Стук входной двери предупредил о посетителе. Аглая с досадой отодвинула в сторону томик Есенина, – кто же решил побеспокоить ее в неурочное время? Шаги, раздающиеся в сонной тишине утра, выдавали мужчину преклонного возраста, чем выше по лестнице человек поднимался, тем шаги становились медленнее.
– Разрешите, спросил посетитель, чуть приоткрыв дверь.
– Доброе утро. Проходите, присаживайтесь, – улыбнулась Аглая нежданному гостю, – хотите что-нибудь выбрать почитать?
– Нет, я это, я вот тут стихи принес. Я в столовой увидел рекламу «Час поэзии». Ну вот, подумал, может, и мои стихи почитаете, – смутился мужчина, вынимая из кармана вчетверо сложенный лист. – Я признаться, Аглая Леонидовна, для себя сочиняю, а в Шмаковке такая благодать, стихи сами слагаются. Только успевай записывать.
– Да, это верно, в библиотеке уже объемная папка собралась под названием «Творчество наших читателей». Давайте, я сделаю копию, и стихи в нее вложу, – предложила Аглая, – вы напишите сверху имя, отчество место жительства и название стихотворения.
– Зовут меня Григорием Ивановичем. Мы во Владивостоке живем, а в сороковых годах здесь, в Курортном поселке, жили. Я тут каждую тропинку помню. Курорт здорово изменился не узнать, и дом наш не сохранился, там санаторий «Изумрудный» построили.
– Это на том месте, где располагался монастырский свечной завод? – уточнила Аглая.
– Ну да, с одной стороны дороги наши дома стояли, а с другой, значит, сараи. В нашем сарае клад-то и обнаружили, если мне не изменяет память, в 1937 году.
– Клад? Какой клад? Неужели золото, о котором старожилы говорили? Ой, как интересно. Расскажите подробно, пожалуйста.
Григорий Иванович взглянул на часы:
– Ладно, еще есть пять минут, и надо идти, – машина ждет, домой поеду. А дело было так: военного санатория в то время здесь не было, а на отдых приехал офицер и поселился в нашей квартире, родители ему комнату сдали. Как-то он заметил, что сестренка моя – Лизонька играет золотой монеткой. Ну и попросил показать место, где она «копеечку» нашла. Лиза в то время маленькой была, лет семи. Повела его сестренка в сарай, показала, где царский червонец обнаружила. Офицер-то сметливым оказался, доски сорвал и выкопал ведро с золотыми монетами. Ведро у самого дна проржавело, вот крыса, видимо, и вынесла из-под земли один золотой.
– Вот это да, а вашей семье какое-то вознаграждение дали? – в надежде услышать положительный ответ полюбопытствовала Аглая.
– Нет, к сожалению, я этого не знаю, – сказал Григорий Иванович, – но вскоре наша семья во Владивосток переехала. Ну, пора, будьте здоровы, даст Бог, в следующем году увидимся.
– И вам всего доброго, счастливого пути, – пожелала Аглая, и когда за мужчиной закрылась дверь, прочла его стихи.
У моста стоит «Паллада».
Очевидно, неспроста?
Да, «Паллада» носом чует
В бухте клёвые места.
По мосту снуют машины,
Под мостом кишит вода,
Согревает волнам спины
Солнцеликая звезда.
Где найти такое место –
Вам, наверно, невдомёк?
Это мой любимый город –
Адмирал Владивосток.
Здесь морской гуляка-ветер
Спит в неделю полчаса,
Здесь «Паллада» на рассвете
Тянет в небо паруса.
Где прибой из океана
В Золотой струится Рог,
Есть прообраз Зурбагана –
Русский порт Владивосток.
«Здорово! – сказала Аглая и взглянула на часы. – Скоро Вика с Янчиком вернуться, нужно непременно рассказать об этом случае, ведь со времени обнаружения клада прошло восемьдесят лет».
Поужинав, Вика с Яном собрались в библиотеку. Янчик вышел на лестничную площадку и во весь голос запел. Дверь соседней квартиры открылась, и соседка, не скрывая удивления, сообщила: «Так вы, Вика, дома? Меня попросили вот это передать, сказали, что вас дома нет».
– Да мы минут двадцать, как с Лесозаводска приехали, а кто попросил? – удивилась Вика, забирая небольшой сверток.
– Курьер пять минут назад принес. Позвонил, по домофону сказал, что нужно доставить в вашу квартиру, а вас дома нет.
– Это, наверно, от Максима, – предположила Виктория. Спасибо, тетя Катя, вернемся – распакуем.
Вика положила сюрприз на тумбочку и поспешила за Янчиком, его пение доносилось уже с первого этажа.
Когда подошли к библиотеке, внимание Виктории привлекла рыжая кошка, которая крадучись пересекала аллею. «Наверно за воробьем охотится, решила Вика», – но, сделав несколько шагов, замерла от неожиданности и крепче сжала ладошку Яна:
– Смотри, смотри, кого кошка поймать хочет.
– Это ядовитая змейка – щитомордник, – шепотом ответил Янчик, давая задний ход.
Храбрая кошка медленно приближалась к неподвижной змейке, которая сливалась серым окрасом с асфальтом. Вдруг змея, извиваясь, бросилась в атаку. Но кошка в мгновение ухватила добычу зубами, и змейка повисла серой веревочкой. Кошка, разжав пасть, положила змею на асфальт. Чуть-чуть подождала, потрогала лапой, затем снова зажала острыми зубками трофей, не подающий признаков жизни, и понесла в траву.
– Вот это да! – восхитилась Вика, – не зря кошки санаторные котлеты едят. Янчик, больше по аллейкам не бегай, видишь, кто тут под ногами ползает?
– И ты, Вика, рот не разевай, и бабушку предупредим, чтобы очки не снимала.
Аглая, услышав встревоженные голоса, вышла на балкон:
– Что случилось, мои хорошие?
– Да тут змеи по санаторию пешком ходят, ужас какой, вон кошка только что с одной геройски расправилась. Ян говорит, это щитомордник, им, что места в лесу мало? Аглая, как вы тут живете? Ой, мама, я хочу домой! Стой, Ян! Куда побежал!
Но Янчик уже пересчитывал балясины перил библиотечной лестницы.
– Смотри, кого дядя Максим с речки принес, – подвела Аглая малыша к аквариуму, – видишь, носик и глазки, вон между теми камушками торчат? Это маленькая кожистая черепашка, помнишь, нам такая большая черепаха в озере на крючок попалась, и мы ее отпустили?
– Ух, ты! – заворожено смотрел Янчик, уткнувшись носом в стекло, – это ее сынок или дочка?
К всеобщему удивлению, черепашка выбралась из укрытия, подплыла к стеклу и уставилась на Яна нос к носу.
– Надо же, – удивилась Аглая, – ты ей понравился, она долго сидела, зарывшись, и отказывалась кушать, а тебя не боится. Попробуй-ка ее покормить.
Ян подтянул к каталожному ящику, на котором пристроили аквариум, стул, вскарабкался на него и, приговаривая: «Кушай, кушай, тебе расти надо!», скормил черепашке кусочек сырой говядины. Вика с Аглаей наблюдали, как забавно детеныш ест, придерживая мясо лапкой с тремя коготками. Потом черепашка всплыла на середину аквариума и, вытянув длинную шею, высунула над водой нос. Чуточку подышав, плавно опустилась и зашагала по дну, выискивая, чем бы еще поживиться.
– Похожа на Нессе, – постучал пальцем по аквариуму Ян, – Нессе, Нессе, – позвал он черепашку, и она повернула к нему голову. – Отзывается! Вика, смотри! Она отзывается!
– А откуда она знает, что ее зовут Нессе?
– Она мне сама сказала, – сходу придумал Ян.
– Да, а что она тебе еще сказала?
– Еще сказала: отпусти меня, пожалуйста, на волю, добрый мальчик, тогда я исполню три твоих желания, – лукаво прищурился Ян, глядя на реакцию Вики и Аглаи.
– Не вздумай ее вынимать, – строго погрозила Аглая, – эта черепашка больно кусается, видел, у Максима палец забинтован?
– А рыбками она не закусит? – высказала опасение Вика.
– Ну, как видишь, рыбы с черепахой договорились, подписали мирное соглашение, – подыграла Аглая внуку.
Янчик спрыгнул со стула и направился к угловому стеллажу. Через пару минут растерянно позвал Аглаю, маленькому «профессору» трудно было сориентироваться, какую книжку снять с полки.
– Янчик, принеси Красную книгу России, на самой нижней полке стоит. Ну, эта книга займет внимание Яна надолго, успеем наши дела обсудить, – добавила Аглая и поманила Вику в читальный зал. – Сначала ты расскажешь, как вы съездили, а потом я покажу, какой материал собрала для твоей дипломной работы. Да, кстати, мама тебе дозвонилась?
Но не успели они присесть, как один за другим в библиотеку пошли читатели, и у Аглаи не нашлось для разговора ни одной свободной минуты. Вика, перебрав газетные вырезки с интригующими названиями статей: «Кинжал под ризой», «Зачем из монаха делать разведчика?», «Тайны военного монастыря еще не разгаданы», остановила выбор на воспоминаниях агронома Носенко, которому в составе группы студентов, довелось в 1923 году принимать хозяйство от Уссурийского Свято-Троицкого монастыря и выселять монахов и монашек.
Откуда в монастыре взялись монашки, как попали в мужской монастырь? Может быть, агроном что-то путает? Но нет, вот на последних страницах он пишет: «После разгрома белогвардейских войск в 1922 году был закрыт женский монастырь. Он располагался в Монастырище, близ поселка Сибирцево – бывшей Манзовки. С согласия настоятеля монастыря 36 монахинь переселились в мужскую обитель. Разместили их в бараках монастырского подворья. Молились они вместе с монахами, в одном храме, а питались раздельно – на подворье. Послушания монашки несли в портомойне».
– Аглая, портомойня – это прачечная? – уточнила Вика.
– Да, кирпичное здание сохранилось на территории воинской части, у подвесного моста на берегу протоки.
«Студентам, – писал Григорий Носенко, – в трапезной отвели стол ближе к входной двери. Мы были обязаны вставать вместе с монахами во время входа настоятеля монастыря и стоять во время молитвы. Каждый монах и послушник знал свое место. Обед заканчивался одновременно. Первым после трапезы из столовой выходил настоятель. Надо отметить, – пишет будущий агроном, – мастерство монастырских поваров. Обеды всегда были вкусными и разнообразными. Хлеб, отлично выпеченный из ржаной муки, был на вид белый и вкусный. К обеду и ужину, в глиняных кувшинах, подавался холодный хлебный квас. В общем, на питание мы не жаловались и сделали вывод, что монахи питались отлично».
Далее агроном Носенко описывает хозяйство монастыря. Его суммарная стоимость исчислялась в 116568 рублей 92 копейки. Вика вспомнила, что в 1896 году, когда беглые сахалинские каторжники обокрали монастырь, в казне имелась сумма 2326 рублей, собранная отцом Алексием, для обустройства обители, по всей России. Причем, 1000 рублей из этой суммы была занята батюшкой у промышленника. В 1923 году указом под грифом "совершенно секретно" богатейшее монастырское хозяйство было национализировано и передано Уссурийскому техникуму.
«Посевная площадь монастыря, – писал студент Носенко, – превышала 500 гектаров, а сенокосов и выпаса более 1500 гектаров. Сад монастыря был хорошо спланирован, занимал площадь 18 гектаров по склону сопки, имел осушительную и оросительную систему. В саду росли яблоки и груши, сливы, абрикосы, вишни, малина, смородина, крыжовник и земляника. Будучи в этом саду еще в 1910 году я запомнил обильные урожаи фруктов, которыми угощали меня монахи. Я и сейчас помню крупные яблоки типа Шампанского и Репанки, крупные сливы с отделяющейся косточкой и изобилие цветов в саду, особенно георгин. Вслед за садом по тому же склону располагалась пасека в 150 пчелосемей. Вторая пасека была расположена в липовом лесу по реке Шетухе, где был отстроен небольшой скит. В двух километрах от основных корпусов были расположены: молочная ферма, небольшой сыроварный и маслодельный завод. На ферме имелось до 200 голов коров и молодняка, симментальской и красно-немецкой породы. Средний удой коров на ферме колебался в пределах 2500-3200 литров. Монастырь имел более десяти больших неводов, свои рыбалки на реке Уссури и в период хода кеты заготавливал более 500 тон соленой рыбы. Монахи изготавливали много 50-ти килограммовых бочек из липы. Они делали специальные рамки для сотового меда, скупали лучшие сорта липового меда. Рыбу, икру и мед отправляли за границу в бочках, более 10 вагонов.
Но основные доходы монахи извлекали не из сельского хозяйства, а от промышленных предприятий. Крупная паровая мельница, крупорушка и маслобойный завод способны были в сутки перерабатывать до трех тысяч пудов зерна на муку, крупу и масло подсолнечное, льняное и соевое.
В период Первой мировой войны эти предприятия выполняли крупные заказы военного ведомства и городов края. Сырье завозилось на мельницу из станции Шмаковка, а готовая продукция вывозилась на ту же станцию, где монастырь содержал свое подворье. В 1923 и 24-м годах монастырь имел заказы на помол от кооперации и госорганизаций, и техникум принял на складах большие партии муки и масла.
Рядом с мельницей на берегу залива располагались деревообделочные мастерские, состоящие из двух лесопильных рам, столярного и бондарного цехов, выполнявших заказы своих служб, городов и окрестных сел. Монахи с помощью крестьян заготавливали в тайге до 2000 кубометров деловой древесины кедра и липы, сплавляли лес по реке Уссури и заливу прямо к лесопильным рамам. Там же, на берегу залива, располагался конный завод из англо-арабских и орловских рысаков и рабочие лошади. Основным транспортом в монастыре были сорок пар волов крупной породы. Мы, приняв хозяйство, пробовали накладывать на парные сани волов две тонны груза, и они легко везли этот груз в гору от мельницы до фермы.
Среди монахов было много высокообразованных людей. Так, например, электроцехом, а монастырь имел электростанцию 120 кв., руководил иеромонах Евлампий. Мы у него проходили двухнедельную практику. Евлампий не сообщил нам своей настоящей фамилии, но рассказал, что окончил Петроградский механический институт и Московскую инженерную академию. Он женился на княжне, которая изменила ему и ушла жить к полковнику Генерального штаба, а Евлампий уехал на Дальний Восток и поступил в монастырь. Директор Чередников пригласил Евлампия остаться преподавателем техникума, от имени правительства обещал ему крупный оклад жалованья и отдельный домик для жилья. Евлампий отказался и в 1924 году, с частью монахов, выехал в Харбин.
В монастыре имелась собственная типография, переплетная, живописная, позолотная мастерские. Монахи до 1917 года печатали книги и листовки духовного содержания и распространяли их по Дальнему Востоку. По рассказам монахов и сведущих лиц в библиотеке и архиве монастыря хранилось большое количество ценных материалов по истории заселения края и его природе. Но мы, принимая хозяйство, их не обнаружили. В то время было свободное сообщение с Китаем и, видимо, монахи, бывая в Харбине, вывезли туда часть ценных материалов. Архивы по созданию монастыря и именные списки монахов вывез с собой настоятель отец Сергий в Соловецкий монастырь, куда он выехал со своими заместителями».
– Аглая, – позвала Вика, – отец Сергий умер на Соловецком острове?
– Нет, – оторвалась от дел Аглая, – вот, возьмешь журнал «Русский паломник», в котором описана жизнь настоятеля после закрытия монастыря. Ой, минуточку, Вика, кто-то звонит.
– Аглая, – донесся из трубки шепот соседки Кати, – тут машина милицейская у нашего подъезда стоит, они о вашей квартире разговор ведут, наверно вас дожидаются, уже минут десять не уезжают. Я за ними с балкона наблюдаю. Вот наш участковый появился. Они ему какой-то конверт передали. Вот, садятся в машину…, все отъехали. Петрович в соседний подъезд домой пошел. Ой, караси подгорают, пока…
– С чего бы это? – с недоумением спросила Аглая, – к нам районная полиция пожаловала. Екатерина звонила, говорит, наверно, дожидались нас, но уехали. Вернемся домой, к участковому схожу все узнаю. Вот и мама твоя говорила, к ней в Питере участковый приходил, о тебе расспрашивал. Ох, Вика, неспроста все это. Так, еще минут сорок и пойдем выяснять, а пока, почитай, почему курорт носит название «Шмаковка».
Вика взглянула на часы, пересела в кресло ближе к окну и открыла папку с информацией о курорте:
«Начиналось все с небольшой железнодорожной станции, названной именем русского инженера, погибшего в поисках пути к Восточному океану.
В июле 1887 года министр путей сообщения России, на основании государева повеления, подписал приказ о направлении экспедиции в Уссурийскую тайгу. В нем говорилось о начале работ по изысканию трассы железной дороги, которая должна была соединить центр страны с Дальним Востоком. Техником изыскательской экспедиции, определяющей путь будущей Уссурийской магистрали, был назначен инженер путей сообщения восьмого класса Владимир Семенович Шмаков.
Потомственному дворянину Владимиру Шмакову исполнилось в то время тридцать пять лет, но за плечами уже имелся большой жизненный опыт. В 1874 году он завершил курс обучения в Петербургском институте путей сообщения и в августе 75 года, проделав трехмесячное путешествие из Москвы во Владивосток, прибыл на службу в Тихоокеанский флот. Спустя два года Шмаков получил перевод на Балтийский флот с прикомандированием к строительному отделению морского технического комитета. Владимир Семенович хорошо владел математическим анализом, увлекался философией, прекрасно рисовал. Он был автором первого проекта Успенского собора. Но через год получил перевод в Министерство путей сообщения, и с 1878 началась его кочевая жизнь. В августе 1887 года Владимир Семенович в составе группы инженеров и изыскателей прибыл пароходом во Владивосток, получил назначение на должность помощника начальника первой изыскательской партии, которая вела работу на участке Владивосток – село Никольское (город Уссурийск). При непосредственном участии В.С. Шмакова был разработан вариант прокладки дороги от Владивостока по берегу Амурского залива через села Раздольное, Никольское, далее по восточному берегу озера Ханка, по Уссурийской долине и через реку Уссури на север. Изыскательские работы в долине реки проводились зимой 1888 года. В этих таежных местах много сопок со скальными обрывами, поднявшись на оду из них, Владимир Семенович Шмаков упал со скалы и разбился. Сослуживцы похоронили Шмакова на Покровском кладбище города Владивостока и установили на могиле памятник с элементами железнодорожной тематики. В 1895 году новая стация Уссурийской железной дороги была названа в честь Владимира Семеновича «Шмаковкой». Одноименное название получило заложенное близь станции село. Шмаковским назывался район, центром которого до 1968 года был город Лесозаводск. По названию района военный санаторий, созданный перед началом Великой Отечественной войны в 1939 году, получил название «Шмаковский», а рабочий поселок «Курортный» в 1965 году получил статус курортного, поэтому был объявлен конкурс и поселку дано новое название «Горные Ключи».
– Аглая, а Владимир Семенович Шмаков так и не обзавелся семьей? – спросила Вика.
– Вот, к сожалению, о его семейной жизни у нас сведений нет, – посетовала Аглая. Из публикации в газете «Приамурские ведомости» за 1901 год я получила представление, в каких условиях работал Шмаков и путейцы-проходчики в то время: «Утопая в снегу, в тяжелой одежде шли наши изыскатели день за днем все дальше в девственную тайгу, где, может быть, и нога человека не ступала. Случалось целыми сутками не есть и не пить, и ночевать под открытым небом, при трескучем морозе. Работать приходилось без географических карт, так как существующие были совершенно неверны, и руководствоваться единственно своим воображением». Сейчас на станции «Шмаковка», которая находится в тридцати километрах от курорта, установлен железнодорожный столб в память о В.С.Шмакове, а могила инженера во Владивостоке не сохранилась. В 1934 году Президиум Владивостокского горсовета принял постановление о сооружении на месте Покровского кладбища парка культуры и отдыха. Могилы сравняли с землей и закатали асфальтом. На месте захоронений обустроили аттракционы и танцплощадку. По этому поводу Михаил Дудин писал:
Цела церковная ограда, но без крестов сторожевых.
Там, за оградою, эстрада – утеха мертвых и живых –
Так называют парк с издевкой, и от избытка озорства
Там лихо пляшет с девкой ловкой Иван, не помнящий родства.
Только в 1990 году Владивостокский городской совет принял решение о придании парку культуры и отдыха статуса мемориального ввиду особой исторической значимости бывшего покровского кладбища как некрополя виднейших деятелей периода освоения края и героев революционного движения.