой…
Елов приветливо улыбнулся, и улыбка эта была такой открытой, столь тёплой и неожиданной, что Клара опять растерялась. Нифтинис явно не хотел её обидеть.
- Ну, если хочешь, не буду я твоей хозяйкой, - пробормотала она, - Просто глупо этого не принять, если есть квартира, и есть я… Я бы заботилась о тебе, постаралась бы… Помочь.
Нифтинис внимательно смотрел на Клару, всё ещё потрясённый и не готовый поверить в неожиданную удачу. Предложение девочки заменить ему Джулию показалось до такой степени наивным, что ему почти стало весело. Но Клара начинала ему нравиться. Она была совершенно другая, не такая, как его прежняя хозяйка: во-первых – старше, серьёзней, спокойней… Возможно, это плюсы, которых у той не было. Но ЗАМЕНИТЬ Джулию… Нет, никто и никогда этого не сможет сделать! Это просто очередная шутка жизни, хоть на этот раз и добрая. Подарок непредсказуемой Судьбы. Впрочем… Клара и не говорила, что ЗАМЕНИТ ему Джулию. Она только сказала, что могла бы заботиться о нём. Добрая Клара… Ему казалось, что она и правда может и хочет стать ему хорошим другом.
- Мою бывшую хозяйку звали Джулия, - сказал Нифтинис, сам не зная, зачем.
- А меня зовут Клара, - упрямо улыбнулась девочка.
- Неужели ты не шутишь? – спросил он, - Вы оставите меня у себя?!.
В этот момент в зал вошла Надежда Фёдоровна, её мама. Услышав разговор, женщина остановилась. Этим утром, сразу после звонка Анфисы Семёновны, они с сестрой немного разошлись во взглядах. Когда мать Клары уверенно сообщила Полине, что они с Кларой примут елова в семью, та вспыхнула коротким, но справедливым возмущением. «Жалко, говоришь? Клара хочет елова, говоришь? Чужие проблемы на себя взвалить? Надька, может, у тебя деньги есть?.. Ты чем кормить его будешь! Это же тебе не домашняя зверушка, это не больше, не меньше, чем второй ребёнок! Его и в школу собирать, вместе с Кларой, его и…»
- Поля, - спокойно перебила её Надежда Фёдоровна, - Я не вчера родилась! Эта женщина, Анфиса… Семья Виллибер остаются законными опекунами Нифтиниса. Но с сегодняшнего дня подпишут бумаги, где будет значится, что «временно, по сложившимся обстоятельствам», передают опекунство нам. Вместе с ежемесячным финансовым взносом на наш счёт… Этих денег, конечно, не хватит, чтобы елов смог продолжить обучение в частной школе, но вполне достаточно, чтобы мы не испытывали материального ущерба, взяв его к себе. Скоро к нам приедет комиссия, чтобы проверить пригодность условий для содержания елова. Будут беседовать с Кларой, и со мной. И с Нифтинисом… Если сочтут, что елов может и хочет жить у нас, я и Клара будем рады. После того, как Андрей нас оставил… Нам стало пусто.
Узнав подробности, Полина Фёдоровна несколько успокоилась, но всё равно ушла на работу в лёгком негодовании на сестру.
- Мама, мы не шутим, что хотим оставить Нифтиниса у себя? – обратилась к Надежде Фёдоровне дочь за поддержкой.
Женщина опустилась на диван, и неуверенно оглядела детей. Елов, кажется, замер в ожидании и надежде, но уже начал бояться, что Клара сказала ему лишнее.
- Нет, не шутим, - сказала она, осторожно улыбаясь, - Нифтинис, если ты хочешь…
- Хочу, - уверенно, твёрдо сказал елов, - Да. Спасибо Вам, тётя…
- Надя, - тихо подсказала радостная Клара.
- Тётя Надя.
- Можешь обращаться ко мне без «тёти», - разрешила женщина, - И на «ты». Если у тебя были натянутые отношения с Анфисой… То со мной, я думаю, будет иначе. Кто хочет вкусный суп? Альтернатива – вчерашний разогретый ужин!
Надежда Фёдоровна приятно улыбалась, Клара тоже была весела. На миг Нифтинису стало даже тепло, почти так же тепло, как раньше.
Глава четвёртая
Банга
Анна Витальевна знала, что все вещи Нифтиниса остались в доме, а на новом месте у него нет даже тапочек. Анфиса Семёновна же скорее выбросит их, или раздаст знакомым, чем снова взглянёт в глаза елову, или его новым опекунам.
Анну, впрочем, она видеть тоже едва ли хочет. Но девушку чужие проблемы угрызения совести не волновали, и она привычно вдавила красную пуговку звонка у ворот, чтоб в глубине роскошного особняка заиграла простая и весёлая музыка, возвещая хозяев о том, что к ним пришёл гость.
За забором, где-то в обширном дворе, раздался сердитый лай и позвякивание цепи. Анна удивилась. Банга? На цепи?.. Бывшая собака не была такой неистовой, каким казался обладатель этого низкого, утробного лая.
Замок по ту сторону массивных, железных ворот громко щёлкнул, и они неохотно отворились. Анфиса Семёновна угрюмо и неприветливо уставилась на девушку. Разговор получился сухим, и коротким: Валерий Андреевич вынес из дома сумки с вещами елова, но дать Анне машину они отказались.
«Прекрасно», - подумала девушка, скрывая раздражение, когда массивные ворота снова с шумом сошлись за её спиной, пряча от глаз пустые лица хозяев и громадного пса, бесновавшегося на цепи с пеной у пасти, - Очень и очень «мило».
Перехватив поудобнее большие, тяжёлые сумки, Анна неуклюже поплелась к не близкой остановке, делая вынужденный «привал» через каждые два шага. Могла бы она сейчас спокойно сидеть дома, в заслуженный выходной отдыхая от работы с чашкой чая, но покоя в душе не было. Анна привязалась к родившемуся когда-то на её глазах елову не меньше, чем к Джулие. Оба ребёнка были её воспитанниками. Ежедневно, когда-то ещё совсем недавно, Анна приходила в этот дом к тем, кто ждал её там с нетерпением…
Всё изменилось. Да. И неожиданная мысль, что Джулия этот расцветающий апрель и близящееся лето уже не встретит, сделала мир неожиданно суровым и бездушным. На душе было совсем не по-весеннему тяжело. Из головы никак не шла чёрствость Анфисы Семёновны, и мрачный груз последних, страшных событий.
Апрель подходил к концу. Утреннее солнце ярко светило, гуляя тысячами солнечных зайчиков по окнам домов и улыбаясь в редких не просохших лужах, облизывало давно освобождённую от снега землю, длинную, широкую трассу и сонную, безлюдную остановку, покрытую облупленной краской. Анна Витальевна с облегчением поставила обе сумки на скамейку, передохнула и надвинула на глаза очки от солнца, до живота расстегнула плащ. Жарко… Май, наверно, станет ранним июнем. Скоро действительно будет по-летнему тепло, и люди с облегчением оставят дома и сапоги, и верхнюю одежду. Молодая воспитательница сняла берет и отёрла горячий, вспотевший лоб. Не время сейчас носить пальто и сапоги, рассчитанные ещё на снег. Но лишних денег, чтоб купить одежду по сезону, у девушки не было. Едва ли она сможет накопить их достаточно, чтоб к концу этого года купить, наконец, жильё. Выросшая в детском доме, Анна мечтала о своей квартире всю жизнь.
На остановке было пусто, и это не удивляло: район престижный, и было бы странно, если б люди, владевшие этими элитными, богатыми особняками, не имели в гаражах машин. В воздухе разлилась такая сонная, сладкая тишина, какая может быть только влажным весенним утром. Наконец подъехал автобус, и забрал Анну. В салоне было душно и пыльно. После двадцати минут тряски девушка с облегчением выбралась на свежий воздух, и двинулась по тенистому, сырому двору к знакомому подъезду.
…Суп получился наваристый и источал приятный, густой аромат, но особого желания есть Нифтинис не испытывал. После гибели Джулии, его сердце и душу затопила оглушающая, бездонная пустота, и так её было много, что она, казалось, заставила потесниться и сжаться внутри все органы. Желудок в том числе… Поэтому, вместо аппетита, рождалось чувство тошноты, хотя елов не ел со вчерашнего дня. Вечером его новая семья наслаждалась восхитительным, свежеиспечённым Полиной Фёдоровной пирогом с мясом, но и тогда, как сегодня, Нифтинису есть не захотелось. Он чувствовал себя ненастоящим, фальшивым, лёгким и хрупким, как кусок фанеры! Ему часто хотелось спать, или лежать, уставившись в одну точку, ни о чём не думая. После ухода Джулии могло остаться, и осталось лишь оно: бесконечное, серое, однотонное, беззвучное, необъятное «пусто»…
- Голубчик, а ну-ка ешь, давай! – сердито шикнула на елова тётя Клары, - Или ты начинаешь кормиться немедленно, или я на тебя обижусь!
Клара, с аппетитом опустошавшая свою тарелку рядом с ним, хихикнула. Елов виновато улыбнулся, и приступил к еде. Полина Фёдоровна права: за последний месяц он потерял, пожалуй, килограммов пять, и уже начал становиться похожим на анарексика, как выразилась однажды Анна Витальевна, тоже этим недовольная. Если кто-нибудь из посторонних обратит на это внимание, комиссия немедленно примчится в их дом с проверкой, решив, что елова морят голодом.
- Это всё нервы у него, - убеждённо вздохнула Полина Фёдоровна, обращаясь к Надежде, - У меня так тоже было. Помнишь, когда я…
В дверь вдруг осторожно постучали: звонок давно не работал, и нуждался в починке. Клара открыла дверь, и в прихожей появилась Анна Витальевна, следом за которой втащил две тяжёлые сумки их сосед Димка.
- Спасибо, - поблагодарила его Анна, - Спасибо большое!
Надёжда Фёдоровна предложила соседу в благодарность остаться с ними на чай, но Димка только мотнул лохматой головой, и убежал.
- Ах, ну чем не жених Вам, Анна Витальевна! – добродушно рассмеялась Полина. Анна слегка засмущалась, потупив взгляд и стеснительно улыбнувшись.
- Возможно… Вот, я одежду привезла. Привет, Нифтинис!
Нифтинис подошёл и приник к ней, крепко обняв свою бывшую воспитательницу.
- Спасибо, Анна.
- Проходи, милочка, проходи, - засуетилась Кларина тётя, доставая для гостьи чистую тарелку, - Ты вовремя. Как раз к обеду! И не вздумай отказываться.
Скоро Анна Витальевна сидела на кухне с Надеждой Фёдоровной, пила послеобеденный чай и вела непринуждённый разговор. Так же она рассказала о своём сегодняшнем визите в «бывший» дом Нифтиниса. Елов сидел рядом, положив ей голову на грудь, и рука девушки ласково, утешая, теребила его волосы.
- А Банга-то наша сдохла, - сказала вдруг Анна, потому что умалчивать о таком просто не имела, как ей казалось, права, - Анфиса Семёновна не была со мной словоохотливой, но я думаю, собаку загнала тоска…
Сначала Нифтинис не придал этому известию особого значения, и лишь рассеяно продолжал слушать разговор двух женщин, ни о чём конкретно не думая. Но на следующий день новость проснулась и завладела его вниманием.
Банга была их с Джулией любимица, а значит, лучший друг с детских лет. Ну, может, не совсем с детских: Джулие было уже девять лет, когда собаку взяли к ним едва подросшим щенком, да и Нифтинис тогда тоже был не маленький. Только и дня не проходило с тех пор, чтобы дети не возились во дворе с Бангой, не играли с ней, не баловали и не ласкали, теребя косматую шерсть. Собака была крупной, но доброй и игривой, как дитя. Длинная, густая белая шерсть свисала с её широких боков, а на спине лежали большие, рыже-коричневые пятна.
Усни Банга вечным сном в другое время, и он, и Джулия бы наверно с головой погрузились в траур.
Но теперь, после более серьёзной потери, утрата животного заставила елова лишь опять уйти в свои мрачные размышления.
«Небо тебе сливками», - подумал Нифтинис, и эта рассеянная мысль тут же затерялась где-то в запутанном, расстроенном клубке других.
В освещённой однотонным, приятным дневным светом квартире было тихо, и всё неподвижное существо Нифтиниса отдавалось этому спокойствию без остатка, беззвучно растворялось в пустых минутах, безвозвратно роняемых Вечностью в Вечность. Навеянное мирным, но опустошённым безмолвием дня, какое-то туманное забытьё обволакивало и укачивало его, маня игнорировать и не внимать редким, рассеянным идеям.
Только одну, особенно яркую и бессмертную, его память никак не могла сделать более туманной, и менее острой.
Нифтинис разом стряхнул с себя сонливость, ощутив, что совсем близко подошёл к какому-то итогу. И это предчувствие, это неожиданное открытие взволновало его.
«Джулия УМЕРЛА, - отчётливо, уже без избытка сантиментов осознал он и подвёл черту. - Нет, абсолютно нет смысла пытаться об этом забыть, отрицать или разубеждать очевидную правду. Разбавляя краски для того, чтоб смягчить действительность, я только усиливаю свои мучения потом, тогда, когда резкое осознание самообмана всё же настигает меня…
Итак, она погибла. Её нет. Всё!.. Банга тоже сдохла…»
Нифтинис задумчиво уставился в потолок, словно бы там мог увидеть ответ на вопрос, к чему же всё-таки эти мысли. Потолок был белый, ровный… Нормальный, но кое-где с проступившей сыростью. В доме, где жил он раньше, все потолки были высокими и плиточными. «Дворец»… Анфиса Семёновна всегда с осуждением отзывалась о тех, кто «ютится в жалких комнатёнках тесных квартир». Отвратительно тщеславная личность. Даже Джулией, как казалось Нифтинису, эта женщина больше гордилась, чем любила. Анфиса, наверно, всё и всех могла оценивать лишь в денежном и статусном эквиваленте. Не удивительно, что бедная Банга протянула лапы. Нифтинис бы тоже долго не протянул, останься он в том доме.
Становилось темно. Близился вечер. Надежда Фёдоровна с сестрой ещё на работе, Клара уже дома, ломает голову над «скверной», с её слов, задачей из учебника. Тихо… Солнце ушло на другую сторону, и за окном теперь стремительно синело. Никогда раньше Нифтинис не знал такой тишины, неподвижности и серости бесстрастных будней. Так и должно быть, наверно, без солнца. Без того солнца, которое умело светить и греть по-настоящему…
Клара не сможет стать ему хозяйкой. Он не позволит ей… Он слишком глубоко ушёл в себя, где остался жить в прошлом. Он слишком сильно был привязан к Джулие.
«Прости, - подумал Нифтинис, - Ты хорошая, Клара. Ты внимательна, ты сегодня опять приготовила для меня моё любимое блюдо… Как и положено хозяйке. Но я, пока ты варила, уже позавтракал сам. Это происходит случайно, машинально, не осмысленно… Я просто не способен осознать то, что опять не один. Я слишком хорошо научился в это верить…»
Возможно, со смертью Джулии просто разом оборвалось, закончилось его детство?
Да… Но так не должно быть. Детство не должно обрываться…
Только его об этом никто не спросил.
«Прости, Клара. Ты сама для меня, как ребёнок. Это не правда, ты просто другая, но я так чувствую. И ещё… Ты не любишь меня с тем особенным светом, с каким любила Джулия. Ты любишь, как друга… Но не так, как часть собственной души. Клара – не солнце… Она – ласковый ветерок, она – твёрдая, надёжная почва под ногами, она… Хорошая. Но я не могу принять эту реальность даже с ней. Небо без солнца – небо туманного, грустного сна, а не жизни».
Анна Витальевна обещала сегодня зайти, но, видно, не смогла. Может, сильно устала, а может, задержалась на работе. Добрая Анна. Она старается его поддержать, как настоящий друг, она единственная, кто вместе с ним переживает тяжёлую утрату. Но и она когда-нибудь отдалится… Это естественно, это должно быть так. Возможно, она скоро обзаведётся долгожданной квартирой, пригласит его на новоселье, потом – на свадьбу, потом – на «зубок», когда у Анны родится крохотный сын, или дочь… Даже сейчас они уже не те друг для друга. Прошло, кажется, тысяча лет с тех пор, когда молодая воспитательница сидела в беседке «придворцового» сада, и читала улыбчивым детям их любимые сказки…
В голове почему-то возникли образы работавших с ним, надоевших врача и психолога.
«Депрессия, Нифтинис. Ты принимаешь таблетки? Пей их, пока не пройдут твои плохие мысли».
Нифтинис уже давно не глотал пилюли, хоть и говорил, что принимает.
«Банга сдохла. Джулия тоже покинула этот мир. Так почему же всё ещё жив Я? Люди, еловы, мотыльки… Мы все порой начинаем думать о собственной смерти, когда полностью разочаровываемся в жизни, или теряем всё то, в чём она у нас заключалась. Мой внутренний мир целиком принадлежал Джулие, заключался в ней. Поэтому вместе с ней фактически погиб и я. Я тоже мёртв… Уже мёртв, хоть и продолжаю ходить, говорить, дышать, кушать…Вокруг меня остался внешний мир, но он пуст, когда его не греют живые мысли. А греть могло только то, чего уже не будет никогда. Вот и всё. Всё просто. Теперь этого нет, и я мёрзну, я – живой труп, моё солнце в этой жизни потухло, и я хочу умереть до конца…»
- Нифтинис, хочешь какао? – голос Клары прозвучал словно издалека, прозвучал, упрямо рвясь к нему сквозь все воздвигнутые замкнутостью преграды. Елов посмотрел в улыбчивое лицо девочки, и пронзительное чувство стыда кольнуло сердце. В руке его новой хозяйки дымилась чашка, тёмные волосы были собраны в короткий, волнистый хвост… Ему нельзя умирать. Нельзя, нельзя, нельзя, нельзя!..
Из-за них.
Он нужен им… Анне, Кларе, Полине и Надежде. Нужен…
- Спасибо, Клара! – он благодарно улыбнулся ей, принимая чашку с горячим «Нэсквик». Джулия тоже любила какао, и иногда, сидя втроём, в цветущем саду в беседке с Анной Витальевной, тайком лакомясь напитком, они весело шутили над Анфисой Семёновной, которая со злостью однажды выбросила «эту вредную дрянь» в окно вместе с баночкой. «Вот погляди, Валера! Не ошибкой ли всё-таки было приводить в наш дом этого елова?! Он слишком любит сладкое, а Джули за ним всё повторяет!..»
Не правда. Ничего такого «всего» она с Нифтиниса не копировала. Вот он, к примеру, кроме какао обожал ещё и леденцы. И конфет, как любой елов, мог съесть киллограм за раз. А Джулия – нет… Не любила, не хотела так – и не делала.
«Не нужен он нам, Валера… Лишний рот в семье… И зачем ты его в школу отправил?!»
«А как не отправить? У Нифтиниса – возраст! Еловы обязаны учиться так же, как и человеческие дети. Мам… Да разве у нас денег мало?.. Ты о Джулие подумай, он же ей, как брат! Девочка счастлива!..»
«Пф-ф… Мало у неё других друзей, что ли? Всё равно… Елов – это излишество. Я так считаю…»
- …Опять грустишь… - расстроилась Клара, придвинув стул и присаживаясь рядом. Оправила его воротник, пригладила непослушные, жёсткие волосы, - Когда тебе грустно, мне тоже становится печально…
Прикосновения девочки – как ни старался, Нифтинис просто не мог воспринять её «хозяйкой», – дышали теплом, заботой. Её ласка хотела дойти до его души, сорвать с неё жестокую боль, как цепь.
Совесть и стыд опять кольнули его сердце упрёком.
- Извини…
- Нет, не надо! – Клара теперь была раздосадована, придвинулась ближе и обе руки положила ему на плечи, сжав их. Взволнованно вгляделась в глаза, - Тебе не за что извиняться, мама говорит, что ты… Мы все, и Анна Витальевна, и я, видим, как ты стараешься вернуться! Ты молодец, Нифтинис. И всё у тебя получится…
Прильнув к её груди, Нифтинис отчаянно силился сдержать подступающие слёзы. Он чувствовал себя плохим, обманщиком, предателем, гнусным преступником, задумавшим тёмное, и умолчавшим об этом…
«Вы не узнаете, - подумал он, и слёзы застыли в его глазах, которые остекленели, боясь выдать мысли, - Ничего не узнаете о том, что я задумал. Пусть бы лучше я оказался в «Тихой Пристани». Судьба не рассчитала, и подарок её обернулся мне не радостью, а бедой. Я виноват. Я не оправдаю ваших ожиданий. И вы, наверно, никогда не поймёте, что ТАК для меня будет лучше. Что состояние моё расстраивало бы вас всю жизнь. Что без моей незримой тени ваше небо будет чище, а солнце – ярче…
Я уже заранее пытаюсь оправдать себя за то, чего ещё не сделал…
Но это не получается, и не получится… Простите меня».
Глава пятая
Солнечный май
Они опять с ней были вместе. В снах, в фантазиях, в мечтах… В тихой, как память, долине, в глубоком-глубоком мире, где уснули все бывшие планы, где вечностью замерло время, где осталось лишь краткое, болезненное, бессмысленное рвение быть… Сейчас, пока, на миг, на час, на всю ночь – до пробуждения… Не важно! Это – безвременье. Некий странный, опасный, сладостный, жаждуемый мир, сбережённый ностальгией, памятью и желанием продолжить… Продолжить, или хотя бы вновь пережить всё то, что кануло в ничто, оборвавшись внезапно вместе с жизнью Джулии.
В окно уже просился солнечный май, озорные лучики света боролись со шторами и косо ложились на стены, на кровать, где ещё спал, разбросав руки, елов.
Золотые лучи… Золотые, как её волосы, так красиво рассыпавшиеся по худеньким плечам…
Опрятна и ухожена была Джулия, вежлива с взрослыми и безудержно весела, задорна с друзьями. Всегда такая чистенькая, нежная, светлая и сияющая, иногда она становилась предметом злых взглядов, да и Нифтинис, почти ни на шаг не отходивший от хозяйки, не приносил завистникам радости: «Ишь, какие дружные…» Отец Джулии был человек занятой, подолгу отсутствовал дома, с головой отдаваясь тому серьёзному, требующему внимания миру, который дети знали под именем «работа». Валерий Андреевич обожал свою дочь, но воспитывал её в строгости, баловал, но всегда давал понять, за что. Нанимал для девочки воспитателей, выбирал садик, школу… Он мечтал, что когда-то Джулия станет, как мать. Заботился о том, чтоб в душе её вырастало солнце, в голове – знания, а в сердце – ответственность, доброта и честность.
И у него получалось.
Здесь, рядом с этим майским утром, совсем близко, почти в этой комнате, спящий елов ощущал другую реальность. Во сне двухэтажный коттедж семьи Виллибер опять встречал канувшее в Вечность утро. Комната Джулии и Нифтиниса располагалась на втором этаже, и словно нарочно первые озорные лучи игривого солнца спешили постучать сначала в их окно. Нифтинису, просыпавшемуся иногда раньше хозяйки, лёжа в тишине, случалось с удовольствием наблюдать за пробуждением света. Вот бледнеет мрак, превращается в сумерки, которые становятся всё синее, и симпатичнее. Вот в окне вспыхивает что-то апельсиново-лучистое: оранжевый, живой, пульсирующий сгусток света поднимается вверх, всплывает в небо, по пути становясь больше, и желтее. И тогда начинает играть вся комната. Разливаясь по стенам, по вещам, солнечные лучи касаются светлого лица ещё спящей, укутавшейся в одеяло, Джулии. Невольно щурясь, девочка открывает глаза. Висящие в рамках на светло-голубых, почти золотистых от солнца стенах комнаты, их общие с Нифтинисом рисунки встречают её взгляд, наполняя сердце счастливым ожиданием нового дня, и сладким предвкушением новых чудес, доступных возрасту в двенадцать лет, и понятных лишь в мире детства.
Заметив, что она проснулась, Нифтинис быстро закрывает глаза и прячет лукавую улыбку в подушку, ради игры притворяясь спящим. Первая мысль хозяйки – о нём, и Джулия спешит поделиться своим хорошим настроением с любимым ей существом. Мягкими шагами подходит она к его кровати, и тихо-тихо, сдерживая «хи-хи», тянет одеяло прочь… Нифтинис по-прежнему «спит», но уже не может выдерживать её пристального, догадавшегося взгляда, и тоже начинает смеяться. Вся комната лучится светом. Он в глазах и в сердцах, две души – чистейший, безграничный Свет…
- Я не пойду сегодня в школу! – сообщила вдруг Джулия, когда они наигрались, - Давай, и ты не пойдёшь! Или иди, а когда будешь возвращаться – вернёмся вместе. А лучше – давай вообще не пойдём.
Нифтинис хорошо знал Джулию. И прогульщицей, лентяйкой она не была никогда. Поэтому он напрягся. Что-то не так…
- Что случилось, Джулия?
- Ничего. Ничего-ничего, - она потупила взгляд, с досадой понимая, что ему лгать у неё не получится. - Просто, не хочу…
Однажды Джулия где-то слышала, что хозяйка не должна показывать свои страхи и слабости, иначе её елов тоже начнёт тревожиться, почувствовав себя незащищённым. Но от Нифтиниса так просто было не отделаться.
- Это из-за того мальчишки? – уверенно констатировал он, чувствуя, как злость – чувство редкое и крайне не приятное – начинает медленно шевелиться внутри.
Джулия сдалась, и из глаз её мгновенно брызнули слёзы. Да, от Нифтиниса и правда ничего не утаишь. Но откуда он узнал, как догадался?..
- Так и есть. Я его бою-юсь… Он такой противный! Всё время корчит рожи, и дразнит! А ещё он обещал, что подкинет мне в сумку тарантула!!! Ты только не пугайся, Нифтинис, прошу тебя… Он же человек, он не в вашей школе учится…
Нифтинис был хмур. Нифтинис был зол.
- Думаешь, в школах для еловов мало таких задир?.. Был бы я еловихой, может, я б и испугался. Но сейчас мы пойдём в твою школу вместе!
И они пошли. Пришли, и Нифтинис увидел: «противный» мальчишка просто неумело заигрывает с девочкой. Видно, Таля решил, что обидные дразнилки в адрес недоступного объекта хоть как-то помогут ему добиться внимания со стороны Джулии.
Мальчик не был таким злобным задирой, каким его представлял себе Нифтинис. Увидев незнакомого елова, узнав, кто такой Нифтинис, Таля хмуро потупился и даже растерялся. Но разговор у них получился ладный, без драк и без глупостей. После этого Джулия с приятным удивлением заметила, что одноклассник изменил к ней своё отношение, а вместо тарантула подкинул ей в сумку записку с предложением дружить…
- Извини, что смеялся, - смущённо сказал Таля, - Я больше не буду!
Нифтинис, помогший разрешить своей хозяйке столь сложные, как тогда казалось, взаимоотношения с мальчиком, чувствовал себя героем. Но самой большой наградой ему были вернувшееся к Джулие хорошее настроение, и ушедшие от неё переживания. «Когда-нибудь, лет через десять, у вас с Талькой будет свадьба, - пошутил елов, мысленно представляя то, что казалось пока фантастическим, но в будущем вполне могло стать реальностью. - Ты будешь невестой!..»
Был ли мальчик Таля на похоронах?
Нет, скорей всего. Вредная Анфиса ведь даже его, Нифтиниса, сочла лишним…
Елов застонал. Было снова больно, почти физически – больно…
- Нет, нет, не уезжа-а-ай!!!
Картинка сменилась, и он опять увидел во сне то, что тоже слишком крепко держала память. То, что возвращалось в видениях снова и снова: машина, увозящая Джулию навсегда. Она, которая разобьётся где-то далеко на скользкой дороге, безвозвратно растворилась в завесе мартовского снегопада…
Нифтинис сжался в комок, немо крича, сминая простыню и бессильно плача.
Её НЕТ… Скоро он опять очнётся ТАМ, ГДЕ ЕЁ БОЛЬШЕ НЕТ…
- Не плачь, Нифтинис...
Елов ещё спал. Спал? Да, наверно… Но голос был её, голос был жив, голос был здесь… И она – тоже.
- Джулия!.. Джулия!!!
- Не плачь, Нифти! Пожалуйста, не надо… Мне кажется, ты болен... Я скажу папе, и он даст лекарство, ты горишь. Глупенький, не надо было гулять зимой в этой тонкой куртке… Ну почему ты меня тогда не слушал?
- Сейчас уже май, Джули…
- Ты болен… Зря ты не пьёшь таблетки… Хочешь, я сама принесу тебе твоё лекарство?
- Не-ет!.. Не уходи, хозяйка!.. Ты не вернёшься!!!
И он рванулся за ней. Рванулся из сна. Рванулся, вскакивая с кровати в мир, где она была, быть может, мгновение назад… Но теперь, когда он проснулся, её уже не догнать.
Солнечный май открыл ему свои объятья. Но в этой звенящей, мягкой тишине всё было другим, и для него – безразличным. Сегодня он уйдёт из этого чужого, не их с Джулией, мира. Уйдёт туда, где без конца длится вечный сон, и где она никогда не умрёт. Туда, где солнечный май не лжёт, что без неё он может быть счастлив…
В зале Клара что-то оживлённо орудовала из конструктора. Домик, не домик? Потом всё разрушила, и стала мести ковёр. Полина и Надёжда лепили на кухне пельмени. Всё было как всегда, обычно и мирно… Никто не подозревал о том, что задумал Нифтинис.
Он присел на диван, и краем глаза стал наблюдать за Кларой. Она не попросит его о помощи, это дело только ЕГО совести: присоединиться, или нет. И это опять ему напоминало, что Клара совсем не такая, как Джулия. Джулия всегда сердилась и обиженно говорила, что убираться они должны вместе…
«Сегодня я буду плохим, - подумал Нифтинис, - Плохим, чтоб они не расстраивались, когда я… Я…»
Он уже со всей ясностью представлял себе свой план, как и в мельчайших подробностях то, что собирался сделать. Но назвать это своим именем всё-таки как-то не мог, даже в мыслях. А ещё он боялся, что ничего не получится. Что он струсит и не решится, отказавшись от идеи в самый последний момент.
«В любом случае, я поеду туда сегодня», - твёрдо подумал он.
- Нифтинис, убери ноги! – попросила Клара с лёгкой сердинкой, старательно вычищая ковёр.
- С удовольствием, - он и правда вошёл в роль «плохого», произнеся слова надменно и холодно, - Я сейчас вообще уберусь. Весь.
Клара недоумённо заморгала, положила щётку и выпрямилась. С удивлением поглядела на елова, который ответил ей неприятной, насмешливой ухмылкой.
- Нифтиниска, ты что?..
- Что «что»?.. Мети давай дальше. Или думаешь, мне станет стыдно, и я присоединюсь?
Клара растерялась.
- Я ведь и обидеться могу, знаешь ли…
- А мне – чихать, - ответил он просто, надеясь, что его взгляд холоден и равнодушен.
Клара почти обиделась, но напомнила себе, что Нифтинис болен, и такие странности для его состояния вполне характерны.
- А ну, брысь!.. – махнула она на елова щёткой, не найдясь, что ещё сказать. – Не хочешь помогать – тогда хотя бы не мешай.
Елов послушно встал, уйдя в комнату. Мысли его были не здесь. Что надеть, чтоб не привлекать внимания? Погода стояла отличная уже много дней. Клара ходит в школу в одной форме и в туфлях на босую ногу. А вернувшись, говорит, что запарилась. Анна Витальевна была у них примерно неделю назад, пришла в одной юбке и кофте с коротким рукавом… Только Нифтинис ещё не был на улице ни разу, хоть Клара и звала его.
Подумав, елов вытащил из шкафа свои старенькие, застиранные брюки-хулиганки и простую, однотонную футболку. Пойдёт. Неприметный, «уличный» вид… Не будут заглядываться еловихи, и не обратят ненужного внимания люди. «Я просто иду гулять, - подумал Нифтинис, - Иду гулять один, и компании мне не нужно…»
Собравшись, он как можно тише скользнул мимо заканчивающей уборку Клары и кухни, где разговаривали о чём-то женщины. Он уже влез в свои уличные ботинки и щёлкнул замком входной двери, когда Клара его заметила.
- Ты куда? – удивилась девочка. За те два месяца, что Нифтинис прожил у них, елов только два раза покидал квартиру, и то лишь тогда, когда Анна Витальевна возила его к врачу.
- Гулять, - быстро и твёрдо ответил Нифтинис, но в груди, от осознания собственной лжи, что-то болезненно ёкнуло.
- Отлично! – обрадовалась Клара, - Тогда – я с тобой!
Нифтинис замялся.
- Понимаешь… Я хочу… Один.
Клара опять сникла. В глазах блеснула обида.
- Ну и иди. Странный ты какой-то сегодня… Может, что-то случилось? Расскажи мне! Вдруг я смогу помочь?..
За её спиной появилось добродушное, растянутое в тёплой улыбке лицо Полины Фёдоровны. В глазах молодой женщины, пристально глядевших на Нифтиниса, блеснула лукавая хитринка, и он не понял, что она хочет сказать. Только потом догадался, что она сказала Кларе, после чего девочка так же лукаво заулыбалась и нарочно охотно попрощалась с еловом.
Дверь за Нифтинисом со скрипом захлопнулась. Он спускался по серым, чисто выметенным ступенькам, и на душе сделалось ещё мрачнее. «Глупые. Нет у меня никакой еловихи, Полина Фёдоровна, напрасно Вы племяннице намекнули! Не на свидание я иду. Не к подружке…»
Большой и красочный, умытый ласковым солнцем, мир на миг шокировал его. Бледный, привыкший прятаться в стенах дома, елов забыл, что такое дыхание могучей Жизни, обдающее со всех сторон. Дожди остались позади, но май всё равно приятно пах влагой. А ещё – бодрящей свежестью, радостью и солнцем, молодой зелёной листвой и просохшей, тёплой землёй… Ноги коснулись её: большого, доброго, оживающего после зимних холодов, тела. Земля словно пульсировала под Нифтинисом, как действительно живая. Приносимый прохладным, ласковым ветерком, аромат расцветающей весны неожиданно опьянил и задурманил. Множество маленьких солнышек заплясало в глазах, и елов впервые не понял себя: отчего он так долго сидел в тесных, скучных комнатах, и не шёл гулять с Кларой?
Нифтинис медленно побрёл вдоль улицы, тенистой с одной, и залитой солнцем с другой стороны. Торопиться ему было некуда. Сонливая, сладкая, тягучая боль захлестнула сознание и сердце, убеждая медлить, вглядываться, вдыхать и слушать солнечный май… Нависшие над улицей деревья радостно кивали лёгкому ветерку и тихо шептали над головой. Их кудрявые тени покачивались под ногами.
Из соседнего подъезда вынырнула весёлая, розовощёкая девчушка, в цветастом платьице и с яркими бантами на косичках. Побежала вприпрыжку, и скрылась в магазине на углу.
Из распахнутого настежь окна на третьем этаже доносился приятный запах готовящейся еды и чьи-то бодрые, живые голоса.
Два мальчика лет семи-восьми повисли на разукрашенной во все цвета радуги «паутинке»…
Мир дышал. Мир приветливо и радостно встречал это субботнее утро, для большинства людей свободное от нудной рутины работы, или учёбы.
Нифтинис вывернул за угол, и оказался лицом к лицу с подвижной жизнью города. Здесь стал ближе шум рассекающих дорогу машин, больше людей и меньше тишины. Запах весны смешался с пылью. В кармане Нифтиниса позвякивала мелочь: этого хватит на его дорогу в один конец… Елов слился с потоком людей, еловов и мотыльков, направляясь к красочной и людной остановке.
Приближавшееся лето вызывало необъяснимое чувство какой-то особенной, беспричинной лёгкости, прилив бодрости и оптимизма. Тут и там радостно блестели чьи-то глаза, а чьи-то губы дарили улыбку другу. Долгожданное тепло раскрывало и согревало сердца, сочно-зелёная, молодая растительность радовала взгляд, измученные холодами долгой зимы, души проникались расслаблением! Но вот солнечный луч скользнул по бледному, отрешённому лицу елова. Скользнул – и дрогнул, уловив равномерное биение сердца, готовившегося к тому, чтоб скоро замереть. Оно ожидало конца своего ошибочного, неуместного в этом солнечном, жизнерадостном мире, существования. Смерти в те часы, когда вся остальная жизнь, наоборот, только просыпалась и расцветала...
Солнечный луч испугался, когда увидел эту страшную решимость в потухших глазах, холодных и слепых ко всем радостям, он в ужасе отшатнулся и перескочил на другие лица.
Подъехал и остановился полупустой автобус, распахнул дверь, приглашая войти. Елов сел у окна, как получилось, на солнечную сторону. Яркий свет ещё не был жарким, но глаза слепил, и Нифтинис сощурился. Он думал. Он прислушивался к себе – и ничего не слышал. В душе была ночь. Глубокая, бездонная, тёмная… Темно, и бесконечно пусто, безнадёжно холодно… Мир, тот цветной и яркий, что он видел проносящимся за окном, остро ощущался чужим. Нифтинис знал, что поглотившая его собственное сердце тьма так и думает. Когда-то и он был счастлив. Когда-то и он улыбался солнышку, стоя рядом с хозяйкой, и с детским восторгом взирая в умытые, радужные небеса…
Когда-то.
Теперь – не то. Теперь он едет один, едет в сторону своего бывшего дома, но знает, что никогда туда больше не войдёт. И совсем не дом его цель. Он едет в вечные сны. Он едет… К Джулие.
Автобус довёз его до перекрёстка, остановился в том районе, где так счастливо протекала раньше его жизнь. Выйдя на последней остановке, Нифтинис даже издалека смог увидеть крышу своего бывшего дома. Мимо, мимо… Дороги в прошлое ещё никто не придумал. Что ему даст этот роскошный коттедж, одинокий, пустой, и тоже чужой, как весь мир?
Нифтинис вдруг понял, что не смог бы туда войти, даже если б его пустили. Слишком много воспоминаний… Или, может, он хочет повидаться с чёрствой бабулей Анфисой Семёновной? Анна как-то рассказывала, что пожилая женщина неожиданно резко и сильно состарилась, выглядела больной и совсем чахлой, когда они случайно виделись в последний раз.
Нет, избавьте. Не хватало ещё получить от неё: за бабкой не станется. Да и зачем они ему? Анфиса и отец его бывшей хозяйки, для которого елов умер вместе с дочерью?
Зачем Нифтинису те, кто его бросил, если не нужны даже взявшие его?
Здесь, в пригороде, царили всё тот же мир и благоухание. Автобус уехал, и в золотистом от солнца воздухе снова остро запахло тишиной. Усадьбы, миловидные домики и роскошные коттеджи безмятежно дремали в утреннем, свежем воздухе. Малолюдно, свежо и просторно… Глазам открылось свободное пространство и голый, гладкий асфальт пустынных дорог, убегающих далеко за пределы взгляда. Одна из них вела обратно в шумный город, другая – к аэропорту, третья – не известно. Скорей всего, в соседний город. А вот четвёртую, концом своим потонувшую далеко-далеко в темнеющей полосе леса, Нифтинис знал хорошо: каждый год, примерно в это же время, у них с Джулией и Валерием Андреевичем была традиция кататься куда-нибудь «в даль», например, к Новому Селению, что находится за лесом. Они устраивали пикники, гуляли по лесу, иногда пешком доходя до самого Нового Селения.
Лёгкий ветерок, долетевший от цветущих садов, принёс предательски знакомый аромат… Горько-сладкая волна возбудила нервы, жестоко и равнодушно задевая за самое живое. Сирень… Нифтинису мерещился душистый запах старой сирени, которая росла под самым окном их с Джулией комнаты. Сквозь это мирное, безучастное благоухание незнающего дня, он окутывал и звал обратно в боль. Нежный, тонкий аромат… Вдыхая его жадно, вдыхая бессильно, Нифтинис чувствовал, как при этом всё глубже погружается в его сердце наточенное лезвие жестокого напоминания.
Одиноко стоящий на безлюдной остановке, подросток отчаянно проклял это безмятежное, безжалостное для него солнечное утро, которое каждым своим мгновением рождало неумолимые воспоминания.
«Почему, зачем светит солнце, как раньше, если её теперь нет? Тогда, когда её больше нет нигде?..»
Это чудовищная ошибка. Нифтинису казалось, что после смерти Джулии, единственно возможным будущим мог бы стать Конец Света.
Хотя, наверно, он и наступил. В том мире, который был внутри…
В больших, серых глазах елова заблестели слёзы. Возможно, он бы даже сжал кулаки, если б имел такие же кисти рук, как у людей.
«Нет. Всё. Решено, – убедил себя он, - Я никому ничего не должен. Наврятли новые хозяева когда-нибудь поймут мой поступок. Но именно поэтому я и сделаю это. От того, что я единственный, кто сейчас понимает, почему я не могу жить дальше».
Нифтинис посмотрел прямо перед собой: длинная дорога была пустынна, как и три других того перекрёстка, на котором он стоял.
Его путь лежал через лес, и заканчивался у моста.
Глава шестая
Элис
- Куда едешь, парень? – весело поинтересовался седеющий мужчина лет пятидесяти, водитель такси, когда худой и бледный еловишка молча плюхнулся на заднее сиденье его машины. Приветливое лицо дядьки лучилось добродушием и бодростью. Наверно, своенравная Судьба часто бывала к этому человеку благосклонной.
- В Новое Селение, пожалуйста, - серьёзно попросил подросток, захлопывая за собой дверцу. Машина сразу же с лёгкостью тронулась, и бесшумно понеслась по пустынной и ровной трассе по направлению к лесу.
- В гости едешь? – поинтересовался словоохотливый таксист, весело поглядывая на елова в зеркальце. Наверно, многие назвали бы его приятным человеком, располагающим к общению, но Нифтинису сейчас было совсем не до разговоров. На заданный вопрос он только отрицательно покачал головой, даже не подняв на человека слепо глядящих прямо перед собой глаз.
- А ты грустный какой-то, паренёк, - не унимался водитель, - Мне казалось, вашему брату не свойственна такая… пасмурность. Может, что-то случилось?
- Возможно, это не Ваше дело, - бесцеремонно сказал вдруг Нифтинис, холодно удивившись этой резко вырвавшейся грубости. Какое же долгое, долгое утро… «Ну, что он от меня хочет? – с больной, раздражённой злобой подумал елов, - Сели к тебе – вези! Сказать ему, что ли, куда и зачем я еду?..»
В глазах водителя мелькнуло удивление, но больше он ничего не спрашивал, целиком сосредоточившись на дороге.
С тихим и успокаивающим «ш-ш-ш» машина быстро и ровно неслась по шассе. Нифтинис и не заметил, как они уже миновали часть пути и въехали в лес: за окном замелькали деревья, распрямившиеся, свободные ветви, наряженные молодой и сочной листвой. Мир здесь словно бы не то что стал меньше, но ощутимо изменился. Елов пристально смотрел в окно, на его лице застыло выражение мрачной отрешённости. Раньше ему нравилось кататься в машинах, но с тех пор, как Джулия погибла в автокатастрофе, эта любовь, наверно, пропала.
Где-то далеко от дома, точь в точь на такой же трассе, тёмной, снежной ночью столкнулись друг с другом две машины. Нифтинис не знал подробностей аварии, да и знать не хотел. Многие считали чудом, что шофёр, не сберёгший девочку, остался жив и отделался только ушибами. Мысленно, неосознанно елов ненавидел этого мужчину, хоть и совершенно точно знал, что морально ему тоже пришлось не сладко, и виноват в аварии был не он.
«Это – моё последнее путешествие, - подумал Нифтинис, - Путь в один конец».
В голову сейчас лезло то, о чём раньше даже как-то и не думалось. Вспомнилось, как Анна Витальевна и Джулия учили его плавать: в их дворе был прекрасный бассейн, с трамплином и горкой. Как зубрил он вместе с хозяйкой уроки. Как с нетерпением, присущим, наверно, только детям, ожидали они праздников и чудес… Нифтинис всегда считал Джулию особенной, необычной, самой-самой лучшей хозяйкой из всех, какие есть в мире. Наверно, просто потому, что любил… Джулия-загадка, Джулия-ласка, Джулия-защитница, Джулия – забота, и нежность! Джулия – сказка… Он верил в то, что если ангелы существуют, то она, наверно, с ними похожа.
Таяли дни, начинаясь добрыми ласковыми утрами, не спеша уплывала затяжная, безмятежная пора. Самые незначительные детали и мгновения снова вспыхивали в сердце. Они были навсегда запечатлены в памяти, забыть свет которой не позволяла душа, теперь гибнущая от боли. Джулия любила наблюдать закаты. Не важно, где. Упоительное зрелище томной, волнующей гаммы слившихся воедино цветов вызывало в ней восторг и вдохновлённый трепет. Девочка наблюдала закат, а елов – её саму. Небо словно превращалось в мякоть сочного персика, только не материального и, конечно же, не съедобного. Такое зрелище возможно было вкушать лишь душой. Розоватый, золотисто-красный свет прощающегося солнца окутывал и преображал всё, чего касался. Джулия и Нифтинис наблюдали закаты из широкого окна гостиной. Он стоял рядом с ней, а она, медленно погружаясь в транс созерцания, приобнимала и ложила руку елову на плечо, задумчиво обратив взгляд красивых глаз на уходящее солнце. В этом розоватом, почти фантастическом, как казалось Нифтинису, свете, они тоже становились более чем просто необыкновенными. Уже не были голубыми, как всегда. Озорные искринки танцевали в их синей, чистой глади, словно само солнце вливалось в Джулию сквозь её необычные, волшебные глаза. Золотистая алость окрашивала милое лицо, блестя на каждой ресничке и волосе, пухлые, нежные губы девочки сливались в лёгкую, мечтательную улыбку…
- О чём ты думаешь, Джулия? – спрашивал Нифтинис свою хозяйку, - Ты… Такая… Красивая… Эти лучи – в тебе, да? Ты – Солнце? Что это за магия? Я чувствую её! Расскажи мне, что это такое?
Девочка оторвалась от окна, и немножко удивлённо, приведя его в смущение, посмотрела на своего друга. Джулия – принцесса Солнца, Джулия – посланница Неба, она – неиссякаемый источник нежности и мечтательности, доброты, и ласки, света и…
Она вдруг весело рассмеялась и чмокнула его в щёку.
- Что это с тобой? Я – не еловиха, чтоб ты говорил мне такие слова!
Тогда он на неё обиделся. Но позже подрастающий Нифтинис увидел мир шире, и слова, когда-то сказанные хозяйкой, дошли до его понимания. Только вот вместе с этим он осознал, что Джулия была не права. Он любил её, да!.. Но еловиху он бы любил иначе. Джулия же была для него совершенным, прекрасным божеством, может, сестрой, может, матерью, но никак не предметом той страсти, которая соединяет руки влюблённых пар у алтаря! Вот же нелепость… И очередное доказательство того, как много форм и лиц у прекрасного чувства Любовь…
Нифтинис задремал. А когда очнулся и глянул в окно, то увидел, что они уже выезжают из леса и мчатся к мосту. Широкому и длинному, перекинувшемуся через глубокий Обрыв, разделявший «берег», где кончался лес, и «берег», где начиналось Новое Селение.
- Стойте! – резко закричал он, - Я здесь выйду.
- Но мы же ещё не доехали, - удивился водитель такси, прежде весёлое лицо которого заметно поскучнело, - Пешком, что ли, через мост потопаешь?
- Да, спасибо, я так дойду, - пробормотал Нифтинис, вылезая из машины. Руки его были в карманах. В карманах, где он ещё в начале пути обнаружил пустоту и понял, что за такси будет расплачиваться нечем…
Что теперь будет?
Сейчас таксист, конечно же, остановит его и придёт в справедливый гнев. А потом? Побьёт? Отвезёт обратно? Убьёт?.. Елов ухмыльнулся своим мыслям, хоть и боялся всего того, что пришло на ум. Только вот бояться, понимал он, глупо. Собственная жизнь больше не дорога ему, если кто-то начнёт угрожать, что отнимет её, или даже и правда это сделает.
- Эй… Елов! Елов, ты куда? – закричал мужчина, бодренько, не смотря на свою внешнюю неуклюжесть, выбираясь из машины вслед за быстро удаляющимся Нифтинисом.
- А платить кто будет?.. За проезд!.. Э-эй!!!
Нифтинис дал стречка со всей удали. Бросился в густые заросли трав и кустов волчьей ягоды, залёг там, почему-то полностью уверенный, что сейчас его придут бить, или убивать. Только бы не третий вариант… Если разъярённый таксист просто швырнёт «зайца» обратно в машину, и кинет где-нибудь в лесу, Нифтинису придётся добираться обратно на своих двух, или даже заблудиться…
Несколько долгих, как Вечность, секунд он возбуждённо прислушивался. Но услышал не приближающийся топот человеческих ног, а отдалённую, тоскливую брань мужчины, и шум уехавшего прочь такси. Наверно, человек и правда оказался добряком. Стыдно… Прежде никогда Нифтинису не случалось чувствовать себя таким бессовестным хулиганом.
Он выбрался из кустов, и отряхнул приставший к одежде природный сор. И обнаружил себя одним в живописной, знакомой местности, где раньше, бывало, они устраивали пикник и жгли костёр, в котором запекали картошку… Вокруг была лишь природа, и поредевшие ближе к Обрыву деревья тихо качали своими кудрявыми головами в свежем, чуть влажном весеннем воздухе, ароматном и прохладном в тени.
Нифтинис внимательно, расчётливо оглядывал местность. Идти предстояло на мост, а дойдя до середины, он бросится вниз, и разобьётся насмерть. Что представлял из себя Обрыв? Название этой гигантской, пологой со всех краёв ямы, придумали дети. Дно её сплошь поросло травой и кустарником. Вниз можно было спокойно спуститься на своих двух, если двигаться аккуратно. Настоящий «Обрыв» открывался только за перилами моста. Вот где была опасность, воспользоваться которой и планировал безумный елов.
«Там, на середине, место самое глубокое. Больше шансов умереть сразу. Джулия погибла, разбившись в автокатастрофе… А я разобьюсь, упав с моста».
Нифтинис заставил себя решительно и быстро шагать вперёд, его лихорадило против воли. Главное – не смотреть вниз… Стать машиной, роботом, запрограммированным дойти до середины, и без раздумий нырнуть за перила. Иначе предательский, чисто животный страх охватит его, и тогда он уже не сможет прыгнуть. А может, и нет. А может…
Он вдруг резко остановился, и даже остолбенел от удивления и неожиданности.
«Кто это?!»
Он с чего-то был полностью уверен, что на мосту, как всегда, будет безлюдно и пусто.
Но в дали, почти у самого конца, кто-то стоял. Хорошее зрение елова отчётливо различало одинокую женскую фигуру, которая недвижно склонилась над перилами, словно внимательно вглядываясь во что-то, что находилось внизу. Всмотревшись в неё пристальнее, Нифтинис увидел за спиной девушки сложенные крылья. Мотылиха. Представительница ещё одного вида разумных существ, как и еловы, ужившихся в мире и согласии с человеком. Мотыльки и мотылихи отличались от людей лишь слегка иным мировоззрением и умением летать.
Нифтинис испытал тоску и раздражение. Ну, что ей здесь вдруг понадобилось?.. Жениха ждёт? Мотыльки – очень романтические существа. Назначать друг другу свидания в живописных местах – в их вкусе.
«Судьба в очередной раз иронически пошутила надо мной, - подумал елов, - Это ж надо было столько сюда добираться, а в итоге стоять и созерцать, как целуются влюблённые?!» Нифтинис со злобой осознал, что растерялся. При ней он не сможет совершить задуманного, пусть даже мотылиха и не заметит его. А она заметит, наверняка. Потому что ему придётся подойти ближе, к середине моста, где высота больше, а значит, расстояние между ними сократится.
Пнув от злости подвернувшийся под ногу камень, Нифтинис отошёл от моста и сел под деревом так, чтоб можно было наблюдать за незнакомой мотылихой. Он ждал, что она скоро уйдёт, но прошло уже около получаса, а неподвижная фигура словно приросла к своему месту. Терпение елова иссякло. Он ещё не знал, что собирается делать, не знал, что им движет, но вдруг резко встал и шёл до тех пор, пока почти вплотную не приблизился к девушке. Мотылиха не смотрела в ту сторону, откуда пришёл Нифтинис, поэтому заметила его, когда он был уже совсем рядом, и слегка испугалась от неожиданности.
- Ой… Привет… - голос у неё был тонкий и неуверенный, взгляд – растерянный. Нежные, волшебной красоты крылья покачивались за спиной, спускаясь до талии.
- Привет. – Услышал Нифтинис свой холодный, незнакомый голос.
- Откуда ты взялся? – её губы постарались сложиться в приветливую и живую улыбку, но не смогли. Мрачный вид незнакомого елова-подростка и враждебные нотки, что ощущались в его тоне, насторожили её. Холодом веяло от Нифтиниса. Цепенящим, могильным и страшным…
- Ниоткуда. – Всё так же угрюмо «пояснил» елов, желая, видно, сказать «не твоё дело», - Ты долго ещё тут будешь стоять?!
Девушка и вовсе ничего не поняла. Как реагировать на этого странного подростка? Взгляд – волчий, дикий, загнанный какой-то. Совершенно не свойственный весёлой и дружелюбной расе еловов… Может, он один из тех, кто живёт в «Тихой Пристани»? Похоже.
- А что случилось?.. – спросила она, как можно мягче. Да уж, разговор получался более, чем нескладный и странный.
- Ничего.
Нифтинис потупил взгляд, и его глаза опять потухли, утратив враз и враждебность, и вообще любые эмоции. Он хотел было разозлиться на мотылиху и просто грубо прогнать её… Но отчего-то не вышло. И сейчас, стоя рядом с ней, ничуть не обиженной и удивлённой, не знал, что делать дальше. Захотелось вдруг просто присесть у перил и расплакаться, как в глубоком детстве…
Он и сам не заметил, как слёзы покатились по щекам, а ноги подогнулись.
- Ах, Боже ты мой! – воскликнула мотылиха, участливо присаживаясь рядом с ним, - Что ты!.. Ну, не плачь, не плачь, всё хорошо…
Нифтинис посмотрел на неё сквозь слёзы и встретился с мягким, взволнованным взглядом ошеломляюще глубоких, синих глаз.
- Малыш, о чём ты плачешь? – спрашивала она. Мотылиха была не намного старше елова, и где-то в глубине затуманенного сознания Нифтиниса возникла мысль, что она красива, ему было приятно вглядываться в её нежное, окаймлённое светлыми волосами, лицо. Нифтинису вдруг в который раз за сегодняшний день, когда он ещё с самого утра принял решение быть «плохим», стало стыдно.
- Ни о чём, - сказал он, утирая слёзы и поднимаясь, - Извини, пожалуйста. Я, наверно, пойду…
- Постой, - неожиданно остановила его девушка, - Мне тут скучно, одной… Давай пообщаемся, раз уж так… Столкнулись.
В первый раз за сегодняшний день на бледном лице Нифтиниса появилась слабая, смущённая улыбка.
- Да уж… Странно мы с тобой как-то… Познакомились. Как тебя зовут?
- Элис! – обрадовалась она, заметив проблески жизни в его потухших глазах, - А тебя? Ты один здесь гуляешь?
- Инниль, – почему-то солгал Нифтинис, - Да, в общем-то… Один.
Всё не правильно. Всё – не так. Зачем он согласился остаться здесь, и болтать с ней?.. Надо было уйти, уйти… И сделать то, что должен, когда она тоже уйдёт, или улетит… Но теперь было поздно. Нифтинис уже влился в разговор, он стоял рядом с ней, глядел вниз с моста и понимал, что страх пожрал его, а руки сами цепляются за перила покрепче.
- Может, мне лучше отвести тебя домой, а, Инниль? – вырвала его из размышлений Элис, - Где ты живёшь? Может, ты потерялся?
«Да. Я потерялся…» - подумал елов, но вслух сказал другое.
- Нет, Элис. Мне лучше быть здесь…
- Ладно, как знаешь. Давай тогда просто поговорим, до тех пор, пока ты полностью не успокоишься. Сколько тебе лет?
- Семь. Но в школу я пошёл пять лет назад. Потому что человеческие семь – это для елова, как двенадцать. А тебе?
Он изучал её. Что-то в Элис начало его интересовать. Мотылиха улыбалась, голос её был живой и участливый… Только вот глаза! Они, казалось, затаили глубокую грусть, которая часто прорывалась наружу. И иногда она отвлекалась, погружаясь в себя и в какие-то мысли.
- А мне – пятнадцать… Вернее, уже шестнадцать. Почти. Красиво тут… Прелестно… Не находишь?
Она тоже опёрлась на перила, стояла рядом с ним и смотрела вдаль, близоруко прищурившись. Лицо у Элис стало спокойное и грустное. Казалось даже, что она совсем забыла о его присутствии, и собственном вопросе.
- Да, красиво, - согласился Нифтинис.
- Вон, видишь то дерево? Ближе к июлю на нём распустятся цветы… Мы сами его посадили, несколько лет назад. Высоко здесь…
- Угу.
На мосту, над смертоносным Обрывом, снова наступила тишина. Они оба созерцали даль, живописный вид, открывавшийся с моста. Солнце щедро согревало мир, воздух пульсировал от запахов молодой растительности, птицы, словно оглушённые пьянящей радостью от прихода тёплой поры, заливались на разные голоса… Элис опять глядела куда-то в неизвестность. На губах её ещё сохранился лёгкий след прежней улыбки, но в глазах опять недвижной тенью засела тоска. Глубокая, старая и вечная…
«Наверно, у каждого есть своё Незабытие, - подумал Нифтинис, - То, которое приходит во снах. То, которое больше никогда не станет реальностью. Оно живёт в некой внутренней безвременности, не старея, не меняясь и не забываясь… У каждого свои секреты, своя боль, с которой приходится жить».
Дерево, на которое указывала Элис, было невысоким и коренастым. Пока что оно не особо выделялось среди множества других на дальнем краю Обрыва, но в июле зацветёт, облачаясь в чудесный, пахучий, белый наряд. Кажется, мотыльки придавали этим деревьям особое значение, и называли их «Символом Вечной Сердечной Связи»…
- А ты знаешь, зачем я здесь? – повинуясь вдруг странному порыву, Нифтинис повернулся к Элис. Он чувствовал, что улыбается глупо и неуместно, но ему было всё равно, таиться дальше просто не осталось сил. И не было уже ни страха, ни стыда, ни угрызений совести. Нифтинис впервые ощутил, что после гибели Джулии хочет, и способен кому-то довериться. В конце концов, это уж не так страшно по сравнению с тем, что он планировал совершить ещё недавно.
- Зачем? – Элис тоже оторвалась от созерцания, - Мне показалось, что ты не хочешь этого говорить.
- Да. Не хотел. До тех пор, пока не догадался, с какой целью тут можешь находиться ты…
На несколько секунд воцарилось молчание, она смотрела на него, не отводя взгляда. Красивые, выразительные глаза молодой мотылихи сделались большими, как блюдца. Нифтинис ожидал, что она что-нибудь скажет, но Элис только снова отвернулась и изумлённо, полушёпотом, сама себе, пробормотала: «Надо же, какие бывают совпадения…»
- Извини, - сказал Нифтинис.
- Ты… Дурачок! – она правда была шокирована.
- А ты – дурочка.
- Ты прав, - она продолжала смеяться, - Больная на всю голову…
- Только я не понимаю, зачем, и как. Ты же мотылиха. Ты не можешь разбиться – у тебя крылья!
- Да, крылья, - она, кажется, приходила в себя, - Но я могу их сложить. Как сейчас. И тогда они становятся скорее лишним грузом, чем помощью. Может быть, из-за них у меня ничего и не выходит. Я уже летала от сюда… Пару раз. Сначала камнем падаешь вниз, а потом – не сдерживаешься, и распускаешь эти проклятые крылья… Само собой выходит… Хоть свяжи их… Я и пробовала связывать, но самой себе – трудно. Перья… Скользкие. Никакая верёвка не удерживает.
- Тебя саму надо связать, - хмыкнул Нифтинис, - И – в психушку…
- Вместе с тобой, - напомнила она.
- Зачем тебе это нужно, Элис?! Сначала мне и в голову не пришло, при взгляде на тебя…
- Стой, - резко перебила его порыв негодования девушка, - Я не хочу опять выслушивать эти правильные, банальные, старые, как мир, убеждения и истины, теперь и от тебя. Не надо, Инниль, я – не вчера родилась…
Она снова облокотилась обеими руками на перила, и голос её стал сухим.
- Но…
- Я знаю, что это полнейший глупизм. Я знаю, что судьба дала мне внешность, жильё, хорошую работу, деньги, возможности… Я помню, что мне всего шестнадцать лет, и за остальные, будущие десятилетия многое может значительно измениться, включая и меня саму, как в лучшую, так и в худшую сторону. Что поправимо всё, кроме смерти…
Только вот так говорят и думают те, кто ещё по-настоящему не доходил до края, хоть они и отрицают это с возмущением и амбициями, свойственными только живым. Не доходил до того состояния, когда уже НЕТ никаких эмоций. Когда всё безразлично, и действительно кажется исчерпанным. Когда нет больше никаких мыслей, кроме желания уснуть навечно, выключив этот бессмысленный экран цветной, чужой, равномерно текущей вокруг тебя жизни. Когда нет сил в ней больше участвовать.
Мне всё равно, что скажут обо мне соседи, коллеги и знакомые.
Мне безразлично, найдут ли моё тело когда-нибудь, или оно так и истлеет внизу.
Мне уже не страшна ни боль, ни презрение, ни вечное небытиё. Ради последнего я и готова на первые два...
Потому что настоящей связи с этим большим, живущим миром у меня больше нет. А ты… Ты бы всё равно не смог сделать того, что задумал, Инниль. Потому что сейчас ты почти начал говорить, как живой.
- Меня Нифтинис зовут. Я наврал. Может быть, ты права. Только вот сейчас ты сказала всё, что ещё недавно было моим взглядом, полностью и до конца, до самого последнего слова. И я думал… Ещё час назад я думал, что меня не поймёт никто, и никогда! А теперь… Теперь я словно очнулся. И понял, что мы с тобой… Что торопиться, во всяком случае, нам не стоит.
- Я не знаю, что довело до такого состояния тебя, Нифтинис. Может, тебе и правда не стоит. Но мне…
- СТОП. – Теперь и он оборвал её, готовую снова удариться в объяснения, или оправдания, - Ты не сможешь оправдать свой поступок перед совестью никогда. НИКОГДА…
- Я уже сказала тебе, что мне давно чихать на всё…
- Да ну. А почему же тогда ты стоишь тут со мной? Ты тоже ещё не мертва! Ты сама сказала, Нэлис: «Постой со мной, а то мне одиноко…» Пусть бы я тогда ушёл, а? Не мешал б тебе? И ты б тогда снова прыгнула, возможно, на этот раз – успешно… - при этой мысли его передёрнуло, - Нет! Мы ещё живы. И мы можем друг другу помочь.
Элис слушала его без эмоций.
- Два месяца назад убили единственного, моего самого близкого друга. – Голос Элис стал тише, глаза закрылись, а голова безвольно, под тяжестью горя, склонилась вперёд, - Динси был лучшим. Самым лучшим мотыльком из всех, о ком я могла мечтать! Через месяц у нас должна была быть свадьба. Дома, в шкафу, до сих пор лежат кольцо, и платье…
По щеке юной мотылихи беззвучно скатилась слеза. И чужая боль оказалась опять столь похожей на собственную, что весь мир закружился перед глазами Нифтиниса с новой силой. Ему казалось, что он оживает. Снова становится прежним. Многое изменилось, многое, да! Но теперь он понимал, теперь он был убеждён, что солнечный май сегодняшнего дня не только для него оказался чужим, столь жестоким и насмешливым.
Может открыться проливной дождь и отвратительно испортиться погода, когда у тебя, наоборот, веселье и праздник.
Может сиять лучистое солнце и сводить с ума безмятежность прекрасного дня, когда тебе хочется уйти во тьму, и вечное небытиё.
Но рядом всегда, всегда есть те, кому ещё хуже. Хуже, или так же, как и тебе. Стоит лишь шире раскрыть глаза. Стоит лишь снова внушить себе, что жизнь – продолжается… И лишь оборвав её, ты действительно потеряешь ВСЁ.
Конечно, это тоже одна из тех банальных, заезженных, старых, как мир, и правильных, как сама мудрость, истин. Из тех, о которых со сдержанным раздражением недавно говорила Элис. Если елов, человек или мотылёк уже болен слишком – их до него не докричать. Они только усилят боль, вызовут злость или просто проигнорируются вместе с тем, кто пытался помочь, вразумить.
Но с ним и с Элис ещё не всё кончено.
И ещё один факт: есть те, кто поможет им выкарабкаться.
Эти «те» - они сами. Друг для друга…
- У него… У него были густые, пшеничного цвета волосы. Глаза – зелёные, лучистые, добрые, как лето… А когда он обнимал меня – мне казалось, что мы простоим так, в обнимку, всю жизнь. Всю жизнь – и намного дольше, потому что оба верили: прекрасное – не умирает… - Она уже плакала, не смущаясь, обмякла и позволила себе открыться, - Сейчас… Сейчас я живу одна. В большом-большом доме. У меня есть хорошая работа, есть приятели, есть те, кто хочет за мной ухаживать… Но без Динси… Без него для меня не существует ничего, и никого. Всё померкло. Всё стало фальшивым, не настоящим и тягостным с того дня, когда я поняла, как обманчива и жестока может быть Судьба. Мы сами её творим?.. Не отрицаю. Но лишь – 50 на 50… Наверно, надо было быть готовой к её непредсказуемости. Иначе бы я не оказалась столь шокирована тогда, когда в тихом безумии наблюдала, как рушится и падает куда-то в ничто всё представляемое нами с Динси будущее. Когда разошлись от свежей могилы все провожавшие, а я почувствовала, что жизни иной, чем без него, себе не представляю.
Она смолкла, и Нифтинис опять увидел в своих воспоминаниях Джулию. Наверно, всё-таки хорошо, что на её похоронах его не было.
- А у меня хозяйка умерла.
Они стояли на мосту вдвоём, и созерцали даль. На миг тишина снова окутала всё вокруг.
- Когда?.. – Элис была потрясена услышанным.
- Недавно, в этом году. Но для меня с тех пор словно прошла вечность. И я очень изменился.
- О, Господи, - Элис шумно выдохнула, - Сколько ей было лет? Как это случилось?.. О, Господи… Ты поэтому здесь? Наверно, это всё равно, что потерять мать.
- Да, наверно. Она была для меня всем, хоть сама едва стала подростком. И теперь я здесь, так и есть. Послушай, Элис… Ты такая хорошая! Давай не будем пока убиваться. Я имею в виду… В прямом смысле этого слова!
Она рассмеялась, и её лицо слегка просветлело.
- Ты такой смешной! Давай, я согласна. Думаю, это хорошая мысль… Ты не голоден? Пойдём ко мне. У меня есть суп, и конфеты…
Нифтинис вспомнил о том, что ничего не ел со вчерашнего вечера, и в животе вдруг словно что-то проснулось и требовательно заурчало.
- А где ты живёшь, Элис?
- В Новом Селении. Это не далеко от сюда. Пойдём?
- Пойдём.
Две одиноко стоявшие на мосту фигуры оторвались от перил, и не спеша тронулись в сторону домов и коттеджей. Они прошли мост и свернули влево на тропинку, которая быстрей, со слов Элис, приведёт их к её дому.
Новое Селение начиналось за Обрывом, и считалось продолжением города. Многие дома там ещё только строились, но строились, надо сказать, активно и без простоев. Очень скоро Новое Селение обещало стать достойным продолжением к старому, и многие люди уже стремились сюда переехать, соблазнённые свежим воздухом местности и захватывающим видом.
Время пути прошло в разговорах, тропинка привела их к аккуратному, совсем новому дому Элис. Он был одноэтажный, но довольно большой. Его обносил невысокий, белый заборчик, отчего общий вид делался уютным и кукольным, словно с картинки. Оттеснив калитку, Элис вошла во двор, поднялась на крыльцо и открыла ключом дверь. Нифтинис последовал за ней.
- Ну вот, чувствуй себя, как дома! – Улыбнулась Элис, когда они переступили порог, и оказались в тенистой прихожей, - Проходи, и не стесняйся: ты – мой гость.
Скинув туфли, мотылиха скрылась с глаз, босиком ушлёпав куда-то в глубины дома. Нифтинис сначала нерешительно замер на пороге, но потом тоже разулся и прошёл в зал.
Элис жила в большом, благоустроенном доме с множеством комнат. В зале у главной стены располагался широкий велюровый диван, два кресла, большой телевизор и застеклённый сервант с посудой и красивыми статуэтками внутри. Нифтинис с интересом рассмотрел их, и прошёл в другую комнату, не менее просторную и уютную. Это была спальня Элис. Здесь находилась её причудливо заправленная кровать под белым гипюровым балдахином, и шкаф с одеждой. У окна, прикрытого прозрачной занавеской, стоял письменный стол и придвинутый к нему стул. Елов подошёл ближе, чтобы рассмотреть портрет юного парня в чёрной рамке. За спиной у парня вздымались два синих крыла, а зелёные глаза Динси лучились такой энергией и жизненной силой, что трудно было поверить в то, что теперь они потухли навсегда…
На стене, над кроватью девушки, висел ещё один портрет: мотылёк и мотылиха обнимались, и были искренне счастливы.
У Нифтиниса подозрительно защипало в глазах, и он спешно оторвался от созерцания, пройдя в следующую комнату, по сравнению с двумя другими самую маленькую. Здесь Элис коротала свой досуг. На стуле стояла картонная коробка, где вперемешку с какими-то тетрадями и безделушками лежали помады, цветные ручки, фломастеры, открытки и флаконы духов. Единственное, пожалуй, место в доме, где хозяйка допускала небольшой беспорядок. Напротив стоял журнальный стол с кассетами и магнитофоном, а рядом – ещё один: компьютерный. Здесь было просто и тесновато, но Нифтинису показалось, что в этом и заключается некий шарм и изюминка третьей комнаты.
Во всём доме стояла нерушимая, спокойная и приятная тишина. Пол покрывали мягкие, приглушающие звук шагов ковры. Их тона умиротворяли и гармонировали с окружающей обстановкой. Шторы, которыми были занавешены окна, приглушали дневной свет, и Нифтиниса начало клонить ко сну. Присев на мягкую тумбу, он почти задремал, когда вдруг вошла Элис.
- Ах, вот ты где! – шутливо воскликнула девушка, - А я уже начала опасаться, что ты ушёл. Будешь суп?
Елов вернул ей улыбку, и с радостью согласился. Взяв за руку, Элис повела его через тенистую прихожую к кухне мимо других, ещё не обследованных, комнат. При ходьбе крылья девушки покачивались и шуршали оперением, касаясь спины. На кухне было светло: лучащийся из окна жёлто-розовый свет наполнял всю комнату лимонно-абрикосовым коктейлем вечерних красок.
Вечерних… Нифтинис осознал это с неожиданным удивлением, и испытал укол совести вперемешку с лёгким беспокойством.
«Что это мне придётся соврать, когда я вернусь домой?..» - подумал он. Разноликая гамма чувств наполняла грудь. Он опять вспомнил о том, что ещё утром уходил из дома для того, чтоб никогда больше не вернуться… Хорошо, что он никому об этом не сказал.
Или плохо?
Хорошо, что он встретил Элис…
В голову вдруг пришла абсолютно нелепая мысль о том, что он, елов, мог бы жениться на мотылихе. Нет, конечно, это не возможно, такие браки полностью бессмысленны: детей у них никогда бы не было.
Элис усадила его за аккуратный маленький столик, и достала из шкафа две суповые тарелки. Кухня была маленькой, совсем крошечной, сияющей в весёлом, вечернем солнечном свете, без труда вливающемся в помещение через большое окно. Приятный аромат витал в воздухе, снова напомнив Нифтинису о его пустом, обиженном желудке.
- Суп с домашней лапшой, - улыбнулась Элис, ставя перед ним дымящуюся тарелку, и присаживаясь напротив. Существует, конечно, такое правило: за едой разговаривать нельзя. Но елов и мотылиха на сегодня им пренебрегли, наслаждаясь супом и одновременно ведя непринуждённую, свободную беседу. Они не договаривались, но намеренно избегали касаться тяжёлых и болезненных тем. Лишь за чаем Нифтинис задал неосторожный вопрос, о котором сразу же пожалел.
- Как ты живёшь в таком большом доме одна, Элис?
Мотылиха пожала плечами и опять приветливо, но грустно улыбнулась.
- Так и живу. Просто. Утро – работа, вечер и ночь – дом. Почти ни с кем не общаюсь. Свободное время каратаю за музыкой и рисованием. Я не художница, так, можно сказать, любитель… Мы, мотыльки – вечные дети.
- Тебе надо больше общаться.
- Знаю. Но как-то не выходит. Во мне слишком много боли, которая заполоняет все мысли. Не стану же я грузить своих друзей этой тяжестью?
- Но… Какие же они тогда «друзья»?
Вопрос повис в воздухе.
- Попробуй тогда найти хорошего психолога. Но я всегда считал, что лучше, чем сам для себя, помощника в этом вопросе не найти.
- Возможно… - Элис погрузилась в задумчивость, - Когда был Динси, всё, конечно, было по-другому. Но теперь жизнь – словно затянутое, бессмысленное ожидание. Дни – повторение друг друга. Единственная мечта – теперь несбыточна. Мне уже никак не быть невестой и женой Динси…
- Возможно, теперь следует придумать себе другую мечту?
Элис подняла взгляд от бокала с чаем и задумчиво взглянула на Нифтиниса.
- Может, ты прав, - неуверенно кивнула она, - Может, нам с Динси было просто не суждено жить вместе. Бывало, мы с ним могли долго в шутку спорить, на кого будут похожи наши дети… Нифтинис, расскажи о себе? Где ты живёшь? Наверно, в «Тихой Пристани»?
Нифтинис нахмурился и потряс головой. В который раз он испытал благодарность к приютившим его людям и укол совести за своё поведение.
- Нет, я не из «Тихой Пристани», хоть едва туда не отправился. Причудливая Судьба неожиданно проявила ко мне милость, и после гибели моей хозяйки я обрёл новую.
Мотылиха Элис отправила в рот очередную конфету, и на лице её выразилось приятное удивление.
- Вот как! Так это же… Это – настоящее везенье!..
- Да. А я – предал их. Ушёл сегодня из дома, ни слова не сказав о своих планах.
- М-да-а. Не очень хорошо, Нифтинис. Надо быть более… Оптимистичным. Или новая хозяйка… Э-э… - Она замялась, подумав о том, не слишком ли личный вопрос собралась задать. Все знают о Злых Хозяйках, тех, кого еловы и мотыльки называют «прохозяйками». Иногда случается, что елова или еловиху приводят в человеческую семью не с целью сделать её членом, а как бесплатного слугу, вроде Золушки из сказки. Поэтому каждую семью, включившую в себя елова, тщательно проверяют. Если оказывается, что состояние и жизнь подопечного не удовлетворительна, елова отнимают из семьи.
Точно так же, как в случае с приёмными детьми.
- Нет, нет! – поспешил успокоить сомнения Элис Нифтинис, - Клара – хорошая! И мама у неё, и тётя хорошие… Но… Просто… Другая. Я старался, но так и не смог воспринять и начать относиться к Кларе, как к Джулие. Она просто другая девочка, тоже заботливая, тоже тянется ко мне, но… Не так. Я – самый не благодарный елов на свете.
- Не отрицаю, - улыбнулась Элис, - Но – понимаю. Я понимаю тебя, не благодарный елов. Только… Возможно, прошло ещё слишком мало времени. Тебе надо привыкнуть, и свыкнуться.
- Да! – воскликнул Нифтинис, ободрённый неожиданной поддержкой, - Мне тоже приходила в голову эта мысль. Привыкнуть, свыкнуться… А я едва ли старался… И ещё – не пил таблетки, которые назначил мне врач. Последний раз на приёме я врал так, как не приходилось, наверно, врать ещё никому. Просто сказал, что всё у меня отлично, и повесил на лицо сияющую улыбку.
Элис хихикнула, запила конфету чаем.
- Вот и встретились два психа…
Нифтинис засмеялся. Искренне, громко… Элис тоже залилась звонкими трелями, и едва не расплескала свой чай. А потом они оба поняли, что не веселились так, наверно, ещё с времён прежней жизни. Что сейчас, в эту минуту, снова открылось в их сердцах и душах то, что они ещё сегодня считали исчезнувшим навсегда…
- У меня такое чувство, словно я заново родилась, - призналась Элис, отсмеявшись, - Знаешь… Будто бы я снова расправила крылья… Только не те, что за спиной, а внутренние.
- А у меня… У меня – тоже, - пробормотал Нифтинис в тихом изумлении.
- Судьба не зря свела нас в этот день! – воскликнула мотылиха с ликованием, - Мы нужны друг другу! Давай дружить, Нифтинис.
- Давай, - рассмеялся он, и они чокнулись своими бокалами с чаем, словно произнесли тост за праздничным столом.
…В душе у каждого и правда родился праздник. Снова взошло внутреннее солнце, оправившись от затмения…
Эпилог
Три месяца спустя
…Так вот оно как, оказывается, в жизни бывает!.. Ещё в начале весны, вплоть до мая, ты умираешь… А потом – раз! И в самый критический момент Судьба сталкивает тебя с чем-то, что помогает ожить снова!!!
Судьба… Кто творит её? Кто бросает под ноги события, из которых складывается наша дорога, именуемая жизнью?
Мы руководим в ней многим. Каждое живое существо – пловец, а жизнь – это бурная река. Лишь достаточно хорошие пловцы не рискуют потеряться в ней, и справляются с течением…
Нифтинис лежал в шезлонге, и загорал. Август выдался жарче, чем июль и июнь. И золотистый берег реки был сплошь усеян пришедшими отдохнуть, и загореть на пляже. Солнце ослепительно сияло в безоблачном, бездонном небе, и стучалось в защищённые очками глаза елова-подростка, одного из многих, кто тоже пришёл сегодня сюда со своими друзьями.
- Нифтини-и-ис!.. Смотри, я научилась пла-авать!!! – Клара задыхалась от волнения, вода стекала с её волос, а глаза блестели настоящим ликованием, - Хочешь, и тебе покажу?! Бра-а-асом!!!
Елов вскочил, кипя заинтересованностью.
- Как?.. Неужели получилось?!
- Да-а-а-а!!! – ликующе закричала хозяйка. Счастливая, она прыгала и хлопала в ладоши.
- Да, хочу! – воскликнул Нифтинис, оставив солнцезащитные очки и привилегию загорать Анне Витальевне, которая вышла из воды, улыбаясь и искренне радуясь тому, что он вернулся…
Вязнув по дороге в мягком песке, елов энергично рванул к воде, обгоняя девочку, смеясь и играясь.
- Эй! Ты забыл очки для плаванья! – крикнула Анна Витальевна. На днях в её жизни случилась великая радость, о которой она пока умалчивала, чтобы сделать друзьям сюрприз. Собственная квартира, о которой вышедшая из детдома девушка мечтала всю жизнь, наконец, была её! Анна Витальевна, не замечая, загадочно улыбалась сама себе, и предвкушала, с каким ликованием узнают о её счастье Нифтинис и Клара. Её рука скользнула в сумочку, и в который раз дотронулась до заветного и долгожданного: КЛЮЧЕЙ ОТ СОБСТВЕННОГО ДОМА.
Не надо больше платить за съёмную квартиру, и лихорадочно копить деньги. Не надо больше лить слёз вечерами, временами совсем теряя надежду…
Всё это – в прошлом.
- Он и без них справится, - улыбнулась молодая, привлекательная мотылиха, бросив взгляд на забытые Нифтинисом пластмассовые очки, - Махни-Тыр, может, взмахнём крыльями и полетаем чуть над рекой, пока они у нас ещё не намокли? Я взяла фотоаппарат. Сделаем несколько кадров в воздухе?
- Голубки-и-и!.. – рассмеялась сильно загоревшая женщина, потягивая с сестрой коктейль недалеко от устроившейся в шезлонге Анны.
- Ой, скажете тоже, Полина Фёдоровна, - смущённо покраснела Элис и потупила взгляд.
- Давай, Элис. Обещаю, что щёлкну тебя в самый неудачный момент, - пошутил Махни-Тыр.
- Балбе-е-ес! – хихикнула девушка, лукаво улыбаясь…
Ночь никогда не сменяется днём мгновенно. Его наступлению всегда предшествуют постепенно светлеющие сумерки. Нифтинис и Элис тоже не могли забыть о своём горе сразу, но самое трудное время для них уже прошло. Теперь часто можно было заметить елова и мотылиху, гуляющих вместе по Новому Селению. Элис показывала Нифтинису свой быстро растущий район, рассказывала, где собираются строить торговый центр, а где – уже построили новый десятиэтажный дом.
Иногда Элис всё ещё делилась своими воспоминаниями и болезненными ассоциациями, но стоило к компании «елов-мотылиха» присоединиться третьему другу – Махни-Тыру, как она снова забывала печаль: Махни-Тыр умел развеять грусть. Элис нравилась ему так сильно, что он проводил с ней всё своё свободное время… Нифтинис не сомневался, что мотылёк вот-вот признается в своих чувствах… А пока они вдвоём парили выше, чем того позволяли их крылья.
Затмение солнца во внутреннем мире прошло.
Стрелки часов «тик-так» - бежит…
Время всё решит, оно – спешит
В даль и в даль и в даль – так неуклонно…
Можешь идти с ним полинионно…
Если хочешь, можешь с ним идти.
Но не потеряйся лишь в пути.
Есть Судьба, она – решает всё…
Оставив в стороне тебя, но… Но!
Но тебе не всё равно!..
Время всё простит, поймёт, уйдёт.
Смех и слёзы, боль – всё унесёт.
Время всё стирает на пути,
Сможешь только с ним ли ты уйти?
Предоставит нам Судьба
Ни раз
Бед, чтобы в Пути ей испытать
Нас,
Но нельзя на жизни ставить
Крест,
Ведь всегда от них спасенье
Есть!