Сяо ао цзянху
Смеющаяся гордость рек и озер
Писатель: Цзинь Юн
Перевод: Алексей Юрьевич Кузьмин
Глава 9 Приглашение в гости
Однажды вечером Лин-ху Чун снова сидел у края утеса, и всматривался вниз, но вдруг увидел две фигуры, необычайно быстро поднимавшиеся по склону горы. Впереди шла женщина в развевающемся платье. Он заметил, что у этих двоих было высочайшее гунфу легкого тела, они поднимались по крутому склону, словно шли по ровной местности, он внимательно вгляделся, и тут же узнал шифу и шинян. Он сильно обрадовался, и закричал: «Отец-наставник! Матушка-наставница!». В тот же миг Юэ Бу-цюнь и госпожа Юэ бок о бок, поднялись на утес. В руках у госпожи Юэ была корзинка с едой. Вообще, по строгим правилам фракции Хуашань, ученик, наказанный восхождением на скалу размышлений, должен одиноко размышлять на скале, видеть братьев только тогда, когда они приносят ему еду, но не болтать с ними, и уж тем более не удостаиваться свиданием с шифу. Мог ли он предположить, что отец-наставник с супругой лично прибудут к нему, он просто задохнулся от радости, и бросился в ноги Юэ Бу-цюню, обнял его стопы, и прокричал: «Шифу, шинян, неужели вы пришли!».
Юэ Бу-цюнь нахмурился, он всегда знал, что его старший ученик самоволен и безрассуден, недостаточно дисциплинирован, а это было против строгих правил послушания клана Хуашань. Еще до восхождения на утес супруги наводили справки о причинах заболевания Лин-ху Чуна, и, хоть ученики и не давали внятного ответа, но, по всем их речам выходило, что причина болезни как-то связана с Юэ Лин-шань, пришлось тщательно расспросить дочь, и, по ее уклончивым и невразумительным ответам многое прояснилось. Сейчас шифу увидел, как он только что так открыто проявил свои чувства – несмотря на то, что столько уже просидел на скале размышлений – и на волосок не продвинулся. Юэ Бу-цюнь в сердце не сдержал укора, и недовольно хмыкнул. Госпожа Юэ протянув руку, подняла Лин-ху Чуна, увидела, насколько он изможден, и насколько окрылен радостью от встречи, невольно преисполнилась к нему сожаления, и мягким голосом спросила: «Чун-эр, сынок, отец-наставник и я только что пришли, и сразу пойдем, говорят, ты серьезно болел, но сейчас уже намного лучше, да?».
Лин-ху Чун почувствовал жар в груди, он безуспешно пытался сдержать слезы, проговорил: «Уже все в порядке. Шифу и шинян подвергли себя трудностям пути, и уже должны возвращаться, только чтобы … только чтобы проведать меня». Договорив до этого места, растрогался, горло перехватило, он отвернулся, и стал вытирать слезы. Госпожа Юэ достала из корзинки чашку женьшеневого супа, произнесла: «Это суп, сваренный из дикорастущего женьшеня, собранного за перевалом. Он восполняет жизненные силы, полезен для здоровья, выпей побыстрее». Лин-ху Чун представил, что шифу и шинян ходили за десятки тысяч ли за перевал, только для того, чтобы именно ему принести этот женьшень, расчувствовался, принял чашку дрожащей рукой, так, что едва не расплескал. Госпожа Юэ протянула руку, и помогла ему выпить суп. Лин-ху Чун выпил весь суп большими глотками, и произнес: «Премного благодарен шифу и шинян».
Юэ Бу-цюнь протянул руку, и исследовал его пульс, но почувствовал, что тот быстрый и слабый, совершенно очевидно, что стало гораздо хуже, чем было, это его не обрадовало, он пробормотал: «Болезнь прошла!» Прошло некоторое время, и он добавил: «Чун-эр, ты на «Сы гуо я» – «скале размышлений» уже несколько месяцев, что, в конце концов, происходит? Твое внутреннее мастерство не только не приросло, но наоборот – убавилось». Лин-ху Чун склонил голову, произнес: «да, прошу шифу и шинян сдержать гнев». Госпожа Юэ слегка улыбнулась: «Чун-эр сильно переболел, до сих пор не до конца поправился, внутренние силы не те, что раньше, неужели ты хочешь, чтобы его мощь росла и во время болезни?»
Юэ Бу-цюнь покачал головой, сказал: «Я исследовал не его телесную силу или слабость, но внутреннюю энергию, это к болезни никакого отношения не имеет. Цигун нашего клана не похож на цигун других школ, нужно только продолжать сосредотачиваться, так даже и во время сна можно достичь продвижения. Но Чун-эр тренирует цигун нашей школы уже более десяти лет, и может заболеть только если получит серьезные внешние раны, так что… это все от неправильной регуляции семи эмоций и шести желаний».
Госпожа Юэ знала, что ее муж говорит верно, и обратилась к Лин-ху Чуну: «Чун-эр, сынок, у твоего отца-наставника был высочайший замысел, чтобы ты достиг процесса в управлении энергией и искусстве меча. Он отправил тебя совершенствоваться в одиночестве на скалу размышлений вовсе не в наказание, а ожидая невиданного взлета и удивительного прогресса, да только… да только… ай». Лин-ху Чун пришел в ужас, склонив голову, произнес: «Ученик осознал ошибку, с этого дня начну хорошенько заниматься». Юэ Бу-цюнь произнес: «В воинском сообществе сейчас многое измененилось. В этот год я и шинян метались по всему свету, заметили, что нам грозят тайные бедствия, как бы в ближайшее время не произошло больших бед, сердце не спокойно». Он помолчал немного и добавил: «Ты старший ученик нашей школы, мы с шинян возлагали на тебя большие надежды, верили, что в трудный час ты станешь могучим оплотом нашей фракции Хуашань. Но ты запутался в любовных делах, не заботишься о прогрессе, сильно разочаровал нас». Лин-ху Чун еще больше устыдился, пал на колени перед учителем: «Ученик достоин смерти, разочаровал шифу и шинян». Юэ Бу-цюнь усмехнулся, поднял его и сказал: «Ты осознал свои ошибки, и достаточно. Через полмесяца мы вернемся, чтобы проверить твою технику меча». Сказав это, развернулся, и пошел прочь. Лин-ху Чун вскричал: «Шифу, есть еще одно дело…». Он хотел поведать учителю о схемах с приемами на стене дальней пещеры, но Юэ Бу-цюнь махнул рукой, и уже начал спускаться с утеса.
Госпожа Юэ произнесла тихим голосом: «Эту половину месяца необходимо тренировать гун – работу с энергией, оттачивать мастерство владения мечом. Это дело для твоей жизни имеет огромное значение, ни в коем случае нельзя относиться легкомысленно». Лин-ху Чун ответил: «Да, шинян…». Снова промедлил рассказать о деле с приемами, вырезанными на скале, и о человеке в зеленом халате. Госпожа Юэ улыбнулась, показала на спину удаляющегося Юэ Бу-цюня, помахала рукой, повернулась, и сбежала с утеса, быстрыми шагами догнав супруга. Лин-ху Чун задумался: «Отчего шинян сказала, что это для меня имеет огромное значение, ни в коем случае нельзя относиться легкомысленно? И почему шинян дождалась, пока шифу уйдет вперед, и только после этого тайком сообщила мне это? Неужели… неужели…» В этот момент он подумал о таком деле, что сердце его беспорядочно забилось, щеки запылали, он не осмеливался тщательно обдумать это, но из глубины сердца всплыла догадка: «Не иначе, шифу и шинян узнали, что причиной моей болезни была сяошимэй, и в самом деле решили объявить о нашей помолвке? Мне только нужно хорошенько тренироваться, неважно – в управлении энергией, или искусстве меча, во всем могу добиться «рясы и чаши» учителя – смогу стать его преемником. Шифу неудобно было напрямик говорить, а для шинян я как родной сын, она мне тайком намекнула, да кроме этого, что может для моей жизни иметь огромное значение?» Подумав об этом, ощутил небывалый подъем духа, взял в руки меч, приготовился отрабатывать самый изощренный комплекс, пожалованный ему отцом-наставником, но картинки-схемы из дальней пещеры не шли у него из ума, выполняя приемы, он невольно вспоминал разрушающие их контрприемы, дошел до середины, но так и не смог сосредоточится на мече, задумался: «В этот раз не удалось поговорить с шифу и шинян о схемах в дальней пещере, через пол-месяца они вернуться, шифу внимательно изучит эти рисунки, и наверняка полностью разрушит мои колебания».
Хотя госпожа Юэ и вдохновила его своими словами, однако практика цигун и техники меча за эти полмесяца не привели к великому прогрессу, он целыми днями предавался глупым рассуждениям: «Шифу и шинян хотят обручит меня с сяошимэй, а вот она-то согласна? Если мы с ней поженимся, сможет ли она позабыть свои чувства к Линь Пин-чжи? В самом деле, Линь Пин-чжи только что вошел во врата учения, учился у нее технике меча, она сама говорила, что ей постоянно было смертельно скучно, ведь это вовсе не истинные чувства, не то, что у нас с сяошимей, мы-то с ней больше десяти лет вместе днями и ночами?
Тогда я едва не погиб под ударом ладони Ю Цан-хая, и только слово Линь шиди спасло меня, я этого до самой смерти не забуду, если он попадет в беду, я жизни не пожалею, брошусь ему на помощь».
Помесяца промелькнули, как мгновение ока, пришел день, когда после полудня на гору вбежал Юэ Бу-цюнь с супругой, и на этот раз они взяли с собой Ши Дай-цзи, Лу Да-ю и Юэ Лин-шань. Лин-ху Чун, едва увидел, что сяошимей тоже поднимается вместе со всеми, едва произнес: «Шифу, шинян», так у него и голос задрожал. Госпожа Юэ заметила, что его дух в превосходном состоянии, энергия и цвет лица просто несравнимы с тем, что было полмесяца назад, улыбнулась, и закивала головой: «Шань-эр, дочка, ты сервируй дашигэ стол, пусть он досыта наестся, прежде чем с мечом тренироваться». Юэ Лин-шань ответила: «Слушаюсь!» Она внесла корзину с едой в пещеру, и расставила на большом камне чашки и палочки, доверху наполнила одну чашку белым рисом, улыбнулась: «Дашигэ, прошу покушать!» Лин-ху Чун ответил: «Премного… премного благодарен». Юэ Лин-шань засмеялась:
«Что это? Тебя еще бросает то в жар, то в холод? Что это у тебя голос дрожит?» Лин-ху Чун ответил: «Ни… ничего» – а сам подумал: «Если в последующие дни и ночи ты будешь подле меня во время еды, то больше мне в моей жизни и желать нечего». В такое время как он мог думать о еде, «три схватил, два уронил», доел кое-как одну чашку. Юэ Лин-шань произнесла: «Я тебе добавки положу». Лин-ху Чун ответил: «Премного благодарен, не стоит. Шифу и шинян ждут снаружи».
Вышел из пещеры, и увидел Юэ Бу-цюня с супрогой, плечом к плечу сидящих на камне. Лин-ху Чун подошел к ним, и поклонился в ритуальном приветствии, хотел что-то сказать, но почувствовал, какие слова ни говори, ничто не подойдет. Лу Да-ю подмигнул ему, на его лице сияла радость. Лин-ху Чун подумал: «У шестого младшего брата-наставника точно есть для меня радостные вести».
Юэ Бу-цюнь довольно долго сверлил взглядом его лицо, а потом произнес: «Гэнь-мин вчера прибыл из города Чанъань, рассказал, что Тянь Бо-гуан наделал там крупных дел». Лин-ху Чун вздрогнул, сказал: «Тянь Бо-гуан прибыл в Чанъань? Натворил, скорее всего что-то нехорошее». Юэ Бу-цюнь произнес: «Да уж и так ясно, стоит ли говорить? Он в Чанъани за одну ночь ограбил семь больших семейств, это-то ладно, так он еще в каждом доме на стене написал девять больших иероглифов: «Десять тысяч ли одиноко идущий Тянь Бо-гуан одолжил попользоваться»». Лин-ху Чун ахнул, гневно воскликнул: «Град Чанъань расположен рядом с горой Хуашань, он эти иероглифы оставил, чтобы поиздеваться над нашим кланом горы Хуашань. Шифу, мы…»
Юэ Бу-цюнь перебил: «Что?» Лин-ху Чун продолжил: «Да ведь шифу, шинян благородные люди, не пристало вам звать этого преступника на бой, пачкать о него драгоценные мечи. А у ученика гунфу недостаточное, не сможет он быть противником этому преступнику, к тому же ученик наказан, не может спуститься с утеса, чтобы искать злодея, но разрешать ему бесчинствовать у самого подножья горы Хуашань – это просто бесит!»
Юэ Бу-цюнь произнес: «Если бы ты действительно мог покарать этого злодея, то я бы позволил тебе спуститься с утеса, «подвигом искупить преступление». Ты должен был за эти полгода процентов на семьдесят-восемьдесят уразуметь комплекс «Несравненного и не имеющего соперников меча Нин», который демонстрировала тебе матушка-наставница, так попроси шинян дать тебе дополнительные указания, без которых тебе никогда не побить этого злодея-преступника по фамилии Тянь». Лин-ху Чун вздрогнул: «Но ведь шинян вовсе не обучала меня этому виду меча». Но в тот же миг сообразил: «В тот день шинян демонстрировала этот вид меча, хотя и не учила меня напрямую. Но, учитывая мой уровень гунфу в нашей школе, я должен быть понять общие указания, скрытые в этих приемах. План шифу был в том, что эти полгода я буду оттачивать мастерство, так что это можно считать обучением». В его сознании непрерывно билась мысль: «Несравненный меч Нин, несравненный меч Нин!» На его лбу даже пот выступил. С тех пор, как он поднялся на утес, он время от времени вспоминал про этот комплекс, даже повторял его несколько раз, пытаясь разгадать его хитрости, но, с тех пор, как обнаружил в задней пещере схемы, в которых все приемы школы Хуашань были разбиты, понял, что и этот комплекс был разбит самым жалким образом. Он потерял доверие к «Несравненному мечу Нин», как только вспоминал о нем, тут же обрывал себя: «Этот меч разбит людьми, и совершенно бесполезен». Но сейчас, перед лицом Ши Дай-цзи и Лу Да-ю, было совершенно неудобно указывать на недостатки уважаемого метода меча матушки-наставницы.
Юэ Бу-цюнь заметил, как он переменился в лице, и произнес: «Эти приемы ты не отработал как следует? Ну, это не имеет значения, эти приемы меча в нашей школе Хуашань предельно сложны для изучения, у тебя управление энергией огня недостаточное, изначальная энергия тоже не достигла мастерского уровня, в свое время, мало-помалу, само восполнится».
Госпожа Юэ засмеялась: «Чун-эр, ты почему еще не пал на колени в благодарности к шифу? Твой наставник решил передать тебе «Цзы ся гун» – «технику Фиолетовой зарницы»». Лин-ху Чун ощутил в сердце холодок страха, сказал: «Слушаюсь! Премного благодарен отцу-наставнику!», – и уже хотел было опуститься на колени, но Юэ Бу-цюнь, протянув руку, удержал его: «Цзы ся гун» – самая сложная техника методов регулирования сердца и энергии нашей школы, я ее так запросто не передаю. И это не оттого, что я жадничаю, ведь после начала практики нельзя отвлекаться ни на миг, мощная энергия должна идти по каналам без малейшей задержки, в противном случае человеку будет нанесен непоправимый вред, он может преваратиться в одержимого. Чун-эр, я хочу сперва посмотреть, чему ты научился за этим полгода, и уже тогда решу, передавать тебе цзы ся гун, или нет».
;;
Ши Дай-цзи, Лу Да-ю и Юэ Лин-шань, едва услышали, что дашигэ может получить навык «фиолетовой зарницы», так у них сразу лица вытянулись от зависти. Они знали, что цзы ся гун содержит великую мощь и силу, всегда считалось, что «Среди девяти навыков горы Хуашань на первом месте – «цзы ся гун», была такая поговорка, они, хоть и знали, что в их школе по боевым навыкам никто не мог превзойти Лин-ху Чуна, и он неизбежно со временем переймет рясу и патру отца-наставника, и сам станет главой клана горы Хуашань, но они и думать не могли, что шифу так быстро передаст ему главнейший из волшебных навыков их школы. Лу Да-ю произнес: «Дашигэ тренируется с превеликим рдением, каждый раз, когда я нес ему еду, он не сидел в медитации, а усиленно тренировал техники меча». Юэ Лин-шань стрельнула на него глазом, и украдкой скорчила гримасу, подумав: «Ты все лжешь, шестой брат-обезьяна, лишь бы только большому старшему брату-наставнику помочь!» Госпожа Юэ засмеялась: «Чун-эр, вынимай меч! Втроем пошли ловить Тянь Бо-гуана. «В последний миг припасть к стопам Будды», «точить копье, встав в строй», все же немного лучше, чем не заточить вообще». Лин-ху Чун изумленно произнес: «Шинян, ты говоришь, мы втроем пойдем на бой с Тянь Бо-гуаном?» Госпожа Юэ рассмеяылась: «Ты будешь на виду его на бой вызывать, а мы с шифу тебе скрытно поможем. Неважно, кто из нас его убьет, все скажут, что убил ты, во избежание разговоров в воинском сообществе, что мы с шифу об этого негодяя замарались». Юэ Лин-шань захлопала в ладоши и засмеялась: «Вот здорово! Если батюшка с мамой будут скрытно помогать, то дочка тоже согласна вызвать его на бой, а как убьем, скажем, что дочь убила – разве не здорово?»
Госпожа Юэ рассмеялась: «У тебя уже глаза разгорелись, думаешь, это так легко осуществить? Твой дашигэ едва с жизнью не расстался, он уже дрался с этим мерзавцем, около ста приемов каждый провел, изучил «пустоту и полноту» соперника – где реальное усилие, а где обман, а твое гунфу пустяшное – хватит ли его? К тому же скажу, ты приличная девушка, тебе не пристало даже имени этого мерзавца выговаривать, тем более не пристало его на бой вызывать».
Вдруг раздался лязг, и меч рванулся в уколе прямо в грудь Лин-ху Чуна. Пока она с дочкой хихикала, мгновенно вытянула меч с пояса, и атаковала Лин-ху Чуна на среднем уровне. Ответ Лин-ху Чуна тоже был ошеломляюще быстрым, он выхватил меч, провел защиту, мечи встретились с лязгом, и он отступил на шаг назад. Госпожа Юэ вжик- вжик- вжик- вжик- вжик- вжик – шесть раз слитно провела колющие удары, но с легким звоном дзинь- дзинь- дзинь- дзинь- дзинь- дзинь – Лин-ху Чун их все отразил. Госпожа Юэ вскричала: «Еще прием!»
Вдруг ее техника меча разительно изменилась, меч вышел с рубящим ударом, пошли рассечения и подрезания, и это уже не была техника меча горы Хуашань. Лин-ху Чун догадался, что шинян воспроизводила стиль быстрой сабли Тянь Бо-гуана, чтобы он смог разбить эту технику, и покарать преступника. Было видно, что госпожа Юэ постоянно увеличивала скорость приемов, и каждый новый прием без малейшего перерыва следовал за другим. Юэ Лин-шань обратилась к отцу: «Батюшка, мамины приемы такие быстрые, они уже не только на технику меча не похожи, они уже и сабельными не являются, такое не под силу и технике быстрой сабли Тянь Бо-гуана».
Юэ Бу-цюнь неуловимо улыбнулся, сказав: «Боевое мастерство Тянь Бо-гуана удивительно, его сабельные приемы разве так просто покажешь? Твоя матушка тоже не воспроизводит в точности его методы сабли, она только желает с наибольшей достоверностью продемонстрировать один иероглиф – «быстрый». Она не столько показывает, как разбить приемы Тянь Бо-гуана, но желает научить методам противостояния его скорости. Смотри! Отлично! «Справедливый феникс»!»
Он увидел, что Лин-ху Чун слегка погрузил левое плечо, с мечом в левой руке стал отводить наискосок, прижал правый локоть, начиная прием «справедливый феникс». В этот миг данный прием был очень уместным, он обрадовался, и даже вскричал от удовольствия. Но, едва, выговорил иероглиф «справедливость», оказалось, что Лин-ху Чун выполняет этот прием без силы, и его удар не может пробиться через паутину ударов госпожи Юэ. Юэ Бу-цюнь разочарованно выдохнул, в сердце подумав: «Этот прием намного хуже». Госпожа Юэ скидок не делала, провела еще три атаки мечом, так, что руки Лин-ху Чуна ослабли, а ноги стали путаться. Юэ Бу-цюнь заметил, что приемы у Лин-ху Чуна пошли беспорядочные, не фиксированные в правильных формах, идущие как попало, и из десятка приемов начали попадаться два-три не имеющие отношения к их школе, он все больше менялся в лице. Но, хотя приемы Лин-ху Чуна были разбросанными и неоформленными, он умудрялся сдерживать мощные атаки госпожи Юэ. Он отступал до самой каменной стены, так, что уже не осталось пути назад, постепенно начиная применять встречные удары, и в этот самый миг внезапно провел прием «Уступчивостью встретить гостя» – с мечей посыпались искры, покатившиеся между бровями и около виска госпожи Юэ.
Госпожа Юэ тут же защитилась мечом, выставив его прямо перед телом, она знала, что этот прием «уступчивостью встретить гостя» содержит десятки мощных продолжений, и Лин-ху Чун овладел этим приемом, как самым заурядным. Она хоть и знала, что не заколет саму себя, но отразить такую атаку было вовсе не легко. Он применил принцип «прибегнуть к атаке ради защиты», внимательно выжидая, провел косой удар, оказавшийся слабым, неоформленным, и совершенно неопасным. Госпожа Юэ прокричала: «Выполняй приемы тщательно, что ты такой несобранный?», и трижды слитно рубанула мечом. Видя, что Лин-ху Чун снова отступает, она вскричала: «Прием «Уступчивостью встретить гостя» разве так выполняется? Да это одна сплошная болезнь, ты что, забыл все, чему тебя шифу обучал? Лин-ху Чун произнес: «Да», на его лице проявилось выражение стыда, и он вернул меч в позицию.
Ши Дай-цзы и Лу Да-ю заметили, что шифу становится все более мрачным, и оба начали переживать, тут вдруг засвистел ветер, и госпожа Юэ начала непрерывное движение, так что ее силуэт превратился в зеленую тень, только меч сверкал, но она уже не проводила никаких приемов. В голове у Лин-ху Чуна был полный сумбур, он думал одно и тоже: «Если я проведу прием «Дикая лошадь бешено мчится», то противник отразит его, и своей тонкой техникой его разобьет, если я проведу прием «Бить искоса», то мне не избежать тяжелого увечья». Каждый раз, когда он собирался провести какой-либо прием его школы, невольно вспоминал, как этот прием разбивается техниками, выгравированными на каменной стене. Прежде, чем проводить приемы «справедливый феникс», и «уступчивостью встретить гостя», он тоже вспомнил, что они разбиты врагами, и не смог выполнить их с полным мастерством, забеспокоился, и вернул меч в оборонительную позицию.
Используя технику быстрого меча, госпожа Юэ ожидала, что Лин-ху Чун прибегнет к ее технике «Не имеющий соперников меч Нин», дабы сломить силу противника, однако Лин-ху Чун слишком легко опустил руки, не проявляя бойцовского духа, что было на него совсем не похоже. Она всегда знала, что этот ученик обладает предельным мужеством, с детских лет «Неба не боится, Земли не страшиться», но сейчас вдруг прекратил сопротивление, это было невиданно, она невольно рассердилась, и прикрикнула: «Все еще не прибегаешь к той технике меча?» Лин-ху Чун произнес: «Слушаюсь!», сделал укол мсечом, эта техника казалось, и правда была похожа на созданный госпожой Юэ «не имеющий соперников меч Нин». Госпожа Юэ вскрикнула: «Хорошо!», зная, что эта техника предельно резкая, и ее не отбить напрямую, уклонилась корпусом в сторону, немедленно забирая меч назад. Однако Лин-ху Чун как раз подумал: «Этот прием не пройдет, он бесполезен, приведет к поражению». Внезапно он почувствовал резкий удар, и меч вылетел из его руки. Лин-ху Чун невольно испугано вскрикнул.
Госпожа пустила в дело меч, он радугой пронесся над ней, раздался звон, это был ее прием «Несравненный меч Нин». Когда она создавала этот прием, она была полна могучей силы, а после завершения создания этого приема, она по-прежнему уделяла ему внимание и непрерывно совершенствовала, так, что казалось, он стал и еще более быстрым, и еще более мощным, и мало кто из противников мог от него защититься. Когда она увидела, насколько отвратительно и небрежно выполняет Лин-ху Чун этот великолепный прием, будто «рисовал тигра, а вышла собака», в его руках мощная техника превратилась в пошлое глумление. Она рассвирепела, и сама выполнила этот прием. Хотя она и не ранила ученика, но мощь была столь велика, что, хоть лезвие и не коснулось, сила меча передалась на все тело Лин-ху Чуна.
Юэ Бу-цюнь отчетливо видел, что Лин-ху Чун уже не может уклоняться, не в силах блокировать атаки и тем более контратаковать, когда-то госпожа Юэ уже коснулась тела Лин-ху Чуна своим длинным мечом, и потрясла его внутренней энергией, сломав собственный меч, сейчас же сила была сконцентрирована на кончике меча, и этот удар Лин-ху Чуну было уже не отбить. Юэ Бу-цюнь пробормотал: «Скверно!»
Он поспешно выдернул меч из-за пояса дочери, шагнул вперед, и, когда меч госпожи Юэ был в половине локтя от груди Лин-ху Чуна, он уже собрался в последний момент отразить удар своей супруги.
Но в этот миг, короткий, как вспышка кремня, Лин-ху Чун успел выдернуть у себя из-за пояса пустые ножны, присел, и направил ножны навстречу атаке госпожи Юэ. Этот прием был как раз тем, который он видел выгравированным на скале в задней пещере, когда воин с шестом направил свой шест навстречу мечу противника, и их меч и шест слились в единую линию. При их соразмеримой силе меч не мог не сломаться.
Меч был выбит из руки Лин-ху Чуна, а между тем, атака шинян приближалась, как гром среди ясного неба, его мысли полностью смешались, в мозгу один за другим проносились приемы со стены из задней пещеры, но отразить этот удар госпожи Юэ он уже не успевал. В самый последний миг он вспомнил соответствующий прием с каменной стены, меч несся ему навстречу крайне быстро, и дольше раздумывать было некогда, но разве у него было время сейчас искать шест?
Ему под руку попались ножны, и он ткнул ими навстречу мечу, выстроив их в единую линию. Даже если бы у него под рукой были не ножны, а ком земли, даже просто рисовая соломинка, он бы все равно принял такую позицию, выставив их против меча. Внутренняя энергия сама собой выставила руку в правильной форме, но вдруг раздался лязг, и меч госпожи Юэ вошел точно в ножны.
Лин-ху Чун был в панике, и не успел перевернуть ножны, ткнул ими, как схватил, и случайно вышло так, что этот конец ножен не смог сломать клинок госпожи Юэ, зато ее меч плотно вошел в ножны. Госпожа Юэ вздрогнула, ее руку пронзила резкая боль, и меч вышел у нее из рук – это Лин-ху Чун поймал его в ножны. Лин-ху Чун знал множество продолжений этого приема, но сейчас все шло само собой, он самопроизвольно вытянул ножны вперед, дотронувшись до горла госпожи Юэ, это было опасное касание, однако горла госпожи Юэ коснулась лишь рукоять ее собственного меча.
Юэ Бу-цюнь и испугался, и разгневался, взмахнул мечом, и ударил им по ножнам меча Лин-ху Чуна. В этот раз он применил «Цзы ся гун» – «Искусство пурпурной зарницы», Лин-ху Чун почувствовал, что его охватил жар, его отбросило на три шага, и он опрокинулся на землю. Ножны, вместе с мечом, разлетелись на три или четыре части, сверкнула яркая вспышка, из воздуха вывалился осколок меча, и вонзился в землю едва не по рукоятку. Ши Дай-цзи, Лу Да-ю и Юэ Лин-шань, остолбенев, смотрели во все глаза.
Юэ Бу-цюнь подскочил к Лин-ху Чуну, и правой рукой отвесил ему пару оплеух, гневно крича: «Ты, скотина, что творишь?» У Лин-ху Чуна голова закружилась, тело затряслось, он рухнул на колени, произнеся: «Шифу, шинян, ученик достоин смерти». Юэ Бу-цюнь рассвирепел до предела, заорал: «Ты полгода на утесе сидел, ты о чем думал, ты какое гунфу тренировал?» Лин-ху Чун произнес: «Уч… ученик какое гунфу тренировал?» Юэ Бу-цюнь снова спросил строгим голосом: «Что за прием ты провел против шинян, что это за безумная выдумка?» Лин-ху Чун неразборчиво забормотал: «Ученик… ученик и думал, и не думал, увидел опасность, схватил, что под руку подвернулось». Юэ Бу-цюнь вздохнул: «Я уже догадался, что ты неосознанно схватил, что под руку подвернулось, и именно поэтому я так и рассердился. Если бы ты только мог понять, что ты сам уже встал на путь зла, понял бы ты, как трудно самому себя оттуда вытащить?» Лин-ху Чун опустив голову, произнес: «прошу отца-наставника дать указания».
Прошло довольно много времени, прежде чем госпожа Юэ пришла в себя. Когда она овладела собой, то увидела, что Лин-ху Чун уже получил от ее мужа оплеухи, его щеки опухли и имели фиолетовый оттенок. Она и пожалела его, и восхитилась, произнесла: «Вставай! Об этом запрете ты прежде знать не мог». Обернувшись к мужу, произнесла: «Старший брат-наставник, Чун-эр умел и обладает навыками, не видел нас с тобой эти полгода, сам тренировался, вот и встал на путь зла. Но, если он ушел не слишком далеко, то еще не поздно все исправить».
Юэ Бу-цюнь покачал головой, сказал Лин-ху Чуну: «Вставай». Лин-ху Чун поднялся, огляделся, обнаружив осколки меча и обломки ножен, в полном непонимании, что это шифу и шинян твердят о том, что он вступил на путь зла. Юэ Бу-цюнь махнул рукой Ши Дай-цзи и остальным, произнеся: Идите-ка все сюда». Ши Дай-цзи, Лу Да-ю и Юэ Лин-шань хором ответили: «Слушаемся».
Они подошли и встали перед ним. Юэ Бу-цюнь присел на камень, и медленно-медленно начал рассказ: «Двадцать пять лет назад, гунфу нашей школы разделилось на последователей истинного пути и пути зла». Лин-ху Чун и другие были изумлены, равно подумав: «Гунфу клана горы Хуашань едино, разве может оно делиться на два пути – истинный путь и путь зла? Почему шифу прежде нам об этом не говорил?» Юэ Лин-шань сказала: «Батюшка, то, что мы тренируем, разумеется, является истинным гунфу».
Юэ Бу-цюнь ответил: «Это само собой, неужели можно сознательно тренировать еретическое учение «боковых врат и левого пути»? Да вот только последователи левого пути сами себя считают последователями истины, а нас считают уклонившимися на сторону зла. Но уже давным-давно зло и добро разделились, ветвь боковых врат и левого пути рассеялась как черные тучи, двадцать пять лет назад, и уже более не вернется в этот мир. Юэ Лин-шань произнесла: «Не удивительно, что я никогда об этом не слышала. Батюшка, эта ветвь боковых врат и левого пути уже истреблена, так и не стоит о ней упоминать».
Юэ Бу-цюнь ответил: «Что ты понимаешь? Так называемые «боковые врата, левый путь», вовсе не настоящий путь злого демонического учения, это просто иной подход к тренировкам. Когда я начал передавать вам учение нашей школы, с чего я начинал?» Говоря это, посмотрел Лин-ху Чуну в лицо. Лин-ху Чун ответил: «Самым первым был навык управления энергией ци, начало было с цигун». Юэ Бу-цюнь произнес: «Правильно. Гунфу клана горы Хуашань концентрируется прежде всего на иероглифе «ци». Добьешься успеха в цигун – это поможет биться и кулаками, и ногами, возьмешься за саблю или меч – и тут поможет. Это везде помогает, дает преимущество во всем, это правильный путь тренировок в нашей школе. Но в нашей школе когда-то были и другие наставники, которые прежде всего концентрировались на иероглифе «меч». Добивались успеха в искусстве меча, и, даже при среднем уровне внутренней силы, тоже могли одерживать победы над врагом. В этом было главное различие между истинным путем и путем зла.
Юэ Лин-шань произнесла: «Батюшка, дочь хочет сказать несколько слов, только ты не гневайся». Юэ Бу-цюнь произнес: «Что за слова?» Юэ Лин-шань сказала: «Я думаю, в нашей школе воинского искусства, цигун, разумеется, очень важен, но и на искусство меча нельзя смотреть свысока. Если только один цигун очень мощный, а искусство меча не доведено до совершенства, то нельзя достигнуть всей великой мощи гунфу нашей школы».
Юэ Бу-цюнь вздохнул, и произнес: «Кто сказал, что искусство меча не важно? Принципиально то, с чего начинать. В этом цигун важнее». Юэ Лин-шань сказала: «Самой лучшее, это цигун и искусство меча, оба они важны». Юэ Бу-цюнь разозлился: «Просто в одной этой фразе, уже почти демоническое учение. Оба важны, то же самое, что сказать, что оба не важны. Говорят «Чтобы распутать сеть, начинай с верхней веревки-гань, и цель будет достигнута». Что есть цель, что есть средство – вот что надо четко различать. В тот год, когда наша школа разделилась на фракции добра и зла, произошел ужасный мятеж – «небо сотряслось, и земля перевернулась». Скажи ты эти слова тридцать лет назад, боюсь, и половины дня бы не прошло – и твое тело разлучилось бы с головой».
Юэ Лин-шань вытянула язык от удивления, сказала: «За неправильно сказанные слова, и уже голову отрубать – откуда такая жестокость?» Юэ Бу-цюнь сказал: «В моей юности в нашей школе последователи меча бились с последователями энергии, и не было ясно, кто победит. Если бы ты тогда открыто это сказала, последователи энергии захотели бы убить тебя, да и последователи меча тоже. Скажи ты, что цигун и техника меча имеют равный вес, то и те, и другие бы ополчились бы на тебя, последователи энергии сказали бы, что ты возвышаешь значение меча, а сторонники меча обвинили бы тебя в заблуждениях и потере истинного пути».
Юэ Лин-шань произнесла: «Кто прав, кто ошибается, к чему такую битву устраивать? Устроить соревнование, разве не станет очевидным истинное и ошибочное?» Юэ Бу-цюнь вздохнул, и медленно заговорил: «Тридцать лет назад, наша фракция энергии была в меньшинстве, последователи меча нашего клана имели подавляющее большинство. К тому же, гунфу меча нарабатывается быстрее, успех приходит раньше. Если все тренируются десять лет, то последователи меча возьмут верх, если тренировки продолжить до двадцати лет, тогда то одни будут побеждать, то другие, и трудно будет определить победителя. После двадцати лет гунфу последователей цигун будет мало-помалу нарастать, чем дальше – тем мощнее. И только после тридцати лет тренировок последователи гунфу меча не смогут глядеть свысока на последователей энергии. Но ведь нужно двадцать лет тренировок, чтобы достичь такого уровня, но, если это будут двадцать лет непрерывных боев между двумя группировками, то сказать такое будет легче, чем осуществить». Юэ Лин-шань произнесла: «Но впоследствии, последователи меча признали свое заблуждение, так или нет?»
Юэ Бу-цюнь безмолвно покачал головой. Молчание длилось довольно долго, и наконец, он сказал: «Они твердо держались до самого смертного конца, так и не признали поражения. Несмотря на то, что на вершине пика Нефритовой девы, во время большого турнира они были разбиты наголову, большинство из них… большинство из них, обернув меч, покончили с собой. Кто остался в живых, растворился в горестной безвестности, и более не показывался среди сообщества боевых искусств». Лин-ху Чун, Юэ Лин-шань, и другие, тихонько охнули.
Юэ Лин-шань произнесла: «Все ведь братья по школе, сразились на мечах, кто-то проиграл, кто-то победил, что в этом такого! Ради чего такое устраивать?» Юэ Бу-цюнь сказал: «В изучении боевого искусства необходимо понимать корни и основы, это не просто забавы с мечом между братьями по школе. В тот год кланы меча пяти твердынь боролись за лидерство в союзе. Если говорить о талантах и уровне боевого мастерства, то наша фракция всегда имела лидерство в союзе. Но в тот год внутренние распри нас ослабили, в соревновании на вершине Нефритовой Девы погибло более двадцати мастеров старшего поколения, направление меча было разбито полностью, да и мастера направления энергии понесли немалый ущерб, так что руководство в союзе перешло к клану горы Суншань. А причиной всех бед была распря между сторонниками меча и энергии». Лин-ху Чун и другие согласно закивали головами.
Юэ Бу-цюнь произнес: «Наш клан не стал главой альянса, ну да ладно; имени клана Хуашань был нанесен ущерб, да и это не столь важно; самое тяжелое, что возникла вражда между братьями наставниками в самом клане, взаимное истребление. До этого времени члены нашего клана были как кости и мясо, в результате стали убивать друг друга с необычайной лютостью. Сейчас, вспоминая те годы, когда на горе Хуашань опасность грозила каждому, не могу удержаться от трепета». Говоря это, он взглянул на госпожу Юэ.
На лице госпожи Юэ дрогнула жилка, она вспомнила, как мастера их клана истребляли друг друга, и невольно содрогнулась от ужаса.
Юэ Бу-цюнь медленно развязал рубашку, и оголил грудь. Юэ Лин-шань вскрикнула: «Ай-я, батюшка, ты… ты…», – она увидела на груди отца шрам длиной поболее двух локтей. От левого плеча до правой стороны груди шел длинный косой шрам, который, хоть и выглядел уже давным-давно затянувшимся, но по-прежнему алел красным цветом, было ясно, что в тот год рана была крайне тяжелой, на грани жизни и смерти.
Лин-ху Чун и Юэ Лин-шань оба провели детство в компании с Юэ Бу-цюнем и его мечом, но только сегодня узнали, какой страшный шрам у него на груди. Юэ Бу-цюнь запахнул отворот, скрепил застежки, и сказал: «В тот день был великий турнир на вершине Нефритовой Девы, я скрестил меч с дядюшкой-наставником нашей школы, и был повержен. Он счел меня мертвым, и не стал обращать внимание. Если бы он добавил еще один удар мечом, Хэ-хэ!»
Юэ Лин-шань засмеялась: «Батюшка, конечно же, нет, иначе бы разве была бы тогда здесь я, Юэ Лин-шань». Юэ Бу-цюнь усмехнулся, затем его лицо сделалось предельно серьезным: «Это великая тайна нашей школы, никто не должен об этом проговориться. Бойцы других кланов, хотя и знают, что школа горы Хуашань в один день потеряла около двадцати мастеров высочайшего класса, но никто не знает настоящей причины. Мы сказали только, что разразилась внезапная эпидемия чумы, нельзя было, чтобы другие узнали об этом огромном позоре нашего клана.
Вот об этих причинах и последствиях событий тех дней сегодня пришлось волей-неволей вам рассказать, чтобы предотвратить беды. Если бы Чун-эр и дальше пошел бы таким путем, то, и трех лет бы не прошло, как прозвучали бы слова «Меч важнее Ци», а это было бы крайне опасно, погубило бы не только его самого, но и разрушило бы усилия мастеров прошлых лет, отдавших свои жизни ради основ воинского учения нашего клана, да и весь наш клан горы Хуашань был бы им погублен.
Услыхав это, Лин-ху Чун содрогнулся всем телом, опустив голову, произнес: «Ученик совершил большую ошибку, прошу шифу и шинян сурово наказать». Юэ Бу-цюнь произнес со вздохом: «Вообще-то ты не умышленно перешел черту, невольно совершил провинность. Но вспоминая те годы, старшие наставники тоже руководствовались благими намерениями, хотели достичь вершин боевого искусства, прославить нашу школу, да только, после того, как уклонишься с истинного пути, ловушка затягивает все глубже, и уже трудно вытащить себя на правильный путь. Если я сегодня тебе не отвешу «удар, просветляющий разум», то, с твоим опытом и квалификацией, короткая дорога к успеху превратиться в путь зла». Лин-ху Чун ответил: «Слушаюсь!»
Госпожа Юэ произнесла: «Чун Эр, этот прием с ножнами, которым ты отобрал мой меч, как ты до него додумался?» Лин-ху Чун не зная, куда спрятаться от стыда, произнес: «Ученик только хотел защититься от мощной атаки матушки-наставницы, не думал… не ожидал…»
Госпожа Юэ произнесла: «Ну ладно. Школа энергии превосходит школу меча, ты это сейчас прекрасно понял. Твой прием был тонкий и искусный, но, против цигуна твоего шифу любые, самые хитрые приемы бессильны. В год большого турнира меченосцев на пике Нефритовой Девы высочайшие мастера направления меча бились в хаосе, полном мечей и ударов энергии, приемы мечей причудливо изменялись. Но предшественники твоего учителя овладели мастерством фиолетовой зарницы – цзыся гун. Они неуклюжесть преобразовали в ловкость, из покоя произвели движение, полностью разбили более десятка высочайших мастеров направления меча, заложили нерушимые и неприкосновенные основы боевого учения нашей школы. Сегодняшние пояснения учителя все должны хорошенько запомнить. В нашей школе гунфу основано на энергии-ци, а применяется в мече, ци является основной идеей, меч – только следствием, ци является шнурами сети, меч – только пустые ячейки. Если не овладеть успешно тренировками энергии, то даже при наличии мощной техники меча, она все равно бесполезна». Лин-ху Чун, Ши Дай-цзи, Лу Да-ю и Юэ Лин-шань согласно склонились, принимая поучения.
Юэ Бу Цюнь произнес: «Чун-эр, я собирался сегодня передать тебе начальные наставления по технике цзыся гун, а потом вместе с тобой спуститься с горы, и пойти убить преступного злодея Тянь Бо-гуана, но это дело теперь откладывается. На протяжении последующих двух месяцев ты хорошенько отрабатывай технику цигун, которую я передал тебе раньше, и начисто забудь все левые отклонения от основного пути, все эти диковинные трюки техники меча. Затем я тебя еще раз проэкзаменую, посмотрю, насколько ты продвинулся». Тут его голос внезапно стал крайне серьезным: «Если же ты не забудешь путь заблуждения, продолжишь двигаться дорогой зла школы Меча, эх, эх, в самом тяжелом случае заберу твою жизнь, в легком случае – просто выгоню за пределы школы, и тогда позно будет горько сожалеть и просить прощения. Но не попрекай меня, что я заранее тебя не предупредил!»
У Лин-ху Чуна холодный пот закапал со лба, он произнес: «Слушаюсь. Ученик безусловно не осмелиться». Юэ Бу-цюнь повернулся к дочери: «Шань-эр, ты и Лу Да-ю, оба те еще торопливые чертенята, то, что я сказал вашему дашигэ, и к вам двоим тоже относится». Лу Да-ю произнес: «Слушаюсь». Юэ Лин-шань сказала: «Мы с шестым старшим братом хоть и торопливые, но не такие умные, как дашигэ, сами не можем выдумать приемы меча, батюшка может быть полностью спокоен». Юэ Бу-цюнь хмыкнул, и произнес: «Сами не можете приемов меча выдумать? А не ты ли с Чун-эром выдумала комплекс меча Чун-Линь?» Лин-ху Чун и Юэ Лин-шань разом покраснели. Лин-ху Чун произнес: «Ученики по глупости баловались».
Юэ Лин-шань рассмеялась: «Да это же давняя история, я в то время была слишком маленькой, озорничала, игралась с большим старшим братом. А как батюшка об этом сумел узнать?» Юэ Бу-цюнь произнес: «В моей школе ученики собираются создать собственную технику меча, стать во главе собственной школы, было бы странно, если бы руководитель школы об этом не знал».
Юэ Лин-шань, смеясь, потянула отца за рукав: «Батюшка, да ты же смеешься над людьми!» Лин-ху Чун видел, что в словах шифу и на шелковую нить не было желания посмеяться, невольно вновь взрогнул от испуга. Юэ Бу-цюнь поднялся и произнес: «Когда гунфу нашей школы отработано до глубин, даже летящим лепестком и сорванным листиком можно убить человека. Посторонние люди только знают, что искусство Хуашаньской школы меча растет на глазах, никто не смеет смотреть на нас свысока».
Говоря это, выдернул назад левый рукав, с силой хлестнул им, так, что выбил меч из ножен Лу Да-ю. Потом махнул правым рукавом, рубанул им по мечу, раздался лязг, и длинный меч раскололся пополам. Лин-ху Чун и остальные ужаснулись. Госпожа Юэ смотрела на мужа, и в ее взгляде было восхищение и обожание.
Юэ Бу-цюнь скомандовал: «Пошли!» Они с супругой спускались первыми, за ними Юэ Лин-шань, Ши Дай-цзи и остальные. Лин-ху Чун разглядывал валяющиеся на земле обломки двух мечей со страхом и одновременно радостью, думая: «Оказывается, боевое учение нашей школы настолько мощное, учитель любой прием разобьет, кто с ним может тягаться?» И еще подумал: «Схемы на стене в дальней пещере показывают разгром приемов всех пяти школ. Но пять школ меча и по сей день наслаждаются своим высоким положением в мире боевых искусств, почитаемы в воинском сообществе. Оказывается, каждый клан меча добавил в свои базовые принципы технику управления энергией, если соединить приемы меча с могучей внутренней энергией, то их будет не так-то легко сокрушить. Это ведь самая обычная логика, а я стал «ввинчиваться в коровий рог до самого кончика», упуская простое объяснение. Ведь в самом деле, если прием «справедливый феникс» будет выполнять младший брат-наставник Линь, разве можно его сравнивать с приемом «Справедливый феникс», который выполнит шифу? Схемы на стене помогут разбить «Справедливого феникса» в исполнении Линь шиди, но не смогут разбить этот прием в исполнении отца-наставника».
Все тревоги прошедших месяцев были сметены, и, хотя сегодня учитель не передал ему «Цзы ся гун», и тем более и словом не обмолвился, что хочет обручить с ним Юэ Лин-шань, он нисколько из-за этого не огорчился. Он наоборот, вновь утвердился в доверии к своей школе боевого искусства, а вспомнив, как пол-месяца только и мечтал, что шифу и шинян обручат его с Юэ Лин-шань, невольно покраснел и исполнился смущения.
На следующий вечер, Лу Да-ю принес еду на утес: «Дашигэ, шифу и шинян с утра отправились в Шаньбэй». Лин-ху Чун был немного удивлен, спросил: «Шаньбэй, в провинции Шэньси? Отчего не пошли в Чанань?» Лу Да-ю ответил: «Тянь Бо-гуан, этот подлец, в префектуре Яньань натворил дел, оказывается, его уже нет в Чанане».
Лин-ху Чун вздохнул, он знал, что, если шифу и шинян возьмутся за дело, то Тянь Бо-гуан будет казнен; в глубине сердца он почувствовал небольшое сожаление, хотя Тянь Бо-гуан был развратником и настоящим бедствием для этого мира, сам заслужил смерть своими преступлениями, но все же он был высоким мастером боевого искусства, он дважды с ним бился, в нем был размах и щедрость, благородные замашки, он не совсем потерял истинную природу настоящего китайца, жаль только, что погряз в преступлениях, и стал всеобщим врагом в мире мастеров боевых искусств.
После этого в течении двух дней Лин-ху Чун исправно тренировал цигун, что говорить о том, что он не посещал дальнюю пещеру со схемами на стене, он выгнал из сердца даже мысли об этом, и боялся вспоминать, часто говоря себе: «По счастью, шифу вовремя наставил меня на истинный путь, еще немного, и я бы стал последователем ложного пути, преступником против нашего клана, вот была великая опасность».
Этим вечером, после еды, он уселся для практики медитации, как вдруг услыхал, что вдалеке кто-то поднимается на утес. Шаги были быстрыми, поднимающийся явно был мастером воинского искусства. В сердце Лин-ху Чуна пробилась мысль: «Этот человек не из нашей школы, что это он поднимается на утес? Не иначе, это тот человек со скрытым лицом в зеленом халате?» Он быстро метнулся в заднюю пещеру, подобрал там один из мечей своего клана, повесил на пояс, и подошел к выходу из пещеры. В это время тот человек уже поднялся на утес, и громко закричал: «Старший брат Лин-ху, старый приятель пришел навестить!» Голос оказался знакомым – несомненно это был «Десять тысяч ли одиноко идущий» Тянь Бо-гуан. Лин-ху Чун вздрогнул, подумав: «Шифу и шинян спустились с горы, чтобы убить тебя, а ты однако, так осмелел, зачем тебе нужно подниматься на Хуашань?» Тут же вышел наружу, со смехом произнес: «Старший брат Тянь пришел с визитом издалека, вот уж и не ожидал». Тут он заметил, что Тянь Бо-гуан снимает с плеча коромысло, ставит его на землю, и извлекает из плетеных бамбуковых корзин два больших кувшина вина. Тянь Бо-гуан рассмеялся: «Говорят, что Лин-ху сюн в заточении сидит на вершине горы Хуашань, во рту пусто, так маленький младший братишка из подвала Чананьского винного заведения «Спустившийся на землю Бессмертный» взял два кувшина вина стотридцатилетней выдержки, пришел выпить с Лин-Ху сюном, достичь безумного веселья». Лин-ху Чун сделал несколько шагов навстречу, и в лунном свете разглядел два огромных кувшина с изысканым вином, на нем оказались наклеены красные бумажные полоски, на которых золотыми иероглифами было написано название заведения «Кабачок спустившихся на землю Небожителей», бумага и печати на горлышках выглядели очень старыми, в самом деле, не рядовая вещица, он не удержался от радости, и рассмеялся: «Дотащить эти сто цзиней вина на самую вершину Хуашань – это редкосный поступок! Давай, давай, давай! Выпьем же вместе». Из пещеры принес две больших чарки. Тянь Бо-гуан сорвал печати с горлышек, и оттуда донесся пьянящий аромат, невыразимо прекрасный запах. Вино еще не увлажнило губ, а Лин-ху Чун уже был опьянен. Тянь Бо-гуан наклонил кувшин над чашкой, спросил: «Ты попробуй, как оно?» Лин-ху Чун поднял чарку, сделал большой глоток, и воскликнул: «Воистину прекрасное вино!» Допил чарку досуха, оттопырил большой палец, и произнес: «В Поднебесной знаменитое вино, во всем мире редкое оно!»
Тянь Бо-гуан сказал: «Я давно слышал от людей, что среди самых знаменитых вин Поднебесной на севере прославлено Фэнцзю, на юге – Шаоцзю. Но самое лучшее Фэнцзю не в Шаньси, а в Чанъане, а среди Чанъаньских – самое первое то, которое пил в свое время Ли Бо, напиваясь допьяна в кабачке «Спустившихся на землю Небожителей». С того времени остались только эти два кувшина, и больше нет». Лин-ху Чун изумился: «Неужели в подвале кабачка «Спустившихся на землю Небожителей» остались только эти два кувшина?»
Тянь Бо-гуан рассмеялся: «После того, как я взял эти два кувшина, видел на полу погреба еще около двух сотен кувшинов вина, чувствую, что в Чанъане приезжие чиновники и аристократы, да и простые люди, лишь бы имели в поясе денежки, смогут прийти в кабачок «Спустившихся на землю Небожителей» выпить прекрасного вина, да только не найдут они там общества хуашаньского рыцаря Лин-ху, разве такие там бывают? Так что я их все расколотил, аромат наполнил все вокруг, а вино разлилось мне до пояса».
Лин-ху Чун и испугался, и рассмеялся: «Выходит, что Тянь сюн расколошматил вдребезги более двух сотен кувшинов прекрасного вина?» Тянь Бо-гуан расхохотался: «Во всей Поднебесной остались только эти два кувшина, это делает нашу церемонию еще более драгоценной, ха-ха, ха-ха!» Лин-ху Чун сказал: «Премного благодарен, премного благодарен!» Выпил еще одну чашку, произнес: «На самом деле, то, что Тянь сюн принес эти два кувшина на гору Хуашань из самого Чананя, так тяжело потрудился, что говорить о том, что это знаменитое вино на всю Поднебесную, даже если бы это были два кувшина чистой воды, Лин-ху Чун все равно бы заметил твое отношение». Тянь Бо-гуан оттопырил большой палец правой руки, громко произнес: «Великий муж, отличный китайский парень!» Лин-ху Чун спросил: «К чему старший брат Тянь именует себя маленьким младшим братом?» Тянь Бо-гуан отвечал: «Некий Тянь – не делающий ничего, помимо зла, преступный развратник, когда-то тяжело ранил тебя, теперь снова совершил неисчислимые преступления вокруг Хуашани, все в клане Хуашань хотят убить меня как можно скорее. Но сегодня я принес вино, Лин-ху сюн однако, без сомнений его выпил, совершенно не боясь, что вино может быть отравлено, так поступают только настоящие мужи, и только такие могут пить это лучшее в Поднебесной вино».
Лин-ху Чун сказал: «Издеваешься. Сяоди – маленький младший брат дважды скрещивал руки с Тянь сюном, глубоко познал, что старший брат Тянь имеет пороки, но он не из тех, кто тайком убивают людей. К тому же, твое боевое мастерство намного превосходит мое, захочешь отнять мою жизнь, так стоит только разок саблей махнуть, к чему усложнять?» Тянь Бо-гуан расхохотался: «Лин-ху сюн очень верно сказал. Но ты должен знать, что эти два кувшина вина я не напрямую принес из Чананя на Хуашань. Я с этой сотней цзиней вина (50 литров) сначала на севере провинции пару дел уладил, потом пару дел на востоке, а потом уже поднялся на Хуашань.
Лин-ху Чун вздрогнул, задумавшись: «Что это значит?» Еще немного поразмыслил, догадался, и произнес: «Оказывается, Тянь сюн специально совершал преступления, чтобы отвлечь моих шифу и шинян, а самому без помех встретиться с маленьким братом, эта хитрость называется «заставить тигра покинуть гору». Но к чему Тянь сюн так утруждался, не могу взять в толк». Тянь Бо-гуан рассмеялся: «Лин-ху сюн, изволь, попробуй угадать». Лин-ху Чун заявил: «Не буду угадывать!» Налил большую чарку вина, произнес: «Тянь сюн, ты пришел на Хуашань как гость, независимо от того как проявлено уважение, «заемные цветы преподнес Будде» – за чужой счет сделал подарок, давай все же выпьем это самое лучше в Поднебесной вино!»
Тянь Бо-гуан ответил: «Премного благодарен», и выпил свою чарку досуха, за ним Лин-ху Чун опорожнил свою чарку. Двое подняли вверх пустые чарки, расхохотались, и вместе поставили чарки. Внезапно Лин-ху Чун провел удар «летящей стопой», раздался стук, и два больших кувшина с вином полетели в пропасть. Прошло довольно долгое время, и со дна пропасти пришло приглушенное двойное эхо. Тянь Бо-гуан взволновался: «Лин-ху сюн, ты зачем скинул кувшины?» Лин-ху Чун ответил: «Пути у нас разные, и планы не одинаковые, Тянь Бо-гуан, ты погряз в преступлениях, убиваешь кого попало, в мире боевых искусств тебя все ненавидят до скрежета зубовного. Лин-ху Чун отнесся к тебе с большим уважением, не считаясь с тем, что ты тварь, презренный последователь низкого пути, и выпил с тобой три больших чарки вина. На этом дружеская встреча закончена. Что там эти два кувшина прекрасного вина, даже если бы ты все драгоценности Поднебесной сложил передо мной, неужели смог бы купить этим дружбу Лин-ху Чуна?» раздался скрежет, он выхватил меч, и вскрикнул: «Тянь Бо-гуан, нижайше прошу тебя еще раз поучить меня твоим высоким приемам быстрой сабли».
Но Тянь Бо-гуан не стал вынимать саблю, покачал головой, и сказал: «Лин-ху сюн, искусство меча вашей драгоценной фракции предельно высоко, но ты еще молод годами, не вошел в пору воинской зрелости, никак не можешь быть противником Тянь Бо-гуану». Лин-ху Чун глубоко вздохнул, покивал головой, ответил: «Верные слова, Лин-ху Чун на протяжении десяти лет не сможет убить Тянь Бо-гуана», и он с треском вогнал меч обратно в ножны.
Тянь Бо-гуан расхохотался: «Настоящий герой!» Лин-ху Чун ответил: «Лин-ху Чун только безымянная пешка в Цзянху [Среди Рек и Озер – в мире вольных людей, на территориях, управляемых негласными законами авторитетов воинских искусств, кланами, союзами бойцов или разбойников.] Тянь сюн не погнушался подняться на гору Хуашань, не иначе, как пришел снять мою голову с плеч. Мы с тобой враги, а не друзья, и если Тянь сюн решил взять чью-то иную жизнь, то я этого не допущу». Тянь Бо-гуан расхохотался: «Ты еще моих слов не слышал, а уже отказываешься». Лин-ху Чун ответил: «Вот именно. Независимо от того, о чем ты меня попросишь, не буду этого делать. Но мне тебя не одолеть, так что смажу-ка я подошвы жиром, да и убегу». Сказав это, развернулся, и забежал за скалу. Он знал, что этого человека зовут «Десять тысяч ли одиноко идущий», ноги у него изумительно быстрые, его техника сабли мощная, побед не счесть, но, хотя он уже несколько десятков лет творил злодеяния, но несколько раз следовал принеципам рыцарского поведения, в этой ситуации он должен был ловить, ни в коем случае не ранив, чтобы не опорочить свое «мастерство легкости». Поэтому Лин-ху Чун помчался изо всех сил.
Но, независимо от того, как он быстро бросился бежать, Тянь Бо-гуан оказался еще быстрее, Лин-ху Чун промчался всего несколько саженей, ауж Тянь Бо-гуан стоял перед ним. Лин-ху Чун тут же развернулся, и побежал обратно, рассчитывая бросится в пропасть,сделал десяток шагов, но Тянь Бо-гуан снова его опередил, вытянул руку, схватил, и рассмеялся. Лин-ху Чун сделал еще три шага, и закричал: «Убежать не удалось, только драться остается. Но только я позову на помодмогу, уж прошу Тянь сюна не обижаться». Тянь Бо-гуан расхохотался: «Если на помощь придет господин Юэ, главный наставник, то некий Тянь тут же убежит, жиром смазав подошвы. Но в настоящее время Господин и госпожа Юэ находятся в Шаньдуне, на востоке провинции, в пятидесяти ли отсюда, не смогут быстро прийти. Что до младших братьев и сестер-наставниц, хоть их и много, да не противники они Тянь Бо-гуану. Мужчины только даром отдадут свои жезни, а женщины… хэ-хэ хэ-хэ». Хоть он и рассмеялся, но смысл этого смеха был отнюдь не добрый.
Лин-ху Чун испугался, подумав: «Сыгуоя – скала размышлений, расположена очень далеко от общего зала горы Хуашань, даже если я закричу изо всех сил, братья и сестры-наставницы не услышат меня. Этот человек – выдающийся любитель «сорвать цветок», преступный развратник, если он столкнется с сяошимэй… ой-ё-ёй, какая опасность! Счастье еще, что мне только что не удалось от него убежать, иначе Тянь Бо-гуан пошел бы искать меня в общем зале горы Хуашань, и точно столкнулся бы там с сяошимэй. Сяошимэй и другие сестры обликом подобны цветам и луне, попадутся на глаза этому злобному преступному развратнику, такое… такое не искупить и десятью тысячью смертей».
В мгновение ока пришло решение: «Нужно хоть как-нибудь тянуть время, дождаться, пока шифу и шинян вернутся на гору, тогда все будет в порядке». Тут же сказал: «Ну ладно, Лин-ху Чун в бою не победил, бегством не скрылся, помощи не докликался…» Он развел руками, выражая полную беспомощность, смысл был такой: делай что хочешь, а я полностью полагаюсь на волю Небес. Тянь Бо-гуан засмеялся: «Лин-ху сюн, ты выбрось прочь из головы ошибочные мысли, что некий тянь хочет тебе зла, на самом деле это дело обернется для тебя огромной пользой, в будущем ты наверняка еще не раз поблагодаришь меня».
Лин-ху Чун махнул руками и произнес: «Ты сделал так много злых дел, репутация твоя отвратительная, не стоит говорить о том, что это дело мне принесет добро. Лин-ху Чун бережет свою чистоту, уж точно не будет мараться с тобой в общих нечистотах». Тянь Бо-гуан рассмеялся: «Некий Тянь обладает отвратительной репутацией, великий мастер воровски «срывать цветы», а Лин-ху сюн честный последователь первого благородного человека в мире боевых искусств – господина Юэ, не может мараться со мной в общих нечистотах. Да только, знаешь – бывает так, что сделаешь ошибку, а потом настанет день, и уже поздно будет жалеть?» Лин-ху Чун спросил: «Что это значит, настанет день, когда поздно будет жалеть?»
Тянь Бо-гуан рассмеялся: «В хэйянском заведении «Возвращение диких гусей» Лин-ху Чун и некий Тянь были приятелями по застолью и совместной выпивке». Лин-ху Чун ответил: «Лин-ху Чун всегда был поклонником доброго вина, выпили вместе несколько кубков, что в том запретного?» Тянь Бо-гуан произнес: «В Хэншаньском «Дворе драгоценностей» Лин-ху Чун и некий Тянь вместе наслаждались шаловливыми прелесницами». Лин-ху Чун произнес: «Тьфу, в то время Лин-ху Чун был тяжело ранен, ему там жизнь спасали, некоторое время там пробыл, раны залечивая, к чему тут говорить о прелесницах?» Тянь Бо-гуан рассмеялся: «Однако как раз в этом «Дворе драгоценностей» Лин-ху Чун делил одеяло, сон и радость общения с двумя юными девами, подобными цветам и драгоценному нефриту». Лин-ху Чун рассердился, закричал: «Тянь Бо-гуан, ты рот ополосни! У Лин-ху Чуна репутация чистая, те две девушки еще более чисты, подобно прозрачной яшме и льду. Еще раз извергнешь изо рта такую мерзость, придется с тобой поступить невежливо!»
Тянь Бо-гуан рассмеялся: «Да как же это ты со мной сегодня можешь быть невежливым? Если бы ты хотел защитить честное имя клана горы Хуашань, в то время должен был быть с теми двумя барышнями поучтивее, а то что же это ты перед героями-представителями кланов Цинчэн, северной и южной Хэншани, делил с ними постель? Ха-ха, ха-ха!» Лин-ху Чун рассвирепел, взревел, и с бешеной силой ударил Тянь Бо-гуана кулаком. Тянь Бо-гуан со смехом уклонился, произнес: «Об этом тебе было нужно раньше думать, когда ты с этими двумя юными девушками легкомысленно оказался в одной постели, иначе с чего это одна из них сейчас по тебе сохнет?»
;;
Лин-ху Чун подумал: «Этот человек совершенно бессовестный, что не скажи, он все опошлит, кто знает, сколько он еще гадостей может наговорить, но ведь тогда, в Хэнъяне, в кабачке «Возвращение диких гусей» я сумел его поймать на уловку, опозорил его на всю жизнь, вот этим и попробую заткнуть его рот». Тут же сменил гнев на улыбку, и произнес: «Я знал, что Тянь сюн за тысячу ли пришел сюда на Хуашань, а вот оказывается, что он сделал это, выполняя волю маленькой монахини И Линь, своего отца-наставника, по ее приказу принес мне эти два кувшина прекрасного вина, в благодарность за то, что я подарил ей такого замечательного и послушного ученика-последователя, хэ-хэ, хэ-хэ!»
Тянь Бо-гуан покраснел, замер, и с самым серьезным выражением лица произнес: «Эти два кувшина вина, я принес сюда по своей собственной воле, но, то, что привело меня на гору Хуашань, действительно имеет отношение к маленькой наставнице И Линь». Лин-ху Чун рассмеялся: «Шифу есть шифу. К чему эти ненужные разделения на большого отца отца-наставника, или маленького отца наставника? Если великий муж обронил слово, то его на четверке лошадей не догонишь, неужели ты не знаешь этого? И Линь шимэй является выдающейся ученицей знаменитого клана горы северная Хэншань, ты ей поклонился, как отцу-наставнику, тут тебе крупно повезло, ха-ха!» Тянь Бо-гуан разгневался, опустил руку на рукоять сабли, хотел уже размахнуться, но остановил клинок, и крайне холодно сказал: «Лин-ху сюн, твое гунфу рукопашного боя никуда не годится, а вот гунфу ртом молоть, наоборот – очень мощное». Лин-ху Чун рассмеялся: «саблей, мечом, кулаком и ногой я не противник старшему брату Тяню, мне легче с ним речами померяться». Тянь Бо-гуан произнес: «Слова – что ветер, Тянь Бо-гуан с легкостью признает здесь свое поражение. Старший брат Лин-ху, пошли уже со мной». Лин-ху Чун ответил: «Не пойду! Убей меня, а все равноне пойду!»
Тянь Бо-гуан сказал: «Но ведь ты даже не знаешь, куда я тебя хочу отвести?»
Лин-ху Чун ответил: «Не знаю! Хоть на Небо, хоть под землю, куда бы Тянь Бо-гуан не отправился, Лин-ху Чун с ним не пойдет».
Тянь Бо-гуан медленно покивал головой: «Я пришел лишь затем, чтобы просить тебя повидаться с маленькой наставницей И Линь». Лин-ху Чун вздрогнул: «И Линь шимэй снова попала в твои злобные руки? Да ты злостный преступник, осмелился с собственным отцом-наставником быть непочтительным!» Тянь Бо-гуан раздраженно произнес: «Уважаемый наставник некоего Тяня уже много лет назад покинул этот мир, задолго до встречи с маленькой наставницей И Линь». Его вид немного потеплел, и он добавил более миролюбиво: «Маленькая наставница И Линь ночами скучает, днями думает, все беспокоится о старшем брате Лин-ху, ничтожный тебе другом является, никогда больше не осмелится быть с ней непочтительной, на этот счет можешь не беспокоиться. Ну да пошли уже!»
;;
«Лин-ху Чун ответил: «Не пойду! Ни за что не пойду!» Тянь Бо-гуан усмехнулся, но промолчал. Лин-ху Чун спросил: «Ты чего смеешься? Твое гунфу лучше моего, давай, «натягивай тугой лук», силой принуждай, хочешь меня заставить спуститься с горы?» Тянь Бо-гуан ответил: «У некоего Тяня абсолютно нет враждебности к старшему брату Лин-ху, вовсе не хочу провиниться перед тобой, пришел вместе порадоваться, вовсе не хотел отношения портить». Лин-ху Чун произнес: «Тянь Бо-гуан, твои методы сабли предельно высоки, хочешь убить меня – так убей, это не беда, Лин-ху Чун предпочтет смерть позору, хоть моя жизнь и в твоих руках. А вот заставить меня спуститься с горы никак невозможно».
Тянь Бо-гуан склонил голову набок, искоса взглянув на Лин-ху Чуна: «Я поручение получил, просить тебя встретиться с маленькой наставницей И Линь, это не ее намерение, к чему тебе жизнью бросаться?» Лин-ху Чун ответил: «Если я решил что-то не делать, не важно уже – ты, или шифу, шинян, глава альянса пяти твердынь, Небесный владыка – никто меня не принудит. Решил, что не пойду – десять тысяч раз не пойду, сто тысяч раз не пойду». Тянь Бо-гуан сказал: «ты такой крепкий орешек, придется некоему Тяню обойтись с тобой по-плохому». Раздался лязг – он взял в руки саблю. Лин-ху Чун разгневался: «Да ты уже тем, что мысли мои отвлек, уже передо мной провинился. Это скала размышлений горы Хуашань, сегодня она станет местом, где он расстанется с жизнью». Говоря это, он обнажил меч. Тянь Бо-гуан отступил на шаг назад, слегка наморщил лоб, и произнес: «Лин-ху Чун, у нас с тобой нет ни вражды, ни ненависти, к чему ставить свои жизни на кон? Может, поспорим на что?» Лин-ху Чун в сердце обрадовался: «Хочет биться об заклад, из этго тоже ничего не выйдет. Если я даже и проиграю, как-нибудь смогу отвертеться». Вслух же сказал: «На что спорить будем? Я, если выиграю, точно не пойду, если проиграю – все равно не пойду». Тянь Бо-гуан улыбнулся: «Старший ученик главы клана горы Хуашань, так боишься методов быстрой сабли Тянь Бо-гуана, ты и тридцати моих приемов не отобьешь». Лин-ху Чун рассердился: «Да когда это я тебя боялся? Велика беда – умереть от твоей сабли».
Тянь Бо-гуан сказал: «Старший брат Лин-ху, да разве я на тебя смотрю свысока, но только боюсь, что ты и тридцать моих приемов не сможешь отбить. Если ты отобьешь мои тридцать приемов быстрой сабли, некий Тянь похлопает себя по заднему месту, и пойдет своей дорогой, не будет больше тебе докучать. Но, если за тридцать приемов некий Тянь победит тебя, то уж лучше тебе вместе со мной спуститься с горы, и пойти встретиться с маленькой наставницей И Линь». Внезапно Лин-ху Чун изменил ход своих мыслей, одновременно размышляя о методе быстрой сабли Тянь Бо-гуана, втайне подумав: «Я с ним уже дважды дрался, о его технике сабельно боя размышлял несчетное количество раз, шифу и шинян давали мне свои указания. Мне всего-то нужно себя защитить, неужели тридцать его приемов не отобью?» И вслух закричал: «Хорошо, давай свои тридцать приемов!» Рванул меч, атакуя его. Он использовал прием своей школы «Справедливый феникс», меч зазвенел, рассекая воздух, и в тот же миг Тянь Бо-гуан был полностью покрыт паутиной блистающего сверкания меча. Тянь Бо-гуан одобрительно произнес: «Хороший меч!» Махнул саблей, и отступил на шаг.
Лин-ху Чун вскричал: «Первый прием!» И начал выполнять прием «уступчивостью встретить гостя», вновь продолжив атаку. Тянь Бо-гуан снова похвалил: «Хорошая техника!» Зная, что в этом приеме скрыто множество тайных продолжений, не посмел в этот раз блокировать саблей, уклонился корпусом со скользящим шагом, ушел с разрывом дистанции. Этот уклон на самом деле вовсе не был отдельным приемом, но Лин-ху Чун, вскричал: «Второй прием!», ни на секунду не остонавливаясь, тут же продолжил атаковать. Он слитно провел пять атак, Тянь Бо-гуан или защишался, или уклонялся, сам ни разу не атаковал, пока Лин-ху Чун не досчитал до пяти. Дождавшись, когда Лин-ху Чун начнет седьмую атаку, Тянь Бо-гуан издал громкий крик, и жестко рубанул саблей, сабля и меч столкнулись, и меч в руках Лин-ху Чуна провалился вниз.
Тянь Бо-гуан закричал: «Шестой прием, седьмой прием, восьмой прием, девятый прием, десятый прием!» Разок вскрикнет, и тут же рубанет саблей, слитно провел пять приемов, пять раз рубанул, совершенно не изменяя прием, каждый раз целясь Лин-ху Чуну в голову. Лин-ху Чун только чувствовал что его тело дрожит под ударами противника, он и вздохнуть не мог, из последних сил защищаясь мечом, все звенело от ударов, сабля и меч сталкивались, его кисть занемела, и меч упал на землю. Тянь Бо-гуан еще раз замахнулся саблей, Лин-ху Чун закрыл глаза, не в силах более сопротивляться. Тянь Бо-гуан расхохотался, спросив: «Сколько всего приемов получилось?» Лин-ху Чун открыл глаза и произнес: «Твоя техника сабли разумеется, выше моей, физическая сила, внутренняя энергия – тоже намного превосходят мои, Лин-ху Чун тебе не соперник». Тянь Бо-гуан рассмеялся: «Ну так пошли!» Лин-ху Чун покачал головой: «Не пойду!» Тянь Бо-гуан помрачнел, произнес: «Старший брат Лин-ху, некий Тянь уважает тебя, как великого мужа и отличного китайского парня, верит тебе на слово, что это ты обратно поворачиваешь?» Лин-ху Чун ответил: «Я сначала не поверил, что ты меня тридцатью приемами победишь, вот теперь проиграл, но я вовсе не соглашался в случае поражения с тобой пойти. Я это говорил, или нет?» Тянь Бо-гуан понял, что эти слова он сам говорил, а Лин-ху Чун вовсе не подтвердил, он помахал саблей и с ледяным смешком произнес: «У тебя между именем и фамилией иероглиф «ху» – «лиса» затесался, оказывается тут имя не зря дано. Ну, если ты не говорил, то как же нам быть?» Лин-ху Чун ответил: «Я только что проиграл прием, проиграл, но не до конца, это потому, что силы наши не равны, я сердцем этого не принимаю, дай мне немного отдохнуть, и еще померяемся».
Тянь Бо-гуан сказал: «Ну ладно, дам тебе убедиться, что ты проиграл». Сел на камень, упер руки в бока, и посмеиваясь, взглянул на Лин-ху Чуна.
;;
Лин-ху Чун торопливо размышлял: «Этот злобный преступник точно хочет увести меня с горы, не могу понять, что у него за хитрый план, не верится мне, что это ради того, чтобы повидаться с младшей сестренкой-наставницей И Линь, это наверняка не так. Он, опять-таки, не является истинным последователем И Линь шимэй, более того, И Линь шимэй, едва его увидит, так у нее сразу и души вон от страха разлетаются, с чего ей с ним связываться? Так что надо мне его обвести, но как же от него сбежать?» Тут он начал думать о том, как только что продержался против шести его приемов рубящей сабли – технический уровень был довольно посредственным, но вот ярость и мощь несравненные, он совершенно не представлял себе, как этому противостоять. Тут ему в сердце ударилась мысль: «Тогда ночью в безлюдных горах, господин Мо Да убил мастера клана горы Суншань Фэ Биня, техника клана горы южная Хэншань ловкая и непредсказуемая, ее можно противопоставить Тянь Бо-гуану, она перед ним не спасует». На стене в дальней пещере вырезаны все техники клана Южная Хэншань, я могу сбегать и выучить приемов тринадцать – четырнадцать, могу еще разок попытать удачи против Тянь Бо-гуана». И тут же снова задумался: «Техники меча южной Хэншань тонкие и несравненно искуссные, разве смогу я их вот так сразу выучить, это все мои нелепые фантазии». Тянь Бо-гуан заметил, что на его лице попеременно вспыхивают то уныние, то радость, то снова все вдруг сменяется разочарованием, и засмеялся: «Старший брат Лин-ху, ну, уже выдумал уловку, чтобы разбить мою технику сабли?» Лин-ху Чун, едва услышал, как он с особым ударением произнес эти два иероглифа «уловка» – тут же вспыхнул от гнева, и вскричал: «Да чтобы разбить твою технику сабли, к чему прибегать к каим-то уловкам? Ты тут постоянно языком мелешь, с толку сбиваешь, сосредоточиться невозможно, мне нужно в пещере в одиночестве поразмышлять, чтобы ты не мешал». Тянь Бо-гуан засмеялся: «Ну, иди, предайся горесным размышлениям, не буду тебе мешать». Лин-ху Чун, как услышал, произнесенные особенно ехидным тоном слова «горесные размышления», так потихоньку про себя выругался, и вошел в пещеру.
;;
Лин-ху Чун зажег свечу, влез в дальнюю пещеру, дошел до камня, на котором были вырезаны техники меча горы Южная Хэншань. Но, едва увидал на комплексы движений, поражающие своей непредсказуемостью, если бы сам не видел их своими глазами, ни за что бы не поверил, что в мире может быть такой странный и парадоксальный стиль. Он задумался: «Прямо сейчас, сразу выучить эти методы меча – это абсолютно нереально. Я только могу выучить несколько наиболее удивительных изменений, запомню кое-что, а как выйду с ним биться, как начну все это пытаться в бою применить, будет чудо, если задену его случайным ударом». Он смотрел и размышлял, и, хотя видел, что каждый прием горы южная Хэншань разбит врагом, но полагал, что Тянь Бо-гуан наверняка не знаком с этими контрприемами, и уж об этом не стоит беспокоиться».
;;
Он и запоминал последовательность, и одновременно рукой воспроизводил движения, успел выучить около двенадцати приемов, потратил почти целую стражу, как вдруг услыхал снаружи голос Тянь Бо-гуана: «Лин-ху сюн, выходи уже, а не то я войду». Лин-ху Чун выскочил наружу с мечом в руке, закричал: «Хорошо, я с тобой еще раз сражусь тридцать раз!» Тянь Бо-гуан рассмеялся: «Ну, а если Лин-ху Чун и на этот раз проиграет, то как тогда быть?» Лин-ху Чун ответил: «Да все равно уже в первый раз проиграл. Проиграю еще раз, ну и что?» Говоря это, пустил в дело меч, будто начался бешеный ветер с проливным дождем, и враз провел семь приемов. Эти семь приемов были только что выученные им в дальней пещере, оказалось, что и с некоторыми упущениями в последовательности, они отлично сработали. Тянь Бо-гуан не ожидал, что меч школы Хуашань способен на такие изменения, он забеспокоился, отступил несколько раз подряд, выждал до десятого приема, в сердце своем тайно изумился, но засвистел, и перешел в контратаку саблей. Мощь его сабли была ужасна, Лин-ху Чуну было нелегко к ней приспособиться, на десятом приеме их клинки скрестились, и меч Лин-ху Чуна снова был выбит из его руки.
Лин-ху Чун отскочил на пару шагов, вскричал: «Тянь сюн меня силой одолел, это вовсе не победа техникой сабли. В этот раз проигрыш не окончательный, дай мне еще раз выдумать тридцать приемов меча, и снова сразимся». Тянь Бо-гуан рассмеялся: «Твой учитель сейчас в пятистах ли отсюда, идет по следу некоего Тяня, дней десять, а то и полмесяца не сможет вернуться на Хуашань. Лин-ху сюн изобрел хитрый план отсрочек, да только боюсь, что он бесполезен». Лин-ху Чун произнес: «Если бы я полагался на то, что мой учитель придет и разделается с тобой, что тут героического, был бы я настоящим китайским парнем? Я после тяжелой болезни еще не оправился, силы и энергия не восстановились, тебе-то легко, тебе и половины приемов хватит, неужели ты не сможешь отбиться от моих тридцати приемов?» Тянь Бо-гуан засмеялся: «Я на твою хитрость не попадусь. Победил тебя техникой сабли – хорошо, хребтовой мощью тебя победил – тоже хорошо, поражение есть поражение, победа есть победа, а вот победа языком в споре – что с нее проку?»
Лин-ху Чун сказал: «Хорошо! Ты меня здесь ожидай, как сын Китая и великий муж, не вздумай испугаться, и тайком улизнуть с горы, Лин-ху Чун ведь не может тебя преследовать!» Тянь Бо-гуан расхохотался, отступил на пару шагов, и снова сел на камень. Лин-ху Чун пробрался в дальнюю пещеру, стал лихорадочно размышлять: «Тянь Бо-гуан ранил старейшину клана горы Тайшань Тянь Суна, разбил ученицу клана горы северная Хэншань И Линь, только что я бился с ним методами меча клана южная Хэншань, но технику клана горы Суншань он может и не знать». Подбежал к схемам, где разбиралась техника горы Суншань, выучил десять приемов, и подумал: «Из изученных мной техник горы южная Хэншань не успел применить десять приемов, я их добавлю к приемам горы Суншань, а еще внезапно буду среди них вставлять приемы нашей школы, не уверен, но это может сбить его с толку».
Не дожидаясь, пока Тянь Бо-гуан его окрикнет, вышел на бой. Он применял то приемы Суншань, то приемы южной Хэншани, а между ними вставлял виртуозные приемы горы Хуашань. Тянь Бо-гуан только вскрикивал: «Странно, удивительно!» Однако во время проведения двадцать второго приема он приставил свою саблю к шее Лин-ху Чуна, принудив того выпустить меч. Лин-ху Чун сказал: «В первый раз я продержался только пять приемов, потом поразмыслил немного, смог отбиться от тебя восемнадцать раз, снова поразмышлял немного, и уже двадцать два раза продержался. Тянь сюн, тебе не страшно?» Тянь Бо-гуан рассмеялся: «Чего мне бояться?» Лин-ху Чун ответил: «Если мне еще разок поразмышлять в непрерывной концентрации, то смогу одолеть твои тридцать приемов. Если еще продолжить размышления, то смогу тебя победить, даже если и не убью, разве это не будет для тебя ужасным событием?» Тянь Бо-гуан ответил: «Некий Тянь давно шатается в Цзянху [среди рек и озер, в мире боевых искусств, на территориях, где нет писаных законов, а все определяют воинские навыки] среди всех, с кем довелось там столкнуться, Лин-ху Чун – самый умный, да только жаль, что уровень его боевого мастерства намного ниже, чем у некоего Тяня, даже если он волшебным образом продвинется с удивительной скоростью, но, чтобы он за несколько страж [приблизительно двухчасовые интервалы, сутки делились на двенадцать страж – шесть ночных и шесть дневных] смог одолеть некоего Тяня, в Поднебесной нет таких уловок и такой логики». Лин-ху Чун сказал: «Лин-ху Чун давно шатается в Цзянху, из всех, с кем столкнулся за свою жизнь, Тянь сюн – самый смелый и безрассудный. Видит же, что с каждой схваткой Лин-ху Чун становится все сильнее, однако вовсе не хочет убежать, редкий человек, редкий. Тянь сюн, побудь немного в одиночестве, я пойду еще поразмышляю».
Тянь Бо-гуан рассмеялся: «Да пожалуйста!»
;;
Лин-ху чун медленно вошел в пещеру, поругивая Тянь Бо-гуана, с беззаботным видом, но на самом деоеон чем дальше, тем больше беспокоился: «Этот преступник пришел на гору Хуашань, уж точно не с добрыми намерениями. Он точно знает, что шифу и шинян разыскивают его, чтобы убить, так что же он сюда пришел сол мной приемы разбирать, силами меряться? Понимает, что я его задерживаю, а не убивает, ведь он может обездвижить меня, нажав на точки, так, что я и не дернусь, почему же он отпускает меня снова и снова? Каков, в конце концов, его умысел?» Он заподозрил, что Тянь Бо-гуан пришел на Хуашань с каким-то страшным планом, но в чем заключался этот ужасный план, он так и не мог догадаться, подумал: «Если он хочет меня запутать, хочет, чтобы я собрал всех братьев и сестер-наставников, не проще бы было просто убить меня?» Думал над этим, потом вскочил, решив: «Сегодняшняя история, похоже предельно опасна для всего нашего клана горы Хуашань. Шифу и шинян нет на месте, Лин-ху Чун является старшим в школе, мне нельзя думать о личном спасении. Независимо от того, какие козни задумал Тянь Бо-гуан, мне нужно найти способ, воспользоваться любым шансом убить его». Утвердившись в этом немерении, он подошел к скале со схемами, и в этот раз стал выбирать и запоминать самые смертельные, наиболее верные способы убить противника.
Небо уже светлело, когда он вышел из пещеры. Лин-ху Чун настроился на убийство, однако напустил на себя веселый вид, и произнес: «Старший брат Тянь, ты затруднился прибыть на Хуашань, маленький младший брат недостаточно проявил гостеприимство, на самом деле, совершенно не уважительно получилось. После этого состязания, независимо от того, кто победит, кто проиграет, маленький младший брат просит Тянь сюна отведать нашей местной выпивки и деликатесов». Тянь Бо-гуан засмеялся: «премного благодарен!» Лин-ху чун сказал: «Когда-нибудь потом, когда спущусь с горы, снова пересечемся с тобой, и нам с тобой придеться биться не на жизнь, а на смерть, не сможем уже так, как сегодня, церемонно соревноваться». Тянь Бо-гуан произнес: «Лин-ху Чун сегодня такой дружелюбный, даже жалко будет убивать. Да только, если я тебя сейчас не убью, твое воинское мастерство слишком стремительно развивается, в другой раз, когда твое мастерство меча будет мощнее моего, тыне сможешь пощадить такого преступного любителя сорвать цветочек, как я». Лин-ху Чун произнес: «Точно так, когда в другой раз будем взаимно изучать боевое мастерство, это будет прискорбный случай. Тянь сюн, маленький младший брат начинает приемы, просит тебя дать обучающие указания». Тянь Бо-гуан рассмеялся: «Не смею, недостоин, Лин-ху сюн – прошу!»
Лин-ху Чун произнес: «Маленький младший брат, чем больше размышляет, тем больше понимает, что не является противником для Тянь сюна». Фразы не закончил, а уже начал выполнять укол мечом. Когда его меч был в трех локтях от груди Тянь Бо-гуана, он убрал лезвие косо в сторону, а затем внезапно атаковал яросным возвратным ударом. Тянь Бо-гуан махнул саблей в защитном движении. Лин-ху Чун не стал ждать, пока клинки сшибуться, внезапно сделал обвод, и продолжил атаку под рукой противника. Этот прием был предельно опасным, Тянь Бо-гуан был потрясен, отпрыгнул в сторону. Лин-ху Чун продолжил атаку, слитно провел три атаки мечом, вкладывая все силы в каждый удар, стремясь убить Тянь Бо-гуана. Тянь Бо-гуан упустил инициативу, его формы были слабыми [Не мог принять правильные позиции. (В китайских боевых искусствах «форма» подразумевает правильную рычажную структуру тела, позволяющую легко переходить от динамических нагрузок к статическим)], он «на востоке защищался, на западе отбивался», вдруг раздался треск, и меч Лин-ху Чуна пропорол в его штанине дыру, всего на вершок не дойдя до тела.
Тянь Бо-гуан кулаком так врезал Лин-ху Чуну, что тот покатился кувырком, в гневе вскричал: «Да ты своими приемами убить меня решил, это что, по-твоему, называется взаимно изучать боевое искусство?» Лин-ху Чун прыжком вскочил, засмеялся: «Во всяком случае, пусть я и все силы вложил, но в конце концов, и малейшего волоска на теле Тянь сюна не повредил. А ты с левого кулака не слабо бьешь». Тянь Бо-гуан рассмеялся: «Провинился». Лин-ху Чун рассмеялся, сделал шаг вперед, сказав: «Похоже, что у меня два ребра сломано». Он сближался, внезапно перекинул меч в левую руку, и провел укол, держа меч обратным хватом. Этобыл изумительный по своей внезапности метод убийства клана горы южная Хэншань. Тянь Бо-гуан был потрясен, острие меча было всего в нескольких вершках от его подбрюшья, он всем телом рванулся, и покатился по земле. Лин-ху Чун тут же сблизился и еще четыре раза без всякого стеснения проатаковал его уколами меча, так, что каждым уколом меч зарывался в землю, но тут вдруг Тянь Бо-гуан левой ногой «летящей стопой» пнул его в руку, и тут же провел слитный прием «неразлучные уточки» – правой ногой пнул Лин-ху Чуна в побрюшье. Лин-ху Чун потерял меч, и отлетел, упав на спину. Тянь Бо-гуан вскочил на ноги, прыгнул вперед, и приставил саблю к его горлу, с ледяным смешком произнес: «Очень опасная техника меча! Некий Тянь едва не отдал тебе свою жизнь, ну, теперь-то признаешь поражение? Лин-ху Чун засмеялся: «Разумеется, не признаю. Мы договаривались техникой фехтования соревноваться, а ты вовсю руками и ногами махаешь. И кулак использовал, и ногами бил, ну как же это можно засчитать?»
Тянь Бо-гуан отвел саблю, с ледяной усмешкой произнес: «Даже если кулак и ноги не засчитывать, все равно, не было тридцати приемов». Лин-ху Чун поднялся, и гневно произнес: «Ну, побил ты меня за тридцать приемов, значит – твой уровень боевого мастерства выше, ну и что? Хочешь убить – так убивай, чего меня осмеиваешь? Смешно – так посмейся, к чему изеваться-то?» Тянь Бо-гуан отошел на шаг, произнес: «Старший брат Лин-ху справедливо упрекает, некий Тянь виноват». Обнял ладонью кулак, произнес: «Некий Тянь благодарит за выговор, прошу старшего брата Лин-ху простиь вину».
;;
Лин-ху Чун встревожился, он совершенно не мог представить себе, что такой храбрец вдруг пойдет на попятную, признает вину. Он тоже ритуально обнял ладонью кулак, произнес: «Не достоин!», сам подумал: «Церемониями прикрываются, когда имеют план. Он мне выказывает такое почтение, но кто знает, что у него на уме?» Не стал предаваться пустым тревогам, решил спросить напрямую: «Тянь сюн, Лин-ху Чун в сердце своем не все понимает, уж не знает, может ли Тянь сюн нарямую поведать все без утайки?» Тянь Бо-гуан ответил: «Дела Тянь Бо-гуана правдивее его слов. Преступный развратник, похититель людей, убийца, поджигатель, такое не скроешь, Тянь Бо-гуан сделал то, что сделал, как такому можно доверять?» Лин-ху Чун ответил: «Исходя из сказанного, Тянь Бо-гуан, наоборот, честный и откровенный человек, хороший китайский парень». Тянь Бо-гуан произнес: «Хороший китайский парень – эти три иероглифа, я их не достоин, все считают меня настоящим подлецом, низким человеком». Лин-ху чун сказал: «Хэ-хэ, среди рек и озер, наоборот – маловато таких, как Тянь сюн. Прошу старшего брата Тяня ответить, каков его хитрый далеко идущий план, вынудить моего шифу уйти далеко от горы, затем подняться сюда и вынудить меня пойти вместе с ним, куда, в конце концов, ты хочешь меня увести?» Тянь Бо-гуан ответил: «Некий Тянь уже говорил тебе, что просит тебя пойти встретиться с маленькой наставницей И Линь, так как она по тебе тоскует». Лин-ху Чун покачал головой: «Эта вещь слишком странная и невероятная, Лин-ху Чун вовсе не трехлетний ребенок, чтобы в такое поверить».
Тянь Бо-гуан гневно сказал: «Некий Тянь уважает тебя, как героя и отличного китайского парня, ты же меня держишь за тварь бессовесную. Почему ты не доверяешь моим словам? Неужели из моего рта не человеческие слова исходят, а дерьмо собачье? Если я вру, то тогда я хуже, чем собака или свинья». Лин-ху Чун заметил, что тот говорит совершенно искренне, на самом деле уже не мог не поверить, неожиданно поразился, и спросил: «То дело, что Тянь сюн поклонился маленькой наставнице, как шифу, на самом деле – просто игра, не на самом деле, однако, разве ради нее, пройдя тысячеверстную даль, пришел пригашать меня спуститься с горы?» Тянь Бо-гуан неожиданно смутился, изменившись в лице: «Это дело не имеет никакого значения. Это приглашение не от нее исходит, как она может быть моим шифу?» Лин-ху Чун ощутил толчок в сердце, втайне подумал: «Не иначе, Тянь Бо-гуан проникся к И Линь истинными чувствами, и его телесное вожделение внезапно превратилось в любовь?» Он произнес: «Уж не влюбился ли ты в маленькую госпожу-наставницу И Линь, и со сладким томлением в сердце жаждешь услышать ее распоряжения?» Тянь Бо-гуан покачал головой: «Да не заморачиваюсь я такими глупостями, с чего ты взял?» Лин-ху Чун ответил: «В конце концов, тут должна быть какая-то другая причина, надеюсь, старший брат Тянь мне ее раскроет».
Тянь Бо-гуан сказал: «Это самое большое несчастье в жизни Тянь Бо-гуана, зачем ты так настойчиво спрашиваешь об этом? В общем, дело обстоит таким образом: если Тянь Бо-гуан не упросит тебя спуститься с горы, то через один месяц он умрет неописуемо ужасной смертью». Лин-ху Чун изумился, но лицом этого не показал, произнес: «Разве такое возможно в Поднебесной?» Тянь Бо-гуанснял с себя рубаху, оголил грудь, и указал на два плоских красных пятнышка размером с монетку: «Здесь Тянь Бо-гуану нажали на точки смерти, да еще и сильный яд нанесли, заставили идти просить тебя увидеться с маленькой наставницей. Если уговорить тебя не удастся, то эти два маленьких пятнышка через месяц нагноятся, и начнут медленно разрастаться. Никакое лекарство на них не подействует, все тело превратиться в тухлое мясо, и через три с половиной года наступит смерть от гниения.
Он помрачнел, и добавил: «Лин-ху сюн, некий тянь говорит тебе правду, если ты не проявишь милосердия, то должен знать, что как бы ты не отказывался, я не перед чем не остановлюсь. Если ты и вправду не пойдешь, Тянь Бо-гуан сделает любое дело. Я и в обучное время не делал ничего, помимо зла, так теперь, на пороге между жизнью и смертью, что меня может остановить?»
Лин-ху чун задумался: «похоже, тут нет обмана, мне только нужно найти способ не дать ему спуститься с горы, и через месяц он подвергнется действию яда, и этот проклятый миром злодей-преступник умрет, мне и не придется убивать его своими собственными руками». Тут же рассмеялся: «Вот уж не знаю, что за великий мастер сделал такое злое дело, поставил Тянь сюна в такое затруднительное положение? Тянь сюн не знает, каким именно ядом он отравлен? Не важно, какой силы яд был использован, на любой яд всегда найдется противоядие». Тянь Бо-гуан огорченно сказал: «Человека, который нажал на точки, и ввел яд, мне не к чему называть. Чтобы нейтрализовать действие этого яда, кроме того человека, есть только один человек – это великий врач Пин И-чжи «знаменитый врач, убивающий людей», но даже и он разве осмелиться мне помочь?»
Лин-ху Чун улыбнулся: «Тянь сюн, доброе слово творит чудеса, да и саблей можно припугнуть, неужели откажет в помощи?» Тянь Бо-гуан сказал: «Хватит уже бросать слова на ветер, я уже сказал, что если не уговорю тебя – мне конец, но не думай, что тебе от этого будет мир и благополучие». Лин-ху Чун произнес: «Ну, это само собой, но ведь еще Тянь сюн должен меня убедить, заставить признать, надо еще раз наши боевые навыки оценить, без этого я никак не могу с тобой спуститься с горы. Тянь сюн, подожди немножко, мне нужно еще раз вернуться в пещеру, хорошенько все обдумать». Он пошел в пещеру, размышляя: «В прошлый раз, когда я бился с Тянь Бо-гуаном, у меня не было необходимости каждый раз продержаться больше тридцати приемов, отчего же в этот раз наоборот, стало еще хуже, я и тридцати приемов продержаться не могу?» Задумался на мгновение, и понял: «Точно, тогда я, хащищая младшую сестру-наставницу И Линь, бился не на жизнь, а на смерть, защищая ее, не думал продержаться тридцать или сорок схваток. А сейчас я постоянно проговариваю про себя – «вот одтин прием», «вот два приема», «три приема», отвлекаюсь на это, всем сердцем стараясь не сбиться со счета приемов, чтобы получилось тридцать. В результате моя техника меча невольно становится недостаточно сильной. Ах, Лин-ху Чун, Лин-ху Чун, почему ты такой непутевый?» Он осознал причину, воспрял духом, и снова отправился к дальней стене изучать боевое искусство. В этот раз он однако стал рассматривать технику меча горы Тайшань. Он вглядывался в неторопливые и точные приемы горы Тайшань, за короткое время не сумел постигнуть их сути, да и сам правильный и спокойный рисунок движений не пришелся ему по характеру. Взглянул, уже хотел было отойти, но в краткий миг заметил, что противник, разбирающий приемы горы Тайшань, вооруженный коротким копьем, двигался с необыкновенной легкостью и проворством. Он чем дольше смотрел, тем более очаровывался его стилем, не замечая течения времени. Он смотрел до тех пор, пока сгоравший от нетерпения Тянь Бо-гуан не закричал, вызывая его на бой. Едва он вышел к нему из пещеры, как тут же оба сошлись в бою. На этот раз Лин-ху Чун усвоил урок, приемов не считал, меч так и сверкал в его руке, атакуя Тянь Бо-гуана. Тянь Бо-гуан смотрел и удивлялся, откуда у Лин-ху Чуна такой неиссякаемый источник приемов. Каждый раз, когда тот уходил в пещеру, то возвращался с новыми идеями, и было похоже, что он не просто так там праздно отдыхал. Двое все быстрей обменивались ударами, отражая непредсказуемые приемы. Вдруг Тянь Бо-гуан резко прыгнул вперед, схватил Лин-ху Чуна за запястье, вывернул его так, что меч развернулся тому прямо в горло. Ударь он слегка своей саблей по мечу – и меч пронзил бы горло Лин-ху Чуна, и он вскричал: «Ты проиграл!» Лин-ху Чун испытывал острую боль в запястье, однако спокойно ответил: «Это ты проиграл». Тянь Бо-гуан сказал: «Это как же я мог проиграть?» Лин-ху Чун ответил: «Это тридцать второй прием». Тянь Бо-гуан удивился: «Тридцать второй?» Лин-ху Чун подтвердил: «Тридцать второй, все точно». Тянь Бо-гуан ответил: «Ты вслух не считал». Лин-ху Чун возразил: «Вслух не считал, а в уме считал все совершенно точно, абсолютно ясно, это без всяких сомнений тридцать второй прием». На самом деле, он и в уме не считал, и все это было очень спорно и туманно.
Тянь Бо-гуан отпустил его руку, сказал: «Не правильно! Ты с самого первого удара начал атаковать, я только защищался, только один раз рубанул саблей, а это был только второй прием». Он стал показывать саблей позицию за позицией, разыграл всю сцену их поединка без малейшего упущения, и оказалось, что всего вплоть до выкручивания запястья, получилось двадцать восемь приемов. Лин-ху Чун смотрел как он восстанавливает картину боя, они бились вдвоем, однако он каждый прием и каждую позицию запомнил с необыкновенной точностью, без малейшей путаницы, в самом деле – удивительный и редкий талант в мире боевых искусств, невольно исполнился восхищения, поднял вверх большой палец в знак одобрения, и сказал: «Тянь сюн обладает потрясающей памятью, оказывается, младший брат ошибся в подсчете, ну, я пошел в пещеру, еще подумаю».
Тянь Бо-гуан сказал: «Обожди немного! В этой пещере скрыта какая-то тайна, я хочу пойти посмотреть. В этой пещере, что, спрятаны какие-то секреты боевых искусств? Отчего это, каждый раз, когда ты входишь в пещеру, то возвращаешься с целым ворохом странных и удивительных приемов?»
Сказав это, пошел к пещере. Лин-ху Чун перепугался: «если он увидит схемы на стене пещеры, это будет совсем не здорово». Однако, изобразил на лице радость, потом изменил выражение на крайне тревожное, изобразил взволнованность, и двумя руками загородил проход, сказав: «То, что скрыто в этой пещере, является воинской тайной нашего незначительного клана, Тянь сюн не является учеником нашего клана Хуашань, и ему нельзя на это смотреть». Тянь Бо-гуан видел изначальное выражение удовольствия на его лице, которое вдруг скрылось под маской тревоги, скорее всего – притворной,и вдруг подумал: «Он слышал, что я хочу войти, отчего же в этот момент он был таким довольным? А потом прикинулся удрученным, на самом деле, скрыл свою радость, он только и ждет, чтобы я туда ворвался. Что-то в этой пещере не так, не иначе, там скрыта дляы меня какая-то ловушка, или там прикормлены ядовитые змеи, или какой иной зверь, я на этот трюк не попадусь». Вслух же сказал: «Оказывается, в пещере скрыты секреты воинского учения драгоценного клана, некий Тянь не будет туда входить смотреть».
Лин-ху Чун покачал головой, он выглядел довольно разочарованным. После этого он еще несколько раз уходил в пещеру, выучивал еще несколько странных и изумительных приемов, не только приемы школ пяти твердынь, но и немало контрприемов из школы их противников, да только не было у него времени отточить мастерство «приготовил – и на продажу» – одним пониманием здесь не обойтись, и никак не мог одолеть тридцать приемов Тянь Бо-гуана.
Тянь Бо-гуан видел, что тот уходит ненадолго в пещеру, размышляет там, и возвращается с новыми разнообразными приемами, пусть и не слишком полезными, чтобы его одолеть, но содержащими в себе изумительные хитрости, он раньше за всю жизнь такого не встречал, на это стоило посмотреть, и он уже стал забывать, зачем сражается, чем дальше, тем больше увлекаясь этими необычайными приемами меча. Уже был полдень, когда Тянь Бо-гуан в очередной раз одолел Лин-ху Чуна, он вдруг подумал: «В этот раз он преимущественно использовал приемы клана горы Суншань, не иначе, как в пещере собрались высокие мастера кланов меча пяти твердынь? Он каждый раз, заходя в пещеру, получает наставления от мастеров, они его обучают, как биться со мной. Ай-йо, к счастью, я не влетел опрометчиво в эту пещеру, в противном случае, как бы я один бился против нескольких высоких мастеров меча школ пяти твердынь?» Когда он так подумал, то как бы невзначай произнес: «Почему они не выходят?» Лин-ху Чун переспросил: «Кто не выходит?» Тянь Бо-гуан ответил: «Обучающие тебя в пещере высокие мастера предшествующих поколений».
Лин-ху Чун вздрогнул, понял, что тот догадывается, и с усмешкой произнес: «Эти мастера предшествующих поколений, не … не желают с тобой соперничать».
Тянь Бо-гуан пришел в ярость, и заорал: «Да у них «имя купленное, репутация дутая», сами себя возвеличили, брезгуют соперничать с таким преступным развратником, как Тянь Бо-гуан. А ну, зави их, пусть выходят, пусть уничтожат Тянь Бо-гуана один на один, их слава только возрастет, и не будет необходимости снова драться с Тянь Бо-гуаном».
Лин-ху Чун покачал головой, рассмеялся: «Ну, раз Тянь сюн так этого желает, пусть войдети в пещеру, и получит указания от одиннадцати мастеров старшего поколения. Они о сабле Тянь Бо-гуана премного наслышаны, но еще не видели в действии». Он знал, что Тянь Бо-гуан нажил среди рек и озер врагов – что деревьев в лесу, поэтому он постоянно настороже, он предполагает, что в пещере есть высокие мастера предшествующих поколений, и теперь ни за что туда не ворвется. Поэтому он подыграл ему, сказав, что мастеров одиннадцать – не ровное число, чтобы обман был более правдоподобным.
Действительно, Тянь Бо-гуан фыркнул, и произнес: «Какие еще высокие мастера? Боюсь, что они сами себя прославили, раздули пустые имена, иначе что же это ты снова и снова так и не можешь одолеть тридцать приемов некоего Тяня полученными от них приемчиками?» Он рассчитывал на свое гунфу легкости, полагая, что даже если одиннадцать мастеров вырвутся из пещеры, он, хоть и не побьет их в поединке, но улизнуть сможет, к тому же, мастера старших поколений очень ревностно относятся к своей репутации, и вряд ли захотят на самом деле скрещивать оружие с таким негодяем. Лин-ху Чун с самым искренним выражением лица заявил: «Это потому, что Лин-ху Чун туповат и неспособен, внутренняя сила неглубока, не выучил всех тонких указаний уважаемых наставников. Тянь сюн лучше бы немного поостерегся ртом лишнее говорить, кавк бы их не рассердил. Ведь, если кто из них рукой двинет, Тянь сюну не понадобится ждать месяц, чтобы яд подействовал, в тот же миг на этой скале размышлений его голова отделится от туловища».
Тянь Бо-гуан произнес: «Ты скажи, в конце концов, что за мастера предшествующих поколений скрываются в этой пещере». Лин-ху Чун напустил на себя загадочный вид: « Эти мастера очень давно уединились от мира, давно отстранились от внешних дел, они тут давно находятся, и им нет никокого дела до Тянь сюна. Что говорить о том, что эти старцы не нарушат своего затворничества, о них не стоит даже упоминать, старший брат Тянь их знать не может. Не будем об этом говорить, и все тут». Тянь Бо-гуан по виду Лин-ху Чуна заполдозрил, что тот что-то скрывает, произнес: «Суншань, Тайшань, северная и южная Хэншань – эти четыре фракции все еще имеют немало несравненных мастеров предшествующих поколений. Но ваша драгоценная фракция, однако, не имеет почитаемых старцев – их не осталось. Об этом все в воинском сообществе прекрасно оседомлены. Лин-ху сюн говорит – как реку изо рта выливает, но что-то не верится». Лин-ху Чун сказал: «Это верно, среди клана горы Хуашань, до наших дней не дошло ни одного из мастеров старшего поколения. Когда-то наш убогий клан постигло несчастье – разразилась эпидемия чумы, и все старые мастера умерли, это нанесло тяжелый ущерб всей фракции, в противном случае, кто бы тебе позволил в одиночку пробраться на вершину горы Хуашань, и постоянно побеждать меня своими приемами. Так что ты прав, в этой пещере нет никаких высоких мастеров нашего убогого клана».
Тянь Бо-гуан был уверен, что его обманывают – «сказал восток – значит на самом деле запад», если сказал, что мастеров нет – значит они наверняка есть, задумался ненадолго, и с налета вспомнил, ударив себя ладонью по бедру, закричал: «А! Я вспомнил! Оказывается, это Фэн Цин-ян, старый господин Фэн!» Лин-ху Чун тут же вспомнил большие иероглифы «Фэн Цин-ян», вырезанные на стене рядом с большим камнем для медитации, не удержался от вскрика, тут он наоборот, уже не притворялся, подув, что неужели старый господин Фэн, мастер предшествующих поколений клана горы Хуашань не умер, и жил до этого времени? Но, неважно как, он отрицательно покачал головой, сказав: «Тянь сюн, не говори ерунды. Фэн.. Фэн…» Он подумал, чито иероглиф «Цин» в середине имени «Фэн Цин-ян» показывает некоторое превосходство над именем его учителя, у которого в середине стоял иероглиф «Бу», и тут же поправился: «Великий дядюшка-наставник Фэн был в отшельничестве уже много лет, ушел, неизвестно куда, уж и не знаем, жив ли он еще в свои почтенные годы, как он мог появиться на горе Хуашань? Да не трать слов, старший брат Тянь, зайди и сам во всем убедись».
Чем настойчивей Лин-ху Чун упрашивал Тянь Бо-гуана зайти в отверстие пещеры, тем решительнее тот отказывался, размышляя: «Раз он так напуган, то значит, я поступаю правильно. Говорят, что все старые мастера клана Хуашань умерли все сразу за один вечер, только Фэн Цин-ян избежал общей катастрофы, уйдя с Хуашани. Оказывается, он до сих пор жив, предположим, что прошло лет семнадцать-восемнадцать, и его уровень боевого мастерства все еще высокий, но ведь сила и энергия уже не те, это просто дряхлый старик, что мне его бояться, старую задницу?» А вслух сказал: «Старший брат Лин-ху, мы уже с тобой бьемся целый день с вечера, давай еще одну схватку, и, если ты не сможешь меня победить, несмотря на мудрые указания почтенного дядюшки-наставника Фэна, то послушненько пойдешь со мной вниз с горы». Лин-ху Чун уже собрался отвечать, как вдруг за его спиной раздался ледяной смешок: «Если я дам тебе наставления по приемам, неужели ты не рассчитаешься с этой малявкой?»