Дописав рассказ, Антонина Григорьевна порадовалась за Нину. Интересно, а как у неё судьба сложилась? «Вот ведь я какая, – пожурила она себя. – За все годы ни о ком и не вспомнила. Иногда приезжая в деревню, даже не соизволила у матери спросить, как они поживают, эти «жёнки» про которых собирала материал для курсовой работы». Она заглянула в тетрадь. Дальше на очереди Марфа. К ней Антонина Григорьевна вернулась примерно через неделю. На работе было дел невпроворот, и домой она возвращалась позднее обычного, чувствуя себя, словно выжатый лимон. Желание писать не пропало, а наоборот, её тянуло к компьютеру. И наконец, она снова принялась печатать. А как же про Марфу она узнала? Ах, да, Марфа, а для неё тётя Шуня, была задушевной подругой её матери, Глафиры Андреевны.
Как-то раз, придя из магазина, Тоня спросила у матери:
– Мама, а где у тёти Шуни дочка? Что-то я её летом ни разу не видела.
– Так она замуж весной вышла и уехала жить к мужу. Марфа с Александром теперь вдвоём живут. Любовь у них, Тонюшка, как у молодых всю жизнь.
– Так это здорово, мама!
– Наверно. Но не всё так хорошо у Марфы было смолоду. У них старший сын – Марфин, а двое – сын и дочь – Александра.
– Да ты что? – удивилась Тоня. – В первый раз слышу. Как интересно! Расскажи, мама.
– Тоня, Шуня моя подруга юности. Это сейчас мы не часто общаемся. Знала бы ты через что она прошла. Она своё бабье счастье заслужила. Рада я за неё.
– Мама, а что с ней произошло?
– Не приведи Господи никому пережить то, что она пережила.
– Расскажи, мама.
– Я дала ей слово, что никому не расскажу. Хотя прошло с тех пор уже много лет.
– Мама, я изменю имена, когда буду писать «курсовую». Да и работу мою вряд ли кто увидит из наших деревенских. Будет лежать она в архиве института, если понравится, а может, вообще выкинут.
– Ладно, уговорила. Слушай:
Марфа
Небо неожиданно потемнело. Поползли свинцовые тучи. Налетел резкий порыв ветра, тревожно зашумели деревья. Через минуту застучал по крыше, по оконным стёклам дождь. И вдруг всё озарилось яркой вспышкой молнии, а вслед за нею, перекрывая шум дождя, раздались оглушительные раскаты грома.
Пятилетняя Шунька, сидевшая на лавке, взвизгнула от страха и юркнула под кровать. К ней туда же прискочила и кошка Пешка. Вероятно тоже, испугавшись грома. Шуньке было страшно. С ней водилась глуховатая бабка, которая в это время вышла во двор, попросив перед уходом девочку:
– Шунюшка, я схожу травки подам телёночку. Посиди на лавочке, хороша деушка.
Шунька согласно кивнула головой. Грозы она боялась больше все-го на свете. В первый раз, увидев молнию и услышав гром, она спросила у старшего брата Васьки, которому было десять лет:
– Вася, что это такое на небе было?
А Васька, вместо того, чтобы не пугать девчонку, со знанием дела сказал:
– А это Илья-Пророк на колеснице едет. Колёса стучат, вот гром и получается.
– А огонь откуда?
– Это он бросает огненные стрелы. В кого такая стрела попадёт – сразу же убьёт.
И теперь, всякий раз, едва заслышав дальние раскаты грома, девочка искала место, где бы можно было спрятаться, чтобы не попасть под огненную стрелу.
Бабка вошла в избу и, не увидев ребёнка на лавке, тревожно спро-сила:
– Шунюшка, ты где, дитетко?
– Тута, бабушка, – ответила Шунька, выглядывая из-под кровати.
– Выползай скоряе оттудова, нечего пыль собирать.
– Я боюсь, бабушка.
– Чего боишьсе, деушка?
– Ильи-Пророка боюсь.
– Дак Илья-то почитай ишо месяца через полтора токо будё. Вы-ползай сейчас жё!
Шунька выползла. Но в это время вновь сверкнула молния и ог-лушительно, прямо над самой крышей прокатился гром. Девочка уткнулась головой бабке в колени:
– Вон, бабушка, Илья стрелы бросает. Вдруг в меня попадёт.
– И кто же тебе, деушка, эдако сказал?
– Васька.
– Вот мазурик какой. Нажалюсь батьку, што всю девку перебужал. Это гроза, Шунюшка. А у неё завсегда молонья и гром. Скоро всё пройдё.
Бабка слово сдержала, и нажаловалась сыну, отцу Васьки с Шунь-кой. Тот много не разговаривал. Вытащил из брюк ремень и пару раз перетянул Ваську по заднице, приговорив:
– Это тебе наука будет. Попробуй только ещё девку чем-нибудь пугать.
Девочка с жалостью смотрела на Васькино воспитание.
Как только отец вышел из комнаты, Васька подбежал к сестрёнке и больно, с вывертом, ущипнул её за руку. У той и слёзы из глаз брызнули.
– Только ещё раз нажалься папке! Утоплю в бочке, – предупредил он её. Но увидев, как побелело от страха Шунькино лицо, брат сменил гнев на милость. – Не бойся, не утоплю. Я пошутил. Ябеда-корябеда! Ябеда-беда, суконна борода!– подразнил её Васька и показал язык.
– А ты, ты, ты дурак, – прошептала девочка.
А Васька, услышав, что отец возвращается в дом, выскочил на улицу.
… Шли годы. Но грозы Шуня бояться так и не перестала. Она за-кончила курсы продавцов и работала в родной деревне в продуктовом магазине. Магазин находился в двух километрах от дома, и девушка выходила на работу заранее. Дорога шла через поле, мимо фермы и сенных сараев, в которые летом складывали сено, спрессованное в кипы. Сейчас сараи стояли пустые с остатками сена на полу. А к осени они заполнялись этими кипами под самый верх. В совхоз пришла новая техника для уборки сена.
Шуня приглянулась молодому трактористу Михаилу Коровину, который этой весной пришёл из армии. Парень тоже понравился де-вушке. Он уже успел проводить пару раз её до дома. Подружка Галинка Озерова пыталась выведать у Шуни их амурные дела:
– Шуня, признайся, целовались уже с Мишкой?
– Да ну тебя, Галка! Выдумаешь тоже!
– Да, неужто не целовались? – притворно удивилась та. – И шутливо пропела: «Мой милёнок, как телёнок, только веники вязать. Проводил меня до дому, не сумел поцеловать».
Шуня не удержалась и ответили частушкой:
– Меня милый провожал, у крылечка задержал. Сколько звёздочек на небе, столько раз поцеловал.
– Ух, ты! – не удержалась Галинка.
– Да пошутила я, – отозвалась Шуня.
Михаил иногда приходил к концу работы магазина, и они вместе шли домой. Так было и в тот роковой вечер. Дождавшись Шуню, они, взявшись за руки, пошли домой. Не успели пройти и половину пути, как налетела парусина, а с нею и гроза.
– Миша, Мишенька, я боюсь, – в страхе прошептала девушка.
– Побежали в сарай, там и переждём грозу, – предложил Мишка.
Заскочив в сарай, они уселись на остатки старого сена. Шуня дрожала, как осиновый листочек на ветру.
– Шуня, Шунюшка, что с тобой?
– Ох, Миша, я с детства боюсь грозы. Васька меня ещё маленькую напугал.
– Не бойся, глупышка, я же с тобой, – шептал он, прижимая де-вушку к себе, а сам в это время расстёгивал пуговки на блузке.
Всё произошло так быстро, что Шуня даже и протестовать не успела в сильных Мишкиных руках.
– Миша, ты теперь женишься на мне? – спросила девушка.
– Я не могу так сразу сказать тебе, – уклончиво ответил тот.
– Но ведь у нас было сейчас с тобой.
– Так ведь и ты не противилась. Я подумаю. А завтра опять приду за тобой. Сарай-то у нас по пути, – весело пошутил довольный Мишка, не обращая внимания на расстроенную Шуню.
Целую неделю Мишка приходил за Шуней. И по пути они приво-рачивали в сарай. Потом началась сенокосная пора, и Мишка до позднего вечера пропадал на лугу. Встречались они изредка, после его работы. Он провожал девушку до дома, и, ссылаясь на то, что завтра рано вставать на работу, торопливо уходил.
К середине августа Шуня поняла, что она беременна. Поняла и до смерти испугалась. Что скажут родители? Что скажут люди? А ещё комсомолка называется. В прошлом году, не перенеся давления со стороны своих родителей, повесилась молодая девушка Татьяна Веснина, оставив годовалого сынишку на попечение старшей бездетной сестре.
Помаявшись, Шуня решила, что надо сказать об этом Мишке. Не-ужели у него хватит совести отказаться от своего ребёнка. Придя с работы, и дождавшись, когда сенокосное звено проедет с луга, она решительно, выждав с час (пусть Мишка умоется да поест после работы) направилась к нему домой.
Михаил сидел за столом и ужинал. Увидев вошедшую в дом Шуню, он с удивлением поднял голову от тарелки с едой.
– Здравствуй, Миша. Я до тебя. Разговор имеется.
– Здравствуй, Шуня. Говори, что хотела.
– Ты ешь, Миша, я тебя на улице подожду.
Девушка вышла. Минут через десять к ней вышел и Михаил.
– Присаживайся, Шуня, на лавочку, – предложил он стоящей у ря-бины девушке. – Садись, садись, в ногах правды нет.
Девушка машинально села.
– Что за разговор у тебя ко мне?
– Миша, я беременна.
– От кого? – нарочито удивился тот.
– Как это от кого? От тебя, конечно.
– А ты, Шуня, грозы перестала бояться? – спросил он.
Не чувствуя подвоха, девушка ответила:
– Нет, не перестала. Боюсь.
– А сколько гроз за лето было без меня?
– Были грозы Миша. Лето нынче стоит грозовое.
– Так откуда я могу знать: с кем ещё ты в сарае от грозы пряталась?
– Миша, ты что? – опешила Шуня. – У меня кроме тебя никого не было.
– Откуда мне знать это?
– Сволочь ты, Мишка.
– Может я и сволочь, но чужого ребёнка воспитывать не хочу. Так что прощевайте, Марфа Ивановна.
Шуня плохо помнила, как шла до дому. А больше всего её добили последние слова, брошенные Мишкой вслед:
– Наше дело не рожать. Сунул, вынул – и бежать.
Он может и не хотел, чтобы Шуня их услышала, а так пробормотал для успокоения своей совести. Но теперь эти слова в голове у девушки стучат, как назойливые молоточки.
– Осподи, Шунюшка, што содеялось-то? – обеспокоенно спросила мать, увидев дочь. – Деушка, да на тебе лица нету! Што стряслось?
– Устала я, мама. Целый день в магазине не ногах, присесть нет времени, да и дорога тоже не близкая. Пойду прилягу.
Шуня прошла в свою комнату и, не раздеваясь, прилегла на кровать поверх покрывала.
Ложась спасть, Анна Григорьевна сказала мужу:
– Иван, што-то неладное у нас с девкой. Пришла даве откуля-то сама не своя.
– Влюбилась, может. Спи давай.
В пять часов утра, как будто кто-то толкнул Анну Григорьевну в бок, и слова приблазнились:
«Вставай, Нюрка. Проспишь девку». «Мама, ты что?» – хотела спросить она, вспоминая, что мать давно умерла, но снова получила толчок в бок.
– Батько, ты чего толкаешься? – спросила она мужа.
– Да не трогал я тебя, спи давай.
– Нюрка! Кому сказано: проспишь девку!
Анна Григорьевна окончательно проснулась. Не одеваясь, она прошла в комнату дочери. Шуни на кровати не было. Рядом на табуретке лежала записка: «Мама, прости меня. И ты, папа, прости. Найдёте меня на старом гумне».
Как была Анна Григорьевна в одной сорочке и босиком, так и по-бежала на гумно. Недавно доченька прошла, след по росе тянется, и тоже босиком, эвон на песке следочки. И хочется кричать Анна Григорьевне во весь голос, чтобы остановилась дочь, не совершила греха, да вспугнуть боится: заторопится та, и не успеет мать. Не хватит у неё сил вынуть Шуню из петли. А ноги плохо бежат, ноги, словно судорога сводит.
Забежала мать в гумно, а у Шуни уже петелька висит. Стоит под ней доченька, её кровинушка, с белым светом прощается. На ящике стоит.
– Шунюшка-а-а! – завопила мать.
Вздрогнула Шуня, за петлю обеими руками схватилась.
– Н-е-е-ет! Стой!
Уже не бежит мать, а ползёт голыми коленками по глиняному полу гумна, хватает раскрытым ртом воздух, кричать больше уже не может.
Не выдержало сердце у дочери. Сошла она с ящика.
– Мамочка, встань. Как ты тут очутилась?
– Записочку твою увидела.
– Так ты ведь спала.
– Баба Сима меня разбудила, не проспи, мол, девку.
– Так ведь она давно умерла.
– Шунюшка, доченька, што это тебя в петлю погонило?
– Беременна я, мама.
– Дак што из того?
– Я без мужа.
– И што с того? И без мужа рожают. Не ты первая, не ты последняя.
– Мама, всё равно уйду. Вон Таньку Весенину заели родители, что не выдержала она.
– Осподи, Шунька. Опомнись, девка. Татьяна хошь робёнка оста-вила, а ты сразу две жизни решила загубить. Шуньшка, доченька, вот перед тобой, как перед Богом говорю: ни единым словечиком тебя не попрекнём. Дитё твоё любить будём, выростить пособим, пока с батьком ишо в могуте.
– Я всё решила, мама.
– Шунька! – это подошёл отец. Не поняв, куда делась жена, он пошёл на крыльцо и увидел оброненную ею записку. Иван Михайлович едва дошёл до гумна.
– Шунька! – повторил он. – Если ты эко сотворишь, нас с маткой рядом с тобой положат. Опомнись, доченька.
Отец опустился на глиняный пол и горько зарыдал. Шуня подошла к нему и уткнулась головой в колени. Тот гладил по голове дочь и продолжал плакать.
Анна Григорьевна засуетилась, сняла верёвку и выбросила её за гумно в канаву. Подошла к мужу с дочерью.
– Пойдёмте домой. Все такого страху натерпелись. Шунюшка, всё будё хорошо. А тому стервецу отольются наши слёзоньки.
– Не надо, мама, так говорить. Бог ему судья. А вам вот что скажу: не ходите за мной, не следите. Не изводите себя. Я больше никогда этого не сделаю. Клянусь вам!
Вскоре Михаил уехал в город, и Шуня облегчённо вздохнула. Верно народ говорит: «С глаз долой, из сердца вон!»
Ванятка родился горластый, беспокойный. И копия Мишка.
– Шунюшка, а Ванятка кабыть похож на Мишку Коровина. Хотя мал ишо. Вот когда ножонками побежит, тогда и видно будет.
– Мама, не гадай, чей ребёнок.
– А отчество какое дашь?
– Папино дам.
– Значит Иван Иванович.
Когда Ванятке было лет пять, и он с матерью шёл в садик, их ос-тановила бабка Коровина Татьяна Степановна.
– Шуня, обожди-ко. Кабыть парничок-от твой на Мишку нашого находит.
– На себя он находит, баба Таня, – ответила молодая женщина.
– Меня не омманёшь, деушка. Такой жё точно Мишка маленькой был. Вот ведь паразитина. А то я думаю, пошто ето он уехал скорё-хонько и носу домой не кажё. На, дитетко, канфетку от бабы Тани. Правнучок мне будёшь.
– Баба Таня, это не Мишкин ребёнок.
– Ну дак ладно, ладно, пойду я. Ужо я нему оболтусу напишу, ужо я нему всё выскажу. Симё-то не утаишь. Ишь у робёночка-то и глазёнки и волосёнки – всё батьково, и смиецце, как Мишка, – ворчала старуха себе под нос.
Да не успела она ничего написать своему непутёвому внуку. При-шла домой, села на крылечко, да так больше и не поднялась. Когда её хоронили, Шуня даже с каким-то облегчением подумала: «Ну вот, теперь никто не скажет, чей у неё сын. А Мишкины родители и внимания не обращают на чужих детей»
…Шуня работала всё также продавцом и всё в том же магазине. Ванятка у неё в этом году первый класс закончил. Подбивали к ней клинья местные мужики, но закаменело её сердце.
И вот стала замечать Шуня, теперь уже Марфа Ивановна, что каж-дый день прибегают в магазин двое ребятишек – мальчик и девочка. Оба худенькие, босые, ноги в цыпках. Покупают всегда одно и тоже: буханку белого и буханку чёрного хлеба, через день килограмм сахарного песку, изредка сто граммов конфет-подушечек.
– Ребятки, а как вас зовут? – спросила она как-то их.
– Я Саша, а она Катя.
– Вы в гости приехали?
– Нет, тётя, мы тут живём.
– А почему мама в магазин не ходит?
– У нас нет мамы. Она умерла, – отвечал мальчик.
– Нет, – перебила его девочка. – Наша мама теперь живёт на небе. Ей там хорошо.
– Не слушайте вы её тётя.
– Тётя Шуня.
– Тётя Шуня. Она ещё маленькая и ничего не понимает.
– А папа у вас где?
– Папа механиком работает, ему некогда в магазин ходить.
– А где вы живёте, ребятки?
– Папа у бабы Клавы комнату снимает. Папе обещали дом постро-ить. Ой! Папа пришёл!
В магазин вошёл мужчина лет тридцати пяти. «Красивый, – отме-тила про себя Шуня, – но очень уставший».
– Саша, Катя, почему вы так долго? В баню пора идти. Баба Клава баньку истопила.
Девочка захныкала:
– Ножкам будет больно.
– Не плачь, я тебе потом ножки вазелином смажу.
Мужчина по-вернулся к Шуне:
– Извините, как вас по имени-отчеству?
– Марфа Ивановна.
– Извините нас, Марфа Ивановна. А я Александр Петрович. Пошли мы. До свиданья.
– До свиданья. А сколько вашим детям лет?
– Мне восемь, – ответил за отца Саша, а Катьке три года.
Они ушли, а сердце у Шуни обливалось кровью от жалости к ре-бятишкам, к их усталому отцу.
Года три назад, Шуня выстроила свой дом по соседству с родите-лями, и они с Ваняткой жили теперь отдельно. На вопрос отца для чего ей новые хоромы, она ответила, что у них есть ещё Степан с Верой, им тоже надо будет где-то жить, если надумают вернуться домой. А так очень удобно: дома рядом, и родители за Ваняткой всегда присмотрят в её отсутствие. Да и сам мальчонка большую часть времени проводил у деда с бабкой. Дед и на рыбалку внука сводит, и за вениками к ручью, и в ближний лесок за обабками, и в согру за смородиной.
Где-то в конце августа сердце у Шуни не выдержало. Ребятишки, как обычно, пришли в магазин. Товар она им отпустила, но велела не уходить, а подождать её.
– А зачем, тётя Шуня, подождать вас? – спросил Саша.
– Я вас со своим сыном Ваней познакомлю.
– А где он?
– Он сейчас у дедушки с бабушкой.
Закрыв магазин, Шуня повела детей к себе домой. Следом прибежал Ваня, увидев мать, идущую с работы.
Накормив детей ужином, она сказала Саше с Катей:
– Вы тут с Ваней поиграйте, а я папку вашего приведу.
Встретила она отца детей на дороге, когда тот шёл домой из мас-терских. Поздоровались. И Шуня завела разговор, к которому готови-лась много дней, но всё равно боялась его:
– Обожди, Александр Петрович. Давайте немного пройдёмся.
– Давайте, Марфа Ивановна.
– Вот что я скажу вам, Александр Петрович: вы уже не молодой человек, да и мне за тридцать накатило. В общем, забрала я ваших детей к себе домой. Думаю, вы прекрасно понимаете, что детям мать нужна, мне мужик нужен в доме. Вот я и приглашаю вас к себе.
Александр Петрович ошарашено молчал. Потом сказал:
– Пошли, Марфа Ивановна. Значит, так тому и быть.
Пролетели пятнадцать лет.
Во дворе у Верещагиных душно цветёт черёмуха. Вся в белом, точно невеста. Александр Петрович и Марфа Ивановна выдают младшую дочку Катерину замуж. А Катерина до чего же хороша в свадебном платье, ну точно черёмуха белая. А сыновья-соколы при костюмах, с галстуками, в белых нейлоновых рубашках под пиджаками. Уже жениться успели и внуками порадовали. А снохи, что лебёдушки – красивые да пригожие.
– Мамочка, ты где? – выпорхнула Катя на крыльцо.
– Тут я, доченька. Что случилось?
– Мамочка, я такая счастливая!
– Как я рада за тебя, моя девочка. Папа где?
– Вон сзади идёт.
– Александр, ты готов?
– Готов, Шуня. Успокойся, не переживай. Жених-то всё равно ещё не подъехал.
– Да вон он уже у ворот стучится, а подружки Катюшины не впус-кают, выкуп просят. Саша, а Катеринка у нас сколь хороша! Когда и вырасти-то успела? Увезёт Николай нашу красавицу. – У Марфы Ивановны навернулись слёзы.
– Ну что ты, Шуня? Недалеко и увезёт в соседний район. В гости будем к ним ездить. Шуня, что я хочу сказать тебе: кабы не ты, этой свадьбы не было бы, и детей одному мне, наверное, было бы не поднять. Спасибо тебе моя дорогая. Я так люблю тебя!
– И я тебя! – улыбаясь, ответила жена. – А сыновья-то у нас по-смотри-ка – соколы!
– А снохи-то у нас лебёдушки, – продолжил Александр, и оба дружно рассмеялись.
– Родители, вы чего это? – спросила невеста. – Рады, что дочь с рук спихиваете?
– Это мы от счастья, Катенька, от счастья.
И прислонившись головой к плечу мужа, Марфа Ивановна тихо-нечко пропела:
– За окном черёмуха колышется, распуская лепестки свои.
Муж также тихонько подхватил:
– За рекой знакомый голос слышится, да поют всю ночку соловьи.
А тут и жених красивый и сияющий уже ко крыльцу подходит.
– Как же я счастлив с тобой дорогая моя Шунюшка!
– А я с тобой!
Катя не выдержала:
– Горько родителям!
Молодёжь тут же подхватила:
– Горько! Горько! Горько!
Те смущенно махнули рукой:
– Да ну вас! – и расступились, пропуская жениха:
– Счастья вам молодые, совет да любовь!
прод. сл.